Незадолго до своей трагической гибели Александр II в разговоре с министром внутренних дел Лорис-Меликовым с величайшим недоумением узнал о затянувшемся на десятилетия освобождении крестьян. Удивления достойна эта забывчивость российского императора по отношению к коренному населению своей страны. Лишь спустя 22 года после реформы, уже при Александре III, вышел, наконец, указ, по которому все временнообязанные крестьяне переводились на выкуп своих наделов. И тут возникло непредвиденное для властей обстоятельство: мужики на выкуп идти не хотели. Они считали выкупные платежи несправедливыми. Своё освобождение они видели в «чёрном переделе» всех частновладельческих, государственных и монастырских земель.
Назревшие потрясения грянули в самом начале XX века. Поражение России в войне с Японией обострило крестьянское недовольство и привело к революции 1905–1906 годов. Крестьянское движение приняло тогда угрожающий и массовый характер. Оживилась самодеятельная роль сельских сходов. Повсеместно велись перевыборы старост: изгонялись неугодные властям и назначались угодные народу люди. Крестьяне силой захватывали господскую землю, делили между собой усадебное добро. Скопившаяся веками ненависть привела к беспощадным расправам с помещиками, к поджогам дворянских усадеб.
26 апреля 1906 года на пост министра внутренних дел назначается Пётр Аркадьевич Столыпин, которому удалось провести свой законопроект аграрной реформы. Не церемонясь с крестьянскими интересами, Столыпин поднял руку на коренной институт общинной собственности. Как же объяснить, что правительство, отстаивавшее незыблемость и святость общинного владения, вдруг решило уничтожить его единым росчерком бюрократического пера? Дело заключалось в том, что в ходе революции 1905 года правительство увидело в общине не консервативный оплот, а очаг революции. Ведь почти все революционные требования крестьян провозглашались от лица «мира». «Мир» предъявлял помещикам приказ покинуть земли и передать их крестьянам. По приговору «мира» разбирали хлеб из помещичьих амбаров или самовольно распахивали помещичьи поля.
В основе столыпинского посягновения на общинную жизнь деревни лежала парадоксальная версия, что община как таковая давно умерла. В качестве доказательства Столыпин указывал на множество сельских обществ центральной России, в которых 24 года не было общих переделов. Считая такие общины умершими, он предлагал передать в личное владение крестьянам те наделы, которыми они пользовались в момент введения в жизнь его указа.
Подобное решение – образец бездумно-бюрократического вторжения в налаженный веками строй крестьянской жизни. Ведь всякому человеку, мало-мальски знакомому с жизнью общины, было известно, что общие переделы в ней – дело редкое, обычно совпадающее с очередной государственной переписью населения. А в 15–20-летние промежутки между переписями естественным регулятором правовой жизни в общине являлся частный передел, обеспечивавший живое функционирование общинного организма.
В чём же заключалась хозяйственно-экономическая дезорганизация, внесённая в народную жизнь столыпинским указом 9 ноября 1906 года?
Во-первых, указ закрепил в личную собственность полосы внутри общинной земли. И эти мелкие десятки, сотни полос, как метастазы, начинали пронизывать общинные земли в разных направлениях. Провозглашённое в указе право выдела земли к одному месту чаще всего оставалось на бумаге, ибо на практике, особенно на разнокачественных участках Нечерноземья, этот выдел был сильно затруднён. А так как за общинниками указ всё же сохранял право старого способа ведения хозяйства, деревенские пахотные земли оказались в чрезвычайно запутанном состоянии. На деле группа частных собственников вторгалась в живой организм общинных полей. Неподвижные ремни полос единоличников парализовали отлаженный механизм перевёрстки («свалки-навалки») общинных полос. Сколько ссор в миру это порождало, какую вражду между общинниками и собственниками!
Во-вторых, указ нарушал все правовые основы в определении объёма выделяемой в частную собственность земли для каждого домохозяина, выходящего из общины. Исторически на Руси считалось, что землёй распоряжается общество. Оно раскладывало подати на мирском сходе, утверждало семейные разделы. По законам обычного права, общество наделяло новые семьи усадебной и полевой землёй, определяло рабочую силу семей, их способность обрабатывать земельный надел того или иного размера, который периодически изменялся по мере изменения рабочей силы крестьянского двора. Представим себе, что семья несла тяжесть большого надела в течение 23 лет. Но в последний год болезни домочадцев заставили её отказаться на время от этого надела и свести до минимума полевую землю. Временно освободившаяся земля перешла к соседу, который за неё в течение этих 23 лет не внёс ни копейки. И в этот момент выходит указ, заведомо обрекающий первую семью на ничем не заслуженное нищенство, а вторую – одаривающий ничем не оправданной милостью.
В-третьих, столь же бесцеремонно расправился Столыпин и с институтом крестьянской семейной собственности, имевшим вековые корни в устоях семейного быта русского народа. Крестьяне искони были убеждены, что земля и имущество принадлежат всей семье, а не отдельным лицам в ней. Субъектом права здесь оказывался не домохозяин, а всё семейство, крестьянский двор. Столыпин приказал выделять и укреплять землю в личную собственность не семьи, а домохозяев. С уничтожением права семейной собственности в безвыходное положение попадали, например, все сыновья, живущие нераздельно с отцом-домохозяином. Они лишались юридического права наследования, а вместе с тем и той личной энергии, которую они до сих пор вкладывали в семейную работу. Новый закон породил страшную сумятицу в отношениях между домочадцами.
Началось совершенно бесцеремонное насилие над деревенской жизнью. Выдел во многих местах осуществлялся принудительно. Сельские общества с ним не соглашались и оказывали сопротивление. Волей-неволей приходилось выделять и укреплять в личную собственность только отдельных домохозяев, да и то с применением административной власти в лице земских начальников.
В речах думских делегатов от Трудовой партии неспроста звучала угроза по отношению к правительству: «…Как вы ни старайтесь, жизни вы своими бумажными законами не переломаете, жизнь крепче вас, тем более, что вы всплыли на поверхности этой жизни временно, и недолго вы на поверхности этой пробудете; жизнь возьмёт своё. Вас она устранит».
Слова думских делегатов от крестьянской партии оказались пророческими. Столыпинская аграрная реформа действительно встретила огромное сопротивление и захлебнулась в море народной жизни. Вызванный реформой разлад выплеснулся в 1917 году очередной волной народного возмущения, завершившейся ленинским декретом о земле, провозгласившим отчуждение всех частновладельческих земель и безвозмездную передачу их трудовым крестьянским общинам. Тут ясно, почему наше крестьянство с энтузиазмом приняло ленинский декрет. И Твардовский в стихах «Ленин и печник» был прав.
Крестьянская община получила тогда в полное распоряжение не только свою, но господскую и казённую землю. В эти годы, перед коллективизацией, окрепли хозяйства добросовестных тружеников. По моим воспоминаниям, община выделила семье моего деда довольно большой земельный надел. Старшие ребята помогали бабушке «управляться» дома, во дворе и в полях. А дед трудился на «отходе» в Москве. На заработанные им деньги начали отстраивать очень большой и красивый дом.
Дома трудолюбивых крестьян, построенные в годы НЭПа, напоминающие древнерусские терема, я встречал в детстве и в Хоронилове, и в Займище, и в Печурах, и в Исаковке. К сожалению, все они после раскулачивания сгнили, сгорели или разрушились в первые послевоенные годы. Им не суждено было попасть в Музеи деревянного зодчества, которые стали слишком поздно создаваться. Точное описание архитектуры таких домов дал в своё время Ефим Дорош в «Деревенском дневнике»:
«Богатая резьба наличников и подзоров, резные накладки на карнизах и по углам, на связях, изукрашенные резьбой светёлки на крышах, напоминающие маленькие терема, крылечки с резными перилами и витыми столбиками, обшитые в ёлочку шпунтовкой стены – вот характерные особенности этой крестьянской архитектуры. Орнамент резьбы повторяет большей частью старинные русские мотивы, надо думать, с вышивок, кружев, узорного ткачества, резной деревянной утвари».
Предел их «расцвету» положила коллективизация. Семейство деда, слава Богу, не раскулачили, хотя обложили «твёрдым заданием». Тогда бабушка после многочисленных мытарств определилась в колхоз, и «твёрдое задание» с хозяйства сняли. Дед был очень недоволен её решением, ссорился с нею, ворчал. Но ведь другого выхода у неё не было.
Впрочем, выход был – оставить деревню с отстроенным домом и уехать всем семейством в Москву. В период коллективизации крестьяне бежали порой из нашего края целыми селениями. Так случилось, например, в соседней деревне Хоронилово. Даже наш сельский совет в период НЭПа назывался «Хорониловским» – такой многолюдной эта деревня была. Мужики в ней, как и во всей нашей округе, трудились «на отходе». И когда началась колхозная эпопея, «отходники» за два-три месяца забрали с собой своих домочадцев и сбежали кто в Ленинград, кто в Москву, кто в Свердловск, кто в другие города, оставив вместо этой деревни целый ряд пустых изб с заколоченными окнами.
Жил в нашей округе уважаемый всеми фельдшер, Марк Иванович. Он принял Советскую власть и горячо ратовал за колхозы. К интеллигенции в те годы относились с большим почтением. Грамотного человека уважали, к мнению его прислушивались. Но вот однажды, в ответ на его агитацию, крестьянин, Василий Ефимович Суворов не выдержал и гневно «провозгласил»: «Ну, что ты, Марк Иваныч, заладил: "холхозы, холхозы"… А я тебе скажу так: "Гибельное дело – твои холхозы!"».
Трудно решить этот вопрос однозначно. Сталин сказал: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут...». С помощью коллективизации стране удалось преодолеть «разруху» и провести индустриализацию. Без этого наша страна была бы побеждена Западом в годы Великой Отечественной войны…
Довершала процесс уничтожения русской деревни аграрная политика современных либеральных реформаторов. Провозгласив героем Столыпина, наши мудрецы распустили колхозы и совхозы. Насаждение ими «фермерства» завершило гибель русских деревень.
Юрий Владимирович Лебедев, профессор Костромского государственного университета, доктор филологических наук
