О новой книге Бориса Бартфельда. Часть 1
Есть ли на страницах романа признаки бунта литературных негров? Есть. Но, раз уж Бартфельд сделал упор на мистику, то и мы напомним читателю о возможности шалостей неких нематериальных существ, падших ангелов, то есть бесов. Вполне возможно, что какой-нибудь бес-искуситель пристроился у Бартфельда за левым плечом и нашептал ему много невероятно умных мыслей, перешедших затем на бумагу. Теперь этот бес-искуситель может радоваться откровенным глупостям, в которые превратились эти умные мысли, и «косякам» Бориса Нухимовича. Эти глупости и «косяки» могут быть плодами бесовских шалостей, а могут быть плодами шалостей литературных негров, а могут быть следствием низкого писательского уровня. Тут уж кто во что верит. Мы же можем только указать на внешние признаки «косяков», в изобилии усеявших страницы романа. А кто явился источником этих «косяков» - литературный негр или бес-искуситель - читатель решит для себя сам.
Можно, конечно, списать «косяки» на крайне низкий писательский уровень Бартфельда. Но, его почитатели с этим никогда не согласятся. Хорошо! Раскроем 124-ю страницу романа! Капитан Каневский отдает Ефиму приказания и, в конце, добавляет: «Да, Ефим, оставь мне свой автомат на всякий случай». «Хоть и не положено передавать своё оружие другому, но сержант снял с плеча автомат, отдал капитану и сбежал по тыльной стороне холма к ручью...» Затем на протяжении целой странице Ефим думает о том, какой он хороший, хозяйственный, лёгкий на ногу, ловкий, выносливый и т.д. Было бы нелепо! Ефим пришел в расположение батареи, получил котелок с кашей, но тут «со стороны сарая послышался грохот». Супермен Ефим, конечно, первым вылетел во двор, заметил проникшего в расположение немецкого парня, зацепил ногу убегающего и «...они кубарем покатились по траве. Ефим оказался сверху, да ещё успел заехать неизвестному ПРИКЛАДОМ по голове». Это произошло на следующей, 125-й странице романа. На предыдущей странице, как мы помним, Ефим отдал свой автомат капитану. Ну и как понять автора романа? Бартфельд забыл, что на предыдущей странице герой его романа отдал свой автомат, и по этой банальной причине никаким прикладом заехать по голове незнакомцу он не мог? Или автор считает, что приклад - это что-то отдельное от автомата? Итак, автор демонстрирует свой низкий писательский уровень. Но, здесь может быть и сознательная пакость литературного негра, чем-нибудь обиженного. А может быть и шалость беса-искусителя. Попутно отметим очередной факт вечного бардака в расположении батареи капитана Каневского. Охранение умудрилось не заметить проникшего в расположение батареи немца. А если бы он был диверсантом!?
Читаем 16-ю главу романа. В этой главе фельдфебель Курт Матцигкайт приготовил для наблюдения «бинокль с хорошей цейсовской оптикой, стереотрубу, да ещё отличную снайперскую винтовку с мощным прицелом. Ведение скрытого наблюдения за передней линией противника было коньком Курта. Для этого он заранее подбирал приборы и приспособления, а снайперская винтовка - «К98» с шестикратным оптическим прицелом, была предметом его особой гордости» (с.252). Можно поразиться эрудированности Бориса Бартфельда: он знает и марки образцов германского стрелкового оружия, и даже про сравнительно редкий шестикратный оптический прицел наслышан! Но, задумаемся: какой толк от шестикратного оптического прицела винтовки для наблюдения за передней линией противника при наличии стереотрубы? Стереотруба «Scherenfernrohr» позволяла вести наблюдение двумя глазами, из укрытия, позволяла определять точное расстояние до предмета наблюдения и имела оптику аж с 10-кратным увеличением. Имея стереотрубу и бинокль с хорошей цейсовской оптикой, тащить на наблюдательный пункт снайперскую винтовку только с целью наблюдения нелепо. Отметим также, что фельдфебель, якобы опытный, просто спровоцировал Петера Бруна применить эту винтовку по её прямому назначению. В широко растиражированной в Вермахте памятке «Десять заповедей снайпера» девятой значится следующая: «Береги свою снайперскую винтовку, НЕ ДАВАЙ ЕЁ НИКОМУ В РУКИ». Фельдфебель Курт Матцигкайт, даже увидев свою снайперскую винтовку в руках Петера, ограничился просьбой больше не брать её, но все возможности нарушить свою просьбу предоставил: ушел отдыхать, бросив винтовку на наблюдательном посту. Странный фельдфебель, не выполняющий служебных инструкций. Просто не немец, а какой-то унтерменш. Кстати, судя по фамилии, он и есть унтерменш - потомок онемеченных пруссов.
Отметим, что «К98» (правильно: Mauser 98k) считалась не винтовкой, а карабином, то есть укороченной модификацией винтовки Mauser 98, принятой на вооружение ещё в 1898 году. Буква «k» в конце названия - сокращение от немецкого слова «Kurz» - «короткий». Mauser 98k - основное и наиболее массовое стрелковое оружие Вермахта. В предвоенные годы снайперов в Вермахте недооценивали. Расчет был на блицкриг, при котором снайперам работы не предполагалось. Специальных снайперских винтовок в германской армии не было вообще. Да, в 1939 году была испытана снайперская версия карабина Mauser 98k. Но это была именно версия, а не специальная снайперская винтовка. Из партии стандартных карабинов отбирались экземпляры, дающие максимальную кучность. На них крепили оптические прицелы. Вот так появилась снайперская версия. Серийное производство этих карабинов снайперской версии началось только после нападения на СССР и перехода войны из маневренной стадии в окопную. Требованиям современного боя они не отвечали. Поэтому не стоит удивляться свидетельствам о том, что каждая захваченная в качестве трофея советская снайперская винтовка сразу же использовалась солдатами вермахта.
После вышесказанного читаем разглагольствования фельдфебеля Курта в адрес Петера Бруна: «Бестолковый ты кадр для военной службы. Это ОДНА ИЗ ЛУЧШИХ СНАЙПЕРСКИХ ВИНТОВОК, ДА ЕЩЁ СПЕЦИАЛЬНО ДОРАБОТАННАЯ. ИЗ НЕЁ КАК-ТО РУССКОГО ОФИЦЕРА ПОД СТАЛИНГРАДОМ ЗА ДВА КИЛОМЕТРА ДОСТАЛИ. ТАК ЧТО ДО ТОГО ДАЛЬНЕГО САРАЯ ДОБЪЁТ». Бестолковым оказывается именно фельдфебель Курт, когда называет снайперскую версию карабина Mauser 98k одной из лучших снайперских винтовок, да ещё специально доработанной. Про два километра он, конечно, загнул. Снайпер вермахта №2 Йозеф Аллербергер, пользовавшийся именно снайперской версией карабина Mauser 98k с 6-х кратным оптическим прицелом, постоянно указывал на тот факт, что в условиях реальных боевых действий Восточного фронта, 90 % попаданий по объектам осуществлялись на средних дистанциях огня снайперской винтовки (150-500 метров). Попадания на дистанциях более 800 метров он называл чудом и случайностьюi. При этом стрельба велась преимущественно по корпусу, а не в голову. В романе же Бартфельда «бестолковый кадр для военной службы», первый раз в жизни стрелявший из снайперской винтовки, с дистанции в два с половиной километра поразил русского повара прямо в горло! Этого не может быть, потому что этого не может быть. Тогда что это? «Косяк» литературного негра-вредителя? Шалость беса-искусителя? Претензии автора на чудо?
Тогда чудом является и «ответка» капитана Каневского, прицелившегося ночью «вслепую» и попавшего из противотанковой пушки в колокольню, с которой выстрелил из карабина Петер Брун. Поставляемые в противотанковую артиллерию 76-мм пушки ЗИС-3 комплектовались прицелами прямой наводки ПП1-2 или ОП2-1. Прицел ПП1-2 изначально был вообще пулеметным. Попасть ночью «вслепую» с использованием таких прицелов в удаленную на два с половиной километра цель не представляется возможным. Никакая тригонометрия не поможет. Фугасных же снарядов, названных в романе Бартфельда, у ЗИС-3 не было вообще (очередной «косяк»). Были осколочно-фугасные ОФ-350. Но, это уже так, мелочи.
Следующий «косяк». Петер Брун застрелил русского повара из карабина Mauser 98k с 6-х кратным оптическим прицелом фельдфебеля Курта, оставленного тем по присущему унтерменшам разгильдяйству на колокольне. Где был в это время сам Курт? Сидел в доме, «заполнял журнал наблюдений, ЧИСТИЛ СВОЙ КАРАБИН» (с.275). То есть, карабин фельдфебеля мистическим образом раздвоился. Одновременно из него стрелял Петер с колокольни, и его же чистил Курт в доме. Шалости бесов-искусителей? Проделки литературных негров? Низкий уровень «писательства» у автора или его литературных негров? Мистика?
Выше уже говорилось про раздвоение оружия у Ефима. Его автомат остался у капитана Каневского, но Ефим прикладом этого оставленного автомата ударил немецкого парня. Какие-то странные мистические явления происходят на страницах этого романа. Мы читаем на 253-й странице о том, что весной 1944 года Курта Матцигкайта разжаловали из лейтенантов в фельдфебели. Из-за чего разжаловали? «Врезал в челюсть капитану, который о своей заднице беспокоился больше, чем о роте, и угробил полсотни своих солдат, по нерадивости заведя их на русские пулеметы». На 268-й странице последовательность событий описывается прямо противоположно: сначала Курта разжаловали из лейтенантов, затем капитан начал срывать с него погоны, и только тогда Курт «саданул капитану в ухо». Как понять это разночтение? Автор забыл, о чем писал пятнадцатью страницами раньше? Литературные негры не договорились между собою? Низкий уровень «писательства»? Шалости бесов-искусителей?
При чтении разных глав романа обнаруживаются нестыковки во времени. Дата смерти повара Ивана Жукова от невероятно точного выстрела Петера Бруна чётко прописана на надгробном кресте: 30.12.1944 (с.281). Она подтверждается на других страницах романа, например, на 277-й странице. Из текста на страницах 265-267 (17-я глава) мы узнаём, что батарея переместилась на новое место накануне дня смерти повара, то есть 29 декабря. Приказ о немедленной передислокации требовал, чтобы «к трем часам пополудни орудия уже должны стать на новые позиции» (с.265). Это было 29 декабря. Время уже послеобеденное. «Следующий день Марк потратил на обследование местности» (с.267). После обследования местности он просматривал карточки для стрельбы. Батарейцы потянулись к кухне на раздачу обеда. Во время раздачи обеда Брун и застрелил повара. Это всё описано в 17-й главе романа.
Откроем предыдущую, 16-ю главу. Фельдфебель Курт Матцигкайт со своими бойцами пришёл на наблюдательный пункт ночью. Он разместился в чудом уцелевшем домике, который «прилепился к кирхе с восточной стороны и был полностью скрыт её руинами» (с.251). Рассуждаем: если домик был с восточной стороны, значит он был с той стороны, где находились позиции Красной армии. Поэтому, он НЕ БЫЛ СКРЫТ от красноармейцев. Очередной «косяк». Немцы уснули, не выставив часового. Утром Курт оборудовал наблюдательный пункт на колокольне кирхи. Весь первый день он сам провел на колокольне до глубокой ночи, наблюдая за русской воинской частью в соседнем посёлке (с.253). На следующее утро русская часть свернулась, погрузилась и уехала из посёлка (с.253). Через несколько часов в посёлок прибыла артиллерийская батарея капитана Каневского (с.253-254). При сравнении с текстом 17-й главы элементарно вычисляется, что фельдфебель Курт со своими подчиненными прибыл на свой пункт наблюдения в ночь с 27 на 28 декабря. 28 декабря Курт оборудовал свой наблюдательный пункт и пролежал весь день на колокольне. 29 декабря в поселок перед ним прибыла батарея Каневского. И, как сказано в 17-й главе, в обеденное время 30 декабря Петер застрелил повара. От приезда батареи на новую позицию до смерти повара фактически прошло менее суток.
Однако в 16-й главе появляются странности. «Через день они уже собрали кое-какие данные по русской батарее. Сколько солдат и офицеров разместилось в поселке, где и какие стоят пушки, распорядок дня. Наблюдатели попривыкли к своим подопечным и даже завидовали им. Особенно когда три раза за день точно, как по часам, русским подавалась горячая пища...» (с.258). «Как-то в обеденное время Курт поднялся на башню» (с.258). Как раз Петер разглядывал русских в оптический прицел. «Те выкатили из-за угла дома передвижную кухню, и пожилой русский повар приступил к раздаче еды... Курт... велел следить внимательнее за русскими и полез вниз - отдыхать» (с.259). Эти строки 16-й главы подразумевают, что немцы следили за батареей как минимум несколько суток. Они явно противоречат информации на страницах 267-268 17-й главы. Очередная бесовская шалость? Непрофессионализм?
Но в романе есть ещё и 18-я глава. Её содержание совсем плохо стыкуется с содержанием 17-й главы. В ней описано, как Курт (ещё до убийства русского повара) бросил наблюдательный пункт (и снайперскую винтовку) на своих нерадивых подчиненных и отправился в Гумбиннен за едой. Оказывается, этот супермен не позаботился захватить с собой достаточного количества продуктов, и на наблюдательном пункте наступил голод. Выше мы уже определили, что немцы явились на свой наблюдательный пункт в ночь с 27 на 28 декабря. Из текста 18-й главы (274-275 страницы) следует, что повар был застрелен на следующий день после вояжа Курта в Гумбиннен. Значит, по смыслу текста 17-й главы этот вояж был 29 декабря. Выявляется целый клубок временных противоречий. Фактически за один день 28 декабря немцы съели все принесенные с собою продукты!? Проглоты, однако. Днем 29 декабря Курт раздвоился: одновременно он и наблюдал приезд батареи в поселок, и тащил в Гумбиннен тюки Франциски. Выводы из целого клубка неразрешимых противоречий можно сделать разные. Бесовские шалости? Несогласованность автора и литературных негров, писавших различные фрагменты романа? Банальный непрофессионализм писателя, запутавшегося с сюжетом и с установленными им же самим временными рамками?
Добавим несколько «косяков» к названным выше. Вот, вечный капитан Орловцев вспоминает, «как в самом начале августа 1914 года его отправили от штаба 3-го корпуса в летный отряд для согласования плана разведывательных полетов и последующей передаче данных. По мобилизации 1-й армейский авиационный отряд Русского Императорского военно-воздушного флота бы передан в состав Неманской армии Ренненкампфа. Это был один из лучших авиационных отрядов в России, которая имела тогда самый большой в мире воздушный флот. Летали в основном на «Ньюпорах», из вооружения - только «маузер» у летчика. Аэропланы больше походили на деревянные этажерки, чем на летательные аппараты» (с.95). Так - на страницах романа Бартфельда. А как в действительности?
В действительности армейских авиационных отрядов в начале августа 1914 года не существовало в природе. Россия имела к началу Первой мировой войны аж 39 авиационных отрядов, но крепостных и корпусных. Армейских не было ни одного. Только в последний день кампании 1914 года Военный совет при Военном министре одобрил представление Главного Управления Генерального Штаба о формировании 8 армейских авиаотрядов. Только в начале 1915 года было завершено формирование 1-го, 3-го, 4-го и 7-го армейских авиационных отрядов, способных «...вести дальнюю разведку в интересах армейского командования».
Были ли авиаотряды в армии Ренненкампфа? Да, были. На 27 июля (9 августа) в состав 1 армии были включены аж 4 авиационных отряда, которые распределялись так: корпусные отряды №3 и 4 входили в состав соответствующих корпусов, отряд №10 - в качестве полевого отряда, и отряд №16 - «особого назначения». Таким образом, 3-й корпус имел свой собственный авиаотряд №3, напрямую подчиненный командиру и штабу этого корпуса. Поэтому совершенно не нужно было кого-то посылать СОГЛАСОВЫВАТЬ план. Можно было просто ОТДАВАТЬ ПРИКАЗАНИЯ.
Авиаотряд №1 в начале августа 1914 года, конечно, существовал, но был он, естественно, корпусным. И, как можно догадаться, придан он был 1-му армейскому корпусу, который входил в состав Наревской армии Самсонова. На вооружении он имел отнюдь не «Ньюпоры», а самолеты «Фарман-XXII». При некотором везении можно даже найти статью Виктора Кулакова «Первый корпусной в боях за Родину»ii. Может быть, этот авиаотряд и был одним из лучших в России, но штабс-капитана Орловцева никак не могли отправить в него от штаба 3-го армейского корпуса. Далековато ехать до армии Самсонова через всю Восточную Пруссию и вражеские боевые порядки. Да и зачем? В 3-м корпусе был свой 3-й авиаотряд. А первого армейского авиаотряда, повторяю, до начала 1915 года в природе не существовало. Кто допустил «косяк»? Бесы-искусители? Литературные негры-вредители? Банальная некомпетентность автора?
Видимо, надо вплотную заняться Орловцевым. Во второй главе приведена краткая биография этого штабного супермена. «Первый раз он побывал в Кенигсберге пятнадцатилетним юношей в 1904 году...» (с.28). «Через год после поездки в Кенигсберг Ник, выйдя из гимназии, поступил в Московское Алексеевское военное училище» (с.31). Получается, что в военное училище он поступил в 1905 году в возрасте 16 лет? «Косяк»! Моложе 17 лет в Московское военное училище не принимали. А Алексеевским это училище стало только после назначения в 1906 году шефом училища цесаревича Алексея Николаевича, поэтому в 1905 году в Алексеевское училище поступить было ещё нельзя. Не было ещё такого училища. Неувязки, однако...
В военном училище учились два года. Получается, что в 1907 году, в возрасте 18 лет, Орловцев «...получил чин подпоручика и отправился по выбору служить в Виленский округ, в ГВАРДЕЙСКИЙ Троицкий полк, квартировавший в Вильнюсе» (с.31). Разумеется, 107-й пехотный Троицкий полк 27-й пехотной дивизии никогда не был ГВАРДЕЙСКИМ. Вильнюса тогда тоже ещё не было. Был город Вильна. Белорусы называли этот город Вильня, поляки - Вильно, русские официальные власти - Вильна. Поэтому и военный округ именовался Виленским, а не Вильнюсским. С 1795 по 1918 гг. город входил в состав России и имел официальное название Вильна. С 1922 по 1939 гг. входил в состав Польше под названием Вильно. После 17 сентября 1939 года Сталин подарил этот город Литве. Только с 3 августа 1940 года, когда Литва официально вошла в состав СССР, Вильно стал официально по-русски называется Вильнюс. Если взялся писать исторический роман, надо быть внимательным к правильному употреблению топонимов. А то недалеко будет и до фразы: «Первый раз он побывал в Калининграде пятнадцатилетним юношей в 1904 году...» Впрочем, чтение романа Бартфельда убеждает в том, что он «ошибается» всегда не в пользу России.
«Служил он успешно и на третий год поступил в Императорскую Николаевскую военную академию» (с.31). Видимо, это произошло в 1910 году. Для того, чтобы попасть в академию, в начале ХХ века офицеру необходимо было прослужить в строю не менее трех лет и принять участие, как минимум, в двух лагерных сборах. «Академию и дополнительный курс Орловцев закончил с отличием. В 1913 году он был выпущен штабс-капитаном на службу в Генеральный штаб. Николай уже имел опыт службы в линейных боевых частях, теперь же ему предстояло получить опыт штабной работы высшего уровня... Ник дневал и ночевал в оперативном отделе Генерального штаба» (с.31). Явный «косяк»! Оперативного отдела Генерального штаба в 1913 году не существовало! Накануне Первой мировой войны Генеральный штаб состоял из 5 отделов (генерал-квартирмейстера, по устройству и службе войск, мобилизационного, военных сообщений, военно-топографического) и 2 комиссий (крепостной и комитета Генерального штаба). Так что дневать и ночевать Орловцеву было... негде. Впрочем, и попасть на службу в Генеральный штаб сразу после выпуска из академии он также никак не мог. Офицеры Генерального штаба в начале XX века - это офицеры, окончившие полный курс Императорской Николаевской военной академии и ПРИЧИСЛЕННЫЕ к Генеральному штабу (то есть ИМЕВШИЕ ПРАВО СО ВРЕМЕНЕМ получить должность по Генеральному штабу). Однако это вовсе не означало, что они числились в кадрах Генерального штаба - службу они проходили непосредственно в тех формированиях, куда были откомандированы после окончания Академии, в основном в штабах частей и соединений.
Выпускники Академии распределялись по военным округам для прохождения штабного ценза. Да, первые десять офицеров в выпуске имели право назначения на вакансии в Петербургском военном округе, но не в Генеральный штаб, а в штабы частей и соединений округа. За каждый год обучения (два года плюс девять месяцев дополнительного курса) выпускники должны были прослужить полтора года в военном ведомстве.
Итак, определенное количество окончивших академию по первому разряду причислялось к Генеральному штабу при выпуске, а ПОЗДНЕЕ (после ИСПЫТАНИЙ в штабах военных округов, а также ЦЕНЗОВОГО КОМАНДОВАНИЯ ротой, эскадроном или сотней) ПО МЕРЕ ОТКРЫТИЯ ВАКАНСИЙ переводилось в него. Слышал ли Бартфельд про ЦЕНЗОВОЕ КОМАНДОВАНИЕ, то есть требование состояния на военной службе в определенных должностях определенное число лет для занятия высшей должности? В Русской Императорской армии для получения должности в Генеральном штабе кандидатам в генштабисты по окончании Академии Генерального штаба нужно было откомандовать ротой один год. То есть надо было не только проявить себя в штабе какой-либо части или соединения Виленского округа, но ещё и целый год командовать какой-нибудь ротой. Таким образом, романная карьера «генштабиста» Орловцева в реальной жизни была невозможна. Бартфельд же и вовсе умудрился сделать своему герою антикарьеру, но сам этого не заметил. «Весной 1914 года Орловцева отправили от Генерального штаба в Виленский военный округ на высокую для молодого офицера должность младшего адъютанта округа» (с.31). В реальной жизни движение по служебной лестнице было прямо противоположным: прослужил какое-то время в штабе соединения (округа), зарекомендовал себя и пошёл на повышение в Генеральный штаб. Происшедшее с Орловцевым в романе могло произойти только при выявлении его полной некомпетентности как генштабиста, выявления его неспособности выполнять обязанности в Генштабе. Кстати, внимательный читатель может убедиться в полнейшей бестолковости Орловцева при службе в 1-й армии Ренненкампфа. Его постоянно используют не как офицера Генерального штаба, а как заурядного рассыльного: езжай туда-то, отвези тому-то такой-то пакет. А он умудряется ещё и погулять по городу, и даже любовью заняться.
С объявлением в России всеобщей мобилизации романный Орловцев стал младшим адъютантом штаба 1-й армии. «Волею случая в этой же армии чуть позже оказался и брат Юрий, добровольно пошедший в армию вместе с несколькими студентами университета. После короткой подготовки их определили прапорщиками в пехотные дивизии» (с.31-32). И ЭТОМУ мы должны верить?
Первым офицерским званием в начале XX века был «подпоручик». Его, например, получил Орловцев после окончания военного училища. Чин прапорщика в армии был оставлен только для военного времени. Ещё он существовал для младших офицеров запаса. К 1 июля 1914 года в запасе Русской императорской армии числилось 20 627 прапорщиков. Теоретически этого должно было хватить, чтобы покрыть открывшиеся с массовой мобилизацией вакансии командиров рот. Однако потери младших офицеров в первые же месяцы боевых действий оказались слишком велики. Как их можно было компенсировать? Ещё в 1912 году императором Николаем II было утверждено положение, которое позволяло присвоение звания прапорщика курсантам военных и специальных училищ в случае их ускоренного выпуска (через 8 месяцев обучения) в связи с мобилизацией в армию. Но Юрий Орловцев в военном училище не учился, а изучал в университете философию и увлекался поэзией. Военной подготовки у него не было абсолютно никакой. Как же он мог стать прапорщиком? В принципе, мог. Разрабатывая планы будущих боевых действий, русский Генштаб в марте того же 1912 года предложил для ускоренной подготовки офицеров во время войны в дополнение с существующим военным училищам создавать специальные школы прапорщиков. И уже 18 сентября 1914 года (запоминаем дату!) было принято решение о создании первых шести таких школ - четыре были открыты при запасных пехотных бригадах, располагавшихся на окраине Петрограда в Ораниенбауме, и по одной школе - в Москве и Киеве. Прием в эти школы начался 1 октября 1914 года (запоминаем дату!), и первоначально они рассматривались как временная мера, рассчитанная всего на один выпуск офицеров-прапорщиков. Первоначально срок обучения был определен в полгода, но впоследствии сокращен до 3-4 месяцев и даже короче. Звание прапорщик получали только окончившие эту школу по 1-му разряду. Выпускники 2-го разряда направлялись в действующую армию в званиях, которые соответствуют нынешним сержантским, и чин прапорщика они получали уже на фронте после 3-4 месяцев успешной службы. Первый выпуск офицеров военного времени из школ прапорщиков (запоминаем дату) состоялся 1 декабря 1914 года. Таким образом, Юрий Орловцев мог «после короткой подготовки» стать прапорщиком только после 1 декабря 1914 года. В романе же Бартфельда он был убит уже 12 сентября 1914 года, а рядах 1-й армии в погонах прапорщика оказался сразу после Гумбинен-Гольдапского сражения 20 августа 1914 года (с.167). Ещё приём в школы прапорщиков не был начат (1 октября), ещё даже решение о создании школ прапорщиков «для короткой подготовки» не было принято (18 сентября), а он уже стал прапорщиком «после короткой подготовки» и погиб (12 сентября). Шалости бесов-искусителей? Шалости литературных негров? Полнейшая некомпетентность в вопросах военной истории при непомерных амбициях?
Подобными «косяками» роман «Возвращение на Голгофу» переполнен. Они касаются и событий Первой мировой войны, и событий Великой Отечественной войны. Распределены «косяки» по страницам романа неравномерно, что может служить косвенным подтверждением версии о нескольких литературных неграх. На некоторых страницах по несколько «косяков». Но встречаются отрывки романа в несколько страниц, на которых «косяков» вроде бы и вовсе нет.
ИСПОЛЬЗОВАНИЕ РАСКРУЧЕННЫХ «БРЕНДОВ»
Термин «бренд» можно понимать двояко. С правовой точки зрения под брендом понимается только торговый знак, обозначающий производителя товара и подлежащий правовой защите. Но существует и психологический подход к пониманию бренда. С точки зрения потребительской психологии бренд - это информация, сохранённая в памяти потребителей. В применении к произведениям литературы можно вести речь об использовании во вновь создаваемых произведениях брендов, созданных некогда талантливыми писателями, и сохраненными в памяти читателей иногда даже на уровне подсознания. При чтении произведения, в которое включается бренд от известного писателя или поэта, читатель, даже не замечая того, обычно даёт ему завышенную оценку.
В роман «Возвращение на Голгофу» вкраплено довольно много брендов от известных писателей и кинорежиссеров. Выше уже говорилось о заимствовании образов из романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Булгаков, кстати, имя Мастера в своем романе так и не назвал. Мог бы быть и Марком. «Марк и Маргарита»! Маргарита же в массовом сознании навсегда стала поэтическим образом женщины, которая любит.
Много ли надо, чтобы сердце читателя, как говорится, поплыло? В стихотворении достаточно бывает одной строчки. Например, в своем стихотворении «Предчувствие» Бартфельд написал в первой строке: «И ты умрешь в январские морозы...» Всё, на душу читателя уже воздействует бренд от Рубцова: «Я умру в крещенские морозы».
На 316-й странице в воспоминании Риты появляется танец под песню «Рио-Рита», который она с Марком якобы танцевала в Вильнюсе. Многие смотрели фильм Петра Тодоровского «Военно-полевой роман», в котором комбат майор Миронов живет на фронте с санитаркой Любой. Молодой солдат Саша Нетужилин наблюдает за ними со стороны и без памяти влюбляется в Любу. Комбат погибает, а Люба после войны оказывается в Москве с дочерью от погибшего майора. В фильме комбат с Любой танцевали как раз под «Рио-Риту». У видевших когда-то «Военно-полевой роман» и помнивших о любви Любы и комбата, при чтении «Возвращения на Голгофу» сердце плывёт от строчек про любовь Риты и комбата, про танец под «Рио-Риту» и прочие повторившиеся у Бартфельда творческие идеи и образы, найденные Тодоровским. Бренд, созданный Тодоровским, включен, таким образом, в «Возвращение на Голгофу». Тодоровский, кстати, в отличие от Бартфельда, сам принял участие в Великой Отечественной войне, был ранен, контужен, закончил войну лейтенантом. Поэтому он мог снимать фильмы про то, что сам пережил, и про то, чему был свидетелем.
Кстати, в 2008 году Тодоровский снял художественный фильм-драму про войну под названием «Риорита». Впрочем, война в этом фильме скорее служит фоном сложнейших отношений между людьми. Но фон этот - и взятые германские города, и насилие над немкой... То есть то, что теперь появилось на страницах «Возвращения на Голгофу». Видимо, стоит поднять вопрос о вторичности идей, образов и сюжетных линий романа Бартфельда.
ВТОРИЧНОСТЬ ИДЕЙ, ОБРАЗОВ
Вторичность идей и образов, подражательность стала заметна у калининградских писателей в перестроечные времена, когда в литературу устремились все желающие. Я как-то написал статью про произведения Юрия Буйды, написанные в стиле римейк-стебiii. Советский журналист, закончивший некогда Калининградский университет, бывший кандидат в члены бюро обкома КПСС, Юрий Буйда «отметился» несколькими рассказами-«переделками» произведений других авторов. Буйда брал источники и наполнял их своим содержанием, населял своими уродливыми персонажами, и доводил сюжет до фантастического абсурда. Пипл хавал и восхищался.
Борис Бартфельд в Великой Отечественной войне не участвовал, батареей не командовал, личного опыта фронтовой жизни не имеет. Гипотетические литературные негры также не могли участвовать в Великой Отечественной войне. Возраст не тот. Однако в послевоенной русской литературе существует целый пласт произведений, созданных русскими писателями советского периода, лично прошедшими Великую Отечественную войну в звании младших офицеров. Для описания ряда этих произведений даже придуман термин «лейтенантская проза».iv «Лейтенантская проза» характерна обращением авторов к собственному фронтовому опыту, интересом к личности, попавшей на войну, к личностным конфликтам, предельная правдивость, специфическая форма автобиографизма. Главными героями «лейтенантской прозы» обычно становились те же младшие офицеры. Наиболее видным представителем «лейтенантской прозы» лично я считаю Юрия Бондарева («Батальоны просят огня», «Последние залпы», «Горячий снег», «Берег», «Выбор»). Так вот, в романе «Возвращение на Голгофу» просматривается заимствование идей, образов и сюжетных линий из произведений Юрия Бондарева, особенно из романа «Берег», изданного в 1975 году.
В романе «Берег» артиллерийская батарея в течение нескольких майских дней 1945 года отдыхает после боёв за Берлин. Отдых заканчивается с получением приказа наступать на Прагу. Автор (литературный негр?) романа «Возвращение на Голгофу» также описывает жизнь артиллерийской батареи во время перерыва между боями (между 23 октября 1944 года и началом Восточно-Прусской операции 13 января 1945 года). По времени этот период отдыха гораздо больше, но сама идея описать жизнь батареи не во время напряженных боевых действий, а в перерыве между боями явно взята из «Берега» Юрия Бондарева.
Можно выделить основные параллели. Главным героем романа Бондарева является лейтенант Никитин, командир артиллерийского взвода. Героями романа являются артиллеристы батареи старшего лейтенанта Гранатурова. И в романе Бартфельда героями являются артиллеристы батареи капитана Каневского. Вопрос насилия над немками, мародерства в захваченных немецких городах Бондарев поднял в своем романе «Берег» ещё сорок с лишним лет назад. В романе Бартфельда эти вопросы также затронуты.
Образ наводчика Романенко в романе «Возвращение на Голгофу» явно списан с командира орудия сержанта Маженина из бондаревского «Берега». Отдельные штрихи военной биографии Романенко, заимствованные у Маженина, также узнаваемы. Склонность к насилию и мародерству Маженин проявил. Пытался изнасиловать немецкую девушку, пробравшуюся в свой дом, занятый артиллеристами. Когда это не удалось, пытался обвинить её в попытке воровства планшетки с картой у лейтенанта Никитина. Романенко также обвинил изнасилованную им немку в попытке кражи секретных документов из расположения батареи. Маженин в освобожденном Житомире блудил с двумя какими-то женщинами и даже отказался выполнить приказ командира вернуться в расположение части. Романенко «отметился» в Белоруссии насилием над бабами, угнанными со Смоленщины. Однако лейтенант Никитин в «Береге» оказался духовно крепче бартфельдовского капитана Каневского. Каневский отказывается от каких-либо действий в отношение Романенко: «Как с ним потом в бой идти? Всё время думать, что он исподтишка тебе в спину пальнет?» Конфликт Никитина с Мажениным завершился в очень острой форме вплоть до стрельбы из пистолета.
Брат и сестра, Курт и Эмма, пытаются в романе Бондарева проникнуть в свой дом, занятый русскими артиллеристами, чтобы взять свои вещи. В романе Бартфельда немецкая семья также попыталась проникнуть в свой дом, занятый артиллеристами, чтобы взять вещи и продукты. В романе Бондарева часовой ловит щуплого Курта, парня в очках лет шестнадцати. Потом его допрашивают и оставляют на свободе. В романе Бартфельда Ефим ловит Христиана. Потом его допрашивают и оставляют на свободе.
В романе Бондарева расчет лейтенанта Никитина катит орудие по лесному проселку, чтобы расстрелять здание лесничества с засевшими там немцами. И в романе Бартфельда капитан Каневский начинает катать орудие для ночных стрельб. В романе Бондарева погибает лейтенант Княжко, в которого влюблена старший лейтенант медицинской службы Галя Аксенова. В романе Бартфельда погибает капитан Каневский, у которого любовница лейтенант медицинской службы Рита.
Таким образом, заимствование идей, образов, сюжета - налицо. Хотя, конечно, есть и различия. Так, лейтенант Княжко в романе Бондарева не отвечает взаимностью на любовь Гали. Он пишет ей, что между ними не может быть ничего, так как это война, а на войне нельзя строить воздушные замки. А вот капитан Каневский и Рита построили свой воздушный замок.
В романе Бондарева герои различные. Лейтенант Княжко олицетворяет положительных и справедливых людей, героических мальчиков-рыцарей. Лейтенант Никитин олицетворяет поиск истины и самоанализ. У Маженина, сержанта, вроде бы незаменимого на батарее, налицо моральное падение души. Немка Эмма олицетворяет беззащитность женщины на войне, для которой офицер, защитивший её от насильника, стал героем. И отблагодарить его было нечем, кроме любви. Но герои Бондарева едины в том, что они живые люди, со своими добродетелями и греховными страстями, хорошие и плохие. Герои Бондарева конфликтуют, спорят, любят, дружат. У каждого - своя правда, за которую они готовы постоять.
У Бартфельда герои романа тоже вроде бы разные. Но они все какие-то рафинированные. Их душевные устремления, страсти, конфликты с собой и окружающим миром практически не раскрыты. Отсутствует стремление постоять за истину до смерти. В тех случаях, когда герои Бондарева Никитин и Княжко рвут из кобуры пистолет, «так, что сыпется золото с кружев, с розоватых брабантских манжет», герой Бартфельда Марк Каневский говорит мертвящим голосом: «Ну, что я могу сделать?»
Юрий Бондарев дал своему роману совершенно нерелигиозное название «Берег», и дал расшифровку этого названия в последних его строках. Никитин умирает. «И уже без боли, прощаясь с самим собой, он медленно плыл на пропитанном запахом сена пароме в теплой полуденной воде, плыл, приближался и никак не мог приблизиться к тому берегу, зеленому, обетованному, солнечному, который обещал ему всю жизнь впереди». В атеистическом 1975 году по-другому опубликовать бы и не получилось. Это сегодня в церковных заупокойных молитвах каждый может услышать пожелание умершему христианину «места светла, места злачна, места покойна» (фактически - берега солнечного, зеленого, обетованного), то есть вечной жизни в раю. Религиозно нейтральное название «Берег» для Бондарева - это сокровенное имя рая, вожделенной цели временной земной жизни христианина. А что скрывается за претенциозно-религиозным названием романа Бартфельда «Возвращение на Голгофу»?
АНТИХРИСТИАНСТВО
Можно, конечно, сказать, что все литературные произведения в той или иной степени основаны на ранее созданных. Бартфельд назвал свой роман «Возвращение на Голгофу». Это название сразу отсылает нас к Библии. Бартфельд не смущается использовать специфические библейские образы и названия. Из Библии мы знаем, что на горе Голгофа Спаситель принес себя в жертву ради спасения рода человеческого. Жертва эта была бы абсолютно безумной и бессмысленной, если бы Христос не был Богочеловеком, а был бы просто человеком. Распятие простого человека на кресте означало позорную и мучительную смерть. Оно ничего не давало и не могло дать человечеству.
В романе Бартфельда Орловцев рассуждает: «Тридцать лет назад мы отсюда, из Кальварии, тронулись в поход, который оказался долгим и тяжким восхождением на Голгофу. Мы взошли на эту Лобную гору. Каждый из нас, как Симон Кириенянин, нёс свой крест. И все мы, как и он, рассеялись затем по полям и временам, а Воскрешения так и не случилось. Не случилось среди нас Иисуса Назаретянина. Поэтому и родина наша рухнула в бездну. А теперь, через треть века, судьба снова привела нас сюда, на Голгофу, и наш долг на этот раз спасти, воскресить страну. А для этого надо выиграть войну, добить зверя, и тогда воскреснет Россия» (с.100).
Странные глаголы... Согласно им, Россия перед Первой мировой была мертва? Первая мировая должна была её воскресить, но только не нашлось среди них Иисуса Назаретянина? И поэтому мертвая Россия ещё и рухнула в бездну? А теперь, надо понимать, Иисус Назаретянин нашелся? Ну и кто же он? Роман Бартфельда даёт подсказку в отношении Предтечи. Отсеченная голова на серебряном блюде принадлежала при жизни Марку Каневскому. Если Марк изображает из себя Предтечу Назаретянина, то умерший вслед за ним и есть тот самый Иисус Назаретянин, про которого говорил Орловцев. Голова Марка была отсечена в день Рождества Христова. Смерть противопоставляется рождению. Всё наоборот, как у сатанистов! Так кто же в романе умер после усекновения главы Марка Каневского? Сам Орловцев и умер! Оказывается, ему ещё в 1914 году было проречено Божией Матерью в церкви пограничной станции Кибарты: «Через тридцать лет ты вернешься в эти края, на свою Голгофу, а в самый канун Нового года снова придёшь сюда ко Мне...» (с.325-326). Орловцев пришёл через тридцать лет и вспомнил дополнительно, что в 1914 году Дева сказала ему, что взойдёт он на свою Голгофу ровно через половину лунного месяца после возвращения к ней в этом храме (с.326). В шесть утра 13-го января 1945 года он умер во сне в своем рабочем кабинете (с.328). Это исполнение пророчества и есть, по логике повествования, «восхождение на Голгофу».
Вот, оказывается, кто является новым Иисусом Назаретянином, благодаря которому воскресла Россия! А мы то думали!.. Ну, теперь роман Бартфельда «Возвращение на Голгофу» откроет читателям глаза! Благодарные же читатели могут учредить культ почитания Орловцева, как НОВОГО ИИСУСА НАЗАРЕТЯНИНА, ВОСКРЕСИТЕЛЯ РОССИИ. В мире довольно много сект возникло путём приписывания человеку некоторых свойств Бога. Будет ещё одна.
Но, если серьёзно, в такой постановке Бартфельдом вопроса видится кощунство, то есть принижение, умаление значимости и ценности сокровенных, священных понятий и дел. Бесконечно умаляется голгофская жертва Иисуса Христа. Бесконечно умаляется Сам Иисус Христос, умаляется до уровня вечного капитана Орловцева. Орловцев, в свою очередь, возвышается до уровня Христа. В романе Бартфельда сказано: «Не случилось среди нас Иисуса Назаретянина». А через тридцать лет он случился в лице Орловцева. Бартфельд может, конечно, утверждать, что он не собирался кощунствовать, что оно так само собою получилось в ходе «писательства». Может быть, может быть... Но, давайте тогда вспомним, что Библия кое-что запрещает людям, не способным самостоятельно управлять своим языком. Что она запрещает? Третья заповедь: «Не поминай имени Господа Бога твоего всуе!» Роман Бартфельда нарушает эту третью заповедь даже в своем названии.
Антихристианство широко распространено в калининградской культуре. В посты в домах культуры традиционно устраивают различные праздники. Новогодние праздники в Рождественский пост длятся более двух недель и отвлекают большинство жителей области от достойной подготовки к Рождеству Христову. В страстную пятницу, когда христиане переживают Смерть Христа, культработники вполне могут устроить в домах культуры всей области танцевальный марафон в честь Всемирного дня танца. В этом году на Преображение Господне 19 августа (Успенский пост) министерство культуры Правительства Калининградской области организовало под городом Гусевым массовое зрелище - фестиваль-реконструкцию наступления Керенского в 1917 году. Проявления антихристианства в Калининградской культуре настолько разнообразны, что требуют отдельного исследования.
В романе Бартфельда антихристианские, антиправославные идеи обильно рассыпаны на страницах. Вот солдат Абрамов рассказывает, как украинские полицаи сожгли живьём жителей его белорусской деревни. Колька Чивиков от этого рассказа перекрестился: «Да как же это можно, живых людей жечь. Православные православных, грех смертный это, его же не отмолить» (с.263). Гришка Абрамов подробно объясняет ему, как православные могут жечь православных... С тем, что православные жгли православных, никто из героев романа и спорить не стал. Читателя вынуждают с этим согласиться. А на самом деле, православные ли они были, эти полицаи, или всё же просто украинские националисты? Сегодня на Украине очень четко расставлены приоритеты. Обычное на Западной Руси приветствие «Слава Христу!» заменено националистами на «Слава Украине!» То же было и в Великую Отечественную войну. То есть вера у тех, кто сжигал заживо людей, была оттеснена на второй-третий-четвертый план национализмом и просто бандитскими наклонностями. И этих полицаев-бандитов не следует называть православными.
Странной выглядит идея Бартфельда приурочить усекновение главы Марка ко дню Рождества Христова. Мог же выбрать другой день? Блуд Орловцева с Верой также совершается не в какой-либо день, а в великий двунадесятый праздник Успения Пресвятой Богородицы. Специально ли он подбирал дни этих событий по церковному календарю, чтобы церковные праздники осквернить, или бесы-искусители подсказали? Дикая последовательность событий совершается на страницах романа. Орловцев блудит с сестрой милосердия, да ещё на праздник Успения Богородицы. Для Бартфельда и его группы поддержки это, конечно, называется, любовью, но об этом ниже. Я уж буду использовать христианскую терминологию. Блуд он и есть блуд. А через две недели Божия Матерь пророчествует Орловцеву в храме местечка Кибарты о его великом предназначении. И за что это? Никаких особых христианских добродетелей он не проявил. За блуд в праздник Успения Божией Матери он избран в Иисуса Назаретянина, что ли? Явное кощунство!
Можно ли приравнять смерть Орловцева к Голгофской жертве Христа? Представить современному человеку настоящую библейскую Голгофу немного помогает фильм Мэла Гибсона «Страсти Христовы». Что-нибудь подобное было в смерти Орловцева? Нет! Работал в теплом кабинете за удобным письменным столом, заснул и умер спокойно во сне. Да и до этого жизнь Орловцева нисколько не походила на жизнь Христа. «Из армии ушел в июле семнадцатого года. Служил по разным конторам шесть лет, потом по протекции устроился в кавалерийскую школу к Брусилову. А дальше всё по штабам. Так потихоньку и прослужил до войны» (с.99). «Из-за дворянства своего вперед не лез, старался остаться в тени...» (с.26-27). Мы видим, что Орловцев во время революционной смуты бросил армейскую службу и ушёл в тень. Гражданская война прошла мимо Орловцева. Он не участвовал в Белом движении, а до 1923 года прослужил в каких-то непонятных конторах. В последующие годы его не репрессировали как дворянина и бывшего офицера даже во время массовых репрессий в РККА (1937-1938 гг.). Этого травоядного приспособленца репрессировать было совершенно не за что. Понятно, что библейский термин «Голгофа» в отношении жизни и смерти Орловцева неприменим. Поэтому применение этого термина в романе Бартфельда является кощунством.
ПСИХОЛОГИЯ
Давайте задумаемся о возможных и невозможных поступках русских людей образца 1914 года: офицера Русской императорской армии и выпускницы Смольного института благородных девиц. Женитьба офицера была довольно сложной процедурой. Существовал Закон об офицерских браках, согласно которому запрещалось жениться до 23 лет. Разрешение на брак испрашивалось рапортом на имя полкового командира. Прилагались письменные согласия родителей и офицера, и невесты. До принятия командиром части окончательного решения офицерское собрание полка обсуждало вопрос пристойности брака и одобряло (или не одобряло) невесту. Не разрешался брак на особе предосудительного поведения, разведенной, на дочери человека неблаговидной профессии (например, ростовщик), танцовщице, цыганке. Если офицер вступал в брак без разрешения начальства, то за это он подвергался дисциплинарному взысканию или увольнялся со службы. Ну, допустим, Орловцеву в 1914 году было уже 25 лет. Возраст позволял ему жениться. Однако разрешение на брак ему следовало испрашивать, и испрашивать не у командира полка, а у самого командующего армией, так как он числился в штабе армии. Одобрять невесту должно было собрание офицеров штаба армии. О необходимости соблюдения этих формальностей знал каждый офицер Русской императорской армии задолго до получения офицерских погон, что, естественно, налагало свой отпечаток на мировоззрение и психологию русского офицерства. В мирное время к вопросам заключения брака подходили очень серьёзно, а подготовка к браку занимала продолжительное время: знакомство с невестой, её родителями, представление невесты офицерскому собранию, получение разрешения на брак у командира части и т.д. Конечно, вышесказанное не относится к случаям общения с легкомысленными женщинами без серьёзных намерений, а тем более с проститутками. Речь идёт именно о браке офицера Русской императорской армии.
С началом войны вопрос создания семьи у холостого офицера вообще переставал существовать. По крайней мере, в первые месяцы войны. Любой офицер любой армии любой страны всё мирное время готовится к войне. Начинает готовиться ещё во время учёбы в военном училище, продолжает во время службы в строевых частях, в штабах, , на маневрах и учениях, на лагерных сборах, во время повышения квалификации (в той же Николаевской военной академии). И вот - Германия объявляет России войну! То, к чему офицер готовился всю свою взрослую сознательную жизнь, свершилось! Все дальнейшие поступки, все мысли офицера направлены на реализацию своего основного предназначения - защите Родины на поле боя. Мы знаем, что вся Россия в конце июля - начале августа 1914 года была охвачена патриотическим подъёмом. Даже представители сугубо мирных профессий думали в эти дни только о войне. В самой армии господствовало воодушевление первых недель начала боевых действий, наступления на врага, первых боёв и первых побед. Даже тот, кто служил в армии только в мирное время, знаком с особым чувством возбуждения, охватывающим всех (в первую очередь, конечно, офицеров) во время маневров и боевых учений. В начале же реальной войны это чувство безраздельно доминирует. Хорошей иллюстрацией этого чувства является стихотворение «Наступление» Николая Гумилева, написанное им по первым боевым впечатлениям. Позже, через пару месяцев, когда война затянется и бои станут повседневной жизнью людей, к ним снова вернётся способность влюбляться, жениться, выходить замуж. Начинаются военно-полевые романы и тому подобное. Но в первые недели войны стремление искать себе подругу жизни, любовь до гроба и т.п. напрочь отсутствует в офицере, даже молодом.
Психологию же командования можно прокомментировать одним реальным случаем. Штабс-капитан Генерального штаба Сергеевский в 1933 году издал в Белграде свою книгу воспоминаний «Пережитое. 1914 год». После мобилизации он служил в штабе XXII армейского корпуса. Одна его знакомая барышня слезно умоляла его узнать, «что стало с ее прошением на Высочайшее имя о разрешении ее жениху-офицеру вступить с ней в брак ДО достижения им установленного 23-летнего возраста. Этот офицер, подпоручик Новогеоргиевской крепостной артиллерии Попов, обучался в это время в Севастопольской авиационной школе. На свое прошение, ПОДАННОЕ ЕЩЁ В МАЕ 1914 г., то есть задолго до войны, знакомая имела ответ из Главного Штаба, что её прошение направлено в суд чести Новогеоргиевской крепостной артиллерии для решения вопроса о пристойности брака и, что в случае положительного решения суда чести, брак будет разрешен. Затем она получила письмо от «адъютанта начальника артиллерии крепости с извещением, что суд чести признал брак пристойным, и что переписка направлена коменданту крепости. Всё это было до объявления мобилизации. Теперь же официальный ответ не приходил». Штабс-капитан Сергеевский навел справки о судьбе прошения. Оказалось, что после всех положительных резолюций переписка, в связи с объявленной мобилизацией, попала «...во вновь сформированный штаб главнокомандующего армиями Северо-западного фронта и удостоилась собственноручной резолюции главнокомандующего генерала Жилинского, в несколько строк длиной: офицеру де стыдно в военное время думать о браке и посему неуместное прошение подлежит решительному отклонению».v
Зная вышесказанное, немного удивляешься автору (литературному негру?), изобразившему героев романа какими-то недоумками. Через несколько дней знакомства (блуда) Вера говорит брату Орловцева Юрию, размечтавшемуся о том, как Николай с Верой, помыкавшись по гарнизонам, устроят свой дом в Петербурге: «Всё это замечательно. Но ведь предложение ещё не было сделано. Война может кончиться раньше, чем твой брат наберется решимости» (с.174). Юрий подтолкнул брата. Николай набрался решимости и, «немного дурачась» (не очень-то и хотелось?), попросил Веру выйти за него замуж. Вера тут же заявила: «Я согласна. И готова венчаться с тобой хоть в этом городе, хоть в Петербурге, хоть в полевой церкви у полкового батюшки. - Теперь смеялась уже Вера, а братья озадаченно молчали» (с.175). Помолчим и мы. Наивная... Неужели ей в Смольном институте не говорили о содержании Закона об офицерских браках? Никакой священник без признания брака пристойным, одобрения невесты офицерским собранием части и письменного разрешения командира венчать офицера не стал бы. Впрочем, наивным может быть сам автор романа (литературный негр?).
Психология романного Орловцева совершенно не соответствует психологии реального офицера в первые дни наступления. Бартфельд (литературный негр?) проигнорировал эту психологическую особенность боевых офицеров первых недель войны. Его литературный герой получился абсолютно нежизненным. Впрочем, Орловцев и в профессиональном отношении выведен каким-то ущербным. Отметим, что по ходу романа от него постоянно старались избавиться, откомандировав куда-нибудь подальше. Из Генерального штаба весной 1914 года его сбагрили в Виленский военный округ на «высокую для молодого офицера должность младшего адъютанта штаба округа» (с.31). При формировании при штабе этого округа полевого управления 1-й армии Северо-Западного фронта он автоматически стал младшим адъютантом штаба этой армии. В конце июля его «откомандировали для оперативной связи в штаб 27-й пехотной дивизии корпуса генерала Епанчина» (с.43). Странная идея автора (литературного негра): оперативная связь штаба армии со штабом дивизии минуя штаб корпуса. Далее Бартфельд (литературный негр?) пишет: «Дивизией командовал опытный генерал Адариди, а штабом руководил полковник Радус-Зенкович. Обоих Орловцев знал по службе в Виленском военном округе ещё до своего отъезда в Императорскую Николаевскую военную академию».
Ну, это вообще чушь собачья. То есть, генерал-лейтенант Адариди, конечно, реально существовал и командовал 27-й пехотной дивизией, но знать его по службе в Виленском военном округе литературный Орловцев никак не мог. Адариди в должности командира полка участвовал в русско-японской войне, был контужен, в 1905-1906 гг. состоял в прикомандировании к Главному штабу, в 1906-1909 гг. был членом Военно-исторической комиссии по описанию русско-японской войны, а с 29.12.1909 г. по 02.04.1914 г. служил начальником штаба 12-го армейского корпуса. Этот корпус относился к Киевскому военному округу и его штаб находился в Виннице. Книжный Орловцев со своей феноменальной карьерой, служил в 107-м пехотном Троицком полку 27-й пехотной дивизии 3-го армейского корпуса Виленского военного округа с 1907 по 1910 гг. Получается, что Адариди по службе в Виленском военном округе он никак знать не мог. Разминулись они во времени и в пространстве. Впрочем, это просто лишний раз подтверждает предыдущие наблюдения о некомпетентности автора (литературного негра). При написании исторического романа надо предварительно изучать «материальную часть».
Послушный фантазии автора (литературного негра) Орловцев вместо обеспечения оперативной связи штаба армии с штабом 27-й пехотной дивизии (минуя штаб 3-го армейского корпуса?) почему-то ездит по окрестным городам с пакетами из штаба дивизии (выполняя роль не офицера Генерального штаба, а какого-то рассыльного), а утром 17 августа оказывается по непонятной причине в 106-м пехотном Уфимском полку без конкретного поручения и с нетерпением ожидает наступления (с.43). Налицо полнейшая деградация от службы в Генеральном штабе в Санкт-Петербурге (в несуществующем оперативном отделе) до положения какого-то бездельника, ни к чему определенному не приставленного, пристроившегося к строевым офицерам пехотного полка и фактическим созерцающего бой со стороны. Как будто он зритель на устроенной для калининградских зевак в поселке Лермонтово реконструкции «наступления Керенского».
В дальнейшем Орловцев в лучшем случае исполнял роль рассыльного, выполняя поручения по доставке пакетов с распоряжениями и донесениями. Нестыковки с датами и событиями у автора (литературного негра?) становятся просто клиническими. Общеизвестно, что после Гумбиннен-Гольдапского сражения 1-я русская армия продолжила наступление и заняла Гумбиннен только утром 23 августа. В романе же Бартфельда наступление продолжилось уже утром 22 августа, и книжный Орловцев день 22 августа после обеда посвятил прогулкам по Гумбиннену, ужину в офицерском казино, беседам с другом Сашей Лебедевым за пивом. В действительности русские войска ещё стояли в нескольких километрах к востоку, а в Гумбиннене были германцы. Весь следующий день 23 августа романный Орловцев с другом провел, осматривая город Гумбиннен. Натуральные туристы!
В Инстербурге Орловцев также много бродил по городу, осматривая достопримечательности, наблюдал за бабочками, посещал кафе, а потом начал заглядываться на сестер милосердия. Бездельника обуял блудный бес. У штабс-капитана генерального штаба начались любовные мечтания. Выше уже объяснялось, почему у реального офицера по психологическим причинам это было невозможно. Может быть, через месяц-другой, но не в начале наступления. Впрочем, роман показывает нам просто феноменальный тип бездельника и крайне бестолкового офицера, не встречающегося в реальной жизни. В этом отношении показательна история с разоблачением германского шпиона на кухне инстербургского отеля «Дессауэр Хоф», в котором размещался штаб 1-й русской армии. Бартфельд (литературный негр?) весьма язвительно описал внешний вид Ренненкампфа и стиль работы его штаба. За завтраком на веранде отеля командующий разговаривает со своими приближенными почему-то на немецком языке. При этом секретные сведения о направлении движения частей армии и конкретных названиях населенных пунктов, где они находятся в данный момент, излагаются в присутствии немецкой прислуги отеля. Естественно, в число этой прислуги затесался вражеский шпион, который всё внимательно прослушивает, затем отходит на кухню отеля и записывает услышанные сведения в блокнотик, а потом спускается в подвал отеля и оттуда докладывает по телефону в штаб германской армии услышанную информацию. Естественно, никто из охраны штаба армии не мог даже заподозрить такого коварства от германцев. Только штабс-капитан генерального штаба Орловцев заподозрил в официанте вражеского агента. Он сразу присвоил ему кличку «Унтер». Забыв о субординации и, даже не испросив разрешения у командующего армией удалиться с веранды, он пошёл прямо за злобным и коварным врагом на кухню. На кухне никто не удивился приходу русского офицера. Видимо, штабные офицеры постоянно толкались на кухне, стояли у котлов и печей и вдыхали ароматы от готовящихся блюд. Орловцев встал на кухне и начал пристально наблюдать в упор за тем, как вражеский агент записал разведсведения в блокнотик, а затем спустился в подвал. В подвале записать ему было нельзя, только на кухне, ведь иначе Орловцев не увидел бы. Орловцев продолжил наблюдать, как вражеский разведчик, маскируя свою коварную деятельность, таскает из подвала на кухню ящики с картошкой и овощами. За этим занятием Орловцева застал дежурный по штабу, который почему-то знал, что этого офицера-бездельника, записавшегося в Шерлоки Холмсы, надо искать именно на кухне. Отчитавшись дежурному по штабу, Орловцев снова кинулся искать врага. Но шпиона на кухне уже не было. И тогда герой романа мужественно кинулся в подвал, пробежал по складским помещениям и через «узкую, практически незаметную дверь» выскочил во двор отеля.
Шпион возился у поленицы дров. Увидев русского офицера, долгое время наблюдавшего за его действиями на кухне, а теперь решительно направлявшегося к нему, германец выдернул из-под поленицы армейский ранец (мы можем только догадываться, что в нем было) и бросился наутек, чем окончательно выдал себя. Орловцев оказался слаб по части бега и не поспевал за врагом, но... Мистика в романе на каждой странице. «И тут, прямо как почувствовал, из-за угла отеля выбежал Никифор и бросился к Унтеру. Немец ловко подхватил увесистое березовое полено и огрел казака по голове, тот плашмя рухнул на землю. В момент беглец юркнул в ворота, забежал за соседний двор и был таков» (с.150).
Как мы видим, штаб армии не охраняется, часовых нет. Любой может в него проникнуть, любой может из него бежать. Такой же бардак, как и на батарее капитана Каневского. Но, там - батарея, а здесь - целый штаб армии!
Казак Никифор оказался во дворе отеля в нужное время по совершенно непонятной причине. Как он, будучи за углом, догадался о наличии во дворе шпиона, непонятно. Что его вообще привело к штабу армии? Телепатия, видимо. Сквозь кирпичные стены видит и мысли читает. А вот бойцом казак оказался никудышным. Надо же, был выведен из строя ударом простого березового полена по телепатической голове.
Отметим, что ни Орловцев, ни телепат Никифор не подняли тревогу. Они не кричали, Орловцев не стал стрелять из личного оружия ни в шпиона, ни хотя бы в воздух. Часовые вокруг штаба отсутствовали. Что делает Орловцев дальше? Нет, тревогу он поднимать так и не стал. Мог бы выстрелить в воздух, мог бы сбегать к дежурному по штабу, мог бы сообщить любому русскому офицеру, которых в здании штаба было множество (во дворе почему-то было пусто). Нет, сей бестолковейший офицер стал оказывать первую помощь казаку. Перебинтовав голову раненого, он сбегал на улицу, поймал проезжавшую мимо подводу и повёз Никифора в госпиталь. Мог бы на худой конец отправить ездового одного: в госпитале найдётся, кому снять раненого с телеги и занести в помещение. По штату в том госпитале было 20 мужчин-санитаров, 8 сестер милосердия, два врача и заведующий. А сам бы поднял тревогу и продолжил поиски шпиона! Но нет, романный штабс-капитан генерального штаба предпочитает выполнять роль санинструктора Маши, трясясь на подводе рядом с казаком и прижимая простыню к его окровавленной голове (несколькими строчками выше Орловцев оторвал от простыни полосу и хорошенько перебинтовал голову раненого, но об этом автор (литературный негр?) уже забыл). Нелепо. Однако, эту нелепость диктует замысел романа, по которому Орловцева надо свести с медсестрой Верой. Поэтому автор (литературный негр?), презрев невозможность такой ситуации в реальной жизни, отправил Орловцева «с поля боя» на телеге в госпиталь, где тот и увидел свою «таинственную незнакомку». По воле автора Орловцев даже помог двум прибежавшим солдатам затащить носилки с казаком на второй этаж. Сами бы не занесли? Занесли бы, но... По замыслу автора (литературного негра?) Орловцев должен был остаться с Верой немного наедине. Орловцев помог занести носилки и... остался. Дальше последовал приступ любовной страсти, совершенно невозможный, как было сказано выше, по причине особенностей психологии офицеров в первые недели войны, в первые дни наступления.
После горячих любовных признаний медсестре Вере Орловцев «вернулся в штаб и НЕМЕДЛЕННО доложил дежурному офицеру о побеге подозрительного немца. Дежурный офицер СРАЗУ ЖЕ распорядился обследовать подвальные помещения отеля и прилегающих зданий» (с.153). Как-то совсем глупо... Извините, а можно узнать: сколько часов прошло с момента происшествия? По вине Орловцева тревога не была поднята СРАЗУ ЖЕ, по вине Орловцева обследования подвалов не было начато НЕМЕДЛЕННО. Да, улики нашли: оружие и даже прямой телефон с Кенигсбергом. Но шпион успел скрыться. Виноватым в этом получается Орловцев со своим блудным бесом.
Впрочем, Орловцев является вымышленным литературным героем. Все недостатки его происходят от воли автора (литературного негра?). Автору согласно своему литературному замыслу нужно было свести его с медсестрой, он и свёл. А то, что при этом выявилась полная несостоятельность Орловцева как боевого офицера - автор (литературный негр?) умудрился не заметить.
Медсестра Вера оказалась в числе персонала, якобы, «госпиталя Великой княгини Марии Павловны». Разочаруем читателя романа: госпиталь, действующий в Инстербурге, был госпиталем княгини Елены Петровны, супруги князя императорской крови Иоанна Константиновича, урожденной принцессы Сербской из династии Карагеоргиевичей. Великая княгиня Мария Павловна-младшая была в этом госпитале всего лишь сестрой милосердия. Очередной пример некомпетентности автора (литературного негра?). Любопытно, что с содержанием книги «Воспоминания Великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890-1918» автор (литературный негр?) должен быть более чем знаком. Но, об этом ниже. Пока же определимся: возможно ли для девушки, год назад закончившей Смольный институт, в первые же часы знакомства пойти неизвестно с кем неизвестно куда и прыгнуть к нему в постель? Для прожженной проститутки такое поведение было бы вполне естественно. Для какой-нибудь прогрессивной мещанки из невысоких слоев общества - с некоторыми оговорками (уж очень скоро!). Для выпускницы Смольного института - невозможно. Всё-таки это было элитное закрытое учебное заведение, в котором в течение девяти лет девочки не из простых семей получали не только образование, но и весьма строгое аскетичное воспитание. Описанная в романе ситуация могла бы родиться в воображении какого-нибудь кадета, но именно - в воображении, в мечтах, в грезах. В реальности такого произойти не могло. Сексуальная революция произошла в России только после 1917-го года, а до революционного сексуального раскрепощения общества случившееся с Орловцевым и Верой могло случиться только с молодым офицером-бездельником и какой-нибудь проституткой. В лучшем случае - с раскрепощенной женщиной из невысоких слоев общества, увлекшейся феминистическими идеями. Показательно, что даже после нескольких дней блуда Орловцев сделал предложение о браке только под влиянием брата Юрия, и то «немного дурачась». До вмешательства Юрия Николай с Верой о браке даже не говорили, просто занимаясь любовью в свое удовольствие. Нет, поведение Веры - это не поведение
недавней выпускницы Смольного института благородных девиц (81-й выпуск 1913 года).
Отметим, что в своем романе Бартфильд сильно сдвинул все временные границы. Орловцев и Вера впали в блуд вечером 28 августа. На самом деле поезд с госпиталем княгини Елены Петровны выехал из Санкт-Петербурга только 29 августаvi, а в Эйдкунен прибыл 31 августа. При этом место назначения госпиталя не было известно, и вначале княгиня Елена Петровна и великая княжна Мария Павловна поехали в Гумбиннен. Только там им стало точно известно о расположении штаба армии в Инстербурге, и госпиталь был направлен туда. В Гумбиннен, а затем в Инстербург госпиталь прибыл только 1 сентября.vii В романе Бартфельда Орловцев впервые видит Веру в Инстербурге 25 августа. Вечером 27 августа, мучимый блудным бесом, он нашел здание, в котором, якобы, уже расположился госпиталь. Только сестры милосердия в этот момент, якобы, уехали в Гумбиннен за оборудованием и должны были вернуться завтра. Но это - в романе. В реальной жизни Орловцев мог блудить только с фантомом. Реальный госпиталь, повторим, в это время был в Санкт-Петербурге, а место ему никто не готовил, так как оно было назначено только 1 сентября. Зачем сделан этот временной сдвиг? Автору (литературному негру?) фатально не хватает времени для нормального развития любовного сюжета. Реальные события развивались настолько стремительно, что ни о каких любовных историях вроде описанной в романе и речи быть не могло. Вот автор (литературный негр?) и добавил несколько дней пребывания госпиталя в Инстербурге для развития сюжета. В установленные самим же автором временные рамки он (литературный негр?) совершенно не укладывается. Можно подсчитать дни, и обнаружатся нелепейшие временные накладки.
Нелепостей в романе просто масса. Например, брат Юрий, фантастическим образом ставший прапорщиком, едет в составе интендантской команды за... снарядами! Бред! Интенданты занимались снабжением частей продовольствием, обмундированием, но отнюдь не снарядами. Приписан фантастический прапорщик к Архангелогородскому полку 20-го корпуса (с.169). Он пехотинец? Реальный 17-й пехотный Архангелогородский полк 5-й пехотной дивизии отнюдь не 20-го корпуса в это время штурмует Львов. Далековато до Инстербурга, однако. Хотя, в Восточной Пруссии действовал некий Архангелогородский полк, но он был кавалерийским. Это 19-й драгунский Архангелогородский полк, входивший в состав 1-й отдельной кавалерийской бригады. До войны эта бригада действительно входила в состав 20-го армейского корпуса. Но это было до войны. Уже в Гумбинен-Гольдапском сражении 1-я отдельная кавалерийская бригада действовала самостоятельно и командиру 20-го армейского корпуса не подчинялась. Но, ладно, согласимся с автором (литературным негром?) романа «Возвращение на Голгофу», что фантастический прапорщик Юрий Орловцев действительно был приписан к 19-му драгунскому Архангелогородскому полку. Но, при отступлении армии Ренненкампфа из Восточной Пруссии 1-я отдельная кавалерийская бригада отнюдь не прикрывала отход 20-го армейского корпуса, а была довольно далеко от Толльмингкемена. Части бригады прикрывали северный фланг армии, держа связь с колонной, которая отходила на город Тильзит. Архангелогородский драгунский полк отходил на город Пилькален (Добровольск) - Ширвинт (Кутузово) - г. Владиславов (Кудиркис-Науместис) - г. Шавли (Шауляй). Какая-либо связь с 20-м армейским корпусом, находившимся на южном фланге армии, отсутствовала напрочь. Таким образом, если прапорщик Юрий Орловцев был приписан к Архангелогородскому полку, то он никак не мог погибнуть под Толльмингеменом. И его могилу искать под Толльмингкеменом было бесполезно, а именно этим занялся книжный Орловцев в начале декабря 1944 года. Очередные шалости не то бесов, не то литературных негров. С местом захоронения Юрия в романе получилась, кстати, какая-то ерунда. Приехал Орловцев на кладбище посёлка Вальдаукадель. В центре кладбища возвышался заиндевевший обелиск (с.248). Так сказано в романе Бартфельда. На самом деле этого обелиска в 1944 году на этом кладбище не было, что подтверждается немецкими фотографиями. Его поставили уже в советское время, примерно в 1960 году. На обелиске были высечены пятиконечная звезда и надпись: «Вечная слава русским воинам, погибшим в Первой мировой войне. 1914-1918». Обелиск не имел фундамента, поэтому со временем накренился как Пизанская башня. Не мог его Орловцев видеть в 1944 году, не мог, не было обелиска тогда! Не мог он и «зацепиться за валун и, перевернувшись несколько раз, прокатиться вниз на несколько метров, уткнувшись головой в сугроб, наметенный у плиты». На русском участке этого захоронения поверхность земли ровная. Только сами могильные холмики с плитами немного возвышаются. И не указано на могильных плитах, что русские воины погибли именно в СЕНТЯБРЕ 1914 года. Указано просто, что в 1914 году. А в каком месяце, не указано.
http://exclav.ru/stati/avtoryi/golyiy-korol-kaliningradskoy-kulturyi-chast-ii.html
(продолжение будет)
i https://ru.wikipedia.org/wiki/Аллербергер,_Йозеф
ii http://www.aviahobby.ru/publ/1kao/1kao.html
iii http://ruskline.ru/analitika/2009/12/04/bujda_ne_gogol
iv https://ru.wikipedia.org/wiki/Лейтенантская_проза
v Сергеевский Б.Н. Пережитое, 1914 год. Белград, 1933. сс.32-33.
vi Романова М. Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890-1918. М.:ЗАО Центрополиграф, 2006. с.169
vii РГВИА, Ф.12651, Оп.1. Д.1119, Л.13об.
_1.jpg)
