ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
Последний портал
Снова в «Лесной Кегле»
Поскольку путники решили не останавливаться в деревеньке у священной рощи Керемет, то сумерки застали их на подходе к таверне «Лесная кегля». Там и заночевали, поскольку до города было ещё достаточно далеко.
Как и в прошлое посещение сей «обители жонглёров», таверна была практически безлюдна.
Амадеус, с присущей ему живостью, столь раздражавшей людей солидных и ценящих свою основательность и непоколебимость, стал докучать трактирщику Кугелю вопросами о городских новостях.
- Да что тут сказать, милостивый государь… Мор. Вокруг города посты. Кому же быть тут у нас? Некому. Некому, стало быть, и новости приносить, – угрюмо бурчал Кугель.
Несмотря на то, что ужин вследствие Рождественского поста был достаточно скромным, поели досыта запечённой с луком фасоли, и путников стало клонить ко сну.
Немудрено: дорога была тяжёлой и продолжительной.
После того, как епископ Гросс Шпигель очнулся от своего странного оцепенения, он тотчас же засобирался в дорогу. Тем паче, что там, в Замке на краю Леса, делать было больше нечего.
Свен сразу же вызвался сопровождать его, ибо ему не терпелось выяснить всё, что теперь делается с роднёй и с Петрой. Точнее, если положить руку на сердце – в ином порядке: ему не терпелось выяснить, что сейчас с Петрой и с роднёй.
Епископ Гросс Шпигель из охраны себе никого не взял – ни одного лишнего человека. Он посчитал, что Монтшварца и Свена ему будет достаточно. Монтшварц, без лишних слов, вместе со своим оруженосцем стал собираться в дорогу. К ним присоединились и студенты, которые, всё-таки, не забыли попросить владыку временно снять с них епитимью, дабы поездка ни в коем случае не выглядела бы как-то неправильно в глазах даже самых недоброжелательных. Епископ епитимью снял полностью, потому как после потрясения, перенесённого им, решил ни в коем случае и никогда не оставлять на потом всё то, что можно и должно сделать сразу.
Надо же, тысячи раз произносил вслух о том, что во всякое мгновение жизненного пути следует быть готовым к его внезапному окончанию – и вот, едва не погиб, а столько дел ещё не закончено.
Сейчас ему нужно было сделать верный ход, ибо положение, в которое он попал, не сулило абсолютно ничего доброго. В Городе свирепствовала неизвестная болезнь, но это не было единственной напастью: его Обитель заняли вооружённые люди Папы, действовавшие в качестве защитников Святой канцелярии. Крепость Ордена была обложена со всех сторон нанятыми Канцелярией воинами, которым было объявлено о том, что твердыня представляет собою укреплённое убежище злостных еретиков. Памятуя о том, как во времена погрома катаров под горячую руку попало немало ни в чём не повинных людей, Епископ был склонен проявлять сугубую осторожность
Гросс Шпигель понимал, что есть только один единственный способ разрубить этот узел – это доказать абсурдность обвинений в ереси и колдовстве, найти источник распространения эпидемии и, что немаловажно, суметь всё это преподнести таким образом, чтобы разум инквизиторов был способен всё это вместить. Иначе жизненный путь как самого Епископа, так и рыцарей Ордена закончится весьма плачевно.
На дворе залаяли псы. Краем глаза Епископ заметил, что трактирщик Кугель встрепенулся и с беспокойным нетерпением, обычно не свойственным ему, метнулся к оконцу.
Гросс Шпигель понял, что трактирщик кого-то ждёт. Кугель с растерянным выражением лица подошёл к лавке, где кемарил его младший сын, и растолкал его:
- Ступай, прими коней у путников.
Вскоре в харчевню вошёл хорошо знакомый нашим героям бард, который несказанно обрадовался встрече. Рыцари и студенты тотчас вскочили со своих лавок и обступили поэта.
- Друзья, а ведь я примчался сюда именно ради встречи с вами!
Епископ распорядился напоить и накормить дорогого гостя.
- И не меня одного, Ваше преосвященство! Со мной спутник, который сейчас осматривается на предмет засады.
- Вы собираетесь устроить тут засаду? На кого? – Амадеус мгновенно, что называется, «оживился».
- Нет, никто не собирается устраивать засаду, что вы! Он проверяет: нет ли тут кого-то, кто устроил засаду на вас, дорогие друзья!
Пока Теофил и Свен спросонку недоумевали и цокали языками, Епископ не сводил глаз с трактирщика. А Монтшварц, кое-что понявший по взгляду владыки, просто подошёл к очагу и загородил проход в подсобное помещение, как бы перекрывая возможность кому бы то ни было незаметно улизнуть из харчевни.
- Пойду посмотрю, что там на подворье, – несколько неестественным голосом буркнул Кугель.
Но Монтшварц властным тоном остановил его:
- Не извольте беспокоиться, любезный Кугель. Ваш сынишка побеспокоится о конях. Накормите путников. Да и сами присоединяйтесь к обществу. Послушаем, что там в Городе новенького. Вам ведь тоже любопытно. Ведь любопытно же?
Не найдя никаких разумных доводов в пользу того, чтобы покинуть помещение, трактирщик молча занялся разогреванием ужина для новых посетителей.
Вскоре в трактир зашёл спутник барда.
- Всё чисто. Никого тут нет. И следов тоже никаких.
К барду обратился Епископ:
- Дорогой Лось, поведайте нам, что нынче происходит, и что уже успело произойти за то время, пока нас не было в Городе.
Бард, усадив своего спутника за стол и подвинув тому тарелку фасоли и, взглянув на Епископа, – ещё и кусок сыра.
- Аминь. Ангела за трапезой, – негромко прокомментировал тот. – Мирянам, да ещё и в пути, благословляется послабление.
- Послабление. Да ещё в пути, – задумчиво повторил бард. – А ведь мы встретили по пути сюда торопившихся в город твоих, Кугель, сыновей. Надо же, отправились в Город в такую темень. Видать, уверены в том, что стража пропустит их. Что скажешь?
Кугель стоял ни жив, ни мертв. Сказать было нечего. В том смысле, что придумать какую-то басню правдоподобную, да ещё и сходу, «как из рукава», ему никак не удавалось.
Монтшварц подошёл поближе, готовый в любой момент действовать решительно.
- Каюсь, Ваше преосвященство! Утром был у нас Корвус со своими. Велел тотчас отправить к нему гонца, как только Ваше преосвященство или кто из рыцарей пограничья появятся тут.
- И ты отправил?
- Отправил, Ваше преосвященство. Тотчас, как распрягли ваших коней.
- Стало быть, часа три назад?
- Около того.
- Понятно. В городе они будут примерно через час. Пока разберутся: что к чему… Пока примут решение – ещё час. Дорога сюда – четыре часа. Стало быть, у нас есть в запасе шесть часов.
- «Кеглю» сожжём? – предложил Амадеус.
Епископ взглянул на Кугеля.
- Нет, «Кеглю» жечь не станем. Кугель всего лишь исполнил приказ тех, кто в настоящее время тут, в нашем краю, власть. Мы же помним: «Несть власти, аще не от Бога!» Это не значит, что всякий узурпатор является слугой Господа. Нет. Это значит, что такая узурпация нам попускается по нашим грехам. А вот как к этому относиться… Это уже вопрос второй. Нет, жечь трактир мы не станем, ибо где же ещё останавливаться честным путникам, как не в этом замечательном месте. Где хозяин столь благочестив, что не только соблюдает установленные Церковью посты, но и смиренно исполняет послушания, благословлённые сотрудниками Святой Канцелярии.
Ни Кугель, ни сотрапезники Епископа не могли взять в толк: шутит ли Гросс Шпигель, или говорит всерьёз.
Между тем, владыка вовсе не иронизировал. Он вообще после своего зачарованного состояния был всегда задумчив и немногословен. Но не угрюм. Памятовал просто о том, что предстать на Суд Божий может в любое мгновение, а потому был осторожен в действиях и даже в помыслах.
- Какие будут предложения, друзья? – Гросс Шпигель понимал, что сейчас, принимая решение, суета ни к чему. Допущенная сейчас ошибка может стоить очень дорого.
- Предлагаю ни в коем случае не оттягивать встречи с людьми из Святой Канцелярии. Это какое-то недоразумение! И оно должно разрешиться как можно скорее! – воскликнул Свен. – Мы всё равно собирались ехать в Город, и я не понимаю, почему мы должны отказаться от этого намерения, – решительно предложил он.
- Встретиться с Канцелярией, дорогой Свен, мы всегда успеем. Но если нам нечего будет им сказать, то после этой встречи у нас не будет больше возможности изыскать убедительные аргументы своей невиновности, – мягко, но тоном, не предполагавшим возражений, ответил Епископ.
- Ваше преосвященство, – подал голос Монтшварц, – говорят, что рыцари разгромленного инквизицией ордена вовсе не были кощунниками? Что понапрасну обвинили их в богохульстве? Что не плевали они на крест, но их попросту испытывали?
- Не знаю, Гуннар. Не знаю. Может так, а может быть и иначе. Мы ничего не знаем доподлинно о процессах, сокрушивших столь могущественный Орден, каковым были рыцари Храма. Понимаешь? Их орден контролировал все земли крещёного Мира и окраины мира Сарацинского. Но когда понадобилось их убрать, их убрали, и никакие доводы не сработали. А теперь посмотри на нас. Разве могущество нашего ордена идёт хоть в какое-то сравнение с храмовниками? Нет. Потому и сметут нас без всяких лишних слов. Если, конечно, мы не найдём те слова, и не совершим те деяния, которые позволят изменить ситуацию в корне. Это лишает меня той доли оптимизма, которая необходима всякому разумному человеку, попавшему в наше положение, который не страшится встречи с людьми Святой Канцелярии. Но и вселяет уверенность в том, что если мы нужны Спасителю, если мы являемся одним из Его инструментов, то Он непременно поможет сделать так, что нам не страшна будет встреча ни с Корвусом, ни с теми, кому он верно служит…
- Возвращаемся в Замок на границу? – с некоторым сомнением предложил Теофил. – Там продержимся…
- Сколько продержимся? И во имя чего будем держаться? – спросил Гросс Шпигель. – Если нас объявят еретиками и колдунами, то постепенно весь край станет относиться к нам именно так. И тогда падение одинокого Замка будет вопросом времени, причём времени не такого уж продолжительного. Особенно, если люди Корвуса соблазнят наших воинов индульгенцией. Прощением тех грехов, которые они даже не совершали. И тогда мы погибнем. Либо на кострах, либо в бессмысленной схватке, беря на себя грех смертоубийства. Имею в виду смертоубийства тех кнехтов, которых пошлют арестовывать нас. Нет. План не годится. И потом. Во время моего пребывания на грани миров, мне было открыто место нахождения тех воинов, которые сгинули в Лесу. И теперь я должен проникнуть в тот таинственный лабиринт, который приведёт к пещере, в которой они сами сейчас находятся. Вот ради этого мы и должны выиграть время. Между тем, мы уже знаем, что врата, из которых в наш мир приходили и эти куклы, и их хозяева, работают далеко не везде, где работали раньше. Но в «Книге Снов» указано ещё одно место, которое нам не ведомо. Я убеждён в том, что мы должны двигаться именно туда.
- Куда «туда», Ваше преосвященство? – задал вопрос Монтшварц.
- Вниз по реке.
- А я как раз и шёл сюда с этим предложением, – выждав времени ровно столько, чтобы сотворить про себя Иисусову молитву, вставил свою реплику бард по имени Лось. – Магистр велел передать вам, что на Восточной Заставе мы сможем подняться на борт корабля и таким образом избегнуть пленения. Зима, хвала Богу, тёплая. Река не скована льдом, можно выбраться на некоторое время из наших мест, пока всё не станет на свои места.
- Да, в этом есть резон, – горячо отреагировал Монтшварц, что было не очень учтиво с его стороны, ибо положено было дождаться епископского вердикта. Но хотя собравшиеся старались не суетиться, всё-таки, было не до церемоний.
- Чем метаться как загнанным в ловушку беглецам, спасающимся от погони, лучше покинуть на ладье земли, в которых Святая Канцелярия имеет власть. И переждать там, куда их власть не простирается. Так решил Магистр, – продолжал гнуть свою линию посланец из Замка Ордена.
- Он спасает нас, а сам-то? Сколько он сможет продержаться в замке?
- Столько, сколько потребуется Вашему преосвященству, чтобы найти и предоставить доказательства того, что никто из представителей Капитула не имеет и никогда не имел никакого отношения к альбигойской и прочим ересям. Спасая себя, Вы спасёте и Орден.
- Что ж. Быть по сему. Аминь. Кто знает кратчайший путь к Восточной Заставе?
- Я знаю, Ваше преосвященство… – подал голос Кугель.
- Ты? Уж не хочешь ли ты нас сдать в лапы Канцелярии? – оборвал его Монтшварц.
- Нет, Ваши милости. Не хочу. Хочу спастись. Ибо когда сюда через несколько часов прибудут люди Канцелярии, а вас не застанут, то я окажусь в весьма двусмысленном положении. И если его милость магистр защищен стенами Замка, и там сможет терпеливо дожидаться, пока Его преосвященство найдёт ответы на вопросы, я к тому времени, боюсь, что подпишу всё, что мне вменят в виду. Не хочется в подвал инквизиторов, знаете ли.
Монтшварц глянул на Гросс Шпигеля. Тот улыбнулся легчайшей улыбкой и утвердительно кивнул.
- И потом: я смогу быть полезен вам в качестве повара.
- Вот это дело!
Через полчаса путники покинули «Лесную Кеглю», которую оставили на попечение мальчишки. Дабы инквизиторы не могли уличить мальчика во лжи, перед ним разыграли небольшое представление: спутник барда, двухметровый жонглёр, несколько раз демонстративно влепил трактирщику затрещины. Теперь сын Кугеля с чистой совестью будет утверждать, будто рыцари силой увели с собой его отца. Сам Кугель поручил сыну передать старшим братьям некий странный пароль, услышав который, те поймут, что с отцом всё в порядке.
Перед тем, как покинуть трактир, путники распределили между собой изрядный запас продовольствия, который пополнился за счёт щедрости трактирщика. Запас столь необходимый в долгом пути. Мешок фасоли, мешок сухарей, мешок изюму, несколько связок лука, чеснока и острого перца, мешочек соли, большую крынку с топлёным маслом, горшочек мёда, небольшой бочонок вина, три круга сыра и некоторое количество копчёных колбас. Путешествующие как-никак.
Кугель хотел было прихватить с собой кувшин с золотыми дукатами, но передумал. Мало ли что. Припрятал в укромном месте в подвале, а с собою взял лишь кошель, набитый серебром.
На Восточной Заставе
Как известно, купец, подъезжая к городу, платит пошлину стражам ворот, и уплата этой пошлины есть залог того, что пришелец может заниматься в городе своими делами. Если же к городу прибивался кто-то, не имевший постоянного занятия, то такового бедолагу-бродягу быстренько выпроваживали вон. А могли и на цепь посадить. Потому заставы-сторόжи существовали не в качестве известных нам пограничных пунктов-таможен, но были как дозоры, призванные упреждать воеводу и прочих государственных людей о приближении неприятеля. По возможности останавливать – насколько это было возможным, а также истреблять бродячих разбойников – как пеших, так и речных.
Вот как раз ради наблюдения за порядками в этой части Реки и была некогда сооружена Восточная Застава, представлявшая собою небольшую крепость, воздвигнутую на излучине Реки, гарнизон которой составляли несколько бывалых воинов Ордена, которые свободное время посвящали муштре и тренировкам новобранцев.
К Заставе наши путники добрались без особенных приключений. Монтшварц, конечно, беспокоился, подозревая Кугеля в коварстве, но Гросс Шпигель был мирен, и это его спокойствие передалось и Свену, и Лосю. А студенты были столь утомлены изнурительным путешествием, что у них не было сил ни на радость, ни на печаль.
Уже глубокой ночью, оставив позади лесную тропу, путники остановились у большого треугольного камня, на котором был высечен крест.
- Тут сделаем небольшой привал, – предложил трактирщик. – Скоро рассветёт, тогда и продолжим путь. Сейчас по темноте лучше не рисковать, чтобы не изнурять понапрасну ни себя, ни лошадей.
Спешились, развели костёр.
- Вон там, – Кугель указал куда-то в темноту, – за моховым болотом будет берёза с громадными ветвями на один бок. На неё нужно держать ориентир. Как доберёмся к берёзе, увидим круглый камень, на котором будет высечена стрела. Стрела укажет на два камня, дойдя до которых уже видно будет озерцо, которое и есть исток речушки, впадающей в Реку. А чтобы не сбиться с пути и быть спокойными, увидим мы вот что. На берегу речушки, примерно в миле от истока, будет большой камень опять же с иссечёнными на нём стрелой и крестом. Дальше будет чёрный лас, а на восточной опушке леса – камень и кривая сосна. От сосны поднимемся на холм, а с холма уже откроется вид на Реку. Там и до Заставы недалече.
- Камни-то ладно. А если берёза сгниёт и рухнет? Та, которая «с двумя ветвями на один бок»?
- Не с двумя ветвями, а просто с ветвями, – поправил Кугель.
- А если гром ударит молнией в кривую сосну? Или бурей её сломит? – не унимался подозрительный Монтшварц.
- Может быть, когда-нибудь и сломит. Но на Покров сего года ещё стояла. Не извольте беспокоиться.
Так всё и было. Быстро заварив питьё из изюма и приправив слегка остывший узвар мёдом и вином, путники закусили сухарями и сыром, и уже с первыми лучами солнца двинулись в путь.
В крепость прибыли уже под вечер.
Но отдохнуть с дороги было не суждено. Едва расседлали коней, как на заставу примчался воин, предупредивший сержанта о том, что примерно в двух часах пути заметили приближение каких-то людей, судя по одежде, воинов Святой Канцелярии.
- Так, – решил сержант, – немедленно грузитесь на борт, припасы там уже сложены в трюме. За вашими конями мы присмотрим, можете не беспокоиться. И – немедленно в путь. Боюсь, едут как раз за вами.
- Но как они могли добраться сюда так быстро!? – вскричал Монтшварц, чьи нервы в эти дни стали изрядно пошаливать.
- Гуннар, всё идёт так, как тому и положено идти, – осадил его Епископ. – Эти едут не из «Лесной Кегли», а из Города. Просто там вспомнили о том, что у Ордена тут есть пограничная крепостишка. Вот для порядка решили нагрянуть и сюда. Проверить: не хоронится ли тут некто, кого они ищут. Ничего, успеем.
- Кстати, Болеслав, отправляйся вместе с Его преосвященством и их милостями на ладье, – приказал сержант воину. – Не то начнут устраивать «правёж», а ты и расколешься, что видел их, инквизиторских прихвостней, да предупредил нас. Давай, без обид. Тем паче, ты Реку знаешь в этом течении, поможешь в пути. Считай, сам Магистр через меня благословил тебя на это. Выполняй!
Путники, нимало не мешкая, отчалили.
На борту. Рассказ корабельщика
- Ну что, господин Кугель, – решил продемонстрировать своё остроумие Амадеус, – не успели покинуть «Лесную Кеглю», как угораздило очутиться в «кегле речной»?
Студент обыграл название того типа ладьи, на которой нашим путникам суждено было продолжить свой путь.
Слово Кogge, которым назывался этот тип посудин, было действительно родственным слову Kugel, тоже означая нечто шарообразное, – точнее, конечно же, бочкообразное.
Когг действительно напоминал половинку ореховой скорлупы исполинских размеров. Он совсем не походил на вытянутые, будто тела рыб, драккары моряков севера или галеры обитателей тёплого моря. Борта судна были необычайно высоки, а на корме и на носу имелись зубчатые башенки, что делало это судно довольно безопасным. Речным разбойникам не так просто было застать врасплох команду.
Сейчас вся команда когга – вместе с пассажирами – составляла всего четырнадцать человек: епископ, поэт, его спутник, двое рыцарей, оруженосец, двое студентов, трактирщик, воин Болеслав, прикомандированный сержантом с Заставы, присоединились к четырём морякам, приведшим это небольшое одномачтовое судно по реке.
Когг немедленно отчалил, а Епископ удалился со старшим из корабельщиков, Войцехом, в сторонку от остальных. Взобравшись по трапику на носовую надстройку – фор-кастль, – Гросс Шпигель спросил наконец о том, о чём уже давно хотел узнать: о ситуации в Городе, Замке и Обители.
- Войцех, расскажи всё по порядку… С чего всё началось?
Войцех слишком хорошо осознавал всё происходящее, потому понял с полуслова.
- Ваше преосвященство, сам я ничего не видел, но слышал уже так много, что вполне могу вам описать всё, как было… Началось всё с того, что одним недобрым утром из дома, где некогда жил армянин-ювелир, вышли странные твари, облачённые в какие-то блестящие, будто скользкая кожа рептилий, одеяния…
Епископ, слушая, закрыл глаза.
- …Головы у них были как у змей. В руках они держали какие-то примитивные, грубо размалёванные сосуды. Просто цилиндры с рукоятью и чем-то вроде крана. Они выпустили из этих цилиндров какой-то пар и вернулись в дом Хачатура. А потом жители близлежащих домов умерли от какой-то неизвестной хвори. Те, кто хлопотал подле них, тоже умерли…
Епископ болезненно зажмурился.
- …И в Городе началась паника. Часть горожан, кто побогаче, наняли ладьи и убрались из Города сразу же. Вот, кстати, и семейство Его милости барона Иеремии спаслись одними из первых.
«Славу Богу! Вот, радость Свену будет…» – подумал Епископ.
- …А в Город по призыву Корвуса прибыли воины Священной Канцелярии и целый цех инквизиторов. На вратах поставили караул, на речной пристани – так же. Сами инквизиторы размещаться в Городе остерегались ввиду эпидемии, потому поселились в Обители. Но вскоре выяснилось, что кроме тех, кто уже отдал Богу душу, никто от невиданной хвори не мрёт.
- А что же Корвус? – спросил Епископ, открыв глаза.
- Корвус всё равно объявил «каранту», в память о сорока днях очищения, которые Спаситель провёл в пустыне. И горожанам на протяжении сорока дней запрещено было покидать город. На телах умерших от смертоносного пара никаких следов проказы обнаружено не было. Болезнь, убившая их, неизвестна. Из чего было объявлено, что несчастные горожане погибли вследствие козней демонов, с которыми, якобы, Ваше преосвященство вступало в контакт.
- А с чего это они взяли?
- Люди говорят, будто один из остиариев, служивших в Обители, рассказал Корвусу про то, что Вы, Ваше преосвященство, когда читали некую тайную книгу, впадали в странное состояние. Которое оный остиарий посчитал явным проявлением бесовского прельщения. Из чего инквизиторы и сделали вывод о том, что Ваше преосвященство знается с нечистью.
- М-да… – Епископ тяжело вздохнул. – Страшное обвинение… И что, многие поверили людям из Святой Канцелярии?
Войцех замялся.
Гросс Шпигель, чтобы не смущать корабельщика, подошёл к самому носу кастля, грузно опёрся на толстый дощатый бортик и устремил взгляд на окрашенную закатом речную гладь. Он немигающе глядел, как крепкий орешек их «плавучего бочонка» расталкивает водную твердь и проскальзывает вперёд, подальше от Корвуса. Но и подальше от родных краёв.
- Магистр и рыцари Капитула не верят в это, – всё-таки решил ответить Войцех. – Часть братии Обители тоже помалкивает, избегая громогласных признаний. А Магистр вообще приказал никого не впускать в Замок. В том числе и инквизиторов. Под предлогом соблюдения «каранты».
- Сколько дней «карантина» уже прошло?
Войцех задумался, сгибая и разгибая пальцы на германский манер счёта – начиная с большого.
- Десять или двенадцать. Смотря от чего считать. От прибытия делегатов Святой Канцелярии или от объявления сорока дней очищения.
- Ну, Войцех, спаси тебя Христос! А теперь я попрошу тебя, если можно, оставить меня. Время совершить молитву и поразмыслить над всем, тобою сказанным.
На борту. Рассказ барда
Спустившись на твёрдую почву островка, Свен устремился к городским воротам. Странно, что двигались в восточную сторону, а очутились снова в Городе. Впрочем, Город был каким-то странным. Люди одеты были в безобразную однообразную одежду наподобие исподнего. Причём в такое вот мужское исподнее были облачены и горожанки этого странного места. Серые каменные сооружения были лишены каких бы то ни было украшений и представляли собой почти правильные параллелепипеды. Повозки перемещались сами, – ни коней, ни каких-то иных животных тут вообще не было.
Свен почувствовал, что ему нужно справить нужду и он решил пройти в кусты. Подошёл к дереву с огромным дуплом. Подумал, что можно войти внутрь, и вдруг там, в дупле, он встретился нос к носу с колдуном, которого зарубил возле рощи Керемет.
«А я тебя заждался» – прохрипел колдун, и тут Свен проснулся.
И хотя путешествие только началось, в каюте стоял уже довольно тяжёлый дух. Побрезговав пользоваться глиняным писсуаром, молодой рыцарь поднялся из трюма на палубу.
Свежий воздух взбодрил его, но тяжкого чувства, вызванного ночным кошмаром, не отогнал.
Судя по всему, скоро должно было рассвести, но была ещё ночь. На корме Свен увидел барда, который составлял компанию кормчему.
- Что, барон Свен, решили подышать свежим воздухом? – обратился к нему бард. – Правильное решение. Поднимайтесь к нам.
И продекламировал:
- Сколько бы лет ни прошло, вращаются эти созвездья.
Точно в назначенный срок чередой. Они нерушимо
С небом навек скреплены, украшенья стремительной ночи.
Поглядев на небо, усеянное всё ещё не погасшими украшениями стремительной ночи, Свен спросил барда:
- Скажите, а какими способностями нужно обладать, чтобы слагать стихи?
Свену показалось, что кормчий тоже чуть ли не застыл, ожидая ответа.
- Прежде всего, поэт должен обладать недюжинной памятью. Столько всего нужно запомнить и ничего не перепутать.
Кормчий приглушённо хохотнул. Он считал себя человеком образованным и смыслящим в тонком юморе. Тонкий юмор – это вам не над частушками гоготать.
- А если серьёзно, – продолжал Лось, – то важно научиться правильно осмыслять ровно две вещи. Нашу смертность. И наше бессмертие.
Бард жестом пригласил Свена присесть рядом.
- Однажды, будучи ещё отроком, я впервые всерьёз подумал о том, что и меня тоже ждёт могила. Как и всех. И тогда я оставил в сторону свою лютню, а книги стали мне скучны. Возможно, будь я из бедной семьи, из тех, кому некогда думать о чём-то «эдаком», но нужно работать от зари до зари, просто чтобы выжить, такого потрясения я бы не испытал. «Ну, помирать, так помирать. Так же, дескать, заведено!» Но был я из семьи небедной. А потому мог себе позволить капризы. В том числе капризы интеллектуальные. К чему что-то создавать, если Земля сгорит, и все дела человеческие сгорят вместе с ней?
- Но ведь земная жизнь – это восковая дощечка, на которой мы учимся писать. Прежде, чем нам доверят пергамент и краски, разве не так? – Свен искренне удивился столь явно выраженному маловерию, присущему, судя по рассказу, его собеседнику в бытность того отроком.
- Так. Конечно же, так. И таких мыслей бы не возникало, если бы я рос в окружении добрых католиков. Но гостями отца были и сарацинские мудрецы, и иудейские профессора, бывали и катары с альбигойцами. Мы ведь жили в Кордове. В новом Вавилоне. Правда, в этом Вавилоне царил не разврат и пресыщение, а напряжённая интеллектуальная жизнь. Умственная жизнь. Что, как видно, приводило к тому, что жизнь духовная была ущербна. Избыток разума надмевает. Не зря же сказано «Во многой мудрости – многая печали….»
- Итак, Вы осмысляли нашу конечность.
- Да, осмыслял нашу конечность в духе того, как её осмысляют все те, кто почитает мир наш «тюрьмою души». Там у них не всё так просто, как кажется.
- Вы имеете в виду определение границы между телесным и духовным?
- Именно. Ведь говоря о плоти, мои учителя имели в виду вовсе не тело как организм, а чувственность. То есть ту часть нашей души, которая взаимосвязана с телесностью. И вот тут у меня начала почва уходить из-под ног. Потому что учителя обучали всяческим упражнениям, призванным размыть эту грань как можно сильнее. Вплоть до полной утраты самосознания. И тогда, якобы, наступает полная свобода и полное познание глубинной некой сути. Про то, что нет ни мира, ни меня самого, нет ни рая, ни ада, а всё – только сны…
На корму поднялся зевающий Теофил. Богословские беседы его притягивали даже через сон.
- Кстати, интересно, что из-за проповеди этих снов, меня внезапно привлекла философия пифагорейцев.
- Это про особенную символику геометрических фигур? – уточнил Теофил, кутаясь в плащ.
- Нет. В данном случае вовсе не это, ибо всякая символика тогда мне казалась просто способом привязывания сознания к неким привычным формам восприятия. Меня поразило тогда другое. Я мог выдумывать ощущения, убивать время на рассуждения на тему того, что я, дескать, бабочка, которой снится, что она – человек, и тому подобное…. Но, но при этом – а это было именно во сне, – я однажды совершил простое арифметическое действие. Посчитал, что два плюс два будет четыре.
- И что же тут потрясающего? – удивился Теофил.
- О! Это было сильное потрясение. Я тогда понял, что чем бы ни было моё сознание, в каком бы мире не пребывало оно, но два плюс два – всегда четыре. Стало быть, числа не врут. Не знаю даже – к чему бы привело меня увлечение идеями пифагорейцев, если бы не попущенные Спасителем страдания.
- Боль вылечила от высокоумия? – поинтересовался Свен.
- Нет. Не от высокоумия. От релятивизма. От идеи, что нет ни добра, ни зла, а всё, якобы, относительно. И мне было попущено пострадать и пострадать серьёзно. Причём к физическим страданиям добавлялись ещё и страдания духовные. На сердце было не просто пусто. На сердце было тяжело. Всегда. Даже во снах. Хотя… какие там сны. Это были ночные кошмары, приходившие на смену дневным страданиям тела. Вот тут-то я и понял, что когда говорят, будто «и рай, и ад – внутри нас есть», то это вовсе не ленивая отговорка агностиков, ни во что не верующих. Это признание того, что ад существует вполне осязаемо. И каждый из нас может сполна ощутить его присутствие в нашей реальности. Вот тогда-то я и дозрел до того, чтобы принести покаяние, и начал молиться. Просто повторял поначалу слова латинских и греческих молитв как заклинания. Мне стало легче. Но не совсем. Спаситель тогда стоял у самого изголовья моего скорбного ложа, но сердце своё я Ему всё ещё не открывал. Он стоял и терпеливо ждал. Потом мне вновь стало хуже. И тут я возопил те самые слова, которые Спаситель возгласил на Кресте…
- Элаи, Элаи. Ламма савахвани… – проговорил Теофил.
- Да. И тут уже не было места моему кичению знанием арамейского языка. Это было сказано всерьёз и обращено было не к «внутреннему медиатору сверхсознания», а к Самому Спасителю.
- А потом?
- А потом, мои молодые друзья, было ещё интеллектуальное искушение. Всё-таки, ум мой был нашпигован самыми разнообразными версиями осмысления всего и вся. До простоты было ещё очень далеко.
- Как это понять: «до простоты было ещё далеко»? – не понял Свен.
- Ну вот смотри…. Что, по-твоему, проще сломать: толстую палку или тонкий механизм?
- Проще сломать то, что сложное.
- А что сложнее описать: некий предмет или явление, о котором твой собеседник никогда не слыхал? Или некий предмет, состоящий из знакомых собеседнику элементов?
- Сложнее описать неизвестное. Это ещё Аристотель приводил в качестве примеров.
- Ну, вот видишь, как хорошо, что и Аристотеля мы вспомнили. Выходит, не врал сей эллин, что для постижения сути всего, нужно постигнуть элементарное. То есть простое. Но дальше начались искушения уже не философские, а узко богословские. Я не сомневался в том, что даже если окружающий меня мир – это иллюзия, то сам я – вовсе не пар и не сон. Стало быть, нужно было выстроить свои отношения со Вседержителем. Который тоже ведь вовсе не некий алгоритм, а Живой Собеседник.
- И как происходил выбор веры?
Бард не ответил. Вдалеке, прямо по курсу показался остров, лежащий примерно посередине широкой Реки.
- Ваши милости, – обратился кормчий к беседовавшим. – Вон тот остров, это уже конец Крещёного мира. Там дальше шалят речные пираты. Надо поднимать Войцеха и вообще всех, способных обращаться с оружием. Чтобы нас не застали врасплох.
Берега чересполосицы
- За этим островком, – начал Войцех военное совещание, – начинается уже чересполосица. Земли Банов чередуются с землями Жупанов; земли Королей – с землями Господарей. Одни исповедуют Римский Закон, другие – Греческий, третьи – что-то, вроде катарской ереси. Сами себя называют Богумилами. Что у них за Закон, того я не знаю. Но всё это ничто, по сравнению с речными пиратами, которые облюбовали эти берега. Нет тут твёрдой власти ни Кесаря, ни Базилевса, ни Папы, ни Патриарха. Нет тут и Орденов рыцарских.
- А Орден Дракона? – невольно вырвалось у Свена.
- Самого Ордена уже нет. А то, что целью нашего пути является замок, который принадлежит потомкам одного из рыцарей сего Ордена, я помню. И помню хорошо. Сейчас нужно отправить одного из школяров в воронье гнездо, пусть внимательно наблюдает за Рекой.
Амадеус приготовился взлететь наверх.
- «Воронье гнездо»? – это уже вырвалось у Монтшварца.
Войцех указал ладонью на крукглую конструкцию, укреплённую на верхушке мачты.
- Можете именовать эту корзину «марсовой площадкой», как это делают ромейские моряки. Но мы нарекли эту штуковину «вороньим гнездом». Там сидит наблюдатель, который во время нападений всяких супостатов осыпает их стрелами. Но школяру вашему мы арбалет не доверим…
Амадеус скорчил комическую гримасу, изображающую недовольство.
-…Для стрельбы сверху вниз нужен навык. И хороший навык. Пусть просто наблюдает. А как заметит неладное, мы его сменим на Болека. Болеслав отличный стрелок. Пусть пока побудет тут, затем отправим его наверх.
Наверх поторопились отправить Амадеуса, дабы он не докучал своей бодрой весёлостью. Пусть и несколько нервозной.
Когг приблизился к островку.
- Эх, солнце восходит. Школяру будет слепить в глаза.
Но школяр и не думал слепнуть.
- Вижу какие-то точки на поверхности воды!
Войцех сообщил Епископу, рыцарям и вообще всем, находившимся на палубе о том, что Амадеусом, по всей вероятности, замечены именно те, кого как раз и стоило опасаться.
- У нас единственная возможность разминуться с речными разбойниками, – начал корабельщик. – Если между нами и пиратами будет остров. Для этого нам нужно будет вывернуть либо к югу от островка, либо к северу. И если мы разминёмся, то пираты нас просто не заметят. Но мы можем и не разминуться. Так как вскоре мы уже не сможем наблюдать их приближение, и неизвестно – как именно они будут огибать островок.
- То есть мы должны наугад выбрать один из двух вариантов. Так?
- Да, и нужно принимать решение поскорее. Чтобы мы именно попытались разминуться с ними, ибо если мы останемся тут, то они нас заметят в любом случае. – И добавил: – Когда пройдут мимо острова… я имею в виду.
- А как вы обычно проходите это место?
- Обычно огибаем остров с северной стороны, то есть в данном случае – лево руля.
- Это значит, что тот участок реки вам знаком и там мы не сядем на мель?
- Знаком. Не сядем.
- Полагаю, – принял решение Гросс Шпигель, – что именно так и следует нам поступить в этом случае. Следуя этим путём, мы избежим опасности сесть на мель, стало быть, сохраним подвижность. Что будет крайне необходимо в столь опасной ситуации. Ну, а столкнёмся или нет… На всё воля Божия.
Войцех распорядился, и когг свернул влево.
Место в «вороньем гнезде» занял Болеслав, поэтому Амадеус, дабы поддержать «бодрость духа» (впрочем, неясно: речь шла о бодрости духа Теофила, или о бодрости духа всей команды, или вообще – о его собственной), затеял дискуссию о названии корабля.
- Послушайте, Войцех, – начал он. – А кто додумался назвать Ваш замечательный когг таким странным именем? «Нинья» – это же, насколько мне известно, означает что-то вроде «детки». Хороша же «детка», право слово! Толстуха, а не «девушка».
- Вы, господин школяр, как я погляжу, человек грамотный. Понимаете в иных наречиях. Только «Нинья» – это значит «детка» не в смысле «девушка», а в смысле «маленькая». Когг наш невелик размерами, вот его так и прозвали. Но это именно прозвище. А так корабль посвящён святому Христофору. Просто у нас суда называют не по их нареченным именам, а по прозвищам. Или по имени хозяина. Или капитана. У нас – по прозвищу. А теперь давайте все умолкнем. Утром голоса слышно далеко.
Епископ опустился на колени и стал безмолвно взывать ко Спасителю. К нему присоединился студент Теофил, бард Лось, трактирщик Кугель и один из матросов. Свен и Монтшварц не стали преклонять колени. Монтшварц решил, что это может быть воспринято как проявление малодушия. А Свен просто был настолько погружён в свои собственные думы, что вовремя не присоединился к молящимся, а когда вынырнул из своих размышлений, было уже поздно. Да и не хотелось отделяться от Гуннара. Амадеус всё-таки получил арбалет, и поэтому встал рядом с Астадом, оруженосцем Монтшварца, который, также вооружившись арбалетом, вглядывался вдаль…
Когг миновал островок. Лодок с разбойниками нигде не было. Либо они обогнули остров с другой стороны, либо где-то пристали к берегу. В любом случае, нападения удалось избежать.
- Вот и я так тогда, – Лось подошёл к Свену и решил окончить предутренний разговор. – Решил рискнуть. Остановив свой выбор веры на Христианстве. Но, с другой стороны, я уже знал, что душепогубительных мест там не будет. Так что был момент, в том числе, и вполне рациональный. Не один лишь риск и упование на жребий.
Катары и богумилы
Когда улеглись волнения, связанные с напряжённым ожиданием возможной схватки с речными незнакомцами, Кугель шустро приготовил глинтвейну, после чего тетива натянутых нервов совсем уж ослабла, и плавание продолжилось теперь уж совсем в спокойном духе. Амадеуса вновь отправили в «воронье гнездо». Войцех намеревался было отправить туда же и Теофила, чтоб не путался под ногами, но второй студент прыти не проявил, и тогда капитан отправил его к кормчему. Астад с Монтшварцем заняли место на носовой башенке, Кугель продолжил возиться с приготовлением завтрака, а Свен, которому поручено было занять пост на кормовом кастле, отозвал Епископа в сторонку и поведал ему о кошмарном видении.
- Это было уже под самое утро?
- Да, владыко. Незадолго до того, как мы приблизились к островку.
- Пожалуй, составлю тебе компанию. Разговор серьёзный будет.
Епископ и молодой рыцарь поднялись на кормовую башенку.
- То, что кошмары навалились на тебя, Свен, именно у границы Крещёного мира, совсем не удивительно. Наш корабль вошёл в область, где живут люди, чьи души обезоружены ересями. Чьи души, таким образом, стали полем действия падших духов. Которые в этом краю сильны. Вот потому-то они и вторглись в пространство твоих, Свен, снов.
- Так, стало быть, дух того волхва до сих пор витает где-то рядом с нами?
- Нет, Свен. Не витает. Это всё суеверия про неприкаянные души. Про то, что они превращаются в привидения.
- Разве привидений не существует?
- Конечно же, существуют. Но они, эти призраки, существуют только в наших сознаниях. И каждый видит ровно то, что готов увидеть. Как бы тебе объяснить… Вот представь себе, что есть расплавленное вещество. И есть некая форма. Если залить вещество в форму, то пустота наполнится этим расплавленным веществом и, остывая, примет вид, соответствующий этой форме.
Свен слушал, но, несмотря на живость ума своего, видом своим не демонстрировал понимания сказанного.
- Ладно, могу проще. Вспомни, как в детстве нас ночью могла напугать какая-то ветка дерева, которая казалась лапой чудища и так далее. Так?
Свен кивнул утвердительно.
- Это «чудище» существовало только в нашем сознании, но что-то внешнее включало в нас воображение, которое и видело то, чего нет. Во снах такими «пугающими нас ветками» становятся прикосновения нечистых духов к нашим душам. И эти прикосновения включают наше воображение, нашу память. Тебя, Свен, впечатлил образ колдуна. Он отпечатался в твоём сознании. И теперь прикосновения нечистых духов рождают в твоём воображении среди прочего и этот пугающий образ.
Свен не до конца понял, но постеснялся и дальше демонстрировать своё тугодумие, а потому решил слегка перевести тему в другое русло.
- Владыко, а что в учении катаров и альбигойцев «не так»? Почему на них обрушилось такое гонение?
Епископ посмотрел на Свена, пытаясь понять причину, по которой он вдруг перешёл на такую тему. И понял это из последующего вопроса:
- Почему теперь наш Орден инквизиторы хотят объявить еретическим?
- Дорогой Свен. Ты задал три вопроса. Начну по порядку. Так называемые катары – сами по себе – люди чаще всего неплохие. Но мы говорим о том, чему они учат. И ты верно задал вопрос: «что в учении их не так». «Не так» в их учении то, что они учат тому, что якобы весь свет белый – порождение злого противобога. И этот мир якобы тянет души людей вниз, к погибели. Но мы так не считаем. Святые отцы Церкви нас учат тому, что мир – благ. Что мир создан Благим Творцом. Другое дело, что в мир вошло зло. И всё испортило, всё отравило. И впустил это вселенское зло нам в мир именно человек. В этом космическая суть грехопадения. Первые люди открыли свои души злу, и это зло вошло в нашу реальность. Вот если кто-то из нашей команды корабля продырявит борта, то вода устремится в трюмы, и мы пойдём ко дну. Кто виноват будет: кораблестроители или глупый человек, совершивший зло?
- Понятно, что глупый, совершивший зло.
- А так называемые катары считают иначе. Человек, якобы, ни при чём, это якобы «злой» кораблестроитель так всё устроил. Чтобы мы погрузились на эту бочку с парусом и поскорее потонули.
- То есть они отрицают саму суть грехопадения?
- Именно так. Отрицают вину человека в том, что зло вошло в мир, но выдумали миф о том, что сам мир якобы создан неким злым существом.
- А зачем этому мифическому существу было создавать этот мир? Что эти катары говорят про это?
- Для того, чтобы пленять души, увлекая и соблазняя их плотскими усладами.
- То есть получается так, что плоть – это не тело, а те части человеческой души, которые откликаются на сигналы, поступающие от телесности?
- Да, и в этом они не так уж не правы. Другое дело – как относиться к этим сигналам. Ведь если мир сотворён Благим Создателем, то, стало быть, наше соприкосновение с этим миром, то есть то, что эти сигналы производит – не так уж дурно. Во всяком случае, коль уж наши души наделены способностью реагировать на эти сигналы, стало быть, мы должны изучать алфавит этих сигналов. Не только любопытства ради. Или ради чего-то меркантильного, имеющего конкретную корысть. Но ради того, чтобы познать самих себя…
Свен задумчиво разглядывал проплывающий мимо пейзаж.
Зимний пейзаж в этой местности не был таким уж сказочным, как это бывает в северных землях. Не было волшебства покрытых инеем деревьев, не было снежного покрывала, чутко откликавшегося на перемены положения солнца на небесах и казавшегося то розовым на восходе, то сиренево-голубым в тени, то ослепительно белым в прочие часы. Нет. Тут снега не было. Было достаточно уныло. Бурый берег, серо-рыжеватые ветви деревьев и кустарников. Но горная гряда, напоминавшая сейчас брошенную исполином бархатную драпировку сдержанного сизо-зеленоватого оттенка, придала даже этим тусклым ушедшим в зимнюю спячку растениям некий живописный фон, и на этом фоне скука голых ветвей обратилась в некий причудливый орнамент.
А когда за поворотом показался городок, то стоявшая на возвышенной части городка церковь невольно приковала взоры всех путешественников. Вроде бы ничего особенного, но тёплая охра стен храма, радостная терракота черепицы и белоснежная колокольня, отчётливо контрастирующая на фоне тёмного тона горы – всё это было просто и гармонично.
- Мир наш не так уж безобразен. Даже в такую погоду. Не правда ли, Свен?
И продолжил:
- И мы можем сделать его ещё прекраснее. Потому что всё, созидаемое нами тут, в этом сотворённом мире, остаётся в наших душах навсегда. Даже если предметы, нами созданные, по какой-то причине погибают.
- Но ведь всё погибнет. Всё сгорит. Вся земля и все дела наши?
- Сгорят. Но души наши останутся в Вечности. И души эти наполнены будут как раз теми образами, которые мы успели создать, пока находились в этом мире. Пока могли что-то сделать.
- Но откуда тут, в краю, населённом катарами, такой прекрасный храм? Ведь если они отвергают всё телесное, зачем им строить нечто, что не является… так сказать… функциональным?
Епископ негромко рассмеялся.
- К счастью, дорогой Свен, их души не настолько отравлены лжеучением, приучающим ненавидеть мир. И, несмотря на то, что проповедуют их вожди-еретики, души их «естеством законное творят». То есть неосознанно тянутся ко всему хорошему. К тому же, тут, в этих краях, – как ты, наверное, в курсе, – так сказать, державная «чересполосица». Есть довольно крупное королевство местных катаров – тут они называются «богумилами». Есть и владения христианских владык. Кто-то из них – вассал Римского императора. Кто-то – Греческого базилевса. А вот эти местные катары – они просто сами по себе. Почувствовали, что в мутной воде раздора между христианским Востоком и христианским Западом можно выкроить нечто для себя выгодное, вот и привечают еретиков. А народ подвоха не чувствует. Для народа все наши высокие материи… сводятся к тому, что у латинян одни дни поста, у греков – другие. Там хлеб церковный пекут по одним кулинарным догматам, а там – по другим. Вот и всё горе-«богословие».
Когг медленно проходил мимо городка.
- А что же князья? Ведь Господь устроил наше общество так, чтобы люди благородного сословия силами меча и книг поддерживали Закон. И ради исполнения этого послушания Спаситель посылает нам, рыцарям, благодатные дары. Чтобы были мы способны силу эту применить ко благу. Разве не так?
Гросс Шпигель горько усмехнулся.
- Как видишь, дорогой Свен, так, да не всегда так. Кто-то, напротив, Закон, выдаваемый за истину веры, использует для поддержания своего владычества.
- То есть поступает ровно наоборот… Ну, дом на песке не устоит.
- Не устоит. Рано или поздно развалится.
- Хорошо. Тогда вот такой вопрос. Вот эта вера в то, что мир якобы создан неким злым Демиургом – откуда она? И как еретики сумели подогнать своё зловерие под учение Евангелия Спасителя?
- Откуда взялось зловерие? Да оттуда, откуда приходит всё недоброе. Из мира духов злобы поднебесной. Другой вопрос: «почему приняли эти зловерные помыслы»? А приняли от того, что готовы были принять. Не совсем правду говорят, будто бы беда в том, что греки, дескать, выселили неких еретиков-манихеев из Азии во Фракию, а те расселились вплоть до южного берега Великой Реки. А учёные еретики нашли приют в Кордове и оттуда уже распространяли свои идеи среди алчущих и жаждущих новых знаний. Желательно, знаний потаенных…
- А разве не так?
- Так. Только это отвечает на вопрос: «Как ересь проникла в Крещёный мир?» А мы задаём вопрос другой. «Почему ересь была принята людьми?»
- Почему?
- Потому, что люди готовы были это принять. Разве мои единоверцы-епископы не проповедуют в кафедральных соборах о том, что всякий человек – червь и насекомое? Что мы – ничтожества. Да, мы ничтожества в сравнении с величием Творца, но запоминается как всегда только первая половина высказывания. И эта половина высказывания запомнилась. А как с этим жить? С осознанием того, что человек – ничто. Пыль. Как смириться с тем, что Благой Творец, создавший Вселенную силой Своей мысли, мог создать людей столь ничтожными, подобными докучливым и гадким членистоногим?
- Так грехопадением же всё искажено…
- Грехопадением зло вошло в мир, изуродовало его. Но это не значит, что мир в принципе уродлив. А такие вещи понять сложно. Гораздо проще уверовать в то, что души создавались одним существом, а тела – другим. Тут всё как будто логично и просто получается.
- Но как же они выдают себя за христиан? Ведь нужно же найти соответствующие места в Писании, чтобы опереться на них в своей проповеди? Не так ли?
- Нашли. Кто ищет, знаешь ли, тот всегда найдёт. Помогут найти. В Евангелии есть такие слова: «Всё чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть». «Per ipsum omnia facta sunt, et sino ipso nihil factum est». То есть если отцы дают простое и ясное толкование – без Творца ничего не происходило, всё Им создано. Катары же переиначили эти слова так: «Всё чрез Него начало быть, а без Него ничто начало быть». Они предположили, что латинский перевод не вполне ёмко передаёт ту оттенки смыслов, которые есть в греческом оригинале. Поэтому и появилось вот это: «Без Него Ничто начало быть». То есть они придавали слову «nihil» из латинского перевода грамматическое и лексическое значение существительного. И с того момента, как слово nihil не определяется больше контекстом конкретного предложения, оно тут же приобретает на латыни не отрицательный, а утвердительный смысл. И в данном контексте получили совершенно иное толкование. А дальше уже пошло-поехало. Нагромоздили своих рассуждений про видимые и невидимые универсумы – visibilia и invisibilia… и тому подобное. Дальше уже придумывается какой-то Демиург, который, якобы, и сотворил некое «ничто». «Иллюзорный мир». И ведь находятся любители таких откровенно вздорных горе-толкований… Однако, я тебя замучил схоластикой. И нас зовут завтракать. Продолжим позже.
После трапезы Свен, будучи человеком, тонко чувствующим психологические состояния собеседников, понял, что не стоит докучать Гросс Шпигелю. Во всяком случае, сейчас. Однако, дабы не выглядеть бестактным, он извинился, сообщив Епископу, что желает немного вздремнуть в каюте.
Путешественники мало-помалу приходили в себя. Для переживших за неполных двое суток много такого, что воспринималось как непрерывный калейдоскоп самых разных впечатлений, теперь настало время, что называется, слегка приспустить тетиву.
Нет, ни о каком расслаблении и речи не было, ибо до тех пор, пока между ними и окружающим универсумом не окажется каменных стен замка вместо дубовых бортов когга, бдительности терять было нельзя.
Но до замка было ещё далеко.
Гросс Шпигель устроился на юте. В каюту уходить не хотелось, а тут, в кормовой части корабля, было одновременно и свежо, и, всё-таки, несколько уединённо.
С тех пор, как он очнулся из того странного состояния, он погружался в размышления о пережитом всякий раз, как только сознание освобождалось от попечений о решении насущных проблем. Что это было? Посыльный, передавший эту загадочную книгу, предупреждал о той опасности, которая может подстеречь человека, углубившегося в «универсум, который прочитанное формирует в сознании». Но тут-то были не просто некие грёзы наяву, тут было нечто иное. Можно сказать, опыт существования в неком ином мире.
Гросс Шпигель отчётливо помнил тот коридор, по которому непременно предстоит ему и его спутникам пройти, чтобы освободить пропавших в Лесу воинов. Видение это приходило к нему во время сна-оцепенения неоднократно, и он не сомневался, что было это не просто игрой образов его памяти, но неким посланием.
Сам коридор он запомнил весьма хорошо. От того места, где он оказывался всегда в самом начале – и до таинственной пещеры, где томились в каком-то полусне пленники. Епископ хорошо помнил каждый закоулочек, до самого выхода из коридоров.
А вот входа в этот лабиринт он никогда не видел. И где находится этот вход, он не знал.
- Ваше высокопреосвященство, всё собираюсь вас спросить, – голос Кугеля вывел Епископа из задумчивости. – А что этот наш Инфант, здрав ли?
Гросс Шпигель не сразу сообразил, чего от него хотят.
- Я говорю: как там бедолага наш поживает? Тот, которого Вы тогда изволили выкупить?
- Никого мы не выкупали, он свободный человек. Помогли погасить долг.
- Помогли, я и говорю. Так что с ним?
- Сгинул Инфант. Пропал наш отважный воин.
- Значит, погиб. Царствие Небесное…
- Сгинул, но ещё не погиб. Объяснить тебе, трактирщик, я сего не могу. Долго рассказывать.
Замок рыцаря Дракона. Вкратце о пребывании там
Спустя двое суток плавания по тихой широкой равнинной реке корабль приблизился к горному массиву. Характер реки поменялся, и теперь уже все корабельщики постоянно находились на палубе, внимательно всматриваясь вперёд. До сумерек ещё было время, поэтому решили, что извилистую часть можно успеть пройти до заката.
Свен с нетерпением ждал прибытия. Трудно верно подобрать слова, описывающие внутреннее состояние молодого человека, чающего встречи с возлюбленной. Что чувствуют молодые и влюблённые, многогрешный автор повести сей уже не помнит, поэтому, дабы не оскорблять читателя повторением неких штампов, запишем просто и лаконично: молодой рыцарь жил предвкушением встречи.
И как часто это случается в нашей жизни, нарисованные в его воображении картины, позже – когда встреча, наконец, состоялась, – сильно разнились с тем, что его сердце нарисовало в его уме.
Это вовсе не значит того, что его не ждали, и уж тем паче того, что встрече не были рады… Но произошло это как-то не так, и не эдак, как мыслилось, и на голом месте возникли искушения.
Обстоятельств пребывания путешественников в замке, некогда воздвигнутым отцом Петры, рыцарем Ордена Дракона, кусающего хвост, описывать особенно не станем. Встретились с родными, поговорили, были счастливы тем, что все живы… О грядущем говорить было рано, поскольку никто тогда не мог предположить, что течение обыденности может пойти по какому-то иному руслу.
Хозяйство к счастью управлялось людьми добросовестными и отважными, поэтому всё было, в общем-то, в порядке. Петра ответила своим воспитательницам благодарностью, приютив тётушек и кузенов с немногочисленной челядью, определив им вполне достойные условия жизни.
Младший брат Свена, Вацлав, в новых обстоятельствах обнаружил себя достаточно взрослым и ответственным человеком. Первым делом он обследовал замок, который представлял собою обнесённый достаточно высокой кирпичной стеной двор трапециевидной формы, по которому весь Божий день бродили куры, гуси и ослик. Вершинами трапеции были жилые постройки, переоборудованные из башен. Да, это были бывшие башни, к которым прилепили пристройки да сараюшки таким образом, что башнями они казались только тем, кто обозревал замок снизу из долины. Но стоило попасть внутрь стен, как взору представали каменные постройки, из которых лишь одна выглядела оборонительным сооружением.
Речь шла о привратной башне, от которой вниз из замка шла тропа, опоясывающая холм. Тропу эту теоретически можно было бы назвать даже дорогой, хотя в некоторых местах она была столь узкой, что повозка едва протискивался между скалой и обрывом. При этом на самом верхнем участке пути, непосредственно подводящем к привратной башне, дорога превращалась в буквальном смысле в коридор – поскольку тут уже от падения путника защищала стена, причём было это не ограждение высотой по пояс, а именно стена. Высотой в полтора человеческого роста.
- Не понимаю: какой практический смысл возводить стену такой высоты? – недоумевал Свен, когда младший брат знакомил его с замком.
- Э, брат, тут военная хитрость. Если отряд неприятеля попадёт в этот коридор, то окажется как бы в лабиринте. Хотя и никаких поворотов тут нет. Просто коридор – и тупик запертых ворот. Но волю подавляет. Враг – в замкнутом пространстве. А сверху летят арбалетные болты. Видишь – там мишени расставлены. Занятия по стрельбе происходят не в тире каком-то, а вот прям тут. Чтобы стрелок пристреливался именно к этому пространству. Чтоб потом поражать штурмующих наверняка. Такая вот ловушка.
И вправду, к внешней стене, ограждающей дорогу от крутого обрыва, было прислонены несколько мишеней.
- Правда, стрелять-то особо некому, – добавил Вацлав. – Гарнизона нет. Но я решил сестричек привлечь к этому делу. Они у нас девушки боевые. Учимся стрелять. Тем более, арбалет – это не лук. Освоить несложно.
- Молодчина, Вацлав. Ты меня порадовал. Я и не заметил, как ты стал взрослым мужчиной. Всё время воспринимал тебя как какого-то бабника и модника. А ты не просто всё изучил. Ты толково изучил. Проанализировал и выводы сделал. И решение принял. На основе этих выводов.
Вацлав, который был не очень близок со Свеном, весьма растрогался от такой скупой похвалы старшего брата. И он с жаром продолжил:
- А вот посмотри на ту часть тропы, которая ведёт к коридору. Видишь, там есть места совсем узкие, а наклон холма крут для того, чтобы вскарабкаться, но зато достаточно покат для того, чтобы камни, которые может столкнуть со стены кто угодно, –даже не только наши сестрёнки, – срывались вниз и катились на наступающих. А наступающие станут увиливаться от катящихся камней. И непременно будут либо падать вниз, выбывая из строя, либо становиться хорошими мишенями.
- А другие стены?
- Другие стены неприступны. Сам видишь – замок на холме, и дорога плавно поднимается, опоясывая стены.
- А как тут обстоят дела с потаёнными ходами?
- Петра показала мне ход. Мы все расположились как раз в той башне, из которой этот ход ведёт.
- Чтобы скрыться в случае опасности? – полюбопытствовал Свен.
- Брат! Ну, за кого ты меня принимаешь! Чтобы услышать – если вдруг кто-то пробирается по этому ходу оттуда – к нам! Я себе ложе для сна там устроил неподалёку от двери, в этот лаз ведущей.
В завершение экскурсии Вацлав не преминул и немного прихвастнуть:
- Там же и эта загадочная стена, от которой все шарахаются. Но не я!
Стена, которая, согласно рассказу Петры, некогда поглотила её отца, никак не реагировала ни на один из звуковых кодов, исполняемых Свеном на лютне.
Свен почему-то внушил себе, что приключение должно непременно завершиться именно тут, в родовом гнезде его возлюбленной.
Но нет.
Нужно двигаться дальше.
Гросс Шпигель, столкнувшись с неудачей, остался спокоен тем спокойствием, которое присуще людям, которые уже ничего от мира не ждут, но которые при этом преисполнены твёрдого намерения завершить некое важное дело.
Однажды, это было спустя неделю после прибытия когга в гавань, Болеслав отозвал Епископа и Монтшварца в сторонку и сообщил им важную новость.
- Вот что, Ваши милости, хочу сообщить вам... Вы же знаете, что родом я хоть и не из этих мест, но оттуда, где промеж себя люди говорят примерно на том же наречии, как и тут. Местные не знают этого, полагают, будто я – один из вас… В смысле, родом из тех мест, где говорят на других языках… Так вот. Думая, что я не понимаю, о чём они болтают, они кое-что рассказали и мне, случайному свидетелю разговора. Дело в том, что они уже знают, что Святая Канцелярия собирается сделать с нашим Орденом то же самое, что сделали недавно с рыцарями Ордена Храмовников.
- И что это означает? Им-то какая разница? – Гуннар, несмотря на свое, обычно отстранённое, отношение ко всему и вся, кроме драки, вдруг воспламенился.
- А вот какая, рыцарь Монтшварц, – продолжил Болеслав. – Вот какая. До сих пор, что бы там ни было, они понимали, что госпожа Петра под защитой рыцарей нашего Ордена. А потому они побаивались протягивать свои лапы сюда. Уважали положение хозяйки. Ну, то положение, которое у неё есть благодаря связям с Орденом. С нашим Орденом. А теперь, коль уж Ордену приходит конец…. То есть это они так полагают… То отчего бы не прихватить то, что плохо лежит? Вот так думает этот кто-то, кто давно уже зарится на этот замок.
- И кто же эти люди, любезный Болеслав? Что Вы сумели выяснить? – поинтересовался Епископ.
- Вот этого я не знаю. Не знаю. Слышал только, что разговоры об этом ведутся. И что человек, которому этот замок приглянулся, уже в курсе того, что у нас нынче всё складывается не ахти как.
- Кому ещё ты говорил об услышанном?
- Никому, Ваше преосвященство, вам – первым.
- Держи язык за зубами. Нечего панику поднимать. Сколько людей в замке способны держать оружие в руках? – спросил Монтшварц.
- Так… Ну, Вы с рыцарем Свеном, Ваш оруженосец да я. Ещё старый кастелян, который за замком присматривает после того, как хозяин исчез. У него двое сыновей и двое зятьёв, которые и хозяйством занимаются, и охотой, и прочим. Если их не переманят супостаты на свою сторону, то получается, что девять вооружённых людей. Младший братец рыцаря Свена неплохо стреляет из арбалета, можно сказать, десятый. Коль пойдут на приступ, то, ясно дело, камни сбрасывать всякий сможет. Хоть Кугель, хоть даже и школяры. Но в рукопашной схватке… это вряд ли.
- А сколько людей в дружине этого самого, кто желает замком овладеть? – опять спросил Гуннар Монтшварц.
- Да почём же мне знать!
- Чем сейчас собирался заниматься?
- Вацлав просил продолжить с ним уроки фехтования. Кое-что он умеет, но коль уж тут ему заняться нечем, решил поучиться этому делу как следует.
- Вот и хорошо. Если у него кое-какие навыки есть, обучи тонкостям, какие самому ведомы. Теперь у нас каждый воин на перечёт.
После того, как Болеслав удалился, Гросс Шпигель обратился к Монтшварцу с одним единственным вопросом:
- Каковы наши шансы выдержать нападение?
- Никаких, Ваше преосвященство. Прежде всего потому, что мы не знаем этого замка, не знаем всех тех мелочей – ходов да переходов, которые превращают каменные стены из перегородок пространства в настоящих друзей. Мы не знаем кастеляна с его домочадцами, не знаем – насколько слуги преданы и готовы жизнь положить за дочь бывшего хозяина. Мы не знаем порядков в этом краю. Кто тут действительно господарь по делу, а не по титулу. Не знаем, чем дышит тутошнее дворянство, если таковое вообще существует. Нравов местных не знаем. Зато мы знаем, что помощи ждать неоткуда.
- Если не придёт подмога, то, стало быть, всё становится вопросом времени.
Гросс Шпигель произнёс этот вопрос настолько утвердительным тоном, что было ясно, что никаких вопросов по этому поводу нет. Всё ясно.
- Мы должны привести подмогу.
- Откуда?
- Из пещеры, где лежат в оцепенении пленённые лесными существами воины. И я знаю, как найти эту пещеру. Осталось только понять: где стена, которая перегораживает пространство нашего мира от того мира, откуда приходили к нам все эти существа, и куда они упрятали всех тех воинов, которые сгинули в Лесу.
Когда речь зашла о стене, то есть о вратах в иную реальность, то Гуннар не смог сдержать гримасы разочарования. Которая, впрочем, быстро сменилась выражением какой-то умственной работы.
- Где ж найти? Места тут, Ваше преосвященство, конечно мистические. Много всего говорят про эти горы…
И неожиданно добавил:
- А карта у Вас при себе?
- Конечно, вот она.
Епископ протянул Гуннару свиток. Тот почему-то не стал переворачивать изображение. Так и держал его перекошенным, да ещё и слегка согнул. Наконец, его нервное лицо озарилось каким-то едва различимым внутренним светом:
- Эврика!
Ткнул пальцем в последнюю точку на карте.
- Вы протянули мне карту, а я взглянул на схему под другим углом. Не стал её разворачивать, и увидел всю эту эвклидову геометрию совсем в ином свете! – Монтшварц развернул перед Епископом карту вверх ногами. – Мы должны непременно ехать в замок моего деда! Это не очень далеко, несколько дней пути. Нужно перебраться через горный хребет, а там уже будут земли племени моего покойного отца.
И вдруг прибавил:
- А вот земли племени моей покойной матери далеко отсюда…
В таверне
Решили, что двигаться будут, всё-таки, вшестером. Поначалу Монтшварц и Епископ решили, что в путь они отправятся вчетвером – со Свеном и Астадом. Однако решили всё-таки взять с собой ещё и Кугеля, а так же Теофила. От Теофила, конечно же, в рукопашной схватке пользы было немного, мягко говоря, но он был человеком внимательным и дисциплинированным, а для путника эти качества порою не менее важны, нежели отвага и умение владеть клинком. Кугель был человеком бывалым и сам по себе являл именно тот тип людей, которых среди путников не было. Трактирщик был человеком практическим и умевшим видеть собеседника насквозь. В придорожных тавернах такого человека не облапошить. Пройдох он насмотрелся на своём веку. И сам он был где-то примерно тем же самым.
Был соблазн взять с собой Болеслава и барда Лося, но Монтшварц сам же и отговорил Гросс Шпигеля от этого, мотивируя свой отказ тем, что в замке опытный и преданный воин будет не лишним, а бард со своим спутником-жонглёром поможет Амадеусу поддерживать настроение у обитательниц замка. К тому же они, в случае чего, гарантированно станут на защиту жизни и чести оставленных на попечение дам.
Про то, что это самое «в случае чего» нависло над обитателями замка, Свену, естественно, не сообщили, справедливо решив, что если он будет знать о серьёзности положения, то, скорее всего, никуда не поедет, ибо сочтёт отъезд предательством своих домочадцев и – тем паче – предательством приютившей их Петры…
Перебравшись через горный хребет, решили остановиться в таверне.
- А ведь этот замок и сам чем-то напоминал изображение дракона, кусающего свой хвост, – начал разговор Монтшварц. – Эти двойные стены, спираль дороги, плавно подводящая к воротам…
- А я вспомнил лабиринты. Когда Вацлав показывал мне каменную ловушку.
- Какую ловушку? – поинтересовался Гуннар у Свена.
- Ловушкой они называют как раз коридор, образованный внешней и внутренней стеной. Вражеский воин, попадая туда, становится хорошей мишенью для стрелков, расположенных на внутренней стене. Они как раз тренируются именно там, пристреливая зону поражения.
- Это очень хорошо... Значит, у Болеслава с помощниками будет шанс продержаться в осаде подольше… – задумчиво прокомментировал Монтшварц.
Проговоренное Гуннаром не прошло мимо Свена, и он едва ли не набросился на боевого товарища.
- О какой осаде идёт речь?? От меня что-то скрыли?!
Епископ понял, что коль уж умолчание не состоялось, то настало время сказать Свену правду.
- Свен. Нам стало известно, что некто положил глаз на замок Петры, прознав, что наш Орден находится в непростом положении, и, стало быть, не сможет этот замок защитить и наказать тех, кто покусится на него.
Свен вскочил.
- И вы удрали оттуда?! Ещё и мне ничего не сообщили!
- Сейчас мы тебе всё объясним… – начал было Монтшварц, но Свен и не думал его слушать.
- Какая подлость! Я немедленно возвращаюсь! Прямо сейчас!
- Погоди, сын мой, выслушай всё. А потом примешь решение и поступишь так, как знаешь, – Епископ встал и мягко взял молодого рыцаря за плечо.
Когда Свен, наконец, присел на табурет, он продолжил:
- Мы сейчас едем в замок Монтшварца потому, что у нас остался последний шанс изменить очень многое. Погоди!
Свен порывисто вскочил, но тут же опять уселся. Теофил и Астад сидели тихо, внимая происходящему. Гросс Шпигель продолжил:
- Мы могли бы оставаться вместе с нашими дамами и готовиться к атаке, а затем героически погибнуть, защищая свою честь и честь оказавшихся под нашим покровительством. «Блажен, кто душу свою положит за други своя». Я говорю про героическую гибель, поскольку ты должен понимать, что подмоги нам ждать неоткуда. Весть об осаде и падении замка достигнет Магистра очень нескоро. И не факт, что к указанному времени замок нашего Ордена не перейдёт в руки Святой Канцелярии.
Кугель облегчённо вздохнул, поблагодарив святого Патрика, которого трактирщик весьма почитал, за то, что он не остался в тёплом замке, но был вынужден тащиться по холоду неизвестно куда.
Теперь стало известно куда: подальше от неминуемой бойни.
- Я сказал, что подмоги ждать неоткуда, но это не совсем так, – продолжил Епископ. – Когда мне довелось пережить опыт этого странного состояния, порождённого соприкосновением с «Книгой Снов», то я неоднократно видел во всех подробностях коридоры пещеры – или подземелья – где томятся в заключении ещё живые наши воины. Все те, кто сгинул в Лесу. Все те, кто, подобно нашему Инфанту, пропали в нашем мире, но обрелись там.
Затем Гросс Шпигель встал и, взяв правой рукой большой наперсный крест, торжественно изрёк:
- И мы отправляемся в замок Монтшварца, чтобы выручить их оттуда. А ты, сын мой, отворишь таинственную дверь. Ведь лютня при тебе.
Почувствовав, что его слова пока ещё не прошибают стену, которую воздвигли силы, сфабриковавшие в душе молодого рыцаря столь дурное расположение, что сознание его оказалось глухо замурованным перед доводами рассудка, Гросс Шпигель – по наитию – перевёл разговор в другую колею. И он заговорил уже несколько иным тоном. Не тоном старшего товарища, но тоном владыки:
- Сколько людей сгинуло в Лесу? Вспоминай!
Свен стал вспоминать:
- В последний раз пропали люди Альбарено и этого второго рыцаря, что прибыл тогда вместе с Монтшварцем… А перед ними – отряд арбалетчиков… А ещё раньше… Дайте вспомнить: сколько там было воинов…
Но Гросс Шпигель не давал ему ни секунды, продолжая натиск:
- Как ты полагаешь: если мы сумеем с твоей помощью вытащить этих людей из подземелья… А они живы! Я знаю это… Так вот, как ты полагаешь: этого отряда хватит для того, чтобы не просто героически погибнуть под стенами замка, но героически победить?
Свен остыл так же внезапно, как и вспыхнул.
Епископ продолжил уже вполне дружелюбно. Тем самым тоном старшего товарища. Или же стратега, обсуждающего с другими – равными ему по статусу стратегами – план предстоящей битвы:
- И затем ты приведёшь отряд в замок. И каждый из нас исполнит свою миссию. А теперь отдыхаем. Следующую ночь придётся провести в горах, а затем, Бог даст, прибудем уже на место.
Замок Монтшварца
- Да, дорогой Гуннар, теперь мне понятно – откуда у Вас такое фамильное имя[1]. Горы тут и вправду кажутся чёрными.
Покрытая хвойным лесом гора тёмным пятном выделялась на фоне белоснежной долины и серого неба.
- Да, – согласился Гуннар. – Особенно сейчас… Порою кажется, что у нас тут всё не так... Но потом голос рассудка подсказывает, что все эти поэтические образы происходят от воздействия на нас предметов оптического свойства. Вот смотрите – небо с землёй поменялись местами. Земля светлее неба. Это всё оптика. Белый снег ярче серого зимнего неба. А наше сознание, воспитанное возвышенными рассуждениями, начинает уже придумывать какие-то объяснения…
- Гуннар, вот уж не думал, что Вы – киник! – воскликнул Теофил.
Монтшварц говорил достаточно громко, так что ехавшие позади них Свен с Теофилом отчётливо слышали весь разговор его с Епископом. Монтшварц обернулся к спутникам и ответил тем тоном, который присущ людям, находящимся в состоянии, когда нервное напряжение вот-вот превратится во что-то непредсказуемое.
- Нет, мой дорогой Теофил. Никакого цинизма нет. Но и самообманов тоже нет. И уже давно.
Теофил вдруг понял, что Монтшварц просто очень волнуется. Возможно оттого и голос его подобен звуку от разбрасываемых нервной рукою предметов. Ведь он не был в отчем доме уже много лет. Что встретит его там…
Впрочем, с того примерно момента, как стали явственными вначале отдалённый лай собак, затем пение петухов и, наконец, запах печного дыма, настроение Гуннара менялось и тревожная нервозность стала сменяться едва сдерживаемым радостным волнением.
Наконец, пред взором путников предстал сам замок Монтшварцев.
Он не был похож ни на угрюмые крепости, каковые во множестве стерегут рубежи отечеств. Ни на изящные дворцы, которые расположены так далеко от рубежей, что беспокоиться их хозяевам приходится разве что от яда и кинжала, но не от штурмующих воинов противника, а потому-то они и могут позволить себе изящество линий и какую-то игрушечную хрупкость своих башенок и шпилей.
Замок Монтшварцев был в буквальном смысле слова продолжением скалы, торчащей из вершины горы подобно исполинскому зубу. Точнее, даже не зубу, а некоему допотопному обелиску исполинских размеров.
Зуб обычно ассоциируется либо с острыми клыками, либо с чем-то, напоминающим щербатый рот. Когда торчит нечто на вольном месте и самим своим существованием нарушает умиротворение гармонии краевида. А скала, к которой был пристроен замок, была сама словно исполинское надгробие. Скорбное и величественное.
Сам замок был непривычно правильно геометрической формы – параллелепипед метров пятидесяти в длину, двадцати в ширину и примерно столько же в высоту. Причём до половины высоты стены были сложены из исполинских гранитных валунов, плотно подогнанных и соединённых «в замок». А уже над этим сооружением надстроено было трёхэтажное кирпичное здание, кровля которого доходила как раз до уровня верха скалы. На вершине скалы была небольшая церковь или часовня.
Жилым был, как потом выяснилось, третий этаж кирпичной надстройки. Второй этаж являл собою гигантский зал, где некогда проводились различные церемонии, а на первом этаже были некоторые хозяйственные помещения, хранились припасы и там же были комнатки, которые могли приютить в случае осады семьи поселян, обитавших в домишках, примостившихся у подножия замка.
Из посёлка в замок попасть можно было по мосту, соединявшему первый этаж с башней, возвышавшейся над этим посёлком, но не дерзавшей заглядывать в окна даже второго этажа гигантского параллелепипеда.
Как видим, замок Монтшварца был совершенно неприступным. Достаточно поднять мост, и всё. Осадную башню в горах использовать невозможно, подкапывать было нечего – можно было прорыть тоннель под замком хоть насквозь всей горы, но это ничего не давало, ибо над головами у боевых шахтёров оказывалась либо скала, либо гигантские камни, уложенные ещё, по всей видимости, допотопными архитекторами. И если обычная стена, сложенная даже из достаточно крупных камней, могла пострадать в результате подкопа, то соединённым в замок камням никакие пустоты, вырытые осаждающими, были не страшны.
Катапульты, – в самом худшем для защитников случае, – просто могли угодить в окно, причинив некоторый некритичный ущерб. К тому же метательные орудия, так же, как и штурмовые башни, в этой местности было крайне неудобно использовать. И у осаждающих оставалось лишь одно из двух: либо карабкаться на приставных лестницах-стремянках на крышу, либо надеяться на то, что замок можно будет взять измором.
Подъехав к посёлку, Гуннар что-то сказал на местном наречии мальчишке, и вскоре навстречу путникам высыпала целая толпа жителей, восторженно приветствующих молодого хозяина.
Монтшварц спешился, радостно обнял какого-то старичка и стал одаривать каждого из встречавших его искренней улыбкой. Затем он снял с пояса рог и протрубил какую-то мелодию с довольно мудрёным ритмом.
Спустя минуту-другую повторил свой сигнал.
На сей раз одно из окон верхнего этажа замка отворилось, и оттуда выглянул седовласый человек, направивший на путников какой-то цилиндрический предмет.
- Ого, у Его милости Вашего деда имеется зрительная трубка! – с восхищением прокомментировал Епископ появление владельца замка с таким ценным прибором в руках.
Монтшаварц радостно замахал этому господину с бронзовой трубкой, и тот, оторвавшись от окуляра, столь живо замахал в ответ, что казалось, будто трубка вот-вот вывалится из рук.
Спустя некоторое время подъёмный мост опустился и пред путниками предстал этот же старичок, но уже облачённый в подбитый мехом зелёный шерстяной плащ, украшенный золотой вышивкой, красные изящные сапожки, подчёркивающие небольшой размер ступни. Голова же была повязана зелёным шёлковым платком – шапелью. Хозяина замка сопровождал священник и двое старичков чуть помоложе хозяина. Видимо, маршал замка и камергер.
Монтшварц подошёл к своему деду и поклонился ему в пояс. Дед Гуннара, Густав Монтшварц, порывисто обнял внука. Гуннар Монтшварц представил своих спутников, начав с Епископа. Густав поклонился Епископу, испросив архиерейского благословения.
Маршал замка распорядился, чтобы позаботились о конях путников, которые остались в конюшне посёлка, поскольку замок, как мы поняли из описания его внешнего вида, представлял собою лишь здание, сооружённое на фундаменте, сложенном из исполинских валунов. И никакой подземной конюшни, подобной тем, которые устраивались в некоторых орденских замках, у них не было и быть не могло.
Пока всё готовилось к торжественной трапезе по случаю возвращения в родной замок любимого всеми рыцаря Гуннара, капеллан предложил отслужить благодарственный молебен. К нашим героям присоединилась и супруга Густава, Эдита, сопровождаемая двумя шустрыми старушками.
Гуннар Монтшварц был единственным внуком Густава и Эдиты. К тому же его появление на свет Божий было окутано тайной, точнее, недомолвками. В то время проблема бастардов – детей, рождённых от невенчанного брака – ещё не стояла так остро, как это стало чуть позже. Однако… все Монтшварцы жили в состоянии тревожного ожидания катастрофы, которая могла постигнуть угасающий род.
Поднимаясь по лестнице из помещения зала наверх – к переходу к часовне, венчающей скалу, – Гросс Шпигель обратил внимание на огромный гобелен, который прикрывал стену зала. Гобелен изображал уже знакомую героям «Маппу Мунди» – символическую карту Мироздания.
Вечером, после пира, Монтшварц предложил Гросс Шпигелю, Свену и Теофилу выйти на свежий воздух и полюбоваться открывающимся видом.
Но вышли они не через мостик и башню – в посёлок, а на вершину скалы, куда вёл особый тоннель, ответвляющийся от пути, ведущего в часовню. Гросс Шпигель со Свеном подошли к самому краю скалы, впрочем, защищённому высоким каменным парапетом. Теофил с Монтшварцем остались стоять у выхода из внтурискального лаза.
- Куда только не попадёшь, путешествуя по тоннелям Вашего замка, рыцарь Гуннар, – полушутливо заметил Теофил.
- О, да, мой учёный друг, – согласился Монтшварц. – Отсюда можно попасть в самые разные места Мироздания.
- Мне никогда не доводилось слышать о каменной кладке, подобной той, на которой покоится Ваш замок, – заметил студент.
- Покоится ли? – риторически ответил молодой рыцарь.
Гросс Шпигель подошёл к беседующим и мягко положил руку на плечо Теофилу, аккуратно намекая, что он просит прервать обмен мнениями и должен кое-что высказать.
- Рыцарь Монтшварц, сын мой. Я чувствую необычайный покой – с тех самых пор, как неведомые чары отступили от моей души, и сознание вернулось в это тело. Уверен, наше путешествие подходит к концу. Скажи пожалуйста, что скрывает от постороннего взгляда гобелен с Маппой Мунди?
- Ещё один ход. Наверное, именно тот, который Вам… то есть, нам всем… и нужен.
Стояла ясная, немного морозная ночь, и всё это располагало к разговору.
- Я позвал вас сюда, чтобы рассказать кое-что о себе и об этом месте. Мой отец был рыцарем того самого Ордена, чьего магистра тогда сожгли на костре, а братья были подвергнуты остракизму на территории нескольких христианских королевств. Но Провидению было угодно так устроить жизненный путь моего отца, что он избежал преследования, ибо после того, как он попал в плен к сарацинам, он более не возвращался в Орден. Да, мой отец, рыцарь Габриеэль Монтшварц, попал в плен к магометанам. Когда его выкупили, то он тот час же отправился на остров, ставший прибежищем Ордена после разгрома христианских королевств Святой Земли. Но буря воспрепятствовала тому, чтобы мой отец воссоединился с братьями-рыцарями. Корабль выбросило на пустынный берег, и из всех путников спаслось лишь двое: он и дочь сарацинского купца. Отец решил, что кораблекрушение – это несомненный знак того, что ему более не суждено быть братом-рыцарем.
Обратив внимание на то, что Свен вытаращился с недоуменным видом, Гуннар поспешил растолковать причины, которые позволили его отцу принять такое решение.
- Все прекрасно знают перечень грехов против рыцарской чести. Это нарушение тайн капитула. Это исповедание ереси. Это предательство, то есть переход на сторону сарацин. Это мятеж. Это проявление очевидной трусости. Это гнусный грех содомский. Это убийство христианина. И, наконец, грех симонии, то есть взяточничество и банальное воровство. Дед мне рассказывал, что отец поведал ему о своих сомнениях. О том, что он может быть обвинён в трусости. Но поскольку он не бежал с поля боя, не нарушал послушаний, и к тому же время было мирное, то ни обвинение в трусости, ни обвинение в предательстве ему не грозило. Обвинение в мятеже предполагало, что некий брат не только бунтует, но и проявляет сумасбродство. То есть поступает «от ветра головы своея». Но крушение, повторяю вам, друзья мои, было воспринято им не как бегство или противление воле Ордена, но как безусловный знак, который ниспослан ему самим Небом. Потом…
Гуннар умолк ненадолго.
- Потом… Выброшены были на безлюдном берегу, но наткнулись на лачугу, где было некоторое количество сушёной рыбы. На побережье росли оливки, смоквы. С голода не погибли. И всё время – только вдвоём – вдали от всех прочих людей. И от христиан, и от сарацин. В конечном итоге греховная страсть оказалась сильнее благоразумия…
И вновь тишина, которую никто из собравшихся из соображений такта не смел нарушить.
- Спутница моего отца, как вы уже поняли, и стала моей матерью. Её я никогда не видел, поскольку она представилась пред Господом сразу после того, как родила меня. Брак этот не был благословенным, мои родители не венчались, она и крещена-то была только после того, как отец привёз её в этот замок, так как его родители, то есть дедушка Густав и бабушка Эдита, настояли на том, что в замке не может находиться некрещёная душа.
Монтшварц перевёл дыхание и продолжил.
- Ибо как только она пришла в наш дом, гобелен с изображением «Маппы Мунди» начал колебаться, как будто из толщи скальной породы ткань была обеспокоена неким сквозным ветерком.
Гуннар скривил свои чувственные – непривычной для северян формы – губы и горько усмехнулся.
- Между прочим, именно так оно и было… Потому что там, за гобеленом, и находится один из входов в те места, которых нет даже на «Маппа Мунди». Но само это место обозначено в «Книге Снов». Так что завтра мы с вами, друзья, сможем исполнить свой долг.
- Но почему не попробовать прямо сейчас! – взволнованно воскликнул Свен. – Ведь дорог каждый час! Пока мы тут прохлаждаемся, там…
Епископ не дал Свену договорить. Он просто подошёл и обнял его.
- Сын мой, мы откроем врата в скале завтра. Потому что если они отворятся, то нужно будет сразу же переступить этот порог. Тут же, не откладывая. А сейчас мы ещё не готовы. Нужно набраться сил перед последней битвой.
- И причаститься Святых Таин, – кротко добавил Теофил.
- И причаститься Святых Таин, – повторил епископ.
КОНЕЦ 11 ЧАСТИ
[1] Монтшварц – от лат «mons» – гора, и от нем. «schwarz» – чёрный.
