Земля в русских сёлах и деревнях, отведённая в пользование крестьянину, вплоть до коллективизации 1930-х годов находилась в собственности «мира», сельского схода, а не отдельного лица. На «миру» решались вопросы об уравнительном переделе земли, на «миру» происходило избрание сельских властей, деревенских старост, здесь совершался сбор средств на общие расходы, решались мелкие гражданские и уголовные дела, споры между общинниками. Здесь же осуществлялась организация взаимопомощи. Община пользовалась известной самостоятельностью в выполнении государственных повинностей – подушных податей, рекрутчины.
Существование демократического крестьянского самоуправления даже при крепостном праве обеспечивало мужикам известного рода независимость от произвола господ, особенно в оброчных, нечернозёмных имениях. Здесь помещики, обычно проживавшие в городах, иногда просто не знали своих крестьян и не могли соразмерить величину оброка с имущественной состоятельностью каждого отдельного крестьянина. Крестьяне сами раскладывали оброчную сумму, назначавшуюся помещиком на всё общество сразу, и делали это в зависимости от состоятельности каждого крестьянского двора.
Земля давалась крестьянской семье деревенским «миром» не «в частную собственность», а «в пользование». С изменением состава семей, уменьшением или увеличением работоспособных членов, осуществлялись на мирском сходе периодические переделы земли. Переделы бывали «общие» и «частные». При «общем переделе» происходила новая нарезка полос и развёрстка их между всеми членами общины. В ходе «частных переделов» в развёрстку поступала лишь часть общинной земли, делившаяся между небольшим числом домохозяев. Коренные переделы в общине происходили редко, как правило, в годы ревизий, частные же – ежегодно, так как они вызывались изменением состава семей и, соответственно, платёжной силы отдельных дворов. В одних дворах число тягловых работников прибывало в связи с переходом в совершеннолетие старших детей, в других – наоборот. Крестьяне старались выровнять надел в строгом соответствии с наличными силами и возможностями крестьянского двора.
Правовых законов по поводу развёрсток крестьянский мир не знал, земля делилась по нормам так называемого «обычного права», держащихся на вековых традициях, передававшихся «мирскому сходу» из поколения в поколение. Отсюда, вероятно, и возникла известная русская пословица: «что город, то норов, что деревня, то обычай». Существовало множество разновидностей передела в зависимости от местных природных и экономических условий. В нечернозёмных губерниях, например, где доходность крестьянского двора, его платёжеспособность зависела не только от урожая, но и от ремёсел, от заработков мужиков на отхожих промыслах, часто прибегали к смешанной развёрстке: учитывали количество скота, доходы от промыслов, заработки семьи на стороне и так далее.
Практиковалась в отдельных общинах развёрстка «помилу», «по согласию»: каждый хозяин двора заявлял, сколько душевых наделов он может потянуть, а мир решал, в силах ли данное хозяйство с таким наделом справиться. Поскольку подушная подать и оброк взимались с «мира» в целом, а не с каждого отдельного двора, все в общине были связаны «круговой порукой». За несостоятельного домохозяина расходы возмещал «мир» в числе платёжеспособных его членов. Поэтому «мир» в целом и каждый общинник в отдельности были заинтересованы в благосостоянии и исправности каждого крестьянского двора, каждого члена общины. Лучший и состоятельный мужик был в ответе за отстающего соседа и, по мере возможности, не оставлял его в беде, стремился ему помочь. Даже в 1880-х годах, в период кризиса демократических основ крестьянского самоуправления, русский писатель Н.Н. Златовратский в «Очерках крестьянской общины (Деревенские будни)» насчитал около 15 видов «помочей», существовавших в сельской общине. Весь мир был заинтересован, чтобы каждый общинник хорошо удобрял свою землю, следил за её плодородием.
Переделу в общине подвергались далеко не все земли. В единоличное владение переходили, как правило, лишь полосы пахотной земли. В общем пользовании оставались лесные угодья, реки и озёра с их рыбными богатствами, пастбища и сенокосные луга. Последние в некоторых общинах и убирались всем миром, а затем собранное сено распределялось в соответствии с размерами душевых наделов каждой семьи, но иногда луга делились перед началом покоса.
«Мир» нередко оставлял за собою и не пускал в передел даже некоторую часть пахотной земли. Эти запасные участки крестьяне обрабатывали сообща, а полученный урожай продавали, используя доход для уплаты податей или для приобретения новых земель в «мирское владение». Нередко обрабатываемый сообща кусок земли и собираемый на нём хлеб раздавался на пропитание немощным старикам, сиротам, вдовам и солдаткам. Доходы с этого участка подчас сохранялись на чёрный день. В случае пожара, например, община оказывала пострадавшим материальную помощь.
Естественно, что общинное владение землёй накладывало особый отпечаток на психологию русского крестьянина. Земля, в понимании нашего мужика, не являлась собственностью частных лиц. Она была «мирской», «божьей». Надел крестьянину давал «мир», который и являлся подлинным собственником, крестьянин же в качестве временного, единоличного владельца оказывался собственником условным.
«Мирской сход» – главный орган крестьянского самоуправления – состоял из работоспособных мужчин-общинников, жителей деревни. Но в нечернозёмных губерниях, где широко распространялись отхожие промыслы, где значительная часть мужского населения уходила в города, в сходках принимали участие и женщины-домохозяйки.
Мирская сходка не имела ничего общего с европейским собранием. Прежде всего, на ней отсутствовал председатель, ведущий ход обсуждения. Каждый общинник по желанию вступал в разговор или перепалку, отстаивая свою точку зрения. Вместо голосования действовал принцип «общего согласия». Недовольные переубеждались или отступали, и в ходе обсуждения вызревал провозглашавшийся старшим из общинников «мирской приговор». Большую роль на сходках играли старики, снискавшие авторитет житейской мудростью и нравственной безупречностью. К ним прислушивались, и сходка утихала, соглашаясь с их советами. В крестьянстве с осуждением относились к человеку, который «не даёт старикам слова вымолвить», ибо «старших и в орде почитают».
Общинное владение землёй дало повод русским демократическим мыслителям, начиная с А.И. Герцена, а потом и Н.Г. Чернышевского, говорить о возможном переходе России к социализму. Герцена интересовало, какая сила сохранила многие прекрасные качества русского крестьянина, несмотря на татарское иго, немецкую муштру и отечественный кнут. Это сила Православия, считали славянофилы, – лишь из неё исходит, как производное, соборный дух народа, экономическим выражением которого является его общинный быт. Образованная прослойка оторвалась от народа в «петербургский период» отечественной истории. Необходимо возвращение к народу и слияние с ним, с его святынями.
Герцен, ратовавший за новую «религию» социализма, не соглашался с предпосылками, из которых исходили славянофилы. Но их взгляды на особенности экономического быта народа им усваивались и становились зерном его теории русского социализма. Он связывал учение славянофилов о крестьянской общине с идеями Сен-Симона и Фурье, полагая, что Россия может миновать капиталистический фазис развития.
Славянофилы и западники тех далёких лет сближались в патриотическом чувстве, в горячей и преданной любви к России и её народу. «Да, мы были противниками их, – говорил западник Герцен, – но противниками очень странными. У нас была одна любовь, но не одинакая. У них и у нас запало с ранних лет одно сильное, безотчётное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы – за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей всё существование любви к русскому народу, русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орёл, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно».
Поскольку в настоящее время Западная Европа, неудовлетворённая буржуазными формами земледелия, вынашивает идеалы социалистического общежития, есть ли необходимость России, сохранившей общественную собственность на землю, повторять тот путь, который проделал Запад? Ставя этот вопрос, Чернышевский, вслед за Герценом, отвечал на него так:
1. Когда известное общественное явление в известном народе достигло высокой степени развития, ход его до этой степени в другом, отставшем народе может совершиться гораздо быстрее, нежели как совершался у передового народа...
2. Это ускорение совершается через сближение отставшего народа с передовым...
3. Это ускорение состоит в том, что у отставшего народа развитие известного общественного явления, благодаря влиянию передового народа, прямо с низшей степени перескакивает в высшую, минуя средние степени...
4. При таком ускоренном ходе развития средние степени, пропускаемые жизнью народа, бывшего отсталым и пользующегося опытностью и наукою передового народа, достигают только теоретического бытия, как логические моменты, не осуществляясь фактами действительности.
Поскольку «высшая степень развития по форме совпадает с его началом», Россия, по Чернышевскому, может прийти к высшей, социалистической стадии общественного развития, минуя промежуточную ступень буржуазной собственности на землю. При этом теоретики русской революционно-демократической мысли – Герцен, Чернышевский, а затем и русские народники – опирались в своём социалистическом учении на действительно существовавшие в крестьянской общине традиции общественного самоуправления.
Юрий Владимирович Лебедев, профессор Костромского государственного университета, доктор филологических наук
