Русское образование и Император Николай II

Образование в Российской Империи. Царская школа

3. Модели образования эпохи модерна

4.1. Философия, поместившая в центр мира человека, или путь от епископа к директору гимназии

4.2. Философия, поместившая в центр мира человека, или путь от епископа к директору гимназии

1.Русское образование и Император Николай II

2.1.Русское образование и Император Николай II

2.2. Русское образование и Император Николай II

3. Структура системы образования Российской Империи: «цветущая сложность»

4. Народное образование в Российской Империи

 1.Православие как основа народного образование России

 

Православие как основа народного образование России

 

II

Упразднение народного языка предшествует упразднению народа

 

В связи с утерей европеизированной массой русского образованного общества национального своеобразия «противопоставление церковнославянского и русского литературного языка оказалось втянутым в оппозицию:

элитарная культура ⇔ народная культура, и даже просвещение ⇔ невежество.

Ориентированная на церковнославянский язык система обучения ассоциировалась с народным суеверием. Многочисленные проекты народного просвещения народа предполагали ломку традиционной системы образования»[1].

 

Родители учеников против реформ

 

«При этом с реформаторскими идеями выступали педагоги, а родители учеников по мере сил противостояли реформам.

В этом отношении весьма показательной кажется Записка, которую И.В. Киреевский отправил в 1854 году в Министерство народного просвещения[2].

Суть Записки сводится к тому, что основной причиной непопулярности уездных училищ является низкий уровень преподавания в них церковнославянского языка.

Русский купец мимо этого блестящего училища, которое предлагает образование даром, ведет своего сына к полуграмотному дьячку, который учит его за деньги, и к тому же обыкновенно по самой тяжелой методе.

Однако происходит это не оттого, чтобы отец боялся образованности для сына, но только потому, что он желает такой образованности, “которая не только была бы проникнута духом его убеждений, но и в самой форме носила бы свидетельство своего духа…

В училище, при всех познаниях в науках… при всем катехизическом изучении Закона Божьего… мальчик не получит ни привычки, ни, следовательно, охоты к чтению книг церковных; между тем как от дьячка он, хотя не вынесет никаких знаний, но вынесет именно эту привычку к чтению церковных книг, а вместе с нею любовь к церковному богослужению”[3]»[4].

 

Иван Васильевич Киреевский

 

Истинно образованные русские люди, как Киреевский и его единомышленники прекрасно понимали, в чем заключается истинное просвещение народа.

И понимали, что вслед за «упразднением» церковнославянского языка настанет черед «упразднению», а вернее уничтожению и русского церковного народа, что и случилось в нашей истории в ближайшем ‒ по отношению к Записке Киреевского ‒ историческом будущем.

Но «истинно образованные русские люди», увы, не составили большинства в нашем «образованном сословии». Что касается родителей, то они и дальше противились реформам, направленным на слом традиционной системы образования.

Но только при Николае II был создан механизм, позволявший родителям уже в законном порядке влиять на обучение их детей. До этого все реформы образования были исключительно компетенцией чиновной бюрократии и близкого ей по положению и духу педагогического сословия.

Ситуация усугублялась тем, что в России не было по сути полноценного православного образования, несмотря на большое количество духовных училищ различного уровня. Это было связано с протестантско-латинскими тенденциями в наших семинариях и духовных академиях, о чем уже неоднократно говорилось выше.

Выходившие из них священнослужители, в том числе и законоучителя, были представителями не народной традиционной, а иной, европейской модели образования.

 

Брешь между священнослужителями и прихожанами

 

«Не следует забывать, что выпускники духовных школ принадлежали скорее к элитарной культуре, чем к народной. Семинарское образование в основном соответствовало гимназическому. По крайней мере, до 70-х годов XIX века выпускники семинарий имели право поступать в университеты. Курс духовных училищ соответствовал четырем классам гимназии»[5].

Созданные по образцу духовных школ юго-западной Руси наши семинарии с самого начала носили неизгладимую печать латинства. Главным предметом был латинский язык. Церковнославянскому языку как таковому не уделялось внимания вовсе.

Считалось, что ученик уже освоил его дома, кое-как прислуживать за богослужением может. И будет с него. Пусть лучше латынь учит – умные книжки читать сможет.

«То есть минимальное образование, необходимое для прислуживания во время богослужения, было традиционным, домашним, в то время как семинарские программы были ориентированы на иную образовательную модель»[6].

Сказанное не позволяет кроме как в ироническом ключе воспринять слова авторов: «Вне всякого сомнения, знание латыни и западных богословских сочинений было весьма полезно для будущего иерея»[7]. Гораздо значительнее и серьезнее звучат следующее:

«Но приобщение будущих священнослужителей к культуре иного типа создавало брешь между ними и прихожанами. Среди лиц духовного сословия оказывалось немало носителей европеизированной модели образованности.

Способ мышления и система аргументации выпускников духовных и светских заведений мало отличались друг от друга»[8].

Как следствие, при окормлении такими священниками своей паствы, автоматически возникал, подчеркнутый Константином Леонтьевым, «антагонизм между европеизмом и народностью». Что никак не способствовало нахождению общего языка между ними и прихожанами.

Многие из таких духовных лиц выступало вместе со светскими специалистами с критикой традиционных приемов народного обучения грамоте, что со второй половины XIX века становится общим местом:

«Та часть общества, которая получила среднее и высшее образование, воспринимала традиционные методы обучения как несовершенные, а то и варварские»[9].

 

Земская школа против школы традиционной

 

«Противодействие традиционной школе отчетливо проявляется уже в конце XIX века. Наиболее явно оно ощущалось в земских школах, которые, оставаясь в рамках официально утвержденных программ, носили более “западнический” характер.

Для характеристики этих тенденций обратимся к развернутой защите традиционного образования, предпринятой в книге Г.А. Соколова “В защиту церковнославянского языка”.

Согласно Г.А. Соколову, в первом варианте программы земской школы церковнославянского как самостоятельной дисциплины не было, на обучение славянской грамоте отводилось лишь несколько минут два раза в неделю в конце уроков русского языка.

“Лишь позже, под влиянием церковной школы, ему было отведено в неделю по одному часу для каждой группы (3 часа на 3 отделения) или по получасу два раза в неделю.

Но теперь кажется, что и этого времени для него много, что он безполезно отнимает и это время. Теперь замечается тенденция совершенно уничтожить в школе преподавание славянской грамоты”[10].

Автор приводит ряд фактов, говорящих об отрицательном отношении к преподаванию церковнославянского со стороны самих преподавателей. Так, например, Лига образования Московского областного отдела в пункте XXI своей “Записки об организации школы на новых началах” (январь 1907 г.) декларирует:

“Славянский язык исключается из программы начальной школы. Такие сокращения ныне действующей программы дадут возможность более продуктивно использовать остающееся время в интересах общего развития учеников”[11].

На собрании Екатеринославского губернского земства в 1906 году земство Мариупольского уезда заявляет, что в школах “желательно возможное сокращение славянского языка до минимума”, а Бахмутское земство находит необходимым исключить из программы начальной школы славянский язык “ввиду его непрактичности и трудности изучения в народной школе”[12].

Такое отношение к церковнославянскому языку, по мнению Г.А. Соколова, объясняется влиянием времени. “Со второй половины прошлого века народная школа выдвинула на первое место, вместо славянской грамоты и чтения Часослова и Псалтири, грамоту русскую, письмо и счет”[13].

Описанная Г.А. Соколовым тенденция, несомненно, имела место. Однако вплоть до 1917 года она оставалась не более чем тенденцией»[14].

В том, что эта тенденция не смогла полностью реализоваться до 1917 года заслуга, как Русских Государей, так и подвижников народного образования, о которых скоро пойдет речь. Но обструкция преподаванию языка народной культуры в системе образования Российской Империи в конце XIX – начале XX века, налицо.

Причем обструкция, исходящая иной раз не только от светских, но и от церковных кругов.

Обструкция эта стала одним из проявлений уже упомянутой оппозиции:

элитарная культура ⇔ народная культура, или просвещение ⇔ невежество.

 

Перепись 1897 года и вопрос о народной грамотности

 

Свидетельство «поголовной неграмотности»? Но чьей именно?

 

Еще более ярким проявлением оппозиции элитарной и народной культуры стали результаты произведенной в 1897 году всеобщей переписи населения. В принципе – очень важное и ценное мероприятие.

Недаром во главе ее стоял известный ученый географ и статистик Петр Петрович Семенов-Тян-Шанский.

 

«В соответствии с данными переписи в 1897 году на 1000 человек населения приходилось 211 грамотных. Эти данные, однако, требуют уточнений»[15].

 

 

И уточнений, добавим, весьма существенных.

Главное из них заключается в том, что хотя «среди вопросов, входящих в переписной лист, был вопрос о грамотности, ситуация, когда информант умел читать только по-славянски, организаторами переписи не была предусмотрена»[16]!

Для переписчиков, видите ли, церковнославянский язык был уже только языком «культа», то есть Церкви, но не языком русского православного народа, и не попал в список языков Империи!

Таким образом, «крестьянин, который умел читать по-славянски, но не читал гражданских книг, мог восприниматься как неграмотный»[17].

Причем авторы цитируемой книги отмечают, что такой взгляд широко разделялся и филологами-славистами, не говоря уж про рядовых деятелей переписи.

Знание церковнославянского языка и умение читать на нем к грамотности ими не относилось!

Поэтому, во время переписи 1897 года русских людей, владеющих церковно-славянской грамотностью, умеющих читать богослужебные книги много лучше иных выпускников семинарий, (и в силу этого сознательно и усердно соучаствующих в литургической жизни Церкви – строго говоря самом важном деле для христианина, в чем у каждого из нас будет в свое время возможность убедиться лично) ‒ просвещенные переписчики записывали в неграмотные!

Да, многие из этих людей не знали русского литературного языка, что препятствовало им в чтении революционных листовок и желтой прессы.

А иные, как большинство представителей десятимиллионного русского старообрядчества, и не афишировали знание «русского литературного языка», даже если им владели.

Кроме того, неграмотными называли себя все плохо видящие люди пожилого возраста, так как ввиду возрастной дальнозоркости, и слабого распространения оптических приспособлений в виде очков, читать они не могли, и по скромности объявляли себя неграмотными[18].

«Возможно, именно этим объясняется тот факт, что относительно высокий уровень грамотности обнаруживается у молодых людей, в то время как у старшего поколения он в несколько раз ниже: если среди молодых людей 10-19 лет оказывается 51% грамотных, то среди 50-59летних − 20,1%, а среди 100-109летних − 6,5%.

Аналогичные цифры характеризуют и женскую грамотность[19]».

«Конечно, было бы натяжкой утверждать, что приведенные выше цифры характеризуют не уровень грамотности, а степень развития старческой дальнозоркости у людей преклонного возраста»[20].

Но и эта натяжка, будет ближе к исторической истине, чем официальные цифры переписи о числе грамотных на Руси!

 

 

Так в «Образовательном потенциале Российской Империи» автор отмечает следующие некорректности в подсчете грамотных, по крайней мере, среди русского населения:

«Во-первых, нужно исключить из данных переписи детей до 9 лет.

Во-вторых, следует учесть неоднородность населения Империи – значительное “ухудшение” статистики, в частности, давали недавно завоеванные среднеазиатские территории, уровень грамотности которых примерно соответствовал Британской Индии.

При этом, например, в данных переписи не учитывались территории Великого княжества Финляндского имевшие почти 100% грамотного населения – один из лучших показателей в мире.

С учетом этих факторов оказывается, что в Европейской России в 1897 году грамотными были 30% населения, среди мужчин – 43%»[21].

Это, заметим, учтены только знающие русский литературный язык. А теперь добавьте сюда всех знающих церковнославянский…

Так что если и были неграмотные в Российской Империи, даже и в предшествующее правлению Государя Николая Александровича время, то совершенно не в том числе, как желали и желают считать отечественные интеллигенты, дореволюционные и нынешние.

 

Двойной стандарт

 

Последняя цитата из «Образовательного потенциала Российской Империи» представляет интерес еще и тем, что в ней как в капле воды отражена двойная мерка, искони применяемая Европой и ее отечественными адептами к себе и к России.

Значит, по мнению Европы и «адептов», для достоверности сведений о грамотности населения Российской Империи, законно и правильно присоединить к «безграмотным» русичам действительно безграмотных тогда среднеазиатов, но совершенно необходимо отделить «высококультурных» чухонцев.

Но и это не самое главное.

Просто теперь совершенно ясно и понятно, что все стандартные сравнения грамотности России и Европы, равно как и САСШ, содержат не слишком старательно скрытую главную цель.

Цель эта − обвинить в варварстве и отсталости русское самодержавное правительство, а значит саму цивилизационную модель Русской Православной Империи, Русской Православной Цивилизации, и показать ее отсталость и не эффективность по сравнению с моделью протестантской англо-саксонской. А если удастся, то и с антиклерикальной французской.

Смотрите сами, говоря о грамотности населения Российской Империи, действительно в то славное время преимущественно русского, вместе с основными русскими губерниями учитывают вовсе не русские, но при этом наименее культурные окраины. Вдобавок ‒ только что присоединенные.

Но почему-то, говоря о грамотности населения Британской империи, сразу сворачивают на грамотность английского народа, и ни кому не приходит в голову разбавить эту грамотность сотнями миллионов индусов, или негров из африканских колоний.

Да и сами англичане, свою Империю видят как бы трехслойной, читайте хоть Черчилля о Второй мировой: первый слой английское островное ядро, второй – белые доминионы, типа Канады и Австралии, и третий – все остальное.

И все спокойно этот двойной или тройной стандарт сотни уже лет принимают! Даже не замечая этого!

И причина здесь в том, что и друзья, и враги русского народа, Российской Империи, да и мы сами в глубине души понимаем: да, на нас русских лежит обязанность, пестовать, учить и защищать любой народ, любое племя нашей Империи!

И когда нас тыкают, что мол плохо учим или плохо защищаем, то вместо того чтобы осадить тыкающего так, чтобы как звать себя забыл, начинаем оправдываться и еще усерднее обучать, развивать и защищать. Те же скажем, азиаты у нас до 1917 года от службы в армии были освобождены.

Как в нынешнее время развала Империи мрачно пошутил кто-то:

«Русские варвары врывались в кишлаки, аулы и стойбища, оставляя после себя лишь храмы, школы, библиотеки, театры и цветущие города».

Но если сказать, к примеру, англичанину или его российскому апологету, что тот был обязан учить, пестовать и защищать того же индуса или негра, то они вас просто не поймут.

Это для нас Родина, Отечество, Россия – все ее земли и племена, за которые несем ответственность.

Для тех же англичан, даже при наличии (в два раза большей по территории, чем Российская!) Британской империи, родина – это только их остров. Вот его защищать они свезут и канадцев и негров и индусов и малайцев и гурков.

А все остальные имперские земли, особенно «третьего слоя» – это территории, которые можно просто осваивать, то есть грабить и эксплуатировать, одним словом – использовать.

Так что если посчитать грамотность по-честному, − по Империям, − то в Британской империи грамотность ‒ будет на конец XIX века близкой к нулевой.

То есть на порядок меньше грамотности в Российской Империи!

А если взять Францию с колониями, то про имперскую грамотность и говорить смешно!

Из сказанного видно, что только Православная Цивилизация, не только человеколюбива, но, по сути, и наиболее эффективна. Недаром у нас и чиновников было меньше всех в мире.

И этот факт следует знать каждому русскому человеку, хотя бы в порядке освобождения от навязанных нам – не нашей цивилизацией! – стереотипов.

 

Программа переписи была ориентирована и не предусматривала…

 

Подведем итог переписи 1897 года и ее правдивым результатам.

«Сказанное выше позволяет утверждать, что данные переписи 1897 года не содержат достоверной информации об уровне грамотности жителей Российской империи в конце XIX века»[22].

Формальными причинами этого была ориентация программы переписи:

‒ во-первых, «на европейскую систему образования, поэтому самыми грамотными, по данным этой переписи, оказываются жители Привислянских губерний, так как именно там европейские формы образования имели давнюю традицию», а

‒ во-вторых, «на государственный язык и не предусматривала возможности параллельного существования церковнославянской грамотности»[23].

Церковнославянское образование, по мнению просвещенных организаторов переписи, было, если угодно, «частью домашнего благочестивого воспитания», но никак «не реализацией идей народного просвещения» в его европейском понимании.

 

В господствующей культурной парадигме

 

Результатом изучения положения в Российской Империи церковнославянского языка «в культурно-языковой ситуации» конца XIX − начала XX века, стал следующий концептуальный вывод:

«Материал показывает, что существенная часть населения страны, в первую очередь крестьяне, могли читать церковнославянские тексты, но не владели русским литературным языком. Уровень церковнославянской грамотности в процентном отношении был более высоким, чем уровень русской грамотности.

Однако в господствующей культурной парадигме умение читать по-славянски рассматривалось не как элемент образованности, а как часть “нецивилизованной” “народной” культуры»[24].

Прежде чем рассказать, как русским национально ориентированным педагогам, при поддержке таких же правительственных сил, удалось все-таки отстоять народное образование, по крайней мере, в виде развитой системы церковно-приходских школ, отметим еще один важный момент, имеющий непосредственное отношение к нашему рассказу.

Радетели народного блага в рассматриваемый период затевали многочисленные дискуссии о том, что надо, мол, модернизировать язык богослужения: устаревший язык непонятен-де церковному народу.

Кравецкий и Плетнева отмечают тот основополагающий факт, что «участниками полемики о языке богослужения, … были люди, получившие образование нового типа. Это следует помнить, читая ссылки на то, что народ не понимает богослужение[25].

«Дискуссии о языке богослужения велись людьми, воспитанными на русской классической литературе. При этом языковой портрет того социума, к которому принадлежали участники этих дискуссий, переносился на все население России»[26].

На самом деле, население, как это часто бывает, совершенно не желало, чтобы о нем радели таким образом и такие люди.

«Для носителей традиционной культуры богослужебные тексты были, вероятно, более понятными, чем произведения русской классической литературы»[27].

 

В центре дискуссий…

 

«В центре дискуссий конца XIX ‒ начала XX века стоял вопрос понятности церковнославянских текстов для прихожан православных храмов.

В ходе полемики высказывались мнения, что эти тексты непонятны без комментариев или толкований, что богослужебные книги никоновской редакции далеко не совершенны и содержат большое количество неточностей и неверных переводов.

Предлагались различные варианты выхода из сложившейся ситуации:

‒ новое исправление богослужебных книг,

‒ новый перевод с греческого языка на славянский,

‒ издание текстов с комментариями, параллельным русским или греческим текстом.

Для того чтобы сделать богослужебный текст более понятным, предлагалось или упростить его, то есть в отношении языка приблизить к современному русскому литературному языку, или вернуться к более древнему (кирилло-мефодиевскому, дониконовскому и т.д.) облику богослужебных книг»[28].

Таким образом, в ходе полемики выявились три группы участников: архаизаторы, консерваторы и прогрессисты.

Консерваторы стояли на том, что все и так хорошо, и оставить как есть. Точка зрения прогрессистов понятна и так. А вот на мнении архаизаторов стоит остановиться. В содержательном смысле оно и по сей день наиболее актуально.

 

Возвращение к дониконовским текстам – мнение профессионала

 

Архаизаторы, как и прогрессисты-реформаторы, считали положение с богослужебным языком, и с богослужебными книгами неудовлетворительным.

Но если прогрессисты, по своему малому знанию и особенно пониманию церковнославянского языка предлагали отказаться от него вовсе, то архаизаторы, напротив, знали и понимали этот язык очень хорошо, и желали сделать его столь же понятным для всего церковного народа.

Но для этого, по их весьма обоснованному мнению, следовало не просто максимально широко внедрять его в православные массы, но предварительно очистить церковнославянский язык от тех искажений и даже нелепостей, которые внесла в него пресловутая «никоновская справа»[29].

[Говоря о последствиях этой «справы» для России и ее народа, необходимо подчеркнуть, что она внесла «раскол-раздвоение» – «схизос» по-латыни – в сознание русского этноса, а заодно поменяла восприятие времени у русского православного народа, и как следствие – восприятие времени в самом нашем Царстве-Империи.

Последствия этой национальной «шизофрении» не преодолены и сказываются до сих пор. Но это тема отдельного «исторического расследования». Основные выводы постараюсь представить читателю в специальном очерке.

Частично об этом сказано в «Септуагинта и Вульгата-4» (публикация РНЛ от 10.03.2021) в разделе: «Влияние различного восприятия времени на судьбы империй» и нескольких последующих].

Наиболее обоснованно предложения о возвращении языка богослужения и богослужебных книг к его кирилло-мефодиевским основам были изложены в рапорте 1891 года справщика Московской Синодальной типографии М.В. Никольского на имя обер-прокурора Синода К.П. Победоносцева.

«Рапорт был посвящен вопросу внесения в Типикон и Минею празднований русским святым, которые были исключены из церковного устава при никоновской справе. …

В рапорте М.В. Никольского три страницы посвящены его языковой программе, в которой достаточно последовательно прослеживается негативное отношение к тому варианту церковнославянского языка, который получился в результате никоновской и иоакимовской книжных справ.

Он считает, что “стремление исправителей заменять вполне понятные для всех старославянские формы новыми, слова и фразы ясные и понятные другими менее ясными, повело к изменениям, которые в нынешнее время затрудняют научное изучение грамматики церковного языка”[30].

Церковнославянский язык, по мнению М.В. Никольского, является как бы искаженным вариантом старославянского языка, на грамматику которого следует ориентироваться как при преподавании, так и при издании богослужебных книг.

В особенности негативными, с его точки зрения, были изменения, внесенные в церковные книги в результате исправлений в середине и в конце XVII века»[31].

«Таким образом, мы видим, что М.В. Никольский, старший справщик Московской Синодальной типографии (то есть человек, от которого в значительной степени зависел облик книг, издаваемых этой типографией), весьма критично относился к книжной справе XVII века, предпочитая язык дониконовских изданий языку современных богослужебных книг»[32].

Надо сказать, что Никольский был отнюдь не одинок в справедливой критике никоновской справы, но хода его рапорт не имел, и был востребован только на Соборе 1917-1918 годов, когда − откровенно говоря, − было уже не до исправлений.

Вопрос возвращения к языку Кирилла и Мефодия и дониконовским текстам богослужебных книг пока остается открытым, и может быть нашему времени суждено дать языку Святой Руси вторую жизнь. Это тем более возможно, что в последние годы наблюдается возросший интерес к церковнославянскому языку, а некоторыми авторами ставится вопрос о возобновлении преподавания его в школах[33].

Вместе с тем надо помнить, что и в той форме, в которой церковнославянский язык сохранился сейчас, он представляет собой наше ценнейшее национальное достояние, являясь высшей, священной формой русского языка.

Производной от этой священной формы и стал русский литературный язык, взявший на себя необоснованную претензию на роль всего русского языка.