Русское образование и Император Николай II

Образование в Российской Империи. Царская школа

3. Модели образования эпохи модерна

4.1. Философия, поместившая в центр мира человека, или путь от епископа к директору гимназии

4.2. Философия, поместившая в центр мира человека, или путь от епископа к директору гимназии

1.Русское образование и Император Николай II

2.1.Русское образование и Император Николай II

2.2. Русское образование и Император Николай II

3. Структура системы образования Российской Империи: «цветущая сложность»

4. Народное образование в Российской Империи

 

Православие как основа народного образование России

 

I

Церковнославянский язык – язык народной культуры в Российской Империи

 

Религия народа, или тип его религиозности, ‒ определяет стратегию его выживания и развития, включая сюда и стратегию начального народного образования.

Народное образование русского народа, как и других народов, было неразрывно связано с народной культурой. А культура русского народа, по крайней мере, до первых десятилетий XX века была основана на «культуре Православия», воплощенной, как в православном богослужении, так и в повседневной обыденной жизни.

Годовой церковный круг освящал и годовой круг земной жизни русского народа. Языком этой народной культуры был язык церковнославянский, язык литургии, язык Церкви.

Трудно поверить, что чуть более века назад подавляющее большинство населения огромной страны, слабым подобием которой является нынешняя Российская Федерация, говорило, думало и читало именно на этом языке. Языке, ставшем сегодня «трудным» и «непонятным» даже для многих из тех, кто считают себя просвещенными и воцерковленными.

Отсюда и дискуссии о переводе языка Церкви на язык улицы. Еще одна черта торжествующего «смесительного упрощения». Впрочем, дискуссии о «сложности и непонятности» церковнославянского языка тоже имеют более чем вековую данность. Сегодняшняя образованщина – не вчера родилась.

Тем не менее, врожденная воцерковленность большинства русских людей еще на переломе XIX и XX веков является фактом, подтверждаемым научными трудами. Такими, например, как «Мир русской деревни» Марии Михайловны Громыко[1] и особенно «Историей церковно-славянского языка в России: Конец XIX – XX век» московских филологов Александра Кравецкого и Александры Плетневой[2].

Несмотря на то, что тему своей работы они обозначили достаточно ограниченно: церковнославянский язык, как язык богослужебный, язык культа[3], сама логика исследования вывела их за обозначенные рамки.

И полученные результаты оправдали затраченные усилия.

С почти математической ясностью А.Г. Кравецкий и А.А. Плетнева, показали, что еще в совсем недавнем историческом времени, церковнославянский язык был не только языком нескольких сотен или тысяч «профессионалов церкви», исполняющих с его помощью свою работу в виде служб и треб, а языком целого субэтноса – русского православного народа.

Понятно, что этот же язык был и языком народного образования.

Предупреждая возможные вопросы и недоумения, ответим сразу, что,

‒ во-первых, очевидно, что уже за многие десятилетия до катастрофы 1917 года, этот субэтнос охватывал практически одно русское крестьянство, составлявшее по-прежнему подавляющее большинство населения страны, а

‒ во-вторых, под словом русские понимаются, разумеется, все представители единого русского племени, разделенного в недавнем прошлом социальными манипуляторами на три чуть ли не враждующие подгруппы.

Следует также отметить, что церковно-славянская речевая культура, господствовала и в русском дворянском обществе еще в середине XVIII века, при Ломоносове и Сумарокове. И только в последней трети XVIII века произошли серьезные изменения роли церковно-славянского языка в русском обществе.

Утрате его ведущего положения способствовало западноевропейское, главным образом французское воздействие на речь дворянства, а через него и на язык всего общества. Это произошло еще до создания привычного нам русского литературного языка[4].

Так что западноевропейские «диалекты» выступили в роли своего рода языковой диверсии по разрушению единства культуры и мироощущения русского православного народа.

Диверсии по разрушению русского традиционного общества.

Одним из важных результатов исследования Кравецкого и Плетневой, это отчетливое прояснение ими положение церковно-славянского языка в Российской Империи второй половины XIX − начала XX века, свидетельствующее в свою очередь, о положении Церкви в Империи.

Но обо всем по порядку. Сначала рассмотрим, опираясь на труды указанных авторов, вопрос о реальной степени распространения церковно-славянского языка в рассматриваемый период в сравнении с русским литературным языком. Заодно и увидим, какой из этих языков реально был языком именно народного, в том числе и начального образования.

 

По-русски говорила только образованная часть русского общества

 

Взглянув на церковно-славянский язык, как на язык русского православного субэтноса, воплощенного по преимуществу в российском крестьянстве, как на язык культа, культуры и народного, а в данном случае и начального образования Александр Кравецкий и Александра Плетнева пришли к таким выводам.

«Сфера употребления возникшего в XVIII веке нового литературного языка вплоть до двадцатых годов XX века была ограниченной. Владение русским литературным языком не выходило за пределы образованной части общества»[5].

Это притом, что государственная политика была направлена на всемерное распространение и «продвижение» именно русского литературного языка. В том числе среди представителей клира. Еще при матушке Екатерине Синод издавал указы, что, по крайней мере, дети священнослужителей наряду с церковнославянской должны знать и русскую грамоту. Чтобы царев указ, при случае могли с амвона огласить.

Тем не менее, авторы констатируют:

«Вплоть до начала XX века обучение детей грамоте чаще начиналось с церковнославянского языка, а не с русского. По данным этнографов в XIX веке в крестьянской среде было широко распространено домашнее обучение грамоте.

В исследовании М.М. Громыко имеется ряд свидетельств об организации домашнего обучения грамоте[6]. Здесь же приводятся многочисленные ссылки на источники.

К сожалению, говоря о грамотности среди крестьян, М.М. Громыко не ставит вопроса о том, на каком языке: церковнославянском или русском − могли читать грамотные крестьяне.

Однако даже приведенный в этом исследовании материал однозначно свидетельствует о том, что языком, которому учили крестьянских детей, был церковнославянский.

Основными учебными книгами были Азбука, Часослов и Псалтирь. Свидетельства о домашнем обучении церковнославянскому языку встречаются также в мемуарной и художественной литературе.

В произведениях художественной литературы традиционное обучение интересует автора не как факт культуры, а как бытовая деталь. Причем о церковнославянской грамоте сообщается как о будничном явлении»[7].

Авторы отмечают сложившееся к тому времени отношение к церковно-славянскому языку со стороны «образованного общества»: «Характерно, что умение [крестьянского ребенка] читать по-славянски не воспринимается приехавшим из города учителем как умение читать»[8].

Это отношение особенно отчетливо проявило себя во время переписи 1897 года. К этому вопросу вернемся чуть дальше, а пока вернемся к народному образованию.

«Интересное описание традиционного способа обучения грамоте содержится в мемуарах И.М. Малеина[9]. В 1841 году отец после молебна начинает обучение своего семилетнего сына и дочери церковнославянской грамоте. В качестве учебника он использовал книгу «Начальное учение человеком, хотящим учитися книгам Божественного писания».

Выучив буквы, дети осваивали склады, затем читали помещенные в Азбуке утренние и вечерние молитвы, Катехизис, Часослов и Псалтирь (Малеин 1993, с. 65-68)»[10].

 

Единожды ходящу ми по Богоспасаемому граду Тфери…

 

Церковно-славянский язык формировал самим своим складом и утерянное нами православное отношение к жизни. Судите сами.

«Мемуарист приводит составленное им письмо на церковнославянском языке. Трудно отказать себе в удовольствии привести текст письма, отправленного мальчиком И.М. Малеиным своему брату:

Единожды ходящу ми по Богоспасаемому граду Тфери и перешедши реку, именуемую Волгу, егда уклонихся на шуюю страну, узрех аз пса лежаща, вельми черна и зело страшна, очи имуще смежени, ноги же протяжени, длина его яко два лактя, высота же один лакоть, и начах по обычаю со скоростию велиею уклонятися на десную страну, и се сретоста мя два мужа и рекоста ми:

„Не бойся, господине, лежащь пес умре“; и, возъимехъ дерзновение, приблизився ко псу и егда увидехъ его умерша, возблагодарихъ Господа и с миромъ поидохъ далее[11]»[12].

У вас не возникло ощущение, что читая это письмо, мы попадаем в мир почти сказочный. Горожане, «два мужа» «Богоспасаемого града Тфери», встретившие деревенского мальчика, испугавшегося большого черного пса, не насмешничают над ним, но обращаются «Господине», успокаивая его. Сейчас хорошо, если услышишь в аналогичной ситуации что-нибудь вроде: «Что, испугался, шкет…», не говоря уж о более привычных современной улице, и не только ей, выражениях.

Миром и спокойствием дышит от всего письма.

 

Богоспасаемый град Тверь. Фото С.М. Прокудина-Горского

 

Хорошо видно было жить русскому человеку в «граде Тфери», когда он был Богоспасаемым, заодно с другими градами и весями Российской Империи! Что касается самого стиля письма, то при всей далекости его от «литературного русского языка», обращает на себя яркая образность, можно сказать, даже поэтичность слога, ясность описания и какая-то внутренняя благорасположенность к окружающему миру.

На этом маленьком примере мы ясно видим проявление того, что называется «православная культура». Так же ясно, что культура эта напрямую связана, с типом образования, которое получил ее носитель. Видно, что именно это народное образование, и создаваемая и поддерживаемая им культурная традиция, способствовала поддержанию на Руси традиционного православного общества, где люди чувствовали себя членами одной большой семьи.

 

Обложка, титул «Воспоминаний» и портрет И.М. Малеина[13]

 

К сожалению на следующих «этажах» системы образования Российской Империи по известным нам причинам восторжествовала иная, западная модель образования, неважно даже сейчас какая из выше рассмотренных, но важно, повторим это еще раз, далекая от православной культурной традиции, и более того, разрушающая ее.

В последнее время социологи и теоретики образования с тревогой заговорили о том, что западная модель образования способствовала разрушению традиционных обществ во многих странах Африки и Латинской Америки. Последнее вызвало в свою очередь резкое снижение эффективности образовательной политики, привело к дестабилизации общества и подрыву национального единства[14].

В те времена, когда подобная модель образования стала господствующей в Российской Империи, никто не задавался теоретическими вопросами ее воздействия на устойчивость и стабильность русского общества, а затем и государства. Но сейчас, правда с изрядным запозданием, можно констатировать, что последствия и у нас были аналогичны.

Похоже, что первым из русских государственных людей осознал пагубность такой образовательной политики Император Николай II. И он же приложил все усилия, чтобы сделать все образование России именно народным, с сохранением лучших традиций именно русского общества, при сохранении качества самого образования на уровне лучших мировых стандартов и даже превышая их.

У нас будет возможность в этом убедиться, а сейчас продолжим рассмотрение вопроса, как язык православной культуры, был представлен в начальном, среднем и высшем образовании императорской России.

 

Тип культуры определяется типом образования

 

Тип культуры, с которой отождествляет себя человек, напрямую связан с типом образования, которое он получает. Образование, близкое к традиционному, то есть народному, давали только начальные училища Российской Империи. К такому выводу пришли авторы «Истории церковнославянского языка в России», проведя анализ соответствующих программ учебных заведений разных уровней обучения.

В первую очередь это касалось отношения к преподаванию церковнославянского языка. Так в начальной школе «курс церковнославянского языка соотнесен с курсом Закона Божиего, при этом во время занятий читались тексты, употребляемые во время богослужения»[15]. То есть ученики, изучая язык, продолжали ощущать его как живой, и каждодневно необходимый.

Но уже в средних и старших учебных заведениях изучался не столько сам церковнославянский язык, как самоценное явление и составляющая часть национальной культуры, но исключительно в филологическом аспекте, для сравнения его грамматических форм с грамматикой современного русского языка.

Следует признать, что уровень требований к знанию церковнославянского языка был достаточно высок, так как в качестве учебного материала, который следовало читать и разбирать, предлагались отрывки «Остромирова Евангелия» − самого древнего сохранившегося русского текста Евангелия, перевод которого непосредственно соотносится с переводом Кирилла и Мефодия. И читать и разбирать этот текст на порядок сложнее, чем современный нам церковнославянский язык.

Это к тому, чтобы читатель не забывал по ходу разницу между уровнем преподавания в имперских школах и школах эпохи «исторического материализма» и тем более последовавшей за ней «болон-к-ской».

Не потерявших связь с традиционной русской православной культурой современников настораживало, что «в среднеучебных заведениях славянский язык изучается чисто филологически, то есть... непосредственно изучается не язык, а материал им выраженный»[16].

Такой «филологический подход» к изучению церковнославянского языка ставил его в один уровень с изучением, скажем, древнегреческого или латыни, превращая его в архаический пережиток ушедшей культуры.

 

Сравним программы

 

Для наглядности сравним фрагменты программ начальных и посленачальных учебных заведений Империи в части, относящейся к преподаванию церковнославянского языка.

 

Училища начальные

 

Начнем с программ по церковнославянскому для учебных заведений, «принадлежавших Министерству народного просвещения и ведомству Синода.

Программа начальных училищ Министерства народного просвещения (1897 г.) соотносит церковнославянскую грамоту с обучением Закону Божию.

“По своей задаче и по духу преподавания церковнославянская грамота должна примыкать к Закону Божию как ближайшее пособие для него и иметь значение непосредственно после него.

Иноверцы и инословные от изучения церковнославянской грамоты увольняются”[17].

Схема обучения соответствует традиционной. Первый год − знакомство с алфавитом и чтение букваря, второй − Евангелие и Часослов, третий − Евангелие и Псалтирь.

“Выпускник городского училища должен быть в состоянии свободно читать славянский текст Библии и понимать его”[18].

Программа церковно-приходских школ, принадлежавших ведомству Св. Синода, декларирует связь с традициями домашнего обучения. В объяснительной записке к программам имеется специальный раздел “Отношение церковно-приходской школы к воспитанию семейному и к домашним школам грамоты”[19].

В программе указывается на повсеместное создание домашних школ грамоты, которые являются переходной стадией от домашнего образования к школьному. Дается описание традиционных способов обучения грамоте.

“Необходимые предметы школы грамоты составляют: научение чтению, Часослов, Псалтирь, пение молитв и главнейших, более употребительных, церковных песнопений. За сим, по степени важности, следует чтение гражданской печати, письмо и начальное счисление”[20].

Программа по церковнославянскому языку подчеркивает, что церковнославянский язык преподается отдельно от русского»[21].

Как видим, даже в училищах Министерства народного просвещения церковнославянскому языку уделено большое внимание, требуется неформальное понимание его. Читать и понимать славянский текст Библии, задача достаточно сложная. По сравнению с церковно-приходской школой богослужение отведено вспомогательное место, церковные песнопения и молитвы специально не изучаются, то есть обучение носит более схоластический характер, чем в ЦПШ.

Но все же это еще как-то соотносится с семейным образованием русского православного человека. Традиция в целом сохраняется. Но уже на следующей ступени образования происходит ее обрыв.

 

Учебные заведения средние и высшие

 

«Программы учебных заведений более высокой ступени предполагали изучение церковнославянского языка как филологического предмета. Здесь на первое место ставилось не понимание текста, а анализ грамматической структуры языка.

Гимназическая программа 1877 года не разделяет преподавание русского и церковнославянского языков.

Программа подготовительного класса упоминает об обучении славянскому чтению, причем “к чтению по-церковнославянски приступают лишь тогда, когда ученики приучатся к сознательному и беглому чтению по-русски”[22].

В старших классах изучается грамматика “древнего церковнославянского языка”.

“Свойства языка Остромирова текста изучаются не как предмет самостоятельный, а настолько, насколько они объясняют общий строй языка русского и сохранившиеся до наших времен остатки старых форм; поэтому старославянский язык должен проходиться в постоянной связи с грамматикою русского языка. Преподавание этого предмета должно вестись хотя и практическим путем, на разборе отрывков из Остромирова Евангелия, но тем не менее в строгой системе”[23].

Также устроена и гимназическая программа 1873 года[24].

Характерно, что в 1906 году Министерство народного просвещения допускает отмену самостоятельного курса славянского языка в мужских гимназиях с тем, чтобы этот предмет преподавался попутно с русской грамматикой и древней словесностью[25].

Программы реальных училищ тоже ориентированы на старославянские тексты и изучение формальной структуры языка[26].

Программы учительских институтов:

“Церковнославянский язык 〈…〉 должен занять место не более как только служебное. Он должен быть преподаваем сравнительно с русским и притом настолько, насколько это нужно, чтобы учащийся сознательно уразумел законы образования форм русского языка и основанные на законах правила практического употребления форм, особенно в правописании”[27].

За исключением первого полугодия, когда в рамках повторения курса городских училищ читается Библия, в качестве текстов для чтения и разбора используются памятники русского и старославянского языка (в первую очередь − Остромирово Евангелие). Основным учебным пособием является “Учебник русской грамматики, сближенной с церковнославянскою” Ф.И. Буслаева.

Таким образом, в сознании будущих учителей формируется представление о незначительном месте церковнославянского языка в образовательной системе. Для чтения и разбора во время занятий используются тексты Священного Писания, а не богослужебные»[28].

Как видим, здесь уже и речи не идет о церковнославянском языке, как о живом языке культуры.

 

«Антагонизм между европеизмом и народностью»

 

Утрата связи среднего и вышесреднего образования в Российской Империи с традицией образования народного имела следствием тот печальный результат, что «языковая компетенция тех жителей России, которые получили среднее и высшее образование, существенно отличалась от языковой компетенции остального грамотного населения»[29].

Другими словами в стране возникла языковая дистанция между большинством русского народа и образованным слоем того же народа,. Имеющееся социальное различие в обществе усугубилось различием языковым, хотя языковые границы не всегда совпадали с социальными.

 

Константин Николаевич Леонтьев

 

Константин Леонтьев подчеркивал: «Купец первой гильдии или миллионер, конечно, имели больше, по крайней мере, фактических прав сравнительно со своим рабочим, чем какой-нибудь бедный чиновник или учитель-дворянин. Однако народ на купца, который не носил фрака, содержал посты и строил церкви, смотрел более как на своего человека, чем на такого чиновника или учителя, какие бы добрые и честные и бедные люди они ни были.

Здесь не было, как в новой Франции, антагонизма между бедностью и богатством (и не могло быть по самой сложности нашего прежнего устройства); здесь был антагонизм между европеизмом и народностью.

Гуманность тут не помогала. Гоголь, Тургенев и другие верно изображали, как холодно принимал наш народ неловкое добродушие европеизированных дворян-прогрессистов.

Солдаты и те нередко звали “бабой” и не любили начальника мягкого и предпочитали ему “молодца” сурового, грубого, но в приемах, в речах, в обычаях которого дышало русское начало.

Итак, если не брать в расчет переходные оттенки, а одни резкие крайности, то вообще можно было разделить русское общество на две половины: одну народную, которая ничего кроме своего русского не знала, и другую космополитическую, которая своего русского почти вовсе не знала»[30].

 

Два образования – две культуры

 

За языковым различием следовало различие и культурное.

В Русском царстве создались две разные языковые и культурные среды, которые все хуже понимали друг друга. У них было разное понятие о грамотности, и о том, как и для чего, следует ребенка грамоте обучать. Было разное представление о родном языке, и конечно был существенно различный уровень восприятия и понимания богослужения и его языка.

Так обучение грамоте «большей части крестьян и мещан начиналось с церковнославянской азбуки и часто ею и ограничивалось.

Кругом чтения этих людей были, с одной стороны, богослужебная и житийная литература на церковнославянском языке, а с другой − народная (лубочная и рукописная) литература, значительная часть которой была написана на гибридном церковнославянском языке»[31].

Прямым результатом грамотности и явным свидетельством ее полезности было для русского человека сознательное восприятие молитв и песнопений православной церковной службы, возможность соучаствовать в ней, в том числе и чтением Псалтири и Часослова.

«Для этих людей русский литературный язык оставался малопонятным [и в значительной степени, по их мнению, малополезным].

Для другой части населения России (в первую очередь для дворянских детей) обучение грамоте начиналось с усвоения русского литературного языка. При этом обучение церковнославянскому языку происходило не в связи с текстами, звучавшими во время богослужения, а в связи с обсуждением различных вопросов истории русского языка.

Носители этого типа образования предпочитали читать Библию не по-славянски, а на европейских языках. В мемуарах XIX века Библия часто упоминается среди книг, прочитанных на английском, французском или немецком языке.

“Учитель преподавал мне французский и немецкий языки, а остальные сведения я сам почерпал из разных источников: читал немецкую Библию и романы Августа Лафонтена.

Ах! Какую глубокую истину сказал Пушкин: «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь»”[32].

Находясь в Петропавловской крепости, Ф.М. Достоевский просил брата прислать Библию на французском языке. “А если к тому прибавишь и славянский, то все это будет верхом совершенства”[33].

До появления во второй половине XIX века русских переводов святоотеческих творений, на французском языке читались и сочинения Отцов Церкви.

“Примите мой искреннейший совет, − пишет еп. Игнатий (Брянчанинов) одному из своих корреспондентов, − займитесь глубоко чтением всех сочинений святого Иоанна Златоустого; они все есть на французском языке, 〈…〉 еще кое-что есть и на русском”[34].

 

Свт. Игнатий (Брянчанинов)

 

По-французски впервые прочел Новый Завет Александр I, покровительствовавший работе по переводу Библии на русский язык»[35].

 

Просвещение или невежество?

 

Для наших образованных верхов церковнославянский язык уже при Александре I был действительно «невразумительным наречием».

И это «невразумительное наречие», вопреки тому, что утверждали и утверждают отечественные «народолюбцы», «закрывало Библию не столько от народа, сколько именно от высшего круга, от самого императора, прежде всего, − он сам привык читать Новый Завет по-французски (в известном переводе Де-Саси) и не изменил этой привычке и с изданием „российского“ перевода»[36].

Опыт войны 1812 года, однако, показывает, что в то время культурные различия не успели вполне изменить русскую душу нашего высшего круга. Гвардейский офицер Денис Давыдов, когда надо было, с легкостью опустил бороду, одел поверх мундира образ Николы Угодника, и воспринимался крестьянами, как свой.

И мы вполне можем поверить, представить и прочувствовать, что читавший Евангелие по-французски Государь Александр Павлович, мог оставить трон брату и уйти в Феодоры Кузьмичи, в самую глубь русской православной жизни. Недаром Он сказал при начале вторжения Наполеона, что скорее наденет армяк, и будет руководить крестьянским ополчением на Урале, чем подпишет мир с торжествующим врагом. А незадолго до своей кончины, или ухода, сказал князю Волконскому: «Я отслужил России двадцать пять лет. Солдату в этот срок дают отставку».

Как ни странно первая массированная доза идей европейского «прогресса» проникла в наше образованное общество в результате освободительного похода Русской Армии в 1813-1815 годах. Не у всех это вылилось в декабризм, но факт остается фактом: высшее русское общество уже в первой половине XIX века начало терять свое национальное своеобразие.

Что было отмечено уже Константином Леонтьевым:

«Будь наше высшее общество своеобразнее нашего народа, надо было бы предпочесть его дух, его образцы, его обычаи, его идеалы, а не простонародные.

Такие примеры есть в истории… Лорд английский… как тип, как характер… более олицетворял собою Англию, чем английский матрос…

У нас же вышло наоборот. Это чувствуется всеми»[37].