Кровавая заря Ходынки.Часть 3.2

Часть 1

Часть 2

Часть 3

СКРЫВАЕМЫЕ ПРИЧИНЫ ОБЩЕИЗВЕСТНЫХ СОБЫТИЙ

Книга 1

ПЕРВАЯ ТОЧКА НА ГРАФИКЕ РЕВОЛЮЦИИ

III

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ

Информация к размышлению

А. МОСКВА И МОСКВИЧИ

Часть III-2

Помощники и сотрудники Великого Князя

СОДЕРЖАНИЕ

КРОВАВАЯ ЗАРЯ ХОДЫНКИ

КНИГА 1. ПЕРВАЯ ТОЧКА НА ГРАФИКЕ РЕВОЛЮЦИИ

Часть III-2

Помощники и сотрудники Великого Князя

Николай Александрович Алексеев (1852-1893)

Презрение к личным интересам

Разлад в верхах

Энергия в мирных целях

«Профинансирую этот проект сам»

«Я умираю как солдат на своем посту…»

Константин Васильевич Рукавишников (1848-1915)

Судьбы братьев Рукавишниковых

«Новой России» нужнее банки

Городское хозяйство работало как часы

К празднику на Ходынке – Москва предлагает помощь

Маяк на мысе Святого Ильи

Переживая гибель эскадры

Если только работа была им поручена

Александр Александрович Власовский (1842-1899)

Московская полиция до Великого Князя

Московские извозчики

Нововведения Власовского оказались очень прочны

Без взяток и неуставных отношений

Порядок на улицах Москвы

Пожары стали реже

Московская «зачистка»

Власовский и Алексеев

Дай им власть

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ

Информация к размышлению

А. МОСКВА И МОСКВИЧИ

Николай Александрович Алексеев (1852-1893)

Человек, прошедший два срока на посту городского головы Москвы, совмещавший в одном лице по полномочиям должности нынешних мэра и председателя Городской думы, происходил из рода знаменитых московских купцов-миллионщиков, так называемых Алексеевых-Рогожских.

Основатель династии Алексей Петров, прапрадед Николая, вел торговлю в Москве с 1746 года. Семья Алексеевых дала России многих выдающихся ее сынов.

Так, двоюродным братом Николая был всем известный – под театральным псевдонимом – Константин Сергеевич Станиславский (Алексеев).

Родители самого знаменитого московского градоуправителя были людьми примечательными, по своему богатству и влиянию занимавшими особое место среди московского купечества.

Усадьба семьи Алексеевых на Таганке, на ул. Солженицына

Отец, купец 1-й гильдии Александр Владимирович, потомственный почетный гражданин, гласный Московской городской Думы (1869-1877), выборный Московского купеческого сословия (1866-1882), выборный Московского биржевого общества (1870-1882), почетный член-благотворитель Дома милосердия под покровительством принцессы Ольденбургской, имел звание мануфактур-советника. Вместе с братьями был главой торгового дома «Владимир Алексеев».

Мать Николая Александровича, Елизавета Михайловна, была дочерью нежинского грека Михаила Ивановича Бостанжогло, купца 2-й гильдии, владельца крупнейшей в Москве второй половины XIX века табачной фабрики.

Являлась попечительницей Николаевского дома призрения вдов и сирот купеческого сословия (основан братом мужа − Семеном Владимировичем Алексеевым), членом Мариинского дамского комитета Общества попечения о больных и раненых воинах.

В свое время пожертвовала Московскому городскому общественному управлению 40 тысяч рублей − на богадельню Пресненского попечительства о бедных.

Презрение к личным интересам

После смерти отца в 1882 году Николай Александрович Алексеев стал одним из крупнейших русских промышленников[1]. По наследству ему пришлось стать главой правления товарищества «Владимир Алексеев», куда вошли золотоканительная фабрика (ныне входит в состав ЗАО «Электропровод») и ряд других предприятий, в частности хлопкоочистительные заводы и шерстомойни.

Помимо этой должности, Алексеев занимал пост директора суконной мануфактуры в Пушкине и директора Товарищества Даниловской камвольной прядильни (в настоящий момент − ОАО КО «Октябрь»). Он был также совладельцем ряда хлопкоочистительных заводов в Средней Азии.

Алексеев в 1875 году

Получив блестящее домашнее образование, Николай Алексеев уже в двадцать пять лет был избран гласным Московского уездного, а затем – губернского земства и городской Думы.

С первых шагов на этом поприще он показал презрение к личным интересам и строгое соблюдение интересов общественных, неукоснительное следование гражданскому долгу. Алексеев возглавлял несколько комиссий, в том числе по подготовке коронации Александра III в Москве; участвовал в организации торжеств по случаю открытия памятника А.С. Пушкину, в подготовке Всероссийской художественной промышленной выставки.

В конце 1870-х годов знавший и любивший музыку Алексеев стал одним из директоров и казначеем московского отделения Императорского Русского музыкального общества, на эту должность его порекомендовал покинувший ее Сергей Михайлович Третьяков, только что выбранный московским городским головой.

Деятельность, которую развернул молодой человек на этом посту, была высоко оценена в том числе и основателем Московской консерватории, и первым ее директором Николаем Григорьевичем Рубинштейном и другим великим музыкантом, тоже членом дирекции общества, Петром Ильичом Чайковским.

После смерти Рубинштейна Чайковский, желая видеть Алексеева на посту директора консерватории, глубоко сожалел, что устав этого учреждения не позволяет занимать пост директора немузыканту.

Чтобы обойти закон, великий композитор думал даже опубликовать некоторые из своих произведений под именем Николая Александровича.

Став в 1885 году городским главой, Николай Алексеев был вынужден оставить пост директора-казначея Русского музыкального общества. Человеком, которого он в свою очередь порекомендовал на эту должность, стал его кузен. И Станиславский оказался очень толковым преемником.

Разлад в верхах

У нового городского головы сразу не сложились отношения с московским «долгожителем» генерал-губернатором князем Владимиром Андреевичем Долгоруким. Перед этим, в 1883 году князь добился снятия со своего поста Бориса Николаевича Чичерина, досрочно сменившего ушедшего в отставку в 1882 году С.М. Третьякова. И в этом старый князь, пожалуй, был прав.

Затем два года думой управлял исполняющий обязанности, а потом подошел срок следующих выборов.

Кандидатов было три, и все купцы первой гильдии, один из них ‒ 32-летний Алексеев. Большинство гласных, вопреки воле генерал-губернатора, выставившего на баллотировку своего кандидата, отдали голоса Алексееву, передав в его ведение все городское хозяйство.

Убрать Алексеева у князя не получалось, как бы он ни забрасывал своими «депешами» на него вышестоящее начальство. Алексеев, видимо, был хорошим дипломатом, и в ответ на каждое письмо князя власть получала новое заявление о самых верноподданнических чувствах от того, на кого князь жаловался.

Причем у нас нет оснований сомневаться в искренности этих верноподданнических чувств.

Насколько мог генерал-губернатор затруднял деятельность нелюбимого им городского головы по благоустройству городского хозяйства Москвы. Противостояние между двумя «хозяевами» города длилось до 1891 года, когда престарелый князь был неожиданно для него самого отправлен в отставку.

Энергия в мирных целях

С Сергеем Александровичем у Николая Александровича сразу сложились вполне рабочие деловые отношения. Единственно Великий Князь посоветовал городскому голове, склонному подчас к чрезмерному модерну в своих масштабных проектах реконструкции старых районов древней столицы, согласовывать свои начинания с Московским Археологическим обществом.

Тем самым при любом строительстве в Первопрестольной был подчеркнут приоритет охраны памятников старины. И дана гарантия этого приоритета со стороны самого Князя.

Глядя на сегодняшнюю Москву, можно только воздохнуть с тоской: где ты, Великий Князь Сергей?!

Просьба-совет Великого Князя не помешала кипучей деятельности Алексеева на благо любимого города, но лишь направила ее в наиболее благотворное русло.

Городской голова заново замостил улицы и «одел» некоторые из них в первый асфальт; в городе появилось первое ночное электрическое освещение возле храма Христа Спасителя, и вдоль Тверской улицы до Кремля.

В Москве стало много парков и бульваров − и новых, и благоустроенных старых, в частности на редкость нарядный и ухоженный вид приобрел Александровский сад.

На Красной площади, на месте снесенных старых торговых рядов, выросли Верхние и Нижние торговые ряды (известный нам ГУМ). Завершилась постройка Исторического музея, а рядом с ним в мае 1892 году появилось новое здание, куда переехала Московская городская дума. В красивом, старомосковского вида доме, построенном по проекту архитектора Дмитрия Чичагова, в советское время был музей Ленина.

Благодаря Алексееву были построены также здания Купеческого клуба, в котором ныне находится театр «Ленком», и Политехнического музея.

Николай Алексеев вкладывал в строительство собственные деньги и средства от благотворителей и меценатов. При Алексееве, являвшегося, кстати, душеприказчиком С.М. Третьякова, Москва получила в дар безценную картинную коллекцию братьев Третьяковых.

Алексеевым были построены современно оборудованные городские бойни в Калитниках, где сейчас размещается называемый почему-то до сих пор «Микояновским» комбинат. Право слово, − Алексеевский было бы уместнее и честнее.

Самым крупным проектом и непреходящей заслугой Николая Александровича перед Москвой стало строительство современного водопровода и канализации.

Результатом стало резкое снижение смертности в Москве от инфекционных заболеваний. Не говоря уже об удобстве и комфорте.

«Алексеевский» водопровод был построен по проекту инженера Владимира Шухова. Непосредственно строительство началось в 1890 году, а в 1892-м закончилось.

Проложено было 116 км труб, вода из Мытищ подавалась в резервуары двух красавиц − напорных башен у Крестовской заставы, а оттуда шла по всей Москве.

Крестовские башни были возведены на личные средства градоначальника и почти 50 лет являлись достопримечательностью Москвы. Современники подчеркивали эмоциональность Алексеева, впрочем, вполне благожелательную, «причем даже будучи городским головой, не стеснялся своих чувств. С.И. Четвериков, муж сестры Николая Александровича Марии, описывает случай, произошедший в день открытия нового, построенного Н.А. Алексеевым, водопровода.

«Крестовские башни». Башни были разрушены в 1940 году при реконструкции нынешней площади перед Рижским вокзалом.

Дело в том, что подача воды была запланирована на полдень, но произошла какая-то заминка и задержка почти на час. За это время приглашенные на открытие гости, да и сам голова, успели встревожиться и взволноваться.

Когда же из трубы послышался шум воды, Николай Александрович взял под мышки товарища головы Ушакова и на радостях начал с ним вальсировать. Это дало такое хорошее, радостное разрешение тревожному настроению, что вальс прошел под несмолкаемые аплодисменты всего собрания»[2].

Что характерно, городской голова не подвел водопровод к своему дому, ‒ чтобы не было даже возможности предположить, что он мог воспользоваться служебным положением!

До начала работы московской канализации Алексеев не дожил. Она вошла в строй в 1898 году

«Профинансирую этот проект сам»

Николай Александрович запомнился еще и тем, что как никто другой умел собирать деньги со своих собратьев-купцов на общественные надобности. Коих было великое множество.

Знаменитым проектом городского головы стала построенная на средства благотворителей, на месте бывшей дачи предпринимателя Канатчикова, Московская психиатрическая клиническая больница №1. До революции носившая имя Алексеева, а в советские годы известная под именем работавшего здесь в 1900-х годах выдающегося психиатра Петра Петровича Кащенко.

Сейчас больнице вновь присвоено имя Алексеева.

До открытия больницы Николай Александрович тоже не дожил – она приняла первых своих пациентов через год после его смерти. Однако, еще до постройки этой «капитальной» больницы, Алексеев «во мгновение ока» разрешил вопрос открытия земской больницы для душевнобольных, стоявший до этого без движения долгие годы. Действительность напоминает чудо:

«Вот как городской голова предлагал решать проблемы, связанные с открытием земской больницы для душевнобольных: вопрос, который оставался открытым в течение пятнадцати лет, а Алексеев поставил его ребром и разрешил в пятнадцать минут:

“У вас нет коек? Я дам вам на время городские койки. У вас нет белья? Я дам вам запасное городское белье. Я сделаю все, чтобы приют открылся не далее, как через десять дней”.

…А на другой день [Алексеев] докладывал собранию, что дача Ноева уже отоплена, для нее уже заготовлены казарменные койки, сформирован штат прислуги, готово белье ‒ и больница была открыта в кратчайший срок»[3].

По нашим дням – просто ненаучная фантастика!

Известно, что Алексеев не брал взяток и вообще был нетерпим к коррупции, и сам служил городу не за деньги. Свое довольно большое жалование городского головы − 12 тыс. руб. в год (более 30 млн на сегодня) − он отдавал на улучшение питания своих сотрудников.

Алексеев, и без того крупный благотворитель, на многие думские инициативы тратил собственные капиталы. Бывало, например, что депутаты никак не хотели выделять средства на нужное для Москвы дело.

«Ну что ж, – пожимал Алексеев плечами, − если откажетесь голосовать, то профинансирую этот проект сам».

Какое-то исключительно нетипичное поведение для мэра, по нашим дням.

«Я умираю как солдат на своем посту…»

У Николая Александровича было много благотворительных проектов. Так, в 1883 году в память недавно усопшего отца он построил и подарил городу два начальных училища ‒ мужское и женское, стоило это ему свыше 70 тыс. руб.

Алексеев был попечителем нескольких начальных учебных заведений, директором Попечительного о тюрьмах комитета, почетным членом Общества оказания пособия нуждающимся студентам Московского университета, казначеем Дамского комитета Общества Красного Креста, помогал школам, училищам, приютам, выплачивал стипендии бедным студентам.

Подсчитано, что на благотворительные нужды Алексеев потратил свыше трех миллионов рублей. Примерно 150 млн долларов в современных ценах.

Москвичи начинали беспокоиться, что размах деятельности их головы приведет к тому, что его призовут в Петербург на министерскую должность. Ходили такие слухи. Но сам Алексеев в Петербург не собирался и в начале 1893 года стал готовиться к выборам на новый срок.

9 марта 1893 года, за несколько часов до выбора городского головы, Алексеев принимал просителей в своем думском кабинете. Среди них в кабинет вошел мещанин Андрианов − и выстрелил градоправителю в живот.

Прожил Николай Александрович еще два дня. За его жизнь боролись лучшие московские врачи: Э.Э. Клейн, А.А. Остроумов, М.П. Черинов, профессор Н.В. Склифосовский. Но все их усилия были тщетны.

Николай Александрович скончался 11 марта на руках своих родных.

Убийцу задержали и, как в плохой шутке, признали невменяемым.

За что был убит Алексеев – достоверно неизвестно и сейчас.

Были версии: и просто немотивированное убийство, совершенное сумасшедшим, и месть из ревности, и чье-то настойчивое желание устранить своевольного и популярного в народе градоначальника перед самыми выборами.

Напомним, что они должны были состояться через несколько часов после нападения.

Была версия, что это была месть «левых экстремистов» ‒ месть за участие в одном из политических процессов, где городской голова проголосовал за смертную казнь подсудимых, видно участников политического убийства[4].

Есть и еще некоторые соображения. Но о них – позже.

Перед смертью Алексеев просил жену передать еще 300 000 рублей на содержание больницы. Две первые очереди Алексеевской больницы открылись после его гибели – в 1894 и 1896-м годах. Александра Владимировна, вдова Николая Александровича, унаследовала его место в руководстве предприятиями Алексеевых и также щедро выделяла средства на благотворительность, входила в попечительские советы московских школ и больниц.

Всего Алексеев и его супруга пожертвовали городу более двух миллионов рублей ‒ порядка шести миллиардов рублей по современному курсу.

За время своего пребывания городским головой Алексеев заслужил поклонение и искреннее восхищение тысяч москвичей.

«Как блестящий метеор, он пронесся над Москвой, которая его никогда не забудет», − написал об Алексееве его предшественник на посту городского головы − Б.Н. Чичерин.

Хоронила своего голову вся Москва. Говорят − вторые были такие похороны после Скобелева. Похоронен был Алексеев в Новоспасском монастыре в фамильном склепе.

В советские времена его могилу, как и всё монастырское кладбище, уничтожили.

Типовая ситуация.

Осенью 1893 года Николаю Александровичу исполнился бы 41 год. Умирая, он попросил не переносить его тела из Городской думы в свой фамильный дом, к семейному очагу. Последними его словами были:

«Я умираю как солдат на своем посту, верный своему долгу перед Царем и Отечеством…

Я счастлив, умирая на службе, я верен данной присяге служить до последней возможности».

Словам, сказанным перед лицом Вечности, верить можно.

Император Александр III, узнав о гибели Алексеева, сказал с грустью: «Я любил его за то, что он не занимался политикой, а только делом».

Учитывая духовную близость между братьями, и тот факт, что мнение Императора о московском градоправителе формировалось во многом на основании мнения о нем московского генерал-губернатора, можно с уверенностью сказать, что в лице купца первой гильдии Николая Алексеева Великий Князь Сергей Романов видел надежного соратника и сотрудника.

И лучше многих других мог осознавать масштаб потери.

Николай Александрович Алексеев

Портрет работы Олега Закоморного

Однако в 1893 году с преемником погибшего на посту городского головы Великому Князю повезло. Если слово повезло вообще уместно в данном контексте.

Константин Васильевич Рукавишников (1848-1915)

В славной чреде московских промышленников – меценатов и благотворителей одно из первых мест по своему вкладу в дела милосердия занимает семья Рукавишниковых. Глава семейства, Василий Никитич Рукавишников, был золотопромышленником, владельцем горных заводов в Пермской губернии. В Москву переселился вместе с женой и детьми в 1855 году.

Если многие московские купцы предпочитали давать своим чадам образование на дому, то все три сына Василия Никитича окончили Московский университет. Сам Константин Васильевич окончил физико-математический факультет со степенью кандидата естественных наук, по-современному ‒ физ.-мат. наук.

Университетское образование и европейское воспитание Иван, Николай и Константин сочетали с искренней религиозностью и благотворительностью, переходящей иногда в подлинную самоотдачу.

Православный настрой в семье создавала мать, Елена Кузьминична, постаравшаяся привить сыновьям любовь к Богу, верность Царю и Отечеству. Утром и вечером она приходила в детскую, ставила сыновей на колени пред иконами и учила их молитве. Когда же они подросли, то каждый вечер читали поочередно с ней Евангелие, − отмечают биографы.

К делам милосердия Елена Кузьминична поощряла детей личным примером. Так, в истории московской благотворительности отмечено пожертвование ею дома в Арбатской части, стоимостью около 60 тысяч рублей, для устройства отделения имени Василия Никитича Рукавишникова при Титовской школе рукоделия.

Судьбы братьев Рукавишниковых

По-разному сложились судьбы братьев Рукавишниковых. Старший Иван связал свою судьбу с Петербургом. Крупный предприниматель, владелец пакета акций Ленских золотоносных приисков, действительный статский, а затем тайный советник. Личное состояние, оцениваемое примерно в миллион рублей золотом, позволяло ему жертвовать на дела благотворительности весьма крупные суммы.

Иной жизненный путь был уготован среднему сыну Николаю. Именно его готовил отец к руководству золотыми приисками и металлургическими заводами, отправив после Московского университета в Петербург, учиться горному делу.

Однако наследник приисков и заводов нашел свою жизненную стезю в руководстве приюта-школы для малолетних правонарушителей. Приют этот был открыт в Москве трудами Александры Николаевны Стрекаловой (урожденной княжны Касаткиной-Ростовской) − одной из выдающихся подвижниц русской благотворительности.

Активно участвовал в становлении этого первого и единственного в России учреждения подобного рода видный юрист и общественный деятель профессор М.Н. Капустин, в итоге приют и возглавивший. На его публичной лекции, прочитанной весной 1870 года в Московском университете, присутствовал недавно с отличием окончивший физико-математический факультет Николай Рукавишников. Лекция произвела на молодого человека огромное впечатление. Его необычайно вдохновила идея возвратить «чувства добрые» в души малолетних правонарушителей. Николай почувствовал, что здесь его истинное призвание. Разговор с профессором и посещение школы укрепляет его в этом намерении.

В том же году профессор Капустин получает назначение в Ярославль на должность директора Демидовского лицея. На освободившийся пост руководителя приюта он рекомендует Николая Рукавишникова.

Так двадцатипятилетний Рукавишников становится директором и пожизненным попечителем детского ремесленного исправительного приюта. С первого же дня он развивает бурную деятельность. Очень скоро под его руководством приют превращается в образцовое учреждение. Николай вкладывает в него все свои силы и немалые средства.

Прежде всего, Рукавишников четко организовал главные составляющие исправительного процесса − труд, учебу и отдых детей.

Преимущественно на свои личные средства он наладил работу сапожной, переплетной, портняжной, столярной и ранее существовавшей брошюровочной мастерских. Для обучения пригласил хороших мастеров, положив им достойное жалование. Результаты не замедлили сказаться: мастерские стали регулярно получать выгодные заказы.

На ежедневных общеобразовательных занятиях детей учили русскому языку, арифметике, географии всеобщей и отечественной, русской истории, рисованию, черчению.

В основу нравственного воспитания Николай Васильевич ставил воспитание православное. Преподавался Закон Божий, проводились беседы духовного содержания, соблюдались посты. Был организован хор певчих.

Вместе со своими ребятами Рукавишников проводил и щедро выделяемые для них часы и дни отдыха. Показывал им Москву и ее святыни, водил в музеи и в зоосад, совершал прогулки по Кремлю с подъемом на колокольню Ивана Великого, любил гулять с ними на Воробьевых горах. В качестве поощрения предоставлял некоторым краткосрочный отпуск для побывки у родных.

С утра до вечера Николай Васильевич находился в приюте, лично вникал во все дела воспитанников. Их радость была его радостью, их горе − его горем. Не удивительно, что слово наставника стало для бывших правонарушителей законом. Ребята обожали его и подчинялись, удерживая друг друга от дурных поступков, боясь огорчить любимого ими человека, бросить тень на репутацию своего приюта.

Необычное воспитательное заведение привлекло общественное внимание. На порядок возросли пожертвования от частных лиц и различных учреждений, что позволило увеличить число воспитанников. Не жалея, вкладывал Николай и собственные средства.

В 1873 году по ходатайству общественности с Высочайшего соизволения Государя Императора Александра II приюту было присвоено наименование «Рукавишниковский».

Подобные заведения стали создаваться и в других местах нашей необъятной тогда Родины.

Вскоре о Рукавишниковском приюте узнали и за рубежом.

Знаменитый английский проповедник, декан Вестминстерского аббатства Артур Пенри Стэнли, будучи в Москве, несколько раз посетил необычное воспитательное заведение и, вернувшись на родину, в первой же проповеди рассказав об увиденном, закончил ее словами:

«Я могу умереть спокойно, я видел святого».

Каждые четыре года в Риме собирались конгрессы европейских исправительных заведений. В зале, где проходили эти конгрессы, был установлен мраморный бюст Николая Рукавишникова с приведенными выше словами декана Стэнли.

В далекой Бразилии открылся приют, названный Рукавишниковским. Современники сравнивали Николая Васильевича с великими педагогами и благотворителями – с Песталоцци и доктором Гаазом.

Казалось, приюту под его благим руководством уготована долгая блестящая будущность…

В холодный и сырой летний день 1875 года, гуляя со своими детьми по любимым Воробьевым горам, Рукавишников простудился. Последовало осложнение, не помогли и лучшие врачи, и 8 августа наступила смерть.

Николаю было только тридцать лет.

У гроба любимого директора − «святого воспитателя» − собралось множество людей, но ближе всего к нему находились внезапно осиротевшие питомцы. Один из них с великой скорбью произнес только одну фразу: «Не стало души в нашем Деле!..».

«Новой России» нужнее банки

Нам слишком известно, как рушатся самые лучшие дела, предприятия, и «начинания, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия».

Сие происходит не то что с детским приютом – со сверхдержавой, когда в результате предательства одних и недоумия прочих из нее вынимают душу. Какая уж она там ни была.

Нам ли этого не знать, когда на глазах одного поколения разрушена лучшая в мире система образования, практически уничтожена первая в мире фундаментальная наука, когда в стране, давшей миру Сикорского, Туполева, Яковлева и Ильюшина не останется вскоре ни одного действующего авиационного КБ.

Но Рукавишниковскому приюту повезло.

Дело, выпавшее из рук брата Николая, взяли в свои крепкие и надежные руки братья Иван и Константин. Они, не задумываясь, отказались от наследства брата в пользу любимого им приюта и вложили в него еще собственные немалые средства.

К началу двадцатого столетия в связи с постоянным увеличением количества детей, нуждающихся в призрении, встал вопрос о расширении Рукавишниковского приюта.

Братья пожертвовали 120 тысяч рублей на покупку приютом собственного дома (что являлось заветной мечтой Николая Васильевича) и 30 тысяч рублей на строительство церкви.

Был приобретен трехэтажный особняк на Смоленско-Сенной площади, в конце XVIII века радикально перестроенный великим русским зодчим Матвеем Федоровичем Казаковым для княгини А.И. Несвицкой.

К заднему фасаду была пристроена скромная полукруглая, напоминающая ранние греческие храмы церковь, которую в декабре 1879 года, на Николу зимнего, освятили в честь этого святого. Отныне за каждой обедней здесь поминали Николая Васильевича и его мать, совсем немного пережившую сына.

В нынешнем демократическом новообразовании на месте Российской Империи это прекрасное здание по адресу Смоленский бульвар, 30, облюбовали банки и сходные структуры.

Понять можно: «новой России» они нужнее.

Главная роль в сохранении и дальнейшем развитии лучшего детского учебно-воспитательного и ремесленного учреждения не только Москвы, но, возможно, и России, принадлежит младшему из братьев Константину. Он и стал почетным попечителем приюта, когда в 1878 году тот был передан в городскую собственность.

Пожертвования Константина Васильевича на «семейное дело» до его кончины в 1915 году, составили в общей сложности 430 тысяч рублей.

Под миллиард по нашим рублям.

Его тщанием было учреждено общество попечительства над всеми бывшими воспитанниками приюта до достижения ими 21 года. Действовало убежище со столярной мастерской для бывших воспитанников приюта, которым не повезло с работой или жильем.

В 1904 году в районе станции Икша Савеловской железной дороги на площади около 200 десятин торжественно открылся филиал приюта − колония с «земледельческим уклоном». На личные средства и под наблюдением Рукавишникова там построили капитальные дома для воспитанников, семей служащих, мастерских и учебных классов, а также ряд хозяйственных объектов и церковь в честь равноапостольных Константина и Елены.

Любопытно, что на базе филиала и в наши дни действует подобное учреждение, где находится около 300 несовершеннолетних правонарушителей из Москвы и Московской области. Только боюсь, условия для воспитанников сейчас не в том «формате», что во времена расцвета русской благотворительности.

Городское хозяйство работало как часы

Выпускник естественного факультета Московского университета Константин Васильевич помимо работы в приюте принимал активное участие в жизни столицы.

Он заведовал магазинной частью правления Московско-Курской железной дороги, был членом совета Московского Купеческого банка в 1889-1893 годах и с 1897 года, с 1902 года − членом совета Московского Учетного банка.

Участвовал в работе многих благотворительных и просветительских учреждений Москвы. За деятельность в Елисаветинском благотворительном обществе Константин Васильевич получил чин тайного советника.

Кроме перечисленных «нагрузок» был думским и земским гласным (1877-1897), а также почетным мировым судьей. Наконец, в 1893 году Рукавишников стал первым городским головой Москвы, избранным по Городовому положению 1892 года.

Константин Васильевич начал управлять городским хозяйством Москвы сразу после трагической и нелепой гибели своего блестящего предшественника Николая Алексеева. И по сравнению с ним казался окружающим более обыкновенным, почему и рассказов, и апокрифов о нем сохранилось значительно меньше.

Между тем новый голова также был отнюдь не стар – свою должность он принял в 45 лет, так же как и тот, отказался от своего думского жалования в пользу своих сотрудников, которым выплачивал вдобавок из своих средств вознаграждения к Пасхе и Рождеству.

Рукавишников был добрый семьянин, и жизнь его протекала, как сказали бы сейчас, работа – дом. Что тут расскажешь интересного. Просто надежный, скромный, работящий русский человек. Все городское хозяйство работало как хорошие часы. Успешно завершались проекты, начатые Алексеевым по устройству водопровода и канализации в Москве. Открылась Алексеевская психиатрическая больница (1894).

При Константине Васильевиче был заключен 50-летний контракт с электротехническим «Обществом 1886 года» на электрификацию Москвы: «каждый желающий мог за свои 5 копеек за гектоватт-час иметь у себя на квартире электрическую лампочку». Была построена мощная центральная электрическая станция на Раушской набережной. Им рассматривался вопрос о введении электрической тяги на городских конно-железных дорогах.

Рукавишников содействовал укреплению и упорядочению финансового хозяйства Москвы. В 1893-1896 годы общественное управление сделало первые шаги по созданию городских попечительств о бедных.

В 1895 году был разработан проект устава городской пенсионно-вспомогательной кассы.

Городской голова работал, как и Алексеев, не считая часов, и его пронизанная духом православия деятельность на благо древней столицы не могла не вызвать уважения и поддержки со стороны генерал-губернатора.

К празднику на Ходынке – Москва предлагает помощь

Принимая близко все проблемы Москвы, особенно в преддверии коронационных торжеств, Рукавишников пытался предложить помощь города и Особому Установлению по проведению народных гуляний на Ходынском поле, в лице его главы Бера 1, а также правильно сориентировать того в отношении устройства мест проведения и количества народа.

Но помощь была, как мы уже знаем, отвергнута, причем в форме, сделавшей невозможной само появление Константина Васильевича на народном празднике.

Ему даже и билета не прислали.

Желание Москвы оказать помощь «питерским умельцам» было пресечено на корню. Да, впрочем, и сама возможность «помощи Москвы» изначально была заблокирована тем, мягко говоря, непонятным разделением власти между Москвой и Петербургом, о котором уже много говорилось ранее. Помощь, напомним, могла быть оказана только с милостивого разрешения петербургских устроителей − за все, по условиям «игры», немедленно забытым после катастрофы в ночь на 18/31 мая, – отвечало Министерство Двора, отвечал Петербург.

Но никакого разрешения и в помине не было.

То, что в случае сотрудничества Бера с московским головой все окончилось бы не в пример благополучнее, следует не только из всей предыдущей и последующей безупречной биографии Константина Васильевича, как умного и деятельного человека, но и из всей жизни его истинно православной семьи.

Маяк на мысе Святого Ильи

Его жена − Евдокия Николаевна Рукавишникова (1849-1921), двоюродная сестра Саввы Ивановича Мамонтова, связанная родственными узами и с династией Третьяковых (ее родная сестра Вера была замужем за Павлом Михайловичем Третьяковым), также была незаурядным, деятельным и благородным человеком, всегда стремившимся приносить пользу людям.

Константин Васильевич и Евдокия Николаевна

После смерти мужа она до революции была попечительницей Рукавишниковского приюта. И это еще далеко не все, что можно сказать хорошего про Евдокию Николаевну.

Приведем два характерных эпизода. О первом из них рассказала после Великой Отечественной войны в письме начальнику Гидрографической службы Черноморского флота старшая дочь Рукавишниковых Евдокия Константиновна^[5].

В конце 1890-х годов в семье Рукавишниковых стряслась беда. Заболел туберкулёзом единственный сын, девятнадцатилетний Николай, только что поступивший в Московский университет.

После молебна, совершенного у постели больного батюшкой Иоанном Кронштадтским, решено было, что Евдокия Николаевна повезет сына в Феодосию, где еще дедом Василием Никитичем тридцать лет назад было приобретено небольшое имение, рядом с домом-галереей Айвазовского, ставшее в летнее время центром притяжения для всех домочадцев.

Солнце, море и напоенный ароматами степных трав Восточного Крыма воздух совершили чудо. Безнадежный по тем временам недуг стал отступать, и вскоре Николай мог совершать даже дальние прогулки. Как всякого нормального парня оказавшегося в романтическом приморском городе, его тянуло в порт, к кораблям. Любознательный юноша привлек к себе внимание моряков; ему удалось познакомиться со многими капитанами, которые стали желанными гостями на гостеприимной даче Рукавишниковых.

Надобно сказать, что в 1890 году в Феодосию из Севастополя, получившего статус военной крепости и закрытого для посещения иностранных судов, был переведен коммерческий порт. В 1892 году к городу подтянули «железку», о которой шла речь еще со времен Александра I, и за 1891-1895 годы построили портовые сооружения. Работы производились под руководством военного инженера, археолога, историка и нумизмата, генерал-майора в отставке Александра Львовича Бертье-Делагарда.

На строительство порта ушло примерно четыре миллиона рублей, еще миллион ушел на его оборудование по последнему слову техники. Торжественное открытие было проведено министром путей сообщения князем М.И. Хилковым 9 сентября 1896 года.

Но у нового порта был крупный изъян. На подходах к нему не было маяка.

Казна, в лице графа С.Ю. Витте, и Морское Ведомство денег на маяк не дали – обойдетесь, мол, и без него. В бухту и порт входили по огням яхт-клуба − небольшого маяка на волнорезе, построенного в 1894-1896-х годах.

Между тем подходы к Феодосийскому порту с запада были достаточно опасны, так как перед самой Феодосией далеко в море выдается крутолобый мыс Святого Ильи, у которого в ненастную погоду часто происходили аварии и даже кораблекрушения.

Здесь свирепствуют шквалистые переменные ветры, весной и осенью нередки внезапные туманы, летом − ливневые дожди, а многочисленные рифы, окаймляющие мыс, делают плавание вдоль его берегов крайне опасным.

Известно много случаев трагической гибели судов у этих скалистых берегов. 16 февраля 1890 года в 12 милях от мыса Святого Ильи затонул пароход «Великий Князь Константин», разбившись о подводные рифы. На подходе к порту в сильную бурю разбился о подводные камни пароход «Владимир», погибло много людей. Разбивались и мелкие рыбачьи фелюги.

Обо всем этом рассказывали Николаю и его маме знакомые капитаны. Евдокии Николаевне запала в душу мысль о маяке, о том, сколько человеческих жизней можно будет спасти, если на мысе Святого Ильи загорится спасительный огонь. Благодарная Богу за дарование здоровья сыну, она не могла равнодушно смотреть на опасности, которым ежедневно подвергаются − «по технической причине» − ставшие близкими ей люди. Маяк она решила поставить на свои средства.

Мыс Ильи - оконечность хребта Тепе-Оба

Евдокия Николаевна со свойственной ей энергией, всей душой отдалась этому необычному для женщины делу: она заложила дачу, написала в Москву, что можно ликвидировать из имущества, свою помощь прислал, конечно, и Константин Васильевич.

Помимо денег, совсем не просто было получить разрешение на постройку. Знакомые капитаны, восхищенные ее благородным порывом, всячески старались помочь, указывая, куда надо обратиться, какие ходы предпринять, чтобы получить искомое разрешение.

Сохранилось собственноручное свидетельство Николая Рукавишникова о памятных ему событиях. «Осенью [1897 года] мать подала заявление в Дирекцию маяков о желании принять на свой счет постройку маяка на мысе св. Ильи. Через некоторое время получила ответ, которым Дирекция маяков уполномочивала ее взять установку “шведского огня” [для будущего маяка] на мысе св. Ильи. При этом были приложены план и чертежи, сам аппарат Дирекция маяков заказывала в Финляндии.

Руководство постройкой маяка мать поручила технику Алексею Алексеевичу Полевому, с братом которого были знакомы».

Через год строительство маяка и дома для смотрителя закончили. Вскоре получили осветительный аппарат, и маяк начал действовать.

В «Извещении мореплавателям» № 5 от 17 февраля 1899 года появилось официальное уведомление: «Дирекция маяков и лоций Чёрного и Азовского морей извещает мореплавателей, что в Черном море, вблизи Феодосии, на мысе Ильи, у зюйд-остового обрыва, установлен в деревянной будке на вершине деревянных козел часто переменный огонь с белыми и зелёными миганиями...

Высота огня на уровне моря 214 фут и над поверхностью земли − 32 фута».

Чтобы оснастить маяк ещё и колоколом, для подачи сигналов в ненастье, Евдокии Николаевне пришлось заняться вязанием и благотворительной продажей цветных шерстяных кошельков.

Мемориальная доска Евдокии Рукавишниковой в Феодосии, ул. Горького, 14

Феодосийцы с энтузиазмом поддержали Рукавишникову. Кошельки шли нарасхват, и бывало, возвращались к исполнительнице наполненные золотыми монетами. Вскоре на маяке установили и туманный колокол.

Благодарные горожане и моряки настойчиво предлагали Евдокии Николаевне назвать устроенный маяк её именем, но она решительно отказалась, заявив, что это дар Феодосии за чудесное исцеление от страшного недуга любимого сына, а маяк должен называться маяком Святого Ильи.

Капитаны судов, взволнованные не меньше, чем дарительница, сказали, что, проходя мимо маяка, они в честь нее снимают фуражки и молятся о ней. От этих слов, говорит дочь Евдокия, «матушка не выдержала и заплакала...».

Маяк этот исправно служил морякам до 1912 года. Потом его перестроили: заменили осветительный аппарат более мощным, а вместо колокола смонтировали пневматическую сирену. В таком виде маяк пережил революцию, Гражданскую войну и встретил Великую Отечественную. Но в декабре 1941 года, во время Керченско-Феодосийской операции, он был разрушен огнём эсминца «Железняков». После освобождения Феодосии на мысе установили временный навигационный огонь.

Капитальный маяк и городок для обслуживающего персонала появились лишь в 1955 году.

Маяк сохранился до наших дней. Круглая пятнадцатиметровая белокаменная башня со светлыми трехъярусными окнами, увенчанная цилиндром фонарного сооружения, очаровывает изяществом и строгой красотой.

Сын Николай, следуя примеру матушки, тоже внёс свою лепту в обеспечение навигационной безопасности мореплавания вдоль Черноморского побережья.

В отчёте Главного Гидрографического управления за 1901 год сообщается: «...открыли свое действие Сухумские створные огни, установленные иждивением потомственного дворянина Николая Константиновича Рукавишникова, вместо пришедших в негодность деревянных створных знаков».

Переживая гибель эскадры

Второй случай, о котором нельзя не сказать.

Евдокия Николаевна, тяжело переживая гибель нашей 2-й Тихоокеанской эскадры в бою 14 мая 1905 года в Цусимском проливе, в том же году устроила в своём московском доме на Большой Никитской лазарет для раненых в Русско-японской войне. Позже лазарет был преобразован в образцовую хирургическую лечебницу.

Движение сердца Евдокии Николаевны тем более дорого, что это произошло в том самом 1905 году, когда «русская» интеллигенция, «самое глупое, бездарное политическое существо в России», − как писал о ней в дневнике великий русский историк Иван Егорович Забелин, − делала все ей посильное, чтобы Россия не смогла выиграть эту навязанную ей войну. А добившись частично своего, постаралась и вовсе погубить ненавистную ей Российскую Империю.

В тот раз еще безуспешно.

Если только работа была им поручена

Возвращаясь к Константину Васильевичу Рукавишникову, добавим только, хотя он ни сном, ни духом не был виноват в Ходынской катастрофе, − что подчеркнул Государь Император, впервые удостоив Московскую Городскую думу своим посещением 23 мая 1896 года, − происшедшее принял близко к сердцу. В марте 1897 года он подал прошение об отставке с должности городского головы по состоянию здоровья.

На характеристиках лиц, занимавших пост городского головы после Константина Васильевича останавливаться пока не будем, поскольку речь у нас идет, прежде всего, о периоде предшествующем Коронации 1896 года и событиях, связанных с ее подготовкой.

И за пределы этого периода мы выходим лишь для того, чтобы нагляднее представить лиц в руководстве Первопрестольной, так или иначе влиявших на эти события, или во всяком случае, хорошо осведомленных о них.

Резюмируя сказанное, отметим, что в том, что касается не только генерал-губернатора, но и глав городского самоуправления, «команда» Москвы выглядит по качеству своих «игроков» безупречно.

Трудно, а вернее, невозможно поверить, что эти люди могли плохо выполнить любую порученную им работу.

Если только работа была им поручена.

И повторим, еще раз. В лице московского городского головы Великий Князь Сергей в период 1891-1896 годов имел прекрасных помощников, что в лице Алексеева, что Рукавишникова.

Но с ними Его Высочеству можно сказать – повезло, на их назначения влияния он оказать не мог.

Но была область городского хозяйства, или, вернее, городского управления, где выбор руководителя напрямую зависел от Великого Князя. Речь идет о московской полиции.

Чтобы представить себе, какие изменения произошли в этой сфере городской жизни Москвы хотя бы за пять лет, ‒ между назначением Великого Князя и коронацией 1896 года, ‒ приведем некоторые свидетельства и факты.

Александр Александрович Власовский (1842-1899)

Московская полиция до Великого Князя

Ближайшим сотрудником генерал-губернатора по полицейскому управлению в Москве был обер-полицмейстер. Должность обер-полицмейстера была введена Петром Великим.

Непосредственный порядок в городе и должны были обеспечивать, по идее, обер-полицмейстер и подчиненные ему чины большого штата московской полиции, включая обычных полицмейстеров в количестве трех.

Низшие полицейские чины носили общее название «городовых». Стоявшие на постах для наблюдения за порядком городовые назывались постовыми, а посылавшиеся по разным поручениям носили название «хожалых».

Только с 1880-х годов город стал строить особые казармы для городовых, и московская экзотика с будочниками и их будками исчезла. Над обыкновенными городовыми были поставлены старшие городовые, носившие пальто серого офицерского цвета и узенькие серебряные погоны, в половинную ширину офицерских.

В полицейском и в пожарном отношении город подразделялся на части: Городская, Тверская, Пречистенская, Хамовническая и т.д., а каждая часть делилась на кварталы. Во главе квартала стоял квартальный надзиратель, а во главе части – частный пристав.

При Александре III были произведены определенные изменения. Кварталы уничтожены, части подразделены на участки, частные пристава отменены, во главе участков поставлены участковые пристава, а вместо старших городовых заведены околоточные во главе околотков, на которые подразделялся участок. Тогда же по ночам у ворот было установлено дежурство дворников, в шапках с бляхами и со свистками.

Помощниками обер-полицмейстера являлись три полицмейстера, между которыми была поделена территория города.

Обер-полицмейстер жил в особом, специально для него назначенном двухэтажном с мезонином доме на Тверском бульваре, против Богословского переулка, о чем свидетельствовала и надпись на доме: «Дом московского обер-полицмейстера». На этом месте в 1970-е годы было построено здание доронинского МХАТ им. М. Горького.

Должность обер-полицмейстера занимали генерал-майоры Свиты Его Величества, обыкновенно из средних дворянских фамилий.

С 1866 по 1877 годы должность московского обер-полицмейстера исполнял генерал-майор Николай Устинович Арапов.

С 1878 по 1887 годы с небольшим перерывом в 1882 году, эту должность исполнял генерал-майор Александр Александрович Козлов. В 1883 году за поддержание образцового порядка в Москве во время коронации Александра III Козлов был награжден золотой табакеркой.

С 11 января 1887 по 27 декабря 1891 года обер-полицмейстером был генерал-майор Евгений Корнильевич Юрковский.

По свидетельству современников, «все это были самые обыкновенные, безцветные, с монотонным однообразием один другого повторяющие начальники… Вечера эти обер-полицмейстеры проводили в гостиных среднего московского дворянского круга, с которым были связаны нитями родства и знакомства, или в Английском клубе».

Единственное, что осталось от них в народной памяти это своего рода анекдот про обер-полицмейстера Козлова. Он был холост и открыто покровительствовал рано овдовевшей купчихе Маргарите Оттовне Мамонтовой, великосветской фешенебельной портнихи, был, по слухам, отцом обеих ее дочерей.

Кстати, одна из них Маргарита Кирилловна, в замужестве Морозова, стала матерью Мики Морозова, изображенного на одноименном портрете художником В.А. Серовым. Козлов не скрывал своих нежных чувств к Маргарите Оттовне, каждый день навещал ее, был опекуном дочек и имел большое влияние на их воспитание.

Мамонтова жила там же, на Тверском бульваре, где находился и обер-полицмейстерский дом: сначала на той же стороне бульвара, а потом переехала на противоположную. И вдруг однажды в юмористическом журнале «Будильник» появилась картинка, изображающая козла, важно идущего через бульвар с надписью: «Прежде козел ходил по бульвару, а теперь стал ходить через бульвар». Такая вот старомосковская незатейливость.

Перечисленные обер-полицмейстеры вели спокойный образ жизни и не увлекались никакими реформами. При этом они не могли не видеть многочисленные недочеты что в полицейском благосостоянии города, что в нравах подведомственной им полиции.

Город был пылен и грязен, мостовые были из рук вон плохи, тротуары невозможны, улицы не убирались и не подметались и т.д.

Полиция же брала, брала самым открытым и, казалось, узаконенным образом взятки…

Без таких поборов совершенно немыслимо было представить себе полицейского чина до начала губернаторства Сергея Александровича. Взятка была устоявшимся обычаем. Полицейским чинам, начиная от частного пристава и кончая последним паспортистом, прописывавшим в квартале паспорта, домовладельцы посылали с дворниками два раза в году на праздники Рождества Христова и Пасхи конверты с суммой по должности берущего и по состоятельности домовладельца.

Такими сборами были обложены торговые и промышленные заведения, трактиры, рестораны и гостиницы. В расходных домовых книгах можно было встретить записи типа: «Частному приставу в день его именин».

Когда в начале 1880 годов участковые пристава сменили частных, а старших городовых – околоточные надзиратели, положение дел не изменилось ничуть. Участковые пристава и околоточные надзиратели с честью продолжили традиции предков. Система казалось устоявшейся и мало подверженной внешнему воздействию.

Надо отметить, что москвичи снисходительно смотрели в целом на эти поборы, − тем паче весьма далеких от того, что в наши дни именуется иностранным словом «коррупция», − с пониманием вздыхая, что на полицейское жалование не проживешь. Действительно, околоточный, например, получал 50 рублей в месяц, но должен был носить в приличном виде форменное платье, без заплат и без потертых локтей, и это уже одно стоило недешево^[6].

От себя скажем, что положение армейских офицеров было значительно хуже, но честь русского офицера они добре берегли.

Следует специально остановиться еще на той стороне деятельности московской полиции, которая относится к уличному движению. О его состоянии до 1892 года с ужасом вспоминали москвичи. Итак.

Московские извозчики

Основное пассажирское движение по городу, не считая конно-железной дороги, осуществляли московские извозчики. Это была буйная и неуправляемая стихия, не затронутая никакими мерами безопасности уличного движения. «Разнузданное и безобразное» − чуть ли не самая мягкая характеристика поведения московских извозчиков на улице, дошедшая из того времени до наших дней.

Экипажи их стояли обычно на углах улиц, а сами они толпились около экипажей на тротуарах, часто в совсем неопрятных и рваных синих халатах, мешая движению и зазывая проходящих криками типа:

«Везу куда хошь − положь мне серебряну полтину, вокруг тумбы прокачу тебя, скотину!»

В тех редких случаях, когда скучавшие в подворотнях городовые призывали их к порядку, ответ зимой, к примеру, был: «Нам без ругани на морозе нельзя, ругань у нас заместо покурить».

Когда обыватель желал нанять извозчика и раздавался крик: «Извозчик!», они быстро вскакивали на козлы и с дикими криками, стоя, погоняя лошадей, неслись необузданной ордой к нанимателю, крикнувшему извозчика.

От дикого крика и ругани извозчиков, которым не повезло, в воздухе стоял стон. Вслед земляку и приятелю, с которым только что вели самый дружественный разговор, посылались угрозы и проклятия. Выражение «ругаться по-извозчичьи» стало в Москве своеобразным знаком качества этого вида городского фольклора.

Если наниматель решал взять экипаж на углу, где извозчики стояли толпой, его обступали со всех сторон, и начинали громко орать, торгуясь и сбивая цены. У вокзалов при подходе поездов и при театральных разъездах творилось вообще нечто неописуемое.

Сущей бедой городских улиц были извозчики грузовые, именуемые ломовыми. Скопление их было у каждого железнодорожного узла Москвы, поскольку доставка грузов по городу осуществлялась исключительно гужевым путем. Груженые ломовики имели привычку ехать длинным обозом, не держа какого-либо интервала между тяжелыми возами, и представляя нешуточное и опасное неудобство движению экипажей и пешеходов. Пустые – они гнали своих битюгов во всю мочь, грозя раздавить, покалечить и сокрушить все на своем пути.

В отеческое правление князя Владимира Андреевича Долгорукова, о котором почему-то до сих пор с нежностью вспоминает пресса, особенно демократического направления, и его полицмейстеров, управы на московских извозчиков не было. Да и дело это казалось безнадежным.

Нововведения Власовского оказались очень прочны

Всей этой патриархальности разом был положен конец с появлением в Москве обер-полицмейстера Александра Александровича Власовского. Великий Князь сумел выбрать для непосредственного управления городской жизнью талантливого и верного долгу организатора.

Назначение Власовского исполняющим обязанности московского обер-полицмейстера состоялось 29 декабря 1891 года, а в должность он вступил 10 января 1892 года

Стоит обратить внимание, что карьеру этого, безусловно, выдающегося представителя русской полиции, блестящей назвать никак невозможно. До 29 мая 1881 года Власовский был полицмейстером Вильно, став с 29 мая вторым помощником обер-полицмейстера Варшавы. В том же году получил чин подполковника, в котором и проходил до 1892 года.

После Варшавы был переведен в Ригу на должность полицмейстера, где получил уже российскую известность, своими выдающимися способностями и успехами. Там же в 1891 году стал статским советником. В Москву был вызван по личному желанию Великого Князя, с рекомендации, заметим, городского головы Николая Алексеева. И полковника получил только в Москве, в 1892 году.

О Власовском современники еще в 1914 году вспоминали, что он был выдающийся талант, можно сказать, виртуоз в своем деле, большой художник, умевший придать своему делу свою особую красоту, полицейский-эстет своего рода. «Его нововведения оказались очень прочны. Многое остается до наших дней». До последних мирных дней Империи.

Без взяток и неуставных отношений

Сразу по вступлению в должность, Власовский энергично повел дело и тотчас же дал почувствовать свою властную руку. Первыми ощутили ее нижние чины городской полиции. Обер-полицмейстер начал с приведения в порядок городских улиц.

Еще вчера незаметные на улицах постовые городовые искренне считали, что лучший их пост – это место у чьих-либо ворот, а служба – неторопливые беседы со смазливыми служанками, или лучше того, с кухарками, всегда готовыми вынести пирожок или шкалик работнику правопорядка. И просто шоком стал для многих неукоснительный приказ нового обера стать на перекрестках и посередине больших улиц и заняться прямым своим делом – руководить и управлять уличным движением.

«Праздные разговоры», как выразился Власовский, были отныне строжайше запрещены.

А поскольку многие из прежних городовых с новыми требованиями не справлялись, в рядах московской полиции произошла тотальная «смена караула». Вместо невзрачных прежних постовых и хожалых Власовский набрал в городовые молодых высоких солдат, вышедших по окончании срока службы в гвардейских полках. Это были силачи и великаны, ставшие на перекрестках улиц как бы живыми колоннами или столбами.

Новые красавцы-городовые стали живыми символами Москвы и вошли даже в ее альтернативную историю, как искони присущей ей элемент. Я сам с удивлением, только занявшись историей Ходынки, узнал, что «элементу» этому Москва целиком обязана своему жесткому обер-полицмейстеру. К сожалению, «история» не сохранила портрета Власовского, и можно только привести реконструкцию хотя бы формы обер-полицмейстера той эпохи.

Обер-полицмейстеры в генеральском и полковничьем чинах

Для укрепления, а вернее воссоздания дисциплины в корпусе столичной полиции, Власовский не только околоточных надзирателей, но и участковых приставов − иные из последних бывали в чине полковника, − ставил в качестве дисциплинарного взыскания на перекрестках улиц часов на пять или шесть на дежурство, с которого нельзя было сойти.

Власовский беспощадно карал за взятки, ставшие до него чуть ли не нормой.

Как всякий истовый служака, которому нелегко дался двойной просвет на погонах, Александр Александрович жестко пресек «офицерские» стремления молодых околоточных надзирателей. Иные из них слишком рано начинали держать себя офицерами и заводить себе широкие офицерские погоны, тогда как должность эта была унтер-офицерского ранга, и должны были носить узенькие погоны. Они и стали их отныне носить.

Также жестко пресекались неуставные отношения. Когда околоточный в день праздника Рождества Христова зашел к обер-полицмейстеру и расписался у него в книге в числе поздравителей, на что не имел права, он был посажен на 7 суток под арест.

Порядок на улицах Москвы

Совершенно потрясло москвичей и надолго сохранилось в их памяти, что на другой же почти день по приезде Власовского были прекращены все художества буйного племени московских извозчиков.

Все было очень просто. Нарушившие установленные правила извозчики беспощадно подвергались денежным штрафам или отсидкам в полиции.

Штрафы были строго официальны, и о них в обязательном порядке извещалось в знаменитых «приказах» Власовского по полиции. Приказы эти каждый день печатались в издававшейся тогда газете «Ведомости московской городской полиции».

Стиль приказов был прост, но доходчив. Например:

«Легковой извозчик номер такой-то слез с козел − штрафу 10 рублей».

«Оказал ослушание полиции − штрафу 25 рублей».

«Слез с козел и толпился на тротуаре». «Халат рваный − штрафу 5 рублей».

«Произнес неуместное замечание − штрафу 15 рублей».

На ломовых управа также быстро нашлась.

Ломовой ехал на невзнузданной лошади − штраф, лошадь с норовом − штраф, ломовой не держал интервала − штраф.

Длинная вереница таких взысканий стала публиковаться в приказах.

И все. В Москве наступила тишина.

Извозчики молчаливо и смирно сидели на козлах, не смея слезть с них, со скорбными, вытянувшимися лицами. Смолкли крики и громкая брань. Даже наймы у театров и вокзалов происходили без особого шума.

В городе был сразу же наведен полный порядок. Вероятно, впервые за многовековую историю прошлого и будущего Москвы.

Любопытный случай приводит в связи с наведением порядка в деле московского извоза Владимир Гиляровский. Поскольку он писал свои репортажи на основе только личных впечатлений, ему приходилось постоянно колесить по Москве, с одного происшествия на другое.

Был у него и свой извозчик − Иван Дунаев. И зимой Гиляровский ездил с ним на узеньких санях без полости, чтобы в любой момент можно было легко соскочить. А Власовский, среди других совершенно справедливых мер, под угрозой крупного штрафа потребовал от извозчиков обязательно иметь полость на санях, что в нашем климате уберегло от простуды зимой не одного москвича. Но лучшему репортеру Москвы полость мешала в его профессиональной деятельности, и Гиляровский лично приехал к Власовскому и попросил сделать для него и его возницы исключение.

В энергичном репортере грозный обер-полицмейстер почувствовал родственную душу и пошел навстречу: «Нарушить свой приказ не могу, полость обязательно должна быть на санях. Но Вы можете не употреблять ее, пусть Ваш извозчик на ней сидит».

В результате Дунаев оказался единственным московским извозчиком, который ездил без полости, чем очень гордился.

Пожары стали реже

Заслуги Власовского перед Москвой не ограничиваются наведением порядка на московских улицах. Была преобразована и доведена до высокой степени совершенства пожарная служба Москвы, которой Власовский особенно усердно занялся. Москва тогда была городом по преимуществу деревянным и часто горела. И обер-полицмейстер сделал все, чтобы предотвратить разгул огненной стихии.

Власовский провел блестящую реорганизацию пожарных частей. Не только были выписаны из-за границы паровые машины для механических брандспойтов, заведены высокие складные лестницы и другие новейшие пожарные инструменты, но и внешний вид пожарных достиг подлинных эстетических высот.

Бравые пожарные вели военный образ жизни, готовые и днем и ночью выехать на место бедствия. Но что характерно, даже самый рядовой из них стал немедленно считаться в Москве завидным женихом.

Обер-полицмейстер сам проводил учения для пожарных. Постоянно он являлся в пожарные части, производил внезапные тревоги и разного рода ученья пожарным командам. И здесь Власовский добился максимально возможной тогда быстроты выезда пожарной команды на пожар.

Телефоны тогда еще не вошли в обиход. Москва была в основном малоэтажная и при здании каждой пожарной части существовала каланча − высокая башня с высоким шестом. На верхушке башни с устроенного вокруг нее балкона следили обычно двое часовых и если замечали где-либо огонь, давали звонок вниз и поднимали тревогу. На шесте вывешивались пожарные знаки − черные шары и кресты, а ночью − фонари.

Для пожарных частей лошади были подобраны Власовским строго по мастям:

Пречистенская – вороные, Городская − белые без отметин, Арбатская – гнедые, Рогожская − вороно-пегие, Пятницкая − вороные в белых чулках, Якиманская − серые в яблоках, Сущевская − лимонно-золотистые, Мясницкая − рыжие, Лефортовская − караковые…

Классно, правда?

Выезд пожарных при Власовском стал отличаться своеобразною эстетикой.

Днем можно было любоваться блеском медных пожарных касок и красотою резвых лошадей. Впереди верхом скакал вестовой, который расспрашивал о точном месте пожара. Далее ехала большая повозка с людьми, запряженная четверкой с развевающимся знаменем части с изображением ее пожарного знака.

За ними мчались несколько бочек с водой, запряженные парами: водопроводная сеть в то время не была такой разветвленной, и воду к месту пожара надо было откуда-нибудь подвозить бочками, смотря по месту − из реки, из близлежащего пруда, из бассейна.

Затем так же, на четверке, везли повозку с лестницами, крюками, баграми, рукавами и прочими снарядами, и, наконец, ехала паровая машина. Бочки и лестницы сияли свежестью окраски, металлические части машины и инструментов были отчищены до яркого блеска.

Ночью пожарные ехали с пылающими факелами из ведерок с керосином на палках, и это было феерическое зрелище, в особенности в темную ночь.

Факелы были оригинальным, не известным ранее нововведением Власовского. Так же как и трубные сигналы при пожарах.

Сигнальный рожок тревожно звучал при проезде обоза, чтобы издали предупредить экипажи и пешеходов на перекрестках улиц. На самом месте пожара звуками труб передавались команды брандмайора или самого обер-полицмейстера, при котором выезжали на пожар два верховых горниста. Иногда сигналы труб разыгрывали чуть ли не симфонию.

Немудрено, что в Москве, где и раньше были любители пожаров, на художественное зрелище тушения пожара, сопровождаемое музыкой и иными спецэффектами, стали собираться толпы. Тут не могла справиться даже полиция, пытавшая отогнать праздных зрителей подальше от горевшего здания.

Усилиями Власовского пожарное дело в Москве поднялось на невиданную до тех пор высоту. Пожары стали реже и не приносили таких разрушений, как прежде.

Московская «зачистка»

И еще об одной капитальной заслуге обер-полицмейстера.

К моменту вступления Александра Власовского в должность в Москве, не смотря на все усилия известного нам городского головы Николая Алексеева, отсутствовала канализация.

Чтобы оценить значимость этого для миллионного города, вспомним, что в 1830 году из-за «неканализированности» европейских городов холера выкосила несколько миллионов жителей. Примерно сколько погибло их в Первую мировую войну.

В период «до Власовского» московские домовладельцы, пользуясь слабым надзором полиции, рыли у себя на дворах поглощающие ямы и закапывали в них мусор и нечистоты.

В результае, смертность в Москве была доведена до неслыханной цифры: на тысячу умирало 33 человека…

Зловоние разных оттенков всецело господствовало над Москвой. Способствовали ему и ассенизационные обозы, имевшие обыкновение, как и прочие представители городского и коммунального транспорта Москвы, передвигаться со скоростью пожарного обоза. Так что до 1892 года в весеннюю пору запах сирени на московских улицах не являлся преобладающим.

Но весна 1892 года стала для старой столицы действительно весной. Власовский, вступив в отправление обязанностей московского обер-полицмейстера, с первых же дней принялся энергично чистить Москву.

Он вогнал в пот московских домовладельцев, обязав их подпиской в месячный срок очистить на дворах выгребные, помойные и поглощающие ямы. Лица, по наивности привычно проигнорировавшие «очередную полицейскую заморочку», были немедленно оштрафованы на суммы от 100 до 500 рублей.

Штраф мог быть гуманно заменен арестом на срок от одного до трех месяцев.

Началась небывалая очистительная горячка. За ассенизационную бочку вместо трех рублей платили по двенадцать. В месячный срок московские «Авгиевы конюшни» были очищены. Ассенизационные обозы, как и ломовые извозчики, отныне стали ездить только шагом. А улицы Москвы были не то что подметены – едва ли не помыты.

«Подвиги Геракла» не остались незамеченными в верхах. Самый лучший, − даже по мнению демократической прессы, − городской голова Москвы Николай Александрович Алексеев сразу полюбил Власовского.

Власовский и Алексеев

Как отмечают биографы Алексеева, отличавшийся редкостной работоспособностью обер-полицмейстер стал его правой рукой. Оба они служили Москве почти круглосуточно.

Про Власовского ходили легенды, зачастую далекие от дружелюбия и симпатии. Слишком многим спокойно жившим в пренебрежении гражданского и христианского долга он эту спокойную жизнь неотвратимо осложнил. «Власовский почти ежедневно, во всякое время дня и ночи, появлялся неожиданно как в центре города, так равно и на его окраинах. Никто не знал, когда он спал. Одно время в Москве прошел слух, что Власовский антихрист... поэтому он не спит и будоражит всю Москву...».

Но городскому голове эта неукротимая энергия обер-полицмейстера пришлась по нраву и по душе. Как свидетельствует мемуарист, «...дружба их, соединявшая две энергии полицейскую и хозяйственную, была фактом, и Алексеева можно было видеть иногда едущим с обер-полицмейстером на его паре с пристяжной».

К несчастью, дружба эта, по независящим от обоих обстоятельствам, оказалось недолгой: 10 января 1892 года приступил к «исправлению» своей должности Власовский, 9 марта 1893 года был смертельно ранен Алексеев.

Власовскому же выпал и печальный жребий распоряжаться порядком на похоронах друга, на которых были массы народа: он ехал за гробом Алексеева верхом.

«К сожалению, полезная деятельность Алексеева и Власовского была неожиданно прервана. Первого − убийством, а второго отставкой, за Ходынку», − отмечает в своей книге, известный нам московский старожил И.А. Слонов^[7].

Современный автор, с симпатией рассказавший о многополезной деятельности на благо Москвы и москвичей главы московского самоуправления в тесном контакте и взаимопонимании с главой московской полиции, предполагает, что не будь убийства первого, не было бы и отставки второго:

«Я убежден: поживи Алексеев еще, и полицмейстер ушел бы со службы с почетом, не случилась бы ужасная Ходынская катастрофа…

Наверное, Алексеев углядел бы появившиеся на поле ямы, ставшие одной из причин трагедии, распорядился бы их засыпать, принял бы и другие меры, которые бы не допустили ночью громадного скопления людей»^[8].

Мы уже знаем, что Москва в лице своего нового головы К.В. Рукавишникова неоднократно предлагала свою крепкую руку в помощь организаторам гуляний на Ходынском поле, равно как и то, что помощь эта петербургскими деятелями Министерства Двора была отвергнута.

Возможна харизма и молодая энергия Алексеева могла бы в какой-то степени переломить ситуацию. Но и в этом случае приходится задуматься не столько о предначертанности отставки неподкупного и грозного обер-полицмейстера, сколько о степени случайности убийства слишком популярного и энергичного городского головы.

В череде крепко сцепленных между собой как звенья одной цепи случайностей, с начала 1890-х годов неумолимо повлекших корабль Российской Империи на роковые мины Февраля 1917 года, нелепая на первый взгляд смерть Николая Алексеева, найдет себе, словно патрон в пулеметной ленте, вполне предназначенное для нее место.

Остается добавить, что активная деятельность Александра Власовского по наведению порядка в своем ведомстве, на московских улицах, в пожарной охране Москвы и других областях городского хозяйства, очевидным образом импонировала Великому Князю Сергею, также ценившего значение порядка в правильном обустройстве нашего земного бытия.

Генерал-губернатор неустанно хлопотал о заслуженном генеральском чине для своего верного помощника. Но Петербург, с той же неустанностью, находил причины оттянуть с присвоением соответствующего чина лучшему главе московской полиции за всю ее историю. А в мае 1896 года случилась Ходынка.

Пострадал за нее один Власовский. Хотя ему была положена пенсия 3000 рублей в год – примерно шесть сегодняшних миллионов, – позволявшая поддерживать вполне достойное существование, натура обер-полицмейстера не могла вынести обиды и бездействия.

В 1899 году, на 57-м году жизни, еще совсем не старым человеком, он скончался и был похоронен в Московском Алексеевском женском монастыре, что у нынешнего метро «Красносельская».

Дай им власть

Прежде чем перейти теперь к обрисовке главных персонажей Петербургской команды, вновь зададимся вопросом.

Неужели Генерал-губернатор Великий Князь Сергей Александрович с таким помощником как обер-полицмейстер Александр Александрович Власовский, дай им власть в Москве в тех объемах, как она была дана московской администрации в коронацию 1883 года, провели бы гуляния на Ходынском поле хуже, чем князь Долгоруков и генерал Козлов?

Да еще при содействии городского головы Константина Васильевича Рукавишникова?

Продолжение следует