Кто ждёт перемен?

Источник: блог автора

 

(...) Когда сегодня склоняют цоевские «Перемены», называя их чуть ли не гимном Перестройки, не понимают главного: песня эта глубоко метафизична, и речь в ней, конечно, идет не столько о внешних, сколько о внутренних переменах.

Понятно раздражение Цоя, уставшего объяснять очередным идиотам:

«я подразумевал под переменами освобождение сознания от всяческих догм, от стереотипа маленького, никчемного, равнодушного человека, постоянно посматривающего «наверх». Перемен в сознании я ждал, а не конкретных там законов, указов, обращений, пленумов, съездов».

Понятно, что ключевые строчки здесь не «мы ждем перемен!» даже, а скорее вот эти:

Сигареты в руках, чай на столе, эта схема проста
И больше нет ничего, всё находиться в нас…

– Все – в нас: простейшая из схем, сакральный круг бытия, в котором и происходит все, что имеет смысл, и по отношению к которому все внешнее – бессмысленный тлен, «папино кино».

И заключение – «и вдруг нам становится страшно что-то менять», – как предупреждение: Будь осторожен! Ибо есть между тобой и бытием это вот вдруг, в одно из которых всё может мгновенно пе-ре-ме-ни-ться, и – под твоими ногами разверзнется бездна, или… в твое сердце – войдет любовь…

Правда и то, что призыв этот был, скорее, криком отчаяния, потому что (и это отчетливо становилось ясно) – готовых не находилось. Почему и в мотивах, где «и каждый кричит – я готов» (и еще кое-какой пионерии того же времени в том же духе) ощущалась какая-то фальшь, и они не слишком заходили: Цой здесь явно выдавал желаемое за действительное, желая зажечь сырые дровишки, но этот магический нажим не срабатывал.

Когда в 89-м, на самом «взлете карьеры» Цой приехал в Питер сыграв во Дворце молодежи новую программу (Будь осторожен, следи за собой… Между землей и небом война), встретили его довольно холодно. Кажется, мы вообще не вкурили – о чем это он? Питерские снобы, мы снисходительно наблюдали за его взлетом: да это ж наш Витя, вон он ходил между нами, а теперь, смотри ж ты, – звезда!

В то время он еще звал к революции духа. Не «коммунисты-антикоммунисты», «либералы-патриоты», «западники-славянофилы», но – ты и мир, свобода и страх – один на один.

Революции, обращенной лично к тебе, подросшему ребенку, воспитанному жизнью за шкафом, и, наконец, увидевшему свой полдень – возьми, это – твое…

И все же снова нет, то было давным-давно, два, три года назад, теперь же ребенок подрос, созрев для экзистенциального выбора:

Хочешь ли ты изменить этот мир,
Сможешь ли ты принять как есть,
Встать и выйти из ряда вон,
Сесть на электрический стул или трон?

В 90-м бессмысленность этих призывов и этих вопросов была понятна без слов. Подниматься было некому: революция, если она и творилась «в нас», там же же и завершалась, тонула, за неимением внятной цели. Всякое что тебе нужно, выбирай – растворялись в чем-то аморфном и вязком.

Не в переменах, конечно, было дело, а в потере смысла («что мне эта квинтэссенция праха?»): стена старого тоталитаризма, в которую дружно все упирались рухнула, и – растерянные «партизаны полной луны» разбрелись по лесу, мутить свои личные гешефты, да пошли по грибы…