Претерпевшие до конца…

Часть первая.

Часть вторая.

Часть третья.

Часть четвёртая.

Часть пятая.

Продолжение инсценировки «похищения»

В предыдущих статьях авторами был рассмотрен общий ход событий в Перми после прибытия туда «де-юре» последнего Российского Императора Михаила II (Михаила Александровича Романова) и его секретаря Николая Николаевича Джонсона, обстоятельства подготовки их ликвидации, решение о которой принималось представителями всех уровней Советской власти, Убийство последнего легитимного руководителя Империи не означало прекращение преследований и расправы Пермской ЧК с теми, кто был близко знаком с Михаилом Александровичем в Перми.

Стоит напомнить слова заведующего отделом ПОЧК А.В. Трофимова об общей сути «плана истребления»[1]: «В это приблизительно время нами было арестована, … одна дама, именующая себя урожденной Голициной, графиней, которая якобы была у Михаила и передала ему письма. И что, по ее сведениям, тут подготавливается побег. Это нам помогло построить свой план истребления. План сводился к следующему: Михаила крадут, мы, ЧК, усиленно его разыскиваем, арестуем всех, кто посещал Михаила или кто к нему ходил, за пособничество к побегу придаем[2] их суду».

Разработанная в ПОЧК схема «похищения» предполагала поиск виновных, которые уже изначально были определены даже в количественном составе[3].

В действительности Михаил Александрович Романов находился под постоянным негласным наблюдением. Об этом еще в 70-х годах пермскими журналистами была озвучена следующая информация[4]: «Бывший великий князь жил вольготно… Но глаз с него не спускали. С ним всегда был Иван Беляев, мотовилихинский рабочий по прозвищу Ванька-Замазай. Жил он в Пихтовке. Замазай часто переодевался то купцом, то моряком – его специально гримировали. Постоянно наблюдал за Михаилом Василий Иванченко. Он персонально отвечал за брата царя».

Кроме этого 13 июня 1918-го сотрудниками ПОЧК был изъят и осмотрен «дневник» Михаила Александровича, выписки из которого в «Деле ЧК»[5], демонстрируют внимание П.Ф. Меньщикова, следователя, к лицам, посещавшим последнего Императора. Таким образом вполне можно ориентироваться на цифру, указанную Г.И. Мясниковым в своих мемуарах, как на определенную по имеющейся у ПОЧК информации. Ведь Мясников 27 мая 1918 года был направлен в ПОЧК для укрепления руководства, и только по своему усмотрению с 16 июня стал Заместителем председателя, а не председателем[6].

Вот несколько слов из его «философии»^[7]: «17 человек это не 17 вшей. Это тоже верно. Но я хочу одного убить, и какое мне дело до остальных 16-ти. Их если и убьют, то не я, а ЧК… Да, может быть, что я физически не убью ни одного из них, но надо быть лично готовым к тому, чтобы убить всех их физически. И быть готовым к ответственности, как будто всех 17 человек убил я, лично сам. И только в том случае я имею право пойти на это дело. И только в этом случае я имею право заставить кого-то убить их. Готов ли я к этому? Без всяких колебаний. Ответив на этот вопрос, я почувствовал у себя на ремне «Кольт» и потрогал его рукой: как будто я физически себя проверяю. И «Кольт» был готов разрядиться два раза подряд без остановки».

В результате по делу «О похищении б. Великого Князя Михаила Александровича Романова из Гостиницы Королевские номера»^[8], начатого следователем отдела по борьбе с контрреволюцией ПОЧК П.Ф. Меньщиковым, на основании соответствующего постановления от 13 июня 1918 года были арестованы первыми:

— камердинер Василий Федорович Челышев;

— шофер, матрос Петр Яковлевич Борунов;

— управляющий номерами Илья Николаевич Сапожников. Все они были направлены в Пермскую губернскую тюрьму.

На квартире начальницы Пермской женской учительской семинарии К.А. Степановой по тому же постановлению был арестован и высланный вместе с Михаилом Александровичем бывший начальник Гатчинского отделения Северо-Западного жандармского полицейского управления железных дорог Петр Людвигович Знамеровский. Однако дело этим не ограничилось. Пермская ЧК стала задерживать и арестовывать лиц, входивших в контакт с Великим князем. «Жена Знамеровского, В.М. Знамеровская с ребенком, и Серафима Семеновна Лебедева зашли в Чрезвычайный Комитет с просьбой разрешить передать обед Знамеровскому. Вместо разрешения, Знамеровской объявили, что и она с Лебедевой арестованы»^[9].

Были арестованы также:

— знакомый Великого князя, изобретатель электролитной воды, домовладелец 64-летний Георгий Игнатьевич Кобяк и его семья. Кобяк в 1912 году получил патент на изобретение аппарата для производства электролитной воды. Владел небольшим заводом по изготовлению искусственных и минеральных вод и магазином при нем. Семья Кобяк имела собственный дом на Екатерининской улице, рядом с домом губернатора. Его жена Вера Константиновна «посылала завтраки по особому вкусу князя, т.к. он страдал язвой желудка»^[10], а дочь, 19-летняя Александра, приходила в гостиницу вместе с матерью;

— часто посещавший Михаила Александровича 19-летний студент Сергей Владимирович Тупицин;

— его дядя Александр Евграфович Тупицин^[11], неоднократно принимавший Великого князя у себя дома^[12] на улице Екатерининской был арестован позднее, в 20-х числах июля, как заложник.

Всех этих «подозреваемых» направляли в Арестный дом^[13].

Был объявлен в розыск железнодорожный техник Виталий Сергеевич Обыденов^[14], знакомый с Великим князем по службе в 1-м Его Величества железнодорожном батальоне и навещавший Романова в гостинице. Были вынуждены скрываться^[15] бывший пермский уездный воинский начальник Георгий Сергеевич Николаев^[16] и его жена Алиса Павловна^[17].

Возможно, были арестованы и другие лица, упомянутые в дневнике, в их числе: зять С.В. Тупицина^[18], студент Казанского университета Добрадин Александр Матвеевич, 25 лет; вдова купца 1-й гильдии Алина Таисия Александровна, ее дети Семен Александрович и Агния Александровна.

Однако эти люди никак не тянули на «организацию» дворян-монархистов. Все они (кроме семьи Кобяк) из мещанского и купеческого сословий. Использовать этих задержанных в дальнейшем политическом процессе не представлялось возможным и, они были переведены в разряд «заложников».

После чего, вероятно, им предложили внести залог для выхода на свободу.

Такой вывод можно сделать по сохранившемуся заявлению в Пермский чрезвычайный комитет по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией от Серафимы Семеновны Лебедевой, написанному 26 июля 1918 года^[19]: «На объявленное мне предложение об освобождении под залог 20 000 рублей заявляю, что к великому моему горю уплатить указанную сумму не в состоянии, так как я живу на собственный заработок, при этом же помогая своей матери… Последний месяц я получала содержание 270 руб., на которые, при существующей дороговизне проезда в трамвае, по железной дороге и продуктов существовать было очень трудно, а о сбережениях нельзя было и думать. Ввиду изложенного, а также (того), что я не чувствую за собой никакой вины и не имею никакого отношения к похищению Михаила Романова, прошу не отказать изменить постановление».

Этим можно объяснить и то, что Т.А. Алина^[20] «в Перми в 1918 году лишилась всего имущества, включая и личных драгоценностей «добровольно» сданных в пользу Советской власти^[21]», и освобождение С.В. Тупицина^[22], наиболее близко общавшегося с Михаилом Александровичем Романовым, а также и его дяди А.Е. Тупицина. О судьбе их зятя, А.М. Добрадина – не известно.

28 июля в газете «Известия Пермского губисполкома»^[23] были опубликованы списки 116 заложников, из которых 52 были освобождены по разным причинам, в том числе: «27) Алин^[24] (освоб.), … 52) Кобяк (освоб.), … 59) Тупицин^[25] (освоб.)…».

На самом деле Г.И. Кобяк умер еще 5 июля 1918 года, о чем извещает некролог в газете «Известия…» за 6 июля^[26]. Эта смерть позволила выйти из-под ареста его жене и дочери.

Итак, на конец июля, по официальным данным, всего остались под арестом 64 человека, и в том числе: «54) Челышев, 55) Сапожников, 56) Лебедева, 57) Знамеровская, 58) Знамеровский…». Это те, кто числился в «кадетах», «железнодорожниках» и «заложниках». При этом не были указаны «контрреволюционеры», в числе которых оставались: княгиня Елена Петровна Сербская, члены Сербской миссии, Борунов, Гендрикова, Шнейдер, Волков и другие, доставленные в Пермскую губернскую тюрьму из других мест.

Претерпевшие до конца…

Если пермские «заложники» благодаря связям и выплате «залога» спаслись, то оставшиеся под стражей с объявлением «красного террора» оказались обречены…

Рассказывает начальница Пермской женской учительской семинарии Клавдия Амвросиевна Степанова^[27]: «Знамеровские день Вознесения провели в хлопотах, как бы известить жену Михаила Александровича о его таинственном исчезновении: были в Чрез-Ком-те, были и у шведского консула. На другой день, 14 июня, в 9 ч. утра ко мне в квартиру пришли трое, в форме солдат, произвели обыск и арестовали П.Л. Знамеровского. Жена с ребенком и С.С. Лебедевой проводили арестованного до дома Пермякова — помещения чрез-ком-та по борьбе с контр-революцией. Вернувшись домой, В.М. Знамеровская приготовила сама обед (ее обычное ежедневное занятие) и, взяв его, зашла в Чрез-Ком-т с просьбой разрешить ей самой передать обед мужу.

Вместо разрешения Знамеровской объявили, что она и Лебедева также арестуются. На квартиру они вернулись, чтобы захватить необходимое, в сопровождении вооруженного красноармейца, который и отвел их в Арестный дом. Знамеровские просили доставлять им обеды, причем П.Л. Знамеровскому и П. Борунову — слуге Вел. Князя, из электро-театра «Колибри», а жене его, ребенку и С.С. Лебедевой приготовляла моя прислуга. В тюрьму обеды относил брат заключенного Алекс. Людв. Знамеровский, а в Арестный дом, чередуясь, прислуга и я. Желая переговорить с В.М. Знамеровской, удовлетворена ли она столом, а главное соответствует ли стол организму ее болезненного ребенка, который был арестован вместе с матерью, я недели через три после их ареста стала добиваться свидания с В.М. Знамеровской, которое мне было с трудом дано после нескольких вопросов, во-первых: «Какое я отношение имею к Знамеровским?» — «Только отношение человека к заключенному человеку, недолгое время жившему у меня». — «О чем вы будете говорить с Знамеровской?» — «Только о еде».

Свидание произошло при двух свидетелях, стоявших по обе стороны от меня, и последующие свидания, когда я приводила взятого из Арестного дома ребенка, происходили при такой же обстановке. Стесняясь в средствах, Знамеровская просила в первое же свидание доставлять им еду только два раза в неделю: по средам и воскресеньям. Знамеровская В.М. обратилась с просьбой, чтобы я брала ребенка ежедневно к себе с утра и вечером приводила обратно в Арестный дом. Основанием этой просьбы служила, конечно, любовь к сыну, чтобы окружить его лучшими условиями.

За разрешением брать Костю из Арестного дома я обратилась в Чрез-Ком-т, и мне было отказано на том основании, что развитый ребенок может служить связующим звеном между заключенными и внешним миром, и ребенка при его возвращении придется ежедневно обыскивать с головы до ног. Жаль было оставлять ребенка в Арестном доме. Заручившись согласием Александра Знамеровского, брата арестованного, что он с Кунгурской 19 переедет ко мне, так как будучи занята канцелярией и летом, я не могла всецело отдать себя ребенку, я обратилась вторично в Чрез-Ком-т с прошением взять совсем ребенка из Арестного дома. Это было разрешено. Увезла я ребенка в Нижнюю Курью, где я взяла комнату, так как и мне надо было отдохнуть.

Дня через 3–4 после моего отъезда на дачу, числа 25 июля, без меня ко мне вселились два латыша, служивших в Чрез-Ком-те, как я впоследствии узнала: Юлий Плакше, по пермскому паспорту Давидсон Эрнест Карлович, с женой Анной Семеновной Давидсон и Саулит Иван Иванович, заняв лучшую комнату, о чем мне на дачу немедленно сообщил письмоводитель, так как вселились они, властно заявив, что ему — письмоводителю нет никакого дела, кто они. Пришлось вернуться с дачи. Сначала и мне на вопрос, кто они, новые жильцы заявили, что они самые ярые враги буржуев. На вопрос, долго ли они меня будут стеснять, последовал ответ, что это меня не касается, а им надо где-либо жить.

В средине августа, приблизительно между 15–20 августа, брат арестованного Знамеровского принес из тюрьмы посуду от носимых ежедневно обедов, среди которой было вложено запечатанное письмо на имя Веры Михайловны Знамеровской с припиской: «передать после моей смерти». Приписка, конечно, ошеломила Александра Знамеровского, крайне нервного человека. Стали тогда вместе думать, нельзя ли предпринять что-либо для спасения заключенного. Решили, что А.Л. Знамеровский передаст в Чрез-Ком-т прошение, в котором опишет, как брат его Петр был любим в Гатчине простым народом и рабочими ж-д. мастерских [П. Л. Знамеровский, по выходе из одного привилегированного полка в отставку, служил некоторое время комендантом на ст. Гатчина, последнее же его место было место уполномоченного по розыску расхищаемых военных грузов]. После февральской революции 1917 г. рабочие Гатчины, отобрав оружие у военных и арестовав их, П.Л. Знамеровского не только не арестовали, но и не отобрали у него оружия, так что ему самому пришлось являться в Таврический дворец к Керенскому и спрашивать, что ему дальше делать. Помимо этого, извозчики г. Гатчины, узнав, что П.Л. Знамеровский выслан с Михаилом Александровичем в Пермь и что жена его не едет облегчать его участи только по недостатку средств, собрали для нее 3000 руб., из которых на 1000 р. и приезжала В.М. Знамеровская навестить своего мужа на пасхальной неделе. Все это было изложено и передано в Чрез-Ком-т.

Помимо этого, А.Л. Знамеровский обратился и к общественному обвинителю рев. трибунала Караваеву, прося его принять участие в судьбе брата. Было ли что сделано Караваевым — неизвестно, но ответы давал он Знамеровскому уклончивые и туманные».

Между тем 6 августа 1918 года заведующий отделом по борьбе с контрреволюцией ПОЧК Г.Ф. Воробцов направляет в Совнарком телеграмму №464 известного содержания^[28]: «(В) тюрьме находится прислуга Романовых, ходатайствует об освобождении. Телеграфируйте, как поступить».

На что 21 августа Председатель ВЦИК Я.М. Свердлов лично ответил^[29]: «Относительно прислуги Романовых предоставляю поступить по вашему усмотрению согласно обстоятельствам».

И пермские власти поступили «согласно обстоятельствам»:

«Вскоре после получения вышеупомянутого письма, в 20-х числах августа, А.Л. Знамеровский вернулся из тюрьмы взволнованным, так как накануне его брата Петра увели в Чрез-Ком-т, откуда он не вернулся; не вернулся Петр Людв. и на другой день.

Приблизительно дня через 2 или 3, числа 23–25 августа, в отсутствие Александра Знамеровского вызывает меня моя прислуга на парадную лестницу, где я увидала мальчугана лет 14–15. С мальчуганом у меня произошел такого рода разговор: «Что Вам нужно?» спрашиваю я. — «Здесь живет горбатый господин в белых башмаках?» (характерные признаки А.Л. Знамеровского) — «Почему он нужен Вам?» — «А меня сюда послал один господин, который сидит в Арестном доме в Мотовилихе, он и велел ему передать вот это (подает мундштук) и он просил прислать папирос» — «А как же Вы передадите ему папиросы?» — «Мы кладем печки там, я ношу глину и кирпич, на меня и не смотрят. Еще он велел сказать, что брат Михаил вдвоем расстрелян два месяца тому назад».

Не сообразив, что речь ведется о В.К. Михаиле Александровиче и имея в виду Знамеровского, я поправляю мальчугана: «Вы ошибаетесь: не брат Михаил, а брат Петр» — «Нет, кажется, он сказал брат Михаил, ну… а может и Петр. Еще он сказал, что мне здесь дадут денег» — «Хорошо, ну а кроме папирос, можете передать яиц и хлеба?» — «Могу». Мальчуган получил папиросы, хлеб и себе за труды денег. Вскоре возвратившийся домой А.Л. Знамеровский признал сейчас же в переданном мальчуганом мундштуке мундштук брата. Был ли мальчуган действительно послан П.Л. Знамеровским, переправленным в Мотовилиху, было ли то ловушкой со стороны Чрез-Ком-та, я затрудняюсь сказать.

В это же время, во II-ой половине августа, был произведен вторичный обыск служащим в Чрез-Ком-те Глазыриным в комнате, занимаемой А.Л. Знамеровским, будто бы для расследования, почему он занимает две комнаты: одну у меня, а другую по Кунгурской 19. Я объяснила, что у меня он занимает комнату временно, так как, по возвращении его брата Петра с женой, Александру Знамеровскому в моей квартире негде будет поместиться, при этом я показала обыскивавшим всю квартиру»^[30].

В это же время в пермской тюрьме в одной камере с П.Л. Знамеровским находились камердинер императрицы Александры Федоровны А.А. Волков и секретарь княгини Елены Сербской С.Н. Смирнов. Вот что рассказывает в своих воспоминаниях Волков^[31]: «Знамеровский, так же как камердинер Великого Князя Челышев, а также шофер Великого Князя сидели с нами в Пермской тюрьме. Через некоторое время арестовали и Знамеровскую, отдав ее сына дяде, брату самого Знамеровского. Однажды Знамеровского позвали, как будто бы для допроса. Он сказал какую-то резкость. Его грубо вытолкали во двор и тут же расстреляли. Это стало известно заключенным и давало повод сербам воздерживаться от прогулок». С.Н. Смирнов уточняет^[32]: «21 нас отправили в Пермь, куда мы прибыли 23 июля. В тот же день нас поместили в пермскую губернскую тюрьму. Елена Петровна сидела в одной камере с Гендриковой и Шнейдер. С нами сидел Волков. При нашем прибытии в пермской же тюрьме содержался жандармский полковник Знамеровский, камердинер Великого Князя Михаила Александровича Челышев и шофер Борунов. 25 августа увели из тюрьмы полковника Знамеровского».

Чуть позже К.А. Степанова узнала, что «дней через десять после исчезновения Знамеровского П.Л. из тюрьмы, в конце августа или в начале сентября, исчезли из Арестного дома В.М. Знамеровская и С.С. Лебедева. На расспросы администрации арестного дома и Караваева были получены ответы, что обе они переданы в распоряжение Кизеловского исполкома. Должна заметить, что перед их исчезновением, недели за две, с трудом (приходилось вымаливать) получались разрешения на свидание матери В.М. Знамеровской с сыном Костей. В последнее воскресенье разрешения не было дано»^[33].

На самом деле после убийства в Петрограде М.С. Урицкого и покушения в Москве на В.И. Ленина, произошедших в один день 30 августа, был объявлен «красный террор», в рамках которого местными властями было принято решение о расстреле как «заложников» всех лиц, связанных с Михаилом Александровичем Романовым и Домом Романовых. Расстрел был назначен на ночь с 3 на 4 сентября.

«В полночь с 21 на 22 августа старого стиля в камеру вошел надзиратель и спросил:

— Кто Волков? — Я отозвался.

— Одевайтесь, пойдемте. — Я стал одеваться. Смирнов также оделся и сам, сильно взволнованный, успокаивал меня. Я отдал ему бывшие у меня золотые вещи; мы попрощались, поцеловались. Смирнов сказал мне:

— И моя участь, Алексей Андреевич, такая же, как ваша.

Пришел с надзирателем в контору, где уже ожидали трое вооруженных солдат. Ожидаем Гендрикову и Шнейдер. Раздается телефонный звонок: спрашивают, очевидно, о том, скоро ли приведут нас; ответили: «Сейчас» и послали поторопить Гендрикову и Шнейдер. Скоро подошли и они в сопровождении надзирателя. Тотчас, под конвоем трех солдат, очень славных русских парней, тронулись в путь. Он был не особенно далек. На вопрос, куда нас ведут, солдат ответил, что в арестный дом.

Здесь нас ожидали еще восемь человек: пять мужчин и три женщины. Между ними были Знамеровская и горничная той гостиницы, где жил Великий Князь Михаил Александрович. Таким образом нас всех оказалось одиннадцать человек. Конвойных было двадцать два человека. Начальником являлся какой-то матрос. Среди конвойных, кроме приведших нас трех солдат, не было ни одного русского.

Гендрикова пошла в уборную и спросила конвойного о том, куда нас поведут отсюда. Солдат ответил, что нас поведут в пересыльную тюрьму.

— А потом? — спросила Гендрикова.

— Ну, а потом — в Москву, — ответил конвойный. Пересказывая свой разговор с солдатом, Гендрикова сделала пальцами жест:

— Нас так (т.е. расстреливать) не будут.

Матрос, уже одетый, веселый, с папироской во рту, не раз выходил на улицу: очевидно, смотрел, не рассветает ли. Слышен был голос конвойного:

— Идем, что ли?

— Подождем немного, — отвечал матрос. Через некоторое время он сказал:

— Пойдемте.

Вывели нас на улицу, выстроили попарно: впереди мужчин, позади женщин, и повели. Провели через весь город, вывели на Сибирский тракт, город остался позади. Я думаю: где же пересыльная тюрьма? И в душу закралось подозрение: не на смерть ли нас ведут? Впереди меня шел мужчина. Я спросил его, где пересыльная тюрьма.

— Давным-давно ее миновали, — был ответ. — Я сам тюремный инспектор.

Значит, нас ведут на расстрел.

— Какой вы наивный. Да это и к лучшему. Все равно — теперь не жизнь. — Трубка, из которой он курил, задрожала в его губах.

Оглянулся я назад. Смотрю — идет старушка Шнейдер, едва идет. Несет в руках корзиночку. Я взял у нее корзиночку и нес ее остальную дорогу. В корзиночке были две деревянные ложки, кусочки хлеба и кое-какая мелочь.

Крестьяне везут сено. Остановились. Остановились по свистку и команде матроса и мы. У меня зародилась мысль о побеге. Думаю: можно проскользнуть между стоявшим впереди возом сена и лошадью, позади идущей и щиплющей сено с воза. Наклонясь, можно было проскользнуть, но было еще темно, и я не мог видеть, что находится за лошадью по ту сторону дороги: может быть, глубокая канава, забор. Обдумав, решил, что в таких случаях бежать нельзя.

Матрос свистнул, крикнул: «Идем», и мы двинулись дальше. Пройдя некоторое расстояние, опять остановились. Шел мальчик с портфелем, по-видимому, переводчик (среди наших конвойных было очень много нерусских). Матрос подошел к мальчику, о чем-то переговорил с ним, и нас повели дальше. Возле того места, где мы только что стояли, раздались три залпа.

Стало чуть-чуть рассветать. Дорога, оказалось, была обнесена довольно высокой изгородью. Конвойные предложили свою помощь в переноске вещей. Хороших, ценных более или менее вещей было немного. Отобрали корзиночку Шнейдер и у меня. Прошли не очень далеко, и матрос скомандовал: «Направо». Свернули на дорогу, ведущую в лес. На дорогу был уложен накатник. По этой лесной дороге сделали несколько десятков шагов. Опять свисток и команда матроса «Стой».

Когда матрос сказал «Стой», я сделал шаг влево. В этот момент как будто мне кто-то шепнул: «Ну, что же стоишь? Беги». Словно меня кто-то подталкивал к побегу. Сказав в уме «Что Бог даст», я тотчас же прыгнул через канаву и пустился бежать. Лес был мелкий, на земле валежник. Я пробежал несколько шагов. Вслед раздался выстрел. Пуля просвистела возле уха. Бегу дальше. Второй выстрел. Пуля пролетела на большом от меня расстоянии. Я споткнулся и упал. Слышен был голос конвойного: «Готов». Во время падения с головы свалилась шляпа. Хотел было ее поднять, но не удалось, я вскочил и побежал дальше. Третий выстрел. Но на этот раз пуля пролетела далеко от меня. Я ждал, что меня станут преследовать, но погони за мной не было. Побежал дальше»^[34].

Такая же участь постигла и верных слуг Михаила II. Об этом поведал С.Н. Смирнов^[35]: «В ночь на 4 сентября — Волкова, Гендрикову и Шнейдер. Помню я, что в эту же ночь требовали и Челышева с Боруновым, но Челышев был болен, и начальнику тюрьмы удалось его отстоять. С ним заодно был оставлен и Борунов. Приблизительно недели через две после этого я сам видел, что Челышева увели или, правильнее сказать, унесли на носилках, так как он был болен. Я простился с ним, и он сам не сомневался, что его вызывали на расстрел.

Как уводили Борунова, я не видел, но я положительно не сомневаюсь, что и он был уведен, ибо больше я его не видел в тюрьме. Положение наше было трагическое. С минуты на минуту мы все ждали смерти. Удалось нам спастись через двоюродную сестру моей жены Ольгу Иосифовну Палтову, проживавшую в Перми. Я написал ей о нашем положении через одного из надзирателей. Она, получив мое письмо, кинулась сейчас же в Петроград к секретарю сербского посольства Анастасевичу, остававшемуся в Петрограде для охраны архива посольства. Был отправлен курьер норвежского посольства в Москву к Ленину. Мы были зачислены за всечека[36] и 29 октября отправлены в Москву».

Из документов Архива генерал-лейтенанта М.К. Дитерихса[37]

Информация о совместном расстреле Веры Михайловны Знамеровской, графини Анастасии Васильевны Гендриковой и гофлектрисы Екатерины Адольфовны Шнейдер была подтверждена в ходе расследования действий Пермской ЧК, которое производил судебный следователь Пермского окружного суда по важнейшим делам Александр Иосифович Короновский в мае 1919 года.

Из рапорта товарища прокурора Пермского окружного суда Д.С. Тихомирова от 01.05.1919 №169^[38]: «…1-го мая с.г. близ Сибирского тракта на месте свалок в моем присутствии было произведено разрытие могил лиц, расстрелянных Пермской Чрезвычайной Комиссией…

— На границе свалочного поля в канаве обнаружен поверхностно засыпанный землей сильно разложившийся труп мужчины небольшого роста, по видимому молодого, на трупе одежды нет; этот труп родственниками опознан как пристав Безенкевич.

— Близ канавы на границе поля на глубине ¼ аршина найдены трупы трех мужчин и одной женщины без одежды, мужчины же одеты в белье.

— Через дорогу от 2-й могилы, рядом с канавой, обнаружены трупы 4-х женщин, две из которых без одежды, на третьей только корсет и клетчатая кофточка, на четвертой кофточка. Присутствующий при разрытии могилы доктор Уткин с уверенностью полагает, что в этой могиле обнаружены трупы графини Гендриковой, баронессы Менгден и гоф-лектрисы Шнейдер. Их может опознать точно фельдшер Губернской Тюрьмы Мешковский, в настоящее время содержащийся под стражей в Губернской Тюрьме за Военным Контролем. Все трупы отправлены мною в Пермский Городской Анатомический покой на Ваше распоряжение».

После проведения судебно-медицинской экспертизы, останки А.В. Гендриковой, Е.А. Шнейдер, В.М. Знамеровской и еще трех женщин были захоронены^[39] в общей могиле за храмом Всех Святых на Новом Егошихинском кладбище.

16 мая 1919 года в Пермь прибыл генерал-лейтенант М.К. Дитерихс. Узнав о том, что были обнаружены тела царских фрейлин, он приказал произвести эксгумацию и перезахоронение. О чем присутствующим товарищем прокурора Пермского окружного суда Д.С. Тихомировым был составлен соответствующий протокол^[40]: «В Пермское новое кладбище явились для опознания трупов Помощник Пермского Губернского Инспектора Н.В. ГРАЦИНСКИЙ, Помощник Начальника Губернской тюрьмы Н.В. БЕХТЕРЕВ, быв. фельдшер Губернской тюрьмы Георгий Александрович МЕШКОВСКИЙ и Надзирательница Губернской тюрьмы Татьяна Ивановна РЕПКА, знавшие ГЕНДРИКОВУ и ШНЕЙДЕР во время их содержания в Губернской тюрьме.

При чем оказалось: Могила находится на Пермском новом кладбище, левее церкви, налево от дороги, возле нее. Над могилой простой деревянный крест, на котором написано карандашом: «ГЕНДРИКОВА ЗНАМЕРОВСКАЯ ЛЕБЕДКОВА ЕГОРОВА ШНЕЙДЕР МЕНГДЕН». По разрытии могилы в ней оказались шесть простых деревянных гробов, на крышке которых написано по одной на каждом фамилии — те же, что и на кресте. Из могилы были извлечен гроб с надписью на крышке «ШНЕЙДЕР». По снятии крышки гроба труп предъявлен свидетелям, при чем Генерал ДИТЕРИХС, МЕШКОВСКИЙ, ГРАЦИНСКИЙ, БЕХТЕРЕВ и РЕПКА опознали госпожу ШНЕЙДЕР по кофточке, и длинному корсету, казенной рубашке и волосам (длинные с проседью). Отрезана прядь волос и передана Генералу ДИТЕРИХСУ.

Затем был извлечен из могилы гроб с надписью на крышке «ГЕНДРИКОВА». По снятии крышки с гроба труп предъявлен свидетелям, при чем они категорически признали труп графини ГЕНДРИКОВОЙ: Генерал ДИТЕРИХС по чертам лица, по бровям и по белью; ГРАЦИНСКИЙ — по лицу и бровям; МЕШКОВСКИЙ и БЕХТЕРЕВ — по рукам, ногам, рту и зубам (нижние зубы мелкие, резцы выдаются). Была отрезана прядь волос и передана генералу ДИТЕРИХСУ. Оба трупа были сфотографированы Инженером ПРЖЕЗДЗЕТСКИМ[41], помещены ШНЕЙДЕР в желтый деревянный гроб, графиня ГЕНДРИКОВА — в черный оцинкованный гроб и погребены в отдельной могиле, вырытой близ дороги на том же кладбище под деревьями. Над могилами поставлены два креста с надписями».

Надо полагать, что оставшиеся четыре гроба были возвращены на свое место и захоронены под одним крестом. Несмотря на то, что в материалах М.К. Дитерихса одна из женщин указана как «жена полковника Лебедкова»^[42], можно с высокой вероятностью допустить, что на самом деле речь идет об останках Серафимы Семеновны Лебедевой — женщины совершенно неизвестной в обществе, и фамилия которой скорее всего была сформирована по созвучию и сопричастности к судьбе «полковника» (П.Л. Знамеровского).

На малоизвестном фото, обнаруженном Л.А. Лыковой в «Альбоме П.П. Булыгина»^[43], видны могилы А.В. Гендриковой и Е.А. Шнейдер на фоне храма Всех Святых на Новом Егошихинском кладбище. Одинокий крест справа, возможно, является местом упокоения останков В.М. Знамеровской, С.С. Лебедевой, Егоровой и баронессы Менгден.

Места захоронения П.Л. Знамеровского, В.Ф. Челышева, П.Я. Борунова, Ф.Н. Егорова не известны.

Верные Дому Романовых реабилитированы

17 июля 2009 года по поручению «Главы Российского Императорского Дома Е.И.В. Государыни Великой Княгини Марии Владимировны» адвокат «Императорской Семьи» Г.Ю. Лукьянов направил в Генеральную прокуратуру Российской Федерации заявление о реабилитации лиц из окружения членов Дома Романовых, подвергнувшихся репрессиям в 1918-1919 годах. В фабуле, кроме прочего, было написано[44]: «9 марта 1918 г. на заседании Совета Народных Комиссаров принято решение о высылке Е.И.В. Великого Князя Михаила Александровича в Пермскую губернию.

10 марта 1918 года Комитет революционной обороны Петрограда приказал комиссару Николаевского вокзала выделить для Романова М.А., Джонсона Н.Н., Знамеровского П.Л. спальный вагон для переезда в г. Пермь. Вместе с Великим Князем Михаилом Александровичем в Пермь добровольно отправились его камердинер Челышев В.Ф. и шофер Борунов П.Я. Арестованных сопровождали семь бойцов из конвоя. Все указанные лица содержались под стражей, находились под надзором местной Советской власти и Пермской окружной Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем.

В соответствии с решением Пермской губчека, объявленным 9 октября 1918 г., по обвинению в организации побега Великого Князя Михаила Александровича в числе заложников были расстреляны Знамеровский Петр Людвигович, Знамеровская Вера Михайловна, Лебедева Серафима Семеновна, Борунов Петр Яковлевич, Челышев Василий Федорович, Смирнов Сергей Николаевич и Мальцев (имя, отчество, дата и место рождения не установлены).

Вышеуказанные обстоятельства подтверждаются материалами следствия по уголовному делу № 18/123666-93.

Вышеуказанные лица без предъявления обвинения в совершении конкретного преступления признавались социально опасным по политическим мотивам и на территории Российской Федерации после 25 октября (7 ноября) 1917 г. были лишены прав и свобод, так как содержался под стражей, состояли под надзором Советской власти, а затем некоторые из них были лишены жизни без проведения предварительного следствия и суда.

Каких-либо правонарушений, нарушений уголовного и административного законодательства, предписаний местных органов власти, которые могли повлечь за собой применение к указанным лицам мер административного или уголовного воздействия не имелось. Применение репрессивных мер было обусловлено тем, что вышеупомянутые лица с точки зрения органов государственной власти РСФСР, по классовым, социальным и религиозным признакам представляли опасность для советского тоталитарного государства и политического строя.

Таким образом, приведенные выше обстоятельства свидетельствуют о том, что вышеуказанные лица подверглись политическим репрессиям и в связи с этим они подлежат реабилитации. Политические репрессии в виде лишения жизни, свободы, а также иных прав и свобод вышеупомянутых лиц осуществлялись должностными лицами, которые были наделены административными полномочиями.

Учитывая изложенное и в соответствии со ст. 45 Конституции Российской Федерации, со статьей 10 Федерального закона «О прокуратуре Российской Федерации», со статьей 1, пунктов «б», «в», «е»статьи 3, со ст.ст. 6 и 8 Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий», ст.ст. 2, 5, 7 и 10 Федерального закона «Об обращениях граждан», – П Р О Ш У: Принять решение о реабилитации…».

По этому заявлению 16 октября 2009 года Генеральная прокуратура РФ приняла соответствующее решение «о реабилитации 52 репрессированных служителей» членов Императорского Дома, о чем 30 октября Г.Ю. Лукьянов получил официальное письмо, в котором было сообщено об удовлетворении заявления. К письму прилагались 23 справки о реабилитации, в том числе упомянутых в статье: «камердинера А.А. Волкова, фрейлины графини А.В. Гендриковой, … гоф-лектриссы Е.А. Шнейдер, жандармского полковника П.Л. Знамеровского, В.М. Знамеровской, служащей Петроградской центральной электростанции С.С. Лебедевой, шофера Великого Князя Михаила Александровича П.Я. Борунова, камердинера Великого Князя Михаила Александровича В.Ф. Челышева и секретаря и управляющего делами Е.В. Княгини Крови Императорской Елены Петровны С.Н. Смирнова»[45].

Неоконченная история

Через 100 лет, после гибели невинных людей по благословению митрополита Пермского и Кугурского Мефодия пермским исследователем А.Б. Мощанским совместно с руководителя Пермского агентства по делам архивов Н.Н. Афанасьевой, научного руководителя Государственного архива РФ С.В. Мироненко, главного специалиста РГАСПИ Л.А. Лыковой были обобщены документы генерал-лейтенанта М.К. Дитерихса и малоизвестные фотографии могил А.В. Гендриковой, Е.А. Шнейдер на фоне северной стороны храма Всех Святых на Новом Егошихинском кладбище, сделанные прапорщиком Польских войск, инженером В.Я. Пржездзецким 16 мая 1919 года при эксгумации останков А.В. Гендриковой и Е.А. Шнейдер[46].

На основании этих материалов представилось возможным указать примерное место захоронения женщин, безвинно расстрелянных осенью 1918 года за «побег Михаила Романова»: Веры Михайловны Знамеровской (1886 г.р. Дата расстрела: 3-4 сентября 1918 г.), Серафимы Семеновны Лебедевой (1882 г.р. Дата расстрела: 3-4 сентября 1918 г.), «баронессы Менгден» (личность не установлена. Дата расстрела: 3-4 сентября 1918 г.), «Егоровой» (личность не установлена).

Одновременно в ходе поисковой работы в России и за рубежом пермской исследовательницей Л.П. Марковой были найдены потомки некоторых из участников пермской трагедии 1918-го года. С ними была установлена связь.

От внучатого племянника Знамеровских – санкт-петербургского художника Константина Бокастова поступило официальное обращение с просьбой обозначить место захоронения.

По благословению Высокопреосвященнейшего Мефодия, митрополита Пермского и Кунгурского, по инициативе Пермских региональных отделений Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, Российского союза профессиональных литераторов, пермских историков и краеведов, а также по согласованию с Администрациями Пермского края и города Перми было принято решение установить памятный крест за счет благотворительных средств пермских граждан.

В осуществлении проекта установки Поклонного креста также принимали участие: архитектор-реставратор и ООО «Студия М» Г.В. Воженников; предприниматель, житель г. Чердынь А.А. Ламанов; РПГ «КвадроГруп», пермские граждане. Особая помощь была оказана Пермской митрополией и ее сотрудниками.

В день 105-летия гибели невинно пострадавших женщин при стечении пермских граждан, представителей отделений ВООПИиК, РСПЛ, пермских архивов, краеведов, студентов, школьников – юнармейцев священник храма Всех Святых о. Алексий (Паркачев) с диаконом и иподиаконом прочитали молитву и освятили Поклонный крест.

В ходе гражданского митинга, председательствующим на котором был один из старейших исследователей «пермского эпизода Царского дела», член центрального правления, многолетний председатель и зам. председателя Пермского регионального отделения ВООПИиК, государственный эксперт Л.В. Перескоков, выступили организаторы акции.

При этом Перескоков заявил, что настоящее мероприятие уникально не только по своему историческому содержанию, но еще это «первый случай в моей практике, когда подобная акция от начала и до конца проведена за счет сбора средств общественных организаций и граждан».

Автор книги «Похищение Михаила Романова. О причинах и обстоятельствах похищения и убийства в г. Перми граждан Романова Михаила Александровича и Джонсона Николая Николаевича» А.Б. Мощанский рассказал о поисках места захоронения и отметил, что установка Поклонного креста в память простых без вины пострадавших В.М. Знамеровской, С.С. Лебедевой и других женщин, судьба которых до настоящего времени была малоинтересна большинству исторического сообщества, является христианским долгом и закономерным событием в восстановлении исторической правды о событиях 100-летней давности.

Л.П. Маркова сообщила о своей поисковой деятельности и довела до собравшихся отклики на открытие Поклонного креста в Перми потомков лиц, трагически погибших в 1918-м году:

– внучатый племянник Петра Людвиговича и Веры Михайловны Знамеровских – К.Л. Бокастов из Санкт-Петербурга: «…Прошу предать мои слова искренней признательности всем принимавшим участие в увековечивание памяти безвинно убиенных приближенных Великого князя Михаила Александровича. Благодаря вашей неоценимой деятельности история становится ближе для каждого из нас!»;

– правнук Натальи Сергеевны Брасовой (жены Михаила Александровича) – Майк Айткен из Великобритании: «…Я очень благодарен Вам и всем остальным. Кто работает над тем, чтобы сохранить память о Великом Князе Михаиле Александровиче и других, кто был близок к нему и помогал ему в те мрачные дни. Я надеюсь, что Ваши усилия и ваших коллег помогут добиться того, чтобы подобные злодеяния никогда не повторялись…»;

– от многочисленных потомков семьи Жонсонов (Москва, Санкт Петербург, Чехия, Таиланд, Германия, Швеция, Эстония и др.) внучатая племянница Н.Н. Жонсона – Наталья Борисовна Крутикова из Санкт-Петербурга: «…Важно, что исследования и увековечивание их (приближенных Великого Князя Михаила Александровича) памяти продолжается. И пока останки друга и секретаря Великого Князя Николая Жонсона не найдены, думается, что это символический крест и ему. Мысленно мы с Пермью и надеемся, что белых пятен в этой теме со временем станет меньше…»

Вот так была открыта очередная тайна Пермского края; а город Пермь обрел еще одно исторически важное место православного поклонения.

Поиск по раскрытию исторических загадок «похищения Михаила Романова» продолжается…

Людмила Анатольевна Лыкова, доктор исторических наук, главный специалист Российского государственного архива социально-политической истории, г. Москва

Александр Борисович Мощанский, полковник полиции в отставке, член Межведомственной рабочей группы по поискам при Агентстве по делам архивов Пермского края (2016-2019), член Пермского отделения РСПЛ