Эскадра – первый удар

Часть 1

Часть 2

Часть 3

Части 4-5

Часть 6

Часть 7

Часть 8.1

Часть 8.2

Часть 9.1

Вновь слово Адмиралу, ‒ продолжение его ответа на вопрос 34:

«Вопрос 34. Почему эскадра была введена в бой не в таком порядке, чтобы все суда могли сосредоточить наисильнейший огонь по одной цели (рапорт капитана 1-го ранга Озерова). Почему, несмотря на это, был сделан сигнал сосредоточить огонь на головном неприятельском корабле». Первую часть ответа мы уже знаем.

[В скобках, в первую очередь для тех читателей РНЛ, которых заинтересовал приводимый материал о тайнах Цусимы, отметим, что для понимания «вышеизложенного и нижеследующего» совершенно необходимо знакомство со статьей адмирала А.В. Шталя «Цусима», впервые с 1923 года воспроизведенной в трилогии «Цусима – знамение…», и занимающая в данных материалах последнюю треть Части 6 Хеллвилльские хроники, под названием Цусимский огонь].

Все мои броненосцы

"Необходимо, однако же, иметь в виду, что, когда с «Суворова» сделан был первый выстрел по броненосцу «Миказа», с расстояния в 32 кабельтова, тогда, «Миказа» был менее одного румба впереди траверза «Суворова».

А, так как, длина строя трех отрядов броненосцев второй эскадры должна была составлять 2.8 мили, то, от концевого мателота в 3-м отряде до броненосца «Миказа», расстояние должно было быть не более 42½ кабельтовов.

Таким образом, я ввел в бой 2-ю эскадру в строе, при котором все мои броненосцы должны были иметь возможность стрелять в первый момент по головному японской линии с расстояний прицельной его досягаемости для главных калибров.

Не по причине моей сообразительности, а по оправдавшейся вполне самонадеянности, а, может быть, и по ошибочному расчету японского адмирала, в момент первого выстрела с «Суворова», один только броненосец «Миказа» успел уже лечь на курс, параллельный или несколько сходящийся с курсом 2-й эскадры.

Из прочих же японских броненосцев, два разворачивались вслед за «Миказа», а остальные девять еще не подошли к точке последовательного поворота и лежали по отношение ко 2-й эскадре, за «Миказа» носом в зюйд-вестовую четверть”.

Первый удар 2-й эскадры

“Поэтому точка, в которой находился «Миказа» в момент первого выстрела с «Суворова» и в которую последовательно приходили, вслед за «Миказа», еще 11 японских броненосцев, оставалась под выстрелами всей 2-й эскадры (под так называемым первым ударом ее) столько времени, сколько потребовалось японской линии, длиною в 2.8 мили, чтобы пробежать через эту точку.

Если принять, что японцы циркулировали даже с огромною скоростью в 16 узлов, то на пробег 2.8 мили им требовалось не менее десяти минут.

А за эти 10 минут наша эскадра все же продвигалась вперед со скоростью, хотя бы, и 9 узлов.

Значит, и концевой нашего 3-го броненосного отряда мог продвинуться по курсу N0 23º на 1.5 мили; и, следовательно, его расстояние до точки, в которую один за другим приходили японские корабли, могло непрерывно уменьшаться и, к концу перестроения японцев − уменьшиться до 35 кабельтовов.

Причем в эту точку могли бы быть наводимы все орудия левого борта эскадры и все башни с орудиями больших калибров

Очевидно, по обстоятельствам, хотя и не от меня зависевшим, первый удар нашей эскадры был поставлен, движениями моего флагманского корабля, в необычайно выгодные условия”.

Мог и должен был

“В момент первого выстрела с «Суворова», головной японский броненосец один мог отвечать на огонь 12 − или (если допустить, что «Орел» не вышел еще тогда из-за борта «Ослябя»), то 11 − наших броненосцев.

А затем, в течение десяти минут, пока японцы собирали свою линию, самый отдаленный из наших кораблей мог и должен был уменьшить свое расстояние от японской линии с 42½ кабельтовов до 35 кабельтовов”.

Следует добавить, что, точно выполнив приказ Адмирала, самый отдаленный из наших кораблей мог и должен был стрелять “по головному японской линии с расстояний прицельной его досягаемости для главных калибров” не только в момент первого выстрела «Суворова», но в течение, по крайней мере, первых 10 минут боя.

Сетования неосновательны

“Пока петля японских броненосцев развязывалась, «Суворов» проходил вперед, а от траверза, кончавших циркуляции японских броненосцев приходился ближе «Суворова», флагманский корабль нашего 2-го броненосного отряда, «Ослябя».

Естественно, что на него и направлялись первые залпы неприятельских кораблей, начиная, может быть, с третьего или четвертого корабля по порядку строя и кончая двенадцатым, − направлялись в те именно моменты, когда каждый из них кончал свою циркуляцию.

Затем, по мере их движения вперед, они переносили залпы на «Суворова» и на «Александра».

Неприятельских залпов, выпущенных по «Ослябя» в первые минуты, было, к несчастью, достаточно, чтобы смертельно подбить его; а, затем, концевыми японскими мателотами он был быстро доведен до гибели. Тогда-то, под влиянием паники, вытащенные из воды офицеры и нижние чины команды «Ослябя» горько сетовали, что Командующий эскадрой подвел их под первый удар японцев. Но эти сетования неосновательны:

Первые выстрелы неприятеля с двух, а, может быть, и с трех головных кораблей выпущены исключительно по «Суворову»; затем ряд кораблей, выходивших на позицию, выпускал по залпу на «Ослябя» и, продвигаясь вперед, присоединял свой огонь к огню кораблей, непрерывно громивших «Суворова», а, несколько позже, и «Александра»”. [Все четыре броненосца Того стреляли исключительно по «Суворову». По «Ослябя» стали стрелять только пятый и шестой корабли в японской линии − броненосные крейсера «Кассуга» и «Ниссин».

Слова Адмирала также подтверждены выше в разделе: «Ослябя». Конец легенды].

Всецело на моей ответственности

“Прежде, чем продолжать показание, я прошу позволения повторить что:

Моим движением с 1 часа 20 минут до 1 часа 49 минут и самонадеянностью адмирала Того, 2-я эскадра должна была быть поставлена в неожиданно выгодные условия для нанесения первого удара неприятелю. [Как видим, неожиданно выгодные условия для нанесения 2-й эскадрой первого удара неприятелю, на самом деле были заранее предопределены Адмиралом, с учетом не только технического и количественного превосходства японцев, но и характера Того, а потому и неожиданно для Того].

Выгода, относительно расположения нашей эскадры, должна была сохраняться от 1 часа 49 минут до 1 часа 59 минут, или несколько долее, если скорость японцев на циркуляции была менее 16 узлов.

Но, без сомнения наша неспособность воспользоваться этою выгодою лежит всецело на моей ответственности: я виноват и в дурной стрельбе наших судов и в том, что они не удержались так, как я им предоставил возможность держаться”. [Речь идет о преступном отставании отряда Небогатова. Далее об этом будет сказано подробно]

Из рапорта японского адмирала

“В памятной книжке Великого Князя Александра Михайловича указывается, что я не кончил построения и тем спутал всю эскадру к тому моменту, когда японцы начали громить ее.

По всей вероятности, автор статьи заимствовал это неверное положение из опубликованного рапорта японского адмирала.

Японский адмирал, получив от разведчиков донесение о наших двух колоннах и, подойдя на вид эскадры, действительно увидел две колонны.

Затем, двигаясь перпендикулярно нашему курсу от оста на вест и пересекши нам курс, он все время продолжал видеть две колонны: спустившись к зюйду, с целью напасть всею силою на слабую левую колонну, он ожидал, что колонны состворятся, − и, действительно, скоро хвост правой колонны начал для него створиться с левою колонной. [Еще раз обратите внимание на приводимую схему маневрирования эскадр].

Схема маневрирования главных сил Соединенного флота и 2-й эскадры перед началом огневого контакта^[1]

Считая, что головы колонн на одной высоте, он принял этот момент за надлежащий для поворота в норд-остовую четверть. [Адмирал Рожественский предвидел поворот Того на норд-ост. Он понимал, что, после 28 июля, бой на контркурсах Того себе не позволит].

Поворачивая, он рассчитывал, что забежит достаточно в голову левой колонны, а, окончив поворот, увидел, что имеет дело с правой колонной, которая, неожиданно для него, выдвинулась.

Но он продолжал думать, [или, во всяком случае, продолжал утверждать в своем донесении. – БГ] что правая колонна находится в отдельном плавании и на большем от него расстоянии, чем левая и, судя по английскому переводу его рапорта, стал объяснять себе, что наши суда, после начала боя и уже под влиянием нанесенного им поражения, стали перестраиваться в одну линию (“both their right and left lines gradually wended their way to the east, the enemy’s fleet in consequence formed in to an irregular single column”)”. [“обе их линии, левая и правая, понемногу склонялись к востоку, вследствие чего вражеский флот образовал одну неправильную колонну” (англ.). См. также перевод официального донесения Того в: Действия флота. Документы. Отдел IV. Книга Третья. Вып. 3. С. 633-650. В архиве автора есть все бумажные копии воспроизводимых в книге документов. Всего около 15 000 с.]

Титул Выпуска 3 и первая страница Донесения Того

“Очень темное … объяснение”…

Прерывая на минуту показание адмирала Р., скажем, что адмирал Того не очень хорошо − не то что оценивал, − но и понимал происходящее у него на глазах. А когда понял, то свое движение на юго-восток по пересечению курса русской эскадры, Того задним числом стал объяснять в своем рапорте тем, что хотел внушить русским мысль, что собирается разойтись с ними на контркурсах.

Учитывая, что внушал он ее нам в течении не более трех минут, то объяснение Того нельзя не признать несколько натянутым. Или притянутым. За уши.

Но, к сожалению, как сказал адмирал Р.:

“Его очень темное, и правильное, вероятно, лишь в том, что касается оценки им промежутков между нашими судами, объяснение было прочтено всеми нашими офицерами, в том числе и пленными, которые стали на нем базировать и свои заметки, и свои донесения”.

Здесь еще раз позволим себе вмешаться, добавив, что “очень темное … объяснение” адмирала Того стало основой и базой не только для заметок и донесений многих, переживших Цусиму офицеров, но, как следствие, и основой большинства отечественных – и не только − исследований Цусимского боя, в частности, упоминаемых выше трудов адмирала Реджинальда Кастенса и капитана Рене Давелюи.

И продолжается это недоразумение до сих пор.

Продолжает Адмирал:

“Вероятно, в этом роде объясняет себе обстановку и капитан 1-го ранга Озеров, рапорт которого мне, впрочем, неизвестен, как и многие другие бывших командиров судов 2-ой эскадры.

В дополнение к показанному по этому вопросу имею присовокупить, что сигнала сосредоточить огонь на одном головном неприятельском корабле, я не делал.

Свобода выбора цели представлялась командующим отрядами, и уже корабли каждого отряда стреляли по цели обстреливаемой адмиралом”.

Напомним, что, по словам адмирала А.В. Шталя: “Обращаясь к приказам Рожественского можно найти совершенно определенные указания и на главную цель в смысле выбора точек удара, и на стремление сблизиться с неприятелем, и на самостоятельные действия отрядов:

“Если неприятель покажется…, то по сигналу главные силы идут на него для принятия боя, поддерживаемые III броненосным отрядом и отрядами крейсерским и разведочным, которым предоставляется действовать самостоятельно, сообразуясь с условиями момента”. (Приказ от 25 апр. № 227).

“Если сигнала не будет, то, следуя флагманскому кораблю, сосредоточивается огонь по возможности на головном или флагманском корабле неприятеля”.

В предвидении стремления неприятеля, пользуясь преимуществом в скорости, − обойти фланги, крейсерскому отряду дано назначение действовать против крейсеров неприятеля, пытающегося обойти фланги линии броненосцев.

Итак, есть прямые и определенные указания и на сближение с неприятелем, и на сосредоточение огня по головным неприятельским судам, и самостоятельные действия отрядов, и меры против охвата, словом все тоже, что и в образцовом японском плане, кроме невозможного”^[2].

Так что и без дополнительных сигналов всем должно было быть ясно по какой цели бить.

Отметим уже сейчас, что Следственная Комиссия в своем “Заключении” и “Мнении” о предмете своего расследования, вышеприведенное показание адмирала Рожественского проигнорировала полностью.

Комиссия интересуется

“Вопрос 35. Почему крейсерам не было назначено во время боя самостоятельной задачи.

Ответ. По вопросу − «Почему крейсерам не было назначено во время боя самостоятельной задачи» − мною было уже говорено, что Командующему крейсерами предоставлена была инициатива в пользовании подведомственными ему средствами, как для защиты транспортов так и для поддержки потерпевших броненосцев.

Вопрос 38. Был ли установлен на эскадре, согласно ст. 110 Морского Устава, условный сигнал на случай выбытия из строя Командующего эскадрой.

Ответ. Условного сигнала о передаче командования, в случае выбытия из строя Командующего эскадрой и флаг-капитана не было. Но, если б таковой и был установлен, то следовало бы впредь установить и способы его передачи с корабля, на котором сбиты мачты и, на обстреливаемой палубе которого, нет возможности держаться для устройства временных приспособлений для сигналопроизводства.

Вопрос 39. Как думал использовать миноносцы Командующий эскадрой и были ли им даны приказания атаковать ночью неприятеля.

Ответ. Со дня начала кампании 2-ю эскадрою в Кронштадте, миноносцы имели приказание атаковать неприятеля, где бы к тому ни представился случай и возможность. В бою же 14 мая, я и броненосцам не отдавал приказания открыть огонь.

Вопрос 40. Почему вечером 14-го мая миноносцам не было дано никаких инструкций.

Ответ. Вечером 14 мая я был неспособен распоряжаться, но если б и был способен, то, вероятно, не имел бы возможности напомнить командирам миноносцев обязанности их боевой службы”.

Последний вопрос отнюдь не лишний раз обращает внимание на то, что Комиссия либо сознательно игнорировала даже такие общеизвестные факты, как ранения Адмирала и передача им командования, либо подходила к своей деятельности чисто формально, просто не имея намерения установить истину.

Но, в любом варианте это вело к фальсификации выводов и мнений. Разница может быть лишь в том, что в первом случае это, скорее всего, инициатива членов Комиссии, а во втором − выполнение ею «социального заказа». Далее мы увидим целый ряд подобных вопросов.

“Вопрос 44. Было ли назначено общее рандеву судам эскадры.

Ответ. Все суда эскадры знали, что должны идти во Владивосток”.

6. ПО ВЫЯСНЕНИЮ ОТДЕЛЬНЫХ СЛУЧАЕВ БОЯ

Которые не стремились уклоняться от боя

“Вопрос 45. Был ли сделан в начале боя сигнал 2-му и 3-му отрядам броненосцев вступить в кильватер.

Ответ. По вопросу − «Был ли сделан в начале боя сигнал 2-му и 3-му отрядам броненосцев вступить в кильватер», имею показать, что такой сигнал был сделан 2-му отряду ранее, чем был открыт огонь. А огонь был открыт броненосцем «Князь Суворов» в 1 час 49 минут пополудни и был немедленно принят теми из задних мателотов нашей линии, которые не стремились уклоняться от боя.

Из наших кораблей в 1 час 49 минут только броненосец «Орел» признается, показаниями очевидцев, не вступившим в свое место в головном отряде, а находившимся под ветром броненосца «Ослябя» и потому не имевшим возможности тотчас же поддержать огонь. [«Орел» открыл огонь в 1 час 50 минут, на минуту после «Суворова» и ранее ответа «Микаса»].

В неприятельской линии броненосных судов в это время один лишь «Миказа» окончил поворот из зюйд-вестовой четверти в норд-остовую и находился на румб впереди траверза «Суворова» на расстоянии 32 кабельтовов.

Из прочих японских броненосцев в 1 час 49 минут второй, третий и четвертый циркулировали, следуя повороту «Миказа», а остальные восемь, не вступив еще на дугу поворота, продолжали лежать на зюйд-вест и последовательно створились со своими головными.

Словом, в 1 час 49 минут мог отвечать на наш огонь только один неприятельский броненосец «Миказа», но и он начал стрелять минутою позже, чем открыл огонь «Суворов». [Тремя минутами позже по японским данным]. Вместе с «Миказа» в 1 час 50 минут, начал стрелять, выровнявшийся к тому времени на курс своего головного, второй корабль неприятельской линии, а еще через минуту − и третий. Первые три стреляли исключительно по «Суворову».

Не ранее, как через три минуты после открытия огня «Суворовым», четвертый корабль неприятельской линии, окончив циркуляцию, начал стрелять по «Ослябя», который, как было уже объяснено выше, оказался ближе к траверзу четвертого корабля неприятельской линии и на меньшем расстоянии, чем «Суворов»”.

[По официальным японским данным первый выстрел по «Ослябя» был сделан в 1 час 54 минуты русского времени 5-м кораблем в японской линии «Кассуга». Ровно через 5 минут после первого выстрела «Суворова» и через 2 минуты после открытия огня «Микаса». Все четыре японских броненосца − первые четыре корабля в линии − вели огонь исключительно по «Князю Суворову». Еще через 3 минуты в 1 час 57 минут огонь по «Ослябя» открыл 6-й корабль японской линии «Ниссин». – «Описание военных действий на море в 37-38 гг. Мейдзи (1904-1905 гг.)». //Русско-японская война. От Владивостока до Цусимы. С 213].

Были слухи…

“Вопрос 48. Отчего при гибели «Ослябя» появились шаровые мины и были ли они вообще на судах эскадры.

Ответ. По поводу гибели броненосца «Ослябя» были слухи, что кто-то видел плавающие на поверхности мины заграждения.

Тем, кто столкновению с этими минами приписывал гибель броненосца, сомневавшиеся в том или отрицавшие участие мин возражали, что взрывом неприятельского снаряда у ватерлинии мог быть разрушен борт минного погреба на самом броненосце «Ослябя» и, что при этом, собственные его мины заграждения могли выплыть через пробоину. На основании таковых разговоров, одни стали называть виденные третьими лицами мины − шаровыми, другие − сфероконическими.

Уверенный, что броненосец «Ослябя» утоплен артиллерийским огнем, я допускаю, что наиболее впечатлительные из участников боя могут в настоящее время настаивать, что видели сами то, о чем в сущности, слышали только разговор, основанный, может быть, и на ложных слухах.

Вопрос 49. Выяснить вопрос о мине Уайтхеда с бронзовым зарядным отделением, которую видели около 3-х час. дня с «Олега», «Владимира Мономаха», а позже и с миноносца «Бодрый» и транспорта «Корея».

Ответ. Рассказы о минах Уайтхеда, виденных разными лицами в дневном бою 14 мая, более правдоподобны, но я убежден, что и это оружие не причастно к гибели «Ослябя»”.

О маневрировании и подвиге командовавшего 3 отрядом

“Что же касается донесений некоторых командиров о маневрированиях, которыми они днем спасали свои суда от взрывов этими неприятельскими минами, то я не вижу цели в проверке таковых донесений.

Я готов бы был допустить даже правдивость рассказа командовавшего 3-м отрядом броненосцев в Цусимском бою [Небогатова], напечатанного на английском языке в альбоме Jane'a Fighting ships 1906−07 о том, что, в очень темную ночь с 14 на 15 мая, он спас свой флагманский броненосец «Император Николай I» от взрыва миною [Уайтхеда, т.е. торпедой] тем, что, рассмотрев эту мину «in complete darkness» [«в полной темноте»] с расстояния одного кабельтова, собственноручно положил на «Николае I» руль на борт.

Но, во всем английском письме командовавшего 3-м отрядом, так много неправды, что к рассказу о подвиге самого автора следует отнестись критически, сопоставив хотя бы время, потребное [мине Уайтхеда] на пробег одного кабельтова тридцати узловым ходом, с величиною угла, на которую за такое время может быть отклонен корабль, имевший руль прямо, когда мина была усмотрена”.

Чтобы не утомлять читателя подсчетами, укажем, что расстояние в 1 кабельтов мина Уайтхеда, она же торпеда, проходит за 12 секунд. А Небогатов хватался за руль не яхты или моторки, а броненосца водоизмещением порядка 10 000 тонн.

И представьте себе, именно на показаниях и «воспоминаниях о бое» Небогатова, как на наиболее якобы правдивые и адекватные предпочитают ссылать даже такие солидные на первый взгляд авторы как адмирал Реджинальд Кастенс! А уж с них-то переписывают кому не лень. Авторитеты!

Только через десять дней

или почему на «Буйном» не был поднят флаг Адмирала

“Вопрос 55. Определить момент, когда съехал адмирал Рожественский и его штаб с «Суворова».

Ответ. По предложению Следственной Комиссии:

«Определить момент, когда меня и чинов штаба эскадры перевезли с «Суворова» на миноносец «Буйный», могу показать лишь нижеследующее:

Когда ко мне вернулось сознание, и я понял, что лежу в каюте миноносца, то мне казалось, что я только что был на «Суворове».

А, так как, на «Суворове» я сознавал окружающее до исхода третьего часа пополудни, то, очнувшись, я сообразил, что меня перевезли на миноносец не раньше, чем в начале четвертого часа.

Только дней через десять, из рассказов товарищей по несчастью, я узнал, что меня, с чинами штаба, перевезли на «Буйный» около 5 часов 30 минут.

Вопрос 56. Почему на «Буйном», а, затем, и на «Бедовом» не был поднят флаг вице-адмирала Рожественского.

Ответ. Мой флаг не был поднят на «Буйном», потому что раненый флаг-капитан чувствовал себя не в силах командовать эскадрой, и счел необходимым немедленно передать командование следующему по старшинству флагману”.

Для того, чтобы читатель мог понять и оценить сам почему на миноносце не был поднят флаг Командующего эскадрой, а также степень корректности задаваемого Адмиралу Комиссией вопроса, расскажем кратко: как, при каких обстоятельствах и в каком состоянии Вице-Адмирал Рожественский был снят с горящего и оставленного эскадрой «Суворова».

Опираться в нашем рассказе будем на Донесение о бое и Показание в Следственной Комиссии, известного нам капитана 2 ранга Коломейцова, главного действующего лица сей поистине чудесной истории, − доблестного командира доблестного миноносца «Буйный». И соответствующие донесения, показания и иные материалы других участников «операции спасения»^[3].

«Суворов». Вид с «Буйного»

Капитан 2-го ранга Коломейцов: Под конец пришел «Бедовый». Но не туда…

“На случай боя миноносцы были расписаны подавать помощь флагманским судам, если понадобится флагманам перенести свой флаг. К «Суворову» назначался «Бедовый» и «Быстрый». К «Ослябе» − «Буйный»; к «Николаю I» − «Бравый»; к «Олегу» − «Блестящий», а прочие миноносцы должны были подавать помощь крейсерам и транспортам…”

“В 1 час 50 минут «Суворов» открыл огонь по неприятельскому броненосному отряду и в 2 часа бой завязался по всей линии. Перелеты японцев ложились среди нас, и один снаряд так близко разорвался от «Быстрого», что я ожидал, что «Быстрый» получит значительные повреждения, но, по-видимому, это прошло благополучно.

Около 3-х часов замечен крен на левый борт у «Ослябя» и я все время следил за ним, ожидая, что он выйдет из строя. Действительно, броненосец положил лево на борт и вышел из строя, причем крен его увеличивался.

Я полным ходом пошел к нему и, подойдя почти вплотную, дал задний ход, так как в этот момент «Ослябя» лег на левый борт, показал правый винт и дейдвуд и пошел ко дну носом книзу. Машины у него уже были застопорены. На воде среди всплывших обломков осталось человек около 300: часть из них плавала самостоятельно, другие ухватились за всплывший разбитый вельбот, паровой катер и разные обломки. Все кричали о помощи, и картина была потрясающая.

Мичман Владимир Иосифович Храбро-Василевский

Снимок послецусимский. На В.И. лейтенантские погоны

Я спустил вельбот и послал на нем Мичмана Храбро-Василевского подбирать далеко плавающих, а сам, держась под ветром, спасал всех, кто приближался на расстояние бросательного конца...”

“Тем временем подошли еще миноносцы: «Бравый», кажется «Безупречный» и еще другие и хотя они и не спустили шлюпок, но думаю, что успели подобрать не мало людей.

Под конец пришел «Бедовый», появление которого удивило меня, так как я видел, что «Суворов» вышел из строя. − Следовательно, «Бедовому» надо было находиться там, для подания помощи Начальнику эскадры”.

Поражая плавающих людей

“Пока мы стояли на месте гибели «Ослябя» − эскадра наша прошла мимо нас, и к нам стали приближаться японские крейсера, теснившие эскадру сзади.

Все были так заняты спасением людей, что неприятель был замечен только потому, что открыл по нас жестокий огонь, поражая плавающих людей…

Положение становилось критическим. Снаряды рвались об воду у самого борта, но пока в миноносец попаданий не было.

Стоявший на правой стороне артиллерийский квартирмейстер Пимен Казаков был ранен осколком. Несколько человек было убито на воде у самого борта…

Приказав обрубить тали и бросив вельбот, открыл огонь по неприятелю и стал уходить к нашей эскадре.

Уже развернувшись, я заметил на воде 3-х или 4-х человек. Они были в стороне неприятеля и, чтобы подойти к ним, пришлось бы снова разворачиваться. Дольше испытывать судьбу было бы безумием; у меня было уже около 200 человек, и рисковать ими и миноносцем для этих четырех несчастливцев я не считал себя в праве. Послав им благословение, я дал полный ход и, отстреливаясь из своих маленьких пушек, стал догонять ушедшую далеко вперед эскадру. Так на этот раз в меня японцы и не попали…”

“Спасено мною с «Ослябя» 5 офицеров… и 196 нижних чинов; были между ними и раненые, но сколько − не знаю. Всего же взято с воды 204 человека…”

“Уходя с места спасения, уверен, что кроме упомянутых уже четырех человек все были подобраны. По донесениям японцев видно, что суда, расстреливавшие нашу группу миноносцев, были легкие крейсера отрядов Катаока, Уриу, Того и Дева.

В 3 часа 30 минут ушел с места гибели «Ослябя» и, догоняя эскадру, прошел мимо «Урала» под креном, который спускал шлюпки и сажал на них команду. Очевидно «Урал» тонул. Около него были наши крейсера и транспорты, и тут мне нечего было делать. Появившийся стук в машине заставил предположить, что, маневрируя между всплывшими Ослябскими обломками, вероятно, погнул винт”.

Пылающий костер

“Догоняя эскадру, которая за это время ушла так далеко, что суда виднелись на горизонте, я увидел вправо от эскадры, совершенно отделившийся от нее остов корабля весь в пламени и дыму. Трубы и мачты были сбиты.

Узнать «Суворова» в этом остове было трудно, но общее убеждение говорило, что это наш флагманский корабль.

Видевши «Бедового» на месте гибели «Осляби», когда он должен был подать помощь «Суворову» − я почти был уверен, что он к «Суворову» не подходил, то есть, Адмирал еще не снят с гибнувшего корабля. Колеблясь между сомнением и страшным риском (может быть, бесполезным) для миноносца и спасенной команды, я приближался к пылающему костру, желая убедиться − что это за корабль.

Но когда, подойдя ближе, я увидел рядом с ним нашу «Камчатку», а дальше вправо отряд броненосных японских крейсеров, которые расстреливали «Камчатку» и «Суворова», я не выдержал и решил, во что бы то ни стало подойти к «Суворову» и снять Адмирала, если он жив.

Риск был очевиден. Я не только рисковал миноносцем, но и 200 лишних, только что спасенных жизней...”

Мы пойдем спасать Адмирала!

“Чтобы воодушевить команду на подвиг, я обратился к ним со словами:

«Братцы, мы пойдем спасать Адмирала, помоги нам Бог, в добрый час!».

Все бывшие на верхней палубе сняли шапки и перекрестились.

Дав самый полный ход, я вошел в сферу огня. Видел, как на «Камчатке» свалилась труба. Снаряды рвались кругом, но «Буйный» был пока невредим…”

“Подходя к кораблю, я глазам своим не верил! Да, это он, «Суворов», но в каком виде! Мачты сбиты: обе трубы сбиты; весь борт, где нет брони, избит, буквально, как решето; краска на борту обгорела, а изнутри вырываются языки пламени от пожара. Это не корабль, а просто какая-то жаровня вроде тех, что употребляются на юге для печенья каштанов...”

“Подойдя к «Суворову» и развернувшись, я подошел так близко, что мог кричать в мегафон. «Суворов» лежал на S при SW ветре. Дым от пожара шел на левый борт и, с левого же борта были 6 японских судов, громивших «Суворова»”.

«Буйный» на полном ходу

“На «Суворове» людей не видно, но, подойдя совсем близко к борту, я увидел на правом срезе у 6-дюймовой башни Флаг-Капитана и еще несколько офицеров. Они что-то кричали и махали руками. (Как выяснилось потом − семафорили).

Развернувшись и подойдя ближе, мы могли объясниться голосом: у них шлюпки все разбиты, «Бедовый» не подходил. Адмирал ранен, надо его, во что бы то ни стало, взять на миноносец. Мой вельбот брошен у «Ослябя».

Остался один выход, правда, отчаянный, в виду крупной зыби и наветренного борта: это − пристать на миноносце вплотную. С подветра, т.е. с левого борта, японцы расстреливают несчастный корабль”.

“У наветренного правого борта был сильный прибой; я сознавал риск такого маневра, но уйти, не принявши Адмирала, я не мог, когда уже было так много сделано для этого”.

“Поставив свою команду по борту с койками и пользуясь ими, как кранцами, мне удалось быстро пристать. К счастью для меня, «Суворов» имел уже крен на левый борт (как потом оказалось − от минной пробоины в корме), так что оголенная правая поверхность была гладка, и опасные башмаки от шестов минных сетей были высоко.

Однако все-таки не обошлось без аварии: Суворовский выстрел задел за мою 47 м/м. пушку, свернул на зыби тумбу и повредил площадку 75 мм пушки. Выстрел сейчас же обрубили и устранили эту помеху”.

«Ура»! гремело кругом…

“Окровавленного Адмирала выносят из 6-дюймовой башни и, пользуясь зыбью, которая подымает миноносец − почти перебрасывают его на руки моей команде.

Адмирал у нас!

Команда в восторге закричала «ура»; «ура» раздалось и на «Суворове». Перепрыгнуло еще несколько человек; я выбрал момент и удачно отвалил задним ходом, опасаясь повредить винты об «Суворова».

«Ура»! гремело кругом…”

А в это время на «Суворове»

Около трех часов пополудни адмирал Рожественский, после осколочного ранения левой ноги, окончательно лишившего его возможности передвигаться, − были перебиты ахиллесово сухожилие и нерв, стопа оказалась парализована, − был помещен в 6-дюймовую башню на правом срезе, где и остался сидеть, прислонившись к стене башни.

Оставшиеся в живых офицеры свидетельствуют, что Адмирал находился практически все время в забытьи. Хотя иногда, усилием воли пытался очнуться и даже отдавать приказания.

Так лейтенант Кржижановский в своем донесении о бое рассказывает:

“Положение становилось угрожающим. Я поспешно направился в центральный пост, чтобы предупредить Адмирала о положении корабля, но не мог найти прохода, груды обломков преграждали путь…

На верхнюю палубу вел один трап, но он был спиною ко мне, кругом огонь не позволял к нему пробраться… Нельзя было дышать.

Воцарилась полная тьма, в которой мелькали огоньки. Раздумывать было нечего. Я бросился в огонь, добрался до трапа и выскочил на верхнюю палубу. Тут решительно все было исковеркано, жар невыносим, всюду пламя. Палуба спардека прогнулась и местами прогорела. Всюду обгоревшие тела. Бегом между языками пламени я искал выхода и случайно оказался против выхода к правой 6-дюймовой башне.

Заглянул в башню и увидел там Адмирала, сидящего у стенки возле правой пушки. Адмирал приказал мне вызвать комендоров и стрелять.

Однако, башня уже не вращалась, подача была испорчена, а впереди никого не было видно. Вообще, внутренность башни была в таком виде, что стрельба казалась более опасной для себя, чем для неприятеля. На всякий случай, я вышел, чтобы позвать сведущих людей привести башню в исправность.

Войти внутрь броненосца уже нельзя было, там был сплошной огонь. На нос пройти было тоже невозможно − горели свалившиеся коечные сетки. Я пошел на ют, посмотреть, где наши суда и неприятель. Это было около 4 часов”.

Последние офицеры «Суворова»

Все офицеры штаба Командующего 2-й эскадрой были к этому времени либо убиты, либо имели ранения различной степени тяжести.

Лейтенант Петр Вырубов

Из офицеров броненосца остались в строю старший минный офицер Николай Иванович Богданов, вступивший в командование броненосцем; младший минный офицер Петр Александрович Вырубов − оба ветераны китайской кампании; − и прапорщик по морской части Вернер Иванович фон Курсель.

Фон Курсель, шагнувший на палубу «Суворова» с кораблей торгового флота, − на которых, по словам Владимира Семенова, он плавал чуть не с пеленок, − был душой и любимцем кают-компании «Суворова» во время похода. В бою Курсель сохранил невозмутимую доброжелательность и чувство юмора, поразившие даже бесстрашного кавторанга Семенова. Кстати, ему слово.

“Около 4 часов пополудни судьба, как будто, пыталась последний раз нам улыбнуться. Среди густого дыма, валившего из поврежденных труб, дыма от выстрелов и от пожаров, мешавшегося с туманом, еще стлавшимся над морем, японские главные силы как-то разошлись с нашими и потеряли их из виду.

Японские источники, которыми я пользуюсь, говорят об этом эпизоде весьма кратко и глухо.

Ясно только, что Того считал нашу эскадру прорвавшейся каким-то образом на север и пошел туда на поиски за нею, …Камимура… со своими крейсерами направился на S и SW. Так, по крайней мере, можно понять горячие панегирики в особом отделе книги „Ниппон-Кай Тай-Кайсен", озаглавленном „Доблесть адмирала Камимура"…”

В дополнение к словам Владимира Ивановича, отметим:

Потерять из виду тихоходную и уже сильно ослабленную, лишенную главнокомандования русскую эскадру, можно было только при большом желании не сближаться с ней слишком близко.

“Идя на S, а потом на SW, Камимура услышал усиленную канонаду, доносившуюся с запада, и пошел прямо туда. Это адмирал Катаока нападал (до сих пор довольно безуспешно) на наши крейсера и транспорты. Камимура принял деятельное участие в сражении и тут же вскоре открыл наши главные силы…

Было около 5 часов вечера”.

Миноносец подходит!

“Мы с Курселем находились в нижней батарее, куря сигары и обмениваясь замечаниями о предметах, к делу не относящихся, когда «Суворов» оказался среди нашей эскадры, нестройно двигавшейся на север.

Одни суда проходили у нас справа, другие − слева… Камимура держался правее, т.е. к востоку, идя тоже на север”.

Складывается впечатление, что Камимура не открыл наши главные силы − в результате усердного самоотверженного поиска, − а случайно наткнулся. Поскольку, открыв, Камимура отнюдь не бросился на них, а предпочел продолжать обстрел «Суворова», не брезгуя и «Камчаткой»! Продолжает Владимир Семенов:

“„Чемоданы" так и сыпались. Из машины уже некоторое время тому назад сообщали, что вентиляторы качают не воздух, а дым, что люди задыхаются, падают, и что скоро некому будет работать"... Электричество меркло, и от динамо-машин жаловались, что мало пару...

— Миноносец подходит!

Бросились к нашей единственной пушки (другой так и не удалось „наладить"). Но оказалось, что это «Буйный», случайно проходивший мимо и, по собственной инициативе, приблизившийся к искалеченному броненосцу, чтобы спросить, не может ли он быть чем-нибудь полезен.

Флаг-капитан, находившийся на срезе, приказал Крыжановскому сделать ему семафором (руками) сигнал: «Примите Адмирала»”.

Адмирал пересаживаться не хочет

“Я наблюдал из батареи за маневрами «Буйного», когда внезапно откуда-то появился адмиральский вестовой, Петр Пучков, и бросился ко мне:

− Ваше Высокоблагородие! Пожалуйте в башню! Миноносец пришел − Адмирал пересаживаться не хочет!

Должен оговориться, что Адмирал не был на перевязке, и никто на броненосце не знал, насколько тяжело он ранен, так как в моменты получения ран на все вопросы он сердито отвечал, что это пустяки.

Очевидцы рассказывали, что после того, как его ввели, вернее − внесли, в башню и посадили на ящик, он так и оставался в этом положении. Иногда поднимал голову, задавал вопросы о ходе боя, а потом опять сидел молча и понурившись... Его поведение казалось всем вполне естественным, и никому не приходило на мысль, что эти вопросы ничто иное, как только мгновенные вспышки энергии, краткие проблески сознания...

Теперь, на доклад о подходе миноносца он, очнувшись, отчетливо приказал: − Собрать штаб! − А затем только хмурился, и, казалось, не хотел ничего больше слушать”.

В дымной тьме царило мертвое молчание

“Из всех раненых чинов штаба, бывших внизу под броневой палубой, удалось «собрать» только Филипповского и Леонтьева.

Первый находился в боевом посту, наглухо отделенном от жилой палубы и имевшем приток свежего воздуха через броневую трубу боевой рубки (хотя и здесь он сидел при свечах − лампы гасли), а второй был у самого выходного люка.

Жилая палуба была во тьме (электричество погасло) и полна удушающего дыма. Люди, бросившиеся искать чинов штаба, могли только звать их, но не получали ответа ни от тех, кого окликали, ни от кого другого.

В дымной тьме царило мертвое молчание.

Вероятно все, находившиеся в закрытых помещениях под броневой палубой, куда вентиляторы качали «не воздух, а дым», постепенно угорали и теряли сознание.

Машины не работали; электричество погасло от недостатка пара, а между тем снизу никто не вышел...

Можно думать, что из 900 человек, составлявших население «Суворова», к этому времени оставались в живых только те немногие, что собрались в нижней батарее и на наветренном срезе”.

Расстреливали с таким же увлечением, как и нас…

“Через откинутый полупортик нижней батареи я, при помощи Курселя, выбрался на правый бортовой срез впереди средней 6-дюймовой башни. Помощь мне уже требовалась…

Справа, по носу, совсем близко, не дальше 3-4 кабельтовов, я увидел «Камчатку», стоявшую неподвижно. Крейсера Камимуры расстреливали ее с таким же увлечением, как и нас, с тою лишь разницей, что по отношению к «Камчатке» задача была много легче”.

Ну вот, читатель! Сам видишь. Какие там наши главные силы, какая там „доблесть Камимуры"! Не удивительно, что только к семи часам вечера броненосные крейсера японцев снова приняли участие в настоящем артиллерийском бою.

После вступление в него Того со своими броненосцами. Так оно было как-то спокойнее.

13 японских кораблей и 4 адмирала!

Следует сказать, что в своем увлечении Камимура был не одинок.

В расстреле «Суворова» и «Камчатки» кроме 2-го боевого броненосного отряда Соединенного флота активно участвовали японские крейсерские отряды.

Последовательно: “сперва 6-й отряд (к.-адм. Того Младший), затем 5-й (в.-адм. Катаока) и 4-й (Уриу)^[4]”. Стрельба велась с расстояния 1200-4000 метров (6-20 кб). Говорят, был еще один адмирал, здесь не учтенный.

“Итак, целый час и три четверти тринадцать японских кораблей, предводимых четырьмя адмиралами, расстреливали с близкой дистанции два наших полуразрушенных корабля, из которых один, эскадренный броненосец «Князь Суворов», представлявший собою гигантский костер, без руля, медленно, извилинами подвигался вперед и отвечал из дыма и пламени из двух уцелевших 75 мм пушек”^[5].

«Затем «Суворов», после того как с него свезли начальника эскадры, снова подвергся огню с наших отрядов и, стреляя из единственной отставшей кормовой лёгкой пушки, пробовал оказывать своё последнее доблестное сопротивление атаке нашего 4-го отряда миноносцев, но около 7 часов 20 минут вечера затонул» - Официальная японская история «Сражения в Японском море

Капитан 2-го ранга Семенов:

“«Буйный» держался на ходу недалеко от борта…

В компании с Курселем, боцманом и еще двумя-тремя матросами… начали вязать нечто в роде плота, на котором рассчитывали спустить Адмирала на воду и так передать на миноносец. Рискованно, но другого выхода не было.

Плот готов. Кстати пришел и Филипповский. Его вели под руки. После двух часов в тесном помещении боевого поста, наполненном дымом, он с трудом держался на ногах; лицо − черное от копоти и, почти сплошь, покрытое потеками запекшейся крови. (Он получил множество самых мелких осколков в голову − словно заряд дроби).

Бросились к башне.

− Ваше превосходительство! Выходите! Филипповский здесь!

Адмирал молча смотрел на нас, покачивая головой… Не то − соглашался, не то − нет... Положение было затруднительное...

− Что вы разглядываете! − вдруг закричал Курсель. − Берите его! Видите, он совсем раненый!

И словно все только и ждали этого крика, этого толчка... Все сразу заговорили, заторопились... Несколько человек пролезло в башню... Адмирала схватили под руки, подняли... но едва он ступил на левую ногу, как мучительно застонал и окончательно лишился сознания. Это было и лучше…”

Только по вдохновению…

“Адмирала с большими усилиями, разорвав на нем платье, протащили сквозь узкое отверстие заклиненной двери башни на кормовой срез и уж хотели подвязывать к плоту, когда Коломейцев сделал то, что можно сделать только раз в жизни, только по вдохновению...

Сухопутные читатели, конечно, не смогут представить себе весь риск маневра, но морякам оно должно быть понятно. Он пристал к наветренному борту искалеченного броненосца с его повисшими, исковерканными пушечными полупортиками, торчащими враздрай орудиями и перебитыми стрелами сетевого ограждения…

Мотаясь на волне, миноносец то поднимался своей палубой почти в уровень со срезом, то уходил далеко вниз, то отбрасывался от броненосца, то стремительно размахивался в его сторону, каждое мгновение, рискуя пропороть свой тонкий борт о любой выступ неподвижной громады.

Адмирала поспешно протащили на руках с кормового на носовой срез узким проходом между башней и раскаленным бортом верхней батареи и отсюда по спинам людей, стоявших на откинутом полупортике и цеплявшихся по борту, спустили, почти сбросили на миноносец, выбрав момент, когда этот последний поднялся на волне и мотнулся в нашу сторону.

− Ура! Адмирал на миноносце! Ура! − закричал Курсель, махая фуражкой...

− Ура! − загремело кругом”.

Отваливайте скорее!

“Как я с моими порчеными ногами попал на миноносец − не помню... Помню только, как, лежа на горячем кожухе между трубами, смотрел, не отрывая глаз, на «Суворова»...

Это были мгновения, которые уже никогда не изглаживаются из памяти...

Миноносец у борта «Суворова» подвергался опасности не только разбиться. Как «Суворов», так и «Камчатка» все еще энергично расстреливались японцами; на миноносце уже были и убитые и раненые осколками, а один удачный снаряд каждое мгновение мог пустить его ко дну...

− Отваливайте скорее! − кричал со среза Курсель...

− Не теряйте минуты! Отваливайте! Не утопите Адмирала! − ревел Богданов, перевесившись за борт и грозя кулаком Коломейцеву...

− Отваливайте! черт возьми! отваливайте! − поддерживал Вырубов, высунувшись из пушечного порта позади правой передней 6-дюймовой башни...

8

Трое с «Суворова»^[6]

− Отваливай! отваливай! − вторила им, махая фуражками, команда, вылезшая на срез, выглядывавшая из портов нижней батареи.

Прощальное „ура!"

“Впоследствии Коломейцов рассказывал, что, считая броненосец погибающим (со стороны это было ясно видно), он спрашивал Богданова, Вырубова и Курселя:

− Не перейдут ли и они к нему с остатками команды? —

(Причем, конечно, броненосец должен был быть утоплен, и это было так нетрудно − мину в упор, в подходящее место, и − конец).

Но ведь для принятия такого решения надо было, прежде всего, осмотреть весь броненосец, убедиться, что все живые (здоровые и раненые) собраны в одно место, готовы к пересадке...

Утопить хоть одного, своими руками... Возможно ли?..

Надо было время, а времени не было... Каждое мгновение было дорого, каждое мгновение шальной снаряд мог пустить ко дну миноносец со всеми, на нем находившимися...

И вот почему, так мне кажется, Богданов, Вырубов, Курсель, − чьи имена сохранит история − будучи много моложе командира «Буйного», так властно, так смело кричали ему «отваливай!» − и он... не смел их ослушаться...

Выбрав момент, когда миноносец откинуло от борта, Коломейцев дал задний ход...

Прощальное „ура!" неслось с «Суворова»...

Я сказал − с «Суворова»... Но кто бы узнал в этой искалеченной громаде, окутанной дымом и пламенем пожара, недавно грозный броненосец...

Миноносец быстро удалялся, преследуемый оживленным огнем заметивших его японцев... Было 5 часов 30 минут пополудни”.

Царство Небесное и Вечная память

С борта «Буйного» глядел на свой флагман в последний раз и знакомый нам писарь штаба эскадры Степанов:

“…Какой ужасный вид имел этот недавний красавец броненосец… Из черного превратился в серый, наверху не было ни мачт, ни труб, ни мостиков. Все было сметено до основания. Борта, в особенности левый, были положительно сплошь изорваны, в разбитые полупортики торчали изуродованные орудия, башни, с погнутыми орудиями и зияющими ямами от снарядов, как-то неестественно скривившись, смотрели в разных направлениях.

И вся эта стальная громада, с носа до кормы, шипя и треща, пылала, как какое-нибудь многоэтажное заводское здание.

«Буйный» отходит от «Суворова»

Жутко и грустно становилось при виде догорающего, обессиленного беззащитного великана, еще так недавно ласкавшего наши взоры, поднимавшего в нас дух, заставлявшего чему-то верить, на что-то надеяться.

Хвала и честь тебе, геройский тезка великого полководца, ты честно, до последнего вздоха защищал свой славный Андреевский флаг. Мир праху вашему, харабрые сыны Отечества, положившие живот свой за други своя.

Да будут вам наградою, доблестные воины, Царство Небесное и Вечная память”^[7].

Ради Христа передайте им…

“Напомню уже сказанное: до последнего момента никто на «Суворове» не имел ясного представления о тяжести ран, полученных Адмиралом, а потому на «Буйном» первый вопрос был:

− На какой корабль везти Адмирала для дальнейшего командования эскадрой?

Но когда фельдшер, Петр Кудинов, приступил к поданию ему первой помощи, то положение сразу определилось. Кудинов решительно заявил:

Адмирал − между жизнью и смертью.

Осколок черепа вогнан внутрь, а потому всякий толчок может быть гибельным, и при тех условиях погоды, какие были − свежий ветер и крупная волна − невозможно передавать его на какой-нибудь корабль.

Кроме того − на ногах он держаться не может, а общее состояние − упадок сил, забытье, временами бред и лишь краткие проблески сознания − делают его неспособным к какой-либо деятельности.

Адмирал был ранен в голову, в спину (между лопатками) и в обе ноги. Все раны тяжелые и серьезные. Мелких поранений и контузий − не считали”.

К словам кавторанга Семенова добавим, что:

“По словам Кудинова, положение Адмирала было очень тяжкое. Свидетель предполагал, что Адмирал не выживет.

На лбу Адмирала была большая зияющая рана; обильно кровоточившая рана была и под правой его лопаткой, на правом бедре часть мякоти была вырвана, на левой пятке из порванной артерии фонтаном лилась кровь.

На вопрос:

− "Как вы себя чувствуете, Ваше Превосходительство?"

Адмирал ответил:

− "Как «Суворов»?"

И прибавил:

− "Ради Христа передайте им, чтобы не спускали флага".

Узнав, что на «Суворове» все сбито, и не на чем даже поднять флага, Адмирал раздраженно возразил:

"Пусть хоть как-нибудь приспособят, хотя бы на весле или на крюке".

Во время перевязки Адмирал разговаривал с подходившими к нему офицерами и командиром, спрашивал о курсе и говорил, что надо идти во Владивосток”^[8].

Продолжает Владимир Семенов.

Эскадрой! Владивосток! N0 23º!..

“В это время мы догоняли эскадру, и флаг-капитан, решив, что раньше, чем делать какой-либо сигнал, все-таки надо спросить мнения Адмирала, поручил это мне. С большими затруднениями, поддерживаемый добровольными санитарами, пробравшись на корму и спустившись по трапу, я заглянул в капитанскую каюту.

Фельдшер заканчивал перевязку. Адмирал лежал на койке неподвижно, с полузакрытыми глазами, но был в сознании.

Окликнув его, я спросил, чувствует ли он себя в силах продолжать командование эскадрой, и на какой корабль прикажет себя везти?

Адмирал с трудом повернул голову в мою сторону и некоторое время точно усиливался что-то вспомнить...

− Нет... куда же... сами видите... командование − Небогатову... − глухо проговорил он и, вдруг оживившись, с внезапной вспышкой энергии добавил:

− Идти эскадрой! Владивосток! Курс N0 23º!.. − и снова впал в забытье...”

Для полноты картины вновь слово Николаю Коломейцову.

Капитан 2 ранга Коломейцов: “А крейсера все стреляют по «Суворову»…”

“А крейсера все стреляют по «Суворову»: но миноносец, закрывшись от них бортом «Суворова», − в сравнительной безопасности.

Но медлить нельзя − надо уходить от борта. Наступил самый критический момент. Отвалить от наветренного борта, при какой зыби, можно было, только сдавшись за корму и там уже разворачиваться. Дав задний ход и отойдя за корму, я стал разворачиваться и в это время на миноносце сосредоточился убийственный огонь.

На юте убит наповал только, что спасенный с «Ослябя» квартирмейстер Шуваев, а крупный снаряд, разорвавшись о воду, осколком пробил носовую часть выше ватерлинии. Пробоина быстро была заделана” …

Разорвавшись о воду!

Значит, это был снаряд именно с броневых гигантов Камимуры. Легкие крейсера Дэва, Катаока и прочих Уриу были снаряжены «шимозой обыкновенной», а та об воду не рвалась.

Как не рвались гиганты Камимуры в бой с нашими главными силами.

“Отошел от «Суворова» около 5 часов 30 минут вечера^[9] и снова стал догонять нашу эскадру, далеко ушедшую вперед. Тело квартирмейстера Шуваева с краткой молитвой предали морю”.

“Пришел ко мне на мостик механик и доложил, что в машине лопнул теплый ящик и котлы приходится питать из-за борта. Ход уменьшился, и я догнал эскадру только через час”.

“Японцы меня не преследовали”.

“С «Суворова» сняты следующие чины:

Начальник эскадры, Вице-Адмирал Генерал-Адъютант Рожественский, флаг-капитан, Капитан 1 ранга Клапье-де Колонг, флаг-офицер, Капитан 2 ранга Семенов, флагманский штурман Полковник Филипповский, флагманский минный офицер Лейтенант Леонтьев, флаг-офицеры: Лейтенант Крыжановский и Мичман Демчинский, юнкер Максимов, боцман Наумов, писарь Матизен, комендор Фирсов, минер Жильцов, матрос вестовой Пучков, матрос вестовой Балмасов, матрос Суханов, матрос Конченко, машинист Колотушкин, кочегар Замышляев, сигнальщик Суверов, матрос Никитин, матрос ординарец Бардин, писарь Степанов, писарь Филь, − всего 7 офицеров и 16 нижних чинов”^[10].

Адмирал был в полузабытьи…

“Адмирала положили в моей каюте, а штаб разместился в кают-компании, но так как там уже были раненые с «Ослябя», то коек не хватило, и все разместились, кто-как мог, даже просто на палубе в кают-компании, подложивши циновки.

Фельдшер приступил к трудной и ответственной операции − вынуть осколок снаряда из головы и ног Адмирала и затем перевязать другие раны. Адмирал был почти без памяти. Справившись с этою задачею, была сделана перевязка другим раненым.

Адмирал пришел в себя, но был в полузабытьи, изредка справляясь о ходе боя, но никто не мог сообщить ему что-либо утешительное о состоянии нашей эскадры…”

В это время, по приказанию штаба, я поднял сигнал

“Догоняя эскадру, правил по ней, а в компас не смотрел, почему румб не помню. Подходя к эскадре, стал держаться у крейсера «Дмитрий Донской», который шел в кильватере «Авроре» и «Олегу». В это время, по приказанию штаба, я поднял сигнал:

«Адмирал передает командование адмиралу Небогатову» и

«Адмирал находится на миноносце − ранен».

Кроме того, известие о спасении Адмирала было передано по семафору на ближайшие крейсера и миноносцы, шедшие рядом.

По приказанию же штаба, миноносец «Бедовый» был послан на «Суворов» снять оставшихся штабных, а миноносец «Безупречный» послан к «Николаю I» передать предыдущий сигнал.

После этого мы «Безупречного» больше не видали”^[11].

Заметим, что все приведенные выше материалы были прекрасно известны Следственной Комиссии. Потому так явственна ирония в ответе Адмирала на вопрос 56, почему на «Буйном» не был поднят его флаг:

“… Потому что раненый флаг-капитан чувствовал себя не в силах командовать эскадрой…”.

О своей невозможности осуществлять командование, Адмирал, отвечая на комиссионный вопрос, даже не счел нужным упоминать.

Это было слишком известно.

Приведем теперь завершение ответа Адмирала на вопрос 56.

О передаче командования: “не был к тому расположен”

“На броненосце же «Император Николай I» не подняли моего флага, как я заключаю из последовавших движений, потому что командовавший 3-м отрядом броненосцев, получив приказание принять командование эскадрой, не был к тому расположен, находя, вероятно, что командование эскадрой связало бы движение его флагманского корабля.

По свидетельству участников боя, он, зная о беспомощном положении «Суворова» и о гибели «Ослябя» − флагманских кораблей броненосной эскадры, долгое время не видел сигнала о передаче ему командования, который был поднят на «Буйном» и отрепетован крейсерским отрядом.

А когда содержание этого сигнала было сообщено ему словесным приказанием, переданным командиром миноносца, приблизившегося к борту «Николая I», тогда он, вступив (не ранее удаления главных сил неприятеля) в голову уцелевших наших броненосцев, прибавил ход до полного, развил 11½ узлов, при каковой скорости, без сомнения, не мог держать оставшуюся эскадру соединенно и скоро растерял ее”.

Добротворский − путь на юг. Шанхай или Манила?

“Вопрос 57. Отчего «Буйный», имея сигнал: «Адмирал на миноносце», в 6 часов 35 минут повернул на зюйд от эскадры (рапорт капитана 1-го ранга Добротворского).

Ответ. Я не знаю, шел ли миноносец «Буйный» на юг 14 мая в 6 часов 35 минут вечера и очень сомневаюсь, чтобы бывший командир крейсера «Олег», капитан 1-го ранга Добротворский, вел в то время запись курсов миноносца «Буйный».

Я думаю, что «Буйный» следовал, насколько позволяла ему расстроенная машина, за адмиралом, которому передано было командование эскадрой, хотя, может быть, и менял курсы, чтоб уклоняться от неприятельского огня.

Я имел возможность совершенно убедиться в том, что движениями «Буйного», капитан 1-го ранга Добротворский не мог быть настолько введен в заблуждение, относительно моих намерений, чтобы иметь право проявить неповиновение, несшему флаг на «Олеге», контр-адмиралу Энквисту и увести свой корабль по направлению к Шанхаю, в предположении, что путь на юг был указан в 6 часов 35 минут вечера курсом «Буйного», на котором я находился.

Предположение это было бы совершенно произвольным, так как вполне точно установлено, что с «Буйного», вместе с сигналом о передаче мною командования, было сигналом же отдано и последнее приказание − идти во Владивосток, каковые сигналы были репетованы «Олегом»”.

Что на самом деле горело на броненосцах?

“Вопрос 60. Какое дерево и материалы горели главным образом на судах во время боя.

Ответ. На тех кораблях 2-й эскадры, по которым в бою 14 мая неприятель сосредоточивал артиллерийский огонь своих отрядов, зажигались разрывными снарядами деревянные шлюпки, палубы, чемоданы, а также тросы, брезенты и койки, употреблявшиеся, вместе с сетями, для защитных преград, хотя, именно, на всех расстреливавшихся неприятелем судах, шлюпки, окрашенные с примесью трудно воспламеняемого состава, были наполнены водой, палубы, пропитанные жидкостью Новосельского (испытанною в противопожарном отношении комиссией под наблюдением Великого Князя Александра Михайловича), непрерывно обливались из пожарных помп, a все временные защиты были также смочены.

Кроме вышеупомянутого дерева, троса и парусных вещей, горели местные шкафы, часть мебели, которая не могла быть убрана в трюмы, и попадавшие в сферу действия бомб ящики и тележки с патронами. Но, особенно, обильным материалом для пожаров служила масляная краска, несмотря на то, что последние слои оной, наложенные у Аннама, обрабатывались испытанным, упомянутою комиссией веществом, специально предназначавшимся для предохранения краски от горения”.

Байки. Небогатые, но злонамеренные

“Командовавший 3-м броненосным отрядом, в жалобе на меня, напечатанной, за его подписью, в альманахе Jane'a на 1906 − 07 годы, утверждает, что пожары на судах эскадры были так губительны, потому что я приказал ко дню боя набить углем сверх угольных ям, верхние и жилые палубы, проходы в батареях и казематах и капитанские каюты.

Этот лишний уголь, перегрузив корабли и лишив их большой доли остойчивости, служил, по мнению командовавшего 3-м отрядом, для питания чудовищных костров, не дозволявших командам действовать артиллерией и поглощавших большую часть личного состава прежде, тем корабли тонули от накопления внутри их той самой воды, которою обезумевшие люди стремились тушить пожары. [Заметим, что «Мнение» экс-адмирала Небогатова практически целиком вошло в «Мнение Следственной Комиссии»! Подробно об этом расскажем далее].

Командовавший 3-м отрядом, нагромоздив в своем сочинении столько неправды, старался доказать свидетельством, одного японца, что на сданных неприятелю броненосцах «Император Николай I» и «Генерал-Адмирал Апраксин» оказалось утром 15 мая угля больше, чем могло помешаться в угольных ямах”.

Не более 60 процентов…

“По этому поводу я просил бы припомнить, что в ответе на предлагавшийся мне ранее вопрос Следственной Комиссии, − «С каким количеством угля суда 2-й эскадры вступили в бой», − я принимал, что расход угля в пути от Аннама до Цусимы быль так мал, как он на деле никогда не бывал, и при этом показал, что новые броненосцы, то есть те именно, которые горели в бою, не могли иметь 14-го мая более 60 процентов от нормального запаса угля.

Если так, и если б была верна также и повесть для иностранцев, сочиненная командовавшим в Цусимском бою нашим 3-м броненосным отрядом, то, пожалуй, иностранцы могли бы придти к неожиданному для автора заключению, что корабли с неполным запасом угля страдают от пожаров в бою больше, чем такие, как «Николай I» и «Апраксин», у которых, сверх угольных ям, палубы, батареи и капитанская каюты завалены были углем.

Ведь, сам командовавший 3-м отрядом, в той же повести, самодовольно сообщает читателям, что за все продолжение боя 14 мая на «Николае I» и на «Апраксине» не было пожаров.

Не думаю, однако, чтобы серьезные исследователи обстоятельств имевших место в Цусимском бою, оставили без критической оценки «факты», указанные командовавшим нашим 3-м отрядом броненосцев и его японским сотрудником.

Всякому здравомыслящему ясно, что флагману 3-го отряда не следовало бы гордиться ни отсутствием пожаров на «Николае I» и на «Апраксине», ни тем, что он вывел эти корабли из жестокого боя 14 мая, не подставив их огню неприятеля”.

Как расходовали уголь

“Нашлись, впрочем, между иностранцами, непривыкшие к печатной лжи люди, которые, не решившись заподозрить бывшего русского адмирала в клеветнических измышлениях, разрешили свое недоумение так.

Отправляясь от берегов Аннама, корабли 2-й эскадры заполнили избыточными запасами угля верхние палубы и даже капитанские каюты, а за тринадцать дней пути расходовали только уголь, вмещавшийся в ямах; и, таким образом, ко дню боя, корабли, независимо от количества наличного угля, оказались лишенными остойчивости и приспособленными для возжигания угольных костров при разрывах попадающих японских снарядов.

В опровержение таких заключений, поставляю себе в обязанность разъяснить, что, не только на последнем переходе от Аннама к Корейскому проливу, но и на всем пути от Либавы, было обращено строжайшее внимание на точное исполнение инструкции, состоявшей в следующем:

Пока имеется уголь в помещениях, не предназначенных для нормального запаса, до тех пор обязательно расходовать уголь из ям в такой мере и такой последовательности, чтобы, на место израсходованного из данной ямы, немедленно подгружался уголь избыточного запаса из точно указанного места на корабле, в целях сохранения наилучших морских качеств его.

Места для избыточных запасов, количество угля в каждом из избранных мест, путь подачи угля при нагрузке с транспортов, порядок и путь передачи в угольные ямы, по мере расхода в них угля, в связи с группами котлов, в определенной очереди вводившихся в действие − все эти детали установлены были комиссиями из судовых механиков и плававших на судах эскадры судостроителей; а, затем, на обязанности флагманских механиков и флагманского корабельного инженера лежало наблюдение за неуклонным исполнением инструкции.

При таком порядке было совершенно немыслимо, чтобы на кораблях эскадры угольные ямы были пусты, а места хранения избыточного запаса, например, капитанские каюты были заполнены углем. Без всякого сомнения, этого не было даже на судах, находившихся под ближайшим ведением командовавшего 3-м броненосным отрядом, хотя на этот отряд, слишком поздно присоединившийся к эскадре, не был распространен вышеупомянутый контроль флагманских чинов эскадры”.

О лишнем дереве

“В той же напечатанной в английском альманахе повести, командовавший 3-м отрядом сообщает, что только на кораблях его отряда было убрано перед боем лишнее дерево и при том по частному его распоряжение; из прочих же судов эскадры, один броненосец «Орел» очищен был от горючего материала по инициативе командира, но не по приказанию Командовавшего эскадрой. [Мы увидим в дальнейшем, что Следственная Комиссия верит только Небогатову, да еще командиру «Сисоя» Озерову]. Результаты, по заявлению автора [Небогатова], налицо: броненосцы 3-го отряда и «Орел» не горели.

В статье, принадлежащей тому же перу и печатавшейся в начале текущего 1906 года в разных русских газетах, сообщалось еще определеннее:

Что мною было приказано на всех судах, кроме деревянных шлюпок, нагромоздить в ростры огромные запасы деревянных брусьев и досок и что, благодаря этому моему невежественному распоряжению, броненосцы «Суворов», «Александр III», «Бородино» и другие пылали под огнем неприятеля в то время, как броненосец «Орел» избег печальной участи товарищей, потому что командир его имел достаточно мужества − не исполнить моего приказания. [И вот этот небогатовский бред воспроизводится до сих пор новиково-прибитыми всех стран и народов!]

По поводу этих очень распространившихся в публике сообщений, считаю долгом дополнить мое показание по настоящему вопросу следующим разъяснением:

По моему распоряжению на всех судах эскадры действительно был сделан запас деревянных брусьев и досок.

Но, уже в пути по Индийскому океану и в пору пребывания эскадры у Аннама, по указаниям и под руководством флагманского корабельного инженера, из запаса этого были частью подготовлены, а частью и пригнаны упоры и клинья для подкрепления горловин, люков, дверей и переборок в разных отсеках под броневою палубой.

На переходе от Аннама к Корейскому проливу, весь этот материал был распределен по тем местам трюма, для которых он предназначался.

В рострах и в незащищенных бронею пространствах, доступных действию разрывных снарядов, из всего запаса не оставалось ни одной щепки”.

Не тревожьте память защитой…

“Я глубоко чту память, павшего в бою, командира броненосца «Орел» и уверен, что те, кому дорога эта память, не были бы огорчены, если б командовавший в Цусимском бою 3-м отрядом броненосцев не тревожил ее своею защитой.

Капитан 1-го ранга Николай Викторович Юнг – командир броненосца «Орел»

Броненосец «Орел» ни с капитаном 1-го ранга Юнгом, ни с заместившим его, смертельно раненого, капитаном 2-го ранга Шведе, во все продолжение боя, не прятался в хвост эскадры. Он начал сражаться четвертым в боевой линии и закончил головным, подвигаясь неуклонно вперед, по мере того, как «Суворов», «Александр III» и «Бородино» выбывали из строя.

Капитан 2-го ранга Константин Леопольдович Шведе – старший офицер «Орла»

Но наступление ночи помешало японцам перенести и на него, по очереди, сосредоточенный огонь артиллерии целого отряда судов. Поэтому на нем и не было таких пожаров, какие были на трех первых броненосцах его типа, погибших в бою.

Утром 15 мая, на броненосце «Орел» оставались несгоревшими и деревянные шлюпки в рострах”.

Признаю злонамеренною неправдой

“В виду всего вышеизложенного, я признаю злонамеренною неправдой рассказы о том, что склады лишнего угля и поделочного дерева на броненосцах 2-й эскадры служили очагами пожаров в бою 14 мая, и совершенно отрицаю существование таких складов на тех броненосцах, которые под сосредоточенным огнем неприятельских отрядов горели, как факелы.

Вопрос 64. Было ли известно на эскадре, в каких местах нашего побережья были станции обыкновенного и беспроволочного телеграфа.

Ответ. В штабе эскадры имелись сведения о местах нашего дальневосточного побережья, в которых находились станции обыкновенного и беспроволочного телеграфов, и сведения эти не держались в секрете от флагманских, чинов и судовых командиров, но и не подлежали оглашению в, так называемых, секретных приказах”.

7. ВОПРОСЫ ОТДЕЛЬНЫМ ЛИЦАМ

Я, почитая нравственным долгом…

“Вопрос 66. Какое значение имела отправка Всеподданнейшей телеграммы из последней стоянки эскадры в Тонкине.

Ответ. Переходя к вопросу о том, какое значение имела отправка Всеподданнейшей телеграммы моей из последней стоянки эскадры в Тонкине, я, почитая нравственным долгом служить своими показаниями, как для освещения обстановки Цусимского боя, так и для исследования обстоятельств, которые могут быть вменены мне в вину, прошу позволения не вносить дополнений и разъяснений к тем сведениям, которые ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ благоугодно было Всемилостивейше повелеть предоставить в распоряжение Комиссии в их подлинной форме.

Мой ретроспективный взгляд на прошедшее мог бы вовлечь меня в объяснения, которые, в настоящее время, Комиссия должна была бы признать, по меньшей мере, запоздалыми.

Вопрос 67. Какая пробоина получена на «Суворове» около двух с четвертью часов дня, вблизи левого подводного аппарата.

Ответ. По вопросу о пробоине, которая была получена на «Суворове», около 2 часов 15 минут, вблизи левого подводного аппарата, у меня нет определенных сведений.

Вопрос 69. Когда был сделан сигнал крейсерам и транспортам не удаляться далее 5-ти миль от эскадры (донесение лейтенанта Кржижановского).

Ответ. Я не могу подтвердить донесения лейтенанта Кржижановского о том, что, в день боя, транспортам был сделан сигнал:

«Не уходить далее пяти миль от эскадры».

Я этого не приказывал.

Удаление транспортов на пять, на шесть миль, не ожидая распоряжения Командующего эскадрой, предписано было в одной из походных инструкций, на случай столкновения с неприятелем, при обстоятельствах, когда рандеву неизвестно заранее и не назначено при появлении неприятеля.

При прорыве же Корейским проливом всему личному составу было известно, что эскадра стремится достигнуть Владивостока и что без этого рандеву дальнейшее существование эскадры немыслимо.

Вопрос 70. Почему посылали к «Суворову» миноносец «Бедовый» снять с него именно и только штаб.

Ответ. Я не имею никаких данных утверждать, что миноносцу «Бедовый» было отдано приказание идти к «Суворову» и снять с него только чинов штаба, после того, как меня перенесли на миноносец «Буйный».

Разъяснение этого вопроса могло бы быть получено Комиссией из Следственного дела о сдаче «Бедового»”.

8. ОТВЕТЫ АДМИРАЛА Р. НА ВОПРОСЫ

НЕ ВКЛЮЧЕННЫЕ КОМИССИЕЙ В ОБЩИЙ СПИСОК^[12]

Не таким полным истреблением…

“Вопрос А. Считал ли Вице-Адмирал Рожественский полезным присоединение ко 2-й эскадре отряда контр-адмирала Небогатова.

Ответ. По вопросу − «Считал ли я полезным присоединение ко 2-й эскадре отряда контр-адмирала Небогатова» − я уже имел честь показать, что трехмесячною задержкой эскадры, вдали от театра военных действий, потребовавшеюся для присоединения отряда, создана возможность обновления средств японского флота.

Чем совершенно парализован численный прирост судового состава 2-й эскадры.

Отряд контр-адмирала Небогатова присоединился к эскадре 26-го апреля [09 мая] 1905 года у берегов Аннама.

Но, если бы присоединение не могло состояться, то задержанная эскадра необходимо должна была бы решиться тогда же на прорыв во Владивосток в том составе боевых судов, в котором она сделала переход Индейским океаном.

− И, может быть, исход столкновения с тем же наличием японских сил выразился бы не таким полным истреблением нашей эскадры, каким он оказался в присутствии отряда контр-адмирала Небогатова”.

К сожалению − не перед боем

“Вопрос В. Когда Вице-Адмирал Рожественский пришел к заключению о вредоносности для исхода боя 14-го мая 1905 года участия в нем отряда контр-адмирала Небогатова.

Ответ. К сожалению, я пришел к этому заключению не перед боем.

Идя в бой, я рассуждал иначе: признав, что вред от задержки 2-й эскадры под Мадагаскаром и под Аннамом уже непоправим, я старался воспользоваться фактом присоединения отряда, чтоб поднять дух личного состава эскадры, угнетенной бездельною проволочкой, и сам верил, что 12 кораблей в боевой линии сделают больше, чем 8”.

Не в 20 кабельтовых, а в 38!

“Ныне, по внимательном изучении совершившегося факта, я пришел к совершенно противоположному заключению:

Двенадцать кораблей сделали гораздо меньше, чем могли бы сделать восемь.

Едва завидев неприятеля, 3-й отряд оттянул настолько, что, к тому моменту, когда «Суворов» вышел в голову колонны 2-го и 3-го отрядов, флагманский корабль 3-го отряда находился от к «Суворова» не в 20 кабельтовах, как надлежало бы девятому кораблю в строе кильватера, а в 38.

Поэтому и японский броненосец «Миказа» оказался, в момент нашего первого выстрела, в расстоянии пяти миль от броненосца «Император Николай I», тогда как должен был быть в расстоянии меньшем четырех миль.

Затем, пока вся японская броненосная эскадра в тесном строе обстреливала наши головным суда, 3-й отряд все более отставал от головы эскадры и, вследствие, присущей необстрелянному личному составу слабости, притягивал на себя некоторые суда 2-го отряда, которые, таким образом, также отвлекались от поддержки головных”.

Призрак боевой линии

“Когда же некоторые из подбитых и объятых пожарами головных вынуждались выпадать из строя, то они, по мере того, как справлялись со своими бедами, примыкали к хвосту 3-го отряда, при чем призрак боевой линии растягивался так, как не мог бы быть растянутым, если б в линии не было четырех кораблей, по несчастью, все более и более оттягивавших от мест падения неприятельских снарядов.

Командовавший 3-м отрядом справедливо говорить в своем английском повествовании:

«I began the battle the ninth from the leading ship and in an hour I was already the fifth». [Я начал бой девятым от головного, а через час я был уже пятым (англ.). Призрак боевой линии будет подробно разобран в следующих частях].

Но, к сожалению, в пространстве между пятым и четвертым кораблями нашей линии, в это время могли маневрировать суда, а японцы, и по истечении часа от начала боя, держались в тесно сомкнутой колонне из двенадцати кораблей и били нещадно нашу голову, состоявшую из четырех кораблей.

Когда, в исходе четвертого часа, японские главные силы потеряли нас в дыму, вследствие того, что между нашими головными броненосцами и их главными силами неосторожно врезались, надвигавшиеся с юга неприятельские крейсера, занятые перестрелкою с нашими, тогда 3-й отряд приблизился к голове нашей боевой линии.

А в шестом часу, когда отряд адмирала Того, много пробежавший на юг, успел возвратившись, вновь насесть на голову нашей эскадры, а отряд адмирала Камимура, еще более заблудившийся, догонял броненосцев, упавших в хвост нашей линии, − тогда, по счастливому стечению обстоятельств, наш 3-й броненосный отряд занимал середину линии.

Причем флагманский броненосец «Император Николай I» был сначала четвертым от головного, потом, когда Того выбил «Александра III», − третьим, и когда перевернулся «Бородино», − вторым, но на весьма приличном расстоянии от «Орла», который, в последние минуты артиллерийского боя 14-го мая, один служил мишенью для отряда под личною командою Того.

Наконец, когда Того, не успев пустить ко дну «Орла», увел перед заходом солнца, всю броненосную эскадру с поля сражения, тогда командующий 3-м отрядом, с флагманским кораблем своим, обошел «Орла», прибавил ход до полного и за ночь ушел от тех, кто не мог за ним поспеть”.

Отнюдь не был облечен властью

“Вопрос С. Почему Вице-Адмирал Рожественский не отправил отряд Контр-Адмирала Небогатова обратно прежде присоединения его к эскадре.

Ответ. На вопрос, почему я не отправил отряд контр-адмирала Небогатова обратно, прежде присоединения его к эскадре, должен сказать, что до прибытия 2-й эскадры к Аннаму, как эта эскадра, так и отряд контр-адмирала Небогатова составляли часть сил, имевших быть под общим начальствованием Командующего флотом в Тихом океане, по избранию которого [известного нам адмирала Скрыдлова!] и был назначен контр-адмирал Небогатов.

Поэтому я мог представлять высшему начальству только соображения о вреде, который наносится делу задержкою эскадры, ради присоединения к ней 3-го отряда, но, отнюдь, не был в то время облечен властью возвратить отряд в Кронштадт.

А, затем, когда наиболее драгоценная часть времени была уже бесплодно потеряна, я, как выше объяснено, не сумел предусмотреть, что присоединением четырех броненосцев 3-го отряда я ослаблю, как это оказалось в бою, ядро эскадры, состоявшее из восьми броненосных судов.

Предусмотреть это было тем труднее, что в числе броненосцев 2-го отряда было три таких, которые, по скорости хода, имели весьма небольшое и, скорее, сомнительное превосходство перед броненосцами присоединявшегося отряда.

В вышеприведенных показаниях нет ответов на вопросы за номерами 36, 37, 41, 42, 43, 47, 50, 51, 52, 53, 54, 58, 59, 61, 62, 63, 65 и 68, потому что таковые мне не предложены и остаются мне неизвестными.

Отставной Вице-Адмирал Зиновий Петрович Рожественский”^[13].

Итак, мы услышали ответы Адмирала на Вопросы Следственной Комиссии, а заодно, по сути, узнали и мнение его об этой Комиссии и ее вопросах. Логично было бы услышать сейчас противоположную сторону. И мы эту сторону обязательно услышим.

Но сейчас нам следует вернуться в сгустившиеся сумерки страшного майского вечера 14/27 мая 1905 года, и пройти с Эскадрой ее крестный путь – до конца.