I. Россия и европейское образование

Образование в Российской Империи. Царская школа

3. Модели образования эпохи модерна

I

«Грандиозные изменения, происшедшие в XX веке в социальной, политической, экономической, научно-технической и культурной сферах человеческой жизни подготавливались задолго до этого, и подготовка к приходу новой материальной действительности шла в области самой далекой от всего материального – в философии.

Уже в первой половине XVIII века была обнародована принципиально отличная от всех предыдущих система взглядов на мир и человека, воспринятая современниками как некая игра ума, не заслуживающая серьезного к себе отношения. Ее автором был английский епископ Джордж Беркли (1685-1763)»[1].

Родился, правда, Беркли в Ирландии, в семье драгунского офицера, переселенца-роялиста из Англии, ставшего фермером. В Ирландии Беркли и стал епископом, так называемой англиканской Церкви. Поэтому иногда его называют не английским епископом, а ирландским. Официальное наименование «должности» епископа Беркли ‒ епископ Клойна Англиканской церкви Ирландии.

Дружил, кстати с Джонатаном Свифтом, настоятелем собора в Дублине и автором Гулливера.

 

Кафедральный собор Клойна эпохи Беркли

 

Вообще Джордж Беркли был остроумным, очень знающим и добрым человеком. А в епископальной церкви Америки Беркли даже включен в церковный календарь – за 16 июня.

 

Мир как представление. Вот только чье?

 

Мы даем вещам существование

 

До епископа Беркли вся философия признавала существование реального мира, даже в случае отсутствия наблюдателя этого мира, то есть человека. Задачей философии было познать законы этого мира. Расходились философские школы в том, каковы эти свойства и какими методами их надо познавать.

Но Беркли неопровержимо показал, что на самом деле мы имеем дело не с миром, а с «образом мира» в нашем сознании. Этот образ мира возникает в нашем сознании, в результате обработки им и систематизации даваемых органами чувств ощущений. Выскочить за пределы этих чувств и вступить в прямой контакт с предполагаемым объективным миром мы не можем, что очевидно.

Значит, нравится нам это, или нет, но существование самостоятельного и не зависящего от наших органов чувств внешнего мира равносильно признанию сверхчувственной реальности.

А это, согласитесь, лишь гипотеза. [Хотя, отметим, только эта гипотеза дает непротиворечивое философское обоснование реальности окружающего нас мира. Но это отдельный разговор].

Элементы же так называемого внешнего мира, именуемые обыденным сознанием и доберклианской философией «вещами», суть не более чем устоявшиеся комплексы наших ощущений.

Ergo[2]: мы даем вещам существование.

Это главный тезис философии Беркли. Тезис при всей его странности, действительно неопровержимый. Представьте себя, помещенного в замкнутое помещение, без права покидать его, но с окнами, сквозь которые можно наблюдать окружающий мир. Но только окна эти – не окна, а сверхтелевизор-компьютер создающий изображения неотличимые от реальности. Даже позволяющий вступить с этой заоконной реальностью в контакт. Скажем крикнете – прохожие головы задерут, может даже ответят что.

И как в этом случае догадаться, что за окном ничего нет, а есть только комбинация цветных пятен на экране? Сильно будет разочарование, когда испытуемый вдруг узнает, что давал объективацию своим чисто субъективным переживаниям. Помнится у Станислава Лема давнишний рассказ «Странные ящики профессора Коркорана» как раз на эту тему. Рассказ есть в инете. Очень рекомендую.

Так вот, Беркли не захотел уподобиться этому обманутому, и еще всех нас постарался предостеречь. Проверить ведь невозможно. Любая проверка сводится к тем же ощущениям.

Так что возразить на афоризм: «мы даем вещам существование», по существу нечем.

 

Есть вещи, которые мы знаем точно

 

Однако и в безупречной логики епископа есть два момента весьма уязвимых. Если не со стороны логики, то со стороны интуиции, которая для нас в подавляющем большинстве случаев значительно важнее логики.

Первый момент: существование других людей. Особенно дорогих нам. Здесь всякие дискуссии с Джорджем Беркли заканчиваются. Каждый знает, что скорее усомнится в собственном существовании, чем во вполне самостоятельном существовании иных особ, никак не сводящемся к комплексам наших ощущений.

Есть вещи, которые мы знаем точно. Тут философия безсильна, и мудрый епископ это почувствовал. Нигде в его работах отрицания существования других людей нет, хотя особо он этого и не подчеркивал.

Второй вопрос возможно не так близок сердцу каждого, но тоже значителен. Пусть мы даем вещам существование. И наш письменный стол или кухонная табуретка только тогда являются функциональными объектами, когда мы смотрим на них. Говорят, даже такой махровый материалист, как лорд Бертран Рассел говорил, что откуда мы знаем, может столы за нашей спиной превращаются в кенгуру.

Но мебель это все же мелочь. Нет ее, пока она нам не нужна, ну и ладно.

А вот как быть с Кремлем, Нотр-Дам или пирамидами плато Гиза. Они что, тоже исчезают, когда на них не смотрят?

Это напрягает. Напрягала подобная мысль и епископа Беркли.

 

Смотрящий есть всегда

 

И он дал на нее гениальный ответ, после которого система его, по сути, потеряла большую часть своей экзотичности.

Да, все вещи, и не только пирамиды, существуют всегда, потому что один смотрящий на них всегда есть. Это Господь Бог, Всевидящий, Всеведущий и Вездесущий.

«Эта красивая идея в точности соответствует христианскому миропониманию: обращаясь к Господу с просьбой сотворить кому-то вечную память, мы имеем в виду дарования этому человеку вечной жизни: реально живет только то, о чем знает Бог»[3].

Есть и стихотворное выражение объяснения епископом Беркли своей философии[4]:

 

Как-то раз одна дама сказала:

"Должен Бог удивлён быть немало –

Во дворе никого,

А деревья и двор

Всё стоят как ни в чём ни бывало". –

 

(Ответ):

 

"Ни к чему удивленье, мадам!

На вопрос ваш отвечу Я вам:

Во дворе всегда Я –

И деревья стоят.

Господь Бог, Ваш покорный слуга!"

 

Существовать – значит быть воспринимаемым

 

Кстати, в последнее время – после создания квантовой механики – философия епископа вызывает здоровый интерес физиков. Особенно, кстати, то самое его высказывание, что существование наблюдаемому дает наблюдатель: «Ни одно явление не существует реально, пока оно не становится предметом наблюдений»[5]. Сегодня с ним согласна строгая наука. Напомню, что и вся Вселенная, – и это, подчеркиваю, вполне научный факт, – существует, возможно, именно потому, что мы ее с Земли наблюдаем.

 

«Наблюдатель» наблюдает Первовзрыв

По мнению крупнейшего космолога и квантовика Джона Арчибальда Уилера, Первовзрыв, создавший наблюдаемую Вселенную произошел именно потому, что в ней [через много миллиардов лет по ее «внутреннему времени»] появился наблюдатель, осознавший и, в некотором смысле, наблюдающий этот факт. Это одно из следствий так называемого эксперимента с отложенным выбором. «Я стопроцентно серьезно отношусь к идее, что мир является плодом воображения», ‒ сказал однажды Уилер

 

По латыни главный тезис Беркли звучал так: esse est percipi ‒ СУЩЕСТВОВАТЬ – ЗНАЧИТ БЫТЬ ВОСПРИНИМАЕМЫМ. Так что, мысль о том, что существовать – значит быть воспринимаемым, весьма глубока и по своему, опередила время. Хотя, на самом деле, это было возвращение к самым истокам великой европейской философии в лице элейской школы и ее «главного гения» Парменида.

Вспомним Парменида: СУЩЕСТВУЕТ ТОЛЬКО ТО, ЧТО МОЖНО ПОЗНАТЬ ‒ у Беркли практически то же самое! К сожалению, потомки Парменида, после нескольких веков определенного развития его идей от Платона до Плотина и первых великих отцов Церкви, утратили надолго их «метафизический уровень».

Неудивительно, что один из лучших университетов Соединенных Штатов, расположенный в одноименном городке в Калифорнии носит имя ирландского епископа. Академические программы Беркли считаются одними из лучших в мире начиная со Второй мировой войны. И физики в Беркли не из последних: Роберт Оппенгеймер и другие выходцы из Беркли сыграли ключевую роль в Манхэттенском проекте по созданию атомной бомбы. Здесь открыли плутоний, берклий и калифорний, сконструировали циклотрон. В Беркли преподают сейчас шесть Нобелевских лауреатов.

Уважают, одним словом философа и марку держат. И это правильно. Тем паче, что и сам Беркли своей критикой абсолютного пространства, времени и абсолютного движения физики Ньютона – предвосхитил идеи Эйнштейна минимум на два столетия. Понятно, что для современников Беркли был слишком хорош. Вот основатель истинной философии Парменид – Беркли бы понял.

После введения в систему философии Беркли Бога она на самом деле из солипсизма: мир комплекс моих ощущений, сразу становится здоровым реализмом: мир – не мое представление, а скорее – представление Бога о мире.

И в этом смысле мир реален: существование вещам дает воспринимающий их Бог.

Ну, а по дарованному нам по милости Его свойству Богоподобия, в определенной степени свойство это перешло и к человеку.

Как видим, бытие Божие – онтологическое, бытийное ядро философии Беркли. А вся его безупречной логичности философия становится родом теодицеи. Теодицеи не в смысле оправдания Его за зло мира, а просто как указание на необходимость Его бытия для бытия мира. Что является святой правдой.

Возможно, именно из-за этого начинающийся «век просвещения» постарался философию епископа Джорджа не понять, поиронизировать, и поскорее забыть.

И вместо нее стал создавать свои еще более странные философии, в научности которых, тем не менее, уж более чем два века никто не усомнился.

 

С опыта начинается, им же и заканчивается

 

Нет философских оснований считать…

 

Философские идеи близкие в некотором отношении к идеям Беркли развил его младший соотечественник и современник Дэвид Юм (1711-1776). В отличие от епископа Юм был атеистом и не скрывал этого.

Признавая, как и Беркли, опыт основой познания, Юм достаточно логично заявил, что никаких философских оснований считать, что за этим опытом вообще стоит какая-либо реальность, неважно духовная или субстанциональная. Чистый опыт и все.

Юм отрицал какие-либо формы априорного знания якобы присущие человеческому сознанию, и даже принцип причинности. Если что-то с регулярностью следует за чем-то, то это следует осознать как факт, но не делать скоропалительных выводов, что это второе произошло в результате первого.

Вера в причинно-следственные связи есть по Юму результат привычки. Возможно, что и вредной.

Эту «научную» веру Юм обозначает термином bilief, в отличие от веры религиозной, которую он обозначает термином faith.

При этом Юм вполне был за науку, восхищался Ньютоном, и вообще любил жизнь в ее проявлениях, когда этому не мешала его психика, слегка расстроенная в результате усердных занятий философией, а также историей, дипломатией и другими интересными вещами.

Любопытно, что отрицая Бога и традиционные формы религиозного опыта, Юм, особенно во время случающихся помутнений сознания, панически боялся проклятия, дьявола и ада.

 

Дэвид Юм

 

Родственные души

 

Будучи секретарем посольства в Париже, Юм познакомился и, можно сказать, подружился с таким противоположным ему по философии и темпераменту типажом, как Жан-Жак Руссо. Общим у них было только неприятие старой христианской и монархической Европы.

Но если Юм хотя бы в быту был приличным человеком, правда, отношения с женщинами, говорят, были странными, то Руссо и для «века просвещения» был на редкость, очень мягко говоря, аморальным человеком. В век нынешний, − приход которого он и готовил своей жизнью и так называемыми трудами о том, что природа человека изначально хороша, вот только христианство его портит, − он вписался бы гораздо естественнее.

Немецкий доктор психиатр Вильгельм Ланге-Эйхбаум в своем исследовании «Гений, безумие и слава», вышедшем в Мюнхене в 1928 году[6], анализируя личность идеолога «Великой французской революции», (заодно и масона, конечно), отметил:

«Руссо неоднократно объявляли сумасшедшим. Дегенерация с колыбели. Эксгибиционизм. Мазохизм. Фетишизм. Клептомания. Мания преследования с манией величия. Ипохондрия. Шизофрения, к 40 годам принявшая хроническую, параноидальную форму».

Добавим к этому, что Руссо был то ли дважды, то ли трижды вероотступником. Переходя из вполне прагматических соображений из лютеранства в католичество, потом в опять в протестантство и так далее, сдав, в конце концов, и своих друзей-энциклопедистов.

Впрочем, судя по характеру основных событий его жизни, единственной религией, которой во всех своих ипостасях был верен Руссо – это сатанизм. Причем вывод этот можно сделать даже не обращаясь к трудам немецкого психиатра, а просто ознакомившись во вполне политкорректной Википедии, основанной на не менее политкорректном Брокгаузе и Эфроне с биографией литературного предтечи якобинцев и иных палачей французского и других народов. Отчетливое ощущение прикосновения к чему-то скользкому и холодному.

И то, что такой субъект был властителем дум европейского «образованного класса» и не только в XVIII веке, говорит о «морально-политическом», а также духовно-нравственном облике этого общества лучше любых социологических исследований. Которые вдобавок и сфальсифицировать несложно.

 

 

Руссо на монете в 100 франков

 

Заметим, в скобках, что «зеркало русской революции» Лев Толстой, в 15 лет сорвал с груди православный крест, заменив его медальоном Руссо[7].

И когда Руссо даже в сверхтерпимой Франции решили слегка призвать к порядку, Юм озаботился предоставить ему убежище в Англии. Даром Юму это не прошло. От грязи вылитой на него новым французским другом, вместо ожидаемой хотя бы признательности за труды, окончательно отмыться шотландцу так и не удалось.

Что говорит в очередной раз о верности русской поговорки, на тему, чего лучше не трогать. Несомненно, подвела в этом случае Юма его собственная неразборчивость в духовных вопросах.

 

Нет даже личности и понятия Я

 

Обозначив свое отношение к вере «научной», Юм не мог не разобраться и с верой религиозной, и даже более того – с понятием духовной субстанции вообще. Последней естественно, вовсе не существует. Данные о внутреннем мире также ведь результаты опыта. Только на сей раз опыта внутреннего. Внутри себя наличествует лишь смена ощущений, разного рода идей и восприятий. Ничего цельного и постоянного. Значит, какая уж тут субстанция, отличительным свойством которой по Юму должно быть постоянство.

Нет даже личности и понятия Я, поскольку это тоже лишь данные моего внутреннего опыта, вполне возможно ненадежного.

Следовательно, нет ни единства личности, (или ее тождества), ни даже Я. Все это такая же фикция, как и субстанция, материя, дух и все остальное. Не мудрено, что при таких взглядах Юм боялся дьявола и ада.

Философия Юма получила название эмпиризма, позже агностицизма. Своим предшественником Юма называл Эрнст Мах, основоположник усложненной формы той же философии, получившей уже название эмпириокритицизма, с которым так любил бороться вождь и учитель мирового пролетариата Ульянов-Ленин. Поколение, получившее высшее образование до 1991 года хорошо понимает, о чем идет речь.

 

«Научная» философия против «научной» картины мира

 

Заметим, что некоторые идеи Маха, явившиеся развитием идей Юнга, были вполне здравы и объективно работали против той самой «научной картины мира», о которой не раз уже здесь говорилось. По сути, Мах во многом повторял Беркли.

Так одними из краеугольных понятий этой «научной картины» были понятия об абсолютном пространстве и абсолютном времени. В этих абсолютном пространстве и расположена вся вселенная от галактик до атомов, развивающаяся по незыблемым законам природы в абсолютном времени.

Сначала Мах разобрался с законами природы, объявив их, следуя Юму, обыкновенным обобщением многочисленных опытов, то есть некими человеческими идеями, не имеющими самостоятельного существования.

Такими же человеческими понятиями являются понятия пространства и времени. Эйнштейн позже признал, что идеи Маха об относительности понятия времени сыграли определенную роль в создании теории относительности.

Тем не менее, оба варианта этой «эмпирической» философии, как и обобщение ее, именуемое позитивизмом, несмотря на отдельные тонкие замечания и наблюдения являются откровенными формами претендующего на «научность» безбожия.

Видимо за это качество, несмотря на то, что к философии Юма в полной мере относятся те же замечания к ее узким местам, что и к философии Беркли, она в отличие от первой получила статут научной.

Хотя и не сразу. Для середины XVIII века афишировать вслух атеизм было еще дурным тоном.

 

Бог как априорное свойство нашего сознания

 

Философ из русскоподданных

 

Значительно более «политкорректной» для того века стала философская система, созданная известным профессором из города Кенигсберга Иммануилом Кантом (1724-1804), успевшего из 80 лет своей жизни четыре года побывать и русскоподданным, и даже подать всеподданнейшее прошение Императрице Елизавете Петровне, о назначении себя профессором Кенигсбергского университета.

В отличие от Беркли и Юма, представителей, пусть и обедневшего, дворянства, Кант происходил, как написали бы в советских анкетах, из рабочих. Точнее, ремесленников. Папой его был потомственный кожаных дел мастер Иоганн Георг Кант, мать Анна Регина, также была из семьи шорников.

Сын своего века Кант не придал особого значения слишком религиозной философии англо-ирландского епископа, судя по отсутствию ссылок на него в работах кенигсбергского философа. Но вот на эмпиризм шотландца Юма внимание обратил он уж точно.

 

 

Эмпиризм этот его огорчил, и где-то даже обидел. То есть отсутствие Бога в системе Юма Кант еще вполне мог перенести, но вот отсутствие принципа причинности и иных форм априорного знания не оставило его спокойным. Более десятилетия длился период обдумывания возражений и создание системы собственной метафизики, в противовес антиметафизичной философии Юма.

 

 

Оригинальная система Канта нашла свое воплощение в трех фундаментальных трудах. Первый из них «Критика чистого разума» увидел свет в 1781 году. Через восемь лет вышла «Критика практического разума». В 1790 году философ опубликовал третью заключительную часть своего философского монстра «Критику способности суждения».

 

Существование вещам даем мы. Но вот как?

 

В принципе Кант вполне поддержал мысль Беркли, что существование вещам даем мы, люди. Но главный его интерес состоял в том, как именно даем мы вещам существование.

Поэтому профессор начал с проблемы, относящейся к теории гносеологии, то есть теории познания. Именно, он задал вопрос: почему научные результаты имеют именно тот вид, что имеют, а не какой-либо другой?

Стандартный ответ на этот вопрос в эпоху до Канта был таков: вид научного результата диктуется свойствами изучаемого объекта, которые и отражаются в научной теории с той или иной степенью достоверности.

То есть теория всегда такова, каков ее предмет.

Но Канта этот ответ никак не устроил. На него он высказал возражение, которое ранее никому в голову не приходило, и является, безусловно, оригинальным вкладом кенигсбергца в мировую философию.

 

Познаваемое зависит от особенностей познающего

 

По мнению Канта, вся структура научного знания, его форма и содержание, зависят не столько от свойств изучаемого объекта, сколько от особенностей изучающего этот объект субъекта.

Вот, к примеру, допустим, есть во Вселенной разумная жизнь, основанная на совершенно иных принципах, чем земная биологическая, с совершенно иными органами чувств, и иной структурой сознания. Тогда и представления об окружающем мире у представителей этой формы разумной жизни будут совершенно разниться от человеческих и научные результаты изучения одних и тех же предметов, будут также принципиально отличаться от человеческих.

Это мысль Канта о структуре научного знания в зависимости от особенностей познающего и легла в основу его системы.

Здесь кстати, перед Кантом, встал вопрос, на котором внимание мирового философского и научного сообщества впервые заострил Беркли. Вопрос, как вы понимаете, о существовании внешнего мира. Существует ли он независимо от наличия наблюдателя, со всеми присущими этому миру свойствами, объективно существующими вне зависимости от того наблюдают ли, и изучают их люди или какие-нибудь альдебаранцы.

Ответ Беркли, мы помним, был таков: ничего на эту тему сказать не можем, ни про мир, ни про свойства его, поскольку замкнуты в мир своих ощущений.

Ответ Канта был: да, мир существует. Но истинных его свойств знать мы не можем и никогда не сможем, поскольку замкнуты в мир своих ощущений.

 

Мир вне нас существует. Но сам по себе

 

Здесь уместно поинтересоваться: почему же в этом случае профессор вообще допускает независимое от наблюдателя существование этого внешнего мира?

А потому, что существует принцип причинности, злостно отвергнутый Дэвидом Юмом, но восстановленным Иммануилом Кантом в своих априорных правах. Хотя логика Юма, говоря по чести, ничуть не менее логична, чем логика Канта.

Тем не менее, тысячи и миллионы людей, если бы до них донести суть заочного спора двух интеллектуалов, поддержали бы в этом случае Канта. Без принципа причинности и без того нелегкая жизнь станет казаться и вовсе бестолковой.

Так что утверждение, что все сущее имеет свою причину, возражений у среднего нормального человека не вызывает.

К вопросу же существования внешнего мира принцип причинности имеет прямое отношение. Для каждого из нас несомненным фактом является наличие в нас зрительных, слуховых и прочих чувственных ощущений. Но по принципу причинности все эти ощущения должны иметь вне них лежащую причину их вызывающую. Эту причину, вызывающую наши ощущения и именует Кант внешним миром, или «вещью в себе».

Современникам философа, почти смирившимся с тем, что ничего вокруг вообще нету, было успокоительно узнать, что что-то вокруг все же есть, и сказать ему «спасибо» от всей души. А затем задать резонный вопрос: а что делать-то теперь с этой «вещью в себе»?

‒ А ничего не делать, ‒ отвечал Кант, сотнями страниц своих нелегко читаемых трудов, ‒ плюнуть и забыть.

Все равно мы об этом внешнем мире знать в принципе ничего не можем, кроме факта его существования. А человек вообще, и ученый в частности и тем более, должен заниматься вопросами, на которые, хотя бы в принципе есть ответы.

 

Ученый должен изучать то, что можно познать

 

То есть ученый должен изучать то, что можно познать. Это его истинная задача. Познать же можно и должно следующее. Надо выяснить, как функционирует наше сознание, перерабатывающее ощущения, то есть сигналы от «вещей в себе», в «вещи для нас», то есть в логичную и понятную нам «картину мира». В данном случае не столь и важно, что картина эта может меняться.

Задача, таким образом, была сформулирована, и в результате многолетних трудов было предложено такое ее решение.

Структуру сознания, в котором и происходит обработка сигналов от внешнего мира, Кант представил, говоря современным языком, в виде четырех состыкованных друг с другом «черных ящиков», каждый из которых последовательно обрабатывает поступающий сигнал и передает его далее. Окончательно же на выходе мы и получаем ту или иную картину мира.

Эти «черные ящики» в последовательности поступления к ним прямых или обработанных сигналов из внешнего мира поименованы Кантом как восприятие, рассудок, чистый разум и практический разум.

Восприятие – это первичная обработка сигналов внешнего мира органами чувств. Результаты этой обработки поступают в рассудок.

Рассудок – продолжает обработку получаемой информации и по инстанции передает получившийся продукт чистому разуму.

Чистый разум передает очищенный им результат разуму практическому.

Практический разум и завершает процесс обработки полученных знаний о внешнем мире, превращая их, по идее, в «вещь для нас».

По Канту с очевидностью следует, что получаемая на выходе картина определяется не истинными свойствами внешнего мира – вещь в себе, она и есть вещь в себе, ‒ но особенностями устройства, или механизмом работы четырех вышеперечисленных «черных ящиков».

 

Сознание и его априорные свойства

 

Ученый профессор исследовал эти особенности, или свойства этих четырех отделов сознания, и нашел, что они общие у всех людей. Более того, особенности эти априорны, то есть прирожденны, неотъемлемы и неизменны. А изучение этих особенностей или свойств отделов сознания и есть главная задача философии.

Не откладывая дела в долгий ящик, как и полагается трудолюбивому немецкому ученому, Кант и решил эту задачу. Сам решил, не передоверив никому. Результаты решения оказались следующими. У всех перечисленных отделов сознания действительно обнаружились априорные свойства, хотя и в разных количествах.

У восприятия нашлось только одно априорное свойство, но свойство капитальное: восприятие способно воспринимать любую данность только и исключительно в категориях пространства и времени. И вне этих категорий никакого восприятия не существует.

И это факт. Даже безплотных Ангелов мы можем представить себе только в пространственной форме, типа человека с крыльями, Бога-Отца пытаемся вообразить в виде почтенного Старца, и даже посмертная жизнь в Царствие Небесном в нашем восприятии разворачивается во времени, хотя Господь и Царствие Его – в вечности, и времени там нет.

Если же попытаться представить себе «вневременное бытие» безсмертной души, то немедленно наступит ступор. Каждый может проверить это лично.

У рассудка таких априорных свойств целых три. Ему имманентны:

принцип причинности: каждое явление имеет причину;

принцип сохранения субстанции: ничто не может возникнуть из ничего, а также пропасть с концами;

принцип взаимодействия: все в мире взаимосвязано и взаимодействует.

Три априорных свойства присущи и чистому разуму. Именно, в нем изначально пребывают:

вера в единство внешнего мира, называемого им Вселенной;

вера в единство внутреннего мира человеческой личности, которое чистый разум именует душой;

вера в итоговое единство единого внешнего и единого внутреннего. Это единство высшего порядка чистый разум и называет Богом.

 

О разуме «чистом» и «практическом»

 

Так понятие Бога возникает в первый раз у отца немецкой классической философии, как одно из априорных свойств «чистого разума», присущего по наивному убеждению Канта, сознанию каждого человеческого существа.

Может, оно конечно, в XVIII веке такое еще и наблюдалось, но уж в наше время и по сторонам оборачиваться не надо, чтобы понять, что не только «чистым», но и обычным разумом или, говоря попросту, умом, у большинства представителей бодро входящего в глобализированный мир человечества и не пахнет. Так, рефлексы всякие, на радость академику Ивану Павлову. Оттого видно и безверие массовое обуевает, что ума не хватает, не говоря уж про разум «чистый».

Но даже без учета последнего замечания, нельзя не признать экстравагантности появления Единого Сущего, подобно джинну из кувшина со дна Красного моря, как эманации третьего априорного свойства третьего же отдела сознания отдельно взятой человеческой особи!

Возможно, и сам профессор счел, что это как-то не вполне, и решил упрочить бытие Божие, не только чистым, но и практическим разумом.

Последний обладает у Канта только одним априорным свойством. И свойство это красиво именуется – «категорическим императивом».

Категорический же императив, в переводе с философского, есть безусловный приказ, обязательный к исполнению. И приказ этот, по словам Иммануила Иоганновича, вмонтирован непосредственно в четвертый отдел сознания каждой опять же разумной личности.

Помимо четвертого отдела сознания, этот же категорический императив был помещен Кантом в сердце человека в качестве нравственного закона, требующего, чтобы человек вел себя путем, и не нарушал, не вполне ясно откуда возникший универсальный принцип мировой справедливости.

Однако, даже почетному жителю такого почтенного города, как Кенигсберг, было априорно ясно, что в окружающем мире, во всяком случае, в том, что возник в результате переработки мира изначального всеми четырьмя разделами человеческого сознания, принцип мировой справедливости, мягко говоря, не в фаворе.

Поэтому для его конечного торжества вновь потребовалось ввести в наше сознание понятие Бога. Ведь априорное свойство, уже четвертого на сей раз отдела сознания [все же, похоже, немецкого!] упорно твердит, что справедливость должна восторжествовать.

А раз даже Канту ясно, что восторжествовать она может, − увы! − не здесь, то практический разум с математической ясностью указывает на Бога, и Царствие Его. Где каждому воздастся...

 

Бог как анестезия сознания

 

Если сравнить теперь философские системы Беркли и Канта, отставив в сторону ползучий эмпиризм Юма, то отметим еще раз, что у Беркли, впервые подвергшему сомнению непосредственное бытие внешнего мира, бытие Божие вытекает из бытийственных, онтологических соображений. Как единственная опора, придающая прочность и надежность эфемерному бытию окружающего нас мира. Что в целом соответствует реальности.

У Канта же Господь появляется из соображений комфортно-психологических:

‒ первый раз – обеспечивая «чистому разуму» его априорное представление о единстве всего сущего, а

‒ второй раз, ‒ утешая уже «практический разум» в его тщетных поисках справедливости в окружающем мире.

[Насколько это утешение было важно для самого Канта можно судить из его слов, обращенных к русскому путешественнику Николаю Михайловичу Карамзину:

«Деятельность есть наше определение. Человек не может быть никогда совершенно доволен обладаемым и стремится всегда к приобретениям.

Смерть застает нас на пути к чему-нибудь, что мы еще иметь хотим. Дай человеку все, чего желает, но он в ту же минуту почувствует, что это все не есть все.

Не видя цели или конца стремления нашего в здешней жизни, полагаем мы будущую, где узлу надобно развязаться. Сия мысль тем приятнее для человека, что здесь нет никакой соразмерности между радостями и горестями, между наслаждением и страданием.

Я утешаюсь тем, что мне уже шестьдесят лет и что скоро придет конец жизни моей, ибо надеюсь вступить в другую, лучшую.

Помышляя о тех услаждениях, которые имел я в жизни, не чувствую теперь удовольствия, но, представляя себе те случаи, где действовал сообразно с законом нравственным, начертанным у меня в сердце, радуюсь.

Говорю о нравственном законе: назовем его совестию, чувством добра и зла − но они есть. Я солгал, никто не знает лжи моей, но мне стыдно. –

Вероятность не есть очевидность, когда мы говорим о будущей жизни; но, сообразив все, рассудок велит нам верить ей»[8] ].

С возрастом, как видим, и философу хочется надеяться на Царство Небесное!

 

 

Возвращаясь к сравнению систем Беркли и Канта, обратим внимание, что система Беркли на самом деле близка к библейской, Бог – стержень ее. Вынуть его и мир рассыплется. На дискретные человеческие восприятия.

В системе Канта – Бог – некая анестезия сознания от сложности и грубости «мира в себе», упорно не желающего перерабатываться в комфортабельный «мир для нас». Онтологичности здесь близко нет. А анестезия, что ж, анестезия. Не будет этой – другие найдутся. Как оно и произошло.

Понятно, почему «веку просвещения» показалась нелепой система Беркли, но зато на «ура» была принята система Канта. Еще бы, в ней не Бог творит мир и человека, а человек – Бога. Да и то только двумя, наиболее сомнительными для простого человека, не философа, разделами сознания.

Если же ограничится только пространственно-временными формами восприятия, с последующей причинной и так далее обработкой их рассудком, то Бог и вовсе ни для чего не нужен.

Очень прогрессивная философия. Странная, конечно, но прогрессивная.

Да и сам автор отнюдь не был лишен чувства прогресса, и, как и оспариваемый им Юм, восхищался идеями Руссо и не только в теории:

«Годы спустя, когда многие идеи Руссо расцвели во время Французской революции, Кант не скрывал радости и восхищения»[9].

Кстати, как и у Юма, у профессора были какие-то сложности и «непонятки» в отношениях с женщинами. Связаны ли эти особенности натуры с революционными симпатиями обоих вопрос скорее медицинский.

Наш краткий экскурс в историю немецкой классической философии, и философии нового времени вообще, мы продолжим в следующем очерке.