Окончание. Начало см. здесь
После выхода в 1960-х гг. первых книг по истории Внутренней Азии, которые закрывали белое пятно в домонгольской истории, Лев Гумилёв приступает к главному делу своей жизни – Пассионарной теории этногенеза. Он пишет фундаментальную работу «Этногенез и биосфера Земли».
В научных кругах она производит эффект разорвавшийся бомбы! Те, кто поумнее, сразу понимают, что концепция Гумилёва это больше, чем просто новое слово в науке. Это – революция. Найден новый метод в понимании истории, который не только не уступает по масштабу уже устаревшему – марксистскому, но безусловно превосходит его по глубине и исторической правде. Гумилёв убедительно доказывает, что его концепция не очередная научная спекуляция – она работает и подтверждается практикой. Это как раз то, что отвечает вызовам времени (цивилизационный, т.е. антиглобалистский подход!) и дает выход на очень серьезные вещи – идеологию, политику, геополитику.
В связи с этим у Льва Николаевича начинаются новые трудности. Для того чтобы напечатать книгу, надо пройти обсуждение. Но обсуждать её ни один институт не берется, отвечая, что «это не по нашей специальности». В этом есть своя правда – работа, действительно, новаторская – на стыке наук. Тогда Гумилёв решает защитить ее как вторую докторскую по географии, что с большим успехом и делает в 1973 году. Но ВАК работу не утверждает на том основании, что она «больше, чем докторская, а поэтому и не докторская».
В конце концов, через шесть лет в 1979 г. обходным путем удается получить разрешение на депонирование книги в ВИНИТИ – Всесоюзном институте научной и технической информации (опять помогают добрые люди). Однако депонирование резко ограничивает круг читателей. Сразу взять книгу нельзя, надо делать заказ и ждать своей очереди. Это почти спецхран. Издать свою главную книгу Гумилёву удается только через десять лет, в 1989 году.
История с депонированием так же не обходится без неприятностей. «Было три выпуска по 10 авторских листов. Первый выпуск прошел легко и спокойно, но потом редакторша Ольга Николаевна Азнем украла остальные два выпуска, унесла их к себе домой и показывала своим знакомым… Но когда оказалось, что это такое нарушение, скажем мягко, равносильное преступлению, за которое полагается от 3 до 8 лет… она ее сразу принесла». Но все-таки, как могла, навредила – не предупредила о том, что в машинописи должны быть поля с двух сторон, для копирования, и некоторые буквы забила грязно шрифтом на машинке. Всю книгу пришлось перепечатывать заново…
С начала 1970-х годов усиливается давление на Гумилёва, как на лектора. Его курс в Ленинградском университете сокращают до минимума, а время от времени вообще запрещают читать лекции. По воспоминаниям заведующего кафедрой географического факультета профессора С. Б. Лаврова, из парткома ЛГУ периодически следовали указания «приостановить» лекции Гумилёва. Очевидно, в партком звонили с «самого верха». В таких случаях Лев Николаевич просил самого близкого ученика Константина Иванова: «Костя, читайте лекции! Не прекращайте читать!». Надо было, во что бы, то не стало, сохранить курс. Это давление на преподавателя Гумилева продолжается до середины 80-х годов.
Большие неприятности доставлял Льву Николаевичу институт этнографии, который возглавлял академик Бромлей. (Гумилёв называл его в шутку «Бармалей»). Это имело свои причины. Целый институт работает над проблемой этногенеза и приходит к выводу, что нация – явление социальное (?!), но тут вдруг появляется какой-то историко-географ Гумилёв, который своей концепцией разбивает все привычные марксистские представления. (Что, впрочем, не мешало Бромлею использовать идеи Гумилёва в своих докладах, книгах и статьях. Об этом плагиате написал Константин Иванов в «Известиях географического общества», №3 за 1985 год).
Этими же причинами объясняется и недоброжелательность многих коллег-историков: Гумилёв своей теорией вдребезги разрушал окаменевшие концепции и постулаты, десятилетиями повторявшиеся в монографиях и учебниках. Причем делал это так аргументировано, что спорить с ним было невозможно.
Это сегодня его теория заняла прочное место в науке, став вершиной в череде цивилизационных теорий (от Н. Данилевского и К. Леонтьева), а тогда приходилось тяжело. Те академики, которые писали на Гумилёва доносы в ЦК КПСС (Бромлей, Рыбаков, Григулевич), не отвечали на его призывы вступить в открытую дискуссию. Они были люди умные и понимали, что гарантированно проиграют. Поэтому действовали, как это зачастую принято у «творческой интеллигенции», за спиной, исподтишка. Их статьи печатали, а Льву Николаевичу почти никогда не давали ответить. Его, вообще, очень мало и трудно печатали в 1970-х. А с 1980 по 1986 гг. последовал полный запрет на публикации работ ученого! Формально – по решению президиума Академии наук СССР…
Что же касается открытых дискуссий, то Бромлей как-то откровенно заявил: «Я не могу дискутировать с Гумилевым, у него быстрая реакция, а я тугодум», и, вообще, «Гумилев ходит по всемирной истории как по своей квартире!» Льву Николаевичу оставалось только вышучивать своих недоброжелателей. Иногда довольно едко. В одном письме, позже опубликованном, он писал: «Что же касается собственных позитивных высказываний Ю.В. Бромлея, то я воздержусь от суждений, следуя изречению, приведенному Оскаром Уайльдом, который, будучи… в ковбойском поселке, прочел в трактире такой плакат: “Не стреляйте в пианиста, он играет, как может”».
Анатолий Лукьянов, занимавший в конце 1980-х годов высокий пост в партийной иерархии, вспоминал, с каким трудом приходилось пробивать издание последних книг Гумилёва: «Древняя Русь и Великая степь», «Тысячелетие вокруг Каспия», «Конец и вновь начало» и др. И это несмотря на смягчение цензуры во времена «перестройки».
Красноречивый факт. Когда в 1989 году фундаментальная книга Гумилёва «Древняя Русь и Великая степь», где он вскрыл механизм этнических химер и антисистем на примере Хазарского каганата, была отпечатана, кто-то на корню скупил весь тираж (50 тыс!) и вывез на грузовиках в неизвестном направлении. Книги исчезли без следа. Понадобилось вмешательство Анатолия Лукьянова, чтобы напечатать новый тираж… Борьба за Русскую историю шла нешуточная!..
Лукьянов писал: «Разного рода деятели от науки, сплотившиеся вокруг очередного вельможи, не читавшего ни одной работы автора теории этногенеза, умело внушали своему патрону, что “гумилевщина” сродни антимарксисткому идеализму, географическому детерминизму, шовинизму, национализму и т. д.».
В чем только Гумилёва не обвиняли. И в «биолого-энергетическом» подходе к истории (Ю. Афанасьев), и в евразийстве, которое трактовалась как вредная «имперско-изоляционистская установка» (А. Янов и другие ярые «демократы»), и в антипатриотизме, за его «симпатии к агрессорам и завоевателям монголо-татарам». «Я удивляюсь, – говорил Гумилёв, – как это меня не обвинили еще и в космополитизме: был бы полный набор, вместе с русофобией».
Заметим, что с «космополитизмом» Гумилёв несколько переборщил. Скорее, наоборот: при всей своей чрезмерной тюркофилии (это было) ученый до конца дней оставался убежденным патриотом России и принципиальным противником «общечеловеческих ценностей», с которыми тогда носилась советская интеллигенция. Но если выделить главное, то больше всего враги России ненавидели Гумилёва за его учение об антисистеме, т. е. о них самих – «метафизических нигилистах» (термин Гумилёва).
За Львом Николаевичем еще с конца 1950-х годов был установлен постоянный, негласный надзор КГБ, который усилился с начала 70-х гг. Это так же отпугивало многих коллег-историков. Соседям по квартире (ученый всю жизнь прожил в коммуналках, и только незадолго до смерти получил отдельную квартиру) было поручено «присматривать» за ним. Сначала это был сосед-милиционер; но он оказался человеком добрым и особенно не надоедал. На другой квартире за Гумилёвым следил сосед, работавший тюремным надзирателем. Этот был недобрый и выполнял свои обязанности весьма усердно.
В отсутствие Гумилёва в комнате систематически проводились обыски; искали что-то в бумагах. Один раз Лев Николаевич, разозлившись, написал записку: «Начальник, когда шмонаешь, книги клади на место, а рукописи не кради. А то буду на тебя капать!» – и положил в ящик письменного стола. Все это, конечно, нервировало.
В день своего 70-летия, в 1982-м году, Гумилёв с некоторым облегчением заметил: «После 70-ти у нас не сажают за политику». Старый лагерник не исключал возможности ареста... Или чего-то похуже.
Он не преувеличивал. Это было то предперестроечное время – 1970-е – начало 80-х гг., когда на «русистов» (термин Андропова) в культуре и науке резко усилился нажим. Были осуждены и отправлены в лагеря «писатели-националисты» В. Осипов и Л. Бородин (у обоих два срока). Под давлением «властей» оказались: С. Семанов, В. Кожинов, Ю. Селезнев, С. Куняев, И. Шафаревич и др.
А перед этим последовала череда загадочных смертей писателей-патриотов: Л. Соболева, Н. Рубцова, В. Кочетова В. Шукшина – все умерли при странных обстоятельствах в п-д 1971–1974 гг. (см. в открытых источниках). Да и на самом верху «русская партия» понесла серьезные потери – А. Гречко (76), Ф. Кулаков (78), П. Машеров (80) и др. – вплоть до «отравления рыбой» К. Черненко в 1983 г.
Большинство советских людей тогда не придали этим событиям особого значения, но те немногие, кто был «в теме», догадывались, какие русофобские силы рвутся к власти в России.
Поэтому имевший 14-летний опыт ГУЛАГА Лев Гумилёв старался соблюдать осторожность… и до, и после своего 70-летия. Например, он никогда не обращался за медпомощью в поликлинику по месту жительства и, вообще, старался избегать больниц (кроме травмированного в тюрьме позвоночника у него была язва желудка и больная печень, позже открылся сахарный диабет). И еще ученый был очень избирателен в знакомствах и не подпускал к себе непроверенных людей. (Никакой конспирологии – чистый этногенез.)
Примечание. После смерти Льва Гумилёва в июне 1992 г. два его ближайших ученика были убиты: Константин Иванов в декабре 1992 г. (зарезан), Дмитрий Балашов в 2000 г. (задушен). А третий, самый молодой и перспективный Владимир Мичурин, неожиданно умер в цветущем возрасте в 2006 г. «от отравления». Кроме того, были и другие – случайные или нет? – смерти людей связанных с «Фондом Льва Гумилёва»…
После возвращения Гумилёва в Ленинград в 1956 году его отношения с матерью продолжали ухудшаться (см. 1-ю часть ст. на РНЛ). Последние пять лет, до её смерти в 1966 году, они совсем не виделись. Последняя встреча произошла накануне защиты Гумилёвым докторской диссертации: «она …выразила свое категорическое нежелание, чтобы я стал доктором исторических наук, и выгнала меня из дома. Это был для меня очень сильный удар, от которого я заболел». Поводом для ссоры было требование Ахматовой, чтобы сын, хорошо знавший восточные языки, продолжал помогать ей делать переводы стихов – это приносило основной заработок. Но Гумилёв отказался – на носу защита.
Позже, правда, совсем по другому поводу, Лев Николаевич скажет: «Поэт, как правило, помещает в центр мира себя, он – эгоист, ученый, если это настоящий ученый, помещает в центр мир, который он изучает»…
Много сил отняла у Гумилёва тяжба за архив Ахматовой. После её смерти им завладели «друзья» Ахматовой: родственники Пунина, Ардовы и другие. Бумаги были вывезены в первую же ночь.
Незаконные владельцы, «среди которых русских, кажется, не было никого», сразу же начали распродавать архив по частям. Гумилёв же, будучи единственным законным наследником, хотел передать архив государству целиком. Причем бесплатно. «Друзья» отреагировали на это в своем стиле: «Мы всегда говорили, что он ненормальный!» Пришлось судиться. После долгой волокиты суд отказал в иске о взыскании в пользу государства денег (очень больших по тем временам) с «друзей» Ахматовой, и передачи прав Гумилеву. Закон был на стороне Гумилёва, но он проиграл. Судья сказала ему: «Вам… не повезло»… В конце 90-х годов 23 записные книжки Ахматовой всплыли в Италии.
И, тем не менее, несмотря на все неприятности, Гумилёв был доволен своей жизнью: «Этот последний период моей жизни был для меня очень приятным в научном отношении, когда я написал все основные свои работы». Всего он написал 12 книг.
Наука была смыслом его жизни. Самым страшным наказанием для Гумилёва было лишение возможности заниматься научной работой. Как вспоминали близкие к нему люди: «Мозг у него работал постоянно, как мотор». Отдыхать Лев Николаевич не умел. Один раз уговорили поехать в санаторий, Гумилёв с трудом выдержал неделю отдыха, и вернулся домой – писать. Таким образом, он всей своей жизнью демонстрировал, что это такое – пассионарность!
Спустя 10 лет после освобождения, наконец-то, налаживается личная жизнь ученого. В 1967 году Лев Николаевич, в возрасте 55 лет, женится на Наталье Викторовне Симоновской. Брак оказался очень счастливым. Жена оставляет свою работу (она художник) и полностью посвящает себя мужу – налаживает быт, печатает на машинке – обеспечивает тылы. «Мой ангел-хранитель» – говорил про нее Гумилёв. Как позже вспоминали их друзья, Наталья Викторовна подарила Льву Николаевичу еще 10–15 лет жизни.
Известно, что тяжкий крест достается тому, кто может его нести. Гумилёв был глубоко верующим человеком. Бог провел его через страшные испытания. Но Бог хранил его. И помогал ему.
В своей автобиографии, составленной в 1986 году, Гумилёв писал: «Итак, я считаю, что творческий вклад в культуру моих родителей я продолжил в своей области, оригинально, не подражательно, и очень счастлив, что жизнь моя прошла не бесполезно для нашей советской культуры».
Писатель Дмитрий Балашов вспоминал об одном разговоре с Учителем, как он называл Гумилёва. «Я умру в 1991 году, – сказал как-то Лев Николаевич года за четыре до смерти. Книги его еще только собирались выходить. – Не умирайте, Лев Николаевич! – серьезно попросил я его. – Почему? – Потому что, пока книги не вышли, вы должны жить, дабы они вышли без изменений, и после того – дабы не было искушения переврать написанное вами».
Лев Николаевич Гумилёв дожил до выхода своих книг. Он умер в июне 1992 года.
Вся его жизнь была борьбой, которая не прекращалась ни на минуту. И эта борьба была посвящена одной высшей цели – освобождению человечества от жизнеотрицающих антисистем.
Завершая свой главный научный труд «Этногенез и биосфера Земли» Лев Гумилёв написал: «Посвящаю его великому делу охраны природной среды от антисистем».
Можно сказать, что на таких людях держится не только наука. Земля наша держится.
Евтушенко Евгений Альбертович, историк, Красноярск
