Вице-адмирал Королевского Флота сэр Уильям Кристофер Пэкинхэм
1. В СГУСТИВШИХСЯ СУМЕРКАХ
Мы оставили эскадру в сгустившихся сумерках страшного майского вечера 14 мая 1905 года. Когда сам Того благоразумно ушел от греха подальше, выпустив на остатки эскадры чуть не сотню миноносцев. Трагический день пришел к завершению. Наступала трагическая ночь.
«Жидкий огонь» умноженный на полуторное превосходство эскадренного хода сыграл предначертанную ему роль, несмотря на достаточно суетливое, чтобы не сказать безтолковое руководство Соединенным флотом, именуемое почему-то, − особенно отечественными авторами, − гениальным. Японские адмиралы даже несколько раз теряли визуальный контакт с преподнесенной им на блюдечке русской эскадрой.
Но все было сделано для того, чтобы японская эскадра победила, руководи ей хоть выпускник заочных курсов юных мичманов.
Преимущество было слишком велико.
Ясно, что в этих условиях эскадра была заведомо обречена на запланированную гибель, что и произошло − несмотря на выигранную ее Командующим завязку боя и проявленные личным составом эскадры чудеса воинского мастерства, героизма, доблести и отваги[1].
И весомым подтверждением сказанного служит, как ни странно, Отчет о Сражении в Японском море кэптена, а в недалеком будущем вице-адмирала Королевского Флота Пэкинхэма.
Вице-адмирал Королевского Флота сэр Уильям Кристофер Пэкинхэм
[Удивительным образом на сегодняшний день Отчет Пэкинхэма из инета исчез! Чтобы восполнить этот пробел, возможно, воспроизведем его полностью к подходящему случаю, или в качестве Приложения к моему рассказу о Цусиме: «Нет более безопасного средства сохранить для потомства интересные документы как печатный станок»].
Им не пришлось идти на Божий Суд
Выводы о Сражении в Японском море в заключение своего Отчета Капитан 1-го ранга Королевского Флота сэр Уильям Кристофер Пэкинхэм начинает со знаменательной фразы:
«Ни адмиралу Того, ни флоту его страны не пришлось подвергнуться Божиему Суду – идти на риск неминуемого поражения». [«Neither Togo, nor the navy of his country, has been subjected to the ordeal of playing a losing game». Ordeal ‒ Суд Божий (испытание огнем и водой].
Возможно, эта фраза была бы еще уместней в самом начале этого Отчета, а сам отчет мог бы послужить посильным разъяснением этой фразы.
Чтобы легче разобрать, о чем же на самом деле идет речь в знаменитом Отчете, следует провести с ним примерно такую же работу, которую Венедикт Ерофеев советовал провести с поэмой Александра Блока «Соловьиный сад», для уяснения, что же стоит в самом центре поэмы. А для этого следовало, «конечно, отбросить в сторону все эти благоуханные плеча и неозаренные туманы, и розовые башни в дымных ризах».
Применительно к нашему случаю это означает, что следует «отбросить в сторону» все стандартные комплименты Соединенному флоту и его Командующему и прочие политкорректные высказывания, рассчитанные на возможное опубликование Отчета или выдержек из него в сколько-нибудь широкой печати.
И тогда, − к возможному удивлению читателя, − в центре Отчета оказывается следующее. Вначале, удобства ради, позволю себе сформулировать это «следующее» тезисно:
1. В самой завязке боя адмирал Того и его боевые отряды попадают в ловушку, или во всяком случае, в неприятную и непредвиденную ситуацию, под неожиданно точный огонь русской эскадры. Выбраться из ловушки или ситуации помогает абсолютное превосходство в скорости хода и неожиданно малая результативность точного русского огня. Причем огня, в первые минуты боя, четко сфокусированного на японском флагмане. Чтобы избежать русских попаданий «Микаса», а за ним и весь японский флот делает первые минуты боя многочисленные зигзаги. [Зигзаги, ‒ отметим уже сейчас, ‒ никак не отраженные на японских схемах Цусимского боя! – БГ]
2. Японские снаряды (Пэкинхэм, правда, один или несколько раз не забывает указать, что, мол, те же самые, что о прошлый год), показавшие себя весьма слабо под Порт-Артуром, неожиданно обрели невероятную зажигательную силу.
3. В силу последнего обстоятельства, после того, как Соединенному флоту удалось без особых потерь вырваться из ситуации пункта 1, бой был решен японской артиллерией, и стал ее однозначным триумфом. Причем безотносительно к вопросу насколько метко стреляла японская артиллерия, и что смогут сказать на эту тему последующие изыскатели.
4. Из пункта 3 однозначно следует, что исход боя 14/27 мая 1905 года зависел не от тактики и не от стратегии.
Русский командующий мог проиграть Того стратегически, а мог и выиграть.
При той артиллерии, что он располагал, помочь это русскому командующему не могло. Все решил японский огонь. (Вспомним «Цусимский огонь» адмирала А.В. Шталя!)
5. Трудно даже представить себе, что следовало бы предпринять японским адмиралам, чтобы все же проиграть сражение, при таком превосходстве японской артиллерии. И вдобавок, при полном преимуществе в скорости хода.
Не напоминает ли вам последний тезис, вышеприведенное высказывание о юных мичманах? Но может быть тезисы, как и мичманы, являются своевольной фантазией автора?
Судите сами. Говорит каперанг Пэкинхэм:
К тезису 1. Описывая поворот Того на курс SW 56º (объясняя его в духе рапорта самого адмирала Того), Уильям Кристофер отмечает:
«В этот момент стало заметно, что русская правая колонна склонилась влево, с явным намерением возглавить колонну более легких кораблей.
Теперь “Микаса” шел почти что прямо на флагмана бывшего правого крыла русских, первые несколько кораблей которого, все еще выполняя описанные выше эволюции, повернули на несколько румбов влево от своего начального курса.
Как только они снова вернулись на прежний курс [NO 23º], башня "C" русского флагмана открыла огонь (2-07 дня) [1-49 дня по часам русской эскадры, а конкретно – по «Суворову». У Пэкинхэма: японское время = русское + 18 минут. – БГ], первый снаряд лег всего лишь в 20 м (22 ярдах) за кормой “Микаса”, за ним быстро последовали другие, ложившиеся почти так же близко. Бывшее левое крыло русского флота, казалось, пыталось сохранить строй, и также открыло огонь.
Редкий наблюдатель не смог бы понять, что положение японцев стало критическим.
Медленно текли минуты. Все еще продолжая сближаться с русскими, идя под большим углом к их курсу, японский флагман попал под огонь, сила которого возрастала по мере последовательного вступления в линию других русских кораблей.
Не сдерживаемые ответным огнем, выстрелы русских были хорошо нацелены, и любой из них мог вывести “Микаса” из строя на весь остаток дня.
Всплывало в памяти, что теперь противник оснащен оптическими прицелами, а также сообщения о серьезной подготовке, которую недавно прошли его артиллеристы, и многие чувствовали опасения за исход битвы, начавшейся так неутешительно. Будучи единственной целью для русского огня, “Микаса” продолжал движение, не отвечая на выстрелы…
Хранимый судьбой, “Микаса” сумел остаться цел и невредим до 2-10 [1-52] дня, когда, повернув на восток на тот же курс, что и русский адмирал, он открыл огонь, как только стабилизировался на новом направлении…
Часть русского огня преследовала “Микаса”, в то время как остальная часть, постепенно усиливаясь, концентрировалась в точке японского поворота, и было интересно наблюдать, как каждый последующий [японский] корабль приближался к “горячей точке” и входил в нее, с удивительным везением избегая серьезных повреждений под жестоким и весьма точным русским огнем.
Такое [удачное для японцев] начало боя подчеркивалось точной стрельбой русских, которым, однако, не везло…
Русские по-прежнему поддерживали хороший огонь. С целью, вероятно, изменения дистанции, “Микаса” делал зигзаги, и следующие за ним корабли аккуратно следовали за ним. Ветер крепчал. В одно время он подул сильно справа.
Но это могло быть эффектом нерегулярного курса “Микаса”».
Подводя итоги флотоводческой деятельности Того в завязке боя, в конце отчета кэптен пишет:
«Вероятно, Того думал привести русских в замешательство, вынудив изменять строй в момент начала сражения, и это был основной мотив пересечения их курса.
Туман мог быть причиной ошибки в определении расстояния, но, начиная с момента, когда русские были замечены, риск такой попытки стал очевиден.
В течение нескольких минут сближения, судьба Японии зависела от того, что же случится с ее головными кораблями…
Опасное движение навстречу закончилось, и Того обнаружил себя на расстоянии, примерно вдвое меньшем, чем он хотел бы для начала сражения.
Но превосходство в скорости дало ему желанную инициативу, и он смог сконцентрировать сильный огонь на головном корабле колонны противника».
К тезису 2. «В прошлом году очень взрывоопасные заряды, которыми были снабжены японские снаряды, разочаровали тех, кто ожидал от них крупных разрушений у противника…
Ожидался огромный зажигательный эффект от разрыва таких снарядов, но не удалось вспомнить ни одного случая, когда от него возник бы серьезный пожар на русских кораблях.
В последнем бою, однако, эффект от того же взрывчатого вещества превзошел самые оптимистичные ожидания его сторонников…
Зажигательный эффект, неудовлетворительный раньше, в этот раз оказался просто ужасным. Он был настолько велик, что, несомненно, стал стержневым моментом боя…
Когда и бывший Порт-Артурский флот, и “Орел” были обследованы, стало ясно, что ни один из поврежденных кораблей Порт-Артурской эскадры не получал таких разрушений от отдельно взятого снаряда, какие получил “Орел”».
[Как видите кавторанг Лутонин, ваше мнение об одинаковых повреждениях «Полтавы» и «Орла», не совпадает с мнением дотошного иностранного специалиста[2]].
Дополнительно несколько слов о пожарах и возможностях их тушения:
«При своевременно принятых мерах пожар на современном корабле легко потушить; но, если снаряды падают с такой частотой, что разгоняют людей, которые должны тушить пожары, последние успевают разгореться, и их оказывается невозможно потушить, пока они не стали сильными.
В предыдущем сражении [28 июля/10 августа 1904 года] каждый корабль в некоторый момент боя начинал получать частые попадания, но в течение очень короткого времени и только один раз за день, тогда как теперь попадания начались рано, длились долго, и случались чаще».
Заметим, что здесь в очете Пэкинхэм говорит о весьма большой частоте японской стрельбы в день 14 мая.
Кстати отметим, что на «Асахи», помимо британского наблюдателя каперанга Пэкинхэма, был и американский наблюдатель лейтенант Уайт, которого также поразила, и даже несколько напрягла частота японской стрельбы, причем главного 12-дюймового калибра:
«Двенадцатидюймовые орудия перезаряжались в положении на борт, без возвращения в диаметральную плоскость, словно скорострельные митральезы.
Я ждал, что “Асахи” вот-вот взорвется от такой бешенной стрельбы».
К тезису 3. «И, какими бы цифрами впоследствии фантазия не охарактеризовала точность стрельбы японцев, как бы ни связывали в дальнейшем победу с высококлассным маневрированием японского флота, или с любыми другими влияющими факторами, в первую очередь победа – это триумф [японских] артиллеристов и артиллерии».
К тезису 4. «Любая критика тактического искусства, продемонстрированного в бою любой из сторон, будет неполной, если она не учитывает тот решающий факт, что неравенство в эффективности артиллерии было таким, каким оно было, и оперативное искусство не могло сильно повлиять на результат.
Русский командующий мог стратегически проиграть японскому, а мог и выиграть – независимо от этого его артиллерия была не в состоянии принести ему победу».
К тезису 5. «Также трудно представить себе стратегию, следуя которой, японцы могли бы лишить себя преимуществ, пока их артиллеристы поддерживали эффективный огонь».
Перевод, или оригинал последних высказываний будущего адмирала Королевского флота несколько тяжеловат, но вывод из них сомнений не оставляет:
Победа в Цусиме была достигнута таким огневым превосходством японского флота, перед которым тщетны оказались любые тактические или стратегические выигрыши русского адмирала, равно, как и постоянно отмечаемые Пэкинхэмом блестящее мужество русских моряков и их совершенно неожиданно хорошая боевая подготовка, включая неизвестно откуда взявшуюся меткую, − но при этом на удивление безрезультативную стрельбу.
Становится понятен и удивительный, на первый взгляд, вывод Уильяма Кристофера, что Соединенному флоту удалось избегнуть в этот раз Божьего Суда.
Причем вывод этот самому каперангу кажется настолько бросающимся в глаза, что он, не слишком, впрочем, усердно, маскирует его одной фразой в самом начале Отчета, и двумя фразами в начале своих комментариев к описанию сражения. Вот они:
1). «Хотя вялое сопротивление Балтийского флота [2-й эскадры] и нельзя сравнить с энергичным противодействием, которое оказала Порт-Артурская эскадра [в бою 28 июля 1904 года у Шантунга], держа всех в тревожной неизвестности более пяти беспокойных часов, и хотя две силы уже не были равны ни по общей эффективности, ни по сплоченности, но из-за высокой насыщенности эпизодами бой, описанный ниже, вероятно, будет ассоциироваться с именем Того гораздо дольше предыдущих инцидентов, и, что не менее важно, напряжение борьбы не будет предано забвению».
2) «Когда два вражеских флота сошлись, и один из них уничтожил другой, не может быть вопроса о том, кто же победил.
Однако, хотя финал последней битвы дал четкий ответ на один из возможных вопросов, остаются трудности в объяснении итогов, столь редких среди морских сражений … ожидались скорее огромные потери с обеих сторон».
Два адмирала и их мнения
Поразительно, но отчет Пэкинхэма, по донесенной в нем информации практически идентичен в своих выводах выводам в известной нам статье адмирала Шталя [см. часть 6 «Хеллвилльские хроники»]. Просто удивительно, что за столетие, никто из известных автору историков Цусимы не обратил внимание на необычайное сходство мнений о Цусиме двух ее крупнейших знатоков, адмиралов русского и английского флотов!
Представителям, заметим, противоборствовавших флотов.
В обоих случаях вывод однозначен: японский огонь!
Это он, умноженный на превосходство в скорости эскадренного хода, и невзрывающиеся русские снаряды, принес победу Соединенному флоту, безотносительно к талантливости или бездарности противостоящих флотоводцев.
Но оба специалиста отмечают, что поставить ловушку другому, или как минимум ввести в заблуждение, все же смог только один из них – командующий усталой и тихоходной русской эскадрой – адмирал Рожественский.
И еще, английский адмирал подчеркивает, что русской эскадре удалось с первой же минуты боя сконцентрировать точный огонь на флагмане Того. И, как мы знаем, и еще лучше узнаем в дальнейшем, добиться в эти первые же минуты нескольких десятков попаданий в этот японский броненосец. А когда, за счет скорости хода «Микаса» стал вырываться из-под обстрела, столь же точный и все концентрирующийся огонь левого борта русской эскадры сосредоточился в “горячей точке” японского поворота.
Но, как говорит Пэкинхэм, судьба хранила «Микаса» и его мателотов. О судьбе потом.
Однако в выводах двух адмиралов есть и одна существенная разница:
− Александр Викторович Шталь подчеркивает, что вопиющая разность результатов боев при Шантунге и Цусиме создана, во-первых, новой японской взрывчаткой, коей они тайно смогли перевооружить свой линейный флот, пока Петербург держал 2-ю эскадру на Мадагаскаре и у Аннама. И, во-вторых, повышенной влажностью взрывчатки в русских снарядах, в результате чего влажность у взрывателя доходила до 80%.
− Уильям Кристофер Пэкинхэм, видимую безрезультативность русской стрельбы объясняет, противореча во многом сам себе, недостаточной подготовкой, а в результате − малой точностью стрельбы артиллеристов 2-й эскадры.
Но зато к месту и не к месту повторяет, что уж японская взрывчатка была та же самая, что в сражениях с Порт-Артурской эскадрой. Просто дотошные самураи с ней большую работу провели: подсушили, провеяли, бережно в снаряды разложили, ‒ она и ну взрываться на радостях.
Более того, в качестве одной из предлагаемых им причин вдруг возникшей взрывной силы японских боеприпасов, Пакс приводит тот, якобы факт, что японцы сделали более строгие взрыватели к своим снарядам, после чего снаряды стали натурально лучше рваться.
То есть взрыватели сделали невзрывающимися, а потому и снаряды от возмущения стали лучше все зажигать.
Интересно все же, всерьез ли Пэкинхэм этот бред в Департамент Морской Разведки впаривал? Или по предварительной договоренности?
Всегда есть и будут специалисты и любители, утверждающие, что раз сказал английский специалист, что шимоза была старая, а наши артиллеристы стреляли не так, чтобы очень, то так оно и было. И нечего огород городить. Это так, хоть кол на голове теши.
Но для готовых воспринимать новую информацию, вопросы о старой и новой шимозе и о качестве стрельбы русских комендоров, оставим пока открытыми. Дальше еще посмотрим, как и что.
И еще: стократное огневое превосходство 1-го и 2-го боевых отрядов Соединенного флота перед 2-й эскадрой адмирал Шталь высчитал – вернитесь назад и проверьте! – исходя из стандартного превосходства бризантной силы старой шимозы перед русским пироксилином, не учитывая даже его «случайное» чрезмерное переувлажнение.
Так что выводы обоих адмиралов однозначно совпадают при любых раскладах: при таком преимуществе в артиллерии (и скорости хода!) бой при Цусиме действительно мог выиграть выпускник заочных курсов юных мичманов.
И хотя Соединенный флот и приложил определенные усилия в лице своего командования, чтобы все же проиграть его уже в самом начале, но меры, как мы видели и увидим в дальнейшем, были приняты.
«Foolproof» не на пустом месте возник!
С отчетом Пэкинхэма мне довелось ознакомиться, когда весь текст трилогии был практически завершен. И немалым удивлением было, что озвученные в трилогии выводы о Сражении в Японском море оказались весьма близки к таковым самого известного и компетентного из иностранных участников Цусимы – каперанга Пэкинхэма.
Не считая, разумеется, малоубедительного предположения, или утверждения последнего, что начинка японских снарядов при Цусиме была та же, что в бою при Шантунге.
Темные пятна Цусимы
К несчастью 2-й эскадры и России, не только талантом флотоводца и героизмом его моряков памятны нам дни беспримерного боя. На этом фоне особенно заметны и мрачны факты как прямого предательства − сдачи − передачи − предачи части эскадры врагу “правдолюбивым” контр-адмиралом Небогатовым, так и уклонения от исполнения воинского долга Добротворским и Энквистом. Предача эта, как и уклонение, многократно описаны, и на этих страницах воспроизведены будут в минимальном объеме.
Но вина Небогатова представляется значительно более существенной, чем вина ушедших в Манилу, хотя бы уже потому, что “командовавший 3-м отрядом броненосцев, получив приказание принять командование эскадрой, не был к тому расположен, находя, вероятно, что командование эскадрой связало бы движение его флагманского корабля.
По свидетельству участников боя, он, зная о беспомощном положении «Суворова» и о гибели «Ослябя» − флагманских кораблей броненосной эскадры, долгое время не видел сигнала о передаче ему командования, который был поднят на «Буйном» и отрепетован крейсерским отрядом.
А когда содержание этого сигнала было сообщено ему словесным приказанием, переданным командиром миноносца, приблизившегося к борту «Николая I», тогда он, вступив (не ранее удаления главных сил неприятеля) в голову уцелевших наших броненосцев, прибавил ход до полного, развил 11½ узлов, при каковой скорости, без сомнения, не мог держать оставшуюся эскадру соединенно и скоро растерял ее”.
Мы повторили здесь слова из показания Следственной Комиссии Командующего 2-й эскадрой.
Адмирал Рожественский видимо был не в курсе, что Небогатов так никогда и не признал, что ему передали командование эскадрой, а с миноносца ему якобы просто передали, что надо идти во Владивосток. Куда он и поспешил, уйдя за ночь от тех, кто не мог за ним поспеть.
Да и не мог он ни при каких обстоятельствах вступить в бой и рисковать срывом выполнения своего основного задания − скомпрометировать флот изменой и сдачей в плен.
Потому и не был поднят на «Николае I» флаг Командующего эскадрой. Потому и Командующий крейсерами мог счесть, что эскадра осталась без присмотра, а значит − поступай как знаешь. Это не оправдывает уход трех крейсеров на юг, но то, что и этому содействовал Небогатов − очевидно.
Еще в 6 часов вечера 14 мая, перед тем как был отрепетован сигнал о передаче командования Небогатову, несмотря на тяжелые потери, понесенные в дневном бою, 2-я эскадра представляла собой еще грозную силу, неуклонно стремящуюся к своей цели − прорыву во Владивосток.
В 6 часов шли вперед и стреляли «Александр III», «Бородино» и «Орел», боеспособны были «Сисой» и «Наварин», не говоря про почти совершенно не поврежденный 3-й отряд.
До этого времени эскадра неизменно придерживалась инструкции адмирала Рожественского:
"Каждый командующий отрядом, имея в виду, что ближайшая цель эскадры есть достижение Владивостока, должен помнить, что достижение возможно только для соединенных сил эскадры".
Эскадра перестала существовать как организованная сила с момента, когда адмирал Небогатов не захотел понять последний приказ адмирала Рожественского:
“Командующий передает начальствование флотом адмиралу Небогатову”, дополненный приказом идти во Владивосток, соединенно естественно, эскадрой.
Вместо этого Небогатов сделал вид, что сигнал о передаче командования до него не дошел, а приказ идти во Владивосток относится к нему только как к командующему 3-м броненосным отрядом.
Возникают вопросы
Вопрос первый и самый важный:
Когда стал предателем контр-адмирал Небогатов?
Ответ на этот вопрос в значительной мере зависит от ответа на вопрос вспомогательный:
Был ли разобран на «Николае I» сигнал о передаче командования?
Если нет, как утверждает сам Небогатов, а также охотно с ним соглашающаяся Следственная Комиссия и любящие этого адмирала странною любовью отечественные авторы[3], то поведение Небогатова вечером 14 мая и в ночь на 15 мая всего лишь поведение человека, стремящегося не брать на себя лишнюю ответственность, а предателем он стал только утром следующего дня.
А вот если сигнал был разобран, но, вопреки прямому приказу адмирала Рожественского, Небогатов командование эскадрой не принял, то предателем, − только за этот поступок − невыполнение приказа Командования! − однозначно заслуживающий по условиям военного времени расстрела на месте! − он стал уже с 6 часов вечера 14 мая 1905 года.
И это, заметим, вообще меняет привычный взгляд на весь дальнейший ход сражения, принципиально по-другому расставляет акценты.
Чтобы выстроить уж окончательно временной ряд, поставим вопрос так:
Когда стал предателем контр-адмирал Небогатов:
в 10 часов утра 15 мая,
в 6 часов вечера 14 мая или
еще до выхода 3-го отряда из Либавы?
Ввиду принципиальной важности вопроса отложим немного ответ на него, а зададим вопрос второй:
Оставались ли у 2-й эскадры шансы на прорыв к Владивостоку?
Вот, что говорит об этом Георгий Александровский[4]:
“На первый взгляд казалось, что нет, но русские адмиралы и командиры должны были помнить свежий урок боя 1-й Тихоокеанской эскадры у мыса Шантунг 28 июля 1904 года.
Тогда, в течение 2½ часов боя, японская эскадра расстреляла все запасы своих снарядов и путь во Владивосток для русской эскадры был уже открыт, если бы 1-ая Тихоокеанская эскадра проявила бы хоть долю той решительности в достижения поставленной цели, которую в гораздо более жутких условиях боя показал личный состав 2-й Тихоокеанской эскадры.
Предположим, что японцы приняли к сведению уроки боя у мыса Шантунг и … увеличили боевые запасы снарядов, примерно, на 50%. Но боевое соприкосновение в первый день Цусимского боя длилось уже не 2½ часа, а четыре часа и, следовательно, японские броненосные корабли должны были находиться на исходе первого дня боя у того же предела истощения в отношении снарядов, как это случилось в бою 28 июля 1904 года.
К этому выводу мы можем прийти и другим путем. Японские орудия были в среднем в 2½ раза скорострельнее русских орудий, следовательно, и расход их снарядов был в 2½ раза больше за тот же промежуток времени.
И если к концу первого дня боя на русских броненосцах типа «Орел» оставалась четверть запаса снарядов, то на японских броненосных кораблях запасы снарядов должны были быть уже на исходе. Не даром японский флот каждый раз прекращал стрельбу, как только русская эскадра меняла курс на восток, юг или запад и снова вступал в бой, как только русские корабли снова поворачивали на север.
Адмирал Того прекрасно сознавал опасность, что ему может не хватить снарядов, поэтому ограничивал их расход только для достижения одной цели, − не дать русским кораблям прорваться на север”.
О самурайской бережливости
Не так давно, как мы уже упоминали ранее, пошли разговоры, что Того шибко экономил снаряды, а 12-дюймовых и вовсе потратил только 446 штук, стреляя в 7 (семь!) раз медленнее, чем позволяла скорострельность его орудий, и это в битве, когда “решалась судьба империи”.
И это на фоне минимум 1000 выпущенных нами крупнокалиберных снарядов. Когда почти сразу вышел из строя, а затем погиб «Ослябя», а вслед за ним вышел из строя «Суворов», а на относительно мало поврежденном «Орле» оставалось к вечеру в действии одно 12-дюймовое орудие. Эдуард фон Берендс в своих показаниях пишет, что именно с Цусимы возникла теории “засыпания снарядами”, по образцу японцев.
И в этом с ним единодушны все уцелевшие участники боя.
А тут, − 70 лет спустя, − выясняется, что Того и вовсе почти не стрелял, а так − постреливал. Якобы сам Пэкинхэм сообщил. Так он для того, чтобы показать, что на фоне Того и “Нельсон жалкий сноб”, еще и не то покажет, особенно 70 лет спустя.
А японцы − те вообще говорят о себе очень тепло. Стреляли мол, просто замечательно. Редко, да метко. Били русские броненосцы, как белку в глаз.
Объяснимся. В 1978 году в №№ 5-8 журнала “Warship” была опубликована статья “The Battle of Tsu-Shima” Джона Кэмпбелла − “металлурга-пенсионера”, посвятившего себя на заслуженном отдыхе вопросам морской истории. Основанная в основном на стандартных японских данных о Цусиме, она посвящена именно вопросу, как Того смог 446-ю 12-дюймовыми снарядами уничтожить русский флот.
Анализом, откуда взялись те или иные данные, и насколько достойны доверия, Кэмпбелл в принципе не занимался.
Любопытно, однако, что если версию Вячеслава Чистякова, основанную на строго фактических данных, не критиковал только ленивый, особенно из историков в погонах, то данные статьи металлурга на покое Джона Кэмпбелла вошли в работы многих отечественных авторов, без какой-либо критики[5].
Что характерно, еще в 1955 году оставшимся в живых офицерам Русского Императорского флота, в том числе участникам боя 14-15 мая 1905 года в проливе Крузенштерна, ничего о самурайской экономии в расходовании боеприпасов известно не было, хотя за новостями в этом вопросе они следили внимательно.
И отчет Британского Адмиралтейства был им также знаком.
Как, кстати и Франку Тиссу, который, как и все до Кэмпбелла, считал, что русские корабли засыпались дождем японских снарядов.
Так что нет оснований отказаться от традиционной, и многократно подтвержденной всеми без исключения свидетелями, точки зрения на невероятную интенсивность японской стрельбы при Цусиме.
И слова Александровского, что к вечеру 14 мая снаряды крупного калибра на эскадре адмирала Того Хейхатиро могли быть на исходе, вполне обоснованы.
Следует, вместе с тем, подчеркнуть, что если и справедлива версия о 446-и двенадцатидюймовых снарядов, то она только подтверждает чудовищную силу новых японских боеприпасов.
Хотя возможно − ларчик открывается проще:
В варианте этой версии японцы могут смело утверждать, что проявили завидную предусмотрительность, и на утро у них оставался огромный запас снарядов.
А потому − нашу эскадру они остановили бы по-любому. Лишний листик в лавровый венок любимому адмиралу.
Внимательный читатель, думаю уже обратил внимание, что ссылки на официальные японские данные, без возможности их сколько-нибудь независимой проверки, вообще сомнительны. Далее у нас будет еще возможность в этом убедиться.
Забыли инструкцию?
Однако никто из командующих лиц 2-й эскадры не знал и не мог знать, ни действительную силу новых японских боеприпасов, ни, поражающую и сейчас воображение, самурайскую запасливость. И верно говорит Георгий Александровский:
«…Инструкция адмирала Рожественского держаться соединенно должна была с особенным упорством соблюдаться в течение ночи, чтобы утром предстать перед японским флотом в соединенных силах и выдержать последний натиск японских броненосных кораблей в течение того короткого срока, на который им хватило бы остатков запасов снарядов.
А если японский флот в течение ночи будет пополнять свои боевые запасы, то он значительно отстанет от русской эскадры и вряд ли сможет в течение следующего дня ее догнать».
Однако, продолжает Александровский, оставшись без Адмирала: «командующие отрядами забыли об инструкции Рожественского, перестали заботиться о поддержании контакта с остальными отрядами и даже не со всеми кораблями, входящими в состав их собственных отрядов.
Точно наступление темноты уменьшило у части начальников сознание своей ответственности и долга, которым были они исполнены в столь высокой степени в течение дневного боя. Вместо того, чтобы продолжать соединенно свой путь ночью, они вдруг начали заботиться только о сохранении своего корабля, а начальники отрядов − хотя бы только части кораблей, обладающих наибольшей быстроходностью».
Слова «...забыли об инструкции …, перестали заботиться о поддержании контакта…» представляются слишком мягкими для характеристики действий командующих отрядами, − вроде сочувственного похлопыванию по плечу Куропаткина со словами: «Бездарный ты наш!».
Но ситуацию, сложившуюся в ночь на 15 мая Александровский описывает достаточно верно.
2. ЧЕРНАЯ НОЧЬ
Этой ночью, брошенные флагманами, погибли при исполнении воинского долга эскадренные броненосцы «Наварин» и «Сисой Великий».
Ветераны китайской компании 1900-го года, когда десант из 78 матросов с этих броненосцев под командованием лейтенанта барона Фердинанда фон Радена и мичмана Карла фон Дена два месяца сдерживал натиск тысячных китайских сил на русское посольство в Пекине[6].
Эскадренный броненосец «Наварин»
Всем им более полусуток пришлось провести в ледяной воде, поскольку потопившие «Наварин» японские миноносцы не только не спасали гибнувших людей, но напротив − стреляли по ним «на голос»!
Седова в конце концов подобрал другой японский миноносец, и он попал в плен, а первых двух спас английский пароход, достойный капитан которого отказался передать спасенных на подошедший японский миноносец и доставил их в Тяньцзин.
Вскоре Кузьмин и Дергачев оказались на Родине, а в газете «Новое Время» в №№ 10560 и 10619 за 1905 год напечатан был их бесхитростный рассказ о судьбе броненосца и его геройского экипажа. Рассказ этот повторен в «Летописи войны с Японией».
Приведем два маленьких эпизода из него.
Первый носит апокрифический характер и передает, скорее настроение и дух участников боя:
“Оба эти матроса сами не видели, но им говорили на «Наварине» еще ночью другие, что на «Суворове» вечером был сигнал, что Адмирал переносит флаг на «Александр III», а несколько времени спустя на «Александре III» висел сигнал:
«Адмирал в полном здравии, биться до последней капли крови»”.
Второй эпизод вполне реалистичен и повествует о последних минутах жизни броненосца:
«Затем настала ночь и бесчисленное множество миноносцев показалось со всех сторон…Первая из японских мин взорвалась в носовой части, сделав пробоину, на которую не удалось наложить пластырь: «большая волна одолевала», по словам матросов.
Пробитый еще второю миною, броненосец стал окончательно тонуть в 2 часа по полуночи, не прерывая стрельбы. Из офицеров были ранены: командир, барон Фитингоф − в голову и грудь (тяжко); старший артиллерийский офицер Измайлов − в лицо, и мичман Челкунов − легко («Мог ходить»).
Командир «Наварина» барон Бруно Александрович Фитингоф
Верные принятому решению − «Умереть, но не сдаться!», офицеры перед самою гибелью судна простились с выстроенною командою и, готовясь к мученической смерти за Царя и Родину, братски перецеловались друг с другом, а изувеченный, но бодрый духом командир приказал снести себя в штурманскую рубку, где и погиб со своим броненосцем!..»[7].
Последние часы броненосца «Сисой Великий»
Со смертельно раненного «Сисоя», ценой подъема над ним японского флага, спаслась большая часть экипажа. Лейтенант Александр Вильгельмович Витгефт так вспоминал последний вечер и ночь своего броненосца[8].
Небогатов бросает ветеранов
“С переднего мостика, как электрический ток, прибежало известие, что на повороте перевернулся «Бородино». Дальше картина неожиданно изменилась: крейсера наши в одной кильватерной колонне оказались идущими на юг, а броненосцы опять шли на север, причем, мало-помалу, стали уходить от «Сисоя», «Наварина» и «Нахимова», державшихся вместе и не могущих держать хода более 8 узлов, в особенности «Сисой», у которого дифферент на нос стал таким, что вода доходила почти до верха форштевня.
Небогатов со своими судами мало-помалу стал уходить вперед; темнота наступала более и более, и, наконец, Небогатов перестал быть видным. По-моему, все это происходило в продолжение не более получаса, и, хотя я временами и уходил вниз к своим динамо и турбинам, − однако все же хорошо запомнил картину”.
Минные атаки
“С наступлением темноты мы оказались одни с «Наварином» и «Нахимовым». Все огни были скрыты, закрыто все освещение до жилой палубы…
На всякий случай я приказал двум моим любимым квартирмейстерам втащить в погреб мин заграждения два зарядных отделения мин Уайтхеда, в которые вставил фитильные запалы. Затем погреб заперли. Это я сделал на случай, если понадобится ночью выбрасываться на берег и уничтожать корабль.
Вскоре на нас была произведена первая минная атака… Не успели мы открыть огня, как загрохотали «Наварин» и «Нахимов» и открыли свои прожектора. Мы последовали их примеру и в свои лучи прожекторов поймали, два миноносца на расстоянии двух-четырех кабельтовых, лежавших на параллельном с нами курсе.
Одним из выстрелов 12-дюймового орудия на одном из миноносцев, четырехтрубном, произошел взрыв около второй трубы; он запарил, стал валиться на бок и, как мне кажется, среди своего пара перевернулся…
По окончанию атаки «Сисой», «Наварин» и «Нахимов» уже не находились больше в строе кильватера и мало-помалу стали отделяться друг от друга”...
Настроение отличное. Чувствуется уверенность в себе
Минные атаки следовали одна за другой:
“…В свете прожектора я увидел четырехтрубный миноносец, почти копию наших миноносцев, держащий на мачте какой-то сигнал. Сходство было такое поразительное, что часть команды начала уже кричать: «не стреляйте − это наш». К счастью, хорошо были видны на его боргу четыре громадных японских знака, по которым комендоры и поняли, что это японец. Флага у него не было.
Палили наши 47-мм пушки, трещал пулемет, временами давало выстрелы 75-мм орудие, и миноносец поворотом «Сисоя» приводился за корму.
Вдруг грохнула наша 12-дюмовая кормовая пушка, на миноносце раздался посредине его взрыв; середина его осела, нос и корма поднялись, миноносец как бы развалился пополам, и все пошло ко дну. Картина была очень приятна, так что я забыл и про боль в ушах в про неясность в голове и закричал от радости…
Опять атака: два миноносца справа на параллельном курсе, а один пролетел контргалсом по левому борту в расстоянии одного-двух кабельтовых. Опять стреляли по ним и на этот раз опять счастливо, как мне показалось: один из миноносцев, шилаусского типа с одной трубой, быстро зарылся носом в воду от попавшего туда, кажется, 6-дюймового снаряда, а затем среди пара и среди взрывов снарядов ушел под воду.
Опять тихо. Настроение отличное. Чувствуется уверенность в себе.
Пошел на мостик и узнал там от старшего штурмана лейтенанта Бурачека, что идем на север, и так как компасы не действуют в боевой рубке (ходовая вместе с мостиком была исковеркана), то правим по Полярной звезде…”
Как видим, только «Сисой Великий» потопил три японских миноносца.
Если посчитать число заведомо разорванных и потопленных русскими снарядами миноносцев, − по донесениям о бое с других кораблей 2-й эскадры, − то число это уж точно больше десятка. Каждый может проверить это самостоятельно.
Так что 3 погибших миноносца по “официальным японским данным” − очередная японская туфта, странная только тем, что при такой крупной победе, о потерях в миноносцах можно было бы и не врать.
Сбит левый винт и заклинен руль
“Вдруг по борту пробежал миноносец очень близко и за кормой повернул и бросился нас догонять… Прошла минута ожесточенной стрельбы по нему; он стал уже уходить в сторону, как вдруг раздался глухой удар в корме, на самом юте полетели наверх какие-то щепки и невысокий столб воды, − мы получили мину прямо в румпельное отделение.
«Сисой Великий». Удар торпеды
Броненосец продолжал бешено катиться влево, так как оказалось, что попавшая мина сбила левый винт и почти заклинила руль на правом борту…
Некоторое время мы шли под ручным управлением, а затем пришлось это бросить, так как рулевое отделение мало-помалу затоплялось водой, и вскоре люди на штурвале оказались стоящими по живот в воде. Тогда старший офицер приказал всем выходить, и затем задраили люк рулевого отделения.
С этого момента броненосец лишился способности управляться, так как хотя обе машины и работали, но одна пустым почти валом с какими-то ошметками винта”.
Готовить к взрыву?
“Выйдя наверх, я увидел, что мы идем все время по дуге и временами делаем какие-то зигзаги. Я тогда пошел к командиру на мостик и спросил его, не надо ли готовить броненосец к взрыву, на что он отвечал:
«Не надо, голубчик. Если не потонем и, быть может, доберемся до ближайшего берега, то высадим команду, затопимся кингстонами»…
С этого момента мы больше не были атакованы ни разу, хотя кругом заметна бывала временами какая-то деятельность, судя по показывающимся на мгновение огонькам, но мы шли, как подбитая курица, кружа дугу, смиренно ожидая мины.
Наконец взошла луна и стало довольно светло. Миноносцев не было. Повозившись опять около турбин, посмотрев на то, как понемногу через носовую переборку хлещет из швов вода, я опять вышел наверх, присел на какой-то ящик и от усталости заснул.
Проснулся я уже, когда всходило солнце, вероятно от холода…
От минного механика я узнал, что мы стараемся идти к берегу выкидываться, что вода мало-помалу прибывает и что, вероятно, часа через три пойдем ко дну, если не доберемся до берега…”
Цусимский диалог: “Через полчаса сам иду ко дну”
“Вдруг, среди туманного горизонта показался «Владимир Мономах», идущий к нам под креном. По приказанию командира начали ему сигналить прожектором:
«Прошу подойти и снять людей с броненосца».
На это с «Мономаха», уже приблизившегося к нам, последовал ответ:
«Через полчаса сам иду ко дну».
Затем «Мономах» прошел у нас под кормой и тихо поплелся к японскому берегу, а к нам подошел шедший с «Мономахом» миноносец «Громкий». Командир «Громкого» − капитан 2 ранга Керн, − крикнул в рупор:
«Имею вполне исправные машины и уголь до Владивостока, могу принять часть ваших людей».
Наш командир крикнул:
«Благодарю, не надо». [Похоже командир Озеров не хотел, чтобы кто-нибудь из команды «Сисоя» оказался во Владивостоке раньше его].
Тогда Керн спросил не нужно ли будет чего-нибудь передать, на что командир ответил: «Передайте во Владивостоке, что встретили меня разбитым в бою, с минной пробоиной, с дифферентом на нос, лишенного возможности управляться и понемногу идущего ко дну».
На миноносце офицеры помахали нам фуражками, затем миноносец дал ход и побежал к «Мономаху». Завидно было смотреть на это, − тяжело вздохнулось тогда многим из нас!”
Моряки «Сисоя» не могли знать, что, несколько часов спустя, капитан 2-го ранга Георгий Федорович Керн будет убит на мостике своего корабля в неравном бою с отрядом японских миноносцев. Миноносец «Громкий», с прибитым к фок-мачте Андреевским флагом, пойдет ко дну, а остатки команды с принявшим на себя командование мичманом Владимиром Николаевичем Потемкиным[9] после гибели миноносца будут подняты из воды японскими шлюпками.
Командир спустил кормовой флаг!
“Через некоторое время на горизонте показались два корабля: у нас пробили тревогу. Оставшись на некоторое время наверху, я услышал сверху, со спардека, голоса, что это японцы, и ушел вниз. Через некоторое время кто-то принес известие, что это не военные суда, а транспорты и что командир приказал поднять сигнал о бедствии.
Тем временем пришло приказание уничтожать, на всякий случай, все секретные книги, оружие, приборы и т.д. Я побежал на станцию беспроволочного телеграфа, выбросил шифры, затем приказал уничтожить станцию, а сам пошел выбрасывать ружья и револьверы. Кругом офицеры и команда выбрасывали из иллюминаторов ружья и прочее. Ревизор вытащил денежный сундук и выносил с несколькими офицерами и выбрасывал за борт содержимое сундука…
Вдруг ко мне подбежал в сильном возбуждении минный механик Щетинин и взволнованным голосом сообщил, что командир сейчас спустил кормовой флаг, и японцы с транспортов, подошедших к нам кабельтовых на 10, спускают шлюпки.
Он ужасно ругался и сказал, что сию минуту идет открывать кингстоны, чтобы затопить машины и кочегарки.
От такого известия я бомбой вылетел наверх и, увы! − действительно, кормового флага у нас уже не было: у борта стоял наш спущенный баркас и в него кончали грузить раненых. Японские транспорты… стояли кабельтовых в 10, и от одного из них шла к нам шлюпка.
В это время командир прислал приказание всем офицерам собраться на спардеке. Придя на спардек, я нашел там почти всех офицеров. Пришел командир с измученным лицом и сказал нам, что «он, не видя больше исхода и не имея возможности что-нибудь предпринять, спустил флаг для спасения оставшихся на корабле живых; что он сам лично даст ответ в этом перед Родиной и Царем».
Все стояли, как пораженные громом, почти никто не сказал ни слова, только старший офицер воскликнул:
«Но ведь это позор, нужно что-нибудь делать!», − молчание было ему ответом.
Минный механик Щетинин, а за ним трюмный Кошевой бросились вниз. Предполагая, что они идут открывать кингстоны, я последовал за ними, в вот в жилой палубе разыгралась такая сцена:
Щетинин кричал и ругался резким голосом и открывал кингстон затопления паровой машины; Кошевой с трюмными возились около другого кингстонного ключа и видны были у всех слезы и безнадежное выражение лица.
Я, не сказав ни слова, едва не разрыдавшись, пошел, остановил турбины, снял людей из всех помещений динамо-машин и спалил обмотки двух машин. Затем мы все вышли наверх. В это время на палубу выскочил японский офицер с несколькими нижними чинами и машинистами с ключами и сказал по-французски, что он считает нас своим призом и просит сказать и повести его по нашим поврежденным отсекам.
На это командир ему ответил: «Раз он считает нас призом, пусть сам и разбирается в повреждениях»”.
Японский флаг: подъем и спуск
“Тот рассердился, начал что-то кричать, затем схватил какого-то нашего матроса и с собою потащил вниз.
Проходя мимо гафеля, он остановился, подозвал своего сигнальщика и поднял японский флаг. Это резануло нас по сердцу, но наше внимание в это время сразу отвлеклось другим обстоятельством.
На фок-мачте у нас висел стеньговой флаг, у которого перебило фалы, и он заел в клотблоке. Какой-то японец полез на мачту его достать, по попытки его не привели ни к чему, флаг остался висеть и развеваться, а японец, усталый и озлобленный, опустился вниз.
Как ни глупо, но это обстоятельство очень обрадовало меня, а затем и других офицеров.
Лейтенант Александр Вильгельмович Витгефт ‒ за плечом товарища
Говорили со злорадством: «Врешь, пойдет ко дну броненосец под нашим флагом, поднятым выше японского»…
Так как бак у нас сидел уже в воде по носовую башню, а корма была здорово вздраена (дифферент на нос около 20 фут.), то посадка на баке шла много скорее и вскоре вся моя рота уже съехала и на баке команды не оставалось.
Я пошел на ют и стал оттуда посылать людей на бак, но люди неохотно исполняли это и сравнительно немного пошло со мною на бак, − большая часть осталась на юте.
Посадив этих людей, я увидел, что японцы поспешно спустили свой флаг с гафеля, и поджидали на переднем конце спардека идущих одиночных людей с юта....”
Все затемнилось!
“Я задумался над всем прошедшим только что перед моими глазами.
Я чувствовал полную неудовлетворенность и недовольство собою.
‒ Неужели после столь славного боя «Сисоя», после всего главного, всего тяжелого, что было в бою и ночью, − все так нелепо и обидно кончается!
Вся проявленная личным составом во время боя энергия и мужество, − все это затемнилось грязным фактом спуска флага, и висением, хоть некоторого незначительного времени, на гафеле нашего корабля японского военного флага!
Это чувство раздумья, самого тяжелого, еще долгое время после этого у меня являлось в часы, когда остаешься один, в вечерние часы, отчего у меня и явилась причина бессонницы”...
Под Андреевским флагом!
Броненосец «Сисой Великий» пошел ко дну под стеньговым Андреевским флагом на фок-мачте и, конечно, не может быть причтен к числу сданных, переданных врагу, преданных кораблей. Во всяком случае − в материальном смысле. Офицерам и команде за бой были даны заслуженные награды. Но записки лейтенанта Витгефта, не предназначенные для печати, ясно показывают, какое влияние на душу производит: грязный факт спуска Андреевского флага, и висение, хоть некоторое незначительное время, на гафеле нашего корабля вражеского военного флага!
Вот почему этот безусловно героический броненосец, несомненно принадлежа к отряду сражавшихся до конца, − через считанные минуты он все равно бы пошел ко дну от полученных в бою повреждений, − является в этом отряде, как бы представителем группы сдавшихся.
А его командир Мануил Васильевич Озеров выступает в роли мини-Небогатова.
Этот факт, помимо особенностей характера Мануила Васильевича, описанных в предыдущем рассказе лейтенанта Витгефта, не мог не отразиться на характере его показаний Следственной Комиссии, о чем уже говорилось выше.
Ему было в чем самооправдываться.
Кроме «Сисоя» и «Наварина» черной ночью с 14 на 15 мая 1905 года в результате минных атак погиб броненосный крейсер «Адмирал Нахимов» и крейсер «Владимир Мономах». Погибли как надо. Как выяснилось потом, оба корабля затонули сравнительно недалеко друг от друга в видимости острова Цусима утром 15 мая. Большая часть команды была спасена.
Ветераны эскадры, брошенные недостойным “руководством”, сражались до конца и вошли в историю непобежденными.
(Продолжение следует)
[1] Причем организаторами Цусимы очевидно учтен опыт боя 1 августа 1904 года в Корейском проливе, когда прорыв русской эскадры адмирала Иессена во Владивосток остановить не удалось.
[2] «Цусима – знамение…». Книга 3. Часть вторая, глава 4.5: «Полтава» в бою.
[3] См., напр.: Грибовский В.Ю., Познахирев В.П. Вице-адмирал З.П. Рожественский. С. 252-253; Крестьянинов В.Я. Цусимское сражение 14-15 мая 1905 г. С. 181.
[4] Александровский Г. Цусимский бой. С. 177-179.
[5] См. Кофман Вл. Цусима − анализ против мифов.; Крестьянинов В.Я. Цусимское сражение; и др.
Автор выражает глубокую благодарность своему старому и верному университетскому другу Михаилу Матушанскому, предоставившему − из далекого, но близкого русскому сердцу Дармштадта, − возможность ознакомиться в натуре с часто поминаемой, но весьма труднодоступной, статьей Кэмпбелла.
[6] Рассказ о «посольском сидении» в Пекине лета 1900 года, основанный на дневниках самого лейтенанта Радена, интересующиеся найдут в Книге 2 «Цусима – знамение…». За свой подвиг, как и мичман фон Ден (впоследствии последний командир ВАРЯГА), барон был удостоен ордена Св. Георгия 4-й ст.
[7] Летопись войны с Японией, 1905 г., № 80. С 1551.
[8] Воспоминания А.В. Витгефта о сражении при Цусиме. //Исторический архив. № 4. 1960. С. 111-141.
[9] Награжден Георгиевским оружием за Цусимский бой. В дальнейшем капитан 1-го ранга. Стойко боролся с большевиками в рядах Добровольческой Армии с первых дней ее существования. Участник “Ледяного похода”.
