Предлагаем вниманию читателей главу из новой книги нашего постоянного автора из Сербии Ранко Гойковича. Книга «Знаменитые русские в Сербской истории» представляет собою 12 очерков о наших соотечественниках, оставивших важный след в жизни Сербии и сербов. Книга является второй частью диптиха, посвященного братским русско-сербским связям. Ранее были опубликованы главы из «Знаменитых русских...»: «Борис Пеликан. На реакцию способен лишь здоровый организм», «Трубецкие Григорий Николаевич и Мария Константиновна», «Василий Аполлонович Григоренко» «Архитектор Высочайшего Двора Николай Петрович Краснов», «Сергей Николаевич Смирнов» , «Фёдор Васильевич Тарановский».
Во время Балканских войн и Первой мировой в Сербии работали трое известных русских дипломатов. Иногда судьба сводила их там вместе - по делам. Это были Николай Гартвиг, князь Григорий Трубецкой и Василий Штрандман (иногда фамилия пишется Штрандтман). Все они заслуживают нашей благодарности и памяти, но в этой книге мы остановимся на двух из них: о князе Трубецком рассказ уже был, сейчас очередь Василия Николаевича Штрандмана. Они оставили после себя две книги (Трубецкой «Война на Балканах 1914-1917», Штрандман «Балканские воспоминания»), которые сохранили важные вехи того периода сербской истории. В первой части своей книги Штрандман пишет о своем коллеге Николае Генриховиче Гартвиге, и мы тоже хотим посвятить несколько строк этому выдающемуся в истории Сербии дипломату.
Николай Гартвиг
Попечитель Фонда студентов-богословов Святого Саввы и глава русской миссии в Белграде с 1909 года, Николай Генрихович настолько крепко полюбил Сербию и сербский народ, что до конца своих дней всячески ратовал о том, чтобы российско-сербские отношения стали главными во внешней политике России. За это его часто упрекали коллеги-дипломаты, стоявшие на стороне австро-венгерской и английской политики, всегда проповедовавшей русофобию и настроенной враждебно по отношению к Сербии. Штрандман в своей книге очень тепло отзывается о Гартвиге. Ему была понятна его любовь к Сербии, он разделял взгляды и убеждения своего коллеги. Штрандман пишет, что Гартвига скорее можно считать сербским посланником в русской миссии, настолько глубоко он проникся болью и интересами сербского народа.
Николай Гартвиг скончался от инфаркта во время визита в посольство Австро-Венгрии, когда посол Гизл объявил об ультиматуме, практически означавшем объявление войны Сербии.
Штрандман не придерживается теории отравления Гартвига, он считает, что сердце дипломата, его друга, не выдержало этого известия, означавшего начало новых великих страданий столь любимой им Сербии.
Гартвиг, согласно своему завещанию, был похоронен 14 июля 1914 года в Белграде на Новом кладбище. Около восьмидесяти тысяч сербов вышло на улицы, чтобы проводить в последний путь этого великого человека. С того дня и до похорон патриарха Павла сербская столица не помнила столь всенародного прощания на своих улицах. Белградский гарнизон, высшие государственные деятели и духовенство Сербии сопровождали гроб Гартвига от посольства России до Соборной церкви и кладбища. Перед гробом двигались военные, около 30 священников, митрополит Димитрий с епископами Сергием и Досифеем; рядом с гробом шли король Петр, престолонаследник Александр, принцы Георгий и Павел, председатель правительства Никола Пашич, а за гробом следовали члены семьи и сотрудники русского посольства, министры Королевства Сербии, дипломатический корпус, государственные советники, генералы, представители правления Белграда. После отпевания над могилой произнесли прощальные речи митрополит Димитрий и Никола Пашич.
Потомственный воин становится дипломатом
Но давайте уже перейдем к рассказу о Василии Штрандмане. Он родился в 1877 году в Прибалтике, которая уже с XVII века была в составе Российской империи, в известной дворянской семье литовско-шведского происхождения. Его предки приняли православие в XVIII веке и душой и сердцем стали русскими. Крестили Василия в церкви Александра Невского в Париже, его крестным отцом стал царь Александр II. Василий Штрандман был потомственным дипломатом и, можно сказать, потомственным сербофилом. Его прадед Густав Густавович (1744-1803) был генералом пехоты и губернатором Сибири, а его дед Карл Густавович (1787-1855) весьма успешно руководил сербскими отрядами в Тимочкой области в 1810-1812 годах. Позднее он тоже стал генералом и комендантом конного корпуса царской стражи. Василий Штрандман позднее писал, что еще в детстве из рассказов своего деда узнал о героической судьбе сербского народа. Его отец, Николай Карлович (1836-1900), дослужившись до генеральского чина, был комендантом Царского Села.
Василий Николаевич тоже избрал военную карьеру, окончил элитный Пажеский корпус, как и сербские принцы Георгий и Александр Карагеоргиевичи. Будущий сербский король учился вместе с братом Василия, Константином Штрандманом. Во время коронации Николая II в 1896 году Василий нёс царские регалии, а в следующем году, окончив престижнейший корпус русской империи лучшим в своем выпуске, получил звание унтер-офицера. Его имя было написано на памятной мраморной доске на стене Корпуса, и вскоре он становится личным пажом царя Николая II.
В 1900 году Василий Штрандман венчается с аристократкой Юлией Николаевной фон Этер, а на следующий год у них рождается дочь София. Блистательная военная карьера Штрандмана вскоре прерывается из-за болезни, и он посвящает себя дипломатической деятельности.
Его служебный путь лежит от Дармштадта, через Софию, Константинополь и, наконец к 1911 году приводит его в Белград. (В 1901 г. поступил на службу в МИД. Причислен сверх штата ко 2-й экспедиции при канцелярии МИД. Окончил курс политических наук в Министерстве иностранных дел. В 1901-1906 атташе в Министерстве иностранных дел в С.-Петербурге. В 1904-1905 гг. был также причислен к канцелярии Комитета министров. В 1906-1908 гг. секретарь миссии в Дармштадте (Гессен, Германия). В 1908 3-й секретарь канцелярии Министерства иностранных дел. В 1908-1910 гг. секретарь миссии (посольства) в Софии. С 1909 года второй секретарь российского посольства в Турции (Константинополе). В 1910 году прикомандирован к миссии в тогдашней столице Черногории - городке Цетинье).
До середины 1915 года он занимает должность первого секретаря Русской дипломатической миссии в Сербии. После смерти Гартвига в июле 1914 года и до приезда в Белград князя Трубецкого в декабре 1915 года Василий Николаевич Штрандман становится поверенный в делах России в Сербии. Возглавляет Русскую миссию сначала в Београде, а затем во временной военной столице - Нише.
Об атмосфере высоких кабинетов Белграда лучше всего рассказывает в своих воспоминаниях сам Штрандтман.
Белград в 1914 году. Сербская катастрофа
«Белград того времени - небольшой город с плоским одноэтажным профилем при слиянии Дуная и Савы, с возвышающимися и господствующими над ними тремя символическими зданиями - Православной Соборной Церкви с Золотым крестом, Королевского дворца с белыми двуглавыми орлами и Палаты страхового общества «Россия». Был еще один дом - Российской Императорской миссии - издалека не видный, но который привлекал всеобщее внимание. На него смотрели все - и друзья, и недруги: кто с надеждой, а кто - с опасением. Для восстановления сил изнуренной страны нужно было много времени - годы. Но вокруг кипели и бурлили международные страсти, и Белград, несмотря на жажду покоя и мира, оставался в высоком нервном напряжении, в предчувствии неминуемой страшной угрозы.
И предчувствие его не обмануло: сперва грянула сараевская трагедия, оборвавшая нить надежды на столь необходимые мир и покой, затем, тринадцать дней спустя, скончался при необычных обстоятельствах любимый и надежный российский посланник Н.Г. Гартвиг и, наконец, еще тринадцать дней спустя под вечер Белград был поражен знаменитым ультиматумом, сулившим новые и неизмеримые страдания, быть может - гибель и смерть. В тот же вечер обрушившаяся на Белград небывалой силы буря со зловещими молниями и потрясающими раскатами грома, как бы заранее слившимися, чтобы смести с лица земли непокорную и гордую столицу маленькой Сербии, вызвала в душах ее обывателей никогда еще не испытанную тревогу.
Но гений сербского народа, закаленного пятивековой борьбой за существование, воплотился в этот решающий период его истории в славной династии Карагеоргиевичей - в лице сына короля Петра I, королевича-регента Александра, будущего короля-витязя, и в лице мудрого и уже искушенного долгими годами тягчайших испытаний государственного мужа Николая Пашича, надарив их сверхчеловеческой силой предвидения, ничем несокрушимою волей и ясною непоколебимою верой в братскую и мощную Россию с ее Белым православным царем - за ним преданно шли генералы, министры и весь народ.
После смерти Н.Г. Гартвига политическая атмосфера в Белграде продолжала сгущаться и опасения, связанные с ожидавшимся шагом Австро-Венгрии после сараевского убийства, росли. Утром 6 (19) июля королевич-регент пригласил меня к себе и расспрашивал о политическом положении. Ничего утешительно я сообщить не мог и говорил о необходимости крайней осторожности, дабы избежать непоправимых последствий. Королевич удивился моим словам, основанным на сведениях из Вены, и указывал на беспредметность подобных советов: сербская армия - после двух войн - располагала ничтожным количеством пригодного вооружения. При этом он обратил мое серьезное внимание на огромное значение быстрого прибытия в Сербию уже уступленных Государем Императором винтовок. В словах юного королевича и в выражении его лица отражалась решимость защищать свой народ, свои права, чего бы это ни стоило, в том случае, если бы шаг венского правительства затронул достоинство Сербии. Так же в те дни выражался и Н. Пашич, перечислявший мне все принимавшиеся его правительством меры к успокоению умов и к предотвращению случайностей, которые при существующих настроениях в Австрии могли вызвать опасные осложнения. Но гроза приближалась, и признаки ее становились все очевиднее, несмотря даже на данное мне австро-венгерским посланником 9 (22) июля заверение, что его правительством будет передан сербскому правительству документ спокойного характера (un document anodin), на который будет дан ответ, и тем самым спорный вопрос окажется решенным. Мне было трудно поверить его словам, и, прощаясь с бароном Гизлем, с которым мне больше никогда не было суждено встретиться, я ему сказал, что трудно не знать, где война начнется, но невозможно предвидеть, где война закончится. На следующий день, 10 (23) июля, тот же австро-венгерский посланник передал заместителю уехавшего в провинцию Н. Пашича министру финансов Л. Пачу обещанный «спокойный» документ. «Ни одно правительство не может согласиться с поставленными требованиями», - сказал мне твердым голосом престарелый Л. Пачу и тут же просил передать в Петербург ходатайство о защите Россией.
Поздно вечером, в разгар разразившейся над Белградом грозы, пришел в императорскую миссию королевич-регент Александр, чтобы переговорить и, как он выразился, выслушать мое мнение. Вид у него был спокойный, но озабоченный, даже мрачный. Между Россией и Сербией не было никаких связывающих их политических или военных договоров. После обычных, но на сей раз коротких приветствий, королевич-регент стал мне задавать вопросы: что я думаю об ультиматуме, как будет реагировать Россия и что, по моему мнению, он сам должен делать. Вопросы были тяжелыми и возлагали на меня громадную ответственность, но я решил говорить без всяких ограничений то, что думал, что было на душе и что никогда в будущем не могло бы нарушить спокойствия моей совести. И я сказал, что ультиматум, по моему убеждению, имеет целью сделать войну неизбежной, но что сербское правительство обязано принять все его требования, вплоть до самых крайних предлогов, допускаемых достоинством королевича. Королевич был совершенно того же убеждения. Как будет реагировать Россия?
Перед тем как ответить по существу на этот вопрос, я сделал оговорку в том смысле, что никаких инструкций не имею, да и не могу иметь, ибо ультиматум еще не известен в Петербурге, и что мои слова могут выражать только мое личное мнение, которое я себе составил после прочтения этого документа у заместителя председателя совета министров. Оно вытекает из общего отношения России в прошлом к славянским и православным государствам на Балканском полуострове и, в частности, к Сербии. Когда этим государствам угрожала потеря самостоятельности, Россия за них заступалась самым решительным образом, пример, в 1876 году, но тогда натиск врагов не содержал такой угрозы, и Россия уступала, как это было в 1908 и 1913 гг. по случаю аннексии Боснии и Герцеговины и выхода сербской армии на Адриатическое море. «Теперь, - сказал я, - сама жизнь Сербии в опасности».
В дальнейшей беседе королевич Александр внезапно со свойственной ему живостью поставил вопрос о том, что бы ему при настоящем положении надлежало сделать, и тут же последовал обмен мыслями о посылке телеграммы Государю Императору. Имея этот шаг в виду, королевич, однако, предполагал, что обращение за помощью должно быть подписано королем Петром, но затем он на своем мнении не настаивал, приняв во внимание мои слова о личном знакомстве и теплой симпатии Государя Императора к его королевскому высочеству. «Завтра утром придет Пашич», - заметил королевич. Закончился наш разговор повторною просьбой об ускорении высылки обещанного вооружения из России. Возможно, что королевич знал о задержке этой высылки нашим правительством, которое не хотело дать повод европейским государствам в подстрекательстве Сербии после сараевской трагедии, а потом он убедительно просил немедленно об этом телеграфировать в Петербург. Как известно, русское вооружение было выслано и получено в Сербии уже после начала войны. Уходя и прощаясь со мною, королевич благодарил за данные мною объяснения и решительным спокойным тоном сказал, что Сербия, во всяком случае, будет защищаться.
Утром, на заре, в Белград вернулся Н. Пашич и, побывав сперва во дворце, пришел в российскую миссию, чтобы переговорить со мной и сообщить, что королевичем-регентом приятно решение обратиться к Государю Императору за защитой и что после заседания Совета министров он мне пришлет текст телеграммы с просьбою его королевского высочества передать ее русскому царю. В Пашиче была заметна та же решимость идти до крайних уступок, но также и решимость воевать, если война станет неизбежной.
Дальнейшие дни, уже после перехода правительства в Ниш, протекали в томительном ожидании решения русского царя, от которого зависело спасение или гибель Сербии. Между тем, из России приходили известия, рисовавшие картину охватившего русский народ воодушевления и поддерживающие надежду на мощное заступничество старшей славянской сестры. Наступило 15 (2)8 июля и за ним - объявление войны со стороны Австро-Венгрии. Почти одновременно с началом военных действий мною была получена телеграмма Государя Императора для передачи королевичу-регенту Александру, в которой на весь мир было объявлено, что Россия ни в коем случае не останется равнодушной к участи Сербии.
Трудно было описать вызванное у сербов этими словами русского царя радостное волнение, сулившее жизнь и спасение. Вследствие пребывания королевича Александра на фронте, телеграмма мною была вручена Пашичу, который прослезился, перекрестился и обнял меня со словами: «Милостивый русский царь». Войска и население ликовали. Народная Скупщина собралась 17 (30) июля, и королевич-регент прочел тронную речь, в которой прежде всего с благодарностью говорилось о чувствах, одушевляющих Россию, и о личном сообщении Государя Императора касательно забот России о Сербии. При каждом упоминании имени Государя Императора и великой защитницы славян громовое «живео!» оглашало зал заседания.
Сербия лихорадочно готовилась к неравной борьбе, и все сербские сердца забились еще сильнее в общем желании оказаться достойными великодушия России.
Четыре года спустя, когда в конце войны я прощался в Салониках с королевичем-регентом, будучи отпущенным из рядовых сербской армии, он с глубоким волнением вспомнил милости императора Николая II и вечер после получения ультиматума, сказав, что никогда не сможет воздать, не сможет отблагодарить за все содеянное для него и его народа». [1]
Русская Катастрофа
После занятия Белграда австрийцами Штрандман служил секретарём Русской Миссии при сербском правительстве в Нише, а затем вместе с сербской армией прошёл Ледяную Голгофу. В 1917 переезжает в Рим, где работает до лета этого года, пока его не назначают советником Русской миссии в Афинах. Однако в Грецию он не поехал.
После событий Кровавого октября в России Штрандман оставляет дипломатическую службу и записывается добровольцем в сербскую армию, оставаясь на службе своей второй родине - Сербии. Он состоял офицером в свите короля Александра до осени 1918 года. Затем, по просьбе бывшего министра Российской империи Сазонова, приехал в Париж.
«В 1917-1918 годах Белград столкнулся с проблемой - как строить отношения с большевистской Россией. С одной стороны, не хотелось терять традиционного внешнеполитического союзника и одного из важнейших гарантов независимости своего государства. С другой стороны, Карагеоргиевичи находились в родственных связях со свергнутыми Романовыми, и это не могло не накладывать на них определенных обязательств. Очевидно, что решение Антанты о военной интервенции против большевиков еще больше осложнило положение сербской стороны.
Дело усугублялось тем, что весной 1918 года Антанта потребовала от Белграда реального военного участия в борьбе против большевиков. При этом у сербов было свое видение этой проблемы - они считали, что во внутренние дела России лучше не вмешиваться, а сербы ни при каких обстоятельствах не должны воевать против русских.
С другой стороны, попытки большевиков установить отношения с Белградом также не дали результата.
Профессор Мирослав Йованович по этому поводу пишет:
«Только в краткий период времени до апреля 1919 года югославская дипломатия пыталась ориентироваться на два политических центра в России - Москву и очаги антисоветского сопротивления, после чего однозначно приняла сторону белых. При этом отношение к политике большевиков было неизменно критическим.
Уже в декабре 1917 года сербский посол в России Мирослав Спалайкович выступил против какого-либо участия своей страны в мирных переговорах с центральными державами в Брест-Литовске. 28 февраля 1918 года вследствие опасности захвата немцами Петрограда сербский посол отбыл в Финляндию. При ратификации Брестского мира по собственной инициативе присутствовал сотрудник посольства профессор Радослав Йованович, но уже через несколько дней после этого события сербские власти на Корфу издали декларацию, в которой недвусмысленно утверждалось, что революция в России „выгодна лишь Германии".
Но и после этого окончательного разрыва отношений с советской властью не произошло. Напротив, в апреле 1918-го посол Спалайкович по поручению Николы Пашича возвратился в Россию. Правда, он пробыл в Москве недолго, успел встретиться со Львом Троцким, которого пытался убедить в том, что единственное спасение России - во вмешательстве в ее дела Японии, после чего уехал в Вологду, где находились дипломаты стран Антанты. 20 июля 1918 года сербский посол окончательно покинул Россию, в которой остались сотрудники посольства и консульства»». [2]
Когда же Королевство СХС признало в качестве законной власти в России правительство адмирала Колчака, Штрандман становится чрезвычайным и полномочным посланником в Белграде. (Деятельность миссии признавалась А. И. Деникиным и П. Н. Врангелем). Занимал эту должность вплоть до 1924 года, когда деятельность миссии была прекращена.
Практически весь период между двумя мировыми войнами Василий Николаевич вместе с семьей живет в Белграде.
В 1920-1930-е годы пребывал в качестве делегата Нансеновского комитета по делам беженцев, возглавляя управление по делам российских эмигрантов. До 1936 г., пока Югославия не признала СССР, числился в дипломатическом корпусе. Затем ведал делами русской эмиграции в Югославии как уполномоченный Красного Креста. В своей работе опирался на личную дружбу короля Александра I Карагеоргиевича, а после его гибели (1934) - на поддержку регента престола принца Павла.
Невозможно переоценить его работу по поддержке русских беженцев в Сербии, не только отдельных семей, но и русских военных, и монахов.
Хочу привести характерные примеры.
Штрандман был членом Государственной комиссии Королевства СХС/Югославии по оказанию помощи русским эмигрантам, и без его связей при дворе и дружественных отношений с королем Александром было бы абсолютно невозможно принять такое количество русских в Югославии, тем более целую армию генерала Врангеля, разместить, обеспечить жильем и продовольствием. Это же относится и к устройству русских священнослужителей. Около 60 монахинь Святобогородского Леснинского монастыря Холмско-Варшавской епархии приехали в 1920 году в Сербию. Их разместили в опустевшем монастыре Ново Хопово на Фрушке Горе, и вскоре он стал называться Русский Хоповский монастырь. Русские монахини оставались там вплоть до 1943 года. Интересен тот факт, что усташи сожгли и разграбили почти все монастыри на Фрушке Горе, но не тронули русскую обитель. Но то, чего не сделали усташи, довершили партизаны Тито, спалившие монастырь весной 1943 года. Сестры монастыря перебрались в Белград, где жили до 1950 года, пока не получили разрешения переехать во Францию. Нижеприведенное письмо игуменьи Феодоре, которое она направила жене Штрандмана после его смерти, ярко свидетельствует о его деяниях:
«Дорогая Ксения Орестовна,
Примите наше глубокое сожаление по поводу смерти Василия Николаевича. От всего сердца сочувствуем и оплакиваем его вместе с Вами, молимся за упокоение души новопреставленного раба Божиего Василия; мы записали ежедневное поминовение его не только на сорок дней, но навечно, так как наша обитель - вечная должница Василия Николаевича. Как только мы прибыли в Югославию, Василий Николаевич занялся нашим расселением и во многом помогал за время болезни матушки игуменьи Нины. Когда я собралась заступить на её место, Василий Николаевич лично просил патриарха Димитрия принять меня, так как тот был сердит на матушку Нину и не дозволял никого принимать в сестринство. За все это мы всегда с любовью и благодарностью вспоминаем Василия Николаевича, но я из-за занятости не писала ему об этом, а сейчас виню себя... Пусть милость Господня пребудет с Вами и пусть Господь утешит Вас своей благодатью.
Ваши богомолки, недостойная игуменья Феодора с сестрами».
Новые испытания
«С приходом немцев началась трагедия русских эмигрантов в Сербии. Очень многие в результате бомбардировки Белграда потеряли все свое имущество, а некоторые и своих родных.
В то время 25 000 эмигрантов - мужчин, женщин и детей, более двадцати лет живших в Сербии, были разбиты на множество организаций: от крайне правых до крайне левых. Большинство, естественно, составляли правые, немногие были левыми и только считаные единицы сделались настоящими фашистами.
Профессор Мирослав Йованович по этому поводу пишет:
«Самым тяжелым потрясением для всех русских, живших в Югославии, стала новая мировая война. В 1941 году старая идеологическая непримиримость привела некоторых в нацистский Русский охранный корпус в надежде попасть на Восточный фронт и бороться с большевиками. Но они остались в оккупированной Сербии в качестве подручных оккупантов. Другие, ведомые чувством патриотизма, в тот момент, когда Родина („кто бы ею ни управлял") оказалась в опасности в результате нападения старых врагов - немцев, сформировали Союз советских патриотов... Третьи, как лояльные граждане нового Отечества, повинуясь мобилизации, участвовали в скоротечной апрельской войне 1941 года. Отдельные беженцы были отправлены в немецкие лагеря, на подневольный труд... Но большинство беженцев остались в оккупированной Сербии, повинуясь судьбе и обстоятельствам. Они пытались хоть как-то уберечься от навалившихся на них трудностей».
А трудности эти были немалыми. Дело в том, что сербское население в то время относилось к «белым русским» враждебно, так как многие сербы были настроены прокоммунистически и открыто мечтали о приходе Советской армии. В результате этого произошла масса инцидентов, столкновений и избиений русских эмигрантов.
Более того, уже летом 1941 года местными коммунистами был развернут настоящий террор против русских эмигрантов: вырезались иногда поголовно целые семьи, только до 1 сентября 1941 года было зарегистрировано более 250 случаев одиночных и групповых убийств.
В дополнение ко всем несчастьям, благодаря просоветскому настроению сербского правительства, последовало увольнение со службы русских, и «в один день» большая часть нашей эмиграции оказалась на улице без всякой помощи, средств к существованию и работы». [2]
Во время Второй Мировой войны Штрандман был арестован Гестапо из-за отказа сотрудничать. Вскоре его освободили, запретив заниматься какой-либо деятельностью по защите интересов русской диаспоры. Вот что рассказывает о В.Н. Штрандтмане прот. Георгий Граббе, живший в Белграде и обучавшийся на богословском факультете Белградского университета:
«Как вы знаете, в Белграде перед тем был делегат, ведавший интересами русской эмиграции, бывший русский посланник В.Н.Штрандтман. У нас была очень благоустроенная русская колония во главе с Е.Е.Ковалевским. Кроме того, была Державная Комиссия, которая распоряжалась передачей средств для содержания русских учебных заведений и других русских учреждений.
Сам Синод в значительной степени имел помощь Югославянского Правительства, и по распоряжению принца Павла мы каждый месяц получали пособие, за которым я должен был ходить к Председателю Правительства.
Евграф Евграфович Ковалевский был убит во время бомбардировки. Колония, таким образом, оказалась обезглавленной. Василий Николаевич Штрандтман очень скоро был посажен немцами под арест. Вот тут и произошло первое сношение с германскими властями.
Владыка Митрополит Анастасий вызвал меня и говорит: "Пойдите, пожалуйста, к немецкому Главнокомандующему и попросите его, чтобы Штрандтмана освободили".
Я стал раздумывать, как я попаду к Главнокомандующему - это не так-то просто. Но оказалось, что просто. Штаб Главнокомандующего помещался недалеко от вокзала, в одном из министерских зданий. Когда я пришел к нему, то я, к моему большому удивлению, сразу же, через пять минут, был принят Главнокомандующим. Я ему объяснил, кто такой Штрандтман, и он отнесся к этому очень сочувственно. И действительно, через два дня Штрандтман был освобожден. Но он уже не мог принимать никакого участия в руководстве русской эмиграцией. Сам он был довольно сильно подавлен этим арестом, и даже если его кто-либо просил сделать представление немецким властям, он от этого всегда отказывался.
Но через некоторое время заново началась организация русской эмиграции. Сначала немцами был назначен для этого генерал Скородумов. Он был боевым офицером, по-видимому, очень храбрым, который мечтал поднять русскую эмиграцию для участия в борьбе с коммунизмом. В этом отношении он был готов идти вместе с немцами, но одновременно с этим он был и патриотом, который не хотел сдавать немцам никаких позиций. Но надо сказать, что в церковном отношении он понимал очень мало. У нас сразу же возникли с ним столкновения, потому что он написал приказ, который был адресован духовенству. И в этом приказе было сказано, как служить молебны, как служить Литургию и вообще давались самые неожиданные указания духовенству, которые, конечно, мы никак не могли принять.
Кроме того, некоторые русские молодые люди проникли в гестапо и там объяснили, что все мы масоны, начиная со Штрандтмана, и поэтому с нами нельзя считаться, а генерал Скородумов должен иметь возможность навести порядок.
Для того, чтобы нам не подчиняться таким неожиданным требованиям, Владыка Митрополит послал меня разговаривать с гестапо. Там был такой Вагнер, я не помню его чина, но во всяком случае, этот Вагнер был невысокого ранга. Разговор с ним был довольно неприятный, потому что он стал мне говорить, что мы "такие и сякие", и поэтому надо наводить порядок.
Я ему сказал, что не забудьте, что мы Церковь, и что мы никаким распоряжениям, которые издаются людьми, не имеющими отношения к Церкви, подчиняться не будем. Тут это все-таки как-то уладилось. Генерал Скородумов был смещен, а на его место назначен генерал Крейтер, с которым уже не было никаких недоразумений или столкновений: он отлично понимал положение Церкви.
Конечно, мы тут сразу же столкнулись и с немецкой политикой в отношении русских. Мы очень скоро заметили, что немцы совсем не хотят, чтобы мы себя как-то проявляли. В особенности они оберегали от нас оккупированные области. Это обнаружилось с особенной ясностью, когда началась война между немцами и Советами». [3]
«Принято считать, что основная часть русских эмигрантов переносила лишения военного времени, вообще не связывая себя с политикой. Но это не совсем так. Дело в том, что под влиянием советской пропаганды и в результате побед Советской армии настроения русских эмигрантов постепенно эволюционировали от одобрения борьбы гитлеровской Германии против коммунистического режима у себя на родине до определенной симпатии к СССР. По словам политического обозревателя В.В. Костикова, военные годы даже способствовали возникновению некоего «русско-советского патриотизма» в эмигрантской среде, благодаря которому враждебность многих русских к СССР сменилась искренним преклонением. Этот процесс достиг своего апогея после Сталинградской битвы 1943 года». [2]
Тем не менее, когда стало очевидно, что вскоре к власти в Сербии придут «красные» правители, Штрандман с семьей осенью 1944 года покидает Белград. Сначала он ненадолго останавливается в Австрии, затем через Баварию и Швейцарию в 1947 году переезжает в США, где остается до конца жизни.
Сердце Василия Николаевича Штрандмана перестало биться в 1963 году. Он похоронен на кладбище русского монастыря в Джорданвилле, штата Нью-Йорк. Василий Николаевич был награжден орденом Святого Владимира IV степени, сербским орденом Белого орла и черногорским орденом Данила I, а также французским орденом Почетного легиона.
«Балканские воспоминания»
Заинтересовавшись жизнью Василия Штрандмана, невозможно обойти стороной его книгу «Балканские воспоминания», фрагмент которой приводился выше. Благодаря стараниям доктора Йована Качакия, потомка русских эмигрантов, эта книга была в 2009 году, наконец, издана в Белграде. Книга охватывает события с 1908 по 1915 годы, а в последней главе приводятся данные о последних месяцах, проведенных вместе с сербской армией на Солунском фронте. Воспоминания записаны по дневникам автора и служебной переписке, и представляют огромную ценность для исследователей этого периода.
Готовясь к встрече 100-летия со дня начала Первой мировой войны, я прочитал множество статей, мемуаров и исследований различных авторов. Но книги двух русских дипломатов - князя Трубецкого и Василия Штрандмана - выделяются из всего написанного, так как дают цельную и ясную картину событий, столь важных для сербской истории. Если бы сербские правители, вершащие судьбы страны в наши дни, читали эти книги, они никак не могли бы прийти к политике самоуничтожения, не потакали бы политике геноцида со стороны европейских держав, доведших Сербию в ХХ веке до четырех агрессий и четырех бомбардировок. Они увидели бы все, что происходило на Балканах в прошедшем столетии, в истинном свете. Выше мы приводили фрагмент этих воспоминаний.
Огромное значение книги Штрандмана в том, что в ней опубликована переписка царя Николая II и немецкого короля Вильгельма, последовавшая за ультиматумом, объявленным Австро-Венгрией Сербии, и до начала военных действий. Когда читаешь эти письма, видишь огромную разницу между православным царем, помазанником Божьим и западными правителями, относящимися к своим странам, как бизнесмены-империалисты. По этой переписке видно, сколько усилий царь Николай прилагал, чтобы избежать ненужного кровопролития, а с другой стороны видны ложь и надменность Вильгельма, плохо прикрытая лицемерными словами.
Вильгельм успокаивает своего визави, уговаривая подождать развития событий, в то время как германское правительство делает совершенно противоположное его словам. Николай II пишет:
«Благодарю за миролюбивую и дружественную телеграмму. Но официальное сообщение, которое сегодня передал моему министру Твой посланник, было написано в совершенно другом тоне. Прошу Тебя объяснить это противоречие. Чтобы воспрепятствовать кровопролитию, было бы правильнее передать сербско-австрийский вопрос на рассмотрение Гаагской конвенции. Надеюсь на твою мудрость и дружбу».
И Вильгельм показывает свои «мудрость и дружбу». Он полностью оправдывает агрессивность Австро-Венгрии и рекомендует России «оставаться сторонним наблюдателем австрийско-сербского конфликта, не вовлекая Европу в ужасную войну, какой еще до сих пор не было».
Поэтому бесконечное лицемерие и бесчеловечность нынешних западных политиков уже никого не удивляет. Цитирую часть ответа царя Николая, с его спокойной уверенностью и аргументированностью:
«Мнение России таково: убийство эрцгерцога Франца Фердинанда и его супруги - гнусное преступление, которое совершили сербы, являющиеся частными лицами. Но где доказательства, что ими руководило Правительство Сербии? Увы! На основании многих данных мы знаем, что часто нельзя полностью доверять результатам расследования и заключениям суда тогда, когда предмет касается политических интересов (как афера Фрилинга и Прохазке за два-три года до этого). Вместо того, чтобы оповестить всю Европу и дать ей время узнать все факты, а другим странам изучить материалы следствия, Австрия дала Сербии 48 часов и объявила войну. Вся Россия и многие вне ее пределов рассматривают сербский ответ с удовлетворением: нельзя ожидать, что независимое государство может зайти так далеко, потакая желаниям другой державы. Карательные экспедиции посылают внутри собственных государств или в колониях. Потому эта война вызвала такое искреннее негодование в моей стране, и будет тяжело усмирить воинственное настроение в обществе. И чем больше будет Австрия проявлять свою агрессию, тем сильнее будет противодействие. Обращаюсь к тебе, ее союзнику, как к посреднику в заключении мира».
Но, как говорит народ, «бесполезно говорить глухому и показывать слепому». Как мы знаем, все усилия царя Николая избежать ужасов войны, натолкнулись на полное равнодушие и глухоту германского правителя. Верно, что немцы, в отличие от славян, рассматривают мир, как поле для своей охоты.
Штрандман любил сербский народ, но в его воспоминаниях эта любовь не мешает здравому политическому рассуждению. В отличие от Гартвига, он никогда не был готов сжигать все мосты ни с личными врагами, ни с врагами государства. Одновременно он не стеснялся выражать поддержку отдельным шагам к примирению отдельных сербских политиков и дипломатов. То, как он обличал лицемерие болгарского короля и всей болгарской политики и такое же отношение короля Николы, не подлежит сомнению.
Критика Штрандмана не окрашивает всё в чёрные тона, она конструктивна и доброжелательна. Из записок Василия Николаевича мы узнаем о государственной мудрости Николы Пашича, а тот факт, что он столь эмоционально отреагировал на ответ царя Николая, что «Россия никогда не оставит Сербию», пожалуй, единственный такой эпизод в жизни великого политика. Отношения царя Николая и регента Александра в первые военные годы - достойный пример подлинно рыцарского поведения православных правителей. И эта картина не плод субъективного отношения Василия Штрандмана, а естественная реакция людей в самые тяжелые для обоих наших народов моменты истории.
И книга Василия Штрандмана, и само его решение - поступить на службу в сербскую армию в самое трудное время, достойны всяческого восхищения и благодарности потомков. Василий Штрандман был из породы великих русских, готовых положить жизнь на алтарь Сербии, ставшей им вторым Отечеством.
[1] Штрандтман Василий Николаевич. «Белград в 1914 году». http://www.white-guard.ru/go.php?n=54&id=1218
[2] Танин Сергей Юрьевич. «Русский Белград». М., Вече. 2009. http://www.plam.ru/hist/russkii_belgrad/p6.php
[3] Григорий (Граббе), еп. «Архиерейский Синод во II Мировую войну». М., 1996,
http://nicksob.livejournal.com/47039.html
Перевод и редактирование: Ольга Симонова, Павел
Тихомиров
