Киноактриса Евгения Сабельникова прислала мне из Германии вопрос по моему «панегирику» Прилепину: «...не поняла: кто же он, мальчиш-Плохиш или Кибальчиш)?». Гайдары попутали мою корреспондентку – кто где в Прилепине: позыв ли советского патриота Аркадия, али отрыжка младореформатора Егора? Сиамское межгайдарье растащу. Трудно сосуществовать в мире, сросшимся в одном теле. Не зря китайцы пословят: «Не дай вам Бог жить в эпоху перемен» — наличия pro et contra.
Воистину гремуч симбиоз поэта-политика-воина. Такому «мало революций» - подавай, как Нерону, эффект пылающего Рима. Ради художественного эффекта – эстетики «остановившегося мгновения» вечности Этика-бытовуха текучего времени обычно вторична для творца. При любом флаге над башней Кремля такой верен своей Звезде («гори, гори, моя Звезда!») - истине («скоро ль истиной народа станет истина моя?»). Ради мига внутреннего озарения такой готов пребывать аж двуликим Янусом.
Дар Прилепина — «совокупность красот и безобразий». Он не оценим по двухбалльной шкале: вместо оценочной «или-или» — предлагаю тождество «и –и». Ведь в нём трансформированные элементы и мальчиша-Кибальчиша (герой, жертвенный носитель), и мальчиша-Плохиша (предал за пряники свои первоидеалы лимоновского национал-социализма кропоткинского анархо-«бомбиста»). Пристальнее всмотримся же в его личностные мотивации-трансформации.
Как Кибальчиш, он ходил на смерть ради идеи, на свой лад искренне служил «народному делу. В нём негодовала ярость благородная борца за русский народ, за «историческую правду», против капитулянтства и предательства. Не боялся публично выражать ненависть к «сдатчикам России», выступать за жёсткую непримиримую линию трансформации Отечества, с риском для репутации - что сближает его с фанатичной убеждённостью преданного делу Кибальчиша.
Конфликт с властью, как для всех нас (исповедующих кредо «писать и рвать – такой закон пера, бумаги и властей...» - мои юношеские вирши) в те годы слякоти перестройки-перестрелки был неизбежностью. Прилепин смутьяном режимной подправки и остался в системе путинского «цезаризма» — он не мог не критиковать элиты, не выражать недовольство половинчатостью СВО, не обвинять чиновников в предательстве... Кибальчиш тоже был в оппозиции к «буржуинам» - аналог нынешних элит.
Аргументы в пользу образа Мальчиша-Плохиша.
Да, идеологические метания. Но не мимикрия: ибо не сдал то, чему поклонялся. А стал государственником вместе с восстающим из пепла духом национального возрождения. От неистового нацбола (напоминает мне горячечного Достоевского в кружке Петрашевского, когда Федор Михайлович однажды вспыхнул: ради справедливости— аж к революционному топору воззвал. Это не было кабинетным переходом седалищного нерва из кабинета в кабинет: от радикала к «одобренному» идеологу. Он нерастраченный пыл правдоруба нацелил на чистку авгиев конюшен навороченного в государстве. В то время как литературный персонаж Плохиш — продал идеал ради выгоды, вместе с симулякром верности. Его военная риторика не используется в пиар-целях, разве что как литературный приём. Поза же Кибальчиша — самопиар на публику, а не подлинный героизм. Работу в культурной вертикали власти он лимитирует — самоустраняется, препоручая коллегам однопартийцам свои думские полномочия сопредседателя партии. Он пишет и народоправит — чтобы скорее видеть Родину очищенной от скверны — справедливой и имперски-могучей русской державой. На этом созидательно государственническом пути служения он заслуженно получает премии, продвигается в медиаполе - то есть становится «колёсиком-винтиком» госсистемы, которую сам и самоотверженно чистит – чтобы «плыть в революцию дальше». Мальчиш-Плохиш же — слыл «своим среди своих», пока не сдал «секретную военную тайну». Захар Прилепин - дуалистическая фигура, сочетающая в себе фанатика идеи (Кибальчиша) и политического прагматика с элементами компромиссной соприродной диалектики.
Мне, самому по судьбе «постсовковому», он представляется органично двухсоставным постсоветским синкретическим однофлаконным Кибальчишем-Плохишем. От первого в нём - поэтические, романтические, искренне воинственные эманации, а от второго – политически мотивированные, идеологически ангажированные, гибко прагматическо-рыночные флюиды. Такой гибрид - типичный для постсоветской интеллигенции, которая жаждет подвига, но вместе с тем побаивается остаться вне обоймы власти и медийного мейнстрима .Как для пули патронташ — так для лидера национал-обойма сподвижников.
В мире перевёрнутых ценностей, пост-правды и дегероизации подлинный герой нынешнего времечка выглядит из-за уродливого фона социума скорее симптомом социального недуга (разнозначным искаженной реальности в кривом зеркальном отражении), сознательной мимикрией выживания вида путём естественного отбора особей. Таково отражение распада бинарной морали, где нельзя чётко сказать: «предатель или герой». Он и Кибальчиш, и Плохиш. В нём - патриот с автоматом и пиарщик с контрактом, революционер-словесник и «иноагент» госдеповского пошиба. Как фигура парадоксальная, такой типаж может позиционироваться Кибальчишем на подработке у Плохиша
Как и я, особливо для «оборотней в погонах», кажусь «засланным казачком» (как так профессорил в Маршал Центре и вдруг патриотичит). Вот и Прилепин: с одной стороны, идейный, фронтовой, готовый идти до конца - словно Кибальчиш с автоматом, читающий Лермонтова в окопе. С другой – как игрок-ловкач, не чуждый почестей, премий, эфиров и партийных кресел. Тут уже тень Плохиша выглядывает из-за спины: тот тоже кричал «за народ», а потом - слил «военную тайну» (в этом и меня обвиняли на службе в МЦ.- ЕВ) за банку варенья.
Не одни мы с Прилепиным такие. Эдик Лимонов был «также» прагматически (по-пушкински отзывчивым) всеядным патриотом (творческая фронда - это не класть все яйца в одну корзину: поэтому все тираны не любят вольноопределяющихся, всяких несистемных, поэтов и пр. сброд - заливали им говорящую горловину свинцом).
Вспоминается случай: в Нью-Йорке мы с Лимоновым собирались вместе в гости к Иосифу Бродскому (жил там недалече от нашего отеля «Винслоу»).
Я спросил у Эдика: «Твой роман французы переводят как "Русский поэт предпочитает негра". Не повредит ли это имиджевой репутации России?». На что Лимонов на фоне висящего в его номере анархиста Кропоткина ответил: «За славу приходится платить. Лишь бы издали».
Кстати, мне и Александр Солженицын в приватной беседе говорил, что «даже в жандармской "Правде" готов напечататься - лишь бы его новорожденное литературное детище увидело поскорее свет».
Полагаю: подобные бытовушно-этические «алогизмы» для непосвященных – в «этической индифферентности» таланта как такового, считающего себя зачастую ответственными лишь перед Богом. Нас пленит, завораживает и осеняет на творчество экстравагантная реальность (сдвиг действительности) – Неронов эффект от горящего Рима. Как Лев Толстой оставил этически настораживающе-сомнительную «не людоед ли?!» запись: «Вчера горел крестьянин. Жалею, что не пошел посмотреть...»!
«Всеядны» мы – не только доходим до пропасти, но и в неё заглядываем (смертельное манит). Выглядим порой социально-политическими убожествами, поскольку диалектику Бога (Ему только и подотчетны) носим в себе как залог пляшущей звезды бессмертия. И Прилепин не может быть иным — пусть же кажется Кибальчишем, но с хорошо составленным медиапланом.
Герой нашего переходного времени (от безвременья выкорчеванных или перевёрнутых с ног на голову ценностей – в возврате к своему исконному имперско-православному национальному «Я») - синтетический продукт эпохи. Кибальчиш-Плохиш. В одном флаконе. С этикеткой «патриот» и штрих-кодом системы.
В эпоху обезображенных ценностей и дегероизации русского духа (бэушный краснодеревщик министр Анатолий Сердюков, разваливший армию, тайно награжден Героем России!) истинный герой не может не выглядеть иначе как патриото-подонком. Однако — это не хула в текущем моменте восстановления суверенного Отечества. Да и сама природа человеческая дуалистична: в ней вечная борьба Света и Тьмы, Бога и антихриста, долга и прельщения. С никоновским расколом кончилось русское этическое строзаветное Единство русичей. Но ныне зашевелилось собирание воедино Руси атомно-имперской святой мощи Православия.
Евгений Александрович Вертлиб / Dr. Eugene A. Vertlieb (Париж-Брюссель), писатель, журналист, академик РАЕН
