Смысл поражения Православной монархии

«Будет царь — будет и Россия, не будет царя — не будет и России», — так сказал преподобный Анатолий Оптинский, и так говорили тогда многие. Но вот не стало царя — и нет России? Однако Россия есть. И над всем двадцатым веком и далее горят эти слова нашего святого царя Николая: «Кругом измена, трусость и обман».

После всего, что произошло, должны ли мы заключить, что православная монархия в целом потерпела поражение? Да, по отношению к идеалу христианской цивилизации и культуры, которые православная монархия хотела осуществить. Но будем справедливы: это следует измерять только согласно человеческим меркам. Ибо все человеческие дела и среди них устроение жизни государства и общества на христианских началах в конечном счете с неизбежностью обречены на поражение. Никогда не существует совершенного успеха в рамках земной истории. В искушении осуществить христианский идеал здесь и сейчас, на земле и во временной истории, всегда присутствует тень вавилонской башни. Как если бы судьба человечества могла завершиться на этой отпавшей от Бога земле, как если бы его история могла найти свою цель и свой смысл во временном.

Всякий земной град, и даже православная монархия, — непрочное соединение Иерусалима и Вавилона, Града Божия и града зла. Часто соблазняются словами блаженного Августина о «земном граде» и делают из этих слов неправильные выводы. Ясно, что взятый по существу «земной град», временный град не есть что-то проклятое Богом. Это нормальное место, где живет человек, созданный Богом, благословленный Им: Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею (Быт. 1, 28). Это земля, где мы должны умножать таланты, вверенные нам. Это наше Отечество, которое мы любим и которому служим. Мы должны делать все от нас зависящее, и чем ближе приход в мир человека беззакония (ср.: 2 Фес. 2, 3), тем больше наша ответственность. Но при этом необходимо трезвенно видеть всю перспективу. Одно дело создать теоретическую модель общества, где царствуют правда, порядок и мир, заповеданные творению, предназначенные для нашего земного существования, — то, без чего не может обойтись наша временная жизнь. Ничто, как православная монархия, не может содействовать созданию и сохранению этих ценностей. Но после этого следует тотчас же добавить, что не сюда должен быть направлен наш духовный взор или, если угодно, идеальный замысел, обозначающий цель, к которой должна устремляться наша деятельность. Если бы такой замысел был действительно осуществим, временная деятельность человека прямо соответствовала бы его возрастанию в вечном. Но вот то, что реально существует: мы имеем не только доброе естество, которое восхотел даровать нам благой Творец, — в истории и в жизни постоянно обнаруживает себя наше падшее естество, ослабленное и искаженное грехом.

Среди как будто самых благоприятных обстоятельств мы видим повсюду неистребимое и многообразное присутствие греха и зла. Только на краткие мгновения траектория человеческой деятельности становится единой с идеальным путем, ведущим к Богу. Человек постоянно уступает своим страстям и даже во граде справедливости покоряется прежде всего воле власти. Мир, как правило, — торжество силы, а то, что именуется порядком, основано не на согласии и любви, и этот порядок — не более чем упорядоченный беспорядок. Каждое благо и каждую ценность этой земли, именуются ли они родиной, искусством или наукой, даже если они устремлены к высшей цели, следует воспринимать как промежуточную цель, как ступени восхождения к Богу, как то, через что человек достигает высшего блага. Увы, в наших руках эти блага, эти ценности нередко разрушаются в самой своей сущности, превращаясь в чудовищные карикатуры.

Здесь не следует сразу же говорить о пессимизме историков-атеистов, выносящих приговор всякой политической системе, в особенности православной монархии. Они констатируют повсюду торжество греха, зла, решительно побеждающего силы добра: православная монархия для них в обозреваемом периоде истории с точки зрения провозглашаемого ею идеала — только насмешка над ним. Сознавая слепоту этих историков там, где они добросовестно заблуждаются, не видя главной — светлой стороны жизни, мы, христиане, не можем не признавать их частичной правоты. В коллективной истории мы находим тот же горький опыт поражения, что и в личной жизни, в нравственном плане: Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю (Рим. 7, 19). То, что было вначале прекрасной мечтой, благородным предприятием, по мере того как теоретический его образ уточнялся, все более вызывало разочарование. Все яснее обнаруживался разрыв между тем, чем люди хотели бы быть, и тем, чем они остаются и фактически становятся. Наступает день, когда это расстояние становится слишком большим и перед нами разверзается бездна.

Но всякое поражение во временной жизни, каким бы оно ни было, не должно приводить нас в отчаяние, как это бывает с не знающими Бога людьми, когда они видят, что все их возможности исчерпаны. Ибо наша надежда устремляется дальше и выше. Да, все земное приговорено к исчезновению, и зло возрастает. Но Бог никогда не обещал нам, что мы будем непременно успешными в земных делах. Вот почему православное богословие — снова и снова будем повторять эту мысль — отвергает как иллюзию надежду тысячелетнего царства, царства праведников со Христом на этой подчинившейся злу и смерти земле и во временной истории. Скорее мы должны ждать противоположного. Мы знаем, как судит Бог лжепророков, вдохновляемых подобным воображением. «Пусть никто, — говорит блаженный Августин, — не обещает того, чего не обещает Евангелие. Наше Священное Писание не возвещает в веке сем ничего, кроме испытаний и мук, несчастий, страданий и искушений» (толкование на псалом 39).

Но мы узнали, что подлинная история — та, которая имеет смысл, — не завершается в обозримом пространстве времени, ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего (Евр. 13, 14). После Первой мировой войны, а также после Второй люди в большинстве своем хотели надеяться, что это страшное явление навсегда уйдет из человеческой истории. Хотя удобная и наивная вера многих в идущий по прямой линии прогресс рассеялась навсегда как иллюзия. Революция 1917 года в России и ее конвульсии: Гражданская война, голод, концлагеря, безжалостное уничтожение миллионов людей, а на Западе ни с чем не сравнимый кошмар нацистской Германии, когда великие культурные народы уступили небывалому коллективному безумию, говорят сами за себя. Мир, который был достигнут — чем дальше, тем это становится очевидней, — лишь передышка, достигаемая равновесием страха и взаимных угроз атомной или химической смерти, время от времени нависающей над всеми. И мы помним слово Писания: когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба, и не избегнут (ср.: 1 Фес. 5, 3).

Где найти смысл в этом идеологическом вавилоне, который представляет собой сегодняшний мир? После разрушения православной монархии никогда и нигде тирания не была столь жестокой, как в тех странах, где люди верили, что они осуществляют судьбу человечества. Но для нас, христиан, необходимо прежде всего задавать себе вопрос: вера, которую мы исповедуем в служении Откровению, — просвещает ли она нас пониманием тайны?

В адрес православных христиан нередко звучат обвинения в алармизме,  в апокалиптическом восприятии всего происходящего, в сгущении красок. Но поскольку участие каждого человека в земной истории, по крайней мере видимое, находит свой конец в час смерти, очень важно для нас не допустить, чтобы искажение христианского идеала в мире сопровождалось атрофией апокалиптической надежды. Конец света, как обычно это называют, — определение с разным значением. Ибо если верно, что проходит образ мира сего (1 Кор. 7, 31), то, как говорят святые отцы, исчезает только его образ, форма, но не сущность. Чудесно преображенный, мир станет новым и лучшим — и это будет последним днем всеобщей истории. У многих же, увы, даже среди именующих себя христианами, этот день удерживается в сознании как образ катастрофы, исполненный отчаяния и страха. Как если бы этот день Второго Пришествия Господа не был для нас всепревосходящей надеждой, как если бы христиане не должны были жить в ожидании победоносного возвращения Христа, избавляющего нас от грядущего гнева (1 Фес. 1, 10), как если бы Священное Писание не заканчивалось словами: Ей, гряди, Господи Иисусе! (Откр. 22, 20). Но есть у великих катастроф исключительные преимущества, когда кровь невинно убиенных и кровь мучеников вопиет к небу: доколе, Владыка Святый и Истинный? (Откр. 6, 10). И здесь ответ на вопрос о смысле истории.

Смысл истории — глубокое испытание веры. Прогресс в христианстве — не линейный и не горизонтальный, он — вертикальный. Он измеряется вечностью, не продолжительностью времен. Христианство всегда требует от нас решительного и полного обращения. «Покайтесь!» — первое слово проповеди святого Иоанна Предтечи (Мф. 3, 2) и Самого Спасителя (Мф. 4, 17), а также апостола Петра в день Пятидесятницы (Деян. 2, 38). Это то, что требуется от нас сегодня не только в личном плане, но и в подлинном ви́дении решающих событий истории. И столь же важно другое ключевое слово, непрестанно звучащее в Евангелии: «Не бойтесь!» — уверенность, что среди самого беспросветного мрака всегда есть решение и что здесь источник ничем не омрачаемой радости. Увы, чаще о христианстве говорят, желая возвеличить или унизить его с точки зрения чисто земной, — содействует ли оно внешнему процветанию или, наоборот, ведет к упадку. Чтобы познать подлинную человеческую историю в ее целостности, в ее полноте или хотя бы в какой-то ее период, надо быть Богом — Тем, Кто был, Кто есть и Кто грядет (см.: Откр. 1, 4). Или надо быть божественным — тем, кто по дару Христа, как святой царь-страстотерпец Николай, знает, куда мы идем.

Из новой книги протоиерея Александра Шаргунова «Без царя. Православная монархия и "новый мировой порядок"», см. также первую часть