О расследовании гибели Императора Михаила II

 

Часть первая.

Часть вторая.

Часть третья.

 

Неслучайные открытия темы истории «похищения Михаила Александровича»

В 40-80-е годы прошлого века каких-либо систематических исследований обстоятельств «похищения Михаила Александровича Романова» не было. В мировой политике, внутренней идеологии и истории Советского государства, как данность, закрепилась версия событий, составленная на основе очерка К.Г. Ольховской[1], которую изложил П.М. Быков в книге «Последние дни Романовых»[2].

Известно, что партийные архивы Уральских областей продолжали сбор воспоминаний «старых большевиков», принимали на хранение их переписку, встречались с ветеранами КПСС. В архиве Пермского Областного комитета партии отложились новые исторические документы, источники, на основании которых можно было узнать, изучить, уточнить факты, события, связанные с первых лет молодой Советской власти в Перми. Краеведы, ученые, публицисты восстановили многие факты истории установления и функционирования органов Советской власти и ее деятелей в Перми. Однако «похищение Великого князя» никого не интересовало.

В 60-е годы в Перми Надежда Алексеевна Аликина и Инна Георгиевна Горовая к 50-летию Октябрьской революции стали готовить выпуск книги о своих земляках — революционерах. Это был большой амбициозный проект, в конечном итоге вылившийся в 824 страницы убористого набора, включивший в себя биографии 150 «активных участников освободительного движения»[3], в число которых попали и некоторые из участников событий июня 1918 года: Белобородов А.Г., Борчанинов А.Л., Иванченко В.А., Лукоянов Ф.Н., Малков П.И., Марков А.В. с женой, Миков А.А., Постаногов А.А., Решетников В.И., Сивков В.Ф., Спундэ А.П., Трофимов А.В. и Туркин М.П.

Некоторые из них был еще живы, и авторы встречались с ними. В ходе очередной поездки в Москву Аликиной удалось увидеться с А.В. Марковым. Вот, что она написала по этому поводу: «Я поняла значение моей встречи с А.В. Марковым — участником расстрела Михаила Романова, спустя десятилетия, когда новые времена дали возможность открыто говорить, писать повести, создавать фильмы, спектакли о многих наглухо закрытых темах, в том числе и об убийстве царской семьи на Урале… (…) Как выглядел Марков? Невысокого роста, полноватый, угрюмый, малоразговорчивый человек. Чаще всего за него привычно отвечала словоохотливая улыбчивая Анна Никитична, а муж снисходительно позволял ей это делать.

Беседа об убийстве Михаила Романова произошла совершенно случайно. В эти годы я собирала материалы о Г.И. Мясникове, а Марков был с ним хорошо знаком и в период борьбы с «рабочей оппозицией» активно выступал против Мясникова. Разговорить Маркова, заставить его рассказать о Мясникове было нелегко, но однажды мне это удалось. Маркову в то время было уже около восьмидесяти лет, говорил он плохо, все ходил вокруг да около, никак не могла добиться от него прямых ответов на мои вопросы, и понятно, он скоро устал и стал многозначительно поглядывать на наручные часы. Я поняла позже: ему, вероятно, захотелось рассказать о себе, а не о Мясникове, и необыкновенные часы явились поводом к разговору об убийстве Михаила Романова.

На них нельзя было не обратить внимания: серебряные, очень несовременные, я бы сказала, музейные, они напоминали дольку срезанного круто сваренного яйца. На вопрос — откуда такие, — Андрей Васильевич после некоторого раздумья загадочно улыбнулся и сказал, что они принадлежали личному секретарю Михаила Романова англичанину Брайану Джонсону: — «Я снял их с руки убитого в ту ночь 12 июня 1918 года, когда мы произвели расстрел Михаила. С тех пор не снимаю». — И добавил: — «Идут хорошо, ни разу не ремонтировал, только время от времени отдаю в чистку».

Естественно, я стала просить Маркова рассказать, как это произошло и думаю, Марков уже сам решил все рассказать (иначе он и часы бы не стал показывать), предупредив, чтобы я об этом никому не рассказывала, т.к. он до сих пор опасается, как бы монархисты с ним не расправились.

«Знаете, — сказал он, — даже сейчас есть немало сторонников монархии». Марков, забыв об усталости, стал рассказывать. Куда девалось его косноязычие! Речь была гладкая, слова словно от зубов отскакивали. Если правда, что он об этом никому не рассказывал, то уж в собственном мозгу прокручивал это событие много раз — настолько складно у него получалось.

Помню, слушая его, отметила про себя: действительно, ни рассказывать, ни опубликовать навряд ли когда-либо будет возможно. Подсознательная мысль: кому это нужно, тема никого не волнует. Да, так я считала. Все же уговорила Маркова передать воспоминания на хранение в архив, заверив при этом, что ни рассказывать, ни тем более публиковать их ни в коем случае не буду. Несколько месяцев спустя, в июле 1965 года, Марков скончался, а воспоминания еще более четверти века пролежали в архиве не востребованные»[4].

Действительно, бывшая заведующая архивом ОК КПСС вернулась к воспоминаниям об этой встрече лишь по прошествии почти 30-ти лет, и вольно или невольно (по «хитрому» замыслу Маркова) стала очередным фальсификатором, сообщив, что «в устном рассказе Маркова, как я его запомнила, и в письменных воспоминаниях имеются существенные расхождения, касающиеся места расстрела Михаила Романова. Марков пишет: «…в закрытых фаэтонах мы тронулись в сторону Мотовилихи. Таким образом проехали керосиновый склад /быв. Нобеля/, что в 6 км от Мотовилихи, и еще с версту от керосинового склада — круто повернули по дороге в лес направо. Отъехали сажен 100-120, Жужгов кричит: «Приехали, вылезай!».

Я же хорошо запомнила слова Маркова о том, что в Мотовилихе они поехали в район речушки Архирейки. (Излюбленное место, где в летнее время скрывались от полиции, проводили партийные собрания, маевки, встречи — Н.А.), где и осуществили задуманное. Это первое, на что хотелось бы обратить внимание»[5].

Во всех воспоминаниях речь идет о местности рядом с Соликамским трактом. Существует малоизвестная информация о том, что в начале 50-х годов при рубке леса под участок нового цеха Мотовилихинского завода недалеко от тракта по указанию парткома предприятия рабочими-коммунистами производился небезуспешный поиск сосны с вырезанными буквами «ВКМР»[6].

Наконец, такой серьезный свидетель, как член-корреспондент ВАСХНИЛ Анатолий Васильевич Альбенский (1899-1894) — член РКП(б) с 1919-го, в 21-22-м годах приставленный Горкомом РКП(б)[7] к опальному Г.И. Мясникову и крепко друживший с семьей Марковых позднее сообщал[8]: «На карточке, опубликованной в книге «Слово о Мотовилихе» на стр. 337, изд. Пермь, 1974, вместе с этой четверкой сидит Г.И. Мясников. Кажется, он тогда был председателем Пермского горкома РКП(б). Его участие выражалось в расстановке людей, охранять путь следования через город в Мотовилиху, через Горки. Через Мотовилиху дорога шла четыре квартала и затем ниже Вышки по малонаселенным местам и по лесу. Не доезжая поселка серно-кислотного завода два фаэтона (на одном Михаил, на другом дядька и по два большевика, один из них кучер) экипажи свернули в лесные заросли на надел Н. Жужгова, по низу балки. Это место найдено им и Марковым заранее. Когда обоих вывели из фаэтонов — они бросились друг к другу прощаться. Жужгов Н. выстрелил в Михаила. Получилась осечка, и Михаил кинулся на Маркова, который стоял тут же; Марков его застрелил. Оба тела закопаны в одной могиле; все место очень тщательно замаскировали дерном и вернулись в Пермь. Партийное поручение выполнено.

Мне хорошо известны эти места, так как в 1921–1923 гг. хаживал пешком из Мотовилихи на партсобрания в серно-кислотный завод. Весь этот путь пеший человек проходил за полтора-два часа. Во время оккупации Перми колчаковцами в 1-VI-1919 г. белогвардейцы узнали о расстреле Михаила Романова и искали захоронение его тела, но не нашли. В это время были расстреляны в Екатеринбурге Н. Романов и его семья.

Кое-кто из мотовилихинцев, работавших в то время в Чека, что-то знали («потому что сняли охрану с гостиницы»), но были только пустые разговоры.

Расстреливали большевики, участники декабрьского 1905 г. восстания. Они никому ничего не говорили. А.В. Марков также никому не говорил. Рассказал лишь в 1918 г. В.И. Ленину. Вероятно, возвратившись из Москвы, А.В. Марков передал всем им ленинский наказ — не болтать.

А дело было так. В сентябре 1918 г. А.В. Марков был в Москве по вопросу выделения средств для культурно-просветительных предприятий, над которыми Марков был комиссаром (театры, кино, клубы, библиотеки и др.). По приезде в Москву А.В. Марков пошел в Кремль к т. Свердлову Я.М., они знали друг друга, когда Яков Михайлович работал в Перми и затем сидели вместе в камере Пермской тюрьмы в 1907 г. Марков А.В. рассказал т. Свердлову Я.М. о расстреле Михаила Романова и Яков Михайлович сразу повел его к Ленину. Владимир Ильич, поздоровавшись, спросил: «Ну, расскажите, как вы там расправились с Михаилом?» А.В. Марков коротенько сообщил, как было дело, и упомянул — Дядьку Михаила, англичанина, который был вместе с ним расстрелян. Тогда Владимир Ильич просил предупредить, чтобы нигде не было это обстоятельство оглашено, так как англичане могут предъявить нам иск и расплачивайся тогда советская власть с родственниками «англичанина».

О том, что А.В. Марков встречался и беседовал с В.И. Лениным, Марков А.В. не писал подробно в своей автобиографии и помнил всю жизнь наказ В.И. Ленина — «не оглашать»… (…) Примерно в 1931 г. о расстреле Михаила Романова А.В. Марков рассказывал нам, но в самых общих чертах и подарил нам фотоснимок участников расстрела. Снимок был переслан нами в Партархив Пермского обкома КПСС».

14 января 1964 года А.В. Марков написал пермскому журналисту В.И. Аборкину примечательное письмо[9], в котором совершенно четко выразил свою жизненную позицию: «А теперь на твою просьбу о расстреле мной Михаила Романова. Я свои воспоминания написал и передал их в Музей Революции в Москве, там они и находятся. Тебе же сообщить об этом я подробно не могу. К тому же когда я был осенью 1918 г. в Москве, был по делу у Якова Мих. Свердлова, он, конечно, знал, что о расстреле знал и Ильич, но Ильич хотел знать, видимо, подробнее, и вот Михалыч (Свердлов) воспользовался случаем, что я был у него, и проводил меня к Ильичу, и после обоюдного приветствия, он усадил меня и стал подробно расспрашивать, как все произошло. Я рассказал о всех подробностях расстрела, и даже то, чего нет в моих воспоминаниях, я сказал только ему. Ильич мне посоветовал, чтобы об этом меньше знали, пока мы в капиталистическом окружении, и так как тут касается еще одного лица, назвать которого я тоже не могу. Я пока этого и придерживаюсь, хотя желающих знать подробности об этом немало, но есть и охотники приобщиться к этому историческому акту, и даже написать, но при моей жизни не удастся, а такой был один, хотел, видимо, заработать.

Причем еще раз повторяю, что совет нашего дорогого вождя В.И. Ленина для меня является вечным законом, несмотря на то что теперь наша великая социалистическая держава сильна и неприступна».

Из представленных выше пояснений Альбенского, следует и то, что, выполняя наказ В.И. Ленина, Марков в своих воспоминаниях 1924 года уже пытался увести интересовавшихся в сторону от истинного места происшествия, сообщая: «Таким образом проехали керосиновый склад (бывш. Нобеля), что около 6 верст от Мотовилихи. По дороге никто не попадал; отъехавши еще с версту от керосинового склада, круто повернули по дороге в лес направо…»[10].

Ведь «керосиновый склад (бывш. Нобеля)» находится не перед, а за (!) «поселком серно-кислотного завода» и самим заводом, то есть в своих «истпартовских» воспоминаниях 1924 года Марков «увел на ложный объект»: на целых три версты севернее места, указанного им же А.В. Альбенскому в 1931-м и описанного, как «заранее» «найденном» ими места в «балке», где располагался «надел Жужгова».

«Балка» в русском языке – это «небольшая сухая или с временным водотоком долина с задернованными склонами». Такая нежилая, лесистая «балка» перед «поселком серно-кислотного завода» с «наделами» мотовилихинских рабочих под покосы, в этом районе только одна — долина р. Большая Язовая. Что позднее графически подтвердил найденный в Пермском краеведческом музее «План окрестностей города Перми», составленный 25 декабря 1906 года учениками Екатерино-Петровского городского училища К. Завирохиным и И. Ташлыковым[11].

Вот такая «занимательная топография» получается…

«Никому не нужные документы»

Итак, после 30-х годов никаких попыток продолжить «расследование» не производилось. Никакие государственные идеологические и прочие «компетентные» органы не собирали документы о Романовых и «не охотились» за ними. Только «энтузиасты», входили в тему и занимались ею «на свой личный страх и риск». Одновременно, партийные организации продолжали сбор уникальных воспоминаний старых большевиков, позволивший по прошествии полувека произвести анализ комплекса уже разнородных документов, обнаруженных в центральных и местных архивах. В этом – безусловная заслуга сотрудников Пермского партийного архива.

Между тем «архивный парадокс» заключался в том, что общая деятельность происходила по издревле свойственным нашему обществу принципам: «никому ничего не нужно» и «что имеем, не храним»…

То есть имел место и обратный процесс – утрата коллекций Пермского Истпарта. Чтобы не стать «голословными», авторы адресуют читателя к первоисточникам этих сведений.

Вот, что написала бывшая зав. архивом ОК КПСС Надежда Алексеевна Аликина[12]: «…Был уже создан Пермский истпарт, руководила им Конкордия Григорьевна Ольховская — очень активная женщина, которую прислали в Пермь, она участница Гражданской войны, окончила Московский университет (3 курса). Она не только издала несколько сборников по истории революционного движения в Перми, но и подготовила сборник о расстреле Михаила Романова. Он был уже готов к печати, но его взяли на проверку чекисты, и посчитали, что этот сборник нельзя печатать, и не вернули. Он исчез бесследно, но остались подлинники воспоминаний, остались документы (вторые экземпляры) – это было большое богатство. Но судьба трагичной оказалась для них. В 1930 году ликвидировали окружкомы, и Пермь низвели до районного центра — у нас был не горком партии, а горрайком, — и Ольховскую перевели директором музея, и она все свои документы… а их было очень много, по сути дела сумела собрать все партийные документы, материалы пленумов, конференций районных партийных организаций. В музее тоже места не было; эти документы были растыканы буквально по полкам, по шкафам, лежали в ящиках, в мешках, и в таком виде они хранились долгие десятилетия. В 1935 году Уральский обком принял решение взять эти документы в Свердловск. Ольховская не позволила это сделать, но пока она бегала, добивалась решения, чтобы эти документы сохранить в Перми, приехавший за документами Быстрых (будущий профессор) собрал два ящика, заколотил, отправил в багаж и перед носом Ольховской помахал квитанциями. Но он увез не все. А на следующий год (в 1936 г.) Ольховскую сначала исключили из партии, а потом… Она знала, что вслед за исключением будет арест, поэтому, забрав двоих детей, бросив все документы, вещи, квартиру, сбежала и больше никогда не была в Перми.

В 1954 году в музей пришла работать директором Людмила Григорьевна Дворсон, сразу с университетской скамьи… Она не знала, как избавиться от этих документов, и, нагрузив машину, договорившись с Госархивом, отправила их туда. Но в Госархиве тоже места было мало. Оказалось, документы совершенно некуда положить, и не нашли ничего лучшего, чем сгрузить их в сарай, который стоял во дворе. Там они еще пролежали десять лет… Конечно, многие документы погибли, физически погибли от дождя, снега, холода, жары. И только в начале 1960-х годов сотрудник архива (здесь — Л. С. Кашихин), которому поручено было их обрабатывать, провел большую работу и нашел эти самые документы о расстреле Михаила Романова — он нашел подлинники воспоминаний…».

Тему продолжил известный пермский историк и краевед Владимир Сергеевич Колбас[13]: «Надо сразу сказать: разбазаривание и расхищение музейных архивных документов и музейной библиотеки, а также ряда экспонатов проходили в несколько этапов, и процесс этот начался до прихода Л.Г. Дворсон, но приобрел при ней чудовищные размеры. Достаточно вспомнить о трагической судьбе документов об Александре Михайловиче Лбове, с которыми работал Аркадий Петрович Гайдар (Голиков), когда писал повесть «Жизнь ни во что. Лбовщина», и канувших в Лету (правда, их особо никто не оберегал, и Л.Г. Дворсон к этой история никакого отношения не имеет).

Коллеги-историки рассказывали мне, как будущие кандидаты и доценты в 1950–1960-е годы портфелями совершенно свободно выносили из музея документы. Л.Г. Дворсон, почетный гражданин города Перми, однажды призналась, что из восьми предметов, имевших отношение к М.А. Романову и Н.Н. Джонсону, в музее осталось четыре. Найти их не удалось. Уже тогда я предлагал Л.Г. Дворсон расследовать пропажу экспонатов из краеведческого музея, но сделано это не было.

А Леон Сергеевич Кашихин, который приехал из Тобольска в Пермь в 1963 году и стал работать в Государственном архиве Пермской области, говорил мне, что на своих плечах мешками таскал документы из краеведческого музея в госархив (благо, поначалу это было недалеко, пока для ГАПО не построили на улице Студенческой специально здание архива). В 1970–1980-е годы из этой макулатуры, по-научному россыпи, из документов неопределенной фондовой принадлежности, от которых избавился краеведческий музей, были вычленены и сформированы … уникальные по своей исторической ценности и культурной значимости архивные фонды, ставшие своеобразными жемчужинами в собрании ГАПО… (…)

Документы об убийстве великого князя Михаила Александровича ни к какому фонду не относились и представляли, как я полагаю, определенную идеологическую опасность для Советской власти, поэтому было решено эти документы изъять и уничтожить. Л.С. Кашихин воспротивился этому неумному решению и перенес папку с романовскими документами на стеллаж, где хранился его личный фонд. Личный фонд Л.С. Кашихина в ГАПО и остался бы, если бы некоторые архивные чиновники (не без помощи «доброжелателей» в самом архиве) не изгнали его с любимой работы и не вышвырнули вслед за ним его личный фонд и его личную краеведческую библиотеку. Под давлением возмущенной общественности города Перми (историков, архивистов, реставраторов, архитекторов, музейных работников, краеведов и журналистов) Л.С. Кашихин был восстановлен на работе в ГАПО. Но обида, нанесенная ему, человеку, о котором говорят «архивист от Бога», не прошла бесследно: в 1984 году Л.С. Кашихин перешел в Пермское специальное научно-реставрационное управление, где проработал практически до самых последних дней своей жизни.

Таким образом, Л.С. Кашихин не только не похищал, как утверждает Н.А. Аликина, никакие документы из ГАПО — наоборот, он тащил документы в ГАПО, искал новых фондообразователей (меня, например, уговорил передать в ГАПО мой личный архив), всеми доступными ему мерами боролся за сохранность документов, противился их уничтожению. Принципиальная и, главное, научно обоснованная позиция Л.С. Кашихина раздражала «высокое» архивное начальство. Случалось, что и спасала то же самое начальство. Однажды в ГАПО списали большое количество фотографий из фотофонда. И набралось их два мешка. Л.С. Кашихин и завхоз Николай Павлович Дворко не стали уничтожать эти фотографии, а спустили мешки в подвал, где и пристроили в укромном месте. На следующий год или два у ГАПО горел план по комплектованию – вот и пригодились спрятанные в подвале мешки: все фотографии вновь были поставлены на учет, годовой план по комплектованию новыми документами был выполнен. Соответственно, получены премии.

Л.С. Кашихин … принял решение передать мне весь свой личный архив и часть своей библиотеки. (…) разрешил мне с его архивом поступить по моему усмотрению: я мог его выбросить на свалку или сдать в макулатуру, продать, отдать кому-либо или куда-нибудь. Но — это было единственное условие — ни в коем случае не сдавать его в ГАПО (по крайней мере, при тогдашнем руководстве архива): «Им все равно ничего не нужно — все выбросят», — с горечью делился наболевшим Леон Сергеевич… (…)

Архив Л.С. Кашихина хранится у меня. Тайны из него я не делаю, но и не всех к нему допускаю. Первым, кому довелось познакомиться с архивом, был журналист и писатель Владимир Федорович Гладышев. Среди россыпи и обнаружилась папка с комплексом документов о расстреле великого князя Михаила Александровича и его секретаря Н.Н. Джонсона, в ней отложились: копия текста отречения Николая II в пользу «брата нашего великого князя Михаила Александровича», рукописные и машинописные копии из заметок, опубликованных в газете «Известия Пермского Совета рабочих и крестьянских депутатов» в июне 1918 года, три варианта справки заведующей Пермским истпартом Конкордии Григорьевны Ольховской 1924 года, машинописная копия письма бывшего Мотовилихинского милиционера Иосифа Григорьевича Новоселова, воспоминания (рукописные оригиналы) всех основных участников похищения и «ликвидации» великого князя и его секретаря — Василия Алексеевича Иванченко, Андрея Васильевича Маркова, Ивана Федоровича Колпащикова, Николая Васильевича Жужгова.

В.Ф. Гладышев на основе этих документов подготовил большую статью, дав ей название «Зеленая папка», и в приложении к ней опубликовал воспоминания В.А. Иванченко».

Вот так, только благодаря личной активной позиции настоящих архивистов сохранились подлинники воспоминаний участников «похищения»…

Неслучайные совпадения имен и событий «Расследования…»

Продолжение нашей истории произошло по словам Святого Апостола Павла. Читаем в главе 11 «Послания к римлянам»: «О глубина богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы суды Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему? Или кто дал Ему заранее с тем, чтобы было ему возмещено? Потому что все — от Него и чрез Него и для Него. Ему слава вовеки, аминь»[14].

Авторы могли бы привести и другие удивительные временные и именные совпадения, связанные с темой «Убийства членов Дома Романовых на Урале», но это не является целью нашего настоящего исследования, поэтому ограничимся только тем, что непосредственно связано с «Расследованием…».

Сделаем небольшой экскурс в 1920-й год.

В период отступления и эвакуации Колчаковской власти следственная группа Н.А. Соколова была брошена на свой страх и риск. При этом многие вещи Царской семьи оказались утрачены, но основные вещественные доказательства и материалы были спасены, только благодаря следующим обстоятельствам, о которых написал сам Соколов в примечании к Заключению своей книге «Убийство Царской семьи»^[15]: «7 февраля 1920 года, когда погиб Адмирал Колчак, я был в Харбине. Положение было тяжелое, не было денежных средств. Я обратился в феврале с письмом к послу Великобритании в Пекине г. Лямсону и просил его дать мне возможность вывезти в Европу акты следствия и вещественные доказательства. Я указывал, что в числе вещественных доказательств имеются останки царской семьи. 23 февраля ко мне прибыл секретарь посла г. Кейф и сообщил мне, что посол запросил свое правительство в Лондоне. Лямсон видимо не сомневался в утвердительном ответе. Мой вагон был взят в состав поезда Кейфа и охранялся. 19 марта английский консул в Харбине г. Сляи передал мне ответ английского правительства. Он был лаконичен: «Не можем». Вместе с генералом Дитерихсом мы обратились к французскому генералу Жанену. Он ответил нам, что он не станет никого запрашивать, так как помощь в таком деле считает долгом чести. Благодаря генералу Жанену удалось спасти акты следствия и вещественные доказательства. Не могу обойти молчанием двух русских людей. Купец в Харбине И.Т. Щелоков добыл у кр-на Ф.М. Власова слиток золота, давший при реализации 3000 иен. На эти деньги мне удалось выехать в Европу и спасти следствие»…

Прошло 55 лет. По Божиему Промыслу Дело об убийстве Представителей Императорского Дома Романовых на Урале сдвинулось благодаря человеку опять с фамилией «Щелоков». Только теперь он оказался: последовательным коммунистом, Членом ЦК КПСС, генералом и Министром внутренних дел СССР!..

Дочь министра Николая Анисимовича Щелокова — Ирина в интервью журналисту газеты «Московский комсомолец» Андрею Камакину рассказала следующее^[16]:

«— Трудно сейчас сказать, как и почему у моего отца появилась эта идея — найти царские останки. Мы этого не знаем и уже никогда не узнаем. Можем лишь догадываться.

— Он прямо говорил об этом своем желании?

— Мне — да, абсолютно прямо. Буквально говорилось следующее: «Это наш долг — найти царские останки и похоронить их по-христиански». Впервые я услышала это от отца в самом начале 1970-х годов.

— До того, как Рябов и Авдонин начали свои поиски?

— Намного раньше. Сразу скажу: считаю и всегда буду считать, что Гелий Трофимович и Александр Николаевич совершили гражданский подвиг. Нужно понимать, какие это были времена. За куда меньшие прегрешения, куда менее серьезную «антисоветскую деятельность», чем поиски императорских останков, можно было схлопотать тюремный срок. Но у них действительно ничего бы не вышло, если бы не отец, не его помощь. И не просто помощь. По сути, папой была задумана и разыграна гениальная шахматная партия, все детали которой знал только он сам.

— Что же все-таки стало отправной точкой? Какова ваша версия?

— Насколько могу судить, интерес к этой теме у папы возник после того, как к нему в руки попали материалы ЦК по исследованию обстоятельств гибели Николая II и его семьи, проводившемуся в 1964 году по распоряжению Хрущева. Никите Сергеевичу написал письмо сын скончавшегося незадолго до этого Михаила Медведева, одного из участников казни. Медведев-младший выполнял волю отца, просившего передать ЦК свои воспоминания и «историческую реликвию» — браунинг, из которого якобы был застрелен Николай II. И Хрущев заинтересовался этой темой. Но после его смещения расследование было сразу же свернуто.

Свою роль сыграло также, наверное, общение отца с человеком по фамилии Снегов. Об этом факте мне рассказал помощник отца Борис Константинович Голиков. В 1930-е годы Снегов, работавший тогда в НКВД, был арестован и оказался в одной камере с человеком, принимавшим участие в захоронении останков царской семьи. Снегов выжил, а вот его сокамернику не повезло: его расстреляли. Но перед смертью он рассказал Снегову о том, что знал и видел, указав в том числе приблизительное место захоронения. В начале 1970-х он как бывший сотрудник правоохранительных органов пришел к отцу на прием с какой-то просьбой и в ходе этого визита поделился информацией, которую ему сообщил тот человек. И вроде бы даже передал папе нарисованную от руки карту… (…)

— …О посещении папой Ипатьевского дома мне рассказывал человек, генерал МВД, который сопровождал его в той поездке. Это было в 1975 году. Все, конечно, обалдели, были потрясены, когда, едва прилетев в Свердловск, он первым делом попросил показать ему Ипатьевский дом. Оказавшись в расстрельной комнате, он попросил оставить его одного и очень долго там находился. Рассказывая об этой поездке Гелию Рябову, папа явно хотел подтолкнуть его к тому решению, которое тот в итоге принял. Это был своего рода тест, проверка: зацепит — не зацепит? И отец не ошибся в Гелии — зацепило. Практически сразу после посещения дома Ипатьева он заинтересовался архивными документами, имеющими отношение к Николаю II и его семье.

«Царский архив» находился тогда, что называется, за семью печатями. Получить доступ к нему было практически невозможно. Но отцу все-таки удалось добиться разрешения для Рябова. Для этого пришлось звонить самому Брежневу — знаю это, поскольку тот телефонный разговор происходил при мне. Легенда была такая: «царские» документы нужны Рябову для работы над сценарием нового фильма о милиции. Причем и Брежнев, насколько помню, не сразу дал согласие: прошло, наверное, около месяца. Рябов довольно долго работал в архивах и в конце концов нашел «Записку Юровского», коменданта Ипатьевского дома, содержащую координаты места, где были спрятаны останки.

Папе было известно о каждом его шаге. Однажды, когда мы, как обычно в таких случаях, гуляли в лесу, он сказал: «Все, Рябов приступает к раскопкам». И дальше произносит такую фразу: «Как бы я хотел поехать с Гелием...». Могу перекреститься перед иконами в подтверждение того, что не вру. Когда я рассказала об этом Гелию Трофимовичу, он был потрясен.

— С трудом верится, что он ничего не знал о роли вашего отца в этой истории. Может быть, между ними все-таки существовала некая тайная, неафишируемая договоренность?

— Нет, нет и нет.

— Исключаете такую возможность?

— Абсолютно. Они даже никогда не разговаривали на эту тему. То, что жизненные пути этих двух людей пересеклись, а их помыслы оказались настолько схожими, я могу объяснить лишь промыслом Божьим. Рябов совершенно не подозревал о том, что отец в курсе происходящего. Гелий Трофимович, по его словам, сам порой удивлялся тому, насколько удачно, беспроблемно у них с Авдониным все складывается. Он, например, не мог понять, почему, несмотря на то что местность, где проводили раскопки, была совсем не пустынной — вокруг ходили, перекликаясь, люди, — они были избавлены от нежелательных свидетелей. Место словно заколдовали: к ним никто не подходил, не тревожил. Лишь много лет спустя он узнал, что это было не просто везение. Место раскопок было оцеплено сотрудниками МВД в штатском. Которым, в свою очередь, сказали, что тут ведется поиск останков красных комиссаров, погибших в годы Гражданской войны, — железная версия.

«Как, Николай Анисимович все знал?!» — воскликнул Гелий Трофимович, когда несколько лет назад мы встретились, и я сообщила ему то, что узнала от папы. В том числе о фактах, которые, как был уверен Рябов, знали только он и Авдонин. Например, то, что на месте захоронения в качестве опознавательного знака ими был посажен куст. Про этот куст отец рассказал мне в тот самый день, когда узнал об открытии. Он сообщил, где находится это место, по каким признакам его можно отыскать. После этого сказал: «Помни всегда, что Гелий с Авдониным совершили невозможное — нашли императора. Если при твоей жизни обнародовать это будет невозможно, ты должна будешь передать эту информацию своим детям». Я цитирую папу практически дословно.

— На этом история поисков завершилась?

— Нет, был еще один эпизод, который можно назвать трагикомическим. Спустя какое-то время отец со смехом говорит мне: «Наш Гелий сошел с ума! Знаешь, что он сделал? Привез череп Николая II, завернутый в газету «Правда», в Москву и хочет провести экспертизу!» Речь шла о том, что Гелий Трофимович, который сам когда-то был следователем, попросил своих бывших коллег помочь по дружбе с идентификацией двух извлеченных им из раскопа черепов. При этом довольно прозрачно намекнул, что это за кости. Этот случай, кстати, многое говорит о характере Рябова. Чистейшая, наивная, детская душа. Он совершенно не задумывался о последствиях. К счастью, папа вовремя узнал об этом. Насколько я помню, свидетелям инцидента сказали, что киносценариста не следует принимать всерьез. Что это шутка. Через год, поняв, что из затеи с экспертизой ничего не выйдет, Рябов и Авдонин вернули черепа в раскоп. Ну а дальнейшее всем известно: в 1991 году захоронение было вскрыто, и началась длинная и до сих пор не законченная история признания останков».

Этот рассказ полностью совпадает со словами самого Г.Т. Рябова, сказанными им А. Камакину в своем последнем интервью^[17]:

«— То есть вы подтверждаете версию, согласно которой ваши поиски происходили с благословения и при поддержке Щелокова?

— Это не версия, а реальность. Без Щелокова нашей затее была бы грош цена. Правда, ничего конкретного на эту тему я ему не говорил, а он никогда не спрашивал. Официально мои поиски объяснялись интересом к «истории становления советской милиции». Но, подписывая мои командировки в Свердловск, письма в спецхраны и архивы, разрешавшие доступ к фонду Романовых, отдавая распоряжения о всяческом мне содействии, Николай Анисимович, конечно же, не мог не понимать, в чем истинная цель моих действий.

Дочь Щелокова, Ирина Николаевна, как-то поделилась со мной воспоминанием, относящимся к этому периоду. Однажды, когда семья собралась на кухне за вечерним чаем, отец сказал: «Гелий нашел Романовых». То есть Щелоков все знал.

И не просто знал. Еще когда мы вели раскопки, я заметил одну странность: было слышно, как вокруг бродят люди — перекликаются, аукаются. А это место как заколдованное: никто не подходит. Сначала я думал, что нам просто повезло. И только много лет спустя узнал, что, оказывается, по распоряжению министра были предприняты специальные меры для нашей безопасности. Место раскопок охраняли сотрудники милиции в штатском, которые были уверены, что мы ведем поиски останков комиссаров, погибших в Гражданскую войну. А по свидетельству генерала Голикова, руководившего секретариатом министра, Щелоков как-то вызвал его и сказал: «Слушай, Рябов сошел с ума: разъезжает по Москва с черепами. Сделай так, чтобы он заткнулся и это никуда не ушло...».

— Что, действительно разъезжали с черепами?

— Мы извлекли тогда из раскопа три черепа. Один находился у Авдонина, а два я взял с собой в Москву. Я сам в прошлом следователь и рассчитывал с помощью своих бывших сослуживцев по МВД провести предварительную экспертизу. Что, конечно, было большой наивностью. Как только мои «однополчане» узнавали, что я хочу сделать, то сразу начинали махать руками. Мы, мол, тебя не слышали, и ты нам ничего не говорил. Ну а через год все три черепа были возвращены в раскоп. Мы поместили их в специальный ящик и вместе с ним опустили медный крест, на котором я вырезал штихелем цитату из Евангелия от Матфея: «Претерпевший до конца спасется»...

…Ну а когда я решился наконец рассказать о нашей находке — это было весной 1989 года, — КГБ и советской власти в целом было уже не до царских останков. Правда, мимо «компетентных органов» эта информация, похоже, все-таки не прошла. Публикуя статью в журнале «Родина», я на всякий случай сместил координаты захоронения. И спустя какое-то время получил письмо из Свердловска. Человек писал, что решил посетить с друзьями место, указанное в статье, и обнаружил, что оно раскопано тяжелой строительной техникой. Значит, все-таки пытались выяснить, там они или нет...».

Открытие темы «Убийство Царской Семьи Романовых и других Членов Династии. Переломный 1989-й год

В апреле 1989 года Гелий Трофимович Рябов дал интервью известной итальянской газете «Il Giornale» о расстреле Царской семьи, об истории секретного захоронения, о результатах поиска, предпринятого группой Г.Т. Рябова и А.Н. Авдонина. Затем появилась публикации в СССР^[18]. Эти статьи вызвали большой общественный резонанс.

Но более всех советская сенсация почему-то затронула эмигрантов и американскую разведку, тут же инспирировавшую создание некоего «общественного движения».

«Российская Зарубежная Экспертная Комиссия была образована летом 1989 г. Белыми русскими эмигрантами, проживающими в США: Петром Николаевичем Колтыпиным-Валловским, русским общественным деятелем и белоэмигрантом, баллотировавшимся в прошлом в Конгресс США, отставным полковником стратегической разведки США д-ром Евгением Львовичем Магеровским, профессором русской истории, ныне покойным Николаем Пагануцци, первым русским ученым, получившим доступ к коллекции документов т.н. Соколовской комиссии по изучению обстоятельств расстрела царской семьи в Екатеринбурге в 1918 г., хранящейся в Хаутонской библиотеке Харвардского университета, и также покойным князем Алексеем Павловичем Щербатовым, профессором русской истории и кровно заинтересованным этим делом вследствие семейных связей…»^[19].

Главным нюансом этой организации являлось то, что на период ее создания:

— П.Н. Колтыпин-Валловский^[20] — сын художника и одновременно разведчика и офицера казачьего корпуса СС и РОА — являлся действующим полковником армии США, допущенным к стратегическим секретам, окончившим специальные курсы «Психологические войны действующих армий» и активно занимавшимся антикоммунизмом (был руководителем общественной антисоветской организации и должностным лицом при Великом князе Владимире Кирилловиче);

— Е.Л. Магеровский — сын русского эмигранта, создателя и хранителя «Бахметьевского архива», проживавшего в Праге и переехавшего в США — являлся действующим полковником стратегической разведки и «нес службу в Военном министерстве США»;

— князь А.П. Щербатов^[21][22] — в 40-х годах прошел полный цикл подготовки диверсанта-разведчика (в США и Англии), разведчика-агентуриста (Франция). В период своей военной деятельности с 1944 по 1946 гг. служил переводчиком и оперативным сотрудником военной разведки по поиску лиц, документов и технических объектов. В 1948-1954 — директор центра для перебежчиков, подведомственного ЦРУ через «Толстовский фонд». Был знаком с основателями ЦРУ — А. Даллесом и др. сотрудниками, перешедшими туда из военной разведки, позднее поддерживал с ними доверительные отношения. Характер его дальнейшей преподавательской работы был связан с обучением иностранных граждан и лиц разных национальностей. В справочнике Е.А. Александрова отмечено^[23]: «Эксперт по тайным делам сов. правителей на междунар. арене и в финансовом мире».

В августе 1987-го официальный пенсионер, 78-летний князь принимает участие во встрече большой делегации из СССР в Шатагуа на севере штата Нью-Йорк. Интересны его личные суждения, описанные в мемуарах: «Вообще, в Шатагуа была смесь бизнесменов, военных в штатском, специалистов разных разведок, в том числе английской, и государственных служащих всех уровней, растворявшихся в большом числе представителей артистического мира… Об окончательно сложившемся у меня мнении насчет совещания в Шатагуа, где, как мне кажется, исподволь подготавливался развал СССР путем внедрения в коммунистическую форму правления демократии, по типу американской, когда все единодушно кричали о русской ее модификации, приватизации, правда, с поправкой на гласность. Приватизация сработала без проволочек, гласность же где-то аукнулась и затухла…

В самом деле, вечерами все наши разговоры крутились вокруг неясного будущего России. Я открыто делился своим знанием прошлого: "Если помните, то Америка, Англия и Германия, давшие деньги на русскую революцию, получили их обратно от советского правительства. Все выплачено неофициально, преимущественно в виде ресурсов. Я знал Якова Шиффа, американского еврея из Вены, одного из директоров "Кун, Люб и Ко" банка, который мне говорил, что банк вернул свои двести миллионов за пять лет. А вот так я впервые услышал о Якове Шиффе. У меня были хорошие отношения с Борисом Шубом, жившим в Америке вместе с отцом, известным меньшевиком, Давидом Шубом. Давид вспоминал, как еще в 1906 году на одном из собраний революционеров — выходцев из России — обсуждалась тема — "поддержка революции". Он рассказывал: "Вдруг посредине заседания вбегает человек и кричит: "Ура! Ура! Яков Шифф дал двадцать пять миллионов долларов". Не для кого теперь не является секретом, на эту тему написано немало книг, что деньги на революцию начали поступать из Нью-Йорка еще с конца 19 века. Документы, касающиеся сделок по выплате долгов, должны храниться в архивах, с которыми, к сожалению, не поработаешь. Также никому пока не удавалось попасть в архивы банка "Кун, Люб и Ко".

О некоторых тонкостях финансовых операций того периода мне известно от А.Ф. Керенского. Он, помнится, среди прочего говорил, что значительная часть предназначенных для революции средств переводилась через шведский банк, расположенный на границе с Финляндией.

Все увереннее связывая случившееся со встречей в Шатагуа, я старался узнать побольше деталей подготовки переворота. И за несколько дней кое-что для себя прояснил: американцы, ЦРУ провели деньги через своего посла в России, Роберта Штрауса, использовав его связи, чтобы подкупить военных… Я слышал от Джорджа Бейли, моего давнего друга, много лет проработавшего в ЦРУ, что выделенная на СССР сумма составляла больше одного миллиарда долларов. Не многие знали, что в 1991 году в аэропорт Шереметьево специальные самолеты под видом дипломатического груза доставляли деньги, их раздавали упаковками десяти-, двадцати-, пятидесятикупюровыми банкнотами правительственным руководителям и военным. Эти люди в дальнейшем смогли участвовать в приватизации. На сегодня это известный факт. Штраус имел хорошие контакты с обеих сторон, у него в помощниках в качестве советников ходили представители Гарвардского университета, сами воспользовавшиеся ситуацией нестабильности в СССР. Они совершили ряд финансовых махинаций, которые, как известно, сейчас рассматриваются в американском суде. Штраус, кроме того, вызвал в Москву на роль советника Фрица Эрмарта, встреченного мной в Шатагуа. Многие называли его тенью Збигнева Бжезинского, всегда лепившего образ Советского Союза, как оголтелого агрессора и монстра. В обмен на перестроечные деньги из России по низким ценам экспортировались цветные, черные, редкие металлы, золото, серебро, лес. Значит, какую-то часть иностранных «инвестиций» заинтересованные лица смогли получить обратно.

У меня самого сложилась такая картина. Американцы, опасаясь войны, пришли к убеждению, что изменить что-либо кардинально внутри Советского Союза, скажем, путем свержения коммунистической власти, невозможно из-за большого числа поклонников коммунистической партии и ее идей. После проведенного анализа, решили, что можно ввести перестройку с привлекательными идеями демократии, гласности, дать заработать в финансовом плане военным, в плане авторитета — коммунистам, объявившим демократию. Партийные лидеры, разумеется, хотели иметь гарантии, что смогут сохранить за собой ранее полученные привилегии, поэтому им, как и военным, заплатили большие деньги, при этом почти полностью оставили в руках властные рычаги. Так спокойно пришла в страну перестройка, никак не задевшая глубинные процессы в политике и экономике СССР. Первая встреча представителей двух стран, состоявшаяся в Юрмале показала американцам, что с некоторыми советскими людьми можно легко "договориться", вторая, с присутствовавшими на ней военными и агентами разведслужб, явилась пробным шаром для будущего взаимодействия. В перевороте участвовали бывшие делегаты конференции в Шатагуа: …, один из директоров "Бэнкс Траст Компании" Джон Кристалл, как мне стало известно, провел поступившие от ЦРУ суммы через свой банк. Оказалось, что если советским чиновникам дать хорошие взятки, то разрушить Советский Союз не составит труда. Все было рассчитано верно. При этом благодаря совместным конференциям, использованию средств массовой информации, усилиям американских и советских представителей самого разного уровня вырабатывалось общественное мнение, делалось психологическое «вливание» в умы советских людей и мирового сообщества о необходимости введения этой самой демократии. Сначала предполагалось действовать через Горбачева, но вскоре стало ясно, что он оставался символом коммунизма, а времени на перестройку советского мышления было недостаточно. Заменить президента страны оказалось гораздо легче. Инсценировка переворота произошла "неожиданно" в пользу с шумом вышедшего из компартии в 1990 году Бориса Ельцина. Согласно собранных мной сведений, все примерно так и происходило».

Четвертый член комиссии профессор П.Н. Пагануцци^[24] — сын главноуправляющего всех имений Великого князя Михаила Александровича, эмигрировал с родителями в Югославию. Получил образование агронома, перебрался в Канаду, где защитил докторскую диссертацию, стал профессором кафедры русского и сербского языка, одновременно читая лекции по русской истории, литературе и культуре в Монреальском и Вермонтском университетах — был введен в состав комиссии для придания научной весомости выводов разведчиков. В 1981 году он на основании материалов следствия Н.А. Соколова, находившихся в Гарвардском университете, выпустил книгу «Правда об убийстве царской семьи». В апреле 1990 г. в широко разрекламированной статье в журнале «Кадетская перекличка» подверг критике откровения Г.Т. Рябова. При этом из слов профессора стала ясна и вся заокеанская задумка: «В СССР еще не существует общественное мнение, и пока еще невозможно угадать, как относится широкая русская общественность к «открытию» Рябова. Однако в Москве, 9 июня 1989 года, образовалась независимая православная инициативная группа, которая приняла название «Комиссия по вскрытию места захоронения и исследованию места предполагаемых останков убиенных членов Императорской семьи». Возглавил ее иеродиакон Дионисий (Макаров), а в состав комиссии вошли Гелий Рябов, его жена и еще двенадцать лиц». Для контакта эта организация дала ряд адресов и телефонных номеров. По непроверенным сведениям КГБ установило слежку за организацией, у одного из ее членов был сделан обыск. Комиссия остро нуждается в литературе о Царской семье, но по почте посылать материал не рекомендуется… Встревоженная вмешательством КГБ в расследование по поводу открытия Рябова, Комиссия направила меморандум Горбачеву, королеве Елизавете, королеве Датской, Великому князю Владимиру Кирилловичу и митрополиту Виталию…». «Рябов, о. Дионисий и члены их Комиссии, равно как и заинтересованные эмигрантские русские круги в Америке считают: абсолютно точно можно определить принадлежат ли найденные Рябовым скелеты или нет, только при помощи химико-рентгеновского анализа костей и сравнением результата с таким же химико-рентгеновским анализом костей одного из близких родственников Царской семьи за рубежом. В этом случае по видимому думают о сестре Государя, Великой Княгине Ольге Александровне, скончавшейся сравнительно недавно в Торонто»^[25].

Может быть, кто-то скажет, что написанное Пагануцци — провокационная статья и выдаваемое желаемого за действительное?..

Это реалии 1989 года!

Аналогичную информацию можно прочитать на сайте «Двуглавого орла» в статье, посвященной 15-летию монархического движения в современной России^[26]: «Первые монархические группы образовались в Москве и Петербурге (тогда Ленинграде) в 1989 г., как реакция части русских патриотов на открытие под Екатеринбургом предполагаемых останков Царской Семьи. Это событие привело к созданию весной 1989 г. Комиссии по вскрытию места захоронения и исследованию предполагаемых останков убиенных Членов Императорской Семьи. Комиссию возглавил иеродиакон Дионисий (Макаров), в ее состав вошли Г. Рябов, Н. Лукьянов, А. Симонов и многие другие. Одним из многих дел комиссии был сбор подписей в поддержку канонизации Царской Семьи Русской Православной Церковью Московского Патриархата. Только в Москве активистами комиссии было собрано 10 тысяч подписей в поддержку этой инициативы. Уже в 1990 г. эти документы были переданы в Париже Великому Князю Владимиру Кирилловичу».

Не будем говорить об идеалистичности представлений советских участников подобных обществ того времени, просто напомним, что в структуре КГБ СССР действовало «5-е управление», 11 августа 1989 года преобразованное в «Управление по защите советского конституционного строя» (управление «З»), которое в силу своих функциональных задач контролировало любую «антисоветскую деятельность», и зарубежные связи ее участников. Обладающий реальным знанием документов, следователь (1991-2015 гг.) по «Царскому делу» В.Н. Соловьев подтверждает вышесказанное Пагануцци про Рябова^[27]: «И между прочим после первой его статьи на эту тему — если не ошибаюсь, она появилась в 1989 году в «Московских новостях», — КГБ действительно заинтересовался Рябовым. За ним было установлено наблюдение, перлюстрировалась вся его почта — это все сохранилось в архивах». Сегодня можно только порадоваться тому, что соответствующие дела оперативного учета, заведенные сотрудниками «Управления «З», не успели реализовать, и «идеалист» Гелий Рябов с товарищами, не попал под «колесо социалистической законности».

Казалась бы, закономерная ситуация общественной активности в условиях «плюрализма мнений» (есть поклонники монархизма, они организационно оформляют свое движение, ищут единомышленников, формируют политическую партию и, наконец, законным путем выдвигают какие-то политические инициативы), почему-то сочетается с прямым зарубежным инспирированием и поддержкой. При этом двуличие заокеанских организаторов просматривается уже в том, что с одной стороны ими инспирируется антигосударственное движение, а с другой порицается его существо — результаты работы Г.Т. Рябова, являвшегося участником этого же общества. Все идет по «методичке» ЦРУ по разобщению общества в стране, где готовится очередная «цветная» революция.

Тогда подобная ситуация создавалась агентами ЦРУ по многим животрепещущим вопросам общественной активности граждан СССР: занятиям карате и единоборствами, изучению восточной философии и НЛО, славянству и национальным культурам, экстрасенсорике и нетрадиционным технологиям, и т.д. От поддержки этих течений и одновременного формального преследования за них, иностранные организаторы получали двойную выгоду: эффективно размывали идеологию и разобщали советское общество. Вероятно, все это было продолжением той самой глобалистской игры, начатой еще в XIX веке (когда и большевиков еще не существовало), о которой упоминал много знавший князь Щербатов, говоря, «что деньги на революцию начали поступать из Нью-Йорка еще с конца 19 века»[28].

Между тем все это сыграло определенную положительную роль в продвижении расследования обстоятельств «похищения Михаила Романова» в Перми. Новый этап открыла личная активность эмоционально вовлеченного исследователя…

После первых отечественных публикаций Рябова последовала волна статей: были опубликованы материалы самого Г.Т. Рябова, Э.С. Радзинского, Г.З. Иоффе, П. Пагануцци и других. В течение года были также обнародованы: рассказ Я.М. Юровского, работы П.М. Быкова, М.К. Касвинова и многих других.

Не мог миновать сенсационной темы и родившийся в Свердловске ведущий научный сотрудник Института труда Госкомтруда СССР Олег Анатольевич Платонов. Взволнованный трагедией «Царской семьи», летом 1989 года на свой страх и риск он отправился на личном «уазике» на Урал, чтобы провести свое расследование. Обладая широкими связями в самых разных кругах и обеспечив себе доступ в местные архивы, исследователь не ограничился изучением материалов только о царской семье, а решил исследовать вопрос фактического уничтожения Династического Рода Романовых. Поэтому Платонов побывал не только в Свердловске, но и в Алапаевске, и в Перми.

В Свердловском партийном архиве сотрудники открыли ему ранее неизвестную переписку Уральского истпарта с бывшим мотовилихинским милиционером И.Г. Новоселовым, который в 1927–1928 годах сообщил много новых деталей об обстоятельствах и участниках убийства в Перми. Прекрасно понимая роль первого события в уничтожении династии, Олег Анатольевич Платонов «конспиративно» прибыл в Пермь и занялся поиском информации о похищении Михаила Александровича Романова.

Позднее исследователь писал: «…В Перми я встретился с нашими соратниками, которые определили меня на квартиру и свели с людьми, рассказавшими немало местных преданий об убийстве Великого князя Михаила Александровича. В частности, мне удалось поговорить с родственниками и знакомыми швейцара «Королевских номеров», в которых провел последние месяцы своей жизни Великий князь. Свели меня также с престарелой супружеской парой, которая еще до войны встречалась со священником, лично знакомым с Михаилом Александровичем.

В местных архивах и музеях с помощью соратников мне удалось получить уникальные секретные документы и воспоминания убийц Великого князя. В числе первых я прочитал записи из дневника Великого князя. Из этих разрозненных сведений постепенно складывалась достаточно полная картина страшного преступления, которое совершилось здесь в июне 1918-го. Его почерк, методы, состав исполнителей были удивительно похожи на те, с которыми я уже сталкивался в Екатеринбурге и Алапаевске…»^[29].

В результате своей поездки в Пермь писатель Платонов побывал в областном партийном архиве, а также в поисках места убийства встречался с пермскими историками, краеведами и туристами. Эти встречи подтолкнули немногочисленных пермских исследователей к изучению проблемы.

Уже в январе 1990 года в «Вечерней Перми» появилась первая публикация об убийстве Великого князя и его секретаря, которую подготовил ведущий пермский краевед С.А. Торопов^[30]. Затем появились: в феврале — статья Н.А. Аликиной о встрече с Марковым^[31], в апреле — статья В. Коробейникова^[32] о Жужгове, в июне в центральных изданиях — публикации Б. Беленкина^[33] и Э. Радзинского^[34] о Мясникове, в сентябре — самого О.А. Платонова^[35], публикация воспоминаний А. Маркова в газете «Совершенно секретно»^[36] и др. В сентябре же появились и публикации архивистов Ю. Буранова, И. Миркиной и В. Хрусталева^[37], причем как в специальной периодике, так и в многотиражном издании «Совершенно секретно».

Огромная личная заслуга Олега Анатольевича Платонова состоит не столько в том, что он впервые ввел в широкий оборот информацию об участии в убийстве Великого князя Михаила Александровича и Н.Н. Джонсона новых лиц — И.Г. Новоселова и А.И. Плешкова (об этом знали сотрудники Свердловского и Пермского партийных архивов), сколько в том, что он — первый (!) — перевёл «пермский поиск» из виртуальной архивно-бумажной реальности к практическому исследованию местности, впервые попытался разыскать фактическое место убийства в Мотовилихе и первым обозначил предполагаемые места поиска:

«…Проведя собственное расследование убийства Великого князя Михаила Александровича, я решил разыскать место его захоронения. Моя машина двинулась в сторону Мотовилихи. Ее исторический центр мало изменился с 1918 года, правда, двухэтажные домики сильно обветшали (жить в них сейчас трудно), да и снесена церковь.

Завод на своем месте, напротив него бывший полицейский участок. Машина мчится по направлению к селу Левшино. По улице в основном одноэтажные, черные от старости, рубленые деревянные домики. Моя цель — разыскать примерное место, где было совершено убийство. Оказалось, что местным краеведам оно неизвестно.

В записке Маркова указаны примерные ориентиры — верста после керосинового склада Нобеля, в лес от дороги направо. Несколько раз моя машина проезжает дорогу между Мотовилихой и Левшином. Рядом с шоссе тянется полотно железной дороги, ближе к Левшину дорога выходит на берег водохранилища, возле берега — десятки лодок. Вдоль всей дороги никакого леса, а только искусственные посадки чахлых тополей. Наконец останавливаюсь в Левшине (позднее я узнал, что это новое Левшино, а старое затоплено в начале 50-х) и начинаю расспрашивать стариков. Старожилов почти что нет, в основном приезжие. И только на Домостроительной улице знакомлюсь с настоящей старожилкой этих мест Анной Васильевной Кочевой (род. 1908). Расспрашиваю, как раньше шла дорога.

«Примерно до завода «Кислотный» и даже немного дальше, — отвечает Анна Васильевна, — а потом на том месте, где шоссе проходит, под полотном железнодорожного пути, раньше оно шло ниже. Но место сейчас затоплено в связи со строительством КамГРЭС.

— А где здесь был нефтяной склад Нобеля?

— На том месте, где «Кислотный». А не так далеко от него был Красный Лог. Страшное место. Там людей убивали и расстреливали и в революцию, и в 20-е годы. Через это место ездили большими компаниями, по одному боялись. Так и стояли возле лога, поджидая, что кто-то еще поедет.

— А что там было, почему Красный Лог?

— Там речушка текла, а через нее мост был, а бревна в красный цвет были покрашены, так и называли Красный мост, а место вокруг него Красный Лог. Родители мне всегда говорили: «Не ходи туда, там опасно, плохие люди встречаются». В конце 20-х годов там убили моих дядю и тетку. Они с ярмарки возвращались ночью. На них напали, убили, все забрали, а тела сучьями закидали.

— А кто же занимался разбоем? Кого-нибудь поймали?

— Разное говорили. Рассказывали, что мотовилихинские — у них тут рядом покосы были — лихие люди. А место глухое, густой сосняк, только ближе к реке деревья были хилые и место болотистое.

— А насчет убийства Великого князя Михаила разговоры среди крестьян были?

— Нет, не упомню. Вот в годы революции у нас тут в Левшино в железнодорожный тупик загнали вагон с царским имуществом, говорили: его из Екатеринбурга пригнали, стоял он некоторое время без охраны. Начали грабить. Потом начальство отогнало его в Пермь».

После рассказа Анны Васильевны стало ясно, почему злодеи для убийства Великого князя Михаила выбрали именно это место. Скорее всего, у них здесь была «наезженая тропка». Не первого человека привозили убивать. Окрестные крестьяне сюда ходить боялись, особенно ночью. Так что никто не мог помешать.

Возвращаюсь в Мотовилиху. Засекаю расстояние по спидометру машины. От Мотовилихи до «Кислотного» 6–6,5 км. Здесь, по словам Анны Васильевны, и стоял склад Нобеля, да и сегодня на этом месте — склад нефтепродуктов и бензозаправка. Снова засекаю расстояние, торможу машину через километр с небольшим. В 1918 году здесь был лес, сегодня проходят две дороги: шоссейная (дорога, которая шла в 1918 году, была узкая, конная) и железная на высокой насыпи. Вокруг шоссе растут тополя. Между шоссейной и железной дорогами в отдельных местах посажена картошка. Если расстояние Марковым было указано правильно, и Анна Васильевна не ошиблась в расположении склада Нобеля, то место убийства находится ориентировочно под насыпью новой железной дороги. Хотя ручаться за это я бы не стал.

Из Перми мне пришлось уезжать тоже не по своей воле. Так же, как в Екатеринбурге, пермские соратники из правоохранительных органов сообщили мне, что кто-то из Москвы дал задание пермской УГБ найти подходящий предлог для обыска и изъять у меня собранные материалы. Свои тетрадки и блокноты с выписками, а также ксерокопии некоторых документов, переданных мне, я постоянно носил с собой. Хотя по первоначальным планам мне следовало работать в архивах еще не менее недели, я решил не искушать судьбу и на следующий день после получения тревожного сообщения, не поставив никого в известность, уехал, преодолев полторы тысячи километров до Москвы за полтора дня. Более трех месяцев я занимался систематизацией и обработкой собранных во время экспедиции на Урал исторических материалов. В результате возникла книга о цареубийстве, большие фрагменты из которой из номера в номер публиковались в газете «Литературная Россия»…»^[38].

Объем публикаций об убийстве Царской Семьи и других представителей Императорского Дома Романовых на Урале количественно и качественно возрастал. Библиографическое исследование, проведенное Л.Е. Болотиным и В.В. Архиповым^[39], указало их количество: в 1989 году — 57, в 1990-м — 122, в 1991-м — 162.

Выросло не только число научно-популярных публикаций по исследуемой теме, но еще более заметным явлением становилось важная историческая тенденция — в научный оборот были введены новые архивные источники и документы.

(Продолжение следует)

Людмила Анатольевна Лыкова, доктор исторических наук, главный специалист Российского государственного архива социально-политической истории, г. Москва

Александр Борисович Мощанский, полковник полиции в отставке, член Межведомственной рабочей группы по поискам при Агентстве по делам архивов Пермского края (2016-2019), член Пермского отделения РСПЛ