Пингвины – любимые животные казаков

Часть 1

Часть 2

Часть 3

Часть 4

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

КНИГА ВТОРАЯ

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

ЧТОБЫ ПОМНИЛИ И ЗНАЛИ

 

1. ПЕРВЫЕ ЛАСТОЧКИ   

1.1. Ингельгейм

1.2. От Севильи до Гренады

2. КОРАБЛИ ПЛЫВУТ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ…

2.1. Визит вежливости

2.2. Первое Крещение

3. ИСТОРИЧЕСКОЕ ИНТЕРМЕЦЦО    

О ВРАГАХ ВНУТРЕННИХ И ВНЕШНИХ

4. РУСЬ-РОССИЯ В ОТЗЫВАХ ИНТУРИСТОВ. И НЕ ТОЛЬКО.

НРАВЫ И ОБЫЧАИ СЛАВЯНО-РУСОВ ДО КРЕЩЕНИЯ И ПОСЛЕ

4.1. Не поступиться принципами

4.2. Иностранные специалисты о Руси языческой

4.3. А на войне, как на войне…

4.3.1. Наши в Закавказье

4.3.2. Серебряные ложки

4.3.3. Все за одного

4.3.4. В единстве ‒ сила

4.3.5. Первая погибель Земли Русской

4.3.6. Восставшая из пепла

4.3.7. Божий суд

4.3.8. Para bellum…

4.3.9. Умираю, но не сдаюсь

4.3.10. Пушкари Вендена и воеводы Пскова

4.3.11. Смоленское ‒ нет!

4.3.12. Судьба воеводы

4.3.13. Наши в Порт-Артуре

4.3.14. Последний солдат Империи

 

 

4.3. А на войне, как на войне…

 

4.3.1. Наши в Закавказье

 

Свидетельство первое относится к концу первой половины X века, последним десятилетиям Руси языческой. И принадлежит перу Ибн Мискавейха, арабского географа X века, то есть современника описываемых им событий:

«Народ этот (русы) могущественный, телосложение у них крупное, мужество большое, не знают они бегства, не  убегает ни один из них, пока не убьет или не будет убит. В обычае у них, чтобы всякий носил оружие…

Слышал я от людей, которые были свидетелями этих русов, удивительные рассказы о храбрости их и о пренебрежительном их отношении к собранным против них мусульманам.

Один из этих рассказов был распространен в этой местности, и слышал я от многих, что пять человек русов собрались в одном из садов Бердаа; среди них был безбородый юноша, чистый лицом, сын одного из их начальников, а с ними несколько женщин-пленниц. Узнав об их присутствии, мусульмане окружили сад. Собралось большое число дейлемитов и других, чтобы сразиться с этими пятью людьми.

Они старались получить хотя бы одного пленного из них, но не было к нему подступа, ибо не сдавался им ни один из них. И до тех пор не могли быть они убиты, пока не убивали в несколько раз большее число мусульман.

Безбородый юноша был последним, оставшимся в живых.

Когда он заметил, что будет взят в плен, он влез на дерево, которое было близко от него, и наносил сам себе удары кинжалом своим в смертельные места до тех пор, пока не упал мертвым».

Далее Ибн Мискавейх, описывает взятие русским десантом города Бердаа на реке Куре в 943-944 годах и удержание его против многократно превосходящего противника, пока вспыхнувшая эпидемия почти не уничтожила русское войско.

«Они [русы] проехали море, которое соприкасается со страной их, пересекли его до большой реки, известной под именем Куры, несущей воды свои из гор Азербайджана и Армении и втекающей в [Каспийское] море[1].

Река эта есть река города Бердаа и ее сравнивают с Тигром.

Когда они достигли Куры, вышел против них представитель Марзубана и заместитель его по управлению Бердаа. Было с ним триста человек дейлемитов и приблизительно такое же число бродяг и курдов. Простой народ убежал от страху.

Вышло тогда вместе с ними [войско] из добровольцев около 5000 человек на борьбу за веру. Были они беспечны, не знали силы русов и считали их на одном уровне с армянами и ромейцами.

После того, как они начали сражение, не прошло и часу, как русы пошли на них сокрушающей атакой.

 

 

Побежало регулярное войско, а вслед за ним все добровольцы и остальное войско, кроме дейлемитов. Поистине, они устояли некоторое время, однако все были перебиты, кроме тех из них, кто был верхом.

Русы преследовали бегущих до города [Бердаа].

Убежали все, у кого было вьючное животное, которое могло увезти его, как военные, так и гражданские люди, и оставили город. Вступили в него русы и овладели им.

Рассказали мне Абу-Аббас ибн Нудар, а также некоторые из исследовавших, что люди эти [русы] вошли в город, сделали в нем объявление, успокаивали жителей его и говорили им так:

«Нет между вами и нами разногласия в вере. Единственно, чего мы желаем, это власти. На нас лежит обязанность хорошо относиться к вам, а на вас – хорошо повиноваться нам».

Подступили со всех окрестных земель к ним [русам] мусульманские войска. Русы выходили против них и обращали их в бегство. И бывало не раз так, что вслед за ними [русами] выходили и жители Бердаа и, когда мусульмане нападали на русов, они [жители] кричали «Аллах Акбар!» и бросали в них [русов] камни.

Тогда русы обратились к ним и сказали, чтобы они заботились только о самих себе и не вмешивались в отношения между властью и ими [русами]. И приняли это во внимание люди, желающие безопасности, главным образом это была знать.

Что же касается простого народа и большей части черни, то они не заботились о себе, а обнаруживали то, что у них в душах их, и препятствовали русам, когда на них вели нападение войска власти. После того как это продолжалось некоторое время, возвестил глашатай русов:

«Не должен оставаться в городе ни один из жителей его».

Дали мусульманам отсрочку на три дня от дня этого объявления. И вышли все, у кого было вьючное животное, которое могло увезти его, жену его и детей его. Таких ушедших было немного.

Пришел четвертый день, и большая часть жителей осталась. Тогда русы пустили в ход мечи свои и убили много людей, не сосчитать числа их.

Когда убийство было закончено, захватили они в плен больше 10 000 мужчин и юношей вместе с женами, женщинами и дочерьми.

Заключили русы женщин и детей в крепость внутри города, которая была шахристаном этих людей [русов], где они поместились, разбили лагерем свои войска и укрепились. Потом собрали мужчин в мечети соборной, поставили к дверям стражу и сказали: «Выкупайте себя…»

Таким образом скопилось у русов в городе Бердаа большое богатство, стоимость и достоинство которого были велики. <…>

Не прекращали войска Марзубана войны с русами и осады до тех пор, пока последние не были окончательно утомлены.

Случилось, что и эпидемия усилилась. Когда умирал один из них, хоронили его, а вместе с ним его оружие, платье и орудия, и жену или какую-нибудь другую из женщин, и слугу его, если он любил его, согласно их обычаю.

После того как дело руссов погибло, потревожили мусульмане могилы их и извлекли оттуда мечи их, которые имеют большой спрос и в наши дни по причине своей остроты и своего превосходства.

Когда уменьшилось число русов, вышли они однажды ночью из крепости, в которой они пребывали, положили на свои спины все что могли из своего имущества, драгоценностей и прекрасного платья, остальное сожгли. Угнали женщин, юношей и девушек столько, сколько хотели, и направились к Куре.

Там стояли наготове суда, на которых они приехали из своей страны; на судах матросы из 300 человек русов, с которыми поделились они частью своей добычи, и уехали.

Бог спас мусульман от дела их»[2].

У вас не горят щеки, когда вы читаете о действиях русского десанта в Закавказье в 943-944 годах, «уважаемые россияне»? А ведь и тысячу лет спустя, в 1943 году, Кавказ также дрожал от одного русского имени, как и за тысячу лет до того.

Пикнуть не смел, когда пара тыловых батальонов внутренних войск без лишнего шума загрузили в эшелоны всех шибко крутых джигитов с чадами и домочадцами, и отправили загорать в солнечный Казахстан, подальше от линии фронта. Ни одного «полевого командира» из себя не породил.

А если бы породил, то сильно об этом бы пожалел − если бы осталось кому.

 

4.3.2. Серебряные ложки

 

Второй многозначительный эпизод относится к эпохе Владимира Святого.

«Еще большее делал людям своим, положил каждое воскресенью пир в гриднице творить, и приходить и боярам, и гридням (младшим дружинникам), и сотским, и десятским, и нарочитым мужам, с князем и без князя.

Было много мясного – и от скота, и зверины – было в изобилии всего.

Когда же поупьются, начнут роптать на князя:

«Злая наша жизнь: дал нам есть деревянными ложками, а не серебряными».

Слышав это, Владимир повелел выковать серебряные ложки дружине и сказал: «Серебром и золотом нельзя найти дружины, а с дружиной найду серебро и золото, как дед и отец мой доискались дружиною золота и серебра».

 

 

Ибо Владимир любил дружину и с нею думал об устроении земли, и о войнах, и о порядках в земле…»[3].

Русский народ, в лице своих князей, прекрасно понимал тогда, что не скупиться на содержание своей армии, значительно выгоднее, чем кормить чужую.

Не говоря уж о, столь мало значимом в наши дни, чувстве национального достоинства. И армия Владимира Красное Солнышко, как любовно назвал народ Крестителя Руси в своих былинах, была достойна княжеских забот, высоко неся честь русского имени, как внутри страны, так и за ее пределами.

Об этом следующая история.

 

4.3.3. Все за одного

 

«Насаждая Христову Веру и устраивая порядки в Русской Земле, Владимиру и после своего крещения не мало приходилось заниматься ратным делом. Он удачно воевал с Дунайскими Болгарами, посылая на помощь Русские войска своим новым родственникам Греческим царям.

Однажды, он послал отряд Русских воинов, в шесть тысяч человек, своему зятю – царю Василию. Этот Василий, около 1000-го года, взял их с собой в Армению, куда он приходил с миром и делал дружеский прием владетелям Грузии и Кавказа.

Тут произошел такой случай.

Как-то раз, из отряда Русских, какой-то воин нес сено для своей лошади. Подошел к нему один из Грузин и отнял у него сено. Тогда на помощь Русскому прибежал другой Русский. Грузин крикнул своих, которые, прибыв, убили первого Русского.

Тогда все Русские, бывшие там, как один человек, поднялись на бой и побили всех находившихся здесь Грузин. «В этот день не уцелел ни один благородный Грузин[4]; все заплатили немедленно смертью за свое преступление», рассказывает один Армянский писатель по этому поводу.

Это показывает, почему Русь всегда была грозной; она всюду жестоко платила за полученные обиды и никогда не оставляла их без отмщенья; даже и после принятия христианства, обычай кровавой мести существовал еще весьма долгое время и был даже узаконен»[5].

 

4.3.4. В единстве – сила

 

Вот какие славные обычаи были в Русской Армии, когда она была достойна своего имени. Один за всех и все за одного. Еще до всяких там мушкетеров!

Так было до тех пор, пока Империя Рюриковичей, возникшая в X веке благодаря грандиозной победе Святослава над Хазарией и последующим военным успехам Владимира Святого и Ярослава Мудрого, оставалась единым государством.

Самой сильной и процветающей державой не только Европы, но и Внутренней Азии.

Экономика страны была на подъеме. Сельское хозяйство, основанное на подсечном земледелии, при – Слава Богу! – неполной оседлости населения давало баснословные урожаи[6].

Градостроительство и архитектура вызывали завистливое восхищение современников из сопредельных стран, а сохранившиеся образцы вызывают ныне ностальгическую тоску у потомков.

Торговля с соседними странами протекала беспрепятственно, культура и письменность распространялись успешно, а искусство находилось на уровне шедевров.

Митрополит Илларион в «Слове о законе и благодати» рассматривал русских как молодой народ, за которым будущее.

 

4.3.5. Первая погибель Земли Русской

 

Вскоре после смерти Ярослава, Русь распалась на конфедерацию практически независимых княжеств – форму государственности, столь любимую в отношении России современными демократами и либералами. И что же?

Прошло чуть больше 100 лет, за которые Русь ни разу не подверглась иноземному нашествию, и серия поражений потрясла страну.

В 1221 году русская рать была разбита сельджукским десантом в Крыму.

В 1223 году монголы, уже отступая из южнорусских степей и не имея большого желания ввязываться в бой, разгромили русско-половецкое войско на Калке.

В 1224 году ливонцы взяли старинный русский город Юрьев, вырезав все население: с тех пор на месте русского города возник немецкий Дерпт, сейчас город Тарту независимой Эстонии.

Литовцы, тише воды ниже травы сидевшие в своих лесах, вышли из них и опустошили русские земли до стен Москвы.

Заволочская чудь, о которой до тех пор никто и слыхом не слыхивал, обнаглела вдруг так, что стала уничтожать отряды новгородцев, двигавшихся к Уралу.

Победы внезапно перестали сопутствовать вчера еще непобедимому русскому войску, и гигантская держава гибла на глазах.

Так называемое татаро-монгольское нашествие было по сути лишь заключительным аккордом наступившей, «при тихой погоде и ясном небе», катастрофе.

Трагедия страны была ясна современникам, не столь слепым к ее первопричинам как их нынешние потомки, что отразилось в огненных строках «Слова о полку Игореве» и в «Слове о погибели Русской Земли».

Происшедшая страшная перемена в положении державы привела в XIV веке к фактическому разделу Руси.

Польский король Казимир без боя овладел Червонной Русью, превратив ее в Галицию.

Литовские князья Гедимин, Ольгерд и Витовт подчинили себе Минск, Пинск, Киев, Чернигов, Смоленск и Вязьму.

Новгород стал неполноценным членом Ганзы. Шведы утвердились в Финляндии.

Остальная часть Руси платила дань золотоордынским ханам, защищавшим ее от западных захватчиков.

Плохо стало на Руси, но в тот раз, милостью Божией, ненадолго.

 

4.3.6. Восставшая из пепла

 

В конце XIV века Русь ждал новый, еще более грандиозный подъем, продолжавшийся почти шесть веков, за которые в почти непрекращающихся боях русские войска дошли от Куликова поля в 1380 году до стен Берлинского рейхстага и Порт-Артура в 1945. Причем и в Берлин, и в Порт-Артур наши солдаты зашли уже по второму кругу.

Говорят, Бог Троицу любит…

Как же все это произошло?

Почему подъем Киевской Руси сменился жутким упадком, а из упадка возник новый подъем? В настоящее время от верного ответа на этот вопрос зависит само существование остатков русской государственности.

А в основе верного ответа лежит само понятие верности.

Именно верность наших предков, позволила маленькому Московскому княжеству перехватить в 1441 году выпавший из рук Второго Рима факел вселенского православия, взяв на себя ответственность за духовные судьбы мира. За удержание всемирного зла.

Результат не замедлил, настало чудо Русской истории.

«Если этот процесс преодоления материи − духом, организацией, государственными дарованиями, боеспособностью и прочим свести в самый краткий обзор, то этот обзор будет иметь такой вид:

Ядро русской государственности к концу пятнадцатого столетия имело около двух миллионов населения и около пятидесяти тысяч квадратных километров территории.

Оно было расположено в самом глухом углу тогдашнего мира, было изолировано от всех культурных центров, но открыто всем нашествиям с севера (шведы), с запада (Польша), с востока и юга (татары и турки).

Эти нашествия систематически, в среднем приблизительно раз в пятьдесят лет, сжигали на своем пути все, в том числе и столицу.

Оно не имело никаких сырьевых ресурсов, кроме леса и мехов, даже и хлеба своего не хватало.

Оно владело истоками рек, которые никуда не вели, не имело доступа ни к одному морю, если не считать Белого, и по всем геополитическим предпосылкам не имело никаких шансов сохранить свое государственное бытие.

В течение приблизительно четырехсот лет это «ядро» расширило свою территорию приблизительно в четыреста раз − от 50 000 до 20 000 000 квадратных километров.

 

 

В течение этих четырехсот-пятисот лет это «ядро» вело необычайные по своей длительности и напряженности войны и за свое государственное бытие, и за личное бытие его граждан.

Наши основные войны − со Швецией, Польшей, татарами и турками − длились веками, это были войны на измор. Или войны на выносливость. Все эти войны кончились переходом всех наших противников на самые задворки современного человечества.

И, если в 1480 году население Царства Московского составляло около шести процентов населения Австрии, Англии, Германии, Испании, Италии и Франции, вместе взятых, то перед Первой мировой войной Российская Империя имела около 190 миллионов населения, из них около 130 миллионов русского, против 260 миллионов населения, перечисленных шести великих держав Европы − вместе взятых.

Без революции 1917 года население Российской Империи превышало бы население этих держав.

Государственная организация Великого Княжества Московского, Царства Московского и Империи Российской всегда превышала организацию всех своих конкурентов, противников и врагов − иначе ни Великое Княжество, ни Царство, ни Империя не смогли бы выдержать этой борьбы не на жизнь, а на смерть.

Все наши неудачи и провалы наступали именно тогда, когда нашу организационную систему мы подменяли чьей-либо иной; неудачи и провалы выправлялись тогда, когда мы снова возвращались к нашей организации.

Точкой, в которой концентрировались и кристаллизировались все организационные данные русского народа и русской государственности, была русская монархия»^[7].

К словам Солоневича стоит добавить, что свое расширение территории в сто (!) раз Московское государство осуществило за столетие: к концу царствования Ивана Грозного территория Русского царства составляла более 5 миллионов квадратных километров.

А увеличение площади русского «ядра» в пятьдесят раз заняло как раз пятьдесят лет правления сына и внука Василия Темного Ивана Васильевича и Василия Ивановича.

Думаю, вам интересно будет узнать «скорость» расширения территории нашей родины начиная, скажем, с 1547 года, с года венчания Царя Ивана на царство. Скорость эта такова.

С 1547 года и до 1917 (строго говоря до 1914) территория России увеличивалась в среднем на 146 кв. км в сутки, или на 53 000 кв. км. в год. И так все 370 лет.

Понятно, что график этого роста в реале имел разную крутизну.

Но средние приведенные цифры неотменимы.

Весной 2014 года ‒ русские люди, русский народ пережили радостные дни ‒ дни возвращения России Крыма. Так вот, для наглядности. Площадь Крыма составляет 27 000 кв. км. следовательно, пока Россией правили ее цари и императоры, средний ежегодный прирост территории составлял «два Крыма».

Понятно, что к примеру Сибирь, или Туркестан ‒ это не Крым по климатическим условиям. Но цифры впечатляют. И эти цифры в частности подтверждают в очередной раз, что воевали наши предки исключительно успешно. Иначе ни о каком росте территорий и речи бы не шло.

Так что, немудрено, что, когда раскрывшая от изумления глаза Европа внезапно обнаружила на своей восточной границе вместо черной дыры возникшее ниоткуда Московское государство уже тогда равное по территории половине этой Европы, то восторга у ренессансного европейца это не вызвало.

Тем более останавливаться на достигнутом новая держава явно не собиралась.

В восставшей из почти что исторического небытия новой Руси – Московской, возродились и приумножились все доблестные традиции русской армии и народа.

Понятно, что создать из небольшого русского княжества, занимающего отнюдь не всю территорию междуречья Оки и Волги, величайшую державу мира, было под силу только свободному и обладающему в полной мере чувством личного достоинства народу.

Такие качества людям обычно придает Православие.

Косвенным свидетельством этого факта является врожденная нелюбовь русских людей к судебному фискальству и стремление заменить его, когда возможно, Божьим судом, то есть – поединком.

 

4.3.7. Божий суд

 

Сигизмунд Герберштейн, посланник императора Священной Римской империи германской нации в Московии в начале XVI века, рассказывает, что в Московской Руси, как и издревле у славян, поединок был весьма частой заменой судебной тяжбе:

«Обвиняемый говорит: “Требую назначить мне присягу, вручаю себя правосудию Божию и требую поля и поединка”. И таким образом им, по отечественному обычаю, назначается поединок».

Человек старый или немощный всегда мог выставить на Божий суд вместо себя добровольного защитника. И таковые всегда находились.

Так что в те мало цивилизованные времена обижать пенсионеров и ветеранов на Руси было небезопасно ни своим, ни зарубежным хамам.

Герберштейн добавляет также, что иноземцы на поединке «прежде всего остерегаются вступать в рукопашный бой, зная, что московиты весьма сильны руками и мышцами».

Память об этом веками сохранялась в интуристской памяти. Недаром Дантес на поединке с Пушкиным выстрелил, не дойдя даже до дуэльной отметки – боялся видно, что сделает еще шаг, так не только пристрелят, но вдобавок и морду набьют!

Об этом же – офицер на польской службе Гваньини, родом из Вероны, писал в своих записках, относящихся к войнам XVI века:

 

 

«Сражающиеся с московитянами, также должны весьма умеючи действовать оружием, чтобы не попасть в руки их, ибо они весьма крепки руками, плечами и всем телом.

Они столь сильны, что без всякого оружия, надеясь на одну силу свою, часто отваживаются сражаться со свирепыми и неукротимыми медведями и, схвативши их за уши, дотоле утомляют их, доколе сии последние не упадут на землю».

 

4.3.8. Para bellum…

 

О военной же подготовке московитов Герберштейн говорит следующее:

«Вся молодежь упражняется в разнообразных играх и притом весьма близких к военной службе, состязается в беге взапуски, борется в кулачном бою и ездит в конском ристании; всем, а в особенности самым опытным из стрелков, назначаются награды.

Обыкновенное оружие у них составляют лук, стрелы, топор и палка, наподобие булавы, которая по-русски называется кистень, а по-польски бассалык.

Саблю употребляют более знатные и более богатые. Продолговатые кинжалы, висящие наподобие ножей, спрятаны у них в ножнах до такой степени глубоко, что с трудом можно коснуться до верхней части рукоятки или схватить ее в случае надобности.

Равным образом и повод от узды у них в употреблении длинный и на конце прорезанный; они привязывают его к пальцу левой руки, чтобы можно было охватить лук и, натянув его, пустить в ход.

Плеть висит на мизинце правой руки. Хотя они вместе и одновременно держат в руках узду, лук, саблю, стрелу и плеть, однако ловко и без всякого затруднения умеют пользоваться им»[8].

 

4.3.9. Умираю, но не сдаюсь

 

О применении русскими людьми приобретенных навыков на войне, рассказывает, например, Балтазар Рюссов, пастор из Ревеля (г. Колывань-Ревель-Таллин) и ярый ненавистник московитов, в своей «Ливонской хронике» (XVI век), перечисляя причины, по которым русские сильнее немцев в крепостях:

       1. Русские – работящий народ: русский в случае надобности неутомим днем и ночью во всякой опасной и тяжелой работе, и молится Богу о том, чтобы праведно умереть за своего Государя.

       2. Русский с юности привык поститься и обходиться скудной пищей; если у него есть вода, мука, соль и водка, то он долго может прожить ими, а немец не может.

       3. Если русские добровольно сдадут крепость, как бы ничтожна она не была, то не смеют показаться в своей земле, так как их умерщвляют с позором; в чужих же землях они не могут, да и не хотят оставаться.

Поэтому они держатся в крепости до последнего человека, и скорее согласятся погибнуть до единого, чем идти под конвоем в чужую землю.

Немцу же решительно все равно где бы ни жить, была бы только возможность вдоволь наедаться и напиваться[9].

       4. У русских считается не только позором, но и смертным грехом сдать крепость[10].

 

4.3.10. Пушкари Вендена и воеводы Пскова

 

Вот эпизоды Ливонской войны, которые могли стать причиной подобной репутации. Польские и иные источники сообщают, что:

«Осенью 1578 года русские воеводы осадили Венден, но после трех неудачных приступов сняли осаду, заслышав о приближении неприятельского войска. Поляки напали на них вместе со шведами; татарская конница не выдержала и обратилась в бегство, русские отступили в свой лагерь и отстреливались там до самой ночи.

 

 

Пушкари Вендена. Худ. В. Нечаев

 

Четверо воевод – князь Иван Голицын, Федор Шереметев, князь Андрей Палецкий и дьяк Андрей Щелкалов, воспользовавшись ночной темнотою, убежали с конницею из стана; но воеводы, которым вверен был наряд [пушечный], не захотели покинуть его…

Пушкари наши, видя, что неприятель уже в стане, не желая сдаться или увидеть позор плена своих орудий, повесились на них»[11].

А вот что рассказывает генерал-майор А.Г. Елчанинов о подвиге защитников Пскова во время той же войны:

«Во Пскове в 1581 году, который так и не был взят, наступательная оборона была поразительна по своей напряженности[12], а на предложение сдаться за великие награды, воеводы-защитники ответили королю Стефану Баторию:

 

 

“Мы – не жиды.

Не предадим ни Христа, ни Царя, ни Отечества.

Не слушаем лести, не боимся угроз.

Иди на брань: победа зависит от Бога”…

В этом горделивом ответе, в этих полных чудного смысла словах, как видны позднейшие защитники Лавры и Смоленска, герои Полтавы, витязи Кунерсдорфа, чудо-богатыри Суворова, воины “священной памяти 12-го года”, защитники Севастополя, сидельцы Шипки и Баязета, победители Плевны, Филиппополя, Карса, Авлиара, завоеватели Геок-Тепе, безвинные страдальцы Порт-Артура, Тюренчена, Ляояна, Мукдена и Цусимы…

       Дух жил всегда; умейте только дать ему оболочку…»[13].

О боевом духе, царящем в московском войске свидетельствует и английский путешественник и разведчик Ченслор:

«Русские не могут сказать, как говорят ленивцы в Англии: я найду королеве человека служить вместо себя или проживать с друзьями дома, если есть достаточно денег.

Нет, это невозможно в этой стране.

Русские должны подавать низкие челобитные о принятии их на службу.

И чем чаще кто посылается в войны, тем в большей милости у Государя он себя считает»[14].

 

4.3.11. Смоленское – нет!

 

Допустим, что на приведенные выше случаи, заклятые друзья России могут возразить, что они относятся к царствованию Грозного Царя Ивана, которого русские люди, в силу искони-де им присущего холопства, боялись значительно больше, чем солдат Старого Фрица[15] боялся палки своего капрала.

Заклятых друзей, впрочем, ничем не убедишь.

Разве что крокодилом, как упрямого пловца через африканскую реку Конго из известной басни. Хотя и крокодилу не позавидуешь. Помните:

«Уже крокодил поперхнулся Фомой…».

А для искренне непонимающих, что русские люди больше смерти боялись нарушения верности, а не царского гнева − еще один моментальный снимок нашей истории, на сей раз из Смутного Времени.

С 21 сентября 1609 года по 3 июня 1611 года армия польского короля Сигизмунда осаждала Смоленск.

 

7

За время осады успело рухнуть Московское государство: в 1610 году царь Василий Шуйский был свергнут с престола, бояре для защиты Москвы от Лжедмитрия впустили в нее польское войско гетмана Жолкевского и отправили в стан Сигизмунда посольство, чтобы просить у него сына, королевича Владислава, на русский трон.

Сигизмунд соглашается, но требует от послов Смоленск.

Послы передают его слова смолянам.

Так, совершенно неожиданно для защитников города им пришлось самим решать, продолжать ли оборону, или впустить Владислава с польским войском.

Смоляне согласились впустить Владислава как русского царя, но не как польского королевича, сопровождаемого польскими ратными людьми.

Но на последнем настаивает Сигизмунд, это его последнее условие.

Над Смоленском не было уже верховной власти, Церковь разрешила всех от клятвы верности низложенному царю, смоляне с крепостных стен видели пленного Шуйского в королевском лагере на пути в Варшаву – некому было «казнить их казнью» за сдачу города.

Многие русские города признали Владислава царем, и поляки на этом основании называли жителей Смоленска изменниками.

Все знали, что Смоленск – ключ к Москве, но зачем хранить ключ, когда сбит замок?

К тому же город в течение года выдержал осаду, горел от раскаленных польских ядер, страдал из-за отсутствия соли и был поражен каким-то поветрием. Превосходство польской армии было очевидным, падение крепости оставалось лишь делом времени, так как неоткуда ждать помощи, а условия сдачи были милостивыми. Не пора ли подумать о жизни женщин и детей, прекратить бессмысленное кровопролитие?

Смоленск ответил королю: «Нет!».

 

 

Перед русским посольством во главе с митрополитом Филаретом смоленские представители, дети боярские и дворяне, разъяснили, что, хотя поляки в город и войдут, но важно, чтобы их, смолян, в том вины не было.

Поэтому они решили: «Хотя в Смоленске наши матери и жены, и дети погибнут, только бы на том стоять, чтобы польских и литовских людей в Смоленск не пустить».

Потом был приступ. Поляки, взорвав башню и часть стены, трижды вламывались в город и трижды откатывались назад.

Потом вновь перешли к правильной осаде, днем и ночью засыпали Смоленск ядрами. Потом снова подступали к крепости, снова отступали, снова долбили ее стены и башни из пушек, снова вели подкопы и взрывали укрепления.

Так в течение еще одного нескончаемого года.

К лету 1611 года число жителей сократилось с 80 до 8 тысяч душ, а оставшиеся в живых дошли до последней степени телесного и душевного изнурения.

Когда 3 июня того же года королевская артиллерия, сосредоточив весь свой огонь на свежеотстроенном участке стены, разрушила его полностью и войско Сигизмунда вошло наконец в город через пролом, оно не встретило больше сопротивления: те смоляне, которым невмоготу было видеть над Скавронковской башней польское знамя, заперлись в соборной церкви Богородицы и взорвали под собой пороховые погреба.

 

 

Остатки Коломинской (Шеиновой) башни, на которой 3 июня 1611 года вел свой последний бой при обороне Смоленска воевода Шеин. Открытка начала XX века

 

Другим уже все было безразлично: безучастно, пустыми глазами смотрели они на входящих победителей.

Сигизмунду передали ответ плененного смоленского воеводы боярина Михаила Шеина на вопрос о том, кто советовал ему и помогал так долго держаться:

 

 

Герой обороны Смоленска воевода Михаил Борисович Шеин

 

«Никто особенно. Никто не хотел сдаваться»[16].

Эти слова были правдой.

Русские люди хранили России верность даже тогда, когда власти на Руси не было.

Эта потребность в верности сохраняется даже сейчас, когда о верности самой власти народу и стране не может быть и речи.

 

4.3.12. Судьба воеводы

 

Трагически сложилась дальнейшая судьба неустрашимого защитника Смоленска Михаила Борисовича Шеина.

Вернувшись после 9 лет плена из Польши по обмену военнопленными, он вначале был обласкан милостями нового государя Михаила Феодоровича, тем более, что «полоненное терпение» свое он отбывал вместе с царевым батюшкой – патриархом Филаретом, боевым товарищем по Смоленскому сидению.

В 1632 году Шеин по царскому указу возглавил рать, посланную отвоевывать Смоленск у поляков. После начальных успехов, осаждавшие сами оказались окруженными всей польской армией, спешно пришедшей на помощь гарнизону Смоленска под руководством самого Владислава, ныне уже короля Польши.

Оказавшись меж двух огней, без какой-либо помощи от своих, Шеин с привычной стойкостью продержался в плотном кольце почти 9 месяцев до февраля 1634 года.

Продержался, как полагается: до последнего снаряда и последнего куска хлеба.

Если бы у боярина Михаила была бы чисто русская рать, как в 1609-1611 годах, то, может, держался и дальше.

Но, на сей раз, две трети войска составляли высокооплачиваемые иностранные специалисты, наотрез отказавшихся воевать в таких антисанитарных и низкокалорийных условиях. Тем более, что от ясновельможных панов поступили уже весьма выгодные предложения.

Преданный наемниками Шеин был вынужден пойти на почетную капитуляцию.

Из московских людей на королевскую службу перешло только восемь человек.

Десять же тысяч русских дворян и детей боярских, эти «холопи государевы», ядро войска Шеина, к очередному нелицемерному удивлению поляков, предпочли шляхетской «златой вольности» тяжкую и неблагодарную службу царскую.

Напомним, что русские ратные люди уже не первый день голодали.

Треть из них были больны: в костры давно ушло все, что могло гореть. Последние недели дневали и ночевали на морозе.

И все же они пошли.

400 верст по снежной пустыне.

Пятая часть из них – 2004 ратника – по точной цифре из доклада воеводы Шеина боярской государевой думе, погибло в пути за свою, непонятную иностранцам, ‒ а в наши дни и большинству своих потомков, ‒ русскую правду:

Идти необходимо.

Жить не так уж необходимо.

Москва не оценила в этот раз дипломатического искусства и солдатского мужества своего воеводы. Шеину и его молодому помощнику Измайлову было предъявлено обвинение в государственной измене.

Бояре из Госдумы ‒ «сильны люди своей земли», ‒ отнюдь не сидевшие в Смоленской осаде ни 1609-1611 годов, ни 1633-1634 года, и не оказавшие ни малейшей помощи защитникам ни Смутного, ни нынешнего времени, выговорили героям:

«А когда вы шли сквозь польские полки, то свернутые знамена положили перед королем и кланялись королю в землю, чем сделали большое бесчестие государеву имени…».

Незадолго до этих событий умер патриарх Филарет, а многие из почтенных думцев недолюбливали слишком уверенного в себе боярина, вдобавок почти национального героя и царева любимца.

Поэтому выговор завершился приговором…

Палач, подойдя к краю помоста, поднял головы опальных воевод над толпой.

Но несмотря на всю предвзятость и жестокость приговора, в Варшаве (и иных европейских столицах) увидели: пусть вся Смоленская дорога станет сплошным кладбищем, Смоленск снова будет русским.

Мы за ценой не постоим.

Семья же Шеиных была сослана в Алатырь. В 1642 году опала была снята и тело воеводы было перезахоронено в Троице-Сергиевой лавре. Но окончательной реабилитации героического предка смог добиться только в 1693 году его славный правнук – первый русский Генералиссимус Алексей Семенович Шеин[17].

Сделаем теперь скачок почти через три столетия.

Памятуя, что нынче в 2020 году отмечается 115-летняя годовщина последних сражений русско-японской войны, посвятим следующий эпизод героической обороне города-крепости, ставшего символом этой войны, Порт-Артура.

 

4.3.13. Наши в ПОРТ-АРТУРЕ

 

Строки, которые мы сейчас приведем, написаны 65 лет назад, к 50-летию героической обороны Порт-Артура.

 

 

В 1955 году в Нью-Йорке вышел сборник «Порт-Артур. Воспоминания участников». В то время многие из них оставались живы.

Так что это тоже получаются свидетельства иностранцев. Но не интуристов, а эмигрантов. Эмигрантов той – первой героической эмиграции.

Ветеранов русско-японской, 1-й Мировой и Гражданской войн.

Может быть, самых русских людей в ту пору на Земле.

Первый отрывок принадлежит перу Н.С. Тимашева:

«Быстро отходят в прошлое, отлетают в небытие и забвение даже те события, которые в свое время, казалось, потрясали мир. Но, по-видимому, все народы имеют обычай периодически оживлять память о прошлом, вновь к этому прошлому привлекать внимание.

Он [обычай] основан на том, что некоторым промежуткам времени – годовщине, пятой, десятой, сотой и другим годовщинам – приписывается какое-то мистическое, почти магическое значение.

Наступает такая годовщина и вот, на ленте, проносящейся в человеческом сознании, выступают полузабытые образы прошлого. Обычай этот был и остался силен в русской культуре.

По чистому совпадению, почти точно на 50 лет отстоят два трагических события в русской истории.

По существу, оба были тяжкими поражениями; но это были героические поражения, подобные Фермопильскому поражению в греческой истории.

Поражения, в народном сознании воспринятые как новые лавры, вплетенные в венок русской славы – в отличие от таких безславных [и добавлю от себя – безсмысленных] поражений, как катастрофа Аустерлица (1805 год), разгром Пруссии под Иеной (1806 год), или позор Седана (1870 год).

И вот, в текущем 1955 году для обоих героических поражений современной русской истории, наступает мистическая дата 50-летия:

       27 августа 1855 года, после 11-месячной осады пал Севастополь;

       2 января 1905 года (по н.ст.) после 8-месячной осады пал Порт-Артур.

 

 

[В своей Восточной политике]…Россия выбрала неисполнимый план – приобрести новую империю “без затрат из казны”. [Н.С. Тимашев добросовестно заблуждается, как и многие русские патриоты. Деньги из казны были отпущены и немалые.

А вот потрачены они были изменнической рукой министра финансов С.Ю. Витте не на укрепление Порт-Артура и не на строительство флота ‒ отпущенные на это кредиты систематически урезались.

Поэтому к 1904 году не была выполнены ни судостроительная программа, ни программа строительства и вооружения Порт-Артурского укрепрайона и Военно-Морской базы. Зато был отстроен на радость японцам отличный глубоководный торговый порт Дальний. Незащищенный, он был захвачен японцами в первые недели-месяцы войны и верно служил им базой для действий, как против Артура, так и Маньчжурской армии.

Именно с прекрасно оборудованных, снабженных всем необходимым погрузочно-разгрузочным оборудованием, очень дорогостоящих глубоководных причалов Дальнего были выгружены 11-дюймовые монстры, превратившие в бетонную пыль форты и редуты Порт-Артура, и прицельно расстрелявшие с окружающих город и порт высот 1-ю Тихоокеанскую эскадру.

Ответственность наряду с Витте за эти вредоносные для России деяния разделяет тогдашний Военный министр А.Н. Куропаткин. – БГ].

В Порт-Артуре русские военные силы еще раз проявили свои исключительные качества ‒ но одной доблестью крупные международные проблемы не решаются….

В показаниях участников обороны местная Порт-Артурская картина получается совершенно отчетливой.

Это – картина типичного для России “соборного делания”, самоотверженных усилий, умения находить выходы в, казалось бы, безвыходных положениях.

Не только при мысли о Полтаве, об изгнании Наполеона из России и недавних победах над гитлеровскими полчищами, но и при мысли о Севастополе и Порт-Артуре крепнет вера во внутреннюю силу русского народа, которая, рано или поздно, должна преодолеть коммунистическое [и нынешнее «демократико-олигархическое». – БГ] иго, как в свое время преодолело она иго татарское»[18].

Н.С. Тимашеву вторит контр-адмирал, а 1904 году мичман или лейтенант Б.И. Дудоров:

«1904 год кончался. 11 месяцев держался Порт-Артур. Из них 9 в полной отрезанности от какой-либо помощи извне. С падением, после отчаянных штурмов японцами 22 и 23 ноября, Высокой Горы, падением, вызвавшим слова Кондратенко – “это начало конца”, участь стоявших во внутренних бассейнах кораблей была решена.

 

 

Один за другим, поражаемые огнем 11-дюймовых гаубиц, корректируемым с этой доминирующей вершины, опускались на дно, не защищенные слабыми броневыми палубами от навесного огня, стальные гиганты.

Только “Севастополь”, под командой Эссена, попытался спастись от него, перейдя в открытую с моря бухту Белого Волка, где вместе с канонерской лодкой “Отважный” (флаг начальника минной обороны контр-адмирала Лощинского) и миноносцем “Сторожевой” прикрылся противоминными сетями.

…И все же у меня почему-то была уверенность, что взять на себя единолично такое роковое решение, как сдача крепости, Стессель никогда не решится.

Что падение крепости, взятие ее штурмом возможно, и даже, может быть, близко – это было очевидно.

Но сдача?

Самая мысль о ней казалась чудовищной и невозможной.

 

 

Дудоров Борис Петрович – на мундире ясно виден крест за оборону Порт-Артура

 

А я-то еще строил планы, как миноносец выведет меня с лодкой[19] на пути блокирующей эскадры, и как на рассвете я выпущу обе мины в один из японских кораблей. Не в миноносец, как сделал с минного катера мичман Димитриев, а, по крайней мере, в крейсер. Теперь же я должен потопить ее сам, как раз тогда, когда она почти готова к действию.

Бегом я бросился назад на брандер[20].

Объявив команде о сдаче крепости, взял лодку на буксир катера, отвел ее на глубину и лишь когда она, захлебнувшись через открытый люк и пуская пузыри воздуха, пошла на дно, окончательно понял всю грандиозность постигшей весь флот катастрофы.

− Что же, Ваше Благородие, ‒ вдруг прервал общее тяжелое молчание мой машинист – теперь, значит, нас всех казнить будут?

− Кто будет казнить? – не понял я.

− Да ежели не японцы, так свои, ‒ убежденно ответил он. – Крепость-то сдали.

Какая простая и ясная мысль.

Крепость сдали – значит следует казнить всех до единого. Иначе и быть не может. Все виноваты, что не исполнили свой долг до конца.

Как мог и как сам понимал, разъяснил я команде, что за сдачу крепости отвечать будет начальство. Мы же исполняем только его приказ и потому нас судить не за что. Говорил, а по их глазам видел, что хоть и полегчало немного у них на душе, а все же до совести их не доходят мои рассуждения.

Да и у самого-то ощущения позора сдачи было так сильно, что, казалось, все пропало и жить больше ни к чему»[21].

В Порт-Артуре добродетели защитников Смоленска были еще внятны большинству матросов и солдат, доступны многим офицерам и лишь считанным генералам и адмиралам. Убили генерала Кондратенко, и через три недели крепость была сдана. А ведь и Стессель был назначен комендантом Артура, как один из храбрейших офицеров китайской кампании 1900 года. Но спокойной православной стойкости воеводы Шеина ему явно не хватало.

Как не хватило ее контр-адмиралу Небогатову 15 мая 1905 года, на второй день злосчастного Цусимского боя[22]. Оба, вишь, матросов и солдат пожалели!

Обвинительным приговором этим поборникам гуманизма на войне звучат слова машинного квартирмейстера 1-й статьи крейсера «Баян», героя обороны Порт-Артура, полного георгиевского кавалера, получившего в сражении 18 тяжелых осколочных ранений, Василия Федоровича Бабушкина:

− Жалеть нужно Родину, а не солдат и матросов! Адмирал – не сестра милосердия.

Один из немногих артурцев, принявших участие в Цусиме, 15 мая он встретил на борту злосчастного флагмана Небогатова «Николай I», и оказался единственным на этом борту, попытавшимся открыть кингстоны, чтобы избежать позора сдачи. Не дали. Остальным показалась предпочтительней жизнь без чести, чем смерть в безнадежном бою[23].

Русский дух стал вымываться вместе с утратой православного отношения к жизни.

 

4.3.14. Последний солдат Империи

 

Говорят, что не умерла та страна, та людская общность – семьей, этносом или государством ее назови – пока остался хоть один человек, готовый голову свою положить во имя ее.

А если так, то Российская Империя невидимым образом пребыла на сей грешной земле − не до клятого 2 марта 1917 года, когда сволочь, претендовавшая на звание лучших людей Русской Земли, вырвала Престол из рук Помазанника Божия.

Не до 15 мая 1921 года, когда мечтатель пустынь, паладин имперской судьбы барон Унгерн фон Штернберг, тезка первого русского святого князя Бориса по его христианскому имени, отдал свой знаменитый приказ № 15 Азиатской Конной Дивизии: восстановить монархию на территории России.

Не до 24 декабря 1922 года, когда последний адмирал Русского Имперского флота Георгий Старк положил руки на штурвал своего флагмана и с черной тоской в душе, произнес ненавистные с вечера 14 мая 1905 года слова: «Курс на Филиппины», − но еще почти 10 лет. [Манила – не манила адмирала Старка, как не манила она в вечер Цусимской катастрофы старшего минера крейсера «Аврора» лейтенанта Старка.

Парадокс же истории заключается в том, что не поверни тем майским вечером три крейсера в Манилу, вопреки приказу: «Курс NO 23», не сдался бы на другой день Небогатов – глядишь и не пришлось бы в декабре 1922 последние корабли под Андреевским флагом из Владивостока в никуда уводить!]

А было так:

− Летом 1930 года газеты польские, а затем и всего мира взорвались аршинными заголовками первых полос[24]:

«Русский солдат требует личного приказа Государя Императора для снятия с караула!»

Есть мнение, что у многих, увидевших и осознавших эти слова – от Бреста французского до Шанхая китайского – возникли в этот момент в душе совершенно разноречивые (противоположные) чувства.

Одни – как мало их было на прогрессивное человечество! – плюнув в этот день на с трудом добытую работу и начальство – кинулись в свои мансарды и бараки, доставать со дна потертых чемоданов сохраненную офицерскую форму и намертво прикручивать к ней боевые царские ордена.

Другие ‒ их было много больше – с похолодевшим внезапно спинным хребтом и темнеющим взором – испытали мгновенное острое желание поднять на боевое дежурство все военные флоты «свободного мира» от Гранд Флита до US-овского и китайского, а также, на всякий случай, срочно заказать билеты на «Нормандию», «Аквитанию», «Бремен» и прочие призеры «Голубой лентой Атлантики», чтоб хоть океаном оградить себя от этой проклятой, уже вроде трижды убитой страны, где − восставшие что ли из мертвых?! – солдаты требуют на развод караула Государя Императора!

А иные – на другом берегу Атлантики, с вдруг вспыхнувшим теплым чувством подумали об оранжерейной духоте джунглевых зарослей Амазонки, где дрессированные пираньи авось помогут отбиться от грядущей русской благодарности.

Что же произошло?

Летом 1930 года, при раскопках поляками взорванных подземелий крепости Осовец, где оставалось со времен 1-й Мировой войны нетронутое имущество Русской Императорской армии в особо крупных размерах, произошло нечто невероятное.

Когда польские солдаты вошли с факелами в пробитый тоннель, из его темной глубины гулко прогремел твердый грозный окрик:

       «Стой! Кто идет?»

 

 

       В наглухо засыпанном подземном складе, куда в течение 15 долгих лет не вступала нога человека, охраняя его, стоял на посту часовой.

Возглавлявший польскую команду унтер остолбенел. Мысль о том, что в этом заброшенном подземелье был человек, казалась совершенно невозможной и он, как и его подчиненные, решил, что имеет дело с чертовщиной. [Недаром за 15 лет до этого – в 1915 году Осовец уже успел «отметиться» своей «атакой мертвецов»].

Перепуганные солдаты поспешили вырваться наверх к солнцу и синему небу, где унтер получил должную взбучку от офицера за трусость и дурацкие выдумки. Приказав унтеру следовать за ним, офицер сам спустился в подземелье.

И снова, едва лишь поляки двинулись по сырому и темному тоннелю, откуда-то спереди из непроницаемой черной мглы также грозно и требовательно прозвучал окрик часового:

«Стой! Кто идет?»

Вслед за тем в наступившей тишине явственно лязгнул затвор винтовки. Часовой стоял на посту и нес свою службу в соответствии с воинским уставом.

Подумав и справедливо рассудив, что нечистая сила вряд ли бы стала вооружаться винтовкой, офицер, хорошо говоривший по-русски, а может раньше и сам служивший в Русской Армии, окликнул невидимого солдата и объяснил, кто он и зачем пришел. Ответ был совершенно неожиданным: часовой заявил, что его поставили сюда охранять склад, и он не допустит никого в подземелье, пока его не сменят на посту.

Ошеломленный офицер спросил, знает ли часовой, сколько времени он пробыл здесь, под землей.

− Да, знаю, - последовал ответ. – Я заступил на пост 15 лет назад в августе 1915 года.

Это казалось сном, нелепой фантазией, но там во мраке тоннеля был живой человек – Русский Императорский Солдат, простоявший в карауле бессменно 15 лет.

 

 

Начались долгие переговоры. Часовой долго не пускал поляков в склад, заявив, что его может снять с поста только разводящий, а если его нет, то Государь Император.

Когда ему объяснили, что уже нет царя, а крепость принадлежит Польше, он спросил кто в Польше главный, и, узнав, что маршал Пилсудский, потребовал его приказа.

Лишь когда ему прочитали личную телеграмму Пилсудского, он согласился оставить свой пост. Солдат, пробывший под землей 15 лет, оказался рядовым 15-го Сибирского полка Иваном Ивашиным.

Об этом случае написал в своей книге «Рассказы о неизвестных героях» в главе «Бессменный часовой» Сергей Сергеевич Смирнов, приложивший столь много сил для восстановления доброго имени героев обороны Брестской крепости уже в Отечественную войну 1941-1945 годов[25].

Первый раз этот рассказ-легенда был напечатан в «Огоньке» в 1960 году – я помню еще свое детское потрясение от этого чуда. Многие газеты страны – от республиканских до районных – перепечатали историю бессменного часового.

И в течение нескольких лет, ‒ до выхода книги ‒ С.С. Смирнов получил тысячи писем со всех концов Союза, где в один голос утверждалось, что да, это правда, что это был их земляк, и они сами видели его вживе.

Писали русские, украинцы, белорусы, татары, башкиры и представители всех или почти всех народов СССР, представители которых могли оказаться в действующей Русской Императорской Армии в 1915 году.

Приходили письма из Польши, Чехословакии, Румынии и других стран.

Одно письмо было отправлено даже из Сиднея в далекой Австралии. Даты при этом назывались 1924 и 1930 года, а в качестве места действия наряду с Осовцом фигурировали крепости Ивангород, Брест-Литовск и даже Ковенский форт.

В нашем рассказе указана последняя дата – 1930 год, поскольку ее привел в своем письме профессиональный военный, генерал-лейтенант А.К. Купреев. Генерал утверждал, что в 1945 или в 1946 году в «Правде» была напечатана подвальная статья «Крепость Осовец», рассказавшая историю бесменного часового, освобожденного поляками в 1930 году.

Это представляется вполне правдоподобным, поскольку после тоста Сталина за русский народ тема русской воинской доблести стала на некоторое время весьма в чести у чуткой к настроениям руководства советской прессы.

Приведенные факты с дополнительными подробностями подтвердили авторы многих писем. Некоторые из них жили в 1930-е годы на территории Польши и своими глазами видели сенсационные заголовки статей.

Именно в этих статьях приведены были название полка и имя часового. Во всех деталях совпадает этот рассказ с таковым, напечатанным в 1938 году в рижском эмигрантском журнале «Для вас». Номер этого журнала случайно достал композитор Никита Богословский уже после огоньковской публикации, и передал С.С. Смирнову.

Сергей Сергеевич Смирнов пишет, что его потрясло обилие откликов на журнальную публикацию, поскольку эта история замалчивалась советской прессой в 1930-е годы.

Еще бы! – если идея православной монархии воскресла бы тогда вновь в русском народе, − билеты вождям мировой революции потребовались не на «Аквитанию», а разве что сразу на «Титаник», чтоб долго не мучиться! Да и в 1960-е годы при «оттепельнике» Хрущеве сказать доброе слово о русской царской армии стало опять не безопасно.

А нам, потомкам авторов этих писем, говорят они о том, что еще в 1960-е годы, почти все население «Империи Евразии», под названием СССР, считало нормальным и единственно возможным именно такое поведение их предков на службе. В том числе и на царской. Пусть сами авторы этих писем так это не называли, да и сформулировать в то время не могли.

Немудрено, что люди с такими предками, и таким мировосприятием, еще смогли в 1945 году взять Берлин и Порт-Артур.

Отстроить за 10 лет страну.

Создать раньше Америки водородную бомбу, первый искусственный спутник Земли, первую атомную электростанцию, и в лице майора ВВС Юрия Алексеевича Гагарина первыми выйти 12 апреля 1961 года в открытый космос.

Еще жива была инерция Русской Империи, Русского Православного Царства, Святой Руси.

 

Конец части первой книги второй

Продолжение следует