Дело епископа Гермогена

***

Красивая и печальная история противостояния епископа Гермогена (Долганева) со Св.Синодом в январе 1912 г. неоднократно привлекала внимание как биографов владыки, так и других исследователей. Однако этот сюжет обычно рассматривается без связи с деятельностью о.Илиодора, вследствие чего картина остается неполной.

Задолго до «развязки» с Григорием Распутиным преосв. Гермоген решил остаться на рождественские каникулы в Петербурге для работы над большим докладом, готовившимся им для январской сессии Св.Синода. После печально известной «безобразной сцены» на Ярославском подворье 16 декабря 1911 г. владыка с кем-то «посоветовался»[1] и задержался в столице с еще большим основанием, ожидая, очевидно, крупных событий. Отбудь он в отпуск, его судьба сложилась бы иначе, но личное присутствие владыки в Петербурге обусловило последовавшую катастрофу.

Минули Рождество, святки, Крещение. «Гермоген все праздники молился в храме Ярославского подворья», - сообщает Сергей Труфанов. На следующий день после св.Богоявления преосвященного посетил обер-прокурор Св.Синода В.К. Саблер с плохими вестями: «Вас, владыка, Синод уволил в епархию, там у вас много дел»[2].

Уже тогда, в январе, в обществе прочно утвердилось мнение о связи между этим наказанием и предшествовавшей ему окончательной ссорой еп.Гермогена с Григорием, который якобы отомстил владыке и о.Илиодору руками «царей».

Сам Григорий о своей роли в этих событиях говорил уклончиво: «Вот сколько на меня нападают за епископа Гермогена... Говорят, что я его враг... Какой же я могу быть враг такому большому человеку?.. Разве может быть ровная борьба?.. Я только говорил друзьям всю правду... К словам моим прислушались, так как в них была правда... А сколько ни кричи, к правде всегда прислушаются... Люди сильные, а когда правду-то сказали, все разлетелось». В другом интервью он уже определённо заявил, что «зла не делал» ни еп. Гермогену, ни о.Илиодору[3].

Так или иначе, при посредничестве Григория или без оного «цари», конечно, как и все общество, узнали о произошедшем на Ярославском подворье. Саблер рассказывал В.Н. Коковцеву, что Государь встал на сторону «старца», на которого, по его, Государя, выражению, «напали, как нападают разбойники в лесу, заманивши предварительно свою жертву в западню»[4].

Однако впоследствии Государь отрицал этот мотив: «удаление епископа Гермогена не находится в связи с Распутиным. Это неверно. Он был очень резок в своих речах»[5].

Поэтому следует обратиться к поводу, выставленному Св.Синодом официально, - всеподданнейшей телеграмме преосв. Гермогена 15декабря 1911 г., в которой владыка разоблачал допущенное, по его мнению, Св.Синодом нарушение церковных канонов в двух вопросах: 1) учреждение при Марфо-Мариинской обители института диаконисс в форме «чисто еретической корпорации» и 2) введение богослужебного чина заупокойного моления об инославных, то есть «противниках православной церкви», «под настойчивым, конечно, внушением обер-прокурора». «Боже мой! - восклицал владыка. - Что же это такое творится в нашему дому Божием?! При таком открытом и бесчинном попустительстве и совершенно самовольном снисхождении к противникам православной церкви Христовой разве возможна какая бы то ни было успешная православно-церковная миссия»[6].

Таким образом, и Св.Синод, и, особенно, обер-прокурор обвинялись в ереси, в отступлении от канонов. Обвиняемые лица поспешили усмотреть в шаге еп.Гермогена интригу против себя, нечто вроде доноса, но, несомненно, преосвященный ставил только одну цель - исполнить свой долг как члена Св.Синода. «…обращение владыки поражает силой и глубиной своей любви к православной церкви», - писало «Новое время», ознакомившись с полным текстом этого послания[7].

Таков официальный повод для увольнения преосвященного. Сергей Труфанов презрительно отвергал этот вариант, считая, что он был выставлен Синодом лишь для отвода глаз. Однако не стоит недооценивать роль, сыгранную знаменитой телеграммой. «Если бы обер-прокурор не был в данном случае лично задет, многое было бы, конечно, сглажено, но обер-прокурор натянул струну», - говорил член Государственной думы В.Н. Львов[8].

Трудно сказать, какая из перечисленных причин оказалась решающей и, соответственно, как распределяется ответственность за опалу, постигшую еп.Гермогена, между обер-прокурором и Государем. Оба они могли считать себя оскорбленными саратовским архипастырем. Саблер перекладывал ответственность на Государя: «Я исполнил свой долг, подчиняясь верховной власти»[9], а Государь был не тот человек и не в том положении, чтобы перекладывать ответственность на Саблера. Во всяком случае, неоднократно высказывалось предположение, что «обер-прокурор только воспользовался недовольством в сферах против еп.Гермогена, чтобы свести с ним свои личные счеты и устранить из Синода очень неприятного и неудобного для него епископа»[10]. Действительно, во всех поступках обер-прокурора тех роковых дней чувствуется его личная заинтересованность в деле еп.Гермогена.

Сам же владыка, равно как и его протеже, не сомневались в причинах своей опалы. «Епископ Гермоген и иеромонах Илиодор убеждены, - писал П.А. Бадмаев, - что их ссылают только потому, что они заставили г.Нового дать клятву перед образом и что г.Новый доложил иначе Его Величеству с целью возбудить царский гнев против них»[11].

В докладе об увольнении еп.Гермогена в епархию, датированным 2 января 1912 г., Саблер скрыл истинную причину увольнения, указывая, что архиерей нужен в своей епархии. Как будто до 2 января он был там не нужен! На следующий день этот канцелярский шедевр получил Высочайшее одобрение. Вечером в Крещенский сочельник Саблер вновь выезжал в Царское Село. После этого дело решилось с молниеносной быстротой. Расторопный обер-прокурор повременил только один день ради церковного праздника, возвращения с каникул членов Синода ждать не стал. Уже 7 января датирован указ Синода, не содержащий никаких мотивов увольнения и подписанный теми, кто был налицо: митрополитом Антонием (Вадковским), архиепископом Сергием (Страгородским) и епископом Никоном (Рождественским).

Так преосв. Гермоген вновь лишился кресла в Св.Синоде. Оскорбительное по существу, это решение было таковым и по форме. Увольнения членов Синода всегда приурочивались к окончанию сессии. В исключительных случаях (митрополиты Филарет Киевский и Филарет Московский) увольняемое лицо заставляли написать прошение[12]. Но сейчас приличия были отринуты, и негативный оттенок увольнения преосв. Гермогена, несмотря на потуги Саблера, оказался очевиден.

Добытый ценой таких ухищрений указ Св.Синода обер-прокурор лично отвез на Ярославское подворье в тот же день: «Вас, владыка, Синод уволил в епархию…».

Преосв.Гермоген был глубоко потрясен:

- Какой Синод? Ведь в Петербурге только один член Синода - епископ Никон![13]

Состоялось бурное объяснение. «Моё крайнее негодование смутило обер-прокурора», - рассказывал преосвященный. В свое оправдание Саблер заявил, «что это от него не зависит» и «что такова-де воля Государя». Как и в своем докладе, сослался на необходимость личного присутствия архиерея в Саратове ввиду миссионерских дел и деятельности иеромонаха Илиодора, за которым «надо присмотреть» ввиду затеянной им газеты[14]. Однако ни доводы обер-прокурора, ни его любезность не обманули владыку: «Я не скрывал моего гнева на его двоедушие и лицемерную услужливость».

Еще раз указав на неканоничность института диаконисс, заупокойных молитв об инославных и номинального патриаршества, преосвященный обрушился на самого Саблера: «Вы, Владимир Карлович, здесь поступили несправедливо, не по совести, а теперь заметаете следы. Будучи по существу оком Государевым в Святейшем Синоде, вы являетесь засоренным оком и руководитесь личной злобой и местью ко мне. … За вашу неискренность вас постигнет Божья кара. Господь вас покарает. Вы мстите мне по своему личному делу по Оптиной пустыни о расхищении святой обители и теперь, припоминая это, поставили мне мой протест в вину».

Обер-прокурор изо всех сил пытался устоять под этим напором, возвращая разговор в мирное русло. «Саблер говорил тогда, что я напрасно обиделся, говорил о любви Христовой, что нельзя призывать проклятий и проч.». Но владыка возразил, что оскорблён не лично за себя, а «за дело православной церкви». «Далее я говорил В.К. Саблеру о его лицемерии и бюрократических подвохах и обходах неугодных ему людей»[15].

Конец беседы в вольном пересказе Труфанова якобы со слов преосв. Гермогена выглядит так: «"Теперь вам остается только с миром ехать. Поезжайте, а меня благословите, владыка!". Я на него как крикну: "Какой я вам владыка! Ваш владыка - Гришка Распутин! Вон с моих глаз". Да к нему. Он от меня задом, испугался. Я на него наступаю, кричу: "Вон!". А он еле-еле успел схватить свою шубу и шапку. Уже на лестнице надевал их. Вот как я его пробрал!»[16].

Даже если этот эпизод приукрашен, то общий дух беседы он передает вполне достоверно.

Еп.Гермоген сознавал всю несправедливость своего увольнения, аттестованного им в следующих выражениях: «грубое оскорбление меня, как епископа, перед всей православной церковью и Россией»[17]. Он также понимал, что его карьера сломана.

Но не чувство личной обиды руководило им. Напротив, если не считать бури, обрушенной на Саблера при личной встрече, первые заявления еп.Гермогена после полученного известия поражают спокойствием: «Своему удалению я не удивляюсь и нисколько об этом не скорблю. Бог с ними»[18]. «Я покидаю Св.Синод не только без чувства горечи или обиды, но в великой радости духовной. … Не имею я ничего в сердце и против собратьев моих о Христе, заседавших вместе со мною в Св.Синоде. … С миром в душе расстаюсь я и с обер-прокурором Св.Синода В.К. Саблером»[19].

Вдохновляясь примером святителя Филарета, ранее также удаленного из Синода, владыка собирался продолжать, несмотря ни на что, свою борьбу за канонические принципы. И продолжать ее следовало уже сейчас, в считанные дни, остававшиеся до отъезда, на принципиальной почве. Увольнение члена Синода руками светской власти не только было, как отмечал еп.Гермоген, незаконным, но и создавало опасный прецедент. Приходилось опасаться за свободу церкви, и так немало сокращенную в синодальный период. К тому же теперь, подтасовав состав Синода по своему усмотрению, обер-прокурор был свободен в проведении неканонических мер. Наконец, вызывала беспокойство его связь с Григорием, который сам рассказывал о.Илиодору, что «доспел» Саблера в обер-прокуроры.

Что же делать? По-видимому, еп.Гермоген в те дни решил во что бы то ни стало добиться созыва церковного собора. Только этот орган, по мнению преосвященного, был полномочен разобрать его спор со Св.Синодом, спор, переросший в более крупный вопрос о взаимоотношениях светской и духовной властей. В этих целях владыка предпринял несколько шагов.

Преосв. Гермоген принял сотрудников ряда газет, от правых до прогрессивных, и откровенно изложил свои взгляды на положение как собственное, так и церковного управления в целом. «Пора Синоду сказать свое веское слово, - говорил он, - ибо ни для кого не секрет, что как в народе, так и в церкви страшный развал. Синод, этот главный кормчий церкви, должен быть таковым, а не послушным орудием в руках светской власти, а у нас в Синоде полная неразбериха». Досталось и Саблеру, «который любит, чтобы в Синоде все шло тихо и гладко, как того хочет светская власть»[20].

Переходя к характеристике собственного положения, преосвященный бесстрашно назвал лиц, стоявших, по его мнению, за его увольнением, то есть Саблера и Григория Распутина[21].

В помощь себе преосв. Гермоген вызвал из Царицына о.Илиодора. Это произошло вечером 9 января, через двое суток после бурного спора с Саблером. Отсюда видно, что план борьбы сложился у владыки, во-первых, не сразу, а во-вторых – не под влиянием о.Илиодора, как можно было бы подумать.

В телеграмме преосв. Гермоген извещал о.Илиодора о своем увольнении и просил срочно выехать в Петербург – «сколько можешь, помочь мне»[22].

К чести о.Илиодора надо сказать, что он без колебаний откликнулся на призыв епископа: «Если бы я был даже очень больной, лежал бы в постели, то и тогда на четвереньках дополз бы до станции, сел бы в вагон, хотя бы мне пришлось в вагоне и умереть, и все-таки бы поехал»[23].

Получив телеграмму в девятом часу вечера, о.Илиодор выехал уже на следующий день в 2 часа дня. Но сначала собрал народ, чтобы попрощаться. После молебна, объяснив причины своего отъезда, о.Илиодор отметил, что теперь весь Синод против них, надежда только на Бога и на Государя. «Что будет дальше и кто победит - знает только один Бог, мы будем бороться, имея на своей стороне правду Божию. Это дело гораздо серьезнее прошлогоднего и сколько нам придется выстрадать - пока неизвестно». При этом о.Илиодор поделился опасениями о вероятном своем переводе из Царицына, заметив, что, возможно, уже и не вернется. Приверженцев же просил усердно молиться об успехе предстоящей борьбы[24].

«Народ, предчувствуя недоброе, горько плакал и даже не хотел отпускать меня в Петербург…», - писал Труфанов об этом дне. «Плач был в храме такой — ужасть!..» - рассказывали прихожанки[25].

Перед отъездом о.Илиодор устроил совещание с самими близкими лицами из числа братии и прихожан, оставив им следующее указание: когда все средства будут исчерпаны, то по его условному телеграфному сигналу монастырь ударом в колокол соберет народ для подписи некой телеграммы. Заранее составив ее текст, о.Илиодор вручил его брату Александру. По-видимому, кроме телеграммы ему были переданы на хранение и знаменитые письма Царской семьи к Григорию, которые предстояло отвезти в Петербург по другому условному сигналу.

На вокзал о.Илиодора провожала огромная толпа его приверженцев. Подавленный иеромонах лишь подшучивал над публикой и репортерами, пряча за остротами свое волнение, вырвавшееся, однако, наружу после просьбы кондуктора пройти в вагон. «Подождите, - возразил о.Илиодор, - надоест еще ехать до Петербурга, а то, может быть, загонят куда и подальше»[26].

После третьего свистка он благословил толпу и ушел в купе. Уехав священником, он вернется мирянином. «Православная сказка» закончилась.

Тем временем члены Св.Синода вернулись в Петербург после каникул и приступили к работе. В заседании 12 января после обсуждения всеподданнейшей телеграммы еп.Гермогена было решено особым указом выразить ему порицание за «поставление себя в исключительные условия при защите своих воззрений по сравнению с прочими членами Св.Синода и голословное опорочение перед Государем Императором постановлений и суждений Св.Синода»[27].

В тот же день опальный владыка получил указ о порицании. Таким образом, вопреки древнейшему юридическому принципу еп.Гермоген был наказан за одно деяние дважды, сначала Саблером без Синода, затем Синодом без Саблера, и из текста синодального постановления совершенно не ясно, как эти два наказания соотносятся между собой.

Получив второй указ, преосв. Гермоген составил резкое заявление, в котором настаивал на своих тезисах об «антиканоническом» направлении работ Синода и его всецелом подчинении обер-прокурору. «В своей телеграмме, - писал владыка, - я обратился к моему Государю с мольбой о помощи и за это получил порицание Синода, но Синод забыл, что я ежедневно в своих молитвах обращаюсь еще к Царю Небесному, где также ежедневно и в таких же выражениях порицаю их деятельность и думаю, что настоящая деятельность Синода способна разрушить внутренний порядок в нашей церкви». Завершалось заявление так: «Ввиду всего вышеизложенного, выраженное мне Синодом порицание я не принимаю и признаю, что сам Св.Синод за свою антиканоническую деятельность заслуживает этого порицания». Это изумительное послание, по-видимому, так и не было отправлено адресату, однако преосвященный передал черновую редакцию газетным сотрудникам, не преминувшим ее напечатать[28].

В те дни на Ярославское подворье вереницей потянулись сотрудники газет, и правых, и прогрессивных. Личное приглашение от преосв. Гермогена получил знаменитый М.О. Меньшиков. Позже явился его коллега, еще более знаменитый В.В. Розанов.

Всем этим лицам, крупным и рядовым, преосв. Гермоген откровенно говорил, что думал, о «странном» поведении Св.Синода[29], «чиновничьей изворотливости» Саблера, сыгравшего «роль палача», о сходстве между ним и Нероном, о своем последнем свидании с обер-прокурором, об оптинском деле, о хлыстовстве и разврате Григория и т.д[30]. А репортеры, предчувствуя хороший гонорар, строчили…

Каждый день приносил новые публикации бесед преосв. Гермогена с газетными сотрудниками. В то время как интервью прочих иерархов были редки и анонимны, владыка Гермоген шел открыто, невольно оказавшись в роли разоблачителя высшей церковной власти. По-видимому, апеллируя к будущему собору, преосвященный не имел ничего против широкого обсуждения его дела и всем обществом в целом. Однако он не понимал, какого джинна выпускает из бутылки, допуская к себе газетных сотрудников.

Это была сенсация. Вся читающая Россия оказалась посвящена в подробности взаимоотношений саратовского архиерея с Синодом и обер-прокурором. А Саблер так старался, чтобы все было шито-крыто! «Я крайне огорчен тем шумом, теми толками и разговорами, которые вызваны увольнением епископа Гермогена», - говорил обер-прокурор, оговариваясь, что не считает оскорбленным себя лично: «Все нападки епископа Гермогена, все его резкие отзывы по моему адресу совершенно не трогают меня; да простит ему Бог»[31].

Обращение архиерея к помощи газетных сотрудников встретило во власти и в обществе единодушное осуждение. «Под влиянием осуждения Гермоген вынес церковный спор на улицу, которая не может быть судьей в церковном деле», - говорил В.Н. Львов[32].

За епископа попытался заступиться В.В. Розанов, посетовавший на «злодеев-газетчиков», искажающих произнесенные слова[33]. Однако речи еп.Гермогена были переданы довольно точно, с сохранением даже свойственных ему замысловатых оборотов.

Беседуя с сотрудниками, преосв. Гермоген делал акцент на своем разногласии с Св.Синодом по существу обсуждавшихся им дел (формальное восстановление патриаршества, институт диаконисс, панихиды по инославным). Саблер не согласился с таким толкованием: «Я решительно не понимаю, откуда все это взялось»[34]. Последовали два официозных опровержения, первое из которых отрицало деятельность преосв. Гермогена по защите канонических начал в Св.Синоде, а второе раскрывало карты, сообщив о пресловутой всеподданнейшей телеграмме. Одновременно был опубликован текст синодального определения от 12 января[35].

Попытки Синода затушевать истину породили следующую емкую аттестацию от преосв. Гермогена: «Все появившиеся за последнее время сообщения по моему делу, разъясняющие причины моего удаления, я считаю детским лепетом»[36].

О.Илиодор приехал в Петербург утром 13 января и в тот же день приступил к делу - «был в Синоде»[37], посещал разных сановников, в том числе И.Л. Горемыкина.

«Теперь о.Илиодор, вызванный в Петербург - не в качестве "монаха", а в качестве помощника в "борьбе", - будет на своем месте, - писал сотрудник «Царицынской мысли». - Шум, говор, споры, интриги, салоны, телеграммы...»[38].

Но самая интересная часть переговоров о.Илиодора относится к попыткам примирения еп.Гермогена с Григорием. Несмотря на плачевное завершение встречи 16 декабря, Григорий не держал зла на своих обидчиков и был готов восстановить мир.

Труфанов подробно рассказывает, как «старец» появился на Ярославском подворье, прося помирить его с владыкой или хотя бы устроить встречу с ним. Здесь же откровенно художественное описание совещания, якобы произошедшего в доме Головиной между Григорием, его друзьями и о.Илиодором, причем автор силится выставить себя героем: «Я сидел и молчал, ища глазами какой-нибудь предмет подороже и поудобней, чтобы в случае нападения на меня запустить им во всю, лезшую на меня, компанию…»[39].

Трудно выискать в этой беллетристике крупицы правды, но одно несомненно – что такое намерение у Григория и его друзей имелось и что они видели в о.Илиодоре посредника, который сможет помирить «старца» и еп.Гермогена.

По сведениям газет[40], в самый день приезда о.Илиодора кружок гр.Игнатьевой обратился к нему с этой просьбой, но получил отказ, причем иеромонах советовал прибегнуть к посредничеству некоей «графини Л.». Затем были предприняты еще две безуспешные попытки. Таким образом, надежды на примирение былых друзей оказались тщетными ввиду неуступчивости о.Илиодора.

Другим направлением деятельности иеромонаха в те дни стали беседы с репортерами. По примеру своего архипастыря, он тоже принялся раздавать интервью. Наконец-то столичная пресса оценила мощь этого таланта воочию, минуя жалкие пересказы царицынских репортеров!

«Я сюда явился – говорил иеромонах, - и советую преосвященному Гермогену довести дело до конца, возвратиться в Синод, захватить гидру чиновничьего бюрократизма, отбившего Христа от церкви и насильно противодействовавшего последней. На увольнение из Синода епископа Гермогена должно смотреть как на гром Божий, призывающий верных святителей восстать, наконец, со всей твердостью на защиту невесты Христовой и положить предел вековому издевательству языческой государственности над святой православной церковностью».

Впрочем, Меньшиков, на дух не выносивший о.Илиодора, отнесся к этим призывам скептически, назвав их «крикливыми и мятежными заявлениями».

«Как же это возвратиться в Синод, - заочно вопрошал он иеромонаха, - если еп.Гермоген уволен из него Высочайшей властью? И что это значит: заставить уйти из Синода своих противников? Кулаками заставить, что ли? Или возмущением народным? По-видимому, на это и бьет неуравновешенный царицынский иеромонах».

«Если, - продолжал о.Илиодор, - борьба владыки Гермогена с чиновничьей бюрократической гидрой окончится неудачей, то доблестному архипастырю ничего не останется делать, как 17-го февраля стать в Успенском московском соборе у гробницы патриарха Гермогена и на всю Россию громко сказать: "Гермоген, ныне тебя прославляю за то, что меня, твоего тезку, гонят и духовно убивают. Святейший герой, утешь меня, не принимай тех преклонений, стань духом, обличи тех, которые гробницы праведников украшают, а живущих пророков избивают" (Мф. 23-я гл.)»[41].

Но и эта патетическая формула не нашла сочувствия у Меньшикова. «Скажите, пристойно ли договориться до такой чепухи? – негодовал он. - Епископу Гермогену предлагают вернуться к его епископской кафедре - это еще далеко не похоже на духовное убийство».

Как ни справедливы по существу были протесты о.Илиодора, но в глазах Синода сопровождавший все его заявления скандальный оттенок мог лишь повредить преосв. Гермогену. Опытный журналист почувствовал это:

«Не могу скрыть - при всем уважении к саратовскому святителю - некоторого разочарования за ближайшие три дня его "борьбы" с Синодом. Обратиться к Верховной власти за защитой веры в интимной телеграмме - это один стиль, не роняющий достоинства архиерейского сана; обращаться же к толпе читателей через репортеров - это совсем уже другой стиль. Ну, а выписать неистового о.Илиодора и разрешить ему говорить через печать же преступные дерзости - это даже не стиль, а какая-то прямо бессмыслица. …

Мне кажется, - заключил Меньшиков, - о.Илиодор погубит еп.Гермогена: услужливый... приятель опаснее врага»[42].

Однако в наиболее привычном для себя амплуа церковного проповедника иеромонаху выступить не удалось. Свои планы в этом направлении он, вероятно, связывал с Иоанновским монастырем, где был радушно принят в прошлом году. 15 января на Карповке собрались «тысячные толпы», привлеченные слухом о предстоящем служении здесь о.Илиодора, однако игумения Ангелина через послушниц опровергла этот слух. Более того, накануне о.Илиодор не сослужил здесь преосв. Гермогену в 11-ю годовщину его архиерейской хиротонии и даже не сопровождал владыку, хотя это был лучший момент для проповеди в его защиту.

По-видимому, намерение такое у о.Илиодора имелось и он даже заготовил проповедь. Но за отсутствием церковной кафедры пришлось произнести эту речь в гостиной на Ярославском подворье, перед сотрудником «Русского слова».

Дело было так. Пока преосвященный служил Литургию, о.Илиодор сидел на подворье и читал свежий номер «Нового времени». Там как раз вышла статья Меньшикова о Григории и еп.Гермогене, где, между прочим, говорилось, что после кончины о.Иоанна Кронштадтского лучшим кандидатом в патриархи был бы «наиболее высокий ревнитель веры и древнего благочестия» из иерархов - саратовский архипастырь[43].

Затем явился корреспондент, за беседой с которым и застал о.Илиодора преосвященный, вернувшись после службы. Поздоровавшись, еп.Гермоген простодушно показал узелок с подарком, сообщив: «Я молился сегодня батюшке о.Иоанну Кронштадтскому, и мне там подарили батюшкину рясу».

Мгновенно войдя в роль, о.Илиодор разразился торжественной речью: «Ваше преосвященство, если так, то поздравляю вас с праздником. Наступил 12-й год вашего великого служения, начался Бородинский бой. Дай вам Господь победить современных галлов и с ними двадесять языков, поработивших церковь святую, - синодальных чиновников. Вам подарили батюшкину рясу. Факт знаменательный. Сегодня я прочитал в газетах, что единственным кандидатом на занятие патриаршего престола ныне, после смерти о.Иоанна Кронштадтского, является преосвященный саратовский Гермоген. Прибавлю от себя вам, владыко: "Да будет так. Батюшкина ряса да будет для вас тем, чем милоть Илии была для Елисея"»[44].

Растроганный владыка смиренно ответил: «Куда там нам в патриархи, хотя бы из Саратова не выгнали! Да будет на все воля Господня!..»[45].

Минула неделя после синодального указа об увольнении преосв.Гермогена в епархию, а владыка до сих пор оставался в Петербурге как ни в чем не бывало. Поначалу задержка была вызвана чисто технической необходимостью уладить дела, но затем владыка отложил отъезд. По-видимому, решение было принято около 15 января, когда петербургский корреспондент «Саратовского листка» еще телеграфировал, что в этот день еп.Гермоген выезжает в Саратов, а «Саратовский вестник» уже получил частное известие из Петербурга, что отъезд откладывается[46].

Стоит ли за этим решением о.Илиодор, приехавший 13 января? Он слишком благоговел перед своим архипастырем, чтобы дерзнуть давить на его волю: «О том же, что будто бы я, живя в Петербурге вместе с еп.Гермогеном, влиял дурно на него и подбивал бороться с неправдою синодскою, смешно даже и думать. Разве мог я, ничтожный человек, как-нибудь влиять на такого колосса, богатыря мысли и воли, каким был всегда и есть доблестный Гермоген. Я рад бы был очутиться в подобной роли, почел бы это честью для себя, но этого нет; и утверждать этого я никак не могу, чтобы не оскорбить великого Гермогена; оскорбить его тоже не могу, потому что я люблю его и Истину Божию»[47]. С другой стороны, пассивное сопротивление еп.Гермогена в январе 1912 г. подозрительно напоминает царицынское стояние о.Илиодора в марте 1911 г.

С какой же целью владыка задержался в Петербурге? Труфанов упоминает о попытке их кружка добиться для еп.Гермогена аудиенции через посредничество бывшего председателя Совета министров И.Л. Горемыкина. По-видимому, именно аудиенция была целью еп.Гермогена в те дни.

Итак, 14 января «Свет» напечатал особенно резкую беседу еп.Гермогена. В тот же день после заседания Св.Синода митрополит Киевский Флавиан огласил этот текст перед своими коллегами. Саблер смиренно заметил, что прощает еп.Гермогену его резкости и не желает принимать против него какие-либо репрессивные меры, однако митр. Флавиан перенес вопрос на принципиальную почву, указав, что, во избежание соблазна, выступление против высшей церковной власти не должно остаться безнаказанным.

На следующий день Государь телеграфировал Саблеру: «Надеюсь, что Святейший Синод сумеет настоять на немедленном отъезде Епископа Гермогена и восстановить нарушенный порядок и спокойствие»[48].

Уже вечером, ввиду недвусмысленно выраженной Высочайшей воли, Синод собрался в покоях митр. Владимира на Троицком подворье. Обсуждение дела еп.Гермогена продолжалось свыше 2 часов. Прозвучало радикальное предложение - уволить опального архиерея на покой. Давний друг и единомышленник преосв. Гермогена епископ Серафим (Чичагов) добился самого мягкого решения из возможных - особым указом предписать еп.Гермогену удалиться в Саратовскую епархию. В итоге Синод постановил следующее: «Преосвященному Гермогену немедленно отбыть из С.-Петербурга во вверенную ему епархию, не позднее 16-го сего января, вместе с иеромонахом Илиодором, с предупреждением Преосвященного Гермогена, что содержание вышеприведенной Высочайшей телеграммы оглашению не подлежит»[49].

Ночью указ был доставлен на Ярославское подворье.

Преосв. Гермоген был потрясен тем, что его высылают из столицы, как преступника, и не понимал, как теперь показаться пастве на глаза, - «явиться в свою епархию в качестве опороченного опального пастыря»[50].

Поняв, что Государь настроен против него, владыка вновь предпринял попытку добиться аудиенции.

«16-го января, вечером, я, по предложению Гермогена, писал от него телеграмму царю, - пишет Труфанов. - Гермоген сидел около меня и горько-горько плакал»[51].

Зная обыкновение Сергея Михайловича приписывать себе заслуги окружающих, можно с уверенностью предполагать, что писал он под диктовку. Да и мысли, изложенные в телеграмме, слишком характерны для преосв. Гермогена и неоднократно воспроизводились им в последующие дни.

По памяти Труфанов воспроизвел этот исторический документ так: «Царь-батюшка! Всю свою жизнь я посвятил служению Церкви и Престолу. Служил усердно, не щадя сил. Солнце жизни моей зашло далеко за полдень, голова моя побелела. И вот на склоне лет моих с позором, как преступник, изгоняюсь тобою, государь, из столицы. Готов ехать, куда угодно, но прежде прими меня, я открою тебе одну тайну»[52].

Сам же преосвященный пересказывал репортерам свое послание следующим образом: «Тогда же я послал телеграмму, в которой я прошу обратить внимание на отношения, которые создались между мной и Синодом. Синод от меня, как от опального епископа, как от арестованного, требует немедленного отъезда в мою епархию. Со мною расправляются, как с каким-то преступником, между тем я считаю себя глубоко правым и никогда не отступлю от того, что мною было изложено в первой телеграмме. Дальше я прошу защиты против жестокой расправы со мною, прошу меня понять и выслушать»[53].

Владыка сообщил газетным сотрудникам о своем намерении «по совести открыть Государю такое важное сообщение, которое [можно] открыть только Верховной власти»[54], то есть ту самую «тайну». Вероятно, как многие лица после него, еп.Гермоген надеялся открыть Государю глаза на истинный облик Распутина.

Одновременно преосв. Гермоген послал в Синод прошение об отсрочке отъезда до 19 января ввиду 1) надежды на аудиенцию и 2) недостатка средств для выезда «со свитой»[55]. Действительно, кроме о.Илиодора, при владыке состояло еще 16 лиц, прибывших с ним из Саратова, и теперь всех их приходилось спешно эвакуировать с Ярославского подворья.

Таким образом, вопреки синодальному указу, в назначенный срок 16 января преосвященный не выехал, уповая на царское милосердие. «…вся надежда - на заступничество, в противном случае мне придется подчиниться, и - как это ни больно и тяжело, - выехать в свою епархию», - говорил он[56].

Кроме архиерейской телеграммы о.Илиодор в тот же день 16 января, вечером, отправил и собственную, в Царицын, в которой дал сигнал к отправке заготовленного заранее прошения[57].Таким образом, о.Илиодор счел все средства исчерпанными и прибегнул к крайнему. Тем же вечером прихожане о.Илиодора собрали деньги на телеграмму и отослали ее в Петербург.

Государь, к которому тщетно взывал преосв. Гермоген, в тот день 16 января находился недалеко, в Аничковом дворце, где и принял Саблера.

Затем на экстренном заседании Синода обер-прокурор сообщил «о воспоследовавшей того же числа Высочайшей Его Императорского Величества воле, чтобы преосвященным Гермогеном неотложно было исполнено предписание Св.Синода о немедленном отбытии из С.-Петербурга»[58].

Во исполнение Высочайшей воли Синод составил откровенно оскорбительное для еп.Гермогена предписание: покинуть Петербург в течение 24-х часов, с указанием даже поезда, которым следовало выехать; не останавливаться по пути; не покидать вагон; не беседовать с сотрудниками газет ни в дороге, ни в Саратове. В противном случае - увольнение на покой.

Скандальный указ Синода был вручен преосвященному в тот же день, после полудня. Тут владыка окончательно почувствовал себя арестантом: «Я понимаю такую форму требования, когда оно адресовано к государственному преступнику, а разве я революционер?»[59].

Не колеблясь, владыка написал в ответ, «что, сколько бы указов и предписаний об отъезде ни посылали ему синодальные власти, он все равно не поедет в Саратов до тех пор, пока ему не предоставлено будет право лично представить свои объяснения по делу Верховной власти», «что подобное право предоставляется законом даже самым тяжким преступникам, которым сам суд помогает представлять их ходатайства по назначению, и что его крайне удивляет, почему это право отнимается у православного епископа, выступившего на защиту прав св.церкви»[60].

Дерзновенный ответ Синоду исчерпал силы еп.Гермогена. Отправив письмо, владыка слег в постель.

В таком положении его и застали три члена Св.Синода, узнавшие о его ответе от Саблера, в антракте духовного концерта. Это были архиепископ Полтавский Назарий, епископ Вологодский Никон и, конечно, преосв. Серафим. Говорил, в основном, преосв. Никон.

О.Илиодор, по обыкновению, «не вытерпел» и подслушал историческую беседу.

- Владыко! Брат мой во Христе! Да по-слу-у-у-шайтесь вы государя…

- Я не слушаюсь Распутина![61]

Ослабевший физически, еп.Гермоген продолжал настаивать, что Синод в плену у светской власти, а та идет на поводу у Григория. «В беседе с посетившими меня иерархами я подробно выяснил мотивы моего упорства, - рассказывал преосвященный. - Я им говорил, что перед каждым из них я, может быть, виноват; у каждого из них готов просить прощение за вольные и невольные прегрешения, но перед Синодом как конклавом этих иерархов я не виноват и прощения просить не намерен, ибо убежден, что решение Синода по моему делу выносится не по чисто архипастырской совести, а под влиянием давления извне, под влиянием обер-прокурора Саблера, в свою очередь находящегося под влиянием других лиц. Это влияние я считаю велением сатаны, а потому решение Синода, согласное с этим велением, считаю решением сатаны и как таковому я не подчинюсь»[62].

В беседе с тремя членами Синода преосвященный напомнил, что до отъезда должен представить свои объяснения: «Я не уеду, пока не скажу всю правду»[63].

Когда гости, наконец, вышли из комнаты больного, о.Илиодор упрекнул преосв. Никона:

- Стыдно так праведного человека отговаривать от подвига; вы поступаете так, как Петр с Христом.

На что тот «прямо-таки прошипел»:

- И вам будет![64]

По-видимому, это означало, что в последних заседаниях Синода уже был затронут вопрос о репрессиях в отношении о.Илиодора.

Мысленно преосв. Гермоген дал Государю трехдневный срок для обдумывания его телеграммы и всего дела в целом. Срок истекал в четверг 19 января. Эта дата фигурирует в письме преосвященного Синоду и в беседах с репортерами.

Наступил роковой для еп.Гермогена и о.Илиодора день 17 января. Все знали: Синод готов отправить преосвященного на покой.

«Если Синод в сегодняшнем его решении выскажется за удаление меня на покой, - что же, это его дело; такова значит воля Бога, - говорил преосв. Гермоген. - Я все же еще не потерял надежды, что сделанное мною вчера, 16 января, обращение сделает свое дело, и мне удастся восстановить свое имя настолько, что я смогу спокойно вернуться в свою епархию»[65].

Однако надежда на царское милосердие оказалась тщетной. Вторую телеграмму преосв. Гермогена постигла та же участь, что и первую, - Государь передал ее Саблеру, на сей раз «с резкою собственноручною надписью, что приема дано не будет и что Гермоген должен быть немедленно удален из Петербурга и ему назначено пребывание где-нибудь подальше от Центра»[66].

Самого же преосвященного Государь не удостоил даже отказом, о чем еп.Гермоген сказал сотруднику «Русского слова»: «Я все время ждал ответа на свои ходатайства перед Верховной властью, но ответа не получил никакого»[67].

По словам Труфанова, отказ был им передан «чрез Синод», причем с орфографической ошибкой: «Не о какой тайне я знать не желаю. Николай».

«Гермоген, прочитав ответ, опять заплакал. А я говорю: "Какую тайну, владыка, открывать царям. Они больше нашего знают. Смотрите, царь правильно писать не умеет; написал: не о какой!".

Гермоген продолжал плакать, закрыл лицо руками и говорил: "Убьют царя, убьют царя, непременно убьют"»[68].

Высочайшая резолюция окончательно развязала руки обер-прокурору и оо. членам Синода, поспешившим отплатить строптивому архиерею за его резкие газетные интервью.

Заседание Синода состоялось в полдень в покоях митр. Владимира. Обер-прокурор изложил Высочайшую волю. Затем была оглашена телеграмма еп.Гермогена Государю 16 января.

Газеты пишут о «бурных прениях», но для прений не было повода. Синод единогласно постановил уволить преосв. Гермогена от управления Саратовской епархией «ввиду явного и упорного неповиновения его дважды выраженной Высочайшей воле и указам Св.Синода о немедленном отбытии из С.-Петербурга, - невзирая на увещание трех архиереев, напоминавших ему о повиновении, по долгу присяги, Царю и высшей духовной власти»[69]. Пребывание ему было назначено в Жировицком монастыре Гродненской епархии, а в Саратов на место еп.Гермогена переводился первый викарий Казанской епархии еп.Алексей.

Единственной услугой, которую сумел оказать еп.Серафим своему другу, - это добиться отсрочки отъезда до 19 января (срок, избранный ранее самим еп.Гермогеном).

Как и обещал преосв. Никон, о.Илиодору тоже досталось. В том же заседании почти без прений было принято решение о его удалении из Царицына. Спустя год после предыдущего перевода иеромонаху вновь предстояло покинуть свое «гнездышко». Но если в прошлый раз он переводился с повышением - с должности заведующего монастырским подворьем в настоятели полноценного монастыря, - то теперь, наоборот, в число братии, то есть простым монахом.

Направили о.Илиодора во Флорищеву пустынь Владимирской епархии. Синод намеренно разделил иеромонаха и его архипастыря расстоянием в тысячу верст. «Иеромонах Илиодор нуждается в хорошем руководителе, и необходимо во что бы то ни стало разлучить его с преосвященным Гермогеном», - говорил некий преосвященный еще в ноябре[70].

Перевод был обставлен двумя условиями: 1) немедленный отъезд к месту нового назначения и 2) воспрещение пребывания в обеих столицах и в Саратовской епархии.

Никакой причины для перевода о.Илиодора Синод не выставил. Во всеподданнейшем докладе Саблера уклончиво говорилось: «Святейший Синод, будучи озабочен приведением в исполнение Высочайшей Вашего Императорского Величества воли о восстановлении порядка и спокойствия, признал за благо переместить заведующего Царицынским монастырским подворьем иеромонаха Илиодора» и т.д.[71]

«За что ссылаюсь, об этом в бумаге не было сказано ни одного слова, - писал Труфанов. - И после Синод, отвечая на вопрос общественного мнения, за что сосланы Гермоген и Илиодор, про Гермогена отвечал, что он сослан за диаконисс, а про меня ничего не упоминал»[72].

«Московские ведомости» тоже обратили внимание на это умолчание, отметив, что иеромонах Илиодор осужден «за нечто неудобопонятное, ибо за свое прежнее неповиновение он уже был наказан Синодом»[73].

По-видимому, сработала мина замедленного действия, и о.Илиодора настигло наказание за деяния, когда-то сошедшие ему с рук. Уход покровителя предрешил его участь. «Илиодор пал, конечно, потому, что пал еп.Гермоген», - говорил гр. А.А. Уваров[74]. Однако это дело, не столь срочное, возможно, не попало бы на повестку заседания 17 января, не встрянь наивный иеромонах накануне в архиерейские переговоры. Кажется, он просто попал под горячую руку.

Сам о.Илиодор был убежден, что пострадал по проискам Григория, но последний, говоря о своем бывшем друге, особенно настойчиво повторял, что ничем перед ним не виноват и кроме добра ничего ему не делал.

Вновь проявляя чудеса расторопности, к 3-м часам дня Саблер находился уже в Царском Селе с двумя докладами, по делу еп.Гермогена и о.Илиодора соответственно.

Коковцев объясняет эту поездку намерением своего коллеги «смягчить гневное настроение»[75]. «Лично задетый» еп.Гермогеном Саблер мог, конечно, дать председателю Совета министров такое объяснение, но едва ли руководился этим мотивом.

Государь одобрил оба привезенные доклада, посетовав на «слабость Столыпина и Лукьянова, которые не сумели укротить Илиодора, явно издевавшегося над властью». Но что же дальше, если еп.Гермоген снова не подчинится велению властей? «Физического насилия над Илиодором, а тем более Гермогеном употреблять не позволено, во избежание лишнего скандала, но дано понять, что в случае ослушания не остановятся и перед этим». Так рассказывал Саблер Коковцеву тем же вечером[76].

В 8 часов состоялось второе заседание Синода, за которым были подписаны увольнительные указы. Слух мгновенно разнесся по городу, и уже в 10 час. вечера петербургский корреспондент «Саратовского листка» телеграфировал об этой новости в Саратов[77].

Тем вечером преосв. Гермоген служил всенощное бдение в храме Ярославского подворья. «В настоящий момент я переживаю последний натиск диавола», - сказал владыка молящимся после службы[78].

В 11½ часов ночи на подворье явился курьер с двумя пакетами, большим и малым. В них находились синодальные указы. Распечатав пакеты, оба адресата были потрясены.

В то время как о.Илиодор, повесив голову, молча ушел в свою комнату, владыка, тоже угнетенный, нашел силы побеседовать с друзьями и с газетными сотрудниками.

«Благодарю Бога, что Он сподобил меня понести раны Господа моего Иисуса Христа, - сказал еп.Гермоген друзьям. - Будем молиться, чтобы Он помог мне и перенести горшее, что предстоит еще впереди»[79].

Корреспондентам же преосвященный передал свои впечатления значительно пространнее, но крайне сбивчиво: «Признаюсь, такого сурового приговора я не ожидал»; «в отношении ко мне Синод применил меру как к государственному преступнику». Владыка объяснял репортерам: произошло «недоразумение», он отложил отъезд, потому что ждал ответа от Государя, испросил отсрочку, а теперь осужден за противление властям. «Воля ваша, это не непослушание, я подчиняюсь государственной власти». «Я ведь не думал сопротивляться Синоду. Я и в мыслях не имел не исполнить его предначертаний и повелений. Я только протестовал против той формы, в которую вылился указ Синода».

Сегодняшний указ, как и указ 7 января, еп.Гермоген тоже объявил неканоничным и «навеянным извне», намереваясь апеллировать в будущем церковном соборе. Покамест выразил готовность подчиниться. «Где жить - для меня безразлично. 18 января я отслужу последнюю литургию, а 19 выеду в назначенное мне место. Да исполнится воля Божия»[80].

День завершился красивой картиной, начертанной сотрудником «Нового времени»: «Все опустились на колени. Молитва продолжалась до 7 часов утра, когда владыка опять отправился в церковь для служения литургии»[81].

За ночь весть о решении Синода разнеслась по городу, и наутро храм Ярославского подворья был заполнен «до тесноты»[82].

Совершив Литургию, преосв. Гермоген обратился к присутствующим: «Мой слабо раздавшийся и никем не поддержанный протест создал для меня совершенно неожиданные последствия. В то время, как Петербург с такой помпой и торжественностью встречает еретиков, русский епископ подвергается совершенно незаслуженному гонению со стороны Синода. Но Бог им судья. Я убежден в правоте своих воззрений. Мои убеждения основаны на канонах и правилах св.отцов. Ничто меня не заставит отказаться от этих правил. Свой крест я понесу с должным смирением и продолжаю думать, что в русской церкви найдутся лица, которые восстанут на защиту меня»[83].

Затем преосв. Гермоген и о.Илиодор отслужили параклисис Богородице. «Вся церковь опустилась на колени. Многие плакали», - замечает сотрудник «Нового времени»[84].

После этого иеромонах разыграл одно из лучших своих театральных представлений. «По отпусте молебна иеромонах Илиодор, приложившись к кресту, снял с себя рясу и положил ее у ног владыки; затем, оставшись в одном коротеньком драповом подряснике, одел за плечи котомку, в которой лежал кусок хлеба, и, взяв в руки посох с изображением наверху руки, сжатой в кулак, поднесенный ему в Почаеве, направился к выходу». На недоуменные вопросы зрителей о.Илиодор объявил, что идет в Казанский собор, а оттуда пешком в Троице-Сергиеву лавру, согласно данному ранее обету[85].

Обет или, по крайней мере, соответствующая мечта действительно имели место. После саровского паломничества о.Илиодор вознамерился молитвенно проследовать с народом до Троице-Сергиевой лавры. Но почему иеромонах вспомнил об этом обете так некстати?

Несколько точнее о.Илиодор изложил свой план ранее, в полночь, при телефонном разговоре с сотрудником «Вечернего времени» М.Ф. Паозерским: «Пойду пешком в Сергиеву лавру, а оттуда в Флорищеву пустынь. В указе не сказано, как я должен добраться до места ссылки. Пойду пешком…»[86].

Следуя из Петербурга во Владимирскую губернию, о.Илиодор в любом случае не миновал бы Москвы. Поэтому маршрут, захватывающий попутно лавру, сам по себе не лишен смысла. Но пешком, в январе-то месяце?

Несомненно, о.Илиодор решился на это путешествие с горя, в приступе отчаяния или, скорее, истерики. Чувства рвались наружу, гнали куда-то вопреки здравому смыслу.

С другой стороны, актерская натура о.Илиодора требовала демонстрации своей обиды перед публикой, и рискованное путешествие по снегам удовлетворяло эту потребность как нельзя лучше: смотрите, дескать, до чего меня довели! Оо. члены Синода оказывались как бы виноватыми: «…денег на проезд у меня не было, вы не дали, и я решил идти пешком»[87].

Но главным ключом к этой истории является его же летний проект ухода из Флорищевой пустыни в Саров на богомолье: удрать от жандармов под благочестивым предлогом, соединиться со своими приверженцами, а дальше действовать по старому проверенному сценарию - запереться с народом и сидеть, пока не помилуют. Скорее всего, подобные мысли носились в голове о.Илиодора и сейчас. Поскольку царицынцы были далеко, он постарался навербовать паломников из петербургского простонародья и надеялся найти новых приверженцев по пути. Когда он будет шествовать во главе толпы, никто не осмелится его остановить.

Все это было чревато крупными последствиями, и даже Меньшикову в те дни казалось возможным зарождение большого народного течения: «Если человек, страстно верующий и страстно возмущенный, опустится в океан народный, то кто его знает, каких движений возбудителем он может явиться»[88].

Перемещения о.Илиодора в важный для него день 18 января почти не поддаются отслеживанию. Из газет не видно, чтобы он служил Литургию вместе с преосвященным (как и 14 января). Но до 11 час. иеромонах находился на Ярославском подворье. За это время он успел дать новое интервью, обменяться телеграммами с царицынскими приверженцами, которым сообщил о своем переводе, и получить ответы. Здесь же о.Илиодор был замечен на молебне в храме подворья, а также беседующим с тремя поклонниками.

Надежды на спасение он не терял, и на вопрос сотрудника «Русского слова», как он относится к решению Синода о своей ссылке, ответил: «Бог с ним, мы еще посмотрим»[89].

В 11 час. утра иеромонах в карете подъехал к Казанскому собору, избранному им неслучайно: судьба о.Илиодора была тесно связана с Казанской иконой.

Войдя, послал сторожа вызвать из алтаря настоятеля:

- Доложи, что опальный Илиодор приехал помолиться перед Казанской иконой Божией Матери.

А сам, действительно, приложился к иконе.

Вскоре в храме появился странник Василий Ткаченко, босой, в синем подряснике, с длинным посохом. Приняв на себя обязанности глашатая, странник стал зазывать народ отправиться в паломничество за о.Илиодором.

В самом храме молящихся было мало, но на паперти собралось около 300 человек, в основном женщин, уже извещенных о плане о.Илиодора.

В 11 час. 30 м. Василий вышел на паперть с криком: «Расступись, православный народ! Богомолец земли русской объявил священный поход в Троице-Сергиевскую пустынь» (?). Странник пригласил присутствующих следовать за о.Илиодором. Толпа, для того и собравшаяся, одобрительно загудела.

Появившийся затем из дверей собора иеромонах был встречен восторженно. Многие упали на колени. «Он улыбался, гладил по голове стоявших около него, приговаривая: "За мной, дети мои, за мной!"»[90]. Толпа двинулась по Невскому проспекту до Александро-Невской лавры, причем пыталась даже поднять о.Илиодора и нести его на руках с пением молитв.

Идиллическая картина была нарушена вмешательством полиции во главе с прибывшим на место полицмейстером Г.А. Значковским. У Казанского моста путь преградил усиленный наряд. Не сдаваясь, толпа свернула направо, на Екатерининский канал, а затем пошла по Чернышеву переулку. В конце концов полиции удалось оттеснить богомольцев от о.Илиодора, с которым остался только Василий и, по некоторым сведениям, еще один человек.

После этого, по одним данным, иеромонах направился в Александро-Невскую лавру, по другим - сразу пошел к Московской заставе, в 4 с лишком верстах от Казанского собора. Далее следы о.Илиодора теряются.

Противоречивые сведения о последующих событиях грешат уклонениями в одну из двух крайностей - считать, что о.Илиодор ушел очень далеко, или, наоборот, начисто отрицать факт его путешествия.

Сам иеромонах по горячим следам уверял, что он действительно одолел значительную часть пути из Петербурга в Москву, вдоль железной дороги.

«Шел ночами, - писал о.Илиодор в конце января. - Днем отдыхал. Шел переодетым. На подобранный подрясник я надел старый, длинный мужицкий полушубок. На голове была овчинная шапка. В котомке за плечами нес святую Библию. Под мышкой нес пилу и завернутый в холодную ряску посох. За поясом у меня был завернутый в тряпку топор. На пути меня никто не останавливал. Отдыхал днем в самых глухих деревушках. Меня везде принимали, как Ангела Божия. Поили чаем, кормили горячими пышками. Я сначала отдыхал, потом хозяевам гостеприимным читал Библию, толковал, говорил поучения. Они меня в сладость слушали и с миром отпускали. Когда начинало темнеть, я покидал место отдыха и направлялся на железнодорожный путь. Идти было весело. Все время я пел псалмы и молитвы. Поезда, нагонявшие меня, обгонявшие, встречавшиеся, шумевшие, сверкавшие, меня развлекали. Каждую ночь я проходил более тридцати верст. … Переодевался я в пути и шел ночью для того, чтобы избежать шума людского. Я желал совершить свой подвиг в молитве, уединении, тишине»[91].

Не слишком ли благочестиво для о.Илиодора?

Его петербургские друзья поддерживали эту версию.«Новое время» передавало содержание письма, якобы присланного иеромонахом с пути преосв. Гермогену: дескать, вследствие снежных заносов путник прошел пока всего 20 верст, не встретив никаких препятствий со стороны властей[92].

Для вящей убедительности 19 января в Царицын на имя Александра Труфанова была отправлена телеграмма без подписи: «Батюшка пострадал совершенно невинно. Сейчас он идет [к] преподобному Сергию отмаливать грех гонителей. Вам велел кланяться, просил мужаться, крепиться, молиться Богу, посылать Царю, только одному Царю, просьбы возвратить вам невинно пострадавшего батюшку, уверял, что он скоро будет [в] Царицыне, вы его увидите»[93].

Передавались подробности о том, где и как о.Илиодор странствует. Говорили, что он ушел без шубы, в одной легкой рясе, имея при себе лишь 50 к. Приходили известия с разных точек предполагаемого маршрута путника. Его видели в окрестностях Петербурга, то пешком, то в телеге, затем в Саблине, встречали крестьяне на наемных подводах близ Любани, ждали проездом через Рязань…

Позже, когда истина частично вышла наружу, Бадмаев сделал попытку реанимировать прежнюю версию и дал сотруднику «Нового времени» ряд новых сведений о паломничестве о.Илиодора: шел он пешком, без денег, не испытывал нужды, получая помощь от местных жителей, не заметил за собой наблюдения, но так замерз, что, достигнув Тверской губернии, остановился там в одной благочестивой семье и оттуда написал преосв. Гермогену, прося совета. Однако назвать эту семью Бадмаев отказался, отговариваясь тем, что она может поплатиться за свое гостеприимство[94].

Через несколько дней было опубликовано художественное описание паломничества, сделанное самим о.Илиодором и процитированное выше. Очевидно согласованный с Бадмаевым, этот рассказ имел, однако, и ряд отличий от версии тибетского врача. В частности, о.Илиодор называл конечной точкой своего путешествия не Тверскую губернию, а Чудово.

Любопытно, что спустя годы хорошо осведомленный Коковцев писал о пешем паломничестве иеромонаха как о факте: «про Илиодора я знал только, что после его исчезновения из города, его нашли где-то на поле, недалеко от Любани, пробиравшимся пешком в сторону Москвы».

На самом деле путешествие гонимого иеромонаха вдоль Николаевской железной дороги в изложенной выше форме - лишь красивая легенда.

Уже самый климат Санкт-Петербургской, Новгородской и Тверской губерний, по которым якобы странствовал о.Илиодор, - серьезный аргумент против его сказок. В самый день его исчезновения «Новому времени» сообщили, что на попутных иеромонаху станциях «свирепствует страшная пурга»[95]. Неподготовленный человек не ушел бы далеко в такую погоду, да еще и ночами. К тому же следует иметь в виду катар гортани, из-за которого о.Илиодор даже по Царицыну не мог ходить пешком.

Одолевая по 30 верст за сутки, путник прошел бы 300 с лишком верст до Тверской губернии за 10 дней. Однако он находился якобы в пути всего 8 ночей, считая обратную дорогу – по словам Бадмаева, поездом. Таким образом, Тверская губерния слишком далеко, а Чудово (100 верст) – слишком близко для периода отсутствия иеромонаха.

Предполагаемый маршрут о.Илиодора был хорошо известен, и странника тщательно искали. Однако эти розыски ни к чему не привели. Неужели знаменитый монах, бродящий по селам и толкующий Библию, остался бы незамеченным? «Илиодора знают все, и появление его в Тверской губернии было бы безусловно обнаружено», - говорил архиеп. Антоний Волынский[96].

Высокопреосв. Антоний с самого начала назвал исчезновение о.Илиодора одной из его скандальных комедий. Сравнивая якобы принесенный иеромонахом обет посетить лавру с прошлогодним, также по обету, отказом от пищи, владыка намекал, что, как и тогда, обещание исполнено не будет: о.Илиодор - человек обмана и клятвопреступник[97].

Опубликованные вскоре газетные беседы с Бадмаевым, удостоверявшие факт Илиодорова паломничества, архиеп. Антоний назвал «сочинениями для детей младшего возраста», а другие члены Св.Синода - бреднями тибетского врача[98].

Впоследствии Труфанов впал в противоположную крайность, уверяя, что вовсе не выходил из города, будучи вразумлен келейником еп.Гермогена Федей: «Батюшка, куда вы! Да вас же сейчас около Петербурга арестуют. Вернитесь. Посоветуйтесь с владыкой…»[99]. Однако о.Илиодор уходил не тайком, а, наоборот, трубил о своем плане, о котором сообщил и преосвященному, и брату Аполлону. Неужели ни им, ни прочим членам кружка единомышленников, собиравшегося в те дни на подворье, не пришла в голову столь простая мысль, так что келейник Федор Иванов оказался единственной светлой головой? А если пришла, то почему о.Илиодор не послушался близких людей, но внял призыву келейника?

Кроме того, утром 18 января иеромонах вовсе не остался на подворье, а поехал в Казанский собор, где зазывал народ в паломничество, так что оклик Федора, если и имел место, то остался пустым звуком. Однако в дальнейшем Труфанов предпочел запамятовать эпизод, произошедший у стен собора: не к лицу гениальному народному вождю терпеть поражение от горстки полицейских чинов. Проще было написать, что в тот день никуда не выходил.

Как только иеромонах исчез, скептики заявили, что на самом деле он отсиживается где-то неподалеку, пустив слух о своем уходе «с целью наделать побольше шуму»[100]. Рьяным сторонником этой версии стал архиеп. Антоний: «Я уверен, что инок Илиодор никуда из Петербурга не уходил и все время скрывался здесь у своих друзей»[101].

Наиболее правдоподобной выглядит третья версия: о.Илиодор действительно отправился в свое паломничество, но вернулся с пути, не достигнув цели. Об этом писали «Биржевые ведомости», «Новое время» и «Русское слово», причём последние две газеты связывали остановку со станцией Саблино, в 35 верстах от Петербурга.

Более того, сам о.Илиодор признавал, что вернулся с полпути, объясняя это решение приказом преосв. Гермогена, переданным с нарочным. Произошло это будто бы на станции Чудово в 100 верстах от столицы.

О.Илиодор умалчивает о том, каким образом он вернулся обратно. «Русское слово» же утверждало, что в Саблине он сел на поезд до Петербурга, в 8 час. вечера. Однако к этому времени беглеца, вероятно, уже хватились, так что он не смог бы вернуться на поезде незамеченным.

Свет на это таинственное возвращение проливает рассказ некоего странника, обращенный к богомолкам в Иоанновском монастыре, на Карповке. Действие начинается у Московской заставы.

«Вышли мы с батюшкой с-под Триумфальных. Вьюга. Тьма. Идем. Снегу до колен. "Ох, - говорит мне батюшка, - вернись, Митя, ноги отморозишь!". Доколи, говорю, не упаду мертвым, пойду с тобой. Прошли путиловский виадукт. Дорогу заметает. Как заводы минули, ветер злобный такой, с ног сшибает. Устали, чуть бредем. "Видно, Божья воля нам погибнуть, не исполню я своего обещания - чем-то согрешил я Господу". И тут вдруг во тьме что-то засияло, и слышим мы - навстречу колокольцы с бубенцами серебряные! Что за диво - тройка. Кони белые, как снег, с гривами золотыми, шеи крутые. Храпят, не стоят. Сани ковровые. На облучке сидит старичок, весь седенький, в тулупе, рукавицах, в шапке с наушниками, а уж вижу, кто! Весело так кричит: "пожалуйте, отец Илиодор! Тпру!". - "Вот диво-то, - говорит. - Садись и ты, Митя!". - "Нет, - говорит старичок, - матушка велела тебя одного привезти, Мите еще не пора". Подсадил я батюшку в сани. В тулуп закутал. С Богом! Разобрал старичок вожжи, как гаркнет, да как свистнет. Взвились кони - только я их и видел. Не то умчались, в вьюге пропали, не то в облако поднялись. Ну, думаю, одному мне не идти. Пошел назад, едва до будки на ветке добрался, согрелся»[102].

При всей своей нарочитой сказочности этот монолог, опубликованный «Саратовским листком», невероятно любопытен. Именуемый «Митей» рассказчик описан как босоногий дородный мужчина, и в нем угадываются черты Василия Ткаченко - того самого, который 18 января сопровождал о.Илиодора от Казанского собора. Тройка, показавшаяся мистически настроенному страннику явлением из потустороннего мира, вполне могла прибыть не навстречу путникам, а следом за ними, из Петербурга. Если где-то и была произнесена фраза «Батюшка, куда вы!», то именно здесь.

Изможденный о.Илиодор покорно садится в сани. Вскоре его видят где-то в окрестностях города едущим почему-то в телеге. Возможно, речь идет об одном и том же экипаже.

Ввиду бушевавшей 18 января «страшной пурги» возвращение о.Илиодора в тот же день выглядит очень вероятным, особенно, если доброжелатели действительно догадались выслать за путником сани. Вернулся он, конечно, не из далекого Чудова и едва ли даже из Саблина. Увязая по колено в снегу, о.Илиодор со своим спутником успел отойти лишь на небольшое расстояние от города, туда, где стояли указанные Василием заводы.

Тем временем на Ярославском подворье царила тревога. После службы в покоях еп.Гермогена собрались его ближайшие единомышленники, среди которых были В.М. Скворцов и С.А. Володимеров. Все они убеждали преосвященного подчиниться Синоду и ехать в ссылку.

Однако преосвященный, накануне говоривший репортерам, что выезжает 19 января, сейчас уже твердо решил добиваться справедливости любой ценой. Для этого, по его мнению, следовало перенести его дело в особую инстанцию - малый собор епископов, не принадлежащих к составу Св.Синода.

Как и прежде, преосв. Гермоген ставил вопрос на принципиальной почве, желая «наметить вехи возрождения строго-церковных начал как в деле управления церковью, так и в частности в деле церковного суда, чтобы создать хоть какой-нибудь луч света среди окаменелых мрачных стен двухсотлетнего синодального управления»[103]. Поэтому он предпочитал скорее подвергнуться репрессиям за сопротивление, чем уступить, и был настроен самым решительным образом.

Говоря о своем намерении просить суда епископов, преосвященный продолжал: «Я буду добиваться этого всеми силами, и предпочту быть заточенным в одиночной камере, чем отступиться от борьбы за чистоту св.православной веры. Я готов на мучение, ибо Господь - мое прибежище и сила»; «Зерно не принесет плода, если не погибнет. И я должен погибнуть, чтобы восстановить для вас древнюю, независимую, святую церковь. И если я себя сохраню, погибнете вы. Этого быть не должно. Пастырь добрый должен душу свою положить за овцы, и я готов на это»[104].

Поэтому еп.Гермоген вновь решил вопреки синодальному указу оставаться в Петербурге и покинуть город «не иначе, как под конвоем жандармов, в одном подряснике и с иконою в руках». «Пусть употребляют насилие над таинством священства, оскорбляют меня, епископа, я пойду пешком, окруженный полицией, имея в руках образ и крест»[105].

Преосв. Гермоген подчеркивал, что борется не за себя, а за церковные интересы. Отрицая личные мотивы, он говорил, что «если Богу будет угодно, он поедет не только в Жировицкий монастырь, но куда понадобится, хотя бы в отдаленную Сибирь»[106].

Впрочем, в глубине души он был глубоко потрясён всем произошедшим. «По словам лиц, посетивших 18 января днем еп.Гермогена, с ним после служения в Ярославском подворье приключился глубокий нервный припадок. Он долго и безутешно рыдал, говоря, что никогда не забудет нанесенной ему обиды»[107].

Владыка находил утешение в непрерывной молитве, подкрепляя ее строжайшим постом. «Молитесь! Молитесь со мной! Мне только и нужна сейчас ваша молитвенная поддержка», - говорил он своим приверженцам. «И все присутствующие стоят на коленях рядом с владыкой и горячо молятся. И как-то странно видеть этих исполненных религиозного экстаза интеллигентных лиц, громко рыдающих перед иконами бок о бок с блаженненьким Митей и братией подворья»[108].

Физические силы вновь покидали еп.Гермогена. Еще утром о.Илиодор говорил: «Владыка, потрясенный последними событиями, чувствует себя сильно нездоровым»[109]. После богослужения преосвященный ответил на уговоры окружающих завтра же выезжать в ссылку: «Не знаю, буду ли до завтра жив»[110]. К вечеру он слёг в постель. Вызванный тибетский врач Бадмаев прибыл около 11 час., констатировал сильное нервное потрясение и предписал больному полный покой. Явившейся после этого толпе сочувствующих было отказано в приёме, за исключением самых близких лиц - брата еп.Гермогена о.Ефрема и блаженного Мити.

Наступил день 19 января, назначенный ранее еп.Гермогеном для своего отъезда, но теперь об этом не могло быть и речи, поскольку больной не мог даже передвигаться без посторонней помощи.

Сторонники владыки убедили его принять нескольких врачей, несмотря на его явное предпочтение услуг Бадмаева. В полдень у постели больного собрался консилиум, определивший нервное расстройство в общей форме и истеро-неврастению, а также предписавший абсолютный покой и перемену климата. Что до Бадмаева, то он отметил улучшение и прогнозировал скорое выздоровление при условии соблюдения прежнего режима.

«Владыка поражает меня и всегда поражал удивительной мощью своей натуры, - рассказывал Бадмаев газетному сотруднику. - Это человек удивительный в смысле физической и нравственной выносливости. Жизнь он ведет истинно подвижническую, что не может, конечно, не отражаться на его здоровье, особенно теперь, когда он сильно потрясен всем случившимся, хотя и сохраняет все время замечательную бодрость мысли. Он все время постится, и никакие мои советы побольше есть для подкрепления сил не помогают»[111].

После консилиума преосвященный отправил на Высочайшее имя и митр. Владимиру телеграммы с просьбой разрешить отсрочку отъезда на несколько дней ввиду болезни, причём в первой телеграмме содержалась ссылка на Бадмаева, лично известного Государю. Однако ссылка не помогла, и ответа вновь не последовало.

Синод рассмотрел просьбу опального епископа в тот же день с 4 час. пополудни. Саблер «сообщил, что настроение высших сфер остаётся резко отрицательным по отношению к еп.Гермогену»[112]. Со своей стороны, оо. члены Синода, по-видимому, заподозрили своего оппонента в симуляции болезни, тем более, что его телеграмма оказалась, как ни в чем не бывало, подписана «Гермоген, епископ Саратовский и Царицынский»[113].

За отсрочку высказались лишь двое – преосв. Никон, на днях собственными глазами убедившийся в болезненности еп.Гермогена, и, конечно, преосв. Серафим.

Им возражал архиеп. Антоний Волынский: «Если я когда-нибудь позволю себе не подчиниться физически велениям Синода и высшей власти, то прошу вас совершенно спокойно связать меня и отправить куда нужно. По отношению к еп.Гермогену, при всем моем к нему уважении как человеку глубокой нравственности, я не могу допустить никаких поблажек. Нужны решительные меры, и чем скорее, тем лучше».

Это мнение восторжествовало, и Синод определил отклонить ходатайство, ссылаясь на то, что предложение о немедленном отъезде еп.Гермогена в Жировицкий монастырь уже утверждено Верховной Властью. Соответствующий указ был вручен опальному епископу в 7½ час. пополудни[114].

Жестокий указ открыл череду скорбей этого злополучного вечера.

В 9 час. вечера явился пристав Суворовского участка. Оказалось, что властям стало известно о возвращении о.Илиодора на Ярославское подворье. Беглеца не выдали, и пристав ушёл ни с чем.

Затем на подворье поодиночке приехали несколько чинов синодальной канцелярии. Они посетили больного епископа, влекомые, очевидно, далеко не чувством сострадания. По-видимому, им было поручено навести на подворье порядок.

В этих целях незваные гости заперли храм Ярославского подворья, чтобы лишить преосвященного возможности служить и, главное, проповедовать. Это было наказание за вчерашнюю откровенную проповедь.

Кроме того, чиновники потребовали немедленного возвращения в Саратовскую епархию свиты еп.Гермогена - двух священников, иеромонаха, иеродиакона, трех протодиаконов и четырех послушников. Времени на сборы им не дали, но позволили попрощаться с владыкой.

Эвакуация была проведена следующим образом: в 11 час. вечера чиновник синодальной канцелярии пригнал к подворью несколько карет, рассадил по ним все 12 человек и доставил их на вокзал прямо к поезду. При епископе остались келейник Фёдор, еще один служка и два диакона из Саратова, вероятно, забытые в суматохе.

Эти манипуляции показали, что Саблер, добиваясь своего, не остановится ни перед чем. «Владыка высказывал опасение, как бы "не вынули из труб вьюшки и не перестали топить печей", выживая его, больного, из Петербурга, "потому что церковь при подворье уже заперли, и людей моих отобрали и выслали»[115].

Однако «некоторым сферам» не понравился жестокий отказ Синода отсрочить отъезд больного архиерея[116]. Поэтому Саблер заинтересовался медицинской стороной вопроса. Явившийся 22 января к больному синодальный врач дал выгодный его начальству отзыв: еп.Гермоген может перенести дорогу[117].

Несколько оправившись от болезни, еп.Гермоген вернулся к своему плану - добиться пересмотра его дела в особой инстанции - и, лежа в постели, стал составлять прошение на Высочайшее имя с просьбой созвать малый собор епископов.

В то же время владыка возобновил приём посетителей. В их числе явился В.В. Розанов, взглядом художника чутко схвативший трагизм положения опального епископа: «Было печально и страшно смотреть на него "в обиде": именно по полному отсутствию в нем тех черт властительства и гордости, какие тоже бывают у епископов … здесь было странно видеть "побитого ребенка", с которым обошлись бесспорно жёстко и грубо»[118].

На Ярославском подворье перебывал целый ряд влиятельных лиц, среди которых была некая таинственная «особа», взявшая на себя миссию - доставить письмо еп.Гермогена «по назначению», то есть, очевидно, Государю. В субботу 21 января «особа» привезла ответ. Содержание не разглашалось, но репортер «Русского слова» каким-то чутьем определил, что владыке предложено подчиниться Синоду в обмен на последующую реабилитацию и новую кафедру[119].

Казалось, маятник вот-вот качнётся в другую сторону. Отмечая благоприятную для опального епископа перемену настроения «сфер», газеты предсказывали крупные перемены в Синоде[120].

Но Саблер успел нанести ответный удар. Утром 21 января обер-прокурор созвал экстренное заседание Синода и предложил выпустить декларацию по делу еп.Гермогена. Она была опубликована на следующий день. Ее последние три абзаца уничтожали надежду опального епископа на пересмотр его дела, отрицая в этом деле судебную и тем более церковно-судебную сторону: «Решение Св.Синода по сему делу, вне всякого сомнения, есть акт не судебный, а высшего административного распоряжения… Какой-либо кары по церковному суду на преосв. Гермогена не наложено. Что касается состоявшегося увольнения его от присутствования в Св.Синоде, то это, по действующему церковному праву, есть исключительно акт Высочайшей воли и Верховной власти, не подлежащий обсуждению какой-либо инстанции, в том числе и собора епископов»[121].

Одновременно Саблер заявил сотруднику «Вечернего времени», ранее тоже ратовавшего за созыв собора по настоящему делу: «Вы хорошо знаете, что я искренний поборник идеи созыва собора, но думается мне, ни о каком специальном соборе говорить не приходится. Дело епископа Гермогена решено окончательно и бесповоротно»[122].

Чуть позже было опровергнуто известие о скорой реабилитации, якобы обещанной преосв. Гермогену[123].

Преосв. Гермоген утверждал, что решил ехать в ссылку «гораздо раньше» дня 22 января, «единственно ради неизменно любимого нашего Государя, чтобы не оскорбить его Царское веление и власть»[124]. «Новое время» называло днем принятия решения об отъезде 21 января[125]. Любопытно, что именно в этот день, по газетным сведениям, преосвященный получил ответ из Царского Села с советом подчиниться распоряжению Синода. Ряд газет связывали согласие владыки с этим письмом.

Однако в Петербурге была популярна иная версия - еп.Гермоген уехал по принуждению администрации, под угрозой физического насилия.

Легенда, увековеченная Труфановым, гласит, что «Государь вызвал Макарова, затопал на него ногами» и стал упрекать его, что он «не выдворяет из Петербурга каких-то ничтожных монахов-бунтовщиков». После чего Макаров якобы решился на следующую уловку: «приказал двум жандармским генералам переодеться в штатское платье, взять Гермогена под руки, посадить в автомобиль и везти на вокзал…»[126].

Во всем этом красочном рассказе верно лишь то, что разрешение применить к еп.Гермогену силу было дано Государем. Без его воли никто никогда не осмелился бы коснуться православного архиерея. В особенности на такой поступок не смог бы решиться министр внутренних дел А.А. Макаров, хорошо знакомый с еп.Гермогеном по прежней саратовской службе и даже обязанный ему за утешение в семейном горе.

Ближайший всеподданнейший доклад Макарова был 18 января, за четыре дня до отъезда преосвященного, следовательно, если бы мифическое топание ногами и имело место, то непосредственного продолжения не получило. На самом деле, по сведениям Коковцева, Высочайшее повеление было передано заочно, через дворцового коменданта ген. В.А. Дедюлина, который утром 22 января сообщил Макарову, что преосв. Гермоген должен выехать в тот же день. «Дедюлин передал при этом, что Государь не допускает более никаких отговорок и, при неповиновении Гермогена, повелел Градоначальнику вывезти его силою». Сопровождавший Дедюлина Саблер предложил командировать к еп.Гермогену двух епископов, чтобы они его уговорили.

По-видимому, Коковцев смягчает краски. Особые полномочия были даны не столько градоначальнику, сколько самому Макарову, и именно на его плечи легла эта щекотливая миссия. Обязанный по долгу присяги повиноваться, министр был готов применить силу. Он решил заставить еп.Гермогена выехать той же ночью на специальном поезде. Весь этот день, следя за ходом переговоров, Макаров держал в уме запасной, насильственный, вариант действий.

Однако вскоре, по хронологии Коковцева - около 1 часа пополудни, в дело вмешался Бадмаев.

Не следует недооценивать эту фигуру. Модный столичный врач с обширной клиентурой в высших слоях общества, он был одним из богатейших людей Петербурга. Таким образом, Бадмаев не имел недостатка ни в средствах, ни в связях.

Ныне, пользуя занемогшего епископа, он угодил в самую гущу событий и не преминул этим воспользоваться. Трудно сказать, чего добивался этот странный человек, уверявший каждую сторону, что действует в ее интересах. Сам он признавал, что исполняет чье-то поручение: «Ко мне обратились с просьбой - содействовать спокойному отъезду епископа Гермогена»[127]. Хорошо известно, что за Бадмаевым стоял Дедюлин, но только ли он?

Узнав о тяготеющей над еп.Гермогеном опасности принудительного отъезда, вероятно, от дворцового коменданта, Бадмаев через него же проник к Макарову и попросил разрешить ему переговоры с опальным архиереем. При этом не ссылался на Дедюлина, действуя якобы «от своего имени»[128]. Собственно говоря, тибетский лекарь имел свободный доступ к своему пациенту и без министерского разрешения, так что речь, очевидно, шла об отсрочке применения силы. Макаров согласился на этот эксперимент.

Известно о нескольких произошедших 22 января попытках уговорить преосв. Гермогена подчиниться, причем каждый раз сообщается о последовавшем его согласии.

По сведениям газет, на Ярославское подворье вновь прибыли архиеп. Назарий Полтавский и еп.Серафим Кишиневский. Настаивая на немедленном отъезде, они недвусмысленно намекнули, «что отныне все распоряжения будут исходить не от Синода, а от светской власти»[129].

Однако сведения о визите двух архиереев опровергнуты, с одной стороны, Коковцевым, а с другой - самим преосв. Гермогеном: «Поименованных епископов у меня не было, и даже по телефону я с ними не беседовал»[130]. По-видимому, газеты впали в заблуждение, прослышав о предложении Саблера.

Остаются два парламентера - Бадмаев и ген. А.В. Герасимов. У Коковцева они фигурируют в этом порядке, но трудно сказать, кто из них появился на Ярославском подворье первым.

Переговоры Бадмаева с владыкой начались вечером, причем ловкий лекарь предусмотрительно умолчал о пославших его лицах: «С 5 час. вечера до 9 час. вечера я его убеждал именем своим, как духовный сын, именем его духовных детей, выехать»[131].

Ничего не добившись, Бадмаев в конце концов послал за блаженным Митей. «…помолились перед образом и, после долгой молитвы, Митя сказал епископу: "Папа от Бога, ты послушай его, уезжай, сейчас же". Тогда только епископ расплакался и согласился ехать»[132].

В тот же день Макаров уполномочил ген.Герасимова склонить еп.Гермогена подчиниться добровольно. Та же просьба излагалась в письме, которое министр вручил своему уполномоченному для передачи владыке.

В своих мемуарах ген.Герасимов предпочел не распространяться о запасном варианте, упоминая лишь, что «поручение пришлось бы выполнять с применением насилия»[133].

Этот пробел восполнил Коковцев, путая только должность уполномоченного лица: «…распоряжение было дано двоякое: на случай упорства, начальнику охранного отделения генералу Герасимову приказано быть у Гермогена к 11-ти часам вечера, с экипажем, посадить Гермогена в него даже силою и отвезти на Варшавский вокзал и поместить в особый вагон, прицепленный к 12-часовому поезду.

В случае же готовности подчиниться, приказано только наблюдать за отъездом и не допускать ослушания в последнюю минуту».

Ген.Герасимов вспоминал, что, будучи лично знакомым с преосв. Гермогеном и глубоко его уважая, попытался уклониться от этого поручения, но Макаров на нём настоял. Неудивительно: министр сам был в таком же положении!

Вероятно, выбор Макарова пал на бывшего начальника охранного отделения с прицелом на запасной вариант действий, требовавший большой ловкости и секретности. Командировка для переговоров не кого-нибудь, а жандарма обнажила серьезность намерений власти. Преосв. Гермоген не мог не почувствовать это.

«Нельзя сказать, чтобы встреча была очень приятная, - продолжает Герасимов. - Епископ был очень взволнован, он, по-видимому, не ждал, что результаты его столкновения с Распутиным будут носить такой характер. Вначале он категорически отказывался подчиниться, предлагая арестовать его и отправить этапным порядком. С большим трудом мне удалось его уговорить, причем я взял на себя обязательство устроить дело так, что всякая видимость ареста будет устранена, что он поедет без какой бы то ни было стражи. "Я даже сам не буду вас сопровождать", - обещал ему я»[134].

Итогом переговоров стало назначение часа, в который еп.Гермогену надлежало прибыть на вокзал.

Кому из многочисленных посетителей Ярославского подворья принадлежала заслуга склонения епископа к послушанию и принадлежала ли она им вообще, как согласовать долгие уговоры еп.Гермогена 22 января с якобы принятым им еще накануне решением ехать в ссылку добровольно, почему и Бадмаев, и ген.Герасимов уговаривали его, так сказать, с нуля, хотя один из них, очевидно, пришёл позже другого и мог воспользоваться плодами его трудов, почему оба переговорщика друг о друге даже не упоминают, - сказать сложно.

Очень вероятно, что владыка не дал определенного согласия никому из своих гостей: из воспоминаний Герасимова видно, что еп.Гермоген остался при своём прежнем намерении покинуть город не иначе как пешком, под конвоем и т.д. Но мнение владыки никого не интересовало. Его бы всё равно выпроводили.

Как бы то ни было, около 8 час. вечера Бадмаев доложил Макарову о согласии епископа, а в девятом часу уже велись сборы к отъезду.

Преосвященный «жаловался по временам, что его бросает в жар, и как бы сомневался, будет ли у него достаточно сил для поездки»[135].

За час до отъезда два десятка приверженцев отправились на Варшавский вокзал с вещами. С преосвященным оставались только близкий к нему Н.А. Чернышев (переводчик по версии Бадмаева и купец по версии Труфанова), Бадмаев, Митя и «два монаха»[136], под которыми, вероятно, подразумеваются келейник и диакон, которым предстояло выехать днем позже. Через полчаса к подворью прибыл наряд полиции и пристав Суворовского участка.

Случайно зашедший в это время навестить еп.Гермогена член Государственной думы В.Н. Львов с удивлением обнаружил в резиденции целую группу посторонних лиц - в подъезде двое «странных господ в шубах и шапках», наверху «местный полицейский пристав в форме, еще несколько штатских "господ" и какой-то чиновник - не разобрал, министерства ли внутренних дел или Св.Синода».

- Как вы думаете, должен ли я уехать из Петербурга? - спросил преосвященный своего гостя. - А то, пожалуй, еще с жандармами выволокут.

Отсюда видно, что даже в эту минуту владыка еще колебался, но его прежнее желание быть именно что выволоченным жандармами угасало.

Будучи сторонником отъезда, Львов дал совет в этом смысле. Однако гость был поражен обстановкой, в которой вёлся разговор, - пристав и штатские «господа» стояли возле открытой двери и всё слышали, а чиновник фамильярно шептал владыке что-то на ухо[137]. Обстановкой, подозрительно похожей на арест.

Как ни странно, другие очевидцы отъезда – кн. М.Н. Волконский и Бадмаев – всех этих лиц не заметили, настаивая, что еп.Гермоген выехал совершенно частным порядком, «кругом автомобиля было пусто»[138]. Но первый из них был, вероятно, в числе группы, уехавшей на вокзал, а полиция явилась позже. Таким образом, Львову как свидетелю противостоит только заядлый сказочник Бадмаев. Памятуя, как синодальные чиновники хозяйничали на подворье вечером 19 января, запирая храм и изгоняя духовенство, трудно поверить в искренность этих уверений.

Шестиместный мотор, принадлежащий Бадмаеву, подъехал в 11 час. 25 мин. Кроме владельца и преосвященного, сюда сели Митя, Чернышев и, возможно, синодский чиновник. Мотор с полицейскими чинами выехал следом за бадмаевским.

Тем временем на Варшавском вокзале вместе с двумя-тремя десятками провожавших ожидал ген.Герасимов, уже договорившийся с начальником жандармского управления Северо-Западных железных дорог генерал-майором Соловьёвым, «что как раз в этот день он выедет якобы для служебных ревизий по дороге и возьмет в свой служебный вагон епископа Гермогена»[139].

Прибывшего владыку провели в парадные комнаты, где он обратился к своим приверженцам с кратким словом. «Несколько окрепнув, сегодня выезжаю к месту своей ссылки ради послушания воле Божией и по отношению к внешней власти исключительно ради своего неизменно любимого Государя. А врагов церкви из некоторых представителей власти духовной и светской будет судить Бог»[140].

Быстро проведенный Герасимовым в приготовленный салон-вагон, преосвященный увидел, что попал в ловушку, - в вагоне находилась целая группа жандармов во главе с Соловьёвым. Вот что на языке генерала означало «без какой бы то ни было стражи».

«Когда Гермоген вошел в вагон и увидел там Соловьёва и сопровождавших его жандармов, то он пришел в ярость и начал упрекать меня в том, что я не сдержал своего слова и отправлю его под конвоем жандармов»[141]. Наотрез отказавшись ехать в такой компании, преосвященный был готов вернуться на свое подворье.

Пришлось ген.Соловьёву с самым невинным видом уверять, что ради спокойствия владыки он готов отложить свою командировку. При поддержке Бадмаева и Герасимова генерал так правдоподобно изобразил это намерение, что еп.Гермогену стало совестно и он сам попросил Соловьёва не менять планов: «Вы ведь хороший человек, поезжайте, как хотели ехать»[142].

Вместе с еп.Гермогеном и его келейником в вагоне поместились Соловьёв со своими помощниками и синодский чиновник.

Когда преосвященный выглянул из окна, чтобы последний раз благословить своих приверженцев, платформа кишела полицией и жандармами, не позволявшими никому приближаться к вагону.

Бадмаев вернулся героем и был вознагражден благосклонностью монархистов: «После случая с владыкой, после того как владыка уехал с таким почётом, они все меня благодарили»[143]. В свою очередь, дворцовый комендант на следующий день «очень сердечно и благожелательно» к Бадмаеву побеседовал «со своим Хозяином», выразив затем ловкому лекарю благодарность за «чисто проведенное» дело[144].

Сразу же после отъезда преосв. Гермогена в газетах стали появляться сведения об уговорах, полицейских чинах, Соловьёве и т.д. В.Н. Львов, рассказав репортерам о том, что видел на подворье, прямо подытожил: «Впечатление у меня такое получилось, что говорить о добровольном отъезде нельзя»[145].

В свою очередь, сподвижники преосв. Гермогена поспешили заявить, что никакого давления на него не было и он сам покорился Высочайшей воле. Особенно усердствовал Бадмаев, гордившийся оказанной властям услугой и не желавший делить эту честь с жандармами.

Легенду о добровольном отъезде поддержал сам преосвященный, по телеграфу опровергнув сведения о визите к нему двух епископов: «Выехал я, решив это гораздо раньше, единственно ради неизменно любимого нашего Государя, чтобы не оскорбить его Царское веление и власть»[146].

На самом деле обстановка отъезда еп.Гермогена красноречиво свидетельствует о том, что он сопротивлялся до последней минуты. Правда, с жандармами его все-таки не выволокли, но вместо физического насилия, к которому он готовился, употребили нравственное. Надо отдать должное властям: они сумели избежать скандала, но какой ценой!

Вероятно, приверженцы еп.Гермогена отрицали очевидное потому, что не желали портить его отношения с Государем, надеясь на скорый пересмотр дела. Соответствующую надежду владыка выразил в той же телеграмме[147].

Душевное состояние еп.Гермогена отражено в другом его послании, 24 января: «Воистину слава Богу за все. Душой молюсь. Нисколько не скорблю в настоящем положении. Утолите молитвой свою скорбь, утешьтесь, совершается святейшая Божия воля. Благодарно покоряюсь ей»[148].

Тем временем, власти сбивались с ног, разыскивая о.Илиодора. Его искали во всех четырех губерниях, по которым он якобы шел, - Петербургской, Новгородской, Тверской и Московской. Искали на Николаевской железной дороге, досматривая все поезда, шедшие из Петербурга, и на проселочных дорогах. К поискам были привлечены жандармы, сыскные агенты, урядники и стражники. За поимку беглеца жандармским чинам была обещана денежная награда.

Вопреки уверениям «Нового времени», что администрация не намерена применять к о.Илиодору насильственных мер[149], директор Департамента полиции предписывал следующее: «в случае обнаружения в пути иеромонах подлежит без лишней огласки и шума аресту, отправлению [в] отдельном вагоне под наблюдением переодетых жандармов [в] распоряжение владимирского губернатора»[150].

Независимо от сего розыски велись и газетными сотрудниками, причем некоторые из них пустились в погоню на автомобилях. «…редакторы газет мобилизовали всю сотрудническую армию на поиски Илиодора…» - не без гордости вспоминал Труфанов[151].

Все усилия оказались напрасны. О.Илиодора нигде не было. Прошёл даже слух, что он где-то по пути замёрз насмерть, но в это никто не поверил.

Несколько дней весь Петербург говорил только об этом таинственном исчезновении, и «печать трещала о пропавшем иноке до одурения». «Чрезвычайный интерес к судьбе Илиодора проявляют видные сановники, члены Государственного совета, депутаты, военные, духовенство, - писало «Утро России». - Справки наводятся во всех направлениях, и отовсюду ответ один и тот же - об Илиодоре нет никаких сведений»[152].

Даже Меньшиков готов был изменить свой взгляд на иеромонаха, вдруг показавшегося ему в этот миг «искренней и крупной фигурой». «Ну, думаю: а что если я ошибаюсь, а что если это человек с большой душой? Он ведь из казаков, т.е. из той же породы, из которой выходили когда-то великие авантюристы»[153].

Пока легковерные петербуржцы беспокоились о судьбе о.Илиодора, хорошо знакомые с его выходками лица чувствовали, что разыгрывается не трагедия, а фарс. Фельетонист «Саратовского вестника» проницательно писал: «…в это время смиренный инок сидит где-нибудь в том же Петербурге, и на губах его змеится лукавая усмешка:

- Ну и простофили.

И я думаю, что те, кто ищет Илиодора, действительно простофили. Поверили вздору и попались на удочку»[154].

Так и было. О.Илиодор сидел почти в самом Петербурге, наслаждаясь поднятым шумом: «Читал газеты, как меня полиция и газетные сотрудники искали»[155].

По его словам, первые два дня он скрывался на Ярославском подворье, «спрятавшись в дальние комнаты»[156]. Таким образом, речь идет о 18 и 19 или, что вероятнее, 19 и 20 января.

Однако место его пребывания вскоре было раскрыто. Вечером 19 января распространился слух о его возвращении, на подворье нагрянул пристав. Очевидно, этот визит вкупе с последовавшей той же ночью эвакуацией саратовского духовенства показал, что о.Илиодору находиться здесь небезопасно.

Скорее всего, он покинул подворье в ночь на 21 января. Именно тогда он последний раз в жизни видел еп.Гермогена, пообещавшего ему «выбраться из Петербурга не иначе, как под конвоем жандармов, в одном подряснике и с иконою в руках»[157].

Уезжал о.Илиодор тайком, загримированный, в костюме странника. Впрочем, сам Труфанов предпочел опустить эти подробности: «А меня в это время Гермоген, Родионов и Митя переодели в чье-то старое пальто. Посадили в каретнике на извозчика и ночью перевезли во дворец доктора тибетской медицины П.А. Бадмаева»[158].

Бадмаев жил в роскошном двухэтажном особняке с причудливой башенкой, за городом, между Удельной и Лесным, на Поклонной горе. Здесь, по словам Труфанова, он прятался пять дней.

Прячась от властей, о.Илиодор намеревался вернуться в свою крепость и там «засесть с народом в монастыре». Позже Труфанов уверял, что предполагал «открыть бунт против Распутина»[159], еще позже писал уже о «восстании против абсолютизма»[160], но покамест он едва ли оперировал такими понятиями. Он хотел всего лишь повторить прошлогодний опыт, испытав в деле новенькие катакомбы.

«[По] сведениям из монастыря иеромонах Илиодор должен приехать, не останавливаясь ни перед чем; допускается возможность выхода из поезда раньше и приход переодетым пешком», - докладывали царицынские жандармы[161].

Рассматривались разные способы маскировки. Друзья предлагали загримироваться, окрасить волосы в рыжий цвет, но о.Илиодор отказался: должно быть, пожалел свои роскошные кудри.

Тем временем власти приняли меры против возвращения о.Илиодора. Жандармы установили наблюдение на станциях Козлов и Поворино, а также на подъездах к Царицыну. Следует прибавить к этому описанные выше розыски беглеца по Николаевской железной дороге, а также учрежденное на Николаевском вокзале особое дежурство 8 жандармов, знавших иеромонаха в лицо. Отсюда видно, что железная дорога была закрыта для о.Илиодора. Иным же путем преодолеть полторы тысячи верст по январским сугробам было ему не под силу. Невозможно было долго укрываться и в Петербурге, где велись розыски.

Таким образом, о.Илиодор оказался в безвыходном положении. Здесь-то и вмешался хитроумный тибетский лекарь.

Случайно или намеренно заполучив о.Илиодора, Бадмаев оказался хозяином положения. Ввиду этого он задумал облагодетельствовать еще и бедного иеромонаха, вслед за его архиереем.

Но прежде всего следовало убедиться, что о.Илиодор не испортит игру. Последовала трогательная сцена, описанная Труфановым так: «Он поставил меня перед иконой Успения Божией Матери, упал на колени, горько заплакал, обнял меня и спросил: "Не пойдете ли вы когда-либо против Царя?". Я ответил: "Никогда". Он сказал: "Молодец... Я завтра же начну хлопотать о твоем (может быть, он сказал и о "вашем") помиловании"»[162].

Проводив преосв. Гермогена в Жировичи, Бадмаев на следующий день обратился к Дедюлину с любопытным письмом.

Щеголяя рассуждениями «с государственной точки зрения», Бадмаев писал, что репрессии против таких «фанатиков веры», как еп.Гермоген и о.Илиодор, только усугубят положение, поэтому необходимы «кроткие меры». С этими целями автор письма откровенно навязывал правительству свои услуги. «Если вы поручите мне дело Илиодора, я сделаю его полезным человеком», - обещал он.

Бадмаев брался найти о.Илиодора и убедить его добровольно выехать в ссылку, предложив следующую сделку: «разрешите мне обещать ему, что его вернут в Царицын, если он благоразумно будет вести себя на новом месте, и не будет над ним даже негласного наблюдения, ибо он подозрителен, дать ему возможность писать в Царицын и телеграфировать успокаивающим образом, чтобы там никто его именем не учинял беспорядка».

Окрыленный успехом в деле епископа, Бадмаев спешил «устроить все по горячим следам Гермогена» и повторить свой успех[163].

«Государственные» рассуждения тибетского лекаря не встретили одобрения у его адресата. «По вопросу об Илиодоре я не убеждён доводами вашего письма и святости, истинной преданности царю и делу спокойствия России Илиодора не верю, - ответил Дедюлин. - Это человек, дошедший до точки самофанатизма. Жить без скандала и без того, чтобы привлекать на себя общественное внимание, он не может. Полезным теперь его сделать нельзя, он будет всегда вреден при нормальной, так называемой мирной обстановке государства». Однако из ответного письма не видно, чтобы его автор отказывался принять навязываемые ему услуги[164].

Параллельно Бадмаев начал сложную игру против Григория. Однако трудно разделить уверенность о.Илиодора, что это делалось ради него.

По своему обыкновению, Труфанов приписал инициативу себе: «Так как Государь Император очень уважал этого потомка тибетских князей, то я со слезами просил его ехать к Царю и объяснить, в чем дело»[165], то есть раскрыть якобы клевету Григория на еп.Гермогена и о.Илиодора. Бадмаев отказался, соглашаясь действовать только через посредников.

Очевидно, в связи с этим планом о.Илиодор телеграфировал брату Александру в Царицын, прося привезти письма Царской семьи Григорию, хранившиеся у иеромонаха с 1909 г. Судя по тому, что Александр взял отпуск 24 января[166], телеграмму следует датировать этим же или предыдущим днем.

Затем, в ночь на 25 января, Бадмаев передал о.Илиодору предложение Дедюлина составить записку о Григории. «Наскоро и сонный»[167], иеромонах за три часа набросал ту скандальную историю, которая потом легла в основу его книги. Труфанов утверждал, что писал только для Государя, но в тексте самой записки и особенно дополнений к ней слишком много фактов о самом царе, о которых не было нужды ему же сообщать.

Совпадение или нет, но именно на следующий день после передачи Бадмаеву этой записки о.Илиодор оказался в руках жандармов.

Сначала в Петербнурге прошел слух, что о.Илиодор был обнаружен полицией и арестован в присутствии Бадмаева. Но затем они оба опровергли эти сведения. «В четверг вечером я совершенно добровольно и охотно отдался в руки тех, кто неутомимо меня по всей России искал, - писал о.Илиодор. - Если бы я знал, что меня так беспокойно искали, то на первый же день путешествия объявился бы»[168].

Поведение иеромонаха и сам он, и Бадмаев объясняли настояниями преосв. Гермогена, который перед отъездом передал ему письмо с советом подчиниться властям. После этого о.Илиодор, по словам Бадмаева, принял решение отправиться в ссылку: «Иеромонах, читая письмо епископа, видимо сильно волновался, а затем он расплакался. После нескольких минут молчания он заметил: "Хорошо... Я согласен ехать"»[169].

Эта версия страдает существенным изъяном: преосвященный уехал в ночь на 23 января, а о.Илиодор сдался 26 января. Если бы он действительно бродил по Новгородской и Тверской губерниям, то задержка была бы понятна, но иначе выходит, что Бадмаев вез это письмо с Васильевского острова на Удельную целых три дня!

Какие еще обстоятельства могли повлиять на решение о.Илиодора? Несомненно, Бадмаев, как и намеревался, сделал попытку склонить его к послушанию, обещая взамен помилование: «Гермоген уже теперь около царского сердца сидит. И вы там будете, если поедете»[170]. Хитрый лекарь уверял иеромонаха, что его путь в Царицын лежит через Флорищеву пустынь.

Наконец, Труфанов наряду с бадмаевской приводит и собственную версию своего отъезда: «Когда же я узнал, что [царицынский] монастырь закрыт и по всем дорогам, ведущим в Царицын, поставлены караулы следить за мною, тогда я открылся властям»[171].

Решение ехать в ссылку было принято о.Илиодором 26 января в 2 часа дня, в убежище на Удельной. Затем они расстались, условившись встретиться в половине первого ночи на городской квартире врача на Суворовском проспекте. После этого о.Илиодор направился в город, где «сам, добровольно, заявился властям», предлагая выехать в ссылку под условием путешествия без полицейского надзора. Это было обещано[172].В назначенное время о.Илиодор и Бадмаев встретились на квартире последнего, сели в автомобиль и вдвоем приехали на Николаевский вокзал, где их ждали Аполлон и начальник Петербургского жандармско-полицейского управления железных дорог полк. П.И. Фурс.

Здесь выяснилось, что ехать без надзора для о.Илиодора так же невозможно, как ранее для еп.Гермогена. «Не успел я войти в вагон поезда, как из этого вагона выгнали всех вольных пассажиров, а их места заняли жандармы»[173]. В этом приятном обществе братья Труфановы покинули город в 12 ч. 50 м.

Отъезд о.Илиодора, как и преосв. Гермогена, сопровождался краткой газетной кампанией. Бадмаев оспаривал два факта, просочившиеся в печать, - 1) вместо паломничества иеромонах прятался у него на Удельной и 2) отъезд происходил при участии жандармов и агентов полиции.

Чтобы отвести от себя подозрения, Бадмаев принялся отстаивать легенду о паломничестве, которую тщательно разработал и наполнил подробностями. «О.Илиодор ушел из Петербурга пешком, - заявил лекарь сотруднику «Нового времени», - и все разговоры о том, что он жил у меня на Удельной, тенденциозная ложь»[174]. Увидал же Бадмаев иеромонаха будто бы лишь в день отъезда: «Вчера, около двух часов дня, - продолжает г.Бадмаев, - ко мне на Удельную явился иеромонах Илиодор. Он казался бодрым, тяжелое скитание в морозные дни, отсутствие средств и все перенесенные лишения на нем совершенно не отразились. Он вышел ко мне, как всегда, спокойный, с улыбкой на лице»[175]. Откуда же о.Илиодор к нему «вышел»? Очевидно, не с улицы, а из комнаты, в которой прятался!

Во втором интервью, данном на следующий день, Бадмаев отрицал какое бы то ни было вмешательство властей в судьбу иеромонаха и даже надзор за ним и в паломничестве, и при отъезде. «На Николаевском вокзале не было ни одного лица, которое напоминало бы об агенте, приставленном смотреть за о.Илиодором». Жандармский полковник Фурс не в счет, потому что «он совершенно не знал, что купе приготовлено для отца Илиодора»[176].

Так закончилось знаменитое дело епископа Гермогена, наглядно продемонстрировавшее язвы синодального периода.

Рассматривая каноническую сторону увольнения саратовского архиерея, «Московские ведомости» указывали на несоблюдение ряда церковных правил: во-первых, судить епископа должен только собор, а во-вторых, «Св.Синод был стороной в том самом деле, в котором явился и судьей»[177].

Группа мирян, подписавших знаменитое письмо в защиту опального архипастыря, отмечала нарушение правила 74 свв. апост.: «Епископ, от людей вероятия достойных обвиняемый в чем-либо, необходимо сам должен быть призван епископами; и аще предстанет и признается, или обличен будет: да определится епитимия». Однако преосв. Гермогену не предоставили возможности дать свои объяснения ни в первый раз, ни во второй. «Его приговорили заочно в то время, когда он тут же, в столице, совершал богослужение. Это ли не соблазн?»[178].

Впрочем, о канонах говорить не приходилось, поскольку меры против еп.Гермогена родились не в Синоде. Все решения высшей духовной власти по этому делу начинались с того, что Саблер объявлял Высочайшую волю, ставя членов Синода перед фактом.

Сложно сказать, насколько добросовестно обер-прокурор транслировал эту волю. Сам он отрицал личное вмешательство и личные мотивы: «Я бы хотел сказать по поводу всевозможных толков, что меня напрасно называют каким-то диктатором. Я исполнил свой долг, подчиняясь верховной власти. … Удаление еп.Гермогена на покой совершенно напрасно считают актом какой-то мести. Ничего подобного ни у меня, ни у членов Синода, конечно, и в уме не было»[179]. Однако трудно отделаться от впечатления, что Саблер стремился расправиться с врагом поскорее, да похлеще.

Усматривая в действиях Саблера «запальчивость личной неприязни», В.В. Розанов писал: «Тут что-то и не государственное, и не мудрое; не говорим о христианском и церковном отношении. Церковь могла бы только "закрыть лицо от стыда" при виде манипуляций русского обер-прокурора. … И довелось же Владимиру Карловичу навести такую напасть на православного архиерея»[180].

О мотивах Государя судить еще сложнее, чем об обер-прокурорских. Коковцев приписывает ему озлобление против обидчиков Григория, давая это объяснение со слов того же Саблера. Заочные увольнения без указания причин были во вкусе Императора. Во всяком случае, полагаю, он допустил ошибку, отказывая еп.Гермогену в аудиенции и судя о нём по докладам своего «засоренного ока».

Одну из главных ролей в январских событиях сыграл Бадмаев. Возможно, если бы не его назойливое желание услужить правительству, оба сосланных лица остались бы в Петербурге, и почитатели владыки рано или поздно устроили бы ему встречу с Государем.

Хотя печать сразу объявила дело еп.Гермогена победой Распутина, правильнее было бы говорить о победе Саблера и Бадмаева, чьими совместными усилиями совершилась двойная ссылка саратовского архиерея и царицынского проповедника.

[1]Государственный архив Волгоградской области (далее - ГАВО). Ф.6. Оп.1. Д.303. Л.63 об. Речь о.Илиодора 10 января 1912.

[2] Бывший иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов). Святой черт. Записки о Распутине. М., 1917. С.144.

[3] Саратовский вестник. 21 февраля 1912.

[4] Коковцев В.Н. Из моего прошлого. Т.2. Париж, 1933. С.28.

[5] Цит. по: Фомин С.В. «Ложь велика, но правда больше…». М., 2010. С.44.

[6] Телеграмма еп. Гермогена // Новое время. 15 января 1912; К увольнению еп.Гермогена // Там же. 13 января 1912.

[7] Телеграмма еп. Гермогена //Там же. 15 января 1912.

[8] Еп. Гермоген и дела церковные (Беседы) // Там же. 21 января 1912.

[9] Саратовский листок. 22 января 1912.

[10] В Таврическом дворце об еп. Гермогене // Саратовский листок. 21 января 1912; Саратовский вестник. 18 января 1912.

[11]За кулисами царизма (Архив тибетского врача Бадмаева). Л., 1925. С.11.

[12] См. беседу со знатоком вопроса членом Г.Думы В.Н.Львовым (Еп. Гермоген и дела церковные (Беседы) // Новое время. 21 января 1912.

[13] Святой черт. С.144.

[14] К увольнению еп. Гермогена // Саратовский вестник. 17 января 1912; Ответ еп.Гермогена Синоду // Саратовский листок. 15 января 1912.

[15] К увольнению еп. Гермогена // Саратовский вестник. 17 января 1912.

[16] Святой черт. С.144.

[17] К увольнению еп. Гермогена // Саратовский вестник. 17 января 1912.

[18] Беседа с еп. Гермогеном //Там же. 12 января 1912.

[19] М. П-ий. Епископ Гермоген о своем увольнении // Новое время. 12 января 1912.

[20] Беседа с еп. Гермогеном // Саратовский вестник. 12 января 1912.

[21]Там же.

[22] ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.303. Л.60; Святой черт. С.144.

[23] ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.303. Л.63 об.

[24]Там же. Д.304. Л.1в; Там же. Д.303. Л.63 об., 65; Саратовский вестник. 15 января 1912.

[25] Святой черт. С.144; Саратовский вестник. 15 января 1912.

[26] ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.303. Л.64.

[27] Официальное сообщение о деле еп. Гермогена // Новое время. 22 января 1912.

[28] Ответ еп.Гермогена Синоду // Саратовский листок. 15 января 1912.

[29]Там же.

[30] К увольнению еп.Гермогена // Саратовский вестник. 17 января 1912.

[31] Саратовский листок. 18 января 1912.

[32] Еп. Гермоген и дела церковные (Беседы) // Новое время. 21 января 1912.

[33] Розанов В. Посещение преосв. Гермогена // Там же. 22 января 1912.

[34] Саратовский листок. 18 января 1912.

[35] Новое время. 11 января 1912; К увольнению еп. Гермогена // Там же. 13 января 1912.

[36] Саратовский вестник. 19 января 1912.

[37] Телеграмма иером. Илиодора // Царицынский вестник. 18 января 1912.

[38] Друг. Опять о.Илиодор... // Царицынская мысль. 15 января 1912.

[39] Святой черт. С.139-143.

[40] К увольнению еп.Гермогена // Саратовский вестник. 17 января 1912.

[41] Там же.

[42] Меньшиков М. Поменьше бы шуму // Новое время. 17 января 1912.

[43]Он же. Распутица в церкви // Там же. 14 января 1912.

[44] К увольнению еп. Гермогена // Саратовский вестник. 17 января 1912.

[45]Там же.

[46] Саратовский листок. 15 января 1912; Саратовский вестник. 15 января 1912.

[47] Святой черт. С.170.

[48] Цит. по: Мраморнов А.И. Церковная и общественно-политическая деятельность епископа Гермогена (Долганова, 1858-1918). Саратов, 2006. С.286.

[49]Там же.

[50] К увольнению еп.Гермогена // Саратовский листок. 18 января 1912.

[51] Святой черт. С.147.

[52]Там же.

[53] К увольнению еп. Гермогена // Саратовский листок. 18 января 1912. По-видимому, вместо «понять» должно быть «принять».

[54] Цит. по: Мраморнов А.И. Ук. соч. С.286.

[55]Там же.

[56] Саратовский вестник. 19 января 1912.

[57] Телеграмма иером. Илиодора // Царицынский вестник. 18 января 1912.

[58] Официальное сообщение о деле еп.Гермогена // Новое время. 22 января 1912.

[59] Заявление еп. Гермогена // Саратовский листок. 20 января 1912.

[60] М. П-ий. К делу еп. Гермогена // Новое время. 17 января 1912.

[61] Святой черт. С.146-147.

[62] Саратовский листок. 19 января 1912.

[63] Саратовский вестник. 19 января 1912.

[64] Святой черт. С.146-147.

[65] Саратовский листок. 19 января 1912.

[66] Коковцев В.Н. Ук. соч. С.28.

[67] Увольнение еп. Гермогена и ссылка Илиодора // Саратовский вестник. 20 января 1912.

[68] Святой черт. С.147-148.

[69] Официальное сообщение о деле еп.Гермогена // Новое время. 22 января 1912.

[70] С.Г. Непонятый пастырь // Речь. 20 ноября 1911.

[71]Российский государственный исторический архив. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 д. Л.159.

[72] Святой черт. С.148.

[73] Саратовский вестник. 22 января 1912.

[74] Ткачуков М. Саратовцы об увольнении еп.Гермогена // Саратовский вестник. 20 января 1912.

[75] Коковцев В.Н. Ук. соч. С.28.

[76]Там же.

[77] Саратовский листок. 18 января 1912.

[78] Увольнение еп.Гермогена и ссылка Илиодора // Саратовский вестник. 20 января 1912.

[79] М. П-ий. Еп. Гермоген и иером. Илиодор // Новое время. 19 января 1912.

[80] Увольнение еп. Гермогена и ссылка Илиодора // Саратовский вестник. 20 января 1912; Заявление еп.Гермогена // Саратовский листок. 20 января 1912.

[81] М. П-ий. Еп. Гермоген и иером. Илиодор // Новое время. 19 января 1912.

[82]Там же.

[83] Саратовский листок. 21 января 1912. Под «еретиками» подразумеваются английские епископы, посетившие в те дни Россию в составе большой делегации.

[84] М. П-ий. Еп. Гермоген и иером. Илиодор // Новое время. 19 января 1912.

[85]Там же.

[86] Святой черт. С.149.

[87]Там же. С.171.

[88] Меньшиков М. Провинциальный трагик // Новое время. 1 апреля 1912.

[89] Увольнение еп.Гермогена и ссылка Илиодора // Саратовский вестник. 20 января 1912.

[90] Еп.Гермоген и иером.Илиодор // Там же. 21 января 1912.

[91] Письмо о.Илиодора [Бадмаеву] // Новое время. 2 февраля 1912.

[92] М. П-ий. Епископ Гермоген и иером.Илиодор // Там же. 20 января 1912.

[93] ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.304. Л.24.

[94] Н. М-в. Паломничество иер. Илиодора // Новое время. 28 января 1912; П.М. Подробности об отъезде иер. Илиодора // Там же. 29 января 1912; Там же. 31 января 1912.

[95]Там же. 19 января 1912.

[96] Саратовский листок. 4 февраля 1912.

[97] Саратовский вестник. 22 января 1912.

[98] Саратовский листок. 4 февраля 1912.

[99] Святой черт. С.149.

[100] Саратовский вестник. 20 января 1912.

[101] Саратовский листок. 4 февраля 1912.

[102] А у. Пестрядь // Там же. 31 января 1912.

[103] А.В.Н. Из беседы с еп.Гермогеном // Новое время. 22 января 1912.

[104] М. П-ий. Еп.Гермоген и иером. Илиодор // Там же. 19 января 1912.

[105] Святой черт. С.150; За кулисами царизма. С.3.

[106] А.В.Н. Из беседы с еп.Гермогеном // Новое время. 22 января 1912.

[107] Еп.Гермоген и иером.Илиодор // Саратовский вестник. 21 января 1912.

[108] М. П-ий. Еп.Гермоген и иером.Илиодор // Новое время. 19 января 1912.

[109] Цит. по: Фомин С.В. Ук. соч. С.38.

[110] Еп.Гермоген и иером.Илиодор // Саратовский вестник. 21 января 1912.

[111] О болезни еп.Гермогена // Саратовский листок. 22 января 1912.

[112] Еп.Гермоген и иером.Илиодор // Саратовский вестник. 22 января 1912.

[113]Там же.

[114] М. П-ий. Епископ Гермоген и иером. Илиодор // Новое время. 20 января 1912; Еп.Гермоген и иером.Илиодор// Саратовский вестник. 22 января 1912.

[115] Розанов В. Посещение преосв.Гермогена // Новое время. 22 января 1912.

[116] Новая просьба еп.Гермогена // Саратовский листок. 21 января 1912.

[117] Мраморнов А.И. Ук. соч. С.291.

[118] Розанов В. Посещение преосв.Гермогена // Новое время. 22 января 1912.

[119] Участие в судьбе еп.Гермогена // Саратовский листок. 25 января 1912.

[120] Саратовский вестник. 21 января 1912; Там же. 22 января 1912; Участие в судьбе еп.Гермогена // Саратовский листок. 25 января 1912.

[121] Официальное сообщение о деле еп.Гермогена // Новое время. 22 января 1912.

[122] Сообщение В.К.Саблера // Саратовский листок. 22 января 1912.

[123] Саратовский вестник. 26 января 1912.

[124] Телеграмма еп.Гермогена // Новое время. 28 января 1912.

[125] Отъезд еп.Гермогена //Там же. 23 января 1912.

[126] Святой черт. С.151.

[127] За кулисами царизма. С.11.

[128]Там же. С.5.

[129] Еп.Гермоген и иером. Илиодор // Саратовский вестник. 26 января 1912; Иг.Дамаскин (Орловский). Епископ Гермоген (Долганев). М., 2010. С.150.

[130] Телеграмма еп.Гермогена // Новое время. 28 января 1912.

[131] За кулисами царизма. С.3, 5.

[132]Там же. С.3.

[133] Герасимов А.В. На лезвии с террористами // «Охранка»: Воспоминания руководителей охранных отделений. Т.2. М., 2004. С.332.

[134]Там же.

[135]Кн. М.Н.Волконский. К отъезду еп.Гермогена (Письмо в редакцию) // Новое время. 24 января 1912.

[136] За кулисами царизма. С.5.

[137] Еп.Гермоген и иером. Илиодор // Саратовский вестник. 28 января 1912.

[138] За кулисами царизма С.5.

[139] Герасимов А.В. Ук. соч. С.332.

[140] Отъезд еп.Гермогена // Новое время. 23 января 1912.

[141] Герасимов А.В. Ук. соч. С.332.

[142] Еп.Гермоген и иером.Илиодор // Саратовский вестник. 26 января 1912; За кулисами царизма С.4.

[143]Там же.

[144]Там же. С.5.

[145] Еп.Гермоген и иером.Илиодор // Саратовский вестник. 28 января 1912.

[146] Телеграмма еп.Гермогена // Новое время. 28 января 1912.

[147]Там же.

[148]Еп.Гермоген и иером.Илиодор // Саратовский вестник. 28 января 1912. №23.

[149] М.П-ий. Епископ Гермоген и иером.Илиодор // Новое время. 20 января 1912; Еп.Гермоген и иером.Илиодор // Там же. 21 января 1912.

[150]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.304. Л.12.

[151] Святой черт. С.149.

[152] Меньшиков М. Провинциальный трагик // Новое время. 1 апреля 1912; Еп.Гермоген и иером.Илиодор // Саратовский вестник. 22 января 1912.

[153] Меньшиков М. Провинциальный трагик // Новое время. 1 апреля 1912.

[154] Чужой. Где он? // Саратовский вестник. 26 января 1912.

[155] Святой черт. С.150.

[156] Цит. по: Цит. по: Фомин С.В. Ук. соч. С.62; Святой черт. С.149.

[157]Там же. С.150.

[158]Там же. С.149.

[159]Там же. С.150.

[160]The mad monk of Russia Iliodor. Life, memoirs and confessions of Sergei Michailovich Trufanoff (Iliodor). New York, 1918. P.245.

[161] ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.304. Л.20.

[162] Цит. по: Фомин С.В. Ук. соч. С.62.

[163] За кулисами царизма. С.3-5.

[164]Там же. С.5-6.

[165] Цит. по: Фомин С.В. Ук. соч. С.62.

[166] ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.304. Л.50.

[167] За кулисами царизма. С.6.

[168] Письмо о.Илиодора [Бадмаеву] // Новое время. 2 февраля 1912.

[169] Н.М-в. Паломничество иер.Илиодора // Там же. 28 января 1912.

[170] Святой черт. С.151.

[171]Там же. С.150.

[172]Там же. С.171.

[173]Там же. С.171.

[174] П.М. Подробности об отъезде иер.Илиодора // Новое время. 29 января 1912.

[175] Н.М-в. Паломничество иер.Илиодора // Там же. 28 января 1912.

[176] П.М. Подробности об отъезде иер.Илиодора // Там же. 29 января 1912.

[177] Цит. по: Саратовский вестник. 22 января 1912.

[178] Цит. по: Голос мирян // Новое время. 26 января 1912.

[179] Сообщение В.К.Саблера // Саратовский листок. 22 января 1912.

[180] Розанов В. Посещение преосв. Гермогена // Новое время. 22 января 1912.