Русское образование и Император Николай II

 

Образование в Российской Империи. Царская школа

3. Модели образования эпохи модерна

4.1. Философия, поместившая в центр мира человека, или путь от епископа к директору гимназии

4.2. Философия, поместившая в центр мира человека, или путь от епископа к директору гимназии

1.Русское образование и Император Николай II

2.1.Русское образование и Император Николай II

2.2. Русское образование и Император Николай II

3. Структура системы образования Российской Империи: «цветущая сложность»

4. Народное образование в Российской Империи

 1.Православие как основа народного образование России

2.Православие как основа народного образование России

1.Подвижники народной школы

2.Подвижники народной школы

3.Подвижники народной школы

4.Подвижники народной школы

5. Подвижники народной школы

1.«Элитное» образование при Николае II

2. «Элитное» образование при Николае II

3. «Элитное» образование при Николае II

4. «Элитное» образование при Николае II

5.1. Высшее образование Империи

5.2. Высшее образование Империи

6.«Элитное» образование при Николае II

Финансирование образования в Российской Империи

1. Управление образованием в России до и после Февраля 1917 года

2. Управление образованием в России до и после Февраля 1917 года

2.2. Управление образованием в России до и после Февраля 1917 года

 

Гибель продвинутого образования Императорской России

или

Школы и вузы: имперские и советские

 

Для осознания масштаба катастрофы, постигшей нашу страну в 1917 году в результате Февральской и Октябрьской революций, полезно разъяснить вопрос, «каким образом система образовательных учреждений Российской Империи соотносится с советскими школами и вузами, преемниками которых являются нынешние учебные заведения?»[1].

 

Разрыв с традицией

 

Ключевым событием, знаменовавшим полный разрыв с традицией русского имперского образования, стало принятие 30 сентября 1918 года на заседании ВЦИК основополагающего документа «революционной» системы образования: «Положение об единой трудовой школе Российской Социалистической Федеративной Советской Республики».

Подписанное председателем ВЦИК Яковом Свердловым, замнаркома просвещения «историком-марксистом» Михаилом Покровским и секретарем ВЦИК Варлаамом Аванесовым (Суреном Мартиросяном), Положение было опубликовано в форме декрета ВЦИК от 16 октября 1918 года[2].

 

Покровский Михаил Николаевич (1868-1932)

 

Декрет этот отменял в частности, единые программы, классно-урочная система, оценки, дисциплина, вместо учителей вводились «школьные работники», те самые «шкрабы» из советского новояза.

Тот же современный автор, по мнению которого в работе Комитета по образованию Временного правительства «просматривалась явная преемственность с осуществлением реформы средней школы под руководством П.Н. Игнатьева», оценивая «Положение об единой школе», и ряд большевистских декретов, принятых в догонку ему, находит, что:

«В них, несомненно, заключался значительный прогрессивный потенциал»[3].

Что же, прогрессивным бывает и паралич.

 

Упразднение концепции и структуры

 

«Старая концепция общего образования также упразднялась.

В структурном отношении вместо единой системы образования создавалась единая школа (без сложного, ориентированного на местные нужды разделения на типы учебных заведений и параллельные “треки”).

Единая трудовая школа (ЕТШ) состояла из двух ступеней: первая (начальная) – 5 лет, вторая (средняя) – 4 года»[4].

 

«Единая трудовая» – бывшая «высшая начальная»

 

«В пятом разделе Положения достаточно ясно был описан порядок преобразования существующих типов школ в “ступени” Единой школы.

Первая ступень образовывалась на основе пятилетних (министерских) начальных школ, остальные типы начальных школ (трех- и четырехлетние) “достраивались” до пятилетнего курса прибавлением дополнительных возрастных групп.

Из текста Положения, а также из самой идеи “трудового” обучения в новой школе, вполне очевидно, что в основу “второй ступени” были положены Высшие начальные училища (по закону 1912 года) и находящиеся на одном уровне с ними профессиональные посленачальные учебные заведения (например, торговые школы, которые упоминаются в тексте Положения 1918 года)»[5].

 

Гимназии и реальные училища были фактически расформированы

 

«Что касается гимназий и реальных училищ, Положение фактически расформировывало их, причем подготовительные и начальные классы преобразовывались в школу “первой ступени”, а средние классы – в школу “второй ступени”.

Формально упразднялся только последний, 8-ой класс.

Но уменьшение возраста учащихся, приравнивание к высшим начальным училищам, а самое главное – разрушение целостности старого “общего” среднего образования показывали, что традиционной русской гимназии больше нет.

Особенность этой школьной революции определялась необходимостью ликвидировать старое “буржуазное” образование, которое как раз и ассоциировалось с гимназиями.

В тоже время, чтобы поднять престиж школы “второй ступени”, устанавливалась формальная преемственность со старыми “средними” школами»[6].

 

Гимназия умирала медленно, но все же умерла

 

«Конечно, на практике гимназия “умирала” медленно.

Многие гимназии, преобразованные в ЕТШ, долго сохраняли свой уровень.

Еще важнее, что на протяжении, по крайней мере, двух десятилетий наиболее квалифицированными преподавателями высшей и средней школы оставались дореволюционные “спецы” (хотя официальные документы первых послереволюционных лет постоянно говорят о “саботаже” и “борьбе” преподавателей с новой школой)»[7].

Что касается высшей школы, по крайней мере, естественнонаучной и технической, то иначе просто быть не могло. Математика, механика и физика они и в Африке такие же. Вот только осталось таких «спецов», много меньше, чем могло и должно быть.

 

«Трудовой» характер школы означал ее «пролетаризацию»

 

«“Трудовой” характер школы, если отвлечься от специфических философских и педагогических идей Луначарского и его соратников, означал “пролетаризацию” школы и ее ориентацию на посленачальное профессиональное образование.

В старой школе посленачальные (как общеобразовательные “высшие начальные училища”, так и ремесленные и прочие профессиональные училища) заведения включались в единую систему, тон в которой задавало “продвинутое” (гимназическое) среднее образование.

Теперь гимназии, это ключевое звено, определявшее уровень образовательной системы в целом, просто упразднялось»[8].

 

От цветущей сложности – к смесительному упрощению

 

Термин «цветущая сложность», уже встречавшийся в этой книге, ввел почти полтора века назад великий русский философ Константин Леонтьев в главе VI его труда «Византизм и славянство», названной «Что такое процесс развития?».

Развитие Леонтьев четко отличает от распространения, понимая развитие как восхождение от простого ко все более сложному. Развитие идет по вертикали, распространение – плоскостно.

Константин Николаевич подметил удивительное сходство процессов, происходящих в живой и неживой природе, которое можно сформулировать как «триединый закон развития». Этому закону одинаково подчинены живые организмы, государства и культуры, процессы и явления.

 

Константин Николаевич Леонтьев

 

Переходя к философии истории, Леонтьев считал, что любой культурно-исторический организм проходит три стадии:

1) первичной простоты, первоначального младенческого состояния несформированности внутренней структуры и нерасчлененной целостности;

2) цветущей сложности;

3) вторичного смесительного упрощения, стадии предсмертного существования, когда выравниваются индивидуальные и социально-политические различия и сглаживаются все крайности, распадаются структурные связи и происходит смесительное уравнивание людей.

За этой стадией следуют уже распад и гибель.

На современном ему Западе Константин Николаевич усматривал все признаки начала смесительного упрощения. Уже тогда в ходу были лозунги равенства всех и вся ‒ лиц, наций, сословий, полов. Задолго до нашествия глобальной цивилизации Леонтьев прозревал, что смесительное упрощение накинуло свою петлю на европейскую культуру и политику.

И всей душой стремился удержать Россию от усреднения, от эгалитарно-либерального упрощения, предпочитая ему идеал «византизма». Не очень удачный, возможно, термин, под которым Леонтьев подразумевал православную цивилизацию, в ее симфонии сакральной монархии и православной церкви.

Идеал «цветущей сложности» византизма мыслился им как антитеза примитивным и ложным либеральным представлениям о непрерывном прогрессе, обезпеченном всесилием человеческого разума.

И в этом он был совершенно прав, а потому и не замечен XIX «суперпрогрессивным» веком.

По счастью, Российская Империя, даже в век прогресса, пойдя в ногу с ним, а потом в чем-то и опережая его, сумела во многом сохранить, усилиями своих Царей, в отличие от большинства европейских стран свое «цветущее многообразие» до конца своей земной жизни.

На примере русского имперского образования мы видели это до деталей.

До Февраля 1917 года власть русского православного самодержавия непреклонно стояла на пути грядущей анти-власти, сущностью которой и является смесительное упрощение, заложенное в ее формуле – «числе зверя».

Понятно, что смесительное упрощение, в том числе в образовании, стало набрать силу уже сразу после февральского переворота, а после Октября 1917 оно торжествовало победу в бывшей Российской Империи.

Причем избежать последствий этого смесительного упрощения в первую очередь не могла новая «криптоэлита», поскольку формировалась на основе анти-отбора.

Одним из эффективных инструментов ускорения этого процесса и стала школьная политика ленинского правительства. Именно «новая “единая” школа становилась своего рода социальным и идеологическим “плавильным котлом” которого не могла избежать ни одна семья в независимости от своей национальной, религиозной или культурной традиции и происхождения.

В старой системе семьи имели огромный выбор по типам и уровням школ (особенно начальных), они могли обучать детей и дома.

Теперь выбора не было: каждый ребенок должен был пройти “единую трудовую” школу, проповедующую марксистскую идеологию»[9].

Упразднение гимназий и реальных училищ вызвало небывалый доселе в России разрыв между школой и вузом, до конца не преодоленный даже в лучшие времена советского образования. Сначала пытались разлом заполнить системой рабфаком, сгодившихся в основном на то, чтобы сформировать низовые, и не только, слои управленческого аппарата. Отсюда и управление страной соответствующее…

 

Упразднение старой высшей школы

 

«Между 1918 и 1922 годами имело место также фактическое упразднение старой высшей школы»[10].

Прежде всего, в стране раз и навсегда было погублено гуманитарное образование, за счет установления идеологической монополии агрессивного «марксизма-ленинизма», не терпящего никакой идеологической конкуренции. Да и не могущего ее терпеть по причине своей полной творческой импотенции.

Она заложена в самой сути этого мировоззрения, основанного на примитивном материализме, научность которому должна была придать украденная у Платона-Гегеля приставка «диалектический».

Константин Леонтьев, так характеризовал «триединый процесс» развития мировой философской мысли:

«В истории философии то же:

а) первобытная простота: простые изречения народной мудрости (Фалес [Милетский] и т.п.);

б) цветущая сложность: Сократ, Платон, … Пифагор, Спиноза, Лейбниц, Декарт, Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель;

в) вторичное упрощение, смешение и исчезновение, переход в совершенно иное: эклектики, безличные смесители всех времен (Кузен[11]);

потом реализм феноменальный, отвергающий отвлеченную философию, метафизику; материалисты, деисты[12], атеисты.

Реализм очень прост, ибо он даже не система, а только метод, способ: он есть смерть предыдущих систем.

Материализм же есть, безспорно, система, но, конечно, самая простая, ибо ничего не может быть проще и грубее, малосложнее, так сказать, что все – вещество и что нет ни Бога, ни духа, ни безсмертия души, ибо мы этого не видим и не трогаем руками.

В наше время это вторичное упрощение философии доступно не только образованным юношам, стоящим еще по летам своим, на степени первобытной простоты, на степени незрелых яблок, или семинаристам циклопической постройки, но даже парижским работникам, трактирным лакеям и т.п.»[13].

С 1917 года философия доступная «трактирным лакеям» заняла главенствующее положение на родине Хомякова, Киреевского, Данилевского, Леонтьева и Владимира Соловьева. Понятно, что честной конкуренции она выдержать не могла.

Собственно говоря, это признал и наш главный идеолог реформы высшей и средней школы М.Н. Покровский, отметив, что только: «из Зиновьевского и Свердловского университета выйдет та новая школа общественных наук, которая будет, действительно, марксистской, не потому что там преподают марксисты, а потому что там немыслима будет никакая история, кроме марксистской, и никакое студенчество, кроме пролетарского»[14].

В деле «упразднения» русской высшей школы наряду с идеологической монополией сыграли свою историческую роль «чистки» профессуры и полная отмена экзаменов. Отныне все действующие ВУЗы страны были обязаны принимать желающих, начиная с 16 лет. Но далеко не всех, а руководствуясь единственно верным «классовым признаком».

«Уже в 1918 году был принят безпрецедентный закон о предоставлении права поступления в вузы лицам любого уровня образования или даже вовсе без образования, и под лозунгом “завоевания высшей школы” началось массовое зачисление “рабочих от станка”.

В 1921 году был установлен “классовый принцип” приема в вузы с целью резкого ограничения доли детей интеллигенции среди студентов.

… Выходцам из образованного слоя был законодательно закрыт доступ не только в высшие учебные заведения, но и в среднюю школу 2-й ступени, чтобы они не могли пополнять ряды даже низших групп интеллигенции.

… Особо усилился “классовый подход” в конце 20-х гг., с известными политическими процессами над интеллигенцией»[15].

Эти и родственные таковым меры принимались большевистским правительством, «начиная с декрета Совнаркома РСФСР 2 августа 1918 “О правилах приема в высшие учебные заведения”, подписанного В.И. Ульяновым (Лениным) и М.Н. Покровским»[16].

Наверное, по мнению многих представителей нынешнего «образованного слоя», в мерах этих «несомненно, заключался значительный прогрессивный потенциал».

Могло, собственно, быть и еще круче.

«Планы избавления от нежелательных элементов простирались до того, что ведущими теоретиками предлагалось упразднение вовсе некоторых видов деятельности, которыми могли заниматься лишь преимущественно старые специалисты.

Например, … предельно упростить систему образования, отменив ряд предметов (в частности, преподавание языков), которые “довольно часто преподаются как раз обломками прежних господствующих классов”.

Преподавание истории “большим мазком” также преследовало эту цель:

“Юлий Цезарь, крестовые походы и Наполеон окажутся за пределами обязательного изучения.

Поставить дело так − значит вместе с тем создать широкую возможность для приспособления к выполнению этой функции (в данном случае преподавания истории в средней школе) социально-близких нам элементов (в данном случае низовой интеллигенции, … которую не переделать в среднеинтеллигентское жречество, монопольно обладающее знаниями о Ромуле и Реме, Людовике XIV, Лютере и Вашингтоне)”»[17].

Последняя фраза с большевистской прямотой говорит о том, что «к выполнению этой функции (в данном случае преподавания истории в средней школе)», изначально предполагалось привлечь полуграмотную образованщину, социально близкую дорвавшимся до власти ученикам аптекарей, студентам-экстернам и прочей «сволочи» − в старорусском смысле этого слова.

[Сволочь по-старорусски: «Спомогателей дела того набрали всякого вольного войска к нему, к чему стеклось премножество и россиян из разных порубежных мест, и с тою сволочью он до Калуги достиг и с помощию польскою и Москву осадил». //А.И. Ригельман, Летописное повествование о Малой России; «сволочь – все, что сволочено или сволоклось в одно место: бурьян, трава и коренья, сор, сволоченный бороною с пашни; дрянной люд, шатуны, воришки, негодяи, где-либо сошедшиеся». //Даль Вл. Толковый словарь живого великорусского языка.

Конечно, в нашем случае речь идет не о мелких воришках и негодяях, а о крупной, большой, выдающейся сволочи].

Полностью и сразу осуществить это по счастью не удалось, но в целом столетний эксперимент закончился успешно, наложившись уже в наше демократическое время на соросско-болонские веяния. В результате объединенных усилий коммунистов-хрущевцев-ленинцев и либералов цереушного разлива сочинение по истории среднего выпускника нынешней демократической школы выглядит примерно так:

«Первая мировая война началась в июне, а к сентябрю Наполеон был уже в Москве», − точная цитата!

 

Ущербность общего образования советских ученых

 

«После частичной “реставрации” более традиционной системы в начале 30-х годов целый ряд мероприятий, прежде всего усиление преподавания математики, химии, физики и русского языка в старших классах были направлены именно на то, чтобы “залатать” этот разрыв. Он, тем не менее был преодолен лишь частично.

Существенной чертой нового поколения советских ученых была именно ущербность их общего образования.

Именно это стало одной из причин острого конфликта “старого” и “нового” поколений ученых, приведшего к арестам и вынужденной эмиграции многих выдающихся профессионалов (не только в области гуманитарных, но и естественных наук).

Например, споры между “старым” и “новым” поколением химиков в 1929 году велись вокруг вопроса о большей или меньшей специализации подготовки.

Но вполне очевидно, что именно слабость “общего” образования молодых специалистов заставляла известных ученых “старорежимного закала” ставить вопрос о нецелесообразности излишней специализации.

И хотя многие из “спецов” серьезно пострадали, но власть, по сути, признала их правоту, начав полную реорганизацию учебного дела с упором на преподавание общенаучных дисциплин»[18].

 

Уничтожение элиты Империи

 

Чтобы представить более наглядно истинную меру «прогресса», привнесенного интернационалистами-ленинцами в бывшую Империю, следует вновь вернуться к судьбе имперской элиты.

«Важнейшим обстоятельством, обозначившим радикальный разрыв Советского государства и исторической России, и повлиявшим на степень этого разрыва была полная смена после революции общественно-политической элиты и культуроносного образованного слоя в целом.

Причем полнота этого явления в России практически не имеет прецедентов в европейской истории последних столетий.

… Когда речь идет о смене политической элиты, имеется в виду не персональный состав (который естественным образом меняется каждое поколение), а тип её, то есть − люди каких социальных характеристик составляют её «генералитет» (обычно говорят почти исключительно о нем, поскольку при революции именно он в первую очередь радикально меняется).

… Всякая конкретная государственность, цивилизация есть творение конкретной элиты, определенного слоя людей, связанных общими культурными, политическими и идеологическими представлениями и обладающих характерными чертами и понятиями.

Сходит слой людей, воспитанных определенным образом и в определенных понятиях, − сходит и связанная с ним культура, форма государственности»[19].

Для бывшей Российской Империи последствия революций 1917 года, в плане практически стопроцентной смены элиты, могут быть сопоставлены только «с результатом иноземного завоевания, и то не всякого»[20].

Последняя фраза напомнила мне высказывание какого-то современного экономиста, что «проведенному Ельциным в нашей стране переделу народного добра по Чубайсу, деликатно названному приватизацией, существует единственная аналогия в мировой истории: раздача собственности чуждого завоеванного и порабощенного государства в руки победителям и их приспешникам из местных».

Учитывая же, что состав «элиты» у нас после 1991 года, в отличие от года 1917 не претерпел существенных изменений, последний факт, в сочетании с предыдущими наводит на определенные размышления.

Но вернемся к гибели настоящей русской элиты, имперской.

«Масштабы потерь Россией наиболее компетентной части своего культурного слоя наглядно видны на примере судеб воспитанников таких учебных заведений, как Александровский лицей и Училище правоведения.

Их выпускники (а это поистине цвет российской государственной элиты) известны поименно за все время существования (равно как и состав по классам ещё не окончивших к 1918 году), и по обоим впоследствии в эмиграции были выпущены памятные издания.

Так вот выясняется, что после окончания Гражданской войны в СССР их осталось крайне мало.

Из живших к 1917 году 735 лицеистов, время и обстоятельства смерти которых известны совершенно определенно, 73 (10%) погибли в 1918-1920 годах (в белых армиях или расстреляны в ходе террора), 12 (около 2%) умерли после в СССР и 650 (88%) оказались в эмиграции (по более молодым выпускам − с 1901 года до 90%).

Судьбы ещё примерно 300 человек к концу 20-х годов оставалась неясной (гибель в смуте зафиксировать, понятно, можно было далеко не всегда), но в любом случае в СССР их оставалось не более 100-150, или порядка 15% от всех имевшихся.

Характерно, что некоторые из самых молодых выпусков (1912-1918 годы) дают до 100% эмигрировавших и погибших (до 80% и более даже с учетом лиц с неизвестной судьбой).

Примерна та же картина и с правоведами.

Из 620 лиц, чья судьба точно известна, 63 (10,2%) погибли в белых армиях, 81 (13,1%) от террора и голода в 1918-1920 годах,

433 (69,8%) эмигрировали и 43 (6,9%) достоверно умерли в СССР после Гражданской войны (при этом больше половины их в тюрьмах и лагерях или расстреляны).

Конечно, лицеисты и правоведы все-таки имели специфический состав, более 80% их из числа предвоенных и военных выпусков в годы мировой войны служили офицерами, в основном гвардейских и кавалерийских частей (со всеми вытекающими последствиями).

Но имеются, например, и данные по Екатеринославскому горному институту (он основан в самом конце XIX века, и к смуте даже первые его выпускники были только 40-летними), из которых явствует, что из 487 его выпускников в СССР к 1924 году осталась только половина 259 (53,2%), а погибло 12,3%.

 

Екатеринославский Горный Институт имени Петра Великого – 1912.

С 1899 года Екатеринославское Высшее Горное Училище. Первоначальный проект арх. А. Бекетова. Окончательный проект − арх. братьев А. и Е. Бернардацци. После 1991 – Национальный Горный Университет Украины

И это при том, что гражданские специалисты такого рода − контингент гораздо менее мобильный, чем офицеры, да и в ходе террора расстреливали их гораздо реже.

 

Борис Павлович Георгиевский – студент Екатеринославского Горного Института, дед автора

 

Если сравнивать масштабы смены элиты в русской революции с таковыми в ходе французской революции конца XVIII века (наиболее существенным потрясением такого рода), то можно констатировать, что в России они были существенно более глубокими.

После революции во Франции в составе политико-административной элиты следующей эпохи (даже в период реставрации 1815–1830 гг.) процент дворян существенно снизился (в разные периоды составляя 15–30%), но физическая убыль дворянства была относительно незначительна (за 1789-1799 годов от репрессий погибло 3% всех дворян, эмигрировало два-три десятка тысяч человек)…

В России же, во-первых, гораздо более высокий процент старого культурного слоя был физически уничтожен. Из примерно 4 млн. человек, принадлежащих к элитным (и вообще образованным) слоям в 1917-1920 гг. было расстреляно и убито примерно 440 тысяч и ещё большее число умерло от голода и болезней, вызванных событиями. Причем те из этих слоев, которые имели прежде наиболее высокий статус, пострадали особенно сильно.

Во-вторых, несравненно более широкий масштаб имела эмиграция представителей этих слоев...

В-третьих, в отличие от французской революции, где время репрессий и дискриминации по отношению к старой элите продлилось не более десяти лет, в России новый режим продолжал последовательно осуществлять эту политику более трех десятилетий.

Поэтому к моменту окончательного становления новой элиты в 1930-х годах лица, хоть как-то связанные с прежней, составляли в её среде лишь 20–25% (это если считать вообще всех лиц умственного труда, а не номенклатуру, где они были редкостью).

Характерно, что если во Франции спустя даже 15–20 лет после революции свыше 30% чиновников составляли служившие ранее в королевской администрации, то в России уже через 12 лет после революции (к 1929 году) таких было менее 10%»[21].

 

Создание «новой интеллигенции»

 

Место уничтоженного старого интеллектуального слоя стала активно занимать «новая интеллигенция». Советская.

«Существенно даже не столько то, что это были другие люди, сколько то, что они сознательно формировались вне прежней культурной традиции.

Разумеется, существует некоторый предел перевариваемости средой неофитов, за которым следует её деградация (в смысле утраты некоторых присущих конкретно данной среде черт и свойств). Тут, конечно, важно не только процентное соотношение человеческого материала, велико и значение традиции, фактора озабоченности государства или самой среды поддержанием в ней соответствующих понятий, норм поведения и т.д.

Когда в среду со сложившимися традициями, понятиями и этикетом (допустим, класс учебного заведения), в большинстве состоящую из лиц, для которых все это знакомо с детства (по семье), приходят несколько человек, к этому изначально непривычных, но имеющих об этом представление и стремящихся все это воспринять, то они довольно быстро это усваивают и сливаются с этой средой.

Если взять коллективную фотографию дореволюционных лет, например, группу преподавателей гимназии или офицеров какого-то полка, то, не зная, кто есть кто, невозможно будет отличить неофитов от «коренных».

Но если в тот же класс, где осталось 6–7 учеников, приходят 30 человек, которые начинают сморкаться в занавески и перемежать речь матерными связками, то нормой становится именно такое поведение (даже если начальство старается сохранить правила и большинство преподавателей остались прежними).

Если же отбрасывается или исчезает сама традиция, то меняется все, и даже генетика не спасает (для послереволюционного времени достаточно обычно, когда, оказавшись вне традиции и лишенные соответствующего воспитания и среды общения, потомки даже самых лучших семей уже во 2-м поколении становятся совершенно советскими людьми).

И, подобно тому, как что-то общее есть в портретах “бывших” (как минимум, непринужденность, спокойствие и чувство собственного достоинства), так общее (но другое) есть в портретах советских.

Сравнение взятых подряд нескольких десятков фото старых русских и советских деятелей производит потрясающий эффект и не нуждается в комментариях; разница, что называется, налицо»[22].

Что же удивительного. В стране, «верой» которой вместо Божественного Откровения стала философия доступная «трактирным лакеям», иного быть и не могло.

Сознание определяет бытие.

 

Старое качественное образование было разрушено непоправимо

 

«Мероприятия по демонтажу старой школы и эксперименты 20-х годов по сути привели к разрушению старого качественного общего образования “среднего” и “высшего” уровня, так, что даже известное Постановление ЦК ВКП(б) от 25 августа 1931 года, знаменовавшее частичный возврат к традиционной школе, признавало, что:

“коренной недостаток школы в данный момент заключается в том, что обучение в школе не дает достаточного объема общеобразовательных знаний и неудовлетворительно разрешает задачу подготовки для техникумов и высшей школы вполне грамотных людей, хорошо владеющих основами наук (физика, химия, математика, родной язык, география и т.д.)”.

Хотя после 1931 года начался процесс восстановления старой учебной традиции (введение экзаменов, расписаний, программ, дореволюционных школьных учебников, ученых степеней и т.д.), структурные изменения уже были произведены».

В результате этих изменений советская школа структурно соответствовала царской посленачальной («высшей начальной») школе с некоторыми вкраплениями гимназического курса. Вкрапления эти состояли из опирающихся на дореволюционные учебники курсы математики и естественных наук.

В период наивысшего расцвета советского среднего образования, эпоху послевоенных «сталинских гимназий», была «восстановлена в правах школьная форма, введен ученический билет, в содержании образования появились вновь такие предметы, как логика, психология, готовилось и возвращение латыни.

Устанавливались строгие нормы и правила, регламентирующие всю школьную жизнь, восстанавливались ежедневные домашние задания, вернулись и “классные дамы” (классные руководители)»[23].

Следует признать, что все это было личной заслугой И.В. Сталина. Именно в этот период Америка стала бояться «русского» образования. Все же был шанс на восстановление империи.

Ну, логику и психологию, не говоря уж про имперскую латынь, быстренько убрали, как лишние для простого советского человека ненужности, пришедшие после не очень понятной смерти Сталина Хрущев со товарищи. И гуманитарное образование вновь упростили до мыслимого уровня. Не сравнишь, конечно, с нынешним, но весьма невысокого.

Тем не менее, следует признать объективно, что даже «сталинским гимназиям» далеко было до «николаевских». Хотя процесс шел именно в имперском направлении.

«Что касается вузов, за исключением некоторых наиболее “продвинутых”, они в большей степени напоминали американские “колледжи”, занимавшие промежуточное положение между школами и университетами и при этом отличались узкой специализацией подготовки»[24].

В качестве промежуточного резюме отметим, что все это происходило в не столь отдаленные времена, о которых получившие образование тогда могут вспоминать сейчас только с неизбывной ностальгией. Мы считали свое образование, кроме гуманитарного, лучшим в мире. И к этому были основания!

Но представить себе имперское образование мне лично трудно даже сейчас. Вряд ли в полном объеме нам удастся понять, − при добром желании, − что именно мы потеряли в 1917 году.