Уже ночью, накануне Николина дня пришла коробочка с самой-самой передовой линии фронта и нас позвали встречать раненых. Их было буквально с десяток и все были «относительно ходячие». Почему «относительно»? Потому что все части тела у них были на своём месте, а вот ходить самостоятельно они в тот момент не могли, из-за того что, по словам доктора, отравились ужином. Их бело-зелёные измученные болью лица и беспомощные конечности в целом визуально подтверждали этот диагноз.
Два дня их нам не показывали. Четверо находились в реанимации, а остальные в манипуляционной. Что там с ними делали, нам тоже не рассказали, а на третий день их всех выкатили на первый этаж, чтобы эвакуировать в более продвинутый госпиталь, где их должны были ждать более квалифицированные условия лечения и само собой следователи военной прокуратуры.
В ожидании коробочки мы все толклись возле них, обеспечивая все их насущные просьбы.
Там был один пожилой офицер, на мой взгляд, от роду лет 60-ти. Он подозвал меня к себе и представился Николаем, сразу оговорившись, что он православный верующий попросил дать ему благословение. Я благословил его, тоже представился и рассказал ему откуда прибыл в госпиталь и чем занимаюсь дома и в этом госпитале в это время. Мы разговорились о том и о сём, о событиях на передовой, и я спросил его, как он попал в зону СВО.
Оказалось, что он «пиджачник» – так в последние советские годы, в армии, называли офицеров, получивших звания после обучения на военных кафедрах в гражданских в ВУЗах и СУЗАх. После окончания института его сразу же призвали в армию и «посадили сидеть офицером ЗАС» в небольшую вертолетную часть в Закарпатье. Год дежурств в закрытом помещении прошёл и быстро и долго. Он не курил, а все вокруг курили, он не матерился, а все вокруг говорить без мата не умели, а ещё пьянство и произвол начальства… Приходилось терпеть. Терпеть было можно, потому что армейское жалование лейтенанта на капитанской должности в системе засекреченной связи, было очень высоким и выплачивали его хорошо, что вкупе с пайком и прочими офицерскими привилегиями давало уверенность как в настоящем дне, так и в будущем.
Когда прошло время обязательной «отработки» и уже можно было уволиться на «гражданку», он решил остаться в армии, но в виду осложнения социальной обстановки на Украине и вокруг самой части, попросился продолжить службу в Российской Федерации, поближе к дому. В результате перевода попал систему ПВО Смоленской области, где и дослужил до почетной пенсии в звании майора-связиста.
А вот на СВО приехал ещё в апреле 2022 года добровольцем по приглашению старых друзей-однополчан, таких же как и он военных пенсионеров ПВОшников, и служит офицером связи в подразделении, связанном с ПВО.
На мой вопрос, отчего же он в конце 80-х годов так сильно отличался от сослуживцев он ответил мне так: «Я потомственный горожанин, потому что родители мои потомственные горожане, и я вырос в старинном русском городе. Рос как все мальчишки 70-х годов — так как будто хотел себя убить. Но к моему теперешнему счастью, я себя тогда не убил и даже ни разу не покалечился. В школе учился на хорошо и отлично (тройки и двойки были редко), участвовал в олимпиадах и спортивных соревнованиях, был командиром взвода (нашего класса) на уроках начальной военной подготовки. И потому вышел из её стен с очень хорошим аттестатом о полном среднем образовании и с похвальной грамотой по четырём предметам.
Наш старинный город находится в примерно в 30-ти километрах от областного центра, куда я поступил в ВУЗ и где я тогда временно поселился. Первый курс отучился на полную катушку, мне очень нравились предметы, преподаватели, сама свободная атмосфера нашего института. А вот второй год обучения случился особенным. Будучи студентом второго курса и изучая предмет «История СССР», я попал на экскурсию по областному центру, которую проводил наш преподаватель истории, в ходе которой мы зашли в местный кафедральный собор. Нам разрешили купить свечи (помню, стоили они довольно дорого) и поставить их на храмовые подсвечники за здравие.
Это был 1985 год. Шла утренняя служба. Мы немного постояли в храме, а потом по настоянию преподавателя вышли во двор храма, где он стал нам рассказывать об истории этого храма и об истории нашего города. Было интересно, но как-то непривычно отстранёно, как будто мы были не в центре города, а находились на уединённом острове.
В какой-то момент ко мне подошла неизвестная мне бабушка, взяла меня за руку и почему то стала мне рассказывать о том, как хорошо бывает на службе в соседнем городе «N» и какой там хороший священник. Я застеснялся и отошел от неё. Но город «N» был моим родным городом…
В первое же своё посещение дома, я вспомнил про ту самую бабушку и её рассказ, и сам не знаю почему, впервые за всю мою жизнь в моём городе, решил сходить в храм. Решил и пошёл. День был воскресный, время послеполуденное. Пришёл, встретил батюшку, поговорил с ним за жизнь и можно сказать, что более от храма я не отходил, потому что буквально к нему прилепился. Всю неделю учился, а в свободные субботние и воскресные дни пребывал в храме, где, чем мог, помогал, но более просиживал за чтением православных книг. Потом принял святое крещение и месяца через три батюшка завёл меня в алтарь, посвятил в алтарники.
Вот так в чине алтарника я дорос до пятого курса института, и именно поэтому появилась столь большая разница в поведенческих принципах между мной и прочими, а подобных себе верующих я в то время не встречал. С этой вот разницей мне пришлось уйти в армию и я всё время службы старался оставаться православным, а не так чтобы как в поговорке (с волками жить — по-волчьи выть). Везде по возможности ходил на богослужения в ближайшие храмы и даже иногда помогал батюшкам в алтаре. Именно по принципу религиозного родства выбрал себе супругу».
Его ответ меня вполне удовлетворил, но вот скрытность, которой было окружено появление этой группы раненых в нашем госпитале, продолжала вызывать любопытство, и я тихонечко его спросил о причине их пребывания в нашем госпитале.
Он так же тихонечко мне ответил: «Это мы так поужинали на кануне Николиного дня. Собрали мы стол, я прочитал молитву перед едой, пропел тропарь святителю Николаю, перекрестил пищу. Все перекрестились, и мы вкусили от праздничного стола, через четыре часа нас всех там бывших уже упаковывали и беспомощных укладывали в коробочку. Пока точно не ясно из-за чего, а вот как понятно — мы напились чего-то ядовитого. Я грешу на трофейные банки с энергетиком, которые буквально за день до этого мы в избытке добыли во вражеских укреплениях, захваченных нашими штурмовиками, а хорошие энергетики, это у нас главное окопное питьё. Хорошо что хоть взяли за правило молиться перед едой и помолились, только из-за молитвы и выжили. Ну это по слову Господа Иисуса Христа из Евангелия, где Он пообещал, что если верующие в Него что-то смертоносное выпьют, то это не повредит им. Я не знаю, как враги туда яд залили, ведь все банки на вид были целыми, но то что они так часто делают в «подарок» нам беспечным, это точно. Следователи разберутся».
«А ты чего такой полный? Не хорошо это для священнослужителя!» Я немного опешил от такой его военной непосредственности и не стал ему отвечать, а просто продавил сквозь зубы: «Да так как-то...».
Но он продолжил: «Пока я был алтарником, настоятель частенько брал меня на архиерейские службы и я там насмотрелся на самых разных представителей тогдашнего священного сословия и они в большинстве своём имели избыточную массу тела и не очень молитвенный образ жизни, а некоторые кафедральные батьки напоминали сбежавших с дурки идиотов, где-то урвавших себе подрясники и рясы. Когда же я расспрашивал батюшку об этих моих наблюдениях, то он просил меня, чтобы я не осуждал их, а наоборот был бы им благодарен, за то, что они вообще есть в церкви, ведь в советское время Церковь находилась в кадровом кризисе и потому в священнослужители брали часто тех, кого ветром божьим занесло… Просто брали и всё».
Я давно такого от мирян не слышал, но у меня тоже был свой опыт алтарничества в начале 90-х годов, и потому я не стал его перебивать. Просто стало интересно, как у него это было.
Он продолжал: «Наш батюшка говорил мне, что полнота священников бывает иногда от болезни, но чаще всего из-за всеобщего пристрастия к всяческой еде, а такое пристрастие у священников бывает только из-за немолитвенности, ведь когда священник много молится, когда часто призывает святое Имя Господа Иисуса, то само это имя пробуждает Бога в человеке и призывает человека к взращиванию в себе Бога — к обоженью и погружает в пост и исцеляет от болезней. А если батюшка молится плохо, то он и постится плохо, постоянно впадает в напасти и ожирение одно из них в группе способов самоубийства.
Вот пусть покажут нам хоть одну икону, где есть толстые святые. Таких икон нет, потому что святые не были толстыми, а святыми преподобными становятся только молитвенники. Святой человек — молитвенник усваивает при обоженьи себе образ Божий и становится как-то похожим на Бога, а Христос не был толстым. Понятно? И ты отче молись, не жри и похудеешь и будешь красивым — похожим на Христа, как и должно быть, а не как есть на самом деле, когда на праздничный полиелей выходит рота жиробасов, которым самим на себя смотреть противно. Так ведь? Просто молись много за себя и за всех нас и постись, как положено, как Христос постился. Когда человек всю ночь пасётся у холодильника, а таковых я много знаю, то он так отнимает еду у бедных и эта еда становится ему поперек организма, потому что она съедена не Христа ради, а живота ради, и это точно значит, что она отравлена грехом блуда — она ядовита. Помолись батюшка о нас и постись ради нас, чтобы Бог отчётливо тебя и нас слышал. Будем вместе молиться, поститься, не грешить и слушать радио Радонеж».
Он заулыбался этой своей бородатой шутке. Довольно неожиданно его носилки подхватили другие волонтёры, перекинули через перила и буквально забросили в коробочку. Он вскрикнул от неожиданности и наверное от боли и крикнул мне: «Это мне за то, чтобы болтал поменьше. Я понял. Спасибо за Вашу службу!».
Так его и увезли, а я остался с не проходящими мыслями о посте и молитве, о временах собирать и разбрасывать камни…
Протоиерей Вячеслав Пушкарёв, благочинный Второго Иркутского округа, духовник Иркутской и Ангарской епархии
