Бусинки памяти. Часть 19
Старческое руководство, в осмыслении первенствующей церкви, есть чисто иноческий путь жизни в осуществлении обета послушания. Старец — опытный монах, а ученик — новоначальный инок, берущий на себя крест подвижничества, мера и глубина которого определяется исключительно волей духовного руководителя. Отречение от мира для новоначального в существенной мере и выражается именно в обете послушания. Такова первая характерная сторона старчества. Вторая черта, имеющая такое же существенное значение, выражается совместным жительством старца с учеником. Третья характерная черта древнего старчества есть глубочайшая нравственная связь между старцем и учеником; связь совершенно исключительная, требующая полного отдания учеником своей жизни в распоряжение старца. Четвертая отличительная черта древнего старчества состояла в том, что число учеников старца было ограничено — один, два; от силы — три ученика.
Русское старчество едва ли не с первых дней своего появления в России вступило на самостоятельный, новый путь и явилось не столько монашеским, сколько народным. Например, Оптина пустынь. Ее старцы — были отцы и советчики для всего русского народа и только в очень ограниченной мере — для монашествующих…
Расскажу об одной из моих встреч со старцем протоиереем Николаем Гурьяновым. Это произошло в 1993 году…
* * *
Пристань, прибрежный белый песок у кромки воды, несколько жителей острова, встречающих пассажиров из своих, ленивые, добродушные собаки… Все это проплывает мимо, остается позади; все это приглушено, заретушировано. Наша небольшая группа паломников минует часовенку, движется к храму. Здесь остановка, поясные поклоны с крестным знамением. И, наконец, последний отрезок пути… Впереди — женщина с юношей; идут уверенно — похоже бывали уже здесь. Я тоже бывал, — в бытность работы корреспондентом районки готовил репортажи о трудовых буднях рыбаков, — но держусь позади, за похожим на священника мужчиной. Тот идет прихрамывая, тяжело опираясь на трость.
Но вот и маленький батюшкин домик, уютный дворик, затененный деревьями и утопающий в зелени. Безпрепятственно заходим внутрь. Тут же открывается дверь и на крылечке появляется батюшка, словно как раз нас и дожидался. Он улыбается. Нет, он весь светится улыбкой и добротой. Все это настолько искренне, настолько достоверно, что и я, чувствуя прилив радости, невольно растягиваю губы в улыбке. Батюшка благословляет нас, помазывает маслицем. Слышу, как он спрашивает юношу: “Крест на тебе есть?” Молодой человек почему-то молчит. Мать его что-то шепчет батюшке и тот, выслушав, слегка похлопывает юношу по щеке… У мужчины с бородой батюшка интересуется: “Вы священник?” Ответа не слышу. Подходит и мой черед. Батюшка благословляет меня, смотрит выжидающе, а я — в полной растерянности. Все сложенные загодя в мыслях слова словно рассыпались, и я молчу, как рыба… Так и отхожу ни с чем. А батюшку засыпают вопросами… Между тем происходит нечто поистине удивительное. Батюшка вдруг спрашивает мужчину с бородой, указывая на его трость: “Вы болеете?” Тот кивает головой. Батюшка забирает трость и отбрасывает в сторону: “Нет, — говорит, — она вам не нужна”.
Не знаю, что далее стало с этим человеком. Хочется верить, что ему действительно более никогда не понадобилась трость. Тогда же, помню, всеобщее чувство радости и ликования, чувство сопричастности к настоящему чуду…
Наконец батюшка благословляет всех в дорогу. “Да хранит вас милосердие Божие!” — с этими словами скрывается в домике. Постепенно паломники начинают расходиться. Я уйти не могу: как же, не выполнил главного, ничего не узнал. Ругаю себя за нерешительность, брожу возле батюшкиного домика, захожу на кладбище, что через дорогу. До прибытия “Зари” еще много времени, и я решаю ждать до последнего момента: авось батюшка еще выйдет. Обхожу вокруг часовенку, заглядываю сквозь пыльное окно внутрь и вижу чудные фигурки в диковинных платьях. Куклы? Не сразу догадываюсь, что это Ангелы, и дивлюсь — прежде таких в православных храмах встречать не доводилось…
О чем думалось тогда, теперь уже не вспомнить. О вечности, верно — о чем еще думать, когда оказался на ее пороге? Погост, по-гост… т.е. после гостевания, гощения. Погостили в мире сем, кому сколь Господь отпустил, и домой… Там, за пределами кладбища воздух раскалялся от полуденного зноя, а тут, под покровом благосеннолиственных древ, царили прохлада и покой. Тогда я еще не знал, что все здешние деревья посажены рукой батюшки Николая, принимая окружающую благодать как обыденную данность...
Глядя на кресты, шепчу: “Упокой, Господи, души усопших раб Твоих, всех зде лежащих и на кладбище сем погребенных православных христиан…” Не замечаю, как подходит незнакомая старушка.
— К отцу Николаю приехал? — спрашивает и кивает на зеленый батюшкин домик, хорошо просматривающийся сквозь кованые ворота погоста.
— Да, — подтверждаю я ее догадку и объясняю, что хотел бы еще раз увидеть старца, потому как вопрос, ради которого и приехал, доселе не разрешил.
— А ты подойди вон к той могилке, — указывает рукой старушка, — там мама отца Николая покоится, Екатерина, помяни ее за упокой и попроси, чтобы помогла тебе увидеть батюшку.
Делаю так, как наказала старушка. Жду. Вскоре калитка батюшкиного дворика приоткрывается, показывается отец Николай. Я немедля спешу ему навстречу…
Тот самый день запомнился мне на всю жизнь не только тем, что подарил первую встречу с о. Николаем; этот день, поистине, был щедр ко мне: по милости Божией я получил возможность обстоятельной беседы со старцем с глазу на глаз. В последствии я бывал у батюшки множество раз, но всегда не один, да и отца Николая окружали люди, так что возможности поговорить с ним наедине уже более не представилось. Тогда же, в тот самый день, я мог спрашивать все, о чем угодно душе. Батюшка благословил меня работать в “Благодатных лучах” и отвечал на мои вопросы, — быть может наивные, — обстоятельно и по отечески добро…
Впечатления этой первой и в своем роде “единственной” встречи до сих пор живут во мне. Это как неугасимый светильник памяти, воженный благодатной десницей старца. Пусть и затмевается порой его лучистое тепло пеленой серой обыденности, затягивается сумраком грехов и забвения, но все равно энергия его не убывает и, нет-нет, пробивается солнечным лучиком, дарящим возрождающую силу душе и надежду сердцу.
Игорь Александрович Смолькин (Изборцев), секретарь Союза писателей России, председатель Псковского регионального отделения СПР
.jpeg)
