Как сообщалось, в рамках рубрики «Исторический календарь», мы начали новый проект, посвященный приближающемуся 100-летию революции 1917 года. Проект, названный нами «Могильщики Русского царства», посвящен виновникам крушения в России самодержавной монархии ‒ профессиональным революционерам, фрондирующим аристократам, либеральным политикам; генералам, офицерам и солдатам, забывшим о своем долге, а также другим активным деятелям т.н. «освободительного движения», вольно или невольно внесшим свою лепту в торжество революции ‒ сначала Февральской, а затем и Октябрьской. Продолжает рубрику очерк, посвященный А.И. Гучкову, политику, про которого одна их эмигрантских газет с полным основанием писала: «Февральская революция 1917 года исторически связана с его именем».
Александр Иванович Гучков родился 14 октября 1862 года в Москве. Его прадед, выходец из крепостных крестьян, в конце XVIII века перебрался в Москву, где основал ткацкое производство, положив тем самым начало знаменитой купеческой династии; дед, помимо успешного ведения бизнеса, активно занимался общественной работой и в 1857 году был избран московским городским головой. Род Гучковых имел старообрядческие корни, но чтобы избежать ненужных проблем с московским начальством, дед Александра Ивановича перешел в единоверие, хотя и продолжал до конца жизни поддерживать старообрядцев. Отцом будущего политика был купец первой гильдии Иван Ефимович Гучков ‒ учредитель и руководитель Московского учетного банка; матерью ‒ православная француженка Корали Петровна (урожденная Вакье).
Окончив с золотой медалью 2-ю Московскую гимназию (1881) и с отличием историко-филологический факультет Московского университета (1886), А.И. Гучков около года прослужил вольноопределяющимся в 1-м лейб-гвардии Екатеринославском полку. Выйдя в запас в чине прапорщика, Александр продолжил свое образование в Берлинском, Венском и Гейдельбергском университетах, где изучал историю и философию, государственное и международное право, политическую экономию, финансы и рабочее законодательство. Первоначальные планы молодого человека посвятить себя науке (Гучков готовил магистерскую диссертацию по творчеству Гомера) не реализовались, так как его деятельную натуру увлекла общественная работа. Уже в 1886 году Гучков стал почетным мировым судьей; в 1892‒93 гг. принимал участие в оказании помощи голодающим Нижегородской губернии; в 1893-м стал членом Московской городской управы, а в 1896‒1897 гг. ‒ товарищем московского городского головы; с 1897 г. трудился в качестве гласного Московской городской думы, являясь деятельным членом целого ряда думских комиссий. Занимался Гучков и предпринимательской деятельностью, являясь с 1901 года директором, а затем управляющим Московского учетного банка и председателем наблюдательного комитета страхового общества «Россия». Однако пойти по стопам своих предков он не захотел, коммерция привлекала его гораздо меньше общественной и политической деятельности, в связи с чем Гучков получил язвительное прозвище «неторгующий купец».
Обладая авантюрной жилкой, А.И. Гучков, будучи человеком решительным и смелым, неоднократно участвовал в опасных для жизни событиях. Еще в бытность гимназистом он, то порывался убежать на русско-турецкую войну, чтобы драться за освобождение Болгарии; то собирался бежать в Англию, чтобы убить британского премьера Дизраэли за его антирусскую политику. В 1895-м вместе с братом Гучков отправился в армянские земли, входившие в Османскую империю, где недавно турки устроили резню христианского населения. Через три года побывал на Дальнем Востоке, где несколько месяцев прослужил офицером охраны на строительстве Китайско-Восточной железной дороги. Затем совершил рискованное путешествие в европейскую Россию через Китай, Монголию и Среднюю Азию. Когда внимание русского общества оказалось прикованным к героической борьбе буров против англичан, Гучков вместе с братом добровольцем отправился в Южную Африку, принимал участие в боях против англичан, был ранен и попал в плен. В 1903 году, за месяц до собственной свадьбы, последовала поездка в Македонию с целью принять участие в антитурецком восстании, а когда началась Русско-японская война, Гучков, не раздумывая, отправился на театр военных действий, став помощником главноуполномоченного Красного Креста при Маньчжурской армии. После Мукденского сражения Гучков оказался в японском плену, откуда, впрочем, скоро был отпущен и вернулся в Россию. Мало о ком хорошо отзывавшийся граф С.Ю. Витте, считавший Гучкова «бретером» и «купчиком»», вместе с тем вынужден был признать, что это был «бравый человек». Что же касается оценки Гучкова как бретера, то она была вполне заслуженной. Лидер октябристов неоднократно дрался на дуэлях, которые сам же и провоцировал. Он бросил вызов П.Н. Милюкову за то, что лидер кадетской партии назвал его слова «неправдой», стрелялся с депутатом графом А.А. Уваровым, вызвал на дуэль подполковника С.Н. Мясоедова. За одну из таких дуэлей, спровоцированных Гучковым, ему пришлось сесть в Петропавловскую крепость, но Государь помиловал бретера и четырехмесячное заключение, к которому приговорил виновника суд, превратилось в двухнедельный арест.
«Можно сказать, что по своему психологическому складу Александр Иванович был экстремалом, ‒ отмечает историк И.Л. Архипов. ‒ Очевидно, сказывалось и понимание, что удовлетворить амбиции и каким-то незаурядным образом реализовать свои способности, скажем, в сфере общественной деятельности или на государственной службе не представлялось возможным. Вплоть до 17 октября 1905 года отсутствовали и условия для занятия легальной политикой, любая же революционная, и особенно террористическая, деятельность (несмотря на героическую романтику, признаваемую Гучковым) была ему органически чужда».
Революция 1905 года позволила А.И. Гучкову развернуться на новом поприще ‒ политическом. «Сорокадвухлетний Александр Гучков уже стал человеком-легендой: его хорошо знали по поездке к бурам и по японской войне; за его приключениями следили по газетам, его первое прибытие на заседание городской Думы гласные встретили стоя, разразившись продолжительными аплодисментами, ‒ пишет современный биограф Гучкова Д.И. Олейников. ‒ Вскоре сам император Николай II пригласил Гучкова - отличившегося на войне общественного деятеля, "бывалого человека" - на двухчасовую беседу в Петергоф». Александр Иванович активно включился в работу земских и городских съездов, выступал за необходимость широких политических реформ, быстро став одним из самых заметных лидеров либерального движения. Позиционируя себя как монархиста, Гучков, вместе с тем, был сторонником монархии конституционной. Его представление о царской власти было далеким от традиционного монархизма. Поддержав Манифест 17 октября, Гучков заявлял: «Мы, конституционалисты, не видим в установлении у нас конституционной монархии какого-либо умаления царской власти; наоборот, в обновленных государственных формах мы видим приобщение этой власти к новому блеску, раскрытие для нее славного будущего». Обратив на себя внимание Императора, политик увещевал Царя немедленно созвать Земский собор и объявить на нем о даровании конституции по окончании войны с японцами. Это, наставлял Гучков Государя, «последний момент, когда вы можете таким шагом удовлетворить страну».
При этом важно отметить, что в 1905 году А.И. Гучков находился на правом фланге либерального движения, и его оппозиционность была весьма умеренной. Он с удовлетворением воспринял проект законосовещательной «Булыгинской» думы и всецело поддержал царский Манифест 17 октября, даровавший стране ряд свобод и представительные законодательные органы. В итоге харизматичный, популярный и, в то же время, умеренный по своим взглядам Гучков, оказался в числе первых либеральных общественных деятелей, приглашенных в состав правительства. Витте предложил Гучкову портфель министра торговли и промышленности, но либеральный политик, узнав, что министром внутренних дел намечается консерватор П.Н. Дурново, от предложения категорически отказался.
Осенью 1905 года Гучков стал одним из основателей, а затем, в 1906-м, и лидером праволиберальной партии «Союз 17 октября», состоявшей преимущественно из чиновников и предпринимателей. Союз, пояснял Гучков, «исторически вышел из рядов либеральной земской оппозиции, которая в борьбе с административным гнетом и реакционными элементами отстаивала права самоуправления и скромные культурные начинания». Октябристы, претендовавшие на роль партии центра, заняли нишу между правыми и кадетами, отличаясь от первых конституционализмом, а от вторых ‒ патриотизмом и поддержкой правительства, вступившего на путь реформ. Сам Гучков определял «октябризм» как «молчаливый, но торжественный договор между исторической властью и русским обществом... о взаимной лояльности». Эта «господская партия», как называли «Союз 17 октября» некоторые современники, выступала за установление в России конституционно-монархического строя, но с сохранением за монархом титула «самодержец»; за наличие двухпалатного народного представительства, формируемого на основе цензовых выборов и за введение демократических свобод, включая снятие ограничений по национальному и религиозному признаку. Но, в отличие от других либеральных партий (прежде всего, кадетской), октябристы были сторонниками сильной централизованной государственной власти, отрицая возможность предоставления автономий каким-либо частям Российской империи (за исключением Финляндии). Кроме того, октябристы были единственной либеральной партией, поддержавшей карательные действия власти, направленные на подавление революции. В письме к лидеру правых В.М. Пуришкевичу Гучков отмечал: «как мы не расходимся с Вами в понимании положительных задач нашего времени, но в нашем отрицательном отношении к революции и ее приемам борьбы мы сходимся». Гучков был убежден, что в России только сильная государственная власть способна осуществить либеральные реформы, а потому делал ставку не на «демократическую общественность», а на «просвещенную бюрократию». С приходом к власти П.А. Столыпина Гучков объявил себя его решительным сторонником (отметим, что брат Столыпина был одним из видных деятелей «Союза 17 октября»), приветствуя как реформаторский курс премьера, так и его антиреволюционные меры.
«А.И. Гучков (...) был неизменным союзником и суфлером Столыпина, советчиком его по части разной "хитрой механики", в которой (...) А.И. был так силен, ‒ вспоминал И.И. Тхоржеский. ‒ Недаром граф Витте в своих воспоминаниях (...) всюду изображает Гучкова и Столыпина как двух политических Аяксов. Так оно и было довольно долгое время».
В 1907 году А.И. Гучков, ставший к этому времени одним из самых известных политических деятелей, был избран москвичами депутатом III Государственной думы. Биограф Гучкова И.Л. Архипов отмечает: «Гучков-политик демонстрировал в Думе довольно жесткий стиль поведения, безапелляционный в своих суждениях, он не останавливался перед уничижительными характеристиками оппонентов. Все усилия направлялись на поддержку Столыпина и его политики реформ, которую нужно защищать от нападок как слева, так и справа». Обличая левых и кадетов, Гучков критиковал и правых, как-то заметив относительно их лидера Н.Е. Маркова: «Я всегда радуюсь, когда вижу его своим противником, и я усомнился бы в своей правоте, если бы когда-нибудь увидел его своим союзником». Оценивая партийного лидера, октябрист Н.В. Савич отмечал: «При большом уме, талантливости, ярко выраженных способностях парламентского борца, Гучков был очень самолюбив, даже тщеславен, притом он отличался упрямым характером, не терпевшим противодействия его планам. (...) Он верил в свою звезду, в свое уменье ладить с людьми, подчинять их своему влиянию (...) Гучков был интересным, осведомленным собеседником, он умел и любил рассказывать, говорить, но не слушать... Он был хороший оратор, но его речи всегда обращались к уму, а не к чувству слушателей, на толпу они мало действовали, это были речи для избранных».
В бытность депутатом Гучков особое внимание уделял армии. Как вспоминал Милюков, «после своих спортсменских поездок к бурам и на Дальний Восток, Гучков считал себя знатоком военного дела и специализировался в Думе на вопросах военного перевооружения России. Это было и патриотично и эффектно. Он при этом монополизировал военные вопросы в созданной им комиссии, из которой исключил своих соперников из оппозиции под предлогом сохранения государственной тайны». Состоя председателем комиссии по государственной обороне, Гучков активно завоевывал симпатии молодого офицерства, заслужив репутацию «друга армии». «Будучи штатским, он всерьез и упорно, без конца, работал над вопросами военной обороны, ‒ вспоминал Тхоржевский. ‒ Но трудно отрицать, что, кроме дела, тут была и отрава. Заодно вербовались в военной среде личные приверженцы». Гучков критиковал деятельность интендантств, бездарное военное руководство, доведшее страну до поражения японцам, требовал реформ. «В Государственной думе третьего созыва господствовало так называемое национальное большинство, лидером которого по всем военным вопросам был Гучков, ‒ вспоминал военный министр В.А. Сухомлинов. ‒ ...Мой предшественник Редигер из-за речи Гучкова в Государственной думе должен был покинуть свой пост. Вскоре (...) Гучков пустил в ход все парламентские и непарламентские рычаги, чтобы устранить и меня. (...) Гучков с бесцеремонным пошибом какой-то власти вторгался не только в круг деятельности военного министра, но существенно затрагивал даже права монарха».
Выступая радетелем за силу и мощь вооруженных сил, либеральный политик развернул кампанию с критикой деятельности в армии великих князей, призывая их уйти в отставку, что вызвало большой общественный резонанс. Установив связи со многими представителями генералитета, в том числе с А.А. Поливановым и В.И. Гурко, Гучков постепенно обрабатывал командный состав армии в нужном ему направлении. «Для привлечения армии на свою сторону с целью захвата власти и влияния на судьбу России, [Гучков] приложил все усилия к тому, чтобы, пользуясь своей ролью в Государственной думе, расширить, в целях наибольшей осведомленности, круг знакомства в среде Генерального штаба из числа лиц, служащих в управлениях Военного министерства, ‒ свидетельствовал Сухомлинов. ‒ Всему этому, из понятных каждому побуждений охраны военных секретов, я сочувствовать не мог, но мне трудно было бороться с этим при существовавших более чем дружеских отношениях его с генералом Поливановым».
Правые обращали внимание власти на то, что Гучков политизирует войска. Пуришкевич даже обратился к Императору с пространной запиской, в которой просил носителя верховной власти обуздать лидера октябристов, справедливо указывая на то, что «внутренние враги Государя и России не страшны дотоле, доколе остается верной своему Державному Вождю Русское христолюбивое и победоносное воинство», и «всякие попытки государственного переворота немыслимы, пока армия будет стоять вне политических страстей, в готовности исполнить долг присяги и службы своему Государю». Когда в 1908 году в Турции произошла революция, в ходе которой младотурки, опираясь на офицерство, свергли султана Абдул-Хамида II, посадили на престол безвольного Мехмеда V и провели прозападные политические реформы, у многих закралось подозрение, что Гучков рассчитывает повторить турецкий опыт. «Замечательно, что господин Гучков, путешествуя по разным местам, а в том числе и по Турции, и затем, приехавши в Россию, восхищенно говорил о турецкой конституции и сравнивал младотурецкую партию с партией октябристов, ‒ отмечал в своих воспоминаниях Витте. ‒ Я думаю, что это сравнение не особенно лестно для младотурецкой партии и, с другой стороны, так как эта младотурецкая партия представляет собою, в сущности говоря, изменников в отношении султана Абдул Гамида, то мне кажется, что и в этом отношении сравнение Гучкова не вполне удачно, так как он, если и имеет какие-нибудь изменнические замыслы, то во всяком случае их бережет при себе. (...) [В] это лето во Франции мне пришлось говорить с некоторыми живущими там русскими и один из них мне говорил, будто бы еще недавно ему Гучков сделал следующую конфиденцию; он говорил: в 1905 г. революция не удалась потому, что войско было за Государя, теперь нужно избежать ошибку, сделанную вожаками революции 1905 года; в случае наступления новой революции, необходимо, чтобы войско было на нашей стороне, потому я исключительно занимаюсь военными вопросами и военными делами, желая, чтобы в случае нужды, войско поддерживало более нас, нежели Царствующей Дом». К лидеру октябристов, вспоминал Милюков, «была пришита кличка "младотурка", вызвавшая при Дворе неприятные ассоциации и положившая начало ненависти к Гучкову». Но на эту угрозу тогда должного внимания не обратили.
Став в 1910 году председателем Государственной думы, Гучков пытался воздействовать на Императора. «Было ясно, ‒ не без оснований писал Савич, ‒ что пост председателя Государственной думы ему нужен для того, чтобы иметь возможность подойти к Государю, постараться путем личного воздействия на последнего разбить лед между Царем и народным представительством, завоевать личное доверие Государя и получить таким путем влияние на внутреннюю политику». Но амбициозные планы Гучкова постиг крах, ‒ политика подвел длинный язык. Когда информация о конфиденциальной беседе Императора с председателем Думы попала в печать, Николай II, расценивший этот поступок Гучкова как непорядочность, перестал ему доверять и перешел к чисто деловым и подчеркнуто официальным отношениям. «Гучков рассказал о своей беседе с Царем многим лицам, членам фракции при президиуме Государственной думы, ‒ вспоминал Савич. ‒ Хуже всего было то, что преданы гласности были не только факты, о которых шла речь, но и некоторые мнения, высказанные Государем. Факт оглашения в печати его интимной беседы Государь воспринял как оскорбление, как предательство. Он круто и резко изменил свое отношение к Гучкову, стал относиться явно враждебно». Гучков расценил реакцию монарха как нанесение ему «личной кровной обиды», которую прощать не собирался. «Мало-помалу, ‒ вспоминал Савич, ‒ Гучков начинал видеть в Государе, в личных свойствах его характера, основную помеху благополучию страны». «Страстную ненависть к Государю» отмечал у Гучкова и И.И. Тхоржевский. И вскоре бывший сторонник твердой правительственной власти превратился в непримиримого оппозиционера, интригана и заговорщика.
Накануне Первой мировой войны Гучков самым активном образом включился в антидинастическую пропаганду. Он обличал происки «темных сил», боролся с «распутинщиной» и всячески стремился выставить Царскую семью в невыгодном свете. «...В столицах со ссылкой на А.И. Гучкова стали распространяться копии писем Государыни и Великих княжон к Распутину, ‒ писал С.С. Ольденбург. ‒ Власти занялись этим делом, и им удалось достать подлинники писем, относившихся к 1908 и 1909 г., когда про Распутина еще не ходило никаких темных слухов; в письмах выражалась преданность "Божьему человеку" и вера в него. Тем не менее, копии этих писем - при том искаженные - пускались кем-то в оборот и сопровождались самыми низкими инсинуациями». Император, узнав об этих интригах, назвал Гучкова «подлецом». А в 1912 году политик выступил с речью, в которой крайне резко нападал на Распутина, на этого «мрачного призрака Средневековья», захватившего, якобы, «такое влияние, перед которым склоняются высшие носители государственной и церковной власти», особо подчеркнув, что за его спиной «стоит целая банда». Речь эта вызвала возмущение со стороны Императрицы Александры Федоровны, которая не без оснований стала считать Гучкова личным врагом Царской семьи. Александра Федоровна в своих письмах крайне резко отзывалась о Гучкове («паук», «умная скотина») и выражала убеждение, что его «мало повесить». Государь же, на прощальной аудиенции, данной депутатам закончившей свой срок III Думы, сделал вид, что не знает Гучкова, и не подал ему руки.
Не пройдя в IV Государственную думу (Гучков был убежден, что его показательно провалили, задействовав административный ресурс), либеральный политик усилил натиск на власть. По сути, лидер октябристов уже ничем не отличался от критикуемых им несколько лет назад кадетов. Он постоянно пугал публику приближением революции, к которой, якобы, ведет бездарная власть и призывал все «ответственные» силы уходить в открытую оппозицию. Левые газеты, комментируя перемены, произошедшие с Гучковым, в шутку даже прозвали его «буревестником».
С началом Первой мировой войны А.И. Гучков, уже имевший подобный опыт, отправился на фронт особоуполномоченным Красного Креста. Но свою неутомимую энергию политик направил не столько на организацию госпиталей и поставки медикаментов, сколько на общественно-политическую работу. Летом 1915 года он возглавил Центральный военно-промышленный комитет, координирующий распределение государственных военных заказов частным предприятиям (но на деле куда больше занимавшийся оппозиционной политической деятельностью); вошел в состав Особого совещания для обсуждения и объединения мероприятий по обороне государства и был избран в Государственный совет. («Как противно» ‒ отреагировала на это избрание Александра Федоровна). Когда либеральная оппозиция объединилась в Прогрессивный блок, Гучков стал одним из его активных участников. При этом настроен лидер октябристов был весьма решительно. «Я выставил бы боевые лозунги и шел бы на прямой конфликт с властью, ‒ говорил он. ‒ Все равно обстановка к этому приведет. Молчание будет истолковано в смысле примирения... Режим фаворитов, кудесников, шутов. Это новая нота, которая должна быть сказана. А это ‒ разрыв отношений с властью. Я готов бы ждать конца войны, если б он был обеспечен ‒ благоприятным. Но нас ведут к полному внешнему поражению и к внутреннему краху...» То, что Россию к поражению и к краху куда в большей степени вели речи и действия лидеров либеральной оппозиции, Гучков, естественно, помыслить не мог. «Вы видите, ‒ писал он генералу В.Ф. Дужнковскому, ‒ "они" - обреченные, их никто спасти не может. (...) Но кто нуждается в спасении - так это Россия».
«Что касается Гучкова, друга Столыпина, бывшего умеренных политических убеждений скорее консервативного направления, то он раньше, до войны, представлялся мне очень умным, каков он и есть на самом деле, но кроме того искренним и горячим патриотом, в своей общественной деятельности ищущим служения общему благу Родины, но ни как не личным мотивам и побуждениям, ‒ отмечал гвардии полковник Ф.В. Винберг. ‒ Гораздо позднее я понял его таким, каким он теперь мне представляется, а именно страстным, самовлюбленным честолюбцем (...), всевластно отдавшимся желанию играть крупную политическую и общественную роль и ради этой цели готовым разрушать все преграды, представляющиеся на пути».
С 1916 года Гучков стал одержим идеей дворцового переворота. Им планировалось добиться отречения у Императора в пользу несовершеннолетнего наследника при регентстве Великого князя Михаила Александровича, поскольку «личность маленького наследника должна была обезоружить всех». Далее, как наивно предполагал Гучков, русский парламент окреп бы настолько же сильно, как в Англии и «дальнейшие бури были бы для него не опасны». Эти заговорщические планы поддерживали многие оппозиционные политики, включая Г.Е. Львова, М.И. Терещенко, Н.В. Некрасова, П.П. Рябушинского и др. Как утверждал А.Ф. Керенский, Гучков «был незаменим в том дворцовом перевороте, который готовился в зиму 1916 года и все несчастно откладывался». Желая избежать социального взрыва, политик рассчитывал вынудить Императора отречься от престола, перехватив его поезд между Ставкой и Царским Селом. С целью обеспечить успех своей идее, Гучков, используя свои связи в армии, привлекал к заговору представителей генералитета (Н.В. Рузского, М.В. Алексеева, А.М. Крымова и др.) и офицеров гвардии. «Касаясь заговорщицкой деятельности Гучкова и его "кружка офицеров", то о них хорошо знала Ставка, но мер для пресечения Гучкова не принимала», ‒ отмечал полковник В.М. Пронин.
В августе 1916 года Гучков писал начальнику штаба Верховного Главнокомандующего генералу М.В. Алексееву: «В тылу идет полный развал, ведь власть гниет на корню. Ведь как ни хорошо теперь на фронте, но гниющий тыл грозит еще раз, как было год тому назад, затянуть и Ваш доблестный фронт, и Вашу талантливую стратегию, да и всю страну, в то невылазное болото, из которого мы когда-то выкарабкались со смертельной опасностью. (...) ...Если Вы подумаете, что вся власть возглавляется г. Штюрмером у которого (и в армии и в народе) прочная репутация если не готового предателя, то готового предать, что в руках этого человека... вся наша будущность, то Вы поймете, Михаил Васильевич, какая смертельная тревога за судьбу нашей Родины охватила и общественную мысль, и народные настроения... Наши способы борьбы обоюдоострые и, при повышенном настроении народных масс, особенно рабочих масс, могут послужить первой искрой пожара, размеры которого никто не может ни, предвидеть, ни локализовать». «На Государе и Государыне и тех, кто неразрывно с ними связан, ‒ рассуждал Гучков, ‒ накопилось так много вины перед Россией. Свойства их характера не давали никакой надежды ввести их в здоровую политическую комбинацию: из всего этого... ясно, что Государь должен... покинуть престол». Эти и подобные им «доказательства» «полного развала» видимо и склонили доверенное лицо Императора к поддержке переворота. «Я убежден, ‒ позже заявлял Гучков, ‒ что если бы такой переворот удался, он был бы принят и страной (...) и армией вполне сочувственно».
Позже Гучков так оценит свою деятельность накануне Февральской революции: «сделано было много для того, чтобы быть повешенным, но мало для реального осуществления». Но, несмотря на то, что революция, по его словам, «пришла на две недели раньше», чем планировалось осуществить переворот, план Гучкова отчасти был воплощен в первые дни марта 1917 года, когда под давлением генералов Рузского и Алексеева и при личном его присутствии Государь вынужден был подписать отречение. Не удалось лишь добиться передачи трона наследнику и сохранить видимость монархии, так как дальнейшие события стали развиваться уже не по сценарию заговорщика.
Назначенный сначала председателем Военной комиссии Временного комитета Государственной думы, а затем военным и морским министром Временного правительства, Гучков выступил убежденным сторонником продолжения войны до победного конца. Отставной прапорщик принялся за чистку командного состава армии и ее «демократизацию», но уже в апреле 1917-го, осознав свою неспособность противостоять анархии и разложению фронта, принял решение подать в отставку. «Временное правительство висит в воздухе, наверху пустота, внизу бездна», ‒ таков был вердикт Гучкова новой революционной власти. «Ни у кого, ‒ вспоминал В.Д. Набоков, ‒ не звучала с такой силой, как у него, нота глубочайшего разочарования и скептицизма. Когда он начинал говорить своим негромким и мягким голосом, смотря куда-то в пространство слегка косыми глазами, меня охватывала жуть, сознание какой-то безнадежности. Все казалось обреченным».
Звезда Гучкова стремительно закатилась. Современники с разочарованием наблюдали, как министр, имевший репутацию сильной и волевой личности, оказался совершенно беспомощным в противодействии разрушительным тенденциям, охватившим армию. «Кто еще, кроме премьера и Керенского, мог претендовать на "сильную власть"? ‒ вспоминал Милюков. ‒ Я ожидал ее проявления от Гучкова. Но, после кн. Львова, это было вторым моим разочарованием. Во Временном правительстве Гучков не поддержал своей прежней репутации». «Будучи строгим критиком военного министра Сухомлинова (...) Гучков, наконец, сам оказался военным министром. И чем же он ознаменовал свое кратковременное, но памятное управление министерством, поставившее крест на старой доблести Русской армии и утвердившее первые зачатки ее разложения и разрушения? Гучков оказался игрушкой во власти революционной черни, которой тщетно пробовал угодить попустительством и лестью», ‒ писал Винберг.
Как справедливо отмечает современный историк, «свалив Романовых, царствовавших более 300 лет, Гучков пробыл министром только 60 дней. Ругая бессилие и неспособность царского правительства, он не подозревал, что и сам подаст в отставку в апреле 1917 г. именно оттого, что не в его силах будет навести порядок во вверенном ему деле». «Россия обязана Гучкову не только падением императорской власти, ‒ писал генерал П.Г. Курлов, ‒ ...но и последующим разрушением ее, как великой мировой державы. (...) Казалось бы, ‒ ярый критик деятельности военного министерства, попавший, наконец, в его руководители, Гучков должен был показать, что необходимо сделать на посту военного министра для славы Родины. Следов плодотворной работы его на этом поприще нет, но новоявленный "спаситель" России сделал только одно: погубил армию и довел ее до полного развала. (...) Могут возразить, что Гучков не долго занимал пост военного министра и передал главенство над русской армией помощнику присяжного поверенного Керенскому, что при Гучкове русские войска еще исполняли свои обязательства перед союзниками. Но даже гений зла не уничтожил бы славную и победоносную русскую армию в несколько часов, ‒ Гучков, отняв у нее дисциплину, убил ее дух и превратил в полчища большевиков». По словам французского посла М. Палеолога, «отставка Гучкова знаменует ни больше ни меньше как банкротство Временного правительства и русского либерализма».
«...Как раз тогда, когда А.И. Гучков достиг, казалось бы, двух главных целей своей жизни: 1) Государь отрекся и 2) именно он, Гучков, получал в свои руки русскую армию, ‒ тут-то и ждала катастрофа, ‒ отмечал И.И. Тхоржевский. ‒ Старая, дорогая московскому сердцу Гучкова Россия ‒ без Государя не просуществовала и суток! Суток не просуществовала и эфемерная военная власть самого Гучкова. "Приказ №1", изданный помимо него совдепом, сразу же разрушил призрачный сон министра. Оказалось ‒ как это с выпуклой яркостью очертил в своем некрологе Гучкова А.Ф. Керенский, ‒ что вне небольшого кружка штабных военных, сотрудничавших с Александром Ивановичем еще в доброе царское время, никому, решительно никому в русской революционной армии этот штатский военный министр, "барин в теплом пальто и с палкой", ‒ не нужен! Справа и слева Гучкова окружили ненависть, недоверие, глухая стена злобы. Смертельно раненный революцией, Гучков ушел из Временного правительства с надрывным криком: "Россия гибнет!" ‒ но и со щемящей внутренней болью, что именно он, он сам ‒ один из виновных. (...) Гучкову, да и многим в страстном их нетерпении представлялось, будто Государь ‒ "основное препятствие к осуществлению их политических требований" (выражение П.Н. Милюкова). ‒ Бесспорный патриот Гучков бросился, в разгар войны, в самую гущу военного бунта... Он погубил этим не только Царское Село, но и дорогую ему Москву. (...) Когда свергли царскую власть, некому стало не только служить, но некому и быть в оппозиции. Гениальные общественные деятели и министры полетели ‒ все! ‒ от пинка солдатского сапога. А.И. Гучков политически погиб в тот самый день, когда осуществились его политические идеалы, когда устранилось мнимое к ним основное препятствие».
Вернуться в большую политику А.И. Гучкову уже не пришлось. Поддержав выступление генерала Л.Г. Корнилова, он был арестован, но вскоре освобожден. Не признав Октябрьской революции, бывший министр пожертвовал 10 тыс. рублей генералу М.В. Алексееву на формирование антибольшевистской организации. Некоторое время Гучков был вынужден скрываться от советской власти под видом пастора, а затем, добравшись до белого Екатеринодара, стал консультантом А.И. Деникина по политическим вопросам. В 1919 году Деникин отправил Гучкова в Европу, поручив ему установить связь с руководителями стран Антанты с целью оказания помощи Белому движению. Из заграницы бывший военный министр пытался оказать содействие армии генерала Н.Н. Юденича, а с 1920-го, приехав в Севастополь, ‒ барону П.Н. Врангелю. После поражения белых, Гучков, обосновавшись в Берлине, призывал к активной борьбе с большевистской властью. Однако былая популярность ушла, и монархически настроенная часть эмиграции отвернулась от политика, которого не без оснований обвиняла в измене Императору и в развале армии. Дело дошло до того, что в начале 1921 года на одной из станций берлинского метро бывший бретер и задира был поколочен офицером-монархистом С.В. Таборицким зонтиком. Находясь на чужбине, Гучков пытался играть политическую роль. Он давал советы Врангелю как организовать политический переворот в Болгарии, «как никто преследовал большевиков, травил их в иностранном общественном мнении», был председателем Русского парламентского комитета, работал в руководстве Зарубежного Красного Креста. Активность политика привлекла внимание ОГПУ, завербовавшему единственную дочь Гучкова ‒ Веру, которая стала доносить на отца. Сильным потрясением для политика-либерала стало вступление его дочери в компартию Франции. В 1935 году у А.И. Гучкова обнаружили раковую опухоль и 14 февраля следующего года на 74-м году жизни он скончался. Один из близких Гучкову людей, последним видевшим его живым, рассказывал, что на вопрос, испытывает ли он боли, Александр Иванович ответил: «Нет, болей нет, но тоска»...
Монархист Ф.В. Винберг, обращаясь в своих мемуарах к еще живому Гучкову, тщетно призывал его: «О, Александр Иванович!.. Уйдите в скромную неизвестность частной жизни и тогда, на досуге, постарайтесь разобраться со своей совестью и понять, насколько Вы своей политической деятельностью оказались, тяжко виновным перед Вашим Государем и Вашей Родиной. Насколько Вы личную месть преследовали по отношению к Государю, недостаточно, по Вашему мнению, ценившему Вашу личность, и насколько Вы, ради личного честолюбия, поступались интересами и счастьем России. Виновны Вы и в том, что совершенно переоценили свои силы и, будучи вполне неспособным что-либо путное создавать и организовывать, взялись как раз за творчество и организацию, который низвели на плоскость политической интриги. (...) Ваше падение было справедливо и естественно и неестественно будет и несправедливо, если Вы будете вновь стремиться вскарабкаться на тот шест рекламы и самоублажения, на котором не удержались. Вы и умный, и культурный, и образованный человек, ‒ что в России наших дней встречается не часто; а потому Вам должно быть стыдно всего этого не понимать».
Но Гучков этого призыва, конечно же, не услышал. В одной из бесед, состоявшихся незадолго до смерти, крах, постигший Россию, он видел не в деятельности, которую вели на излете «старого строя» он и его единомышленники, а в том, как была осуществлена русская революция: «Всякие гомеопатические средства внутренние не принесли ничего. Оставалось одно: хирургическая операция в смысле революционного акта воздействия на Государя, в смысле отречения. Надо было это сделать со всей политической антисептикой для того, чтобы это сразу не разрослось в гангрену. Это должны были сделать люди государственного ремесла, они этого не сделали. И пришел мясник, резанул даже не по тому месту, где нужно... Отсюда заражение крови, смертельная болезнь. (...) Я до сих пор глубоко убежден: если бы удалось провести технически все это до конца, мы избегли бы всего последующего. Но трудность заключалась именно в технике дела...». Признать свою вину в постигшей Россию катастрофе было выше сил этого честолюбивого политика...
Подготовил Андрей Иванов, доктор исторических наук
