Иеромонах Илиодор и Григорий Распутин

Записка Григория о.Илиодору

***

– Ты круто молишься, – сказал Григорий Распутин, подойдя к юному монаху, стоявшему на молитве.

– А что? – удивился тот.

– Так.

Монах этот был не кто иной, как о.Илиодор. Впоследствии он усматривал в этом эпизоде проявление прозорливости, присущей, по его мнению, «брату Григорию»[1].

Это было в 1904 г., но их дружба началась лишь через пять лет, когда Григорий заступился за бедного затравленного о.Илиодора и добился отмены его перевода из Царицына в Минск. С тех пор иеромонах стал одним из самых преданных почитателей Распутина.

«Если бы в это время кто хотя бы нарочно намекнул мне поклониться Григорию в ноги и поцеловать их, то я бы, не задумываясь, сделал это, так как чувствовал, что он возвращает меня к жизни, оказывая благодеяние лично мне, делу святому, над которым я трудился в Царицыне»[2].

В свою очередь, Григорий тоже сразу полюбил «Илиодорушку». «Я жил с ним дружно и делился с ним своими впечатлениями» (Показания раненого Распутина в 1914 г.).

Следующая их встреча произошла осенью 1909 г. в Саратове. «Распутин первый заявил, что приедет ко мне, – показывал преосв. Гермоген. – Я пригласил его, и он стал посещать меня и отца Илиодора».

Тогда еп. Гермоген относился к брату Григорию, как его тогда именовали, с большим уважением в силу как восторженных отзывов о нем преосв. Феофана (Быстрова), так и личных впечатлений. Вероятно, именно об этой осенней встрече он потом говорил корреспонденту «Утра России»: «…три года назад я видел Григория Распутина, который приезжал в Саратов. Тогда он произвел на меня впечатление высокорелигиозного»[3]. Хорошо известны слова еп.Гермогена: «Это раб Божий: Вы согрешите, если даже мысленно его осудите».

В свою очередь, Григорий тоже ценил преосв. Гермогена: «Он хороший, праведного духа епископ»[4].

В те же дни было условлено, что в ноябре преосвященный вместе с Григорием посетят Царицын. Приехали они прямо в день тезоименитства о.Илиодора (19 ноября), остановившись у купчихи Таракановой на Пушкинской улице. В день приезда гости появились на подворье уже к концу службы, поэтому преосвященный ограничился проповедью. Архиерейское же богослужение совершилось на подворье лишь 21 ноября.

Именно в эти дни царицынский фотограф Лапшин сделал знаменитый фотографический снимок с трех друзей: еп.Гермогена, о.Илиодора и Распутина, причем брат Григорий сидел по правую руку от архиерея. Все они сделали на карточке подписи – свои имена и краткие девизы. Еп.Гермоген начертал: «Господь просвещение мое», Григорий – «Наша жизнь во Христе Божьим промыслом», а о.Илиодор ограничился написанием своего имени[5]. Снимки с этой карточки продавались на подворье по 1 руб. 25 коп.[6]

Когда владыка уехал, брат Григорий не поехал с ним, а остался в Царицыне. Чуткий еп. Гермоген это подметил: «Ко мне он относился с особой предупредительностью, но, насколько я понимал, он предпочитал гостить в Царицыне у Илиодора». Так и было. Григорий говорил, что о.Илиодор «куда лучше» еп.Гермогена: «Он – искренний»[7].

Боготворивший тогда своего благодетеля о.Илиодор был несказанно рад, что гость задержался подольше. Огорчал его лишь костюм «старца» – крашеный тулуп, пачкавший руки своего владельца так, что они были «черны, грязны, как у кочегара». «…мое нутро не выносило того, чтобы мой друг ходил в противном овчинном полушубке и марал себе руки, которые целовали люди». Поэтому о.Илиодор обратился к купцам Рысиным, и те купили Григорию новый полушубок на лисьем меху ценой в сто рублей[8].

Из дома купчихи Таракановой Григорий, по-видимому, перебрался жить на подворье.

Весь этот визит подробно описан Сергеем Труфановым, но описан в таких красках и с такими прибавлениями, что только по отдельным деталям можно догадаться, как было дело в действительности.

Цель своего пребывания в Царицыне почетный гость изложил так: «Вот здеся батюшка Илиодор насадил виноградник, а я, как опытный садовник, приехал подрезать его, подчистить». «Старец» внимательно изучал илиодоровский монастырь, не стесняясь даже «ходить по кельям, заглядывать в углы». Но Григория интересовали не стены, которыми так гордился настоятель, а люди. Он подметил, что регент «хворсит» волосами перед женским полом, а у самого иеромонаха «на шшот этих баб» все «чисто», «и ни одна из них даже и не помыслит». Изучая жизнь подворья и его прихожан, Григорий давал своему другу разные советы, которые потом тот ему припомнил и поставил в вину: дескать, «старец» все разговоры сводил на свою «излюбленную тему»[9].

Вообще, чувствуется, что мудрый и старший годами Григорий сразу подчинил себе наивного иеромонаха: «в то время я даже и не думал о том, что я мог бы не исполнять какое-либо желание, конечно, приличное, своего друга Распутина»[10].

Целую неделю оба друга ездили по домам «видных почитателей» о.Илиодора. «В день объезжали домов 50-60»[11]. Труфанов приписывает инициативу этих поездок Григорию, однако Хиония Гусева впоследствии показывала, что «Гермоген велел отцу Илиодору водить Распутина по частным домам г. Царицына».

Не гнушался Григорий и не особенно «видными» прихожанами. Представленный народу как «благодетель» о.Илиодора[12], он щедро благотворил и его приверженцам: «одной он дал 25 р. на открытие торгового дела, другой 10 р., третьей 5 руб. на голодающих детей»[13]. «Да разве вам неизвестна его прозорливость, его добрая ангельская душа во время пребывания его у нас в Царицыне?» – спрашивал потом о.Илиодор свою паству[14]. Действительно, и сам иеромонах, и его прихожане признали Григория прозорливым.

Об отношении своей паствы к «старцу» Труфанов пишет сбивчиво. С одной стороны, уверяет, что народ сразу «раскусил»[15] спутника еп. Гермогена: «А ведь владыка ездит с жуликом!»[16], с другой – отмечает: «Везде принимали Гришу, как Ангела Божия, кланялись ему в ноги. Целовали руки. Называли о.Григорий. Целовали руки и простые люди, и образованные». Сам автор объясняет это противоречие тем, что он прикрыл Григория своим авторитетом: «Я начал внушать народу, что Гриша великий человек, он благодетель наш, он бывает у царей и т.д. Народ мне верил»[17]. Впрочем, благотворительность и положительные качества Григория не могли не сыграть свою роль.

Полиция сначала вообще не заметила Григория. Он угодил в полицейские отчеты лишь перед отъездом: «какой-то человек лет 50 в русской поддевке, по-видимому из зажиточных крестьян», который говорит «простым крестьянским наречием, с ударением на букву "О"»[18].

Многочисленные указания Труфанова на слишком вольное обращение Григория с жительницами Царицына, несомненно, преувеличены. О.Илиодор дивился, глядя на лобызания своего благодетеля с женщинами. Заметив изумление своего друга, «старец» сам заговорил на эту тему.

«Брат Григорий, лаская и целуя женщин, говорил мне: "ты видишь, я целую и глажу женщин; но ты этим не смущайся". Я ответил, что не смущаюсь; однако сам не позволю целовать и гладить женщин, ибо святые отцы этого не делали и не заповедали делать. Старец Григорий ответил: "а мне можно". Я сказал, что поведение его в отношении женщин я считаю странным, но что ничего пошлого и развратного не вижу».

Позже, возвращаясь к своим недоумениям, о.Илиодор рассуждал так: «Обращение старца Григория с женщинами я считаю странным, очень странным. Но при этом я думаю, что ему дано Богом то, что мне не дано. Он может так любить женщин, а я не могу. Старец Григорий считает такое свое обращение с женщинами возможным, может быть, по Божьему внушению»[19].

В лобызаниях Григория с женщинами о.Илиодор усмотрел пока лишь еще один признак святости, бесстрастия, какое было присуще Ефрему Сирину.

Труфанов сообщает о возникших в эти дни между ним и Григорием проектах постройки женского монастыря около Царицына и паломничества о.Илиодора со своей паствой в Покровское. Позже газеты писали, что участок для монастыря приобретён[20].

Свои впечатления от посещения Царицына Григорий изложил в письме Императорской чете, не забыв упомянуть и о митре, которую надлежит дать «Илиодорушке»[21].

Гостеприимство о.Илиодора зашло так далеко, что он уклонился от поездки в Саратов на заседание окружного суда по делу об оскорблении священником бывшего полицмейстера Бочарова (27 ноября). В отсутствие подсудимого суд признал его виновным и приговорил к аресту на 1 месяц.

На прощание Григорий устроил в монастыре грандиозную раздачу подарков – разных мелочей, которых было закуплено по тысяче штук. Заранее извещенный народ собрался на подворье 28 ноябряв огромном количестве – по жандармским сведениям 5-6 тыс. человек, Труфанов пишет о 15 тыс.[22] Многие приехали из ближайших сел.

Даже огромный монастырский храм не вместил всю эту толпу. В разгар проповеди о.Илиодора богомольцы, остававшиеся во дворе, стали ломиться внутрь. Началась давка. Проповедник выругал «безобразников», державших себя, «как на базаре», и ушел в алтарь, а затем, немного успокоившись, передал слово Григорию[23].

«Старец» объявил, что «в воспоминание общей молитвы в этом храме» раздаст подарки, и не простые. Они имеют символический смысл. Тут свидетельства сильно разнятся. Согласно полицейским сведениям, Григорий говорил, что дает всем «по платку, который прикрывает грехи, и полотенцу, которое отирает омытые грехи»[24]. Но о.Илиодор, которому была поручена закупка подарков и который лучше, чем полицейские агенты, слышал слова «старца», утверждает, что это были предсказания для одаряемого лица: платок – слезы, сахар – сладкая жизнь, кольца – замужество, иконка – постриг.

«Люди с жадностью хватали ничтожные гостинцы, с жадностью, потому что каждый, считая Григория прозорливым, желал по подарку угадать скорее свою судьбу»[25]. Вновь произошла давка. Раздача продолжалась до 12½час. ночи и закончилась ввиду исчерпания запаса гостинцев. Многие богомольцы ушли с пустыми руками. Это даёт некоторое представление о численности собравшегося в тот вечер народа.

А уже в 4 часа утра о.Илиодор вместе со своим гостем садился на поезд, чтобы, как он объявил народу накануне, посетить родину Григория.

Вся поездка заняла более трех недель, с 29 ноября до 21 декабря. По пути Григорий рассказывал о своей необыкновенной жизни. Увы, эти рассказы в книге Труфанова пересыпаны такими откровенными выдумками, именуемыми самим же автором «чудовищными до сказочности, прямо-таки невероятными вещами»[26], что отделить зерна от плевел почти невозможно. Пролить свет на дело несколько помогает сопоставление этого позднейшего текста с речью о.Илиодора 21 марта 1910 г.

«…чтимый нами старец Григорий в 25 лет бросил пьянствовать и захотел посвятить себя Богу. Целый год ходил по святым местам. По возвращении же на родину стал усердно молиться. Домашние же его, видя в нем такую перемену, стали уговаривать его возвратиться в семью, а односельцы всячески над ним насмехались. Но вот в один из рабочих дней, когда брату Григорию наскучили все увещевания и насмешки, он воткнул в землю лопату, перекрестился и в чем был, в том и ушел из родного угла. Целых три года ходил он по святым местам. Так не подвиг ли это, братия и сестры? Целых три года. Оставил жену и детей. Возвратившись домой, брат Григорий занялся домашними и полевыми работами, а на дворе у себя вырыл землянку, где молился и в продолжении двух недель не утолял голода пищей, а жажды водой. Затем брат Григорий говорил мне, что когда косили они сено, или во время жатвы, товарищи его раз по двадцать утоляли жажду, а он за целый день ни разу не утолил своей жажды. Так не подвиг ли это, братия и сестры? Да вытерпит ли простой смертный в такую жару и при такой работе не утолить мучившей его жажды?»[27].

Все это в книге Труфанова изложено гораздо короче. Зато она сообщает о последовавших за тем чудесных событиях: «Чрез некоторое время пошел опять странствовать. Повелел это ему сделать св. Симеон Верхотурский. Он явился ему во сне и сказал: "Григорий! Иди, странствуй и спасай людей". Он пошел. На пути в одном доме он повстречал чудотворную икону Абалакской Божией Матери, которую монахи носили по селениям. Григорий заночевал в той комнате, где была икона. Ночью проснулся, смотрит, а икона плачет, и он слышит слова: «"Григорий! Я плачу о грехах людских; иди странствуй, очищай людей от грехов их и снимай с них страсти".

И Григорий послушался Владычицу, пошел. Исходил почти всю Россию. Посетил лавры, многие видные монастыри. Знакомился со священниками, монахами, монахинями, старцами, архимандритами, епископами и, наконец, добрался до царей»[28].

Тут же выяснилось, что в начале пути Григорий, как и сам о.Илиодор, получил благословение о. Иоанна Кронштадтского.

Вторую часть биографии «старца», касающуюся «царей», передать со слов о.Илиодора невозможно. В 1910 г. он лишь глухо упомянул о «высших заслугах» Григория, боясь распространяться на эту тему в присутствии репортеров[29]. А в книге писал свободно, но был слишком ослеплен ненавистью к бывшему другу, поэтому, начав с жития святого подвижника, кончил карикатурой. Ясно одно: Григорий доверчиво рассказывал своему спутнику о посещениях царского дворца, а тот «удивлялся и до края поражался тем, что слышал»[30].

Говорили, по-видимому и о самом о.Илиодоре, в частности, о предстоящем ему месячном аресте, поскольку 4 декабря Григорий телеграфировал на царицынское подворье, предлагая просить помилования у Государя.

Здесь, в поезде, иеромонаха постигли первые разочарования. Во-первых, в быту предполагаемый святой подвижник оказался обычным человеком: «За всю дорогу он меня ничем не удивил, хотя со всей тщательностью хотел увидеть в нем что-либо чудесное, выдающееся». Во-вторых, о.Илиодору не понравилась одна из затронутых спутником тем: «Говорил все больше о женщинах», причем якобы сделал непристойный намек насчет богомолиц – «тех, которые за тобою бегают», от чего священник «очень смутился и усомнился в праведности Гриши»[31].

Доехав поездом до Тюмени, друзья остановились на ночлег у местного сундучника, а на другой день проделали остаток пути на лошадях. Здесь о.Илиодор увидел толпу ссыльных. «…гнали их оборванных, босых и с перекошенными ртами, посмотрел я на них, узнал из них знакомых, и кто же они? Наши российские жиды, освободители, развратители и поработители. Тогда я подумал: вот она где, наша пьяная Россия»[32].

О.Илиодор даже вступил в разговор с одним из ссыльных, спросив его, «долго ли их будут гонять». Тот отвечал, что по весне все они «разлетятся в разные стороны». Рассказывая пастве об этом случае, иеромонах со своей обычной кровожадностью заключал, что лучше бы этих освободителей «загнать в трущобы сибирских лесов и там заморозить»[33].

В селе Покровское дорогих гостей встретили радушно, постелив ковры от ворот до крыльца. Дом Григория был новехоньким и добротным, хорошо обставленным, благодаря вспомоществованиям его Августейших почитателей. Хозяин показывал своему гостю подарки от «царей»: иконы, писанки, сорочки, шитые, по словам Григория, собственноручно царицей. Показал и узелок с письмами от нее и других Августейших особ. Искренними, дружескими, но чересчур личными письмами.

Этот-то узелок и погубил о.Илиодора.

Сергей Труфанов уверял, что по его просьбе брат Григорий дал ему несколько писем «на память»[34], но сам Распутин потом объяснял, что они были украдены. Впрочем, если Григорий передарил своему другу несколько полученных от Императрицы сорочек, почему не поделиться и письмами?

Переход бумаг в руки иеромонаха, каким бы путем это ни произошло, следовало бы признать положительным шагом. Негоже таким документам храниться в крестьянской избе. Если бы гость обладал харизмой преосв. Гермогена, он немедленно бы заставил их владельца сжечь компрометирующие «царей» письма и впредь наказал бы никогда не хранить таковые. Но о.Илиодор слишком робел перед Григорием, чтобы ему указывать.

Трудно сказать, зачем о.Илиодору понадобились эти документы, так, что он, по его утверждению, «взмолился» о подарке[35]. Созрел ли уже в буйной голове иеромонаха какой-то хитрый план влияния на «царей» или просто захотелось урвать пригоршню царской милости, так щедро изливавшейся на невежу-крестьянина?

Так или иначе, с этих дней у о.Илиодора хранились пять писем, тщательно им отобранные: по одному от Императрицы и каждой из Великих Княжон. Через три года это его погубит.

Покамест он знакомился с семейством (отцом, женой и младшей дочерью) и односельчанами Григория. Предполагалось, что о.Илиодор будет в Покровском служить и проповедовать, но разрешение местного архиерея получилось не удалось. Поэтому иеромонах ограничился своим излюбленным жанром – религиозно-патриотической беседой, которую провел для «всей Покровской интеллигенции», нарочно приглашенной Григорием в гости[36].

Невозможность служить в Покровском должна была оказаться особенно обидной, поскольку именно на эти десять дней выпали двое именин – царя и еп.Гермогена. В обоих случаях о.Илиодор и Григорий поздравляли именинников телеграммами за двумя подписями.

«Дорогого владыку приветствуем [с] радостным торжественным днем. Восторженно свидетельствуем, что лучи немеркнувшего великого саратовского светила проникают из края в край необъятной Сибири. Иеромонах Илиодор, Григорий»[37].

Совместная телеграмма еп.Гермогену о.Илиодора и Григория

Книга Труфанова заключает в себе три эпизода, произошедшие за время гощения в Покровском и долженствующие свидетельствовать о неблаговидном поведении хозяина: попытка девушек-служанок якобы по его приказу устроиться на ночлег бок-о-бок с о.Илиодором, скабрезный рассказ Григория о методах, практикуемых им для «лечения» ближних от блудных страстей, и свидетельство местного священника о распутной жизни «старца». Сколько бы автор ни присочинял, сколько бы ни старался придать этим страницам своей книги грязный оттенок, – они все-таки красноречиво показывают, что сам о.Илиодор в Покровском решительно никаких признаков разврата Григория не видел. Одни слухи и домыслы.

Вот, например, первый случай. Катя и Дуня, которых о.Илиодор аттестовал как «двух подозрительных девок»[38] (по-видимому, Екатерина и Евдокия Печеркины, 26 и 33 лет соответственно), постелили свои матрацы возле кушетки, где гость собирался лечь спать. Тот поднял шум: «Нет, нет, нельзя! Если я кого здесь стесняю, места нет кому-либо для ночлега, то я уйду в баню, кстати ее сегодня топили…». Вопиющее, казалось бы, дело объясняется просто, если сопоставить его с аналогичным эпизодом, произошедшим годом ранее. Тогда не было и намека на чей-либо злой умысел. В купе о.Илиодора случайно оказалась дама-попутчица с больным ребенком на руках. Не желая ехать в одном купе «с бабой», иеромонах, вместо того чтобы уйти самому, стал выгонять ее. Почему не допустить, что в Покровском произошло то же самое? Из дальнейшего текста видно, что в те времена обычным делом были как совместный ночлег паломников обоего пола в поездках по святым местам, так и поездки монахов в одном купе с дамами. Англоязычный текст книги, в отличие от русского, содержит важную подробность: эпизод с девушками произошел в первый же вечер по приезде[39], то есть когда обитатели дома впервые устраивали гостя на ночлег, еще не успев приладиться к привычкам постороннего человека. Но о.Илиодор, по своему обыкновению, ответил на пустяшный случай шумным скандалом, а затем совершенно голословно обвинял Григория в попытке его соблазнить, чтобы заткнуть ему рот.

Напротив, о виденных им в Покровском признаках высокой духовной жизни «старца», Труфанов предпочитает умалчивать, но даже по его книге видно, что было их немало. Например, он передает слова Григория у его старой избы: «Вот здесь я, когда гуляю, то набираюсь духу: бывают мне здесь видения. Здесь мы в прошлое лето с епископом Феофаном простаивали целые ночи и молились Богу». И другие, предшествующие очередному скабрезному рассказу: «Я бесстрастен. Бог мне за подвиги дал такой дар. Мне прикоснуться к женщине, али к чурбану – все равно» и т.д. После чего, по собственному забавному признанию, священник подумал: «Ефрем Сирин, настоящий Ефрем! Святой! Бесстрастный! Господи, с кем я сподобился мыться в бане!»[40].

Возможно, именно в Покровском о.Илиодор получил еще одно доказательство бесстрастия своего друга, о чем вскоре рассказал пастве: «у старца Григория не может появиться плотская страсть к женщине, так как он убил свою плоть молитвой и постом, даже с законной женой своей по обоюдному соглашению уже семь лет живет как брат с сестрой»[41].

Жирную точку в покровских событиях поставила беседа с местным священником о.Петром Остроумовым, к которому о.Илиодор явился, самонадеянно намереваясь «изобличить» его в клевете на Григория, в чем, однако, не преуспел. Напротив, беседа с о.Петром, по-видимому, поколебала веру иеромонаха в святость его друга.

Под этим последним впечатлением о.Илиодор вместе с Григорием и его женой тронулся в обратный путь. Вновь ехали 80 верст до Тюмени на лошадях. Но теперь уж не видали ни ссыльных «освободителей», ни собственных лошадей, ни кучера, – такая была метель[42].

Наконец-то оставшись наедине со своими мыслями, о.Илиодор, по его словам, мучился сомнениями относительно Григория. «Думал, кто он: бес или ангел?».Сам страдая от клеветы, иеромонах понимал, что людские толки могут быть очень далеки от истины. «…быть может, батюшка клевещет, ведь попы злы, а особенно на тех, кто подрывает авторитет их среди прихожан»[43].

Свое душевное состояние о.Илиодор выразил с необычной для него глубиной: «Я недоумевал, соблазнялся, но разочаровываться не хотел. Мне больно стало»[44].

21 декабря путешественники вернулись в Царицын. «Народ нас радостно приветствовал»[45]. Отслужив молебен о благополучном возвращении, о.Илиодор рассказал пастве свои впечатления о Сибири: живут там лучше, нет такого пьянства, как здесь, молодежь почтительна к старшим, а особенно к духовным пастырям. Но картину портит присутствие уже упомянутых ссыльных «освободителей», а также евреев[46].

О Григории ни слова. Но полиция теперь уж не могла не заметить странного крестьянина, с которым так носился о.Илиодор. Любопытен откровенный отзыв Василевского, тогда еще не подозревавшего, с какой важной особой имеет дело: «"Брат Григорий" по фамилии Распутин, крестьянин, по-видимому, фанатик, делает мелкие жертвования на монастыри, чем и втирается в дружбу к иеромонаху Илиодору и Епископу Гермогену, снискал себе особенное расположение. На меня он производит впечатление пронырливого человека, по-видимому преследующего личные интересы»[47].

Монастырское подворье готовилось к Рождеству. О.Илиодор еще до поездки сочинил к этому празднику восторженный гимн: «Торжествуйте, веселитесь, / Люди добрые, со мной / И с восторгом облекитесь / В ризу радости святой!»[48] и т.д. Этот гимн, положенный на музыку, был разучен прихожанами подворья и исполнялся после вечерних богослужений перед особо устроенной «звездой». То же песнопение звучало в Покровском после беседы, сказанной о.Илиодором, и даже было телеграфировано из Царицына в царский дворец за подписью Григория и «Илиодорушки»[49].

В рождественский сочельник за всенощным бдением состоялась единственная, судя по всему, исповедь Григория у о.Илиодора, приступившего к ней «с большим страхом», «так как считал себя недостойным исповедовать праведника». Ее содержание Труфанов излагает в своей книге, по-видимому, считая себя после расстрижения не связанным тайной исповеди. Да это и была, скорее, духовная беседа о том, что беспокоило «старца»: «Что я буду делать, когда царица меня шугнёт от себя»[50]. На что о.Илиодор мудро ответствовал: «Бог тебя возвысил, в Божьей воле и судьба твоя находится»[51].

На святках иеромонах, по своему обыкновению, посещал с крестом дома своих почитателей. Григорий сопровождал друга.

«Старец» покинул Царицын в ночь на 31 декабря. О.Илиодор устроил торжественные проводы. По его просьбе около 3-х часов ночи в храме собралась толпа прихожан – 1,5 тыс. по оценке полиции или 2 тыс. по словам Труфанова. Со «звездой» и фонарями, под духовные песни, шествие отправилось на вокзал. Здесь о.Илиодор обратился к народу, предлагая отправить «брата Григория» первым классом[52]. Когда это было устроено, Григорий с площадки вагона произнес «речь о своем высоком положении», которую Труфанов аттестует так: «даже я ничего не понял». Ответную речь произнес Косицын[53].

Проводив гостя, шествие вернулось на подворье. «Звезда» погасла. «Вот и сгорела звезда Григория!» – дивились прихожане. Попрощавшись с ними, о.Илиодор, по его словам, ушел в келью и стал молиться так: «Господи, открой мне, ангел Распутин или дьявол! Я заметил много странных вещей в его поведении; я слышал о нем много зла. Этонеправда? Не клевещут ли газеты на меня всевозможными путями, не пятнают ли они меня и не угрожают ли мне, но Ты, Господи, знаешь, что я не виновен? Открой его мне, Господи!»[54].

Хорош, однако, сам о.Илиодор, если он, проведя бок о бок с Григорием целых полтора месяца, посетив его родину и даже получив уникальную возможность расспросить «старца» у аналоя, так и не составил себе никакого определенного представления о своём друге!

Скорее всего, эти сомнения и мучения преувеличены задним числом. Если они вообще имели место, то разрешились в пользу Григория. Иначе его не провожали бы так торжественно. Сергей Труфанов всегда преувеличивал свою дальновидность, особенно в этом деле, договариваясь до того, что он будто бы и в Покровское приехал, «чтобы присмотреться» к Григорию, и о.Петра посетил, чтобы у него что-нибудь выведать[55]. Не сознаваться же, что, стоя так близко к развратному, по общему отзыву, «старцу», ничего плохого не заметил! Не будь дальнейших разоблачений, о.Илиодор бы и думать забыл о мелких эпизодах своей сибирской поездки.

Наступивший 1910 г. ознаменовался стартом широкой кампании против Распутина.

Первый фронт против него образовался в Александро-Невской лавре. Еще минувшим летом ректор Санкт-Петербургской духовной академии преосв. Феофан и его сподвижник иеромонах Вениамин (Федченков) разочаровались в своем бывшем протеже. Их противостояние с ним пережило два этапа. На первом они обличали его за пребывание в духовной прелести.

21 января о.Вениамин написал еп.Гермогену, что «Григорий Ефимович, очевидно, не вынес всей той тяжести высоты, на которую восшел, и вообще не вынес всего того ненормального, огромного (чуть ли не абсолютно непогрешимого) положения, на которое поставили его почитатели неопытные», и «стал на опасный путь преувеличенного о себе самомнения (или, как он сам выразился, самонадеянности)». «Просим Вас, Владыка святый, держаться пока серьезной осторожности во всем по отношению к Г.Е-чу, а больше всего молиться за него и всех нас: иначе возможны неожидаемо огромные последствия…»[56].

Второй этап был связан с рядом письменных жалоб, которые якобы пострадавшие от Григория женщины направили еп.Феофану и «двум другим влиятельным в "сферах" лицам» с начала Великого поста (т.е. с 1 марта) и до конца апреля. Таких писем было, по сведениям «Речи», 25[57]. Это походило на спланированную атаку. Григорий потом уверял, что его оклеветали, указывал, что сами предполагаемые жертвы отрицают своё авторство, предлагал даже представить их нотариально заверенные подписи[58]. Но еп.Феофан поверил женщинам, а не ему.

При помощи о.Вениамина преосв. Феофан начал борьбу против Григория, причем не только обличил его лично, но и попытался раскрыть глаза его сторонникам, начиная от «царей» и столичных салонов и заканчивая саратовскими друзьями. В частности, писал еп.Гермогену с изложением «целого ряда фактов, порочащих Распутина, как человека развратной жизни» (показания еп.Гермогена).

Второй фронт был в Москве. В марте «Московские ведомости» напечатали серию статей М.А. Новоселова, обвинявшую Григория в разврате. В первой из них автор ссылался на письма еп.Антония (Каржавина), не называя его прямо[59].

В те дни о.Илиодор получил от Григория три телеграммы и шесть писем: «Миленький братец, ты слышишь, но не смущайся!»; «Если ты мне хочешь быть братом, то будь им до конца жизни»; «Про меня пишут в газетах. Все это неправда, ложь, клевета. Сам сатана ополчился на меня». При этом Григорий просил у своего друга заступничества[60].

Статьям о.Илиодор не поверил, зная не понаслышке, что такое газетная клевета. Ведь о нём самом газеты еще недавно сообщали, будто в его келье заночевывают молодые женщины. На письменный запрос некоего человека, правду ли пишут о Григории, о.Илиодор от лица собственного и своей паствы дал отрицательный ответ[61]. Затем решил сказать особую речь в защиту Григория.

Но были еще два письма о.Илиодору от иеромонаха Вениамина[62]. Даты неизвестны, но, по-видимому, первое было получено в середине марта и либо переслано адресатом еп.Гермогену, либо содержало ссылку на январское письмо преосвященному.

Сбитый с толку о.Илиодор, уже наметивший защитительную речь на воскресенье 21 марта, обратился за советом к своему архипастырю. Сохранилась телеграмма священника, отправленная днем в субботу 20 марта: «Дорогой владыка, вы получили письмо иеромонаха Вениамина? Ради Христа, сообщите мне, как вы смотрите на старца. Осмеливаюсь ожидать скорого ответа. Нужно»[63].

Но владыка не верил разоблачениям, особенно газетным, в которых усматривал чисто политическую подоплеку[64]. «Когда нехорошие поступки Распутина стали раскрываться, Гермоген долго колебался, не зная, как отнестись к этому», – говорил еп.Феофан. Поэтому, вероятно, на запрос о.Илиодора последовал успокоительный ответ из Саратова. Утром 21 марта о.Илиодор уже был совершенно спокоен и за обедней объявил пастве тему вечерней беседы – о брате и друге Григории.

Спустя год со знаменитой встречи опального иеромонаха и таинственного крестьянина в Великую Субботу 1909 г. они поменялись ролями. Пришел черед о.Илиодора заступаться за Григория, заступаться «отчаянно»[65].

«Я считаю своим священным долгом не давать на поругание имя блаженного старца Григория и пойду в защиту его на всех безбожников, развратников и крючконосых стервятников». В начале о.Илиодор рассказал о жизненном пути своего друга: пьянство в молодые годы, духовная перемена, странствия по святым местам и т.д. Характеризуя Григория как святого подвижника и то и дело именуя «старцем», проповедник подчеркивал его аскетизм, добродетель и прозорливость, выразившуюся, между прочим, в том, что «старец» при первой же встрече с юным о.Илиодором, еще студентом, угадал меру его «крутой» молитвы. Умолчал священник только о «высших заслугах» друга, то есть о встречах с «царями». «Умолчу не потому, что не хочу вам поведать, но потому, что знаю, что этот храм не будет могилой для моих слов, так как то, что я хотел бы вам сказать, завтра же будет разнесено собаками местных газет по всему городу, а потом и по другим городам».

Затем, выпуская наиболее скабрезные места, о.Илиодор прочел слушателям «брехню» из газет, повествовавшую о том, как Григорий сидел на одном стуле с женщинами. На это священник возразил: «у старца Григория не может появиться плотская страсть к женщине, так как он убил свою плоть молитвой и постом, даже с законной женой своей по обоюдному соглашению уже семь лет живет как брат с сестрой».

О.Илиодор предложил своей пастве выступить на защиту Григория:

– Так дадим ли мы в обиду святого старца, блаженного и прозорливого?

– Не дадим, – дружно ответили слушатели[66].

По своему обыкновению, о.Илиодор прочёл слушателям заранее заготовленный от их лица текст телеграммы, который заканчивался так: «Мы пригвоздили тебя, блудница-редакция, к позорному столбу и бросили гвозди и высекли твоего безбожного сотрудника Новоселова и бросили веники. Прощай!»[67].

Телеграмма была послана в «Московские ведомости».

После этой речи о.Илиодор получил еще какие-то сведения о Григории. Кто-то, не снеся искреннего и простодушного выступления священника, представил ему убедительные доказательства распутной жизни «старца».

Сам Труфанов объяснял произошедшую в нём перемену встречей с послушницей Ксенией Гончаренковой. По указанным им признакам эту встречу следует датировать 24-29 марта. Подозрительно, но объяснимо, что Ксения, так долго молчавшая о произошедшем, по её словам, ещё в ноябре, заговорила именно после речи о.Илиодора в минувшее воскресенье, точнее, прочитанной им газетной «брехни». Если раньше она давила в себе сомнения, то теперь, услыхав, что и в Москве пишут то же самое, убедилась настолько, что дерзнула рассказать священнику о том, как Григорий делал с ней нечто нехорошее.

Священник же не постеснялся рассказать другим. Едва ли стоит доверять сообщению Труфанова, будто он нарочно перенёс беседу из храма в свою келью ради права на огласку. Это, вероятно, придумано задним числом, чтобы избежать обвинений в нарушении тайны исповеди. О.Илиодор никогда не отличался щепетильностью.

Об услышанном он сообщил преосв. Гермогену (который, в свою очередь, рассказал публицисту М.О. Меньшикову), писал П.А. Бадмаеву[68] и упомянул в своей записке, посвященной Григорию: «В этот приезд в Царицын он на одной монахине девице радел четыре часа. Об этом я узнал через три-четыре месяца»[69]. Во всех подробностях этот эпизод изложен в книге Труфанова, с особым смаком. «Жалкие порнографы начала века могли отдыхать», – заметил по этому поводу современный исследователь[70]. Словом, история Ксении стала для о.Илиодора дежурным аргументом.

Ряд исследователей оспаривают подлинность этого эпизода, ссылаясь на показания самой Ксении, в которых нет ни слова о произошедшем с ней несчастье. Впрочем, она могла намеренно умолчать об этом. В её показаниях, как и в показаниях преосв. Гермогена (оба они тогда жили в Жировицком монастыре) акцент сделан не на роли Григория, а на дружеских отношениях с ним о.Илиодора, которого оба, по-видимому, пытались выгородить перед следствием, поэтому столь серьезный повод к конфликту мог быть скрыт.

Возможно, перемена в душе о.Илиодора была вызвана другим известием, а именно вторым письмом иеромонаха Вениамина: «Дорогой отец Илиодор! По поручению владыки Феофана я пишу вам о следующем. Мы оба умоляем вас не защищать Григория, этого истинного дьявола и Распутина. Клянёмся Богом Всемогущим, что на исповеди у владыки Феофана открылись его пакостные дела. Дамы, им обиженные, и девицы В. и Т., им растленные, свидетельствуют против него. Он, сын бесовский, нас водил в баню и нарочно уверял нас, что он бесстрастен… А потом мы поняли, что он лгал и обманывал нас. Поверьте нам, не защищайте больше его… Любящий Вас иеромонах Вениамин»[71].

По-видимому, еп.Феофан уже вступил на вторую стадию борьбы с Григорием. К сожалению, этот текст цитируется в лживой книге, да еще и по памяти. Но такого рода письмо, несомненно, должно было последовать после речи о.Илиодора 21 марта, если она дошла до преосв. Феофана. Возможно, именно это письмо превратило былые сомнения в уверенность, а затем трансформировалось в якобы личный опыт адресата, причем «девицы В. и Т.» превратились в Ксению.

С.В. Фомин связывает перемену, произошедшую в о.Илиодоре, со второй статьей Новосёлова, опубликованной 30 марта и содержавшей цитату из письма преосв. Феофана[72]. Отзыв преосвященного был следующий: «Новые данные, открывающиеся из деятельности Г., еще более подтверждают, что он заблуждается более и более и подпадает под власть бесовскую, помрачился окончательно и упорствует в неправде всяческими неправдами»[73]. От автора же статьи излагалась пикантная подробность о «своеобразных собеседованиях» с поклонницами, якобы устраивавшихся «старцем» в бане[74].

Наконец, известно и еще одно свидетельство против Григория, полученное в Саратовской епархии в те дни, – письмо о.Ефрема Долганева 5 апреля, от лица неких петербургских почитателей передававшего своему брату еп.Гермогену, что духовное следствие преосв. Антония Тверского установило принадлежность «старца» к секте хлыстов[75].

Так или иначе, между 21 марта и 11 апреля о.Илиодор что-то узнал, и былая уверенность в Григории исчезла. Окончательно запутавшийся священник, у которого «мысли начали кружиться в голове, как щепки и тряпки в вихре», собрал на совещание своих самых близких сподвижников – Косицына и других. «Рассказал им, спросил совета. Все они ничего мне не посоветовали, а только, удивляясь, пожимали плечами и конфузливо улыбались»[76].

Терзаемый сомнениями, о.Илиодор написал и самому Григорию, который в ответ объяснил действия еп.Феофана завистью[77]. «Братец Илиодорушка заступис Феофан Веня клевеща на мя по лютой завистя пошто так как я рядам с государя а он никак пошто я им покажу. Григорий Роспутин»[78].

Полученные известия заставили о.Илиодора вернуться к распутинской теме вечером 11 апреля. Продолжая почтительно именовать своего друга «подвижником, прозорливым, блаженным старцем Григорием», проповедник снова указал на его бесстрастие: «…обращение старца Григория с женщинами я считаю странным, очень странным. Но при этом я думаю, что ему дано Богом то, что мне не дано. Он может так любить женщин, а я не могу. Старец Григорий считает такое свое обращение с женщинами возможным, может быть, по Божьему внушению».

Однако теперь о.Илиодор уже был готов поверить, что даже такой великий праведник мог пасть по наущению диавольскому: «Но допустим на минуту, что брат Григорий согрешил, впал в заблуждение, в соблазн. Я спрашиваю, если он согрешил, но раскаялся, то неужели его нельзя простить? Отвечайте мне, можно его простить или нет? (Крики: "можно"). Много святых мучеников соблазнялись и впадали в грех, но потом горько каялись и получали прощение от Бога». «И мы, братие и сестры, должны не осуждать нашего блаженного старца и брата Григория, а молиться за его слабость к сатанинскому соблазну и простить его».

Для выяснения истины о.Илиодор намеревался обратиться к самому Григорию и, «как пастырь», спросить его, правду ли о нем пишут газеты. «И если брат Григорий чистосердечно покается мне в том, что он впал в заблуждение, что он соблазнился и согрешил, то я прощу его. В противном случае я поступлю с ним как с нераскаявшимся грешником».

Как именно, известно из той же речи: «всех, кто не покаялся, я проклинал, проклинаю и буду проклинать до самой смерти. Ибо Сам Бог прощал только кающихся грешников»[79].

Таким образом, в отношении о.Илиодора к Григорию произошла перемена: «Ясные сомнения начали точить мое сердце». Сергей Труфанов уверял, что в марте 1910 г. его душа «оторвалась» от «старца», и даже передает свою молитву тех дней: «Господи! Царица Небесная! Развяжите меня со святым чертом. Одно внешнее знакомство мое с ним чернит меня. Вот как на меня нападают газеты, а они ведь не знают, что у меня в душе. Господи, помоги и пощади меня!»[80].

На самом деле степень этого перелома сильно преувеличена. О.Илиодор лишь допустил возможность падения своего праведного друга и решил проверить полученные сведения.

Покамест священник очень беспокоился, как бы не оказаться обманщиком перед лицом паствы. «Ты ввел меня в величайший грех, – скажет потом о.Илиодор Григорию, – я пред многими тысячами народа православного, призывая в свидетели Праведного Бога, лгал, называя тебя праведником, бесстрастным, ибо верил тебе…»[81]. Перед страхом этого греха пришлось второй речью частично аннулировать первую, подготавливая слушателей к возможному в будущем разоблачению «старца».

Для постороннего взгляда сомнения остались в тени. На первый план вышла «отчаянная» защита Григория о.Илиодором. Даже сам он потом объединял обе проповеди воедино: «Два воскресенья сряду, по вечерам, я говорил пяти тысячам народа двухчасовые речи в защиту "блаженного" прозорливца…»[82].

30 апреля «Московские ведомости» требовали от обер-прокурора принять меры против проповедника: «Под покровом священного сана допускается развращение целой массы царицынской паствы, которую сам иеромонах Илиодор исчисляет в десять тысяч. … Неужели черносотенство дает Илиодору безнаказанность и разрешает ему делать все, что взбредет его больной фантазии?»[83].

В то же время, согласно книге Труфанова, защитительные проповеди были им записаны и через камер-юнкера А.Э. Пистолькорса переданы Августейшей чете, которой якобы очень понравились[84].

Продолжая защищать своего протеже даже в 1914 г., преосв. Гермоген говорил: «Отец Илиодор в своих проповедях, обращенных к своей пастве, указывал Григория Распутина как подвижника высокой христианской жизни. Таково было в то время общее мнение о Распутине».

На Пасху 1910 г. Григорий, ранее намеревавшийся приехать в Царицын, добрался лишь до Саратова. Сюда же, проездом в Среднюю Азию, прибыл прот.И. Восторгов со своим помощником свящ. Васильевым. Все трое остановились в архиерейских покоях. Преосвященный вызвал в Саратов и о.Илиодора, который выехал пароходом 10 мая и прибыл, вероятно, на следующий день. Затем состоялось таинственное совещание всех собравшихся при участии бывшего ректора Саратовской духовной семинарии, ныне епископа Аксайского Гермогена (Максимова).

Эти несколько дней наиболее загадочны во всей истории взаимоотношений еп.Гермогена и о.Илиодора с Григорием. Здесь присутствовали все градации – от подозрений и разоблачений до попытки подготовить «старца» к хиротонии.

На первый взгляд, размещение Григория в архиерейских покоях кажется знаком, что владыка продолжал веровать в святость старца, несмотря даже на Феофановы разоблачения. Однако дело обстояло как раз наоборот. «Заметил я что-то неладное за Григорием и нарочно поместил его поближе к себе: в кабинет», – рассказывал еп.Гермоген о.Илиодору[85]. Следствием совместного проживания со старцем стали некие «личные неблагоприятные Распутину наблюдения за ним» владыки (показания еп.Гермогена). Об этом в воспоминаниях Сергея Труфанова следует очередной скабрезный рассказ.

По-видимому, именно в эти дни между еп.Гермогеном и Григорием состоялся неприятный разговор. Владыка «при встрече с Распутиным указал ему недостойность его поведения» (показания еп.Гермогена).

Что до о.Илиодора, то он, как и обещал своим прихожанам, при случае спросил старца, правду ли пишут о нем газеты. Тот ответил, что это «ложь и сатанинская клевета»[86].

В итоге сомнения были отринуты до такой степени, что о.Илиодор, исполняя волю своего архиерея, начал готовить Григория к принятию священного сана, в чём, однако, совершенно не преуспел ввиду безграмотности и малоспособности ученика[87].

Однако предстояло объясниться с друзьями из Лавры, воздвигшими гонение на Григория, тем более, что еп.Феофан требовал от преосв. Гермогена занятия определённой позиции: «Но я… написал ему письмо, чтобы он выяснил свое отношение к Распутину. Ибо если мне придется выступить против Распутина, то тогда и против него».

Поэтому после майской встречи и о.Илиодор, и еп. Гермоген поочередно ездили в Петербург, и в обоих случаях газеты писали, что они прибыли с целью реабилитировать Григория.

О.Илиодор поехал в столицу прямо из Саратова – именно по делу Григория, а вовсе не «приобрести для монастырской библиотеки книги», как потом будет утверждать[88]. Выехали 13 мая вместе с Григорием в купе первого класса. Труфанов с гордостью рассказывает, что их попутчики, «два важных господина», охотно беседовали с ним, образованным иеромонахом, а «мужиком» пренебрегли[89].

В Петербурге о.Илиодор не застал преосв. Феофана. Лишь узнал, что владыка, продолжая свою обличительную тактику, сделал отчаянную попытку раскрыть Императрице глаза на Григория, но не преуспел в этом.

Ввиду отсутствия своего наставника о.Илиодору пришлось вместо родной академии искать новое пристанище в столице. Нашлось оно в доме Г.П. Сазонова, покровителя Григория.

Сергей Труфанов уверяет, что в эти дни был занят расследованием слухов о своем друге. Надеясь узнать подоплеку ужасных писем о.Вениамина, о.Илиодор позвонил ему по телефону, но собеседник, как ни странно, от встречи воздержался и лишь направил к жертвам Григория. Вероятно, после знаменитой защитительной речи о.Вениамин не надеялся уже разубедить своего неистового собрата. Жертв о.Илиодор тоже не застал, побеседовал лишь с их братом дьяконом Солодовниковым, но даже впоследствии в своей лживой книге Труфанов почему-то не передал этот рассказ.

На самом деле, по-видимому, о.Илиодор приехал не для выяснения истины, а для пропаганды собственного взгляда на личность Григория. «В течение трех дней инок ходил по разным влиятельным лицам и доказывал невиновность Распутина», – писала «Речь»[90].

Затем о.Илиодор поехал в Москву, на второй фронт борьбы против Григория. Волей-неволей пришлось обратиться к Л.А. Тихомирову, возглавлявшему ту самую «блудницу-редакцию», которую священник двумя месяцами ранее пригвоздил «к позорному столбу». Редактор, конечно, отказался от встречи с наглецом. Но о.Илиодор своим обычным высокопарным штилем заявил, что «истина требует» этой беседы, и Тихомиров согласился. При встрече присутствовал сотрудник «Нового времени» И.А. Гофштеттер, тот самый, который потом напишет книгу о Григории.

Указав, что речь шла о Распутине, Труфанов умалчивает о том, какие факты стали предметом обсуждения. Это и понятно: за «истиной» следовало ехать не к Тихомирову, а к автору статей Новосёлову. Осведомлённый собеседник, однако, сообщил о.Илиодору, что его за поддержку Григория не любят В.Ф. Джунковский, С.И. Тютчева и Великая Княгиня Елисавета Феодоровна[91].

Но вот ему стало известно, что «Речь» готовит статью против Григория, которую напечатает в известный день вместе с портретом «старца». Преодолев отвращение к еврейской газете, о.Илиодор купил этот номер. Однако не нашел ни статьи, ни портрета. «Тут я понял, что Бог сотворил чудо, пожелав скрыть от меня клеветническую статью о блаженном старце Григории»[92]. Любопытно, что таких заметок «Речь» напечатала в течение месяца целых десять, но именно в том номере, который был куплен о.Илиодором, статьи не оказалось. Этот эпизод произвел на суеверного священника такое впечатление, что заставил снова уверовать в праведность друга.

Вернувшись в Царицын, о.Илиодор произнес третью и последнюю речь в защиту Григория (30 мая), которого назвал «чистым и непорочным человеком, великим подвижником и печальником за русский православный народ»[93].

Однако ввиду продолжения газетной травли священник обратился к другу со следующей телеграммой: «Миленький друг, Григорий Ефимович! Столичные газеты печатают, а местные перепечатывают про тебя нечто страшное, отвратительное. Народ, тебя любящий, смущен, безбожники смеются, я не в состоянии совершенно успокоить православных людей. Приди на помощь, скажи кратко телеграммой то, что ты собирался сказать народу. Если бы приехал в Царицын, твое старческое слово успокоит всех. Эту телеграмму после вечерни я читал народу. Твой друг иеромонах Илиодор»[94].

О.Илиодор разминулся в Петербурге с преосв. Гермогеном, прибывшим туда в конце мая по вызову Св.Синода. Газеты писали о ежедневных совещаниях владыки в Александро-Невской лавре с некими двумя влиятельными лицами и синодальным миссионером В.М. Скворцовым[95]. «Речь» прямо указала на участие в этих встречах еп.Феофана[96].

Одним из предметов обсуждения был Григорий[97]. Ошибочно датируя эту встречу декабрем 1910 г., Труфанов пишет, что «Феофан познакомил Гермогена с истинным обликом Распутина»[98]. Из «Речи» известно, что еп.Феофан показал преосв. Гермогену свидетельства женщин, якобы пострадавших от Григория, что убедило еп.Гермогена в порочности последнего и выразилось в следующем его восклицании: «Воистину, он сын диавола; я только его жалею как христианин»[99]. Или в менее точной передаче Труфанова: «О, да он, оказывается, настоящий бес»[100].

«Полученное мною письмо, а также мои личные неблагоприятные Распутину наблюдения за ним послужили поводом к резкому изменению моего отношения к Распутину, которого я даже перестал принимать», – рассказывал впоследствии еп.Гермоген (его показания).

Здесь же в Петербурге преосв. Гермоген дал интервью сотруднику «Утра России», опровергая слухи, что он приехал ходатайствовать за Григория: «Впоследствии, однако, я получил сведения об его более чем зазорной жизни от таких лиц, которым верю, как самому себе. Осуждать его за это я, конечно, не стану, ибо история церкви доказывает, что были люди, которые достигали даже очень высокого духовного положения и потом падали нравственно. Но и хлопотать за этого человека, прежде его исправления, было бы странно»[101].

Вскоре «Голос Москвы», констатируя разочарование преосвященных Сергия и Феофана в своём протеже, отметил: «Верен ему остался только один Илиодор»[102].

Да, о.Илиодор очень долго закрывал глаза на свидетельства и уверял себя и свою паству в святости Григория. Слишком жива была память о прошлогодней Великой Субботе, когда «старец» в один миг «вернул» отчаявшегося иеромонаха «к жизни».

«С отцом Илиодором Распутин находился по-прежнему в дружеских отношениях, бывал у него, – вспоминал преосв. Гермоген. – Я указывал отцу Илиодору на то, что Распутин недостоин его дружбы. Илиодор мне возражал, ссылаясь на то, что сведения о Распутине, возможно, неосновательны» (его показания).

Но наконец под напором очевидных фактов, видя всех своих наставников настроенными против Григория, о.Илиодор начал поддаваться. В конце июля он сказал корреспонденту «Царицынского вестника», что «теперь ввиду особенно дурной молвы о брате Григории, он, конечно, защищать его не будет»[103].

Все, что он мог теперь сделать для своего благодетеля, – это молчать о нём. В ближайшие полтора года о.Илиодор хранил по отношению к Григорию нейтралитет.

Явственно «развязаться» с бывшим другом о.Илиодор не отважился и скрывал свои мысли как от него самого, так и от других лиц. При встречах с Григорием священник старательно имитировал уважение.

Бравировавший своей храбростью о.Илиодор, специализировавшийся на обличении разных влиятельных лиц, неоднократно называвший такое обличение своим пастырским долгом, побоялся сказать правду о Распутине: «Боялся, ибо он был в силе у царя»[104]. Обличать «старца» было опаснее, чем Столыпина: за Столыпиным стоит лишь презренное либеральное общество, а за Григорием стоят «цари». Пример преосв. Феофана был перед глазами. «Нет, не буду ничего говорить, а то тогда пропал я!..». «Прямо пойти, напролом, застрелят, как собаку, и вечной памяти даже не пропоют. … мы люди маленькие, и ничего не можем сделать. Я и так еле-еле держусь в Царицыне». И, наоборот, поддержка Григория, казалось, гарантировала о.Илиодору царскую защиту.

Очередную попытку обратиться к посредничеству «старца» иеромонах предпринял в тяжелые дни января-марта 1911 г., когда вновь боролся со священноначалием за право остаться в царицынском монастыре.Уже 22 января Григорий заступился за своего друга, прислав в Св.Синод телеграмму из села Покровского[105]. Судя по скорости реакции, эта телеграмма была не инициативой ее автора, а ответом на чью-то просьбу, вероятно, самого о.Илиодора. Позже к посредничеству Григория, успевшего отбыть на Святую Землю, пытался обратиться и еп.Гермоген, о чем свидетельствует ответ О.В. Лохтиной (31 марта): «Владыко, вы сами телеграфируйте в Иерусалим»[106].

Сам Распутин потом рассказывал о. Илиодору, что «здорово донимал» «царей» телеграммами в его защиту, причем адресаты «упорно держались, а потом сдались»[107]. Отношение Императорской четы к этим ходатайствам очень правдоподобно передано в следующем послании «блаженного старца» в Царицын: «Одна надежда на Бога. Молитесь Скорбящей Божией Матери. Всем благословение отца Григория. За нарушение спокойствия в Петербурге сердятся. Хотели дать просимые тобой деньги. Говорят – почему не просил у них отпуск. Телеграфируй: Иерусалим, русская миссия, Новых»[108].

В конце концов царская милость все-таки последовала, но о.Илиодор не связывал ее с действиями своего друга: «Здесь Гриша мне нисколько не помог, хотя Лохтина и другие последовательницы Гриши старались доказать, что милость царицы ко мне – дело Гриши»[109].

Однако отношения были возобновлены, а О.В. Лохтина все чаще стала появляться в царицынском монастыре. По-видимому, она и есть та «Ольга», вместе с которой о.Илиодор в Великую Субботу (9 апреля) телеграфировал Григорию в Иерусалим:«Благослови дело [за] свободу церкви»[110]. Возможно, этим таинственным делом был план иеромонаха охватить его проповедью все Поволжье.

О.Илиодор считал Лохтину«глубоко верующей женщиной»[111], предполагал благословить ее на юродство. Описывая ее экстравагантное поведение, писатель И.А. Родионов с тревогой отмечал, что она имеет слишком большое влияние на иеромонаха: «Отец Илиодор верит ей, считается с её мнениями, разделяет её некоторые симпатии и антипатии»[112].

Вот эта-то Лохтина вместе с секретарем Распутина А.Н. Лаптинской посетили о.Илиодора после его возвращения из Петербурга, чтобы обрадовать вестью о приезде «великого гостя» – Григория. Так утверждает Сергей Труфанов. По-видимому, Григорий действительно приехал без приглашения. Очень уж невовремя он явился, когда о.Илиодору «некогда было возиться с Распутиным, так как много было хлопот по устройству народного паломничества в Саровскую пустынь»[113].

Отношения между о.Илиодором и Григорием на тот момент сохранялись наружно хорошие. Кроме того, о.Илиодор сохранил дружбу и с распутинским кружком.

Все эти обстоятельства побудили Григория проведать царицынских друзей. Вероятно, он счел момент удобным, чтобы преодолеть холодность, возникшую между ним и о.Илиодором после разочарования преосв. Гермогена в святости «старца».

Случайно или намеренно, но преосвященный воспрепятствовал воссоединению друзей, вызвав своего протеже в Вольск именно на те дни, когда ожидался приезд Григория. Всё, что смог сделать о.Илиодор ради гостя, – сократить вольское паломничество.

Григорий приехал в Царицын 14 или 15 июня и остановился на илиодоровском подворье. Настоятель же вернулся лишь утром 18 июня. Вернулся расстроенный, с сорванным голосом, от чего еще труднее было поддерживать иллюзию доброго отношения к бывшему другу. Друга, впрочем, провести было невозможно, он чувствовал, что о.Илиодор его недолюбливает. «Распутин поздоровался со мною холодно и как-то косо посмотрел на меня»[114].

При обсуждении недавних царицынских событий выяснилось, что о.Илиодор обязан своему другу еще больше, чем думал.

«Когда зашла речь о том, кто возвратил батюшку, то есть меня, в Царицын, Лохтина, Лаптинская и сам Григорий категорически утверждали, что это сделал "старец" своими телеграммами из Иерусалима. Брат Михаил, как человек грубоватый, прямой и нетерпеливый, стукнул по столу кулаком и закричал: "Врете вы все! Не Григорий возвратил о. Илиодора, а народ его отстоял". Тут Григорий прямо взбесился: зафыркал, заплевал, заругался, бросил салфетку под стол, встал из-за стола и убежал»[115].

Очень скоро эта версия проникла и в народ. «Поехал, объяснил, кому надо, – и оставили батюшку. Это келейник надысь говорил»[116].

Словом, ссориться с Григорием после этих событий уже не приходилось, тем более что он предсказывал своему приятелю «второе гонение»[117].

Вечером 18 июня после всенощной, в служении которой он не участвовал, о.Илиодор вышел на балкон своей келии вместе с гостем. На дворе оставались только певчие.

«Поздравляю вас и себя с приездом дорогого нашего брата Григория, – обратился к ним о.Илиодор. – Он сам хочет сказать вам несколько слов». Григорий кратко рассказал о своем паломничестве в Иерусалим, между прочим, упомянув, что, следуя по крестному пути страданий Христа, вспомнил о царицынцах, «как вы здесь плакали и страдали». Призвал усердно молиться и всегда видеть на пути крест Христа[118].

На следующий день перед всенощной Григорий пожертвовал монастырскому храму икону Божией Матери со Спасителем.

Сергей Труфанов утверждал, что «народ царицынский уже давно раскусил Григория», но из уважения к своему пастырю «боялся об этом говорить открыто», ограничиваясь «глухим ропотом». Заметно это стало при паломничестве в Дубовский монастырь: «Ни в дороге, ни в монастыре на Григория никто из моих почитателей не обращал никакого внимания, не обращались к нему за советами, не целовали его рук, не бегали за ним, как делали в первый и во второй приезд его в Царицын»[119].

Это утверждение опровергается газетными корреспонденциями, из которых видно, что народ по-прежнему подходил к Григорию с духовными вопросами и по-прежнему целовал ему руку. «Старец» откликался. «Тут одной нашей предсказал, что замуж выйдет, а другой приказал: один тебе путь – в монастырь»[120]. То же самое происходило в Дубовке: корреспондент «Речи» сообщал, что Распутин «все время ходит с женщинами и девушками в монастырском саду под руку» и «предсказывает последним одинаковую всем судьбу: или замужество, или монашество»[121]. Впрочем, других судеб для девушек тогда и не было.

Порой «старец» действовал в характерной для него экстравагантной манере. После одного водосвятного молебна в монастырском храме Григорий угостил всех подошедших к нему богомолок святой водой с одного стакана, а некоей «молоденькой пикантной даме» предложил допить остаток воды, грозя в противном случае вылить этот остаток на собеседницу[122].

Обосновывая свое утверждение о якобы имевшей место народной неприязни к Григорию, Труфанов ссылается еще на два эпизода. Во-первых, исчезновение «старца» с известной фотографии. Народ «приказал фотографу Лапшину отрезать Григория от моей и Гермогеновской карточки, где мы втроем сняты; приказал под угрозой, что если фотограф этого не сделает, то никто не будет покупать карточек. Лапшин отрезал…»[123]. Странный «народ», который является к фотографу с приказаниями! Нет, карточку редактировал не «народ», а конкретное лицо. Недаром Григорий подозревал тут руку самого о.Илиодора. Если это сделал и не он, то кто-то из его близких друзей, имевший доступ к процессу устройства фотовыставки. Поэтому в отредактированном виде карточка стала нагляднейшим доказательством охлаждения о.Илиодора к «старцу».

Второй эпизод – уклонение певчих от встречи со «старцем» – выглядит очень сомнительным. О.Илиодор якобы передал певчим приглашение от Григория, но откликнулись только «три сморщенные старушки» из тысячи человек. Толпу больше интересовал иеромонах. «Не отвечая, они продолжали смотреть на меня, потому что они не видели меня целую неделю». Все это будто бы произошло по возвращении из Дубовского монастыря[124]. Но в Дубовке о.Илиодор находился не неделю, а два дня. Более правдоподобным казалось бы отнести этот эпизод к возвращению из более длительного вольского паломничества, о котором Труфанов старательно умалчивает, и связать с полицейскими донесениями о вышеупомянутой речи Григория перед певчими вечером 18 июня. Возможно, кое-кто из слушателей действительно стал расходиться по домам, узнав, что говорить будет не батюшка (надорвавший голос в Вольске), а его гость. Но нарисованная Труфановым картина – 3 старушки за Григория и 997 остальных за о.Илиодора – слишком художественна и попахивает чисто илиодоровским презрением к тем, кто не обладает его красноречием.

На самом деле Григорий неоднократно обращался к монастырской пастве с проповедями. Одну речь он говорил с 8 часов вечера до глубокой ночи. Находились, следовательно, и слушатели.

25 июня о.Илиодор пароходом отправился в Дубовский женский монастырь, чтобы служить там на праздник Тихвинской иконы Божией Матери. «Уж игуменья очень просила. Надо уважить. Народу будет много, а священник там один, да и тот старый и больной». По-видимому, это и был нынешний духовник о.Илиодора. Иеромонаха сопровождали 70 певчих – женщин и девушек.

Сначала Григорий возражал против этой поездки, прося отложить ее до его отъезда. Но ввиду отказа о.Илиодора поехал в Дубовку с ним в сопровождении обеих своих спутниц – Лохтиной и Лаптинской, следовавших за ним, по выражению Труфанова, «как две ходячие мумии».

Согласно той же книге, дубовское монастырское начальство встретило влиятельного Григория с «особой честью», даже выслав ему из алтаря во время всенощного бдения «свечу с роскошными искусственными цветами». «Он взял, но со свечою стоял недолго: скоро убежал из храма и все время службы бегал по монашеским кельям»[125]. Впрочем, он и в илиодоровском монастыре ходил по кельям.

Сам же о.Илиодор вдали от репортеров почувствовал себя настолько свободно, что стал играть в прятки с певчими – как уже говорилось, это был исключительно женский хор – в монастырском саду. Затем заказал им спеть несколько светских песен. Впоследствии репортеры всё это выведали у самих же певчих.

В 1 час ночи с 26 на 27 июня вся компания вернулась в Царицын.

Теперь о.Илиодору и его пастве предстояло самое крупное их паломничество – в Саров. Неожиданно Григорий пожелал участвовать и в этой поездке: «Вот что! Уж так мне хочется поехать с народом в Саров». О.Илиодор вовсе не обрадовался этому заявлению, подумав: «Нужно здорово, в дороге еще вздумаешь виноград срезывать, благо его много собирается в паломничество»[126]. Но свои мысли он держал при себе. Поговаривали, что Григорий поедет в Саров вместе с другом, а до тех пор останется жить в Царицыне.

Чем объяснить упорное стремление «старца» всюду сопровождать о.Илиодора, как бы далеко тот ни ехал? Очевидно, Григорий цеплялся за любую надежду восстановить былую дружбу. Не за «виноградом», то есть женщинами, он гонялся, а за другом. Дескать, раз ты так занят, что не можешь уделить мне время, то я поеду вместе с тобой.

Друг был действительно очень занят в те дни хлопотами по организации паломничества, о чем Сергей Труфанов пишет вполне единодушно со своим гонителем полк. В.К. Семигановским[127]. Одной из главных забот было раздобыть денег, чтобы удешевить поездку для ее участников. Григорий взялся помочь и исходатайствовать у Ее Величества 3.000 руб. О.Илиодор «очень заинтересовался этим» не только в материальном смысле, но и вообще: «Хотелось воочию убедиться еще раз, имеет ли при дворе Григорий силу, а, быть может, он все врет, что мне говорил». После небольшой задержки, вызванной лишь недоразумением, просимая сумма была получена[128].

Как ни занят был о.Илиодор, он продолжал наблюдать за Григорием, пытаясь разрешить для себя вопрос о его святости или порочности. Кроме посещения келий в женском монастыре иеромонах отметил лишь знакомство Григория с «красивенькой учительницей с Урала»[129].

Местные репортеры, искавшие не правды, а сенсаций, такими вопросами не мучились, а сразу писали, что Распутин «все свое внимание здесь сосредоточил на женщинах»[130]. Неудивительно: круг царицынского общения Григория составляла паства о.Илиодора, состоявшая почти исключительно из женщин.

Любопытнее другая корреспонденция: «Распутин ведет себя здесь настолько развязно и откровенно, что бесцеремонность его замечается даже Илиодором, который то и дело сдерживает порывы старца»[131]. Сотруднику «Речи» вторит А. Панкратов: «Мне рассказывали очевидцы, что Распутин в одном царицынском доме так ухаживал ("приставал") за одной молодой женщиной, что Илиодор его останавливал: "Гриша, оставь"»[132].

Несмотря на эти эпизоды, почему-то отсутствующие в книге Сергея Труфанова, хотя они, несомненно, лили воду на его мельницу, о.Илиодор все-таки не мог определить свое отношение к Григорию. В конце концов священник, не выдержав сомнений, сделал новую попытку добиться признания от самого «старца», однако не преуспел.

«В этот же день, помню, я ставил Григория пред иконой и говорил: "Григорий! Покайся в том, в чем тебя обвиняют. Правду про тебя пишут?". Он погрозился на меня пальцем и сказал: "Что ты, чудак. Всякому вздору веришь? Мотри у меня!". Я испугался и замолчал, удивившись искренно своей дерзости и смелости»[133].

Колеблясь и терзаясь, о.Илиодор все больше и больше склонялся на сторону врагов Григория. Его присутствие не радовало, как когда-то, а тяготило. «Я думал: о дьявол! Когда я с тобою развяжусь»[134].

В свою очередь, Григорий понял, что дружбу о.Илиодора не вернуть. Когда-то неразлучный с ним, ловивший каждое его слово, теперь друг пребывал в разъездах и хлопотах и словно нарочно избегал общества «старца». Григорий «огорчился»[135] и констатировал: о.Илиодор «испортился», «не слушается», «Гермогена слушает». О чем будто бы доложил «царям», советуя «погодить» с митрой[136]. Даже отношение к предстоящему паломничеству о.Илиодора Григорий переменил: «не пускал его по Волге с богомольцами»[137]. И сам не поехал.

Вскоре Григорий спешно собрался домой. Ходили слухи, что отъезд инициирован о.Илиодором, который, не выдержав «марки» своего бывшего друга, ходатайствовал перед преосв. Гермогеном о его выдворении, на что последовал соответствующий телеграфный приказ[138]. Впрочем, Григорий, убедившись в «порче» своего приятеля, уехал бы и без распоряжения.

Как ни странно, проводили гостя очень трогательно, причем немалое рвение проявил сам о.Илиодор. Он оправдывался, что это Григорий его «заставил»[139], но судя по приведенным самим же Труфановым фактам, это спутницы «старца», которым не удалось устроить своему наставнику торжественную встречу, решили взять реванш хотя бы на проводах. Между прочим, предложили поднести Григорию дорогие подарки от имени народа.

Сергей Труфанов уверяет, что тарелочный сбор, объявленный с этой целью, дал всего 29 руб., взамен которых Лохтина и Лаптинская за свои 300 руб. приобрели подарки – икону и серебряный чайный сервиз. Корреспондент «Биржевки» о таких подробностях умалчивает, говоря лишь, что икона и сервиз стоимостью в 160 руб. были поднесены Григорию богомольцами в благодарность за его пожертвование на саровское паломничество[140].

Отъезд был назначен на праздник св. апостолов Петра и Павла (29 июня). Накануне после всенощной Григорий произнес речь в монастырской церкви: «Возлюбленные! Мы сейчас прославляем Св.Апостолов Петра и Павла, их крепость за Христа, так и вас надо прославлять, потому что и вы крепкие духом и терпением, но у вас нет только кротости и смирения. Вы тоже, как и Апостолы, ревностно исполняете заповеди Божии, вы твердо стоите за проповедников веры Христовой (священников), что вы уже и доказали»[141].

Таким образом, проницательный Григорий поставил очень точный диагноз той духовной болезни, которая начала охватывать и подворье, и его руководителя.

Наутро после обедни все собрались в монастырском дворе. «Я, ломая все свое нутро, поднес икону и сказал речь, – вспоминал Сергей Труфанов. – Когда говорил эту речь, то чувствовал, что каждое слово ее вылетает из моего горла, как иголка, ставшая поперек»[142].

Обращаясь к «старцу», о.Илиодор откровенно лукавил о причинах его отъезда: «Возлюбленный наш брат во Христе Григорий Ефимович! Благодарим тебя за твое пребывание в нашей обители, хотя и жаль, что ты недолго пожил с нами, но не ты и не мы здесь виноваты, а это уже так угодно Богу. Ты избран Богом для проповедования по разным городам слова Божия, давать каждому желающему благие советы, утешать страдающих, помогать бедным».

Таким образом, о.Илиодор, сам разуверяясь в «старце», продолжал держать свою паству в заблуждении. Добродетельность Григория он доказывал тем обстоятельством, что врагами «старца» являются «жиды, стервятники и др.», а не «порядочные люди», хотя преосвященных, восставших против Григория, никак нельзя было отнести к «жидам и стервятникам».

Кроме того, он говорил о взаимных услугах, оказанных Григорием монастырю, а монастырем Григорию. «Старец», по словам проповедника, «много помог нашей обители в начатом деле»: «если бы за все оказанные тобою добрые дела нам пришлось рассчитываться деньгами, то, кажется, и не пересчитал бы всех денег, которые пришлось бы тебе отдать». В свою очередь, о.Илиодор с паствой заступились за Григория, когда «развратники, жиды, стервятники и другие гады» вели против него газетную кампанию. Прочие друзья не заступились, попрятались, «но нам, царицынцам, нельзя было прятаться, ибо нас много, и если бы мы спрятались, то Царицын вымер бы»[143].

Такова была прощальная речь о.Илиодора, как всегда, образная, характерная, доступная пониманию самых простых людей, но заметно, что проповедник был далеко не в ударе.

Последовали другие подарки: Шмелев поднес чайный серебряный сервиз на подносе, Черкасов – хлеб-соль, о.Михаил Егоров – заздравную просфору. Затем о.Михаил и Рыбаков произнесли речи, такого же содержания, что и илиодоровская. Певчие, те самые, которые на днях якобы уклонились от беседы с Григорием, поднесли ему букет цветов, причем девочка Плюхина прочитала стихи приблизительно такого содержания: «Как цветы эти красивы, так красива и твоя душа, как цветы мы эти любим, так мы любим и тебя»[144].

По словам Труфанова, растроганный Григорий ответил тоже речью, о которой, впрочем, умалчивает полицмейстер. Следует художественный портрет «старца»: «Здесь, в первый раз за все время моего знакомства, он показался мне очень привлекательным. Тонкая, высокая фигура его, аккуратно перехваченная в пояснице талиею дорогой русской поддевки, как-то особенно важно выделялась и тянулась вперед, упираясь на тонкие ноги в дорогих лакированных сапогах. Григорий показался мне каким-то воздушным, готовым вот-вот сняться с высокого дощатого помоста, где он стоял, улететь, но только не на небо, а в преисподнюю. Вымытые волосы его и борода, слегка развеваемые ветром, красиво метались во все стороны, как бы играя между собою и нарочно сталкиваясь»[145].

Вечером Григория торжественно проводили на пароход. «Старец» вместе с о.Илиодором ехал в карете, украшенной цветами. Пешком следовала, распевая, небольшая толпа в триста человек. При прощании снова были речи. С верхней палубы Григорий говорил, как и в монастыре, «о врагах»[146]. В свою очередь, о.Илиодор сделал яркий жест. Протягивая кулаки к верхней палубе, он крикнул: «Ты знаешь, где твои враги? Вот они у меня где!» - и разжал кулак, из которого посыпалась мелко нарезанная бумага[147].

Словом, расстались внешне друзьями. В 1914 г. еп.Гермоген и К.В. Гончаренкова в один голос заявили, что о.Илиодор оставался в хороших отношениях с Григорием. Последняя упоминает даже об их переписке. Таким образом, налицо не ссора, а размолвка, но размолвка серьёзная.

Из Царицына Григорий направился в Саратов, где посетил преосв. Гермогена, очевидно, желая примириться и с ним. Но тщетно. Владыка лишь «укорял "старца" за его "подвиги"». «…он на меня в Саратове во как нападал!», – рассказывал потом Григорий[148].

Больше Григорий ни в Царицын (что особенно показательно), ни в Саратов не ездил. Отрезанный со знаменитой карточки, «старец» был одновременно вычеркнут и из сердец обоих своих друзей. «Гриша был удручен: вообще он дорожил дружбою с нами и этою дружбою прикрывался при дворе»[149]. Последнее объяснение остаётся на совести о.Илиодора, судившего в данном случае по себе.

В декабре 1911 г. еп.Гермоген и о.Илиодор жили в Петербурге на Ярославском подворье: первый был вызван к присутствованию в Синоде, второй прибыл ходатайствовать о разрешении ему издавать газету «Гром и молния».

В Петербурге ждали и Григория, но вовсе не из Сибири. По остроумному выражению И.И. Колышко-Баяна, старец, которому было приказано вернуться на родину, вместо этого «поехал совсем в другую сторону и в другой климат»[150]. Этот прозрачный намек означал, что Григорий посетил Царскую семью в Ливадии (25 и 28 ноября). Оттуда он теперь и возвращался, везя преосв. Гермогену и о.Илиодору поклоны от «царей».

Столь драгоценная ноша, как царские поклоны, вкупе с радостным известием, что Государь был «больно Гермогеном доволен, что он против диаконисс»[151], показалась Григорию подходящим поводом для возобновления дружеских отношений. Не станет же преосвященный сердиться на человека, привезшего такие хорошие новости!

Будучи проездом в Москве, Григорий телеграфировал преосв. Гермогену: «Миленький владыко! Был там; они тебе низко кланяются. Просят тебя с Феофаном и Федченкой не говорить. Дня чрез два буду. Григорий»[152]. То есть не верить разоблачениям старца, исходящим от преосв. Феофана и о.Вениамина.

Как в 1908 г. в этом самом здании Ярославского подворья о.Илиодор подслушал архиерейский разговор с Григорием, так и сейчас распечатал и прочел эту телеграмму, оправдываясь каким-то телеграфным недоразумением. Щепетильностью он не отличался.

Приехав в Петербург и узнав, что о.Илиодор тоже здесь, Григорий поспешил с ним встретиться. Иеромонах, в те дни живший одной-единственной думой – о типографии, – попросил у друга помощи: «Мне нужно денег, денег!»; «Ты можешь для меня достать денег, когда захочешь»[153]. Подразумевалось обращение к Августейшей чете, потому что позже, после «развязки», Григорий, пытаясь примириться с о.Илиодором, якобы обещал «спросить у мамы 5000 рублей на типографскую машину»[154]. Вот о чём изначально шёл разговор. Но друг отказал, причём по личному убеждению – «был против выдачи ему денег на газету "Гром и молния"». Именно этот отказ, да еще июньскую размолвку по поводу саровского паломничества сам Григорий называл причиной своей ссоры с иеромонахом[155].

Почему о.Илиодор так обиделся? Он просил денег не для себя, а на большое патриотическое дело, составлявшее его «заветную мечту». Он только что прошёл огонь, воду и медные трубы, добиваясь во всех возможных инстанциях разрешения на покупку типографии, и вот теперь, когда оно, наконец, получено, Григорий, которому так легко достать деньги, вдруг заявляет, что он «против»! Против святого дела!

Отказ стал последней каплей в чаше, копившейся два года. Так буднично закончилась эта крепкая дружба.

Помимо личных причин, имелись и патриотические. Предстояло спасти престиж монархии. Вторым поводом для «развязки» с Григорием послужили придворные о нём сплетни, в которых и владыка, и его протеже погрязали день ото дня тем более, чем дольше жили в Петербурге. Поставщиками сплетен выступили блаженный Митя и писатель Родионов[156].

Инициативу «развязки» Сергей Михайлович приписывал себе. Это положение как будто подтверждается словами, сказанными преосв. Гермогеном зятю Распутина Б.Н. Соловьеву: «Я не видел, что, словно сатана, искушавший Христа, вокруг меня вертится, неустанно внушая мне ненависть, упорство и злобу, это подлинно презренное существо, Илиодор!», однако данное свидетельство слишком отдает желанием посмертно примирить епископа и «старца». Мотив «совращения» нашел яркое отражение даже в одной пьесе 20-х гг., где еп.Гермоген, тряся о.Илиодора за плечи, кричит: «Сатана! Соблазнитель! Зачем ты совратил меня на эту борьбу? Зачем, окаянный?»[157].

На самом деле именно преосв. Гермоген решил «развязать» своего протеже со «старцем»: «В Петрограде мною получено было еще больше неблагоприятных сведений о Распутине, и я запретил отцу Илиодору поддерживать с ним сношения» (показания 1914 г.) («…но, повторяю, лично о.Илиодор никаких столкновений с Распутиным не имел», – прибавляет владыка в 1914 г., желая выгородить перед следствием своего протеже, обвиняемого в подготовке покушения на Григория.).

Диалог этот увековечен в записке иеромонаха.

– Запрещаю вам иметь дело с Гришей; если будете с ним возиться, я отказываюсь от вас, живите с ним, – сказал еп.Гермоген о.Илиодору и плюнул.

– Владыка, – ответил тот, – я повинуюсь, но вам и мне придётся из-за Гришки пострадать[158].

Как бы то ни было, мысль о.Илиодора начала работать. Уставший лицемерить, он совсем по-казачьи заявил: «Я его больше всех защищал, я его и погублю»[159]. Для этого он изобрел дерзкий план. «Пригласить Григория сюда, обличить его, запереть его в угловую комнату; никого до него не допускать; не допускать его к телефону; я ему сам буду подавать в комнату пищу и даже горшок… А тем временем вы, – говорил он преосвященному, – езжайте к государю и убедите его развязаться со "старцем". Упадите в ноги и добейтесь, что для спасения трона и России нужно Григория запихнуть в сибирскую нору…». План получил еще более дерзкое продолжение: «Потом, после обличения и "заключения" Григория, нужно послать хороших людей в Покровское, сжечь весь дом со всеми вещами, чтобы сгорели все царские подарки, портрет, письма; чтобы и следа не осталось от того, что Григорий бывал у царей и пользовался их благоволением»[160].

Следует еще раз подчеркнуть мотив спасения престижа монархии, прослеживающийся в последнем предложении. Так благородны казались цели.

По сравнению с планом, осуществлённым правыми кругами через шесть лет, замысел о.Илиодора весьма скромен. Но в 1911 г. его идеи казались чудовищными. К тому же они слишком легкомысленны. Где гарантия, что Государь поверит разоблачениям?

Из книги Труфанова видно, что преосвященный неохотно поддавался на уговоры своего протеже. Уже при начале разговора «Гермоген глубоко задумался, мрачные тени легли на его смуглое, серьезное и оригинальное лицо». Дерзкий план вызвал лишь замечание, что о.Илиодор «хорошо говорит»[161].

Вскоре состоялись переговоры еп.Гермогена, о.Илиодора и Родионова с министром юстиции И.Г. Щегловитовым. Иеромонах обличал деяния Григория. «Гермоген, касаясь одной рукой коленки моей, и смотря на Щегловитова, все говорил: "Да, отец Илиодор – дитя, настоящее дитя; он все рассказывает"…». Выслушав затем предложенный план, министр как юрист отметил его незаконность:

– Да этого, батюшка, по нынешним временам нельзя сделать. Как же человека запереть в комнате?

– Такого подлеца, Иван Григорьевич, можно запереть. Это я сам все сделаю и всю ответственность принимаю на себя.

Но собеседник промолчал[162], и заговорщикам пришлось действовать самостоятельно.

Из книги Труфанова выходит, что его план был утвержден. «План хороший есть; если по плану поступим, то дело будет в шляпе, а если от плана отступим, то твори, Господи, волю Свою!..»[163]. Но в последний момент «начали дело делать не по плану»[164], что и привело к роковым последствиям. Ну, словом, владыка будто бы испортил мудрый замысел о.Илиодора и всех погубил.

На самом деле авантюрный план, конечно, был оставлен. Позже о.Илиодор с сокрушением рассказывал, что на его предложение «принять энергичные меры» против Григория владыка «не согласился»[165]. По-видимому, преосв. Гермоген пошёл по альтернативному пути, попытавшись связать «старца» не физически, как требовал о.Илиодор, а нравственно, с помощью клятвы.

Итак, предстояло пригласить Григория и «развязаться» с ним. Предвкушая своё освобождение, о.Илиодор не утерпел и стал похваляться друзьям, как он скоро поквитается со «старцем». Одновременно дал волю своему языку, который доселе с таким трудом сдерживал, и газеты это заметили: «Илиодор рассорился с "блаженным старцем" Распутиным и теперь старается подорвать его положение в петербургских кругах. Единоборство двух сподвижников привлекает общее внимание»[166].

По словам Труфанова, «развязка» состоялась 16 декабря в 11 час. утра. Все даты в этом памфлете условны, хотя всегда близки к фактическим. Утром 18 декабря о.Илиодор уже был в Царицыне, следовательно, выехал не позднее вечера 16-го. Кроме того, десять дней из проведенных в Петербурге простуженный иеромонах оставался в своей комнате. Таким образом, роковое событие могло произойти между 10 и 16 декабря.

В исторический день о.Илиодор пригласил Григория на Ярославское подворье, чтобы повидаться с преосв. Гермогеном. «Старец» был так рад, что друг больше не сердится и владыка якобы тоже, что никакого подвоха не почувствовал.

На подворье тем временем собирались свидетели – Родионов, Митя, купец Чернышев и три священника (о.о.Ледовский, Сошественский и Стефан Твердынский). «…чтобы Григорий после не отказывался от того, что было, в чем он сознался и как вообще было дело»[167].

Импровизированное судебное заседание состоялось в парадной комнате.

– Ну, Митя, начинай! – сказал о.Илиодор. Сам он, по-видимому, растерялся.

– Что вы самого маленького заставляете, – возмутился преосвященный, – вы всех больше знаете, вы и начинайте![168]

Когда о.Илиодор окончательно пропустил свой выход, юродивый решил спасти положение. Последовала до крайности непристойная сцена.

«Митя начал бранить его и хватать его за член»[169] с криками: «А-а-а! Ты безбожник, ты много мамок обидел! Ты много нянек обидел! Ты с царицею живешь! Подлец ты!»[170]. «Он ущипнул его один или два раза, отпустил и снова начал кричать. Распутин ужасно испугался; его губы запеклись, и, попятившись к двери, он низко наклонился, опасаясь, что Митя вырвет кусок его плоти»[171]. Отсюда потом появилась легенда, что еп.Гермоген и о.Илиодор пытались оскопить Григория[172]. В романе В.С. Пикуля «Нечистая сила» фигурируют даже «громадные ножницы для разрезания кровельного железа».

Наконец, преосвященный, надев епитрахиль и взяв крест, водворил порядок в зале заседания, подозвал подсудимого к столу и заставил о.Илиодора проявить-таки свое пресловутое красноречие, так некстати ему изменившее.

«Брат Григорий! – сказал иеромонах. – Ты целый год насиловал меня своею дружбою; зная хорошо, что для меня Царицын – жизнь моя, ты страхом и угрозами держал меня около себя. Теперь пробил роковой час развязаться мне с тобою, чтобы не грязниться дружбою с тобою. Чувствую, что плохо мне будет, но не хуже, чем возиться с тобою. Все нутро моё против твоей пакостной деятельности. Ты всегда обманывал, обманывал меня, скрывая свои дьявольские "подвиги"» и т.д. «Григорий! Я тебя защищал, я тебя погублю, а с тобою и всех, которые с тобою!»[173].

«Всех, которые с тобою»? Да неужто «царей»?

Последовал допрос обвиняемого. Очевидцы не слишком старались припомнить ответы Григория, но уверяли, что он признал свою вину.

Затем «страшным голосом, прямо-таки потрясающим» преосвященный объявил приговор: Григорий – «обманщик и лицемер», порочащий Царскую семью и губящий самодержавную власть. «Я заклинаю тебя именем Бога Живого исчезнуть и не волновать русский люд своим присутствием при царском дворе»[174]. Потребовал, чтобы Григорий дал клятву не ходить во дворец.

Относительно последующего существует две версии – благочестивая и скандальная.

По словам главных заговорщиков – о.Илиодора и Родионова, – Григорий поневоле согласился дать клятву и произнес её в домовом храме подворья, перед иконой с мощами.

У Труфанова этот обет выглядит так: «Клянусь здесь, пред святыми мощами, без благословения епископа Гермогена и иеромонаха Илиодора не переступать порога царских дворцов!»[175].

У Родионова даже не обет, а епитимья: «Епископ запретил ему бывать в доме государя императора, поехать в Киев, посоветоваться там с киево-печерскими старцами, как ему замолить свои тяжкие грехи; оттуда проехать на Афон и, очистившись от своей скверны, уехать в Иерусалим на поклонение тамошним святыням.

– Приедешь в Россию не раньше чем через три года. И если я буду к тому времени жив, то посмотрю, испытаю тебя и, если найду тебя достойным, то разрешу тебе побывать в Царском доме. Если же не исполнишь моего прощения, то анафемствую тебя»[176].

Оба варианта хороши: первый именем о.Илиодора, ничтоже сумняшеся поставленным наряду с именем архиерея, а второй перечислением как раз тех святых мест, в которых Григорий побывал за минувший год.

Любопытно, что в книге Труфанова как бы невзначай брошено, что при клятве присутствовал только Родионов, остальные побоялись войти в храм[177]. Дескать, это единственный свидетель, которому можно доверять.

Но почему Григорий нарушил клятву, данную при столь торжественной обстановке, и продолжал ходить во дворец, где появился уже 11 февраля 1912? Почему почти все слухи говорят, что произошла потасовка? Наконец, почему о ней рассказывал в другом случае и сам Родионов?

Вот что писал с его слов М.В. Родзянко: «Распутин дерзко и нагло возражал негодующему епископу. Произошла бурная сцена, во время которой Распутин, обозвав площадными словами преосвященного, наотрез отказался подчиниться требованию епископа и пригрозил ему, что разделается с ним по-своему и раздавит его. Тогда, выведенный из себя, епископ Гермоген воскликнул: "Так ты, грязный развратник, не хочешь подчиниться епископскому велению, ты еще мне грозишь! Так знай, что я, как епископ, проклинаю тебя!". При этих словах осатаневший Распутин бросился с поднятыми кулаками на владыку, причем, как рассказывал Родионов, в его лице исчезло все человеческое. Опасаясь, что в припадке ненависти Распутин покончит с владыкой, Родионов, выхватив шашку, поспешил с остальными присутствующими на выручку»[178].

Положим, этот рассказ чрезмерно драматизирован с очевидной целью оправдать применение оружия. Но здесь никакой клятвы и в помине нет. А говорит это очевидец. Поэтому скандальная версия событий, выдвигающая на первый план потасовку, имеет под собой основание.

«Распутин клятвы давать не хотел и пытался скрыться», – писал митр. Евлогий (Георгиевский). По-видимому, с этого и началась потасовка. Заговорщики бросились за Григорием, просто чтобы его вернуть и закончить разговор, а у о.Илиодора, должно быть, промелькнула в этот миг мысль, что жертву все-таки следует поймать и запереть.

О той, по выражению С.С. Ольденбурга, «безобразной сцене»[179], которая тут произошла, ходили самые разные слухи.

«Гермоген схватил со стола рыбную вилку, Илиодор вынул топор, спрятанный под столом, а его брат вытащил из-за буфета старую шпагу» (Матрена Распутина)[180].

«Не дожидаясь, пока стражники заломят ему руки за спину, отец схватил свой стул и замахнулся» (та же Матрена Распутина в другой книге).

«Родионов и Илиодор бросились за ним на лестницу, его настигли, и все трое покатились по ступеням вниз… а епископ Гермоген, стоя на площадке в епитрахили и с крестом в руке, кричал: "Будь проклят! проклят! проклят!.."» (митрополит Евлогий).

«С трудом удалось оттащить безумного от владыки, и Распутин, обладавший большой физической силой, вырвался и бросился наутек. Его, однако, нагнали Илиодор, келейник и странник Митя и порядочно помяли» (Родзянко).

«Илиодор дал полную волю своему неукротимому нраву, брань перешла в драку, и едва ли не закончилась бы удушением Распутина, если бы за него не заступился присутствовавший при сцене юродивый Митя Козельский»[181].

Сам же Труфанов предпочел «забыть» эту минуту: «Что было дальше, я положительно не помню»[182]. Поэтому можно с уверенностью сказать, что речь идет о его неблаговидном поступке. Точно так же о.Илиодор «забыл», каким образом сбежал от полиции в марте 1911 г., когда бабы вывели его под видом женщины-кликуши, обвязав платками.

Итак, вдогонку Григорию бросились Родионов, о.Илиодор и Митя, трое на одного. Но тут впору считать число не противников, а рук. Обнажив шашку, Родионов ее, вероятно, не применил, поэтому одна рука у него была занята. У Мити же одна рука плохо действовала. Поэтому Григория схватили четыре руки, две из которых принадлежали немощному о.Илиодору. Неудивительно, что жертва вырвалась и убежала.

Роль преосвященного в этот момент неясна. Скорее всего, он не успел вмешаться, особенно если потасовка действительно происходила на ступенях лестницы, «в коридоре у Гермогена», как уточняет Родзянко.

В некоторых источниках еп.Гермогену все же приписано физическое воздействие на Григория: якобы, произнося свою речь, преосвященный бил жертву крестом по голове[183]. Кн. Ф.Ф. Юсупов упоминает даже наперсный крест, который архиереи в быту и не носят. По справедливому замечанию А.И. Мраморнова, «что касается сведений о битье крестом Распутина, видимо, это позднейшее преувеличение. По крайней мере, описывая те же события в января 1912 г., иеромонах Илиодор подобной яркой детали не приводил»[184]. Возможно, эту псевдоблагочестивую версию придумали позже, когда стало ясно, что факта насилия не удалось скрыть.

Со временем событие на Ярославском подворье приобрело большую известность, пожалуй, даже чрезмерную. В сущности, состоялись всего-навсего переговоры, похожие на другие, которые вели с Григорием еп.Феофан и о.Вениамин. Те убеждали бывшего друга покинуть Петербург, а сейчас, как писал Бадмаев, еп.Гермоген и о.Илиодор «нашли нужным мирно уговорить Г.Нового не посещать царствующий дом»[185]. Любопытно, что в этот день оружие имелось только у Родионова и то форменное. Не было ни топора, ни старой шпаги, ни даже рыбной вилки. Ничего дурного не замышляли. Не случись нелепой погони за бедным Григорием, этот эпизод канул бы в лету.

Сразу после «развязки» о.Илиодор уехал из Петербурга. Все последующие телефонные и личные переговоры с распутинским кружком, описанные Труфановым, на самом деле происходили в январе[186]. В особенности Лохтина не могла звонить на подворье, потому что находилась в Царицыне. «Тяжелое предчувствие чего-то крупно-неприятного»[187], будто бы преследовавшее о.Илиодора на праздниках, по-видимому, преувеличено. Непосредственно после инцидента они с Родионовым шутили по поводу Григория и Мити, а в Царицын иеромонах вернулся в отличном настроении: «Вид у него был цветущий, веселый, лицо радостно улыбающееся»[188].

Современники уверяли, что Григорий отомстил своим обидчикам. Убегая с Ярославского подворья, он будто бы крикнул: «Попомните меня!»[189]. И поспешил пожаловаться то ли прямо «царям»[190], то ли А.А. Вырубовой, которая им все передала[191]. При этом еп.Гермогену и о.Илиодору вменялось в вину избиение или даже покушение на жизнь своего бывшего друга[192]. «Цари» прогневались и наказали их обоих, заточив порознь в монастыри.

Но если бы Григорий «побежал с Ярославского подворья на телеграф»[193], обвиняя обидчиков в уголовном преступлении, то наказаны были бы все и сразу – официально или негласно. В действительности кара постигла сначала одного преосв. Гермогена и лишь позже была усилена и распространена на о.Илиодора. В середине января Митю было приказано выслать по этапу. Родионов, к которому за его шашку можно было предъявить претензии более, чем к прочим, – остался на свободе.

По-видимому, Григорий вовсе не жаждал отомстить и вообще молчал о произошедшем, а не «стал рассказывать направо и налево, что его хотели оскопить»[194].

«Какое-то время после наша обычная жизнь шла своим порядком, – пишет Матрена Распутина. – Я даже не слышала в доме разговоров об Илиодоре и Гермогене. Отец был спокоен». Далее она упоминает, что «отец не хотел свидетельствовать против известных церковнослужителей и недавних друзей – Гермогена и Илиодора».

В этом свете любопытны данные в 1914 г. показания А.Н. Лаптинской, рисующие совершенно ровное отношение Григория к о.Илиодору на протяжении последующих трех лет, причем «старец», по ее словам, говорил о нем: «Кроме добра, я этому человеку ничего не делал! За что ж он на меня пишет?».

В декабре было тихо, тем более что вскоре начались рождественские каникулы. Однако в январе, когда последовали репрессии, заговорщики связали их с пресловутым эпизодом.

Впрочем, связь между декабрьским инцидентом и январскими репрессиями достоверно не установлена. Сам Государь впоследствии говорил, что «удаление епископа Гермогена не находится в связи с Распутиным»[195]. Но ход мысли обоих наказанных лиц характерен. Следовательно, в тот день действительно имело место нечто предосудительное[196].

Цели о.Илиодора были достигнуты лишь наполовину. «Развязка» с Григорием состоялась, грозя вскоре перейти в открытую борьбу, которой, впрочем, ни иеромонах, ни его архипастырь не страшились. Но «развязать» Григория с «царями» оказалось невозможно. Более того, желая спасти престиж монархии, о.Илиодор лишь усугубил положение. Отныне те же придворные сплетни, которые стали поводом для импровизированного суда над Григорием, повторялись публикой уже не от себя, а в качестве пересказа обвинительных речей еп.Гермогена и о.Илиодора. Правда, последний потом настаивал, справедливо или нет, что сплетни в тот день никем, кроме Мити, не оглашались[197]. Как бы то ни было, в глазах общества первый шаг был сделан, а совсем скоро о.Илиодор навсегда свяжет эти сплетни со своим именем.

Вслед за Григорием о.Илиодор «развязался» с О.В. Лохтиной, жившей в Царицыне и посещавшей монастырские богослужения. Случай представился вечером 18 декабря, когда после традиционных акафиста и беседы богомольцы прикладывались к кресту. Подошла и Лохтина, прося благословения наутро причаститься Св.Тайн.

– Что вы здесь шатаетесь? – возразил о.Илиодор, не давая ей поцеловать крест. – Уходите отсюда, вы мне надоели, уезжайте в Петербург[198].

На следующий день сцена повторилась, причем о.Илиодор, видя, что Лохтина не только не уезжает, но даже не отходит от него, обратился к народу:

– Православные! вот эта женщина бросила в Петербурге семью – мужа и детей. Как вы думаете – хорошо это с ея стороны?

– Плохо, батюшка!

– Ну так посоветуйте ей уезжать отсюда.

Не добившись своего, о.Илиодор попросил народ вывести Лохтину из храма, но при попытке выполнить эту просьбу та ушла сама со словами: «Вы от злости скоро умрёте...»[199].

27 декабря о.Илиодор вновь распорядился вывести её из храма, что и было выполнено двумя богомольцами под руководством послушника Андрея.

В конце концов, в начале января Лохтина была направлена в Петербург при посредстве жандармов. Уезжая из Царицына, она кричала провожавшим её илиодоровцам, а в их лице, кажется, самому иеромонаху:

– Будете в ссылке! будете в ссылке![200].

[1]Российский государственный исторический архив (далее – РГИА). Ф.796. Оп.191. Д.143в. Л.15 об. Донесение начальника Саратовского губернского жандармского управления 3 апреля 1910.

[2] Бывший иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов). Святой черт. Записки о Распутине. М., 1917. С.12.

[3] Цит. по: Саратовский вестник. 11 июня 1910.

[4]Гофштеттер И.А. Григорий Распутин как загадочный психологический феномен русской истории (по личным воспоминаниям). М., 2017. С.45.

[5]Государственный архив Саратовской области (далее – ГАСО). Ф.1. Оп.1. Д.8297. Л.147. Рапорт Василевского 14 марта 1910. О девизе, начертанном еп.Гермогеном, полицмейстер умалчивает, но эту надпись видно на фотографии.

[6] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8297. Л.130 об. Рапорт Василевского 1 марта 1910.

[7] Цит. по: Саратовский вестник. 21 февраля 1912.

[8] Святой черт. С.19, 22; РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143в. Л.16. Речь о.Илиодора 21 марта 1910.

[9] Святой черт. С.45, 20.

[10]Там же. С.22.

[11]Там же.

[12]Там же. С.19.

[13] РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143в. Л.16. Речь о.Илиодора 21 марта 1910.

[14]Там же. Л.13.

[15] Святой черт. С.60.

[16]Там же. С.20.

[17]Записка Илиодора о Распутине // За кулисами царизма (Архив тибетского врача Бадмаева). Л., 1925. С.138.

[18] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8297. Л.86 об. Письмо Семигановского губернатору 12 декабря.

[19] В монастыре (Проповедь иером.Илиодора) // Царицынская мысль. 13 апреля 1910.

[20] Саратовский листок. 6 июня 1910.

[21] Святой черт. С.22.

[22]Там же. С.45.

[23] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8297. Л.86 об. Письмо Семигановского губернатору 12 декабря.

[24]Там же.

[25] Святой черт. С.45.

[26]Там же. С.23.

[27] РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143в. Л.12 об. - 13. Представление саратовского губернатора 27 марта 1910 министру внутренних дел.

[28] Святой черт. С.23-24.

[29] РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143в. Л.12 об.

[30] Святой черт. С.29.

[31]Записка Илиодора о Распутине. С.138.

[32] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8297. Л.106. Рапорт Василевского 18 января1910.

[33]Там же. Л.88 об. Рапорт Василевского 22 декабря 1909.

[34] Святой черт. С.31.

[35]Там же.

[36]Там же. С.38.

[37] ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.156. Л.16. Телеграмма в Саратов из Покровского Тобольской губ. 12.XII.1909.

[38]Записка Илиодора о Распутине. С.139.

[39]ThemadmonkofRussiaIliodor. Life, memoirs and confessions of Sergei MichailovichTrufanoff (Iliodor). New York, 1918. P.118.

[40] Святой черт. С.37, 38.

[41] РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143в. Л.16. Речь 21.III.1910.

[42] Iliodor. P.125.

[43] Святой черт. С.43, 42.

[44] Записка Илиодора о Распутине. С.139.

[45] Святой черт. С.44.

[46] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8297. Л.88-88 об. Рапорт Василевского 22 декабря.

[47]Там же. Л.89 об. Рапорт Василевского 1 января 1910.

[48]Там же. Л.90.

[49] Святой черт. С.45.

[50]Записка Илиодора о Распутине. С.138. Подобную же «чисто формальную» исповедь Григория отмечал и священник его родного села о.Петр Остроумов в донесении мая 1912 г.

[51] Святой черт. С.44.

[52] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8297. Л.89. Рапорт Василевского 1 января 1910.

[53] Святой черт. С.46.

[54] Iliodor. P.132.

[55] Святой черт. С.42, 40.

[56] Цит. по: Иг.Дамаскин (Орловский). Епископ Гермоген (Долганев). М., 2010. С.126.

[57]Фомин С.В. «Судья же мне Господь!». М., 2010. С.599.

[58]Там же. С.608-609.

[59]Там же. С.413-415.

[60] В монастыре (Проповедь иером.Илиодора) // Царицынская мысль. 13 апреля 1910; Святой черт. С.125.

[61] В монастыре // Царицынская мысль. 16 марта 1910.

[62] Святой черт. С.126.

[63] ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.156. Л.20. Телеграмма из Царицына 20 марта 1910.

[64] РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143в. Л.82. Рапорт еп.Гермогена Синоду 24 ноября 1910.

[65] Святой черт. С.125.

[66] РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143в. Л.14-16. Донесение начальника СГЖУ от 3 апреля 1910; ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8297. Л.157-159. Рапорт Василевского 23 марта; Государстенный архив Волгоградской области (далее – ГАВО). Ф.6. Оп.1. Д.248. Л.1-1 об.

[67] Цит. по: Царицынская мысль. 6 апреля 1910.

[68] За кулисами царизма. Л., 1925. С.8.

[69]Там же. С.138.

[70]Боханов А.Н. Правда о Григории Распутине. М., 2011. С.246.

[71] Святой черт. С.126.

[72]Фомин С.В. «Судья же мне Господь!». С.615.

[73]Там же. С.418.

[74]Там же. С.419.

[75]Иг.Дамаскин (Орловский).Ук.соч. С.127.

[76] Святой черт. С.74. Труфанов относит это совещание к пятой неделе Великого поста (29 марта – 4 апреля).

[77]Там же. С.127.

[78] Этот документ недавно был продан на аукционе: https://www.litfund.ru/auction/109/230/.

[79] В монастыре (Проповедь иером.Илиодора) // Царицынская мысль. 13 апреля 1910; ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8297. Л.179-179 об. Рапорт Василевского 14 апреля; РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143в. Л.24-24 об. Донесениеначальника СГЖУ 22 апреля.

[80] Святой черт. С.127, 46, 74.

[81]Там же. С.135.

[82]Там же. С.126.

[83] Цит. по: Отец Илиодор и "Московск.ведомости" // Царицынская мысль. 6 мая 1910.

[84] Святой черт. С.126.

[85]Там же. С.69.

[86] РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143в. Л.33. Речь о.Илиодора 30 мая.

[87] Было это якобы после майской поездки иеромонаха в Петербург (Святой черт. С.52-53). Однако на обратном пути о.Илиодор в Саратов не заезжал. Если попытка преосв.Гермогена подготовить «старца» к священству действительно имела место, то она пришлась на дни 11-13.V.

[88] РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143в. Л.33. Речь 30 мая; Святой черт. С.47.

[89]Там же. С.54-55.

[90] Цит. по: Фомин С.В. «Судья же мне Господь!». С.425.

[91] Святой черт. С.51.

[92] РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143в. Л.33-33 об. Речь 30 мая.

[93]Там же. Л.33. Письмо Столыпина Лукьянову 23 июня.

[94] Саратовский вестник. 2 июня 1910.

[95] Саратовский листок. 2 июня 1910.

[96]Цит. по: Фомин С.В. «Судья же мне Господь!». С.615. Любопытно, что Григорий жил в те же дни при академии, в той же самой Лавре, причем отмечал, что в этой обители не все его любят: «Половина за меня, а другая против…» (Коцюбинский Д.А., Семыкина Е.В. Распутинская сенсация на страницах российской прессы. Становление аналитического, оппозиционного и «желтого» направлений освещения темы. Май–июнь 1910 г. // Исторический журнал: научные исследования. 2015. № 4 (28). С.457).

[97] Саратовский листок. 2 июня 1910.

[98] Святой черт. С.56.

[99]Цит. по: Фомин С.В. «Судья же мне Господь!». С.615.

[100] Святой черт. С.56.

[101] Беседа с еписк. Гермогеном // Саратовский вестник. 11 июня 1910.

[102] Голос Москвы. 17 июня 1910.

[103] Цит. по: РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143в. Л.82. Рапорт еп.Гермогена Синоду 24 ноября 1910.

[104]Записка Илиодора о Распутине. С.140.

[105]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.35.

[106] ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.219.

[107] Святой черт. С.61.

[108] Русское слово. 27 марта 1911. Этот адрес дает ответ на вопрос, поставленный С.В. Фоминым: «Как могли найти его там Гермоген или Илиодор?» (Фомин С.В. «Судья же мне Господь!». С.489).

[109]Записка Илиодора о Распутине. С.140.

[110] ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.249.

[111]Записка Илиодора о Распутине. С.138.

[112] ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.231. Л.61, 61 об. Письмо Родионова еп.Гермогену 16 июня 1911.

[113] С.59, 60.

[114]Там же. С.59.

[115]Там же. С.118-119. В английском тексте мемуаров видно, что сам иеромонах присутствовал при этом разговоре (Iliodor. P.72).

[116] Панкратов А. Иеромонах Илиодор // Русское слово. 14 июля 1911.

[117]Там же.

[118]ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8771. Л.56-56 об., 58 об.

[119] Святой черт. С.60.

[120] Панкратов А. Иеромонах Илиодор // Русское слово. 14 июля 1911.

[121] Речь. 29 июня 1911.

[122] Биржевые ведомости. 7 июля 1911.

[123] Святой черт. С.60.

[124]Iliodor. P.145-146.

[125] Святой черт. С.60.

[126]Там же. С.61.

[127] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8771. Л.56 об.; Святой черт. С.62.

[128]Там же. С.62-63.

[129]Там же. С.59.

[130] Биржевые ведомости. 7 июля 1911.

[131] Речь. 29 июня 1911.

[132] Панкратов А. Иеромонах Илиодор // Русское слово. 14 июля 1911. Впрочем, этот эпизод мог относиться к первому визиту Григория в Царицын.

[133] Святой черт. С.62.

[134]Там же. С.62.

[135]Записка Илиодора о Распутине. С.140.

[136] Святой черт. С.64, 119.

[137] Цит. по: Фомин С.В. «Судья же мне Господь!». С.588.

[138] Биржевые ведомости. 7 июля 1911.

[139]Записка Илиодора о Распутине. С.140.

[140] Биржевые ведомости. 7 июля 1911.

[141] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8771. Л.53. Рапорт царицынского полицмейстера 2 июля.

[142] Святой черт. С.64.

[143] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8771. Л.53-53 об. Рапорт царицынского полицмейстера 2 июля.

[144]Там же. Л.53 об.

[145] Святой черт. С.64.

[146]Там же.

[147] Лопатин Н. Царицын и Афины // Утро России. 5 июля 1911.

[148] Святой черт. С.133.

[149]Записка Илиодора о Распутине. С.140.

[150] Тайны салона гр. Игнатьевой // Саратовский вестник. 15 ноября 1911.

[151] Святой черт. С.133.

[152]Там же. С.129. По хронологии автора, это было 12 или 13 декабря.

[153] Показания Лаптинской. Цит. по: Фомин С.В. «Судья же мне Господь!». С.588.

[154] Святой черт. С.139.

[155] Показания Распутина. Цит. по: Фомин С.В. «Судья же мне Господь!». С.588.

[156] Святой черт. С.129.

[157]Борисов Д. Властители и чудотворцы (Илиодор, Гермоген и Распутин). Историческая хроника в 5-ти действиях, 6-ти картинах. Саратов, 1926. С.33.

[158]Записка Илиодора о Распутине. С.141.

[159]Там же. С.140.

[160] Святой черт. С.130-131.

[161]Там же. С.130.

[162]Там же. С.130, 131.

[163]Там же. С.132.

[164]Там же. С.141. Любопытно, что о.Илиодор послал в Царицын телеграфное распоряжение приготовить келию для иеромонаха, которого он привезет с собой из Петербурга (ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.273. Л.512), однако приехал один. Не посетила ли эту буйную голову мысль увезти Григория с собой?

[165] Цит. по: https://aga0103.livejournal.com/11683.html

[166] Саратовский вестник. 11 декабря 1911.

[167] Святой черт. С.132.

[168]Там же. С.135.

[169]Записка Илиодора о Распутине. С.140.

[170] Святой черт. С.135.

[171] Iliodor. P.231.

[172] Фомин С.В. «Судья же мне Господь!». С.633-634.

[173] Святой черт. С.135, 136.

[174]Там же. С.136-137.

[175]Там же. С.137. Вариант: «Владыка заклинал Гришу не ходить без его и моего благословения в царский дом» (Записка Илиодора о Распутине. С.140).

[176] https://anastasiarahlis.livejournal.com/24280.html.

[177] Святой черт. С.137.

[178] Более умеренный вариант: «Распутин стал горячиться и браниться» (Коковцев В.Н. Из моего прошлого. Т.2. Париж, 1933. С.27-28).

[179] Ольденбург С.С. Царствование императора Николая II. М., 2003. С.424.

[180] Цит. по: Фомин С.В. «Судья же мне Господь!». С.633.

[181]Коковцев В.Н. Ук.соч. С.28.

[182] Святой черт. С.137.

[183]Там же.

[184]Мраморнов А.И. Церковная и общественно-политическая деятельность епископа Гермогена (Долганова, 1858-1918). Саратов, 2006. С.280.

[185] Игумен Дамаскин (Орловский). Ук. соч. С.339.

[186] Саратовский вестник. 17 января 1912.

[187] Святой черт. С.143.

[188] ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.273. Л.517.

[189] Вариант Родионова: «Ну, погоди же ты, будешь меня помнить».

[190]Записка Илиодора о Распутине. С.141; Святой черт. С.140; Герасимов А.В. На лезвии с террористами // «Охранка»: Воспоминания руководителей охранных отделений. Т.2. М., 2004.С.331.

[191] https://anastasiarahlis.livejournal.com/24280.html

[192] Святой черт. С.140.

[193]Там же. С.140.

[194]Коковцев В.Н. Ук. соч. С.28.

[195] Фомин С.В. «Ложь велика, но правда больше…». М., 2010. С.44.

[196] Косвенно эту связь отрицал и еп.Гермоген в своих показаниях 1914 г.: «если бы даже о.Илиодор и считал, что он и я пострадали из-за происков Распутина, то он уже не имел возможности проповедовать об этом своей пастве». Но эти показания имеют конкретную цель – выгородить перед следствием тогда уже расстриженного Труфанова, доказать, что он не имел мотива убивать Распутина. В этих же видах преосв.Гермоген умалчивает и об эпизоде на Ярославском подворье.

[197] Фомин С.В. «Ложь велика, но правда больше…». С.28; Записка Илиодора о Распутине. С.141.

[198] ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.273. Л.522. Письмо ротмистра Тарасова начальнику СГЖУ 21 декабря 1911.

[199] Саратовский листок. 24 декабря 1911; ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.273. Л.522. Письмо Тарасова начальнику СГЖУ 21 декабря 1911.

[200] Саратовский вестник. 22 января 1912.