Хулидоры скандальничающего инока

Другие публикации астраханской исследовательницы Яны Анатольевны Седовой о скандально известном церковном и общественном деятеле предреволюционной поры иеромонахе-расстриге Илиодоре (Сергее Михайловиче Труфанове): «Непонятая фигура»; «Детство и юность Илиодора (Труфанова)»; «Преподавательская и проповедническая деятельность иеромонаха Илиодора (Труфанова)»; «Царицынское стояние» иеромонаха Илиодора (Труфанова); «Вклад иеромонаха Илиодора (Труфанова) в создание Почаевского отдела Союза русского народа»; «Незадачливый «серый кардинал» II Государственной думы»; «Иеромонах Илиодор на IV Всероссийском съезде Объединенного русского народа»; «Изгнание иеромонаха Илиодора из Почаева», «Конфликт полицмейстера Бочарова и иеромонаха Илиодора»; «Конфликт епископа Гермогена (Долганева) и губернатора гр.С.С.Татищева»; «О скорейшем переводе названного иеромонаха из Саратовской епархии...»,  «Отстаивая о.Илиодора, преосв. Гермоген отстаивал независимость Церкви…»; «Отец, а не обвинитель…»; «Единственная встреча»; «Скандальное паломничество иеромонаха Илиодора в Вольск»;  «О.Илиодор Труфанов с паствой в Сарове (июль 1911 г.)»

 

***

 

Одним из плодов всероссийской славы о.Илиодора стало появление вокруг него некоторых подозрительных персонажей. Фельетонист «Голоса Москвы» Н.Н. Вильде окрестил их метким термином «хулидоры». «Хулидоры – это безобразники, окружающие скандальничающего инока Илиодора. Это – пустосвяты, изображающие собою карикатуру религиозного движения, от которых, с чувством огорчения или негодования, отворачивается истинно-религиозный человек»[1].

Когда о.Илиодор приехал в Царицын с тремя рублями в кармане и начал строить свой монастырь, никаких «хулидоров» не было и в помине. Вокруг были только искренно верующие люди, заражавшиеся его энергией. Но теперь, когда царицынский проповедник прославился и получил доступ к Государю, темные личности стали слетаться на илиодоровское подворье, как вороны, почуявшие добычу.

«…последний хулиган прекрасно знает, что стоит ему только стать под "стяг" Илиодора, чтоб получить возможность чинить безнаказанно всякие бесчинства», - писал гр. А.А. Уваров[2]. Вторя ему, С. Яблоновский отмечал, что среди прочих лиц к иеромонаху очень удобно примкнуть «подонкам, умеющим в мутной воде рыбу ловить и понимающим, что попасть в эту рать выгодно во всех отношениях, - и пограбить можно, и на патриотизме выехать»[3].

В те дни до И.А. Родионова дошли тревожные слухи о происходящем в царицынском монастыре. «Самым достоверным образом» писатель был осведомлен, «что по части приближенных у отца Илиодора не все обстоит благополучно».

Член Государственной думы С.А. Володимеров, с которым Родионов поделился полученными сведениями, убедил его написать непосредственно преосв.Гермогену. К сожалению, это письмо сохранилось не полностью. Середина исчезла, есть только начало и конец. Родионов сообщает, что некоторых приближенных о.Илиодора «надо прямо изгнать, иначе они могут натворить много великих бед».

Сохранившаяся часть письма говорит только о О.В. Лохтиной, которую автор именует «авантюристкой» и «лгуньей». Какие имена были на недостающих листах?

С тревогой Родионов пишет, что отчасти под влиянием Лохтиной «от.Илиодор в последнее время совсем отстранил от себя членов религиозно-просветительного братства, стал избегать их, даже самое братство фактически перестало существовать», хотя в него входили «люди уже испытанной честности и преданности, оказавшие при постройке монастыря незаменимые услуги от.Илиодору»[4].

Одновременно Володимеров, рекомендуя еп.Гермогену Родионова, сообщил, что «вполне разделяет все его опасения». «Ведь прочитанное всею Россией горячее воззвание Отца Илиодора привлечет обильные пожертвования к нему в Царицын. Предвидеть это нетрудно, и пристроиться поближе к этим деньгам найдется много охотников. Вот самая опасная почва для детски доверчивого юного монаха, потому что она самая благодарная для дрязг, хищений, клеветы, клеветы сперва осторожной, направленной против братьев, скажем, или близких к О.Илиодору людей, участвующих в исполнении его предначертаний»[5].

Лидерами «хулидоров» стали младший брат о.Илиодора Аполлон Труфанов и послушник Савва Несмеянов.

Аполлон, один из шести братьев Труфановых, был копией юного о.Илиодора – такой же несдержанный, деятельный и, главное, такой же ярый антисемит. Сам иеромонах за прошедшие годы несколько изменил свой взгляд на этот вопрос. Теперь в речах о.Илиодора с «жидами» неизменно соседствовали «русские дураки», то есть борьба понемногу перетекала из националистической плоскости в чисто идеологическую, где врагами объявлялись все сторонники крайних левых течений независимо от национальности. Но Аполлон до такого взгляда еще не дорос. Не обладая горьким опытом своего брата, он не понимал, что дразнить врагов этой темой не следует. И перегибал палку в своем демонстративном антисемитизме.

Савва был старше, ему давали лет 30-33. Как и о.Илиодор, он происходил из донских казаков. Был он человек, что называется, без царя в голове. Именно он организовал дегтепомазание саратовского журналиста «квачом» в июле 1911 г.

Однажды в илиодоровском монастыре произошла ссора между Саввой и группой девушек-певчих. Недовольные какой-то фразой послушника, девушки забросали его теми снарядами, которые были под рукой, - арбузными корками и кусками подсолнуха, обратив его в бегство. Когда о.Илиодор, занявший сторону Саввы, попытался разрешить конфликт, то разгорелся спор, в ходе которого выяснилось отношение илиодоровцев к послушнику. Его охарактеризовали как «пьяницу и безбожника»[6].

Вот этот-то Савва каким-то образом получил послушание личного телохранителя о.Илиодора, когда последний, под влиянием множества анонимных угрожающих писем, стал опасаться за свою жизнь. Новоявленного телохранителя снабдили браунингом, который он стал носить на шее на красном шнуре поверх подрясника, обретя, таким образом, самый воинственный вид.

«…видите, как приходится в настоящее время ездить православному священнику и проповеднику, - говорил о.Илиодор. - На это кто-нибудь скажет, что Иисус Христос ходил по земле и Его никто не охранял с оружием, но я скажу, что я не Христос, а к тому же тогда и не было таких безбожников и православных дураков, как в настоящее время»[7].

Позднее, когда воинственность Саввы стала предметом нареканий и послужила даже поводом составления протокола за ношение оружия без разрешения, то о.Илиодор объявил, будто его телохранитель был вооружен не настоящим браунингом, а деревянным. Однако это якобы бутафорское оружие стреляло вполне полноценными пулями, что доказала его проба при поездке илиодоровцев за город 11 августа. Тогда же, впрочем, выяснилось, что стрелять-то Савва и не умеет и в цель попасть не может даже с 40 (!) раз[8].

Впервые Савва показался народу во всей красе, с браунингом на шее, 29 июля 1911 г., на проводах о.Илиодора в Москву. Провожать своего пастыря, по обыкновению, явилась на вокзал толпа приверженцев, около 200 человек. Потрясая в воздухе своим оружием, Савва произнес краткую речь, в которой благодарил избравших его лиц за доверие, обещал защищать батюшку грудью и т.д. «В грязь лицом не ударю; сам донской казак и знаю, как обращаться с оружием: промаха не дам»[9]. Выражался этот грозный человек так неуклюже, что все, включая самого оратора, смеялись.

Попрощавшись с паствой, о.Илиодор в шутку обратился к «безбожникам, поганым жидам, клятвопреступникам» и сообщил им, что едет на «конгресс православных людей со всего света», который решит, «как бы скорее изгнать всех жидов и русских нехристей-дураков». Самому же иеромонаху на этом собрании будто бы предложено место председателя: «как я скажу, так и будет». Таким образом, «наступает время окончательной разделки с врагами русского народа»[10].

Вот так изящно о.Илиодор подшутил над газетными сотрудниками и их читателями: хотите знать, куда я еду? По вашу душу! И отметил, что враги вообще норовят во всех действиях илиодоровцев усмотреть нечто таинственное, как было с белыми флагами во время саровского паломничества[11].

«Саратовский вестник» попался на эту удочку, констатировав, что речь, сказанная о.Илиодором при отъезде, «подводит итоги перелому в настроении воинствующего монаха-агитатора», и предсказывая происшествия «более разнузданные и более дикие», чем нашумевшие недавно[12].

В Москве о.Илиодор изо всех сил старался скрыть как цель поездки, так и сам ее факт. Репортеры сбились с ног, разыскивая иеромонаха по всему городу. Сотрудник «Утра России» обследовал не только Новоспасский монастырь, где, по слухам, о.Илиодор намеревался остановиться, но и окрестный район, «который живет монастырскими интересами»[13]. Осведомленная «Речь» не нашла следов приезда иеромонаха ни в градоначальстве, ни на вокзалах железных дорог[14]. Характеризуя действия своих коллег как «настоящую облаву», «Голос Москвы» восхищенно писал: «Уйти от московских репортеров, которые на три аршина под землей видят, - это рекорд! Таких случаев в Москве давно уже не бывало»[15].

Как о.Илиодор ни конспирировался, в конце концов завеса над местом его пребывания стала приподниматься. На квартиру, где он остановился, пришел сотрудник «Раннего утра». Однако о.Илиодор отказался от интервью, пояснив: «Уж очень газеты искажают все»[16]. Савва уверял, что его наставник велел дать гостю «одну пулю», после чего тот спасся бегством[17].

Выследить о.Илиодора удалось и некой г-же П., которая, подкараулив его на улице, стала умолять его о разговоре.

- А кто вы такая? Дайте вашу карточку и паспорт. С незнакомыми я не разговариваю.

Очевидно, речь шла о визитной карточке.

- У меня нет с собой ни того, ни другого. Но ради всего святого дайте возможность с вами побеседовать...

Теперь пришел черед иеромонаха спасаться бегством. Со своей стороны, дама обратилась за содействием к Савве, но и тут получила отказ:

- Вы кто такая? Может, вы убить батюшку хотите? Так смотрите, я хорошо вооружен и при первой попытке застрелю всякого[18].

Окончательно инкогнито о.Илиодора было раскрыто при его отъезде из Москвы, в шестом часу вечера 2 августа. На Павелецкий вокзал они с Саввой беззаботно ехали в извозчичьей пролетке с опущенным верхом, вероятно, полагая, что опасность уже миновала. Однако вскоре заметили, что прохожие узнают о.Илиодора, чьи фотографические портреты часто мелькали в газетах. Пролетку закрыли. На вокзале пришлось прибегнуть к помощи жандармов, которые услужливо направили кучера кружным путем во двор, откуда о.Илиодор проскользнул по платформе в свой вагон I класса и заперся в купе.

Савва с браунингом на шее остался в дверях, чтобы сдерживать напор публики, сбежавшейся посмотреть на его знаменитого спутника. Явилась, между прочим, та самая г-жа П.

- Пропустите меня к батюшке. Я его поклонница.

- Какая там поклонница. Знаем, что с другими целями.

- Да уверяю вас - нет.

- Вы лучше отойдите. А то видите это...

И сунул в лицо даме свой браунинг, чем, впрочем, ее не испугал.

Следующим гостем оказался фотограф «Раннего утра». Перед такой невиданной штукой, как фотоаппарат, простодушный Савва спасовал и пошел докладывать о.Илиодору. Вернулся со следующим вердиктом:

- Батюшка ответил, что он приехал не за тем, чтобы его снимали.

Фотограф предложил сняться самому Савве, но получил отказ. Воинственный телохранитель не позволил сфотографировать даже вагон.

Так же доблестно Савва отразил и прочие вражеские атаки. Позже он похвалялся, как не допустил в вагон целых «пять подозрительных», пригрозив им, что будет стрелять[19].

Почти целый час прошел в томительном ожидании: публика глазела на Савву и на вагон, а о.Илиодор из-под опущенной шторы поглядывал на публику. Наконец, поезд тронулся, оставив любопытство москвичей неудовлетворенным.

В поезде на обратном пути о.Илиодор и Савва коротали время за необычным занятием – сочинением сказки. Инициативу этой затеи иеромонах приписывал своему телохранителю, который якобы попросил «разрешить по приезде в Царицын рассказать народу о конгрессе, на который будто бы мы с ним ездили».

- Зачем?

- Да для потехи, батюшка[20].

Однако шуточную тему «конгресса» первым поднял не кто иной, как о.Илиодор, еще при отъезде из Царицына. Скорее всего, развить эту тему решил сам иеромонах, окрыленный успехом своей московской мистификации.

Повествование о конгрессе сочиняли совместными усилиями. Продолжая умалять свою роль, о.Илиодор приписывал авторство сказки Савве: «Он и рассказал мне выдуманное им известное повествование о подземелье, о черепах и т.д. Я приправил его рассказ некоторыми фактами»[21]. Однако роли, вероятно, распределялись иначе, поскольку Савва так и не смог твердо выучить якобы собственное сочинение.

Оглашая сказку о конгрессе, о.Илиодор, по собственному объяснению, преследовал «серьезную цель» - «желал узнать, сколько в России дураков», способных поверить в очевидную бессмыслицу[22]. Правильнее было бы сказать, что он решил «для потехи» подразнить своих врагов.

В тех же видах он дал с дороги телеграмму в монастырь на имя брата Аполлона: вместо обычных союзнических значков принести на вокзал шест длиной 2¼ сажени и в диаметре до 3 вершков. Тут же пояснялось, что шест нужен для клеветников, безбожников и «жидов»[23].

Утром 4 августа на царицынском вокзале собрались братия монастыря и несколько сотен прихожан. Аполлон Труфанов принес заказанный братом березовый шест с насаженным на него предметом, обернутым газетной бумагой. Таинственный сверток на шесте привлекал общее внимание, но его содержимое до времени держалось в секрете.

Поезд прибыл в 8 час. 30 мин. Илиодоровцы встретили его пением «Достойно есть». Первым появился Савва с неизменным браунингом и произнес краткую речь о том, как «блестяще» он выполнил возложенные на него обязанности телохранителя. В конце монолога он взял в левую руку таинственный шест, на котором оказался насажен топор, так что вся конструкция походила на старинную секиру. Вооруженный теперь, что называется, до зубов, оратор закончил речь угрозой употребить это оружие против врагов.

Предстоял выход главного действующего лица. Показавшись публике, о.Илиодор приказал:

- Ну, представь меня, Савва!

Неискушенный в светских обычаях, Савва не придумал ничего лучше, как указать толпе на священника со словами:

- Вот он!

Как и при отъезде, о.Илиодор обратился отдельно к верным и отдельно к безбожникам. Специально для последних он объявил, что был на заграничном конгрессе, выработавшем меры обуздания «русских безбожников, дураков, крамольников и жидов». Определить содержание постановления о.Илиодор рекомендовал по небесному знамению, бывшему прошлой ночью, - соединению Сатурна и Марса, символически означающих соответственно войну и смерть[24].

Во время этой сценки на платформе царило веселое оживление. Толпа смеялась над рассказом Саввы о бегстве московского репортера, над неуклюжей попыткой телохранителя представить публике о.Илиодора. Астрологический же экскурс последнего представляет собой образчик своеобразного илиодоровского юмора.

Затем толпа в преднесении бутафорской секиры направилась в монастырь. О.Илиодор провозгласил свой излюбленный лозунг: «Жид и русский дурак! Берегись! Русь идет! ура!»[25]. В пути, по обычаю, пели гимн и кричали «ура». Савва размахивал браунингом.

После благодарственного молебна и проповеди о.Илиодор предложил всем выйти на двор слушать Савву, а сам с той же целью направился на балкон своей келии.

Поднявшись на эстраду, Савва начал держать речь, но был сразу перебит о.Илиодором:

- Стой! Посторонних тут нет?

- Есть, батюшка! – ответили женщины. - Много есть!

О.Илиодору только того и было надо.

- Ну, все равно, уже сказал. Продолжай дальше, - разрешил он оратору[26].

От наблюдательных зрителей не укрылось, что разыгрывается спектакль, единственным актером которого является Савва, а режиссером и суфлером в одном лице – о.Илиодор. Простодушный Савва со своей ролью справился очень плохо, путаясь в мудреном тексте. Отец же Илиодор со своего наблюдательного пункта следил за происходящим, улыбаясь и подсказывая своему телохранителю забытые слова.

Так совместными усилиями они рассказали следующее. Вместе они якобы приехали в какой-то маленький заграничный городок, где неизвестный господин, признанный ими по условным значкам на его платье, провел их к небольшому домику. Оттуда они вошли в подземный ход, украшенный черепами с надписями: «жидовский», «дурацкий», «жидовский», «дурацкий» и т.д. Достигли комнаты, в которой на столе оказался ящик с костями и черепами. Вокруг сидели двенадцать человек, с головой укутанные в красные покрывала с прорезями для глаз и рта. Заняв председательское место, о.Илиодор совещался с этими неизвестными два часа кряду. Сущность дебатов Савва не слышал, за исключением того, что закутанные предлагали: «надо еще подождать», а иеромонах возражал: «довольно ждать! пора приступить к делу...». Кончилось тем, что о.Илиодор подписался на «кроваво-красном листе бумаги» под заготовленными уже «крупными черными буквами» и ушел в сопровождении Саввы. Место совещания изображалось как обустроенное по последнему слову инженерной мысли, с раздвигающимися потолками и стенами и уходящими в них дверями.

Весь этот бред, вдохновленный, очевидно, бульварными романами, Савва излагал с большим трудом, вынудив о.Илиодора по завершении этого монолога извиниться перед слушателями: дескать, «Савву Бог наделил умением владеть оружием, а других наделяет даром слова; он воин, а не оратор и говорит так, как умеет»[27].

Как и рассчитывал о.Илиодор, рассказ о «конгрессе» получил широкую известность. Его напечатали все газеты, о нем доложили полицейские и жандармские власти, им заинтересовались саратовская и петербургская администрация. «Речь» анонсировала даже приезд в Царицын губернатора[28].

Конечно, общество было не так наивно, чтобы принять на веру сказки о подземельях с черепами. Однако газеты терялись в догадках, пытаясь понять, зачем о.Илиодор упражняется в ремесле сказочника.

«Что это - бред безумца или сознательный обман темной, невежественной толпы монахом-проходимцем?!..» («Утро России»)[29].

«Что это? Бред?» («Биржевые ведомости»)[30].

«Что это? Бред или шарлатанство?» («Саратовский вестник»)[31].

«Что все сие означает? Что за таинственный конгресс и где кончается правда и начинается фантазия в словах спутника Илиодора?» («Петербургский листок»)[32].

Пока одни гадали, другие с уверенностью объявили иеромонаха сумасшедшим.

«Последние сообщения царицынских газет о возвращении Илиодора из Москвы рисуют ряд ярких сцен из жизни больницы для психических больных» («Речь»)[33].

«Илиодор в Царицыне и при своем паломничестве в Саров проявил все признаки душевного расстройства. Последними своими проповедями он показал ясно, что болезнь его зашла далеко. Он и его последователи в бреду. И в этом бреду сочиняют положительно фантастические сказки...

Здесь, несомненно, налицо все признаки душевной болезни» («Современное слово»)[34].

«Саратовский листок» предсказывал, что рассказы о «конгрессе» «вполне определенно напоминают бред больного и в свое время займут, вероятно, соответствующее место в учебниках психиатрии»[35].

Тот же вердикт вынес и гр.Уваров на страницах «Утра России»: «…нет никакого сомнения, что, не находя решительно ни в ком узды на себя, Илиодор в самом ближайшем будущем устроит где-нибудь такой невероятный скандал, что поневоле попадет в сумасшедший дом, где ему давно уже место. Нужно только прочитать в последних газетах рассказ Илиодора о последней его поездке на конгресс (?), чтобы у вас в этом отношении пропало бы последнее сомнение. Впрочем, если не верите, спросите любого психиатра»[36].

С другой стороны, «Царицынский вестник», который и поведал миру о «конгрессе», продолжал настаивать на правдивости рассказа, отмечая, что конгресс действительно имел место, но не за границей, а в одном из северных приморских городов вблизи Петербурга[37].

Некоторые газеты сочли своевременным ударить в набат, напоминая, что «страшные рассказы» о.Илиодора слушает «довольно многочисленная толпа»[38]. «И страшно становится при мысли о том, куда может завести своим бредом больной монах невежественную и наивно в него верующую толпу...»[39].

Подобным выводам способствовали события, непосредственно предшествовавшие речи о «конгрессе», - появление бутафорской секиры и зажигательная проповедь. Секира была признана тем самым знаменем, о котором образно упомянул проповедник. Заметка «Утра России» так и называлась: «Илиодор поднял знамя»[40]. «Сочинив нелепую басню о каком-то заграничном конгрессе, на котором Илиодор участвовал, будто бы, и на котором обсуждался вопрос о борьбе с "русскими дураками", - писало «Современное слово» в передовой статье, - Илиодор, очевидно, находясь во власти длительного припадка безумия, приказал "поднять знамя восстания"...»[41].

И лишь единицам хватило здравого смысла, чтобы оценить илиодоровский юмор и понять, что иеромонах попросту подшутил над репортерами, жадными до сенсаций и готовыми в каждом его чихе видеть политический акт.

«Новое время» лишь посмеялось над своими собратьями, напечатав даже стихи про их доверчивость.

«Вель» в «Санкт-Петербургских ведомостях» спародировал байки Саввы следующим образом:

«Ближайший к Илиодору человек, по имени Лука, рассказывал, что, обратившись в тень тени, Илиодор очутился на берегу Волги, взял в охапку Луку и бросился в воду.

- Мы очутились, - говорит Лука, - в подводной лодке, которая нырнула ко дну и, как ветер, помчалась куда-то. Ехали мы дня два и выплыли в Австралии. Здесь мы поплыли к пещере, мрачности необычайной. 666 человек сидели в той пещере - и все ели... евреев, журналистов и губернаторов...

Когда вошел Илиодор, 666 человек вскочили и поклонились ему до земли. Илиодор мрачно спросил:

- Всех врагов съели?

- Нет, еще много осталось.

- Ну, остальных после покончите! Давайте совещаться.

Долго совещались. Резолюции скоро опубликует "Осведомительное бюро"»[42].

Впрочем, ни стилем, ни правдоподобием этот фельетон не слишком отличался от подлинных газетных отчетов о деятельности иеромонаха.

Прочтя в печати подробное изложение своей сказки, о.Илиодор остался доволен: «Для меня важно было, чтобы рассказы попали в газеты, что и случилось. Я косвенно виновен в этом, но я редакторов за горло не брал, не говорил им: "печатайте". На то была их добрая воля»[43].

Поставленная цель – «узнать, сколько в России дураков», - была достигнута. По итогам поднятого газетами шума о.Илиодор с удовлетворением констатировал: «На Руси дураков непочатый угол». «Сколько дураков, и все всему верят! Верят и покрывалу черному, и черепам». Что позволило ему с пафосом воскликнуть в очередной проповеди: «О, несчастный русский народ, какие дураки тобою руководят!»[44].

Мифом о «конгрессе» открылся новый, юмористический, этап жизни подворья. Все большую и большую роль здесь стали играть «хулидоры».

Вскоре показал себя и брат Аполлон. 8 августа о.Илиодор ездил в колонию Сарепта, по приглашению одного из своих приверженцев. Ехал с Аполлоном, иеромонахом Гермогеном и послушником Саввой. Их сопровождал хор из 150 женщин и детей, занявших два вагона поезда. Программа этого насыщенного дня включила несколько молебнов в разных местах, обед и закуску от щедрот хозяина. По-видимому, что-то выпитое ударило о.Илиодору в голову.

Для начала он вновь возобновил свои шутки на тему «конгресса». Оставив певчих на берегу затона, о.Илиодор вместе с братом, о.Гермогеном и Саввой направился в лес. Вернулись они с четырьмя трофеями – трехсаженной дубиной, снопом осоки, веником и длинной хворостиной. По возвращении о.Илиодор доложил певчим, что в лесу происходило следующее: «Мы ездили на второй конгресс, где решили безбожников, жидов и русских дураков не убивать и не вешать; вот этой дубиной Савва будет их глушить, Аполлон осокой будет вязать, а я этим веником буду выметать, а хворостиной хлестать по морде»[45].

Эта четырехчленная формула объявлялась затем еще дважды, на станциях перед отъездом и по приезде в Царицын, причем в последний раз ее воспроизвел Аполлон.

На попутных станциях о.Илиодор пытался беседовать со случайным народом, спрашивая, как у него дела. Одни отвечали, другие смотрели букой. В Ельшанке, не сумев разговорить рабочих, братья Труфановы разыграли шуточную сценку.

Аполлон сошел с поезда, встал среди рабочих и от их имени ответил брату на его вопрос «Как дела?»:

- Плохо.

- Почему?

- Потому что много жидов и русских дураков.

- А что с ними делать?

- Убивать и вешать.

- Я бы посадил их в вагон и повез в Черное море топить, - подхватил о.Илиодор с обычной кровожадностью[46].

По возвращении на подворье четыре лесных трофея были торжественно водворены на эстраде, откуда о.Илиодор произносил свои речи.

К празднику Успения на подворье был задуман поучительный спектакль. «…чтобы показать врагам, что мы их вовсе не боимся, - объяснял о.Илиодор, - то решили 15 августа всенародно сжечь исконного врага рода человеческого змия искусителя; поэтому 15 числа и будем сожигать эту "гидру революции", чтобы наглядность этого события осталась у вас в памяти навсегда и передавалась из рода в род, что так должно поступать с изменниками, хулителями, клятвопреступниками»[47].

На подворье было сооружено из дерева и картона огромное чучело дракона, набитое соломой. Трехсаженный дракон имел бурое туловище, огромные красные крылья и открытую зубастую пасть, из которой выглядывало красное жало. Снизу к чучелу были привязаны красные и черные флаги. Возили его на телеге. Сооружение было построено за монастырский счет и обошлось в 15 руб.

В первый раз бутафорская гидра показалась на публике 14.VIII, накануне праздника. «Отвратительный и страшный вид представляла она собой, - писал очевидец. - Маленькие дети и слабонервные пугались»[48]. Значение чучела объяснял мальчик послушник, уверявший, что гидра «летала над Царицыном, ее поймали и приволокли сюда». Перед всенощной чучело убрали с глаз долой[49].

Наутро после Литургии чудище было вывезено из монастыря на площадь. За ночь гидра переменила свой вид, обретя предельную наглядность. Теперь на ее теле красовались надписи: «революция», «жидовство», «кадеты», «демократы», «жиды», «русские дураки», «безбожники» и т.п.[50]. В пасти гидры была вставлена табличка со следующим текстом: «Аз есмь революция, жена дьявола. В утробе моей сидят жиды и русские дураки, безбожники, клятвопреступники. О, горе, горе! пришел конец мой!»[51].

Весь Царицын перебывал за день на площади, чтобы поглазеть на гидру. По-видимому, к этому времени следует отнести фотографический снимок, запечатлевший чучело в окружении детворы. К вечеру все 6440 кв.саж. пустыря, так и не переданного городской думой подворью, были забиты народом. После службы началось театральное представление. Первым на площадь вышел о.Илиодор и торжественно вопросил:

- Откуда появилось против монастыря это ужасное и зловредное чудовище?

И, продолжая вчерашнюю легенду, ответил сам себе:

- А! Догадываюсь, это его, вероятно, изловили члены нашего «Братского союза». Они давно обещали с ним расправиться по-своему. Прекрасно, прекрасно.

Далее о.Илиодор объяснил, что как первые христиане сжигали идолов или на худой конец их изображения или чучела, чтобы доказать язычникам тщетность их веры, так теперь следует сжечь изображение, символизирующее «безбожников, революционеров и жидов». «Этим будет доказана их беспомощность, и это будет равносильно их уничтожению»[52].

После речи о.Илиодор демонстративно уехал в город на монастырской лошади, чтобы иметь алиби на случай последующих нареканий. Очевидно, по тем же причинам все манипуляции с гидрой производились за пределами монастыря.

Театральное действо продолжалось. На сцену выступили мальчики, одетые в черные мешки с дырами для глаз и рта. По замыслу о.Илиодора они должны были изображать бесов и выпрыгивать из пасти дракона, словно из чрева Троянского коня[53]. Однако конструкция гидры не позволила, по-видимому, осуществить эту затею. Поэтому мальчики просто выбежали из-за монастыря. Подхватив привязанные к телеге веревки, они потащили ее к ближайшему оврагу, где уже была приготовлена солома, облитая керосином. Народ повалил следом, в таком количестве, что «не было прохода по улице, а обегали в обход»[54]. «Толпа мальчишек с визгом бежала за драконом, кричала "ура" и махала шапками»[55].

В овраге состоялся заключительный акт трагикомедии. Аполлон Труфанов произнес речь, подробно объяснив народу символическое значение гидры и перечислив категории сидящих в ее утробе лиц: «проклятые жиды, газетчики вроде Булгакова и его сотрудников, толстовцы, октябристы, все безбожники, вся революционная дрянь и все враги православного русского народа». Затем он передал слово «палачу», якобы выписанному из другого города[56].

Роль палача играл Савва. Он тоже был облачен в черную хламиду, закрывавшую лицо, поэтому один репортер его даже не признал и спутал с Аполлоном. Савва прочел приговор, написанный на большом красном картоне. «Да послужит сожжение сей мерзопакостной гидры символом позорной гибели проклятой революции со всеми жидами», - говорилось в этом длинном витиеватом тексте, ссылавшимся на пресловутый «конгресс», якобы постановивший ежегодно совершать 15 августа «сей народно-патриотический обряд»[57]. Затем гидра была облита керосином, и Савва торжественно поджег ее спичкой.

Пока чучело горело, собравшиеся насмехались над ним. Аполлон и Савва били его ногами, причем первый плевал и кричал: «Смотрите, как я плюю на него». Толпа кидала в гидру камнями, вопила, свистала и т.д. Не обошлось и без излюбленной илиодоровцами «анафемы»[58].

Газеты изложили эти события без приукрас, поскольку разыгранный илиодоровцами сценарий в таковых не нуждался. Не менее точно процедуру сожжения гидры описал Стремоухов в письме обер-прокурору[59], что не помешало ему впоследствии дать волю фантазии в своих мемуарах: «На дворе монастыря иеромонах соорудил картонного пятисаженного дракона - "гидру революции". По окончании проповеди он пронзал ее копьем, наподобие Георгия Победоносца, и отрубал одну голову, которая за ночь вырастала»[60].

Для чего же была изготовлена и, в особенности, для чего сожжена гидра? Одни видели в этом действе «патриотическую потеху»[61], другие - «нечто дикое, прямо языческое»[62], «камлание», «шаманское бдение»[63]. С другой стороны, о.Илиодор и его сторонники подчеркивали назидательный смысл спектакля. «Сжигая гидру, - говорил иеромонах, - русские люди как бы сожгли революцию»[64].

Тщательно разработанный сценарий истребления гидры напоминает о сочиненном когда-то юным почаевским иноком протоколе публичной казни гр. С.Ю. Витте на Красной площади. По-видимому, в обоих случаях вырвались наружу кровожадные инстинкты, присущие о.Илиодору.

Отказав себе в удовольствии полюбоваться на горящую гидру («я сам не видел, как она горела»[65]), он и впредь продолжал делать вид, что не имеет никакого отношения к этому делу, впрочем, всецело его одобряя: «Мудрая голова - кто сделал гидру»[66].

Эти предосторожности оказались нелишними ввиду раздавшихся в печати обвинений о.Илиодора в натаскивании прихожан на погромы. Но, как подчеркивали сторонники иеромонаха, после сожжения гидры народ «разошелся мирно»[67].

На следующий день после праздника Успения о.Илиодор выехал по делам в Ростовский округ Области войска Донского, откуда вместе с Аполлоном поехал в Саратов, чтобы посетить преосв.Гермогена.

В город из архиерейских покоев о.Илиодор не выходили вообще старался держаться как можно незаметнее. Возможно, это было связано с полученным от некоей старухи предупреждением о готовящемся покушении на его жизнь.

Пробыв в Саратове около суток, братья Труфановы поспешили покинуть этот опасный город и сели на пароход «Общества по Волге». Разместившись в каюте I класса, заперлись и не выходили из нее. Ночью, после отхода с Банновки, Аполлон сделал несколько выстрелов из окна на воздух, чтобы устрашить «злодеев». Неизвестно, что подумали злодеи, но пассажиры парохода были напуганы. На слух выстрелы смахивали на револьверные. О.Илиодор уверял, что это были просто пугачи, купленные братом для острастки. Однако если Савва сопровождал своего начальника с браунингом, то, вероятно, и Аполлон не был безоружен. Во всяком случае, кроме выстрелов, никаких инцидентов на пароходе не произошло, ночь прошла спокойно, и о.Илиодор полагал, что «пугачи» спасли ему жизнь[68].

Наутро капитан парохода постучался в дверь труфановской каюты. Вышел Аполлон. На вопрос о таинственных выстрелах он ответил, что о.Илиодор болен и по приезде сам «все объяснит». Это обещание, однако, не было исполнено[69].

В монастыре о.Илиодора встретили револьверным салютом, очевидно, в тех же целях устрашения злоумышленников. «Употребление огнестрельного оружия в жизни монастыря становится обычным явлением», - отмечал корреспондент «Русских ведомостей»[70].

Как и при московской поездке, о.Илиодор счел нужным подразнить своих недругов сказками. Повторилась прежняя история: объявление о конгрессе перед поездкой и фантастический рассказ о нем спутника о.Илиодора после возвращения. В роли сказочника выступил на сей раз Аполлон. На вечерней беседе с прихожанами (23 августа) он рассказал, что в большом южном городе прошел съезд 50 вождей правых, постановивший покончить с «жидами» и дураками и назначивший даже дату. В связи с этим предстоит будто бы подсчет врагов по городам. В Царицыне, например, 78 русских безбожников и 6354 еврея. Рассказ Аполлона, как и недавний рассказ Саввы, был щедро приправлен авантюрными подробностями вроде 25 городов, посещенных за 8 дней, и двух ростовских аэропланов, предложенных к услугам о.Илиодора[71].

Жадно проглотившие рассказ о первом конгрессе, газеты охотно напечатали и о втором. Должно быть, о.Илиодор ликовал: дураки снова всему поверили.

Аполлон продолжал дурачиться и далее. После всенощного бдения 27 августа он объявил богомольцам, что саратовские духовные книгоноши, проездом через Царицын в Астрахань, доставили сюда знаменитый квач, которым кто-то вымазал в Саратове репортера В.А. Мирославова. Обнаруженный на архиерейском дворе, квач оказался сделан не из паломнического национального флага, а из обычной старой тряпки, что неопровержимо доказывает непричастность илиодоровских паломников к этому делу. Чтобы все могли в этом убедиться, квач завтра будет выставлен на площади перед монастырем[72].

На время этой речи о.Илиодор демонстративно ушел в келью, для чего ему пришлось сначала демонстративно показаться народу.

Как видно, братья Труфановы продолжали упражняться в мифотворчестве. Жандармское донесение упоминает, что лицо, вымазавшее Мирославова, после этого сбежало, «бросив тут же жестянку с нефтью и мазилку»[73]. Хранить эти предметы в течение целого месяца могла разве что саратовская полиция, в качестве вещественного доказательства. Больше они никого не могли интересовать, и трудно поверить, что по архиерейскому двору за месяц не прошлась метла дворника. Наконец, братья Труфановы, только что сами прибывшие из Саратова, не нуждались бы в курьерских услугах для доставления посылки.

Полицмейстер в подлинность предъявленного квача сразу не поверил, назвав его так: «квач, которым якобы испачкано лицо [в] Саратове репортера Мирославова»…[74]

А вот мысль о том, чтобы снять ответственность с паломников за «квачное дело», несомненно, навеяна упомянутой саратовской поездкой и беседой с преосвященным, выяснившей серьезность нареканий в адрес о.Илиодора.

В воскресенье 28 августа монастырская площадь действительно украсилась шестом, на котором висела длинная палка с прикрепленной к ней тряпкой. Над этим объектом было крупными буквами написано: «Не трогать!». На втором шесте висел гимн квачу. Газеты опубликовали этот исторический документ в следующем виде:

«Квач, многие тебе лета, красуйся на страх врагам! Русские дураки, целуйте этот квач, им был вымазан в Саратове ваш учитель, газетный стервятник, такая же сволочь, как вы все; скоро этот квач будет гулять по мордам дураков всех пород»[75].

В жандармском донесении этот текст значительно мягче. Излагается история квача и цель его выставления. Вместо того, чтобы «гулять по мордам», ему предрекается быть показанным «во многих городах России». Лишь последняя фраза перекликается с газетным вариантом: «Трепещите и целуйте квач, жиды, русские дураки безбожники и вся сволочь, присная им»[76].

Сопоставление этих двух версий наглядно демонстрирует приемы царицынских репортеров, глазами которых Россия наблюдала за о.Илиодором.

Мимо квача по монастырской площади имели удовольствие проследовать сначала пристав 3-й полицейской части, а затем полицмейстер, явившиеся в монастырь, чтобы побеседовать по делу с о.Илиодором. Однако иеромонах отказался их принять.

Получив от ворот поворот, полиция сорвала свою злость на кваче. По приказу полицмейстера к монастырю вновь явился пристав 3-й части, в сопровождении внушительного отряда конных и пеших стражников.

«Всех их, говорят, было человек 30, - рассказывал о.Илиодор со слов очевидцев. - Они рубили шест топорами, когда легко можно было рукой выдернуть. Когда же срубили и повалили на землю, то, как какую-нибудь драгоценность, унесли поганый квач на своих плечах в участок»[77]. При этом квач получил весьма внушительный конвой: «его с почетом несли на плечах пешие городовые под охраной пристава, околоточного надзирателя и конных городовых»[78].

Почести, которых удостоился жалкий квач, весьма изумили обитателей монастыря. Пока о.Илиодор сетовал на «позор и срам», до которых «дожила наша полиция»[79], его приверженцы смекнули, что налицо новый повод для шуток, и на месте квача привязали картон с таким объявлением:

«Квач взят приступом после решительного боя приставом 3-й части и конными городовыми, а десятками пеших городовых унесен на плечах неизвестно куда»[80].

Теперь пришел черед полицмейстера изумляться: какой еще «решительный бой», если «абсолютно никакого инцидента не было»?[81] Очевидно, анонимный автор объявления, - которым, скорее всего, был все тот же Аполлон, ибо в тексте нет ни одной орфографической ошибки, - присочинил этот эпизод для красного словца.

 

 

История квача на этом не кончилась. Через два дня о.Илиодор, только что укорявший полицию за внимание к жалкому помазку, прислал к полицмейстеру депутацию из 6 человек. Они просили вернуть квач. Сдался же он им! О.Илиодор говорил, что хочет через своих приверженцев расследовать в Саратове историю квача, засвидетельствовать показания нашедших его лиц у нотариуса и в конце концов узнать, кто этот предмет изготовил[82]. Но гораздо проще было бы обратиться к Савве напрямую. Скорее всего, о.Илиодор просто уразумел, что помазок, при всей своей ничтожности, свидетельствует против него. Это отлично понимал и полицмейстер, поэтому на просьбу депутации ответил отказом: квач-де будет служить вещественным доказательством[83].

Раздосадованный о.Илиодор утешался неуклюжими шутками: «Я, грешный, думаю, что это не так, "квачу" этому будет почет: полицмейстер и Булгаков [редактор «Царицынской мысли» П.Г. Булгаков] поставят его в почетный угол и будут ему кланяться и даже целовать его»[84].

Однако квачу была уготована еще более почетная участь. В 1912 г. секретарь синодальной канцелярии П.В. Мудролюбов, ревизовавший саратовское епархиальное управление, перевез помазок в Петербург и передал в Синод для приобщения к делу. Фотоснимки с квача появились в газетах. Так простая тряпка, привязанная к палке, приобрела всероссийскую славу.

В конце концов шуточки Саввы и Аполлона настолько осложнили положение о.Илиодора, что ему пришлось прекратить этот юмористический цикл. 28 августа, после всенощного бдения под праздник Усекновения главы Иоанна Предтечи, о.Илиодор объявил на завтра общий сбор всех «православных русских людей», а также «жидов и русских безбожников». Первым он расскажет «о важном и великом деле». Вторых же ожидает очередной авантюрный рассказ из цикла о конгрессах, посвященный «совещанию», которое «было под черным покрывалом»[85].

Важное дело, задуманное о.Илиодором, - это тема следующей статьи. Сейчас же следует отметить, что в тот вечер он покончил со сказками о конгрессах. Во-первых, он проверил, наличествует ли аудитория этих россказней. Ответом на троекратный вопрос иеромонаха, есть ли здесь «жиды и русские дураки», было молчание. После третьего раза о.Илиодор, громко рассмеявшись, объявил, «что так как жиды и русские дураки не пришли, поэтому рассказывать о конгрессах и о том, что было под черным покрывалом, он не будет». И объяснил, что оба конгресса были придуманы исключительно с целью подразнить врагов. Для вящей достоверности о.Илиодор провел публичный допрос обоих сказочников – Аполлона и Саввы:

- Брат Савва, скажи, ездили ли мы на конгресс за границу?

- Нет, не ездили.

- А видел ли ты комнату, обитую черным сукном, и стол, покрытый красною скатертью и лежащими на нем черепами?

- Нет, не видел.

Вместе с тем о.Илиодор попытался уверить слушателей в безобидности своих оруженосцев. По его знаку Савва показал народу деревянный револьвер, якобы тот самый, с которым он охранял своего начальника, а Аполлон продемонстрировал выстрелы из пугачей.

Смысл этой интермедии выяснился на следующий день, когда деревянный револьвер с красным шнуром был вывешен на стене в монастырском дворе. Под этим музейным экспонатом красовалось следующее объяснение: «Леворверт. С этим леворвертом послушник Савва ездил в Москву, гонялся за жидом-сотрудником, тыкал в морду жидовке, показывал его из вагона, когда ехал из Царицына, и размахивал им на улице, когда, по приезде из Москвы, шел с вокзала. Истинно!!!»[86].

Для большей наглядности о.Илиодор после вечерни задержался у бутафорского «леворверта», вслух отметил искусность его выполнения, велел Аполлону прочитать надпись и затем прибавил: «Пусть проклятая полиция и жандармы удостоверятся, а то они думают, что у Саввы был настоящий браунинг»[87].

Вот кто был настоящим адресатом этих подлинных и притворных разоблачений – «проклятая полиция и жандармы». Как, мол, вы дерзаете приписывать погромные намерения тем, кто настолько безобиден, что стреляет из деревянного оружия!

Осенью грубые шутки исчезли с подворья вместе с уехавшим в академию Аполлоном. К этому времени о.Илиодор разочаровался в мистификациях, да и в телохранителях тоже. В следующий раз, когда довелось уезжать из города, иеромонах уехал инкогнито один, а по возвращении заметил: «Вот, братья и сестры, если бы со мной ездил брат Аполлон или Савва, то они бы вам рассказали о черных покрывалах, черепах и т.п., а я не могу, да и не к лицу мне это»[88].

Таковы наиболее нашумевшие политизированные шутки этой парочки. С восторгом подхватывавшиеся газетами, они не без оснований ставились в вину самому о.Илиодору. Он же, напротив, стремился снять с себя ответственность за политические акты своих приверженцев. Не скрывая своего сочувствия к очередной грубой затее, о.Илиодор старался, однако, оставаться в тени: «Совсем не знаю того, что делается там, за монастырскими стенами. Я сижу больше всего у себя в келии и занят чтением божественных книг, так что редко даже людей принимаю; они мешают моим занятиям»[89]. Конечно, эта идиллическая картина не соответствовала действительности. О.Илиодор не только прекрасно видел, что вытворяют Савва и Аполлон, но, вероятно, сам стоял за многими их подвигами. Однако все-таки надо признать, что без этих двоих на подворье было гораздо тише. Потворствуя им, о.Илиодор сделал большую ошибку, повлекшую серьезные последствия.