Когда-то великий русский полководец Суворов воскликнул: «Мы русские! Какой восторг!»… А через сто с небольшим лет, в начале XX века, философ Розанов замечает: «У француза – «милая Франция», у англичан – «старая Англия», у немцев – «наш старый Фриц». Только у прошедшего русскую гимназию и университет – «проклятая Россия».
Как же удивляться, что всякий русский с 16-ти лет пристает к партии ниспровержения государственного строя…»
Чтобы разобраться в этой «коллизии» посмотрим внимательнее, что же происходило с нашим дворянством и интеллигенцией в течение всего XIX века.
Что такое просвещенный русский дворянин начала XIX века? Он одевается во все французское, говорит и пишет по-французски лучше, чем по-русски и знает французскую литературу лучше самих французов. Все бы ничего, но беда в том, что многие аристократы идут дальше – они начинают не только говорить, но и думать по-французски. И при этом не любить все русское. Как, например, декабристы-масоны, мечтавшие переделать Россию в республику; или «философ» Чаадаев, который в 30-х годах XIX века пришел к выводу, что Россия – это совершенно дикая страна, которая ничего не дала миру, что это какой-то зигзаг и недоразумение в мировой истории. (Потом, правда, он опомнился… После того, как его официально объявили сумасшедшим.)
Одним из первых этот непорядок в умах заметил и описал Пушкин: «Она по-русски плохо знала, / Журналов наших не читала, / И выражалася с трудом / На языке своем родном…/ - и в другом месте - / Ты просвещением свой разум осветил, / Ты правды чистой свет увидел, / И нежно чуждые народы полюбил, / И мудро свой возненавидел»…
Переболев в молодости «революционностью» Пушкин не только заметил эту антинациональную линию в высшем обществе, но и пытался с ней бороться. Поздний Пушкин – это убежденный патриот, выступающий против внешних и внутренних врагов Отечества. Существует убедительная версия, что именно за это его и убили. И не Дантес с Геккерном, а представители иноземной «немецкой партии» в самой России, неформальным лидером которой был глава МИДа одиозный Карл Нессельроде (плохо говорил по-русски; отец немец, мать еврейка).
Трагедия позднего Гоголя так же связана с нарастающим противоборством национального с антинациональным в России. Пока молодой Гоголь мягко критиковал существующий порядок, либералы его терпели и даже хвалили, но как только он перешел на консервативные позиции, его стали травить. Первым начал Белинский, написавший знаменитое «письмо к Гоголю». Затем на писателя набросились все остальные «передовые люди» того времени. Национальный писатель Гоголь, защищающий православие и самодержавие был объявлен либералами полусумасшедшим реакционером. Эта травля надломила Гоголя и приблизила его смерть.
Поэт и дипломат Грибоедов, который, так же противостоял «немецкой партии», писал: «Ах! Если рождены мы все перенимать, / Хоть у китайцев бы нам несколько занять / Премудрого у них незнанья иноземцев. / Воскреснем ли тогда от чужевластья мод? / Чтоб умный, бодрый наш народ / Хотя по языку нас не считал за немцев».
Примечание. Существует версия, что за убийством Грибоедова в Тегеране стояли англичане, с которыми, в свою очередь, были связаны их агенты в Российском МИДе.
В убийстве Лермонтова, который при всей своей противоречивости оставался патриотом России, так же прослеживается след иноземной пятой колонны в российской элите.
Чтобы разобраться в проблеме европеизации надо к культурному «онемечиванию» русского дворянства добавить онемечивание чисто этническое – немцев в Россию к XIX веку понаехало великое множество.
Перед войной 1812 г. с генералом Ермоловым произошел такой случай. Он был назначен начальником штаба 1-й армии Барклая-де-Толли. Приехал в штаб, посмотрел на офицеров и дал такую оценку: «Плохо! Все немцы, чисто немцы. Я нашел там одного русского, да и тот Безродный». (Известно, что после назначения главнокомандующим Кутузова вместо остзейца Барклая настроения в армии изменились, особенно среди нижних чинов).
В 1813 г. на вопрос Александра Первого, какую награду он желает, Ермолов скажет свое знаменитое: «произведите меня в немцы, государь!». Царь сделает вид, что не расслышал… и резко изменит свое отношение к русскому генералу.
А еще через несколько лет Николай Первый, бывший «типом прусского офицера», бросит не менее знаменитую фразу: «Русские дворяне служат государству, а немецкие – нам!». Что тут скажешь? В точку!.. Сам себя и припечатал!
Консервативный мыслитель К. Леонтьев писал об этом этническом феномене: «Остзейские бароны и другие наши немцы внушают государю Николаю Первому следующую мысль: для коренных русских нация русская, русский народ дороже, чем вы. Нам же нет дела до русской нации, мы знаем только вас государя вообще. Мы не русской нации хотим служить, мы своему государю хотим быть верными…».
Ф. Булгарин по этому поводу метко заметил, что «остзейцы почитают себя гвардией, охраняющей императора и трон, от которого происходит все их благоденствие».
Славянофил Иван Аксаков пошел еще дальше и обвинил прибалтийских немцев (о, ужас!) в русофобии: «преданные русскому престолу… (они) проповедуют в то же время бой на смерть Русской народности; верные слуги Русского государства, они знать не хотят Русской Земли».
Другого славянофила Ю. Самарина за его антинемецкие выпады («Письма из Риги») даже арестовали и посадили в Петропавловскую крепость (!). Николай Первый на допросе обвинил его в нападках на немцев и, косвенно, на себя самого, как немца. Но главное! – он заявил, что этот «русский национализм» может привести к мятежу, как в 1825 году!.. После «строгого внушения» Самарин был сослан на север. За «разжигание»…
Комментарий. По существу Николай Павлович был прав, только мятеж русских против чужеземной аристократии (и своей, и импортной) произошел позже. Он стал одной из важнейших составляющих Великого Русского Бунта 1917 – 21 гг. Вплоть до Кронштадтского мятежа и Тамбовского восстания, а так же других выступлений против коммунистов-инородцев, которые с испугу ввели в 1921 г. НЭП.
А теперь – несколько слов о чужеземцах из своих, русских. К. Леонтьев писал в 1880-е годы: «Что такое это нынешнее дворянство? Дворяне – это прежде всего русские европейцы, выросшие на общеевропейских понятиях XIX века, то есть на понятиях смутных, на основах расшатанных, на чтении таких книг и газет, в которых все критикуется и многое отвергается».
В результате дворянство совершенно утратило связь с народом. И не только в религиозной и культурной сфере, но и «в бытовом, даже языковом отношении». (Дворяне не только употребляли непонятные слова, но говорили с нерусским, дворянским акцентом.)
И далее К. Леонтьев пишет о главном – об отношении народа к образованным классам: «Считая дворян и чиновников почти нерусскими за их иноземные формы, народ и не думал подражать им. И упорно сохраняя свое, глядел на нас (дворян) нередко с презрением… как на нечто чуждое, немецкое и даже весьма противное не потому именно, что наказывает и заставляет на себя работать, а потому, что в узком и коротком платье ходят, посты плохо соблюдают и так далее. Купцы московского типа (так же) чувствовали… культурное отвращение к европейскому стилю дворянства…
Я помню слова одного двадцатилетнего дворового нашего, я был тогда студентом и спросил его: мне вот ничего, что я ем скоромное (в пост), а ты не хочешь ни за что, отчего это? Он же отвечал мне с улыбкой: мы понимаем это так, что господа от счастья забылись, вот и все».
Вот именно – забылись!.. Как «Иваны, не помнящие родства».
В заключении К. Леонтьев высказывает важнейшую мысль: «не надо нам образованным мужика поднимать до своего европеизма», а надо (нам) опуститься на русскую почву, на которой стоит мужик и перенять его русскость.
Комментарий. Этот возврат «на почву», в конце концов, и произошел после 1917 г., хотя в довольно извращенном виде (западный марксизм). Однако вредоносная европеизация, точнее, западнизация России была приостановлена до 1991 г. Это немало.
О том же, что было лучше для России в XX веке – советская (поздняя) модель или либерально-западная – судите сами. Желательно с такой установкой: не какая лучше, а какая – хуже.
В эпоху «великих» либеральных реформ Александра II (60 – 70-е годы XIX в.) антирусская партия, появившаяся еще в XVIII веке, набирает силу. К прозападному дворянству присоединяется либеральная интеллигенция. Признаком хорошего тона считается не верить в Бога, ругать все русское и восторгаться цивилизованной Европой. К германо- и франкофилам добавляются англоманы. Вместе с социальным нигилизмом нарастает нигилизм национальный. Среди «образованных» русских людей появляются оголтелые русофобы.
Ф. Тютчев, который был не только поэтом, но и глубоким мыслителем, писал в 1867 году: «Можно было бы дать анализ современного явления, приобретающего все более патологический характер. Это русофобия некоторых русских людей – кстати, весьма почитаемых…».
Ф. Достоевский, так же переболевший в молодости либерализмом, писал о том времени: «Все эти убеждения о безнравственности религии, семейства… все эти идеи об уничтожении национальности… во имя всеобщего братства людей. О презрении к отечеству – все это были такие влияния, которые захватывали наши сердца и умы»… (Сегодня мы наблюдаем «все это» на примере иноагентов-русофобов).
Таким образом, период реформ 1860-70-х оказался на деле не самым лучшим («освобождение» и пр.), а самым худшим периодом в истории девятнадцатого века! Да-да! Именно худшим!
Писатель Ф. Достоевский одной фразой показал различие между старой, героической, и новой, «либеральной» эпохой в России. Он писал: «Дрянненькие людишки получили вдруг перевес, стали громче критиковать все священное, тогда как прежде и рта не смели раскрыть…».
Самым нерусским городом тогда был Санкт-Петербург. Он же был и центром российского либерализма, в том числе церковного.
К. Леонтьев, описывая вопиющий случай оправдания в суде террористки В. Засулич (!), стрелявшей в градоначальника Трепова, писал: «Почему же общественное мнение самого нерусского из городов России должно быть непременно правильнее мнения стольких миллионов истинно русских людей, оттертых от непосредственного соприкосновения с правительством своим?».
Великий Достоевский за 40 лет до Февральской революции 1917 г. предрек, что Россию погубит не революционер с бомбой (Засулич), а наш доморощенный либерал («публика»). Так и случилось! Большая часть правящей элиты и почти вся русская интеллигенция к началу XX века оказались заражены вирусом западного либерализма.
И здесь надо заметить, что вирусы подобного рода имелись у нас и раньше, однако высокая пассионарность не давала им размножаться. Те же контакты с Западом не прерывались никогда, и с XV века на русскую службу поступали иностранные специалисты из Европы. Но!.. Но пока европейское влияние было дозированным, пассионарность высокой, а уровень образования низкий, проникновение «западной ереси» пресекалось. (Например, ересь жидовствующих). В фазе этнического надлома (с сер. XIX в.) стало все наоборот… и с европейским влиянием, и с пассионарностью, и с образованием.
Ситуацию усугубило еще и то обстоятельство, что в результате резкого снижении пассионарности в фазе надлома (к нач. XX в.) проявились два его характерных признака – нарастание расслабленности, т. е. субпассионарности (чеховские интеллигенты-нытики и пр.) и увеличение числа дегенератов (психопатов и пр. «меньшинств», по накоплению) (см. ст. «Больной Серебряный век»). Эти два фактора заметно усилили когнитивный диссонанс в обществе.
Примечание. Лев Гумилёв писал, что при смене фаз этногенеза, особенно при переходе из пассионарной фазы перегрева (у нас – XVI – нач. XIX вв.) к фазе надлома, этническая система становится совершенно беззащитной. «Системные связи разрушаются, происходит их перестройка... Стереотип этнического поведения заметно модифицируется и поэтому легко деформируется. Это является причиной химеризации части этноса в зоне контакта (с чуждым суперэтносом и иной культурой – Е. Е.), т. е. разрушения стереотипа как такового».
Обратим внимание на это важнейшее положение теории этногенеза. Из него следует, что войдя в фазу надлома в первой половине XIX века, большая часть русского дворянства и интеллигенции вместо традиционного стереотипа поведения (разрушенного!) получила деформированный стереотип-химеру либерального типа. Именно это и привело их к неадекватным действиям и, в конечном счете, к изгнанию из страны, а кого-то – к гибели. (Подробнее см. в моей кн. «Пассионарная теория этногенеза…», гл. «Фаза акматическая (перегрев)» и гл. «Фаза надлома»).
Заключение. Таким образом, особенностью русского надлома явилось то важное обстоятельство, что на запрограммированный, домашний раскол русского этноса (на модернистов и традиционалистов) наложилось незапрограммированное вторжение чуждой европейской идеологии. Контакт на суперэтническом уровне (вторжение чужих идей и чужих людей) дал отрицательный результат.
В итоге большинство русских дворян и интеллигентов потеряли под собой национальную почву и превратились в «либералов». Можно сказать, что этот урод родился от внебрачной связи с Западом. Продолжалась эта связь более двухсот лет (с кон. XVII в.) и в надломе приобрела чрезвычайно нездоровую форму. Форму русско-европейской этнической химеры. От которой, собственно, и произошла февральско-масонская антисистема, разъевшая изнутри самодержавие!
Можно ли было всего этого избежать? Если посмотреть на проблему с точки зрения этногенеза, то – нет. Россия была обречена на инфицирование западной идеологией и последующее за этим переусложнение этнической системы из-за большого прилива иностранцев. Здесь повлияли два фактора: географический и возрастной.
Во-первых, Россия, в отличие от восточных цивилизаций, не была отделена от Европы ни большими расстояниями, ни естественными границами: горами, морями, пустынями. Поэтому наши и не наши «путешественники» ездили туда-сюда почти беспрепятственно с XVIII века. При этом часть «наших» оставалась жить за границей (с XIX в.), но еще большая часть «не наших» оседала в России.
Во-вторых, Россия сильно отставала от Европы в развитии светской культуры, особенно в науке и технике. Ведь русские (великороссы с XIV в.) моложе европейцев на 500 лет. (Не путать их со славянами Древней Руси, которые в XI–XII вв. были культурнее европейцев). Поэтому нам постоянно приходилось Европу догонять. И догоняя, мы, с русским задором, заимствовали все подряд, и то, что нужно и то, что не нужно. Чаше – что не нужно. Слишком велики были соблазны гедонистической и благоустроенной европейской цивилизации! Прав был Достоевский: «мы начали нашу европейскую культуру с разврата». И добавим: быстро заразились сначала пороками язычества, а затем и французской «срамной болезнью» либерализма.
В результате к началу XX века наш европейски образованный человек, потерявший от импортной «передовой мысли» всякое чувство реальности, искренне думал, что Россия – это «тоже Европа», только отставшая в развитии. И что после того, как в России введут парламент, русские сразу же начнут переделываться в европейцев, и заживут так же хорошо, как на Западе.
Затем это интеллигентское умственное расстройство повторится в период горбачевщины, после которой последует такая «западнизация» России, какой русские еще не видывали!..
Ничего не поделаешь, слаб образованный человек перед соблазном чужих, завлекательных идей! Особенно – в «шизофренической» фазе надлома. И, подчеркнем, не просто надлома, а такого надлома, который у нас по времени четко совпадает с началом открытой финансовой глобализации (после Французской революции) и успешным применением информационного оружия – от французской «Энциклопедии» конца XVIII в. – до «перестроечного» журнала «Огонек».
С тех пор два этих основных фактора истории – этнический и глобалистский – идут рядом. При этом глобалистский фактор все сильнее и сильнее влияет на фактор природного этногенеза. Хотя и не может, пока, подавить его окончательно…
Послесловие. О сталинизме и современности. Недавно я прочитал на РНЛ небольшой текст Эдуарда Лимонова (2012 г.). Когда-то этот человек сильно заинтересовал меня своей противоречивостью: убежденный патриот с явными признаками антисистемности (50 на 50?). Прочитал почти все его книги (писатель сильный и талантливый!), но окончательно понял недавно, когда наткнулся на один из его последних метафизических текстов, с явным уклоном в гностицизм… Но здесь не об этом.
В двух словах передаю содержание эссе Лимонова 2012 года (одна страница). Это почти гениально!
За свою жизнь, говорит он, я видел три русских народа. Первый – послевоенный. Мужчины тогда были суровы, с сильными лицами; женщины – по-бабьи женственны, ходили в платках и платьях. Это были гордые, смелые люди, «несмотря ни на какого Сталина».
Второй народ – периода застоя – уже порченный: ни то ни се; насмешники и «любители кинокомедий».
Третий народ – современный. Эти как дети – инфантильны, одеты во все цветное, разномастное и «хотят много отдыхать». Часть мужчин похожа на женщин. Некоторые ходят с чудаковатыми лицами (раньше такие сидели в сумасшедших домах). Женщины и «девки» полураздеты.
Если бы, пишет Лимонов, эти два народа – послевоенный и современный – вдруг, вывалили на одну улицу, то послевоенные побили бы современных только за один несерьезный внешний вид. А женщин бы заставили одеться!
И в конце Лимонов дает рецепт против излишней буржуазности и расслабленности – война! «Испытания нужны народам, чтобы они не обабились и не впали в детство». В точку!
Остается напомнить, что вся эта «расслабленность» и «чудаковатость» пришла к нам еще в XIX веке. Испытания Революции и Великой Отечественной народ подлечили. Ну, а затем все повторилось…
И еще добавлю от себя, что если бы «вдруг» я оказался на той самой улице, где встретились два народа, то, не задумываясь, примкнул к послевоенным.
Как говорится, ничего личного – у каждого свой «этногенез».
Евтушенко Евгений Альбертович, историк, Красноярск
