Родимые пятна[1] и проблемы исторического социализма[2]

 

Размышление первое. Что такое капитализм

 

Капиталист стремится организовать распределение дохода таким образом, чтобы значительная его часть могла быть присоединена к капиталу. Капитал должен расти. Именно для этого капиталист и владеет "делом" (предприятием)[3]. Уходить в дело должно как можно больше, а работникам ("проедаться") – как можно меньше. Но, поскольку капитал принадлежит капиталисту, все усилия последнего по приращению капитала выглядят (да и являются по существу) действиями в свою пользу. Капиталист вроде бы радеет о деле, но это его дело.

 

Работник чувствует, что деньги, которые он получает на руки, – это минимум, при котором на данном участке выполняется объём работ, необходимый для обеспечения задач предприятия. Если существует возможность получить тот же результат при меньших выплатах, хороший капиталист просто обязан реализовать подобную опцию. Тот, кто этого не сделает, – плохой управленец и будет проигрывать в конкурентной борьбе.

 

Сегодня просто урезать людям зарплату нельзя – не позволяет закон. Но можно переложить часть работы на автоматы и искусственный интеллект и нанимать только элитный (для принятия решений над уровнем автоматов и интеллектуальных систем) и низовой персонал. Размывание среднего класса, которое уже стало неоспоримым фактом, хорошо укладывается в логику капиталистической экономии на непроизводительных выплатах.

 

С точки зрения работника такая организация распределения, когда на нём постоянно пытаются экономить (или, иначе говоря, стремятся увеличить степень его эксплуатации), выглядит крайне несправедливой. Если благодаря его труду создаётся новый продукт, увеличивающий количество благ в мире, то и его собственное потребление благ должно расти. Он должен иметь свою долю в этом общем приросте. Это было бы справедливо.

 

Так возникает идея социализма – общества социальной справедливости.

 

Социализм обычно описывается формулой «от каждого по способностям, каждому по труду»[4].  Первую часть формулы можно назвать "производственной", она описывает степень участия членов общества в создании продукта. Вторая часть регламентирует распределение. Очевидно, что "производственная" и "распределительная" части формулы методологически неравнозначны.  Как определить меру способностей? Человек и сам часто не знает, каковы его способности, тем более затруднительно определить их со стороны, объективно. С трудом тоже всё непросто. Посчитать вклад каждого члена трудового коллектива в сложный продукт – задача не из лёгких, но тут хотя бы возможны  какие-то объективные системы учёта: можно, например, посчитать затраченное время или замерить выработку. Получается, что распределительную часть формулы социализма всё же можно наполнить какой-то конкретикой, тогда как первая, производственная часть вынуждена оставаться пустой декларацией. В результате социалистические взгляды формировались с явным перекосом в сторону распределения. В этом отношении социализм оказался ничуть не лучше капитализма, хотя вектор интереса поменялся на прямо противоположный: капитализм стремится к аккумуляции дохода в виде капитала (распределение от многих к немногим), а социализм, по идее, должен предполагать заботу обо всех членах общества (распределение в пользу многих).

 

Но вот проблема: мало определить, кто сколько вложил труда в общее дело, надо ещё как-то организовать распределение. После Октябрьской революции некоторые коллективы, состоящие из рабочих, воспринявших социалистические лозунги слишком буквально (а это не только «каждому – по труду», но и «заводы – рабочим»), попытались перейти к прямому распределению прямо на предприятии. Выработка резко упала. И это понятно. Если ты работаешь на себя, а не на капитал, то тебе не нужен рост производства, не нужно производить так много, как производило капиталистическое предприятие: личное потребление всегда оказывается более скромным в сравнении с незнающими предела аппетитами капитала.

 

Однако система, при которой каждый работает лишь на себя (это означает, что эксплуатация полностью отсутствует), по-своему несправедлива: ведь есть те, кто не может собственным трудом обеспечить свои даже самые необходимые потребности. К тому же такая система маложизнеспособна. Выживаемость общества во многом зависит от того, насколько масштабные проекты оно способно осуществлять. В современных условиях общество, мощь которого измеряется лишь теми ресурсами, которые могут выделить составляющие его люди, обречено на поражение в конкурентной борьбе. Оно будет ассимилировано или попадёт в зависимость от тех сообществ, в которых существуют надличностных механизмы аккумуляции ресурсов.

 

Это прекрасно понимали идеологи социализма[5]. Маркс, вычитав в программе германской рабочей партии некорректные с точки зрения политэкономии формулировки, гневно писал (этот текст известен как "Критика Готской программы"[6]), что полученный доход ("совокупный общественный продукт") не может быть весь направлен на потребление. Из него следует вычесть возмещение использованных средств производства (отчисления в амортизационный фонд), добавочную часть на расширение производства и отчисления в страховой фонд (на покрытие незапланированных расходов). Но и оставшийся после этого доход нельзя просто поделить между работниками. Снова следуют вычеты – на общие издержки управления (государственные нужды), на покрытие потребностей нетрудоспособных, а также на покрытие таких потребностей, которые должны удовлетворяться совместно (а не в индивидуальном порядке).

 

Всё это означает, что вопросы распределения не могут решаться на месте получения дохода (каждый раз по-своему), необходима единая система, правила которой распространялись бы на всё общество. Маркс несколько брезгливо замечает, что «было вообще ошибкой видеть существо дела в так называемом распределении и делать на нем главное ударение». С переходом к социалистической системе хозяйствования для работника формально мало что меняется. Он также отдаёт свой труд и получает за это заработную плату, так или иначе соотнесённую с мерой его труда. Механики распределения он не видит и в ней непосредственно не участвует. Сущностное изменение заключается в другом – в изменении собственности на средства производства.

 

Маркс пишет: «Всякое распределение предметов потребления есть всегда лишь следствие распределения самих условий производства». И далее: « Если же вещественные условия производства будут составлять коллективную собственность самих рабочих, то в результате получится также и распределение предметов потребления, отличное от современного» (то есть капиталистического).

 

Коллективную собственность тут не надо понимать как собственность коллектива. Один коллектив может быть успешнее и богаче другого, поэтому привязка собственности к коллективу также может порождать неравенство и несправедливость, от которых Маркс и его последователи хотели бы избавиться. Ленин, претендуя на возвращение истинного марксизма, свободного от, как это он формулирует, оппортунистических искажений, в работе "Государство и революция"[7] пишет с опорой на "Критику Готской программы": (при социализме) «средства производства принадлежат всему обществу. Каждый член общества, выполняя известную долю общественно-необходимой работы, получает удостоверение от общества, что он такое-то количество работы отработал. По этому удостоверению он получает из общественных складов предметов потребления соответственное количество продуктов. За вычетом того количества труда, которое идет на общественный фонд, каждый рабочий, следовательно, получает от общества столько же, сколько он ему дал».

 

Итак, обобществление средств производства приводит к изменению характера распределения. Внешне работник всё также отдаёт свой труд и получает зарплату (свою долю в продукте, предназначенном для потребления), но теперь выгодополучателем является не капиталист, не конкретное лицо, группа лиц или класс собственников, а всё общество. И потому любой работающий член общества получает обратно правильное, надлежащее ему количество благ.

 

И у Маркса, и у следующего ему Ленина блага, подлежащие выдаче работнику, соотносятся с удостоверением о мере затраченного труда. О деньгах речь не идёт. Предполагается, что работник по удостоверению сможет получать блага из общественных фондов в натуральном виде. Деньги же неблагонадёжны и, более того, социально опасны. Они могут переходить от человека к человеку напрямую, без участия государства, а значит, создают угрозу злоупотреблений – от воспроизводства отношений эксплуатации человека человеком до получения незаконных ("левых") доходов и даже создания подпольных предприятий.

 

"Удостоверения" пытались ввести на практике; в советской истории они известны нам под именем трудодней. Однако сразу же выяснилось, что общественные фонды не могут конкурировать с товарным рынком. Номенклатура позиций, доступных "по удостоверению", оказалась небогатой, при этом количество продукта, подлежащее выдаче в одни руки, жёстко ограничивалось. Жизнь "по удостоверениям" получалась запрограммировано скудной. Деньги оставляли больше места для манёвра, позволяя приобрести любой товар, выставленный на продажу. При необходимости их можно накопить или занять у других, увеличивая масштаб возможной покупки. С точки зрения работника денежные выплаты явно предпочтительнее выдачи продуктов "по удостоверениям". Трудодни удалось внедрить только в колхозах, поскольку на селе сохранялись элементы натурального хозяйства и более низкий уровень товарного потребления. Но и то потом пришлось от них отказаться.

 

Социализм не смог расстаться с деньгами. Более того, деньги не были вытеснены на периферию, в сферы,  где сохранялись рудименты прежних, досоциалистических отношений. Наоборот, они были полностью реабилитированы и утвердились в самом сердце социалистической экономики. Социалистические предприятия не просто производили и отгружали продукцию, они занимались реализацией, то есть продавали её, получая за это деньги, от граждан – наличными, от других предприятий – в безналичной форме. В деньгах выражались синтетические показатели экономической деятельности – валовая выручка, прибыль. Деньги закладывались в планы, использовались для оценки эффективности хозяйствования. На самых различных уровнях управления верстались бюджеты, конечно же в деньгах. Вся машина социалистической экономики воспринималась теми, кто ею управлял, сквозь призму денег.

 

Можно зафиксировать первое фундаментальное противоречие: несмотря на то, что коммунистическая идеология декларировала движение к обществу справедливости и равного удовлетворения потребностей его членов, соответствующего экономического инструментария выработано не было. В качестве базовых инструментов использовались деньги и основанные на них стоимостные показатели, заимствованные из капиталистической экономики. Эффективные приёмы управления посредством денег выработаны именно капитализмом. И они несут с собой неизбежный набор не очень приятных следствий, среди которых:

 

• приоритет итоговой суммы над факторами её образования. Важно, сколько получено денег, и не очень важно, как. Неважно, что мы утрачиваем или о чём забываем, если стоимостная оценка нас устраивает;

 

• выражение успеха в стоимостных показателях. То, что нельзя выразить в деньгах, отступает на второй план;

 

• повышенное внимание к горизонтальной конкуренции. Сравниваются не возможность с достигнутым и не прошлое состояние с нынешним, а твои стоимостные показатели с такими же показателями других участников экономической деятельности;

 

• тяга к аккумуляции средств. Деньги идут к деньгам. Тому, кто имеет значительные фонды, проще организовать денежные потоки с большей эффективностью.

 

Мир, где смотрят в первую очередь на деньги, рано или поздно начинает воспроизводить неравенство, несправедливость, подменять подлинные потребности иллюзорными, но зато выражаемыми в деньгах. В таком мире девальвация истинных ценностей и связанная с ней деградация человека неизбежны. История советского общества это хорошо иллюстрирует.

 

Однако инструментальное наследие капитализма – ещё не самое страшное проклятие, доставшееся социализму от прежнего строя. Гораздо хуже родовой порок, сказавшийся на формировании целей общества. Социализмом была воспринята и усвоена ценность накопления благ.

 

Нет ничего проще, чем декларировать необходимость построения нового общества, более чистого и правильного, чем существующее, и потому, следовательно, качественно иного. Но для любого строительства требуется материал. Абстрактные идеи умозрительного плана надо воплотить в конкретной реальности, где, во-первых, уже что-то есть, а во-вторых, есть именно это, а не что-то другое. Человек не может творить из ничего, приходится обходиться тем, что под рукою.  При этом не стоит думать, что уже существующее можно преобразовать в универсальный субстрат, некую нанопыль, из которой легко слепить всё, что угодно. Разрушение старого "до основания" обычно заканчивается разбором на детали, пригодные для использования в составе новой конструкции[8]. Но это означает, что логика старых деталей так или иначе сказывается и в новой конструкции.

 

Конструкторы социализма пришли, как им казалось, к простому и естественному решению: чтобы изменить распределение благ, нужно перестроить отношения собственности. Частный собственник организует распределение в свою пользу; чтобы выгодополучателями стали все члены общества, собственность также должна принадлежать всему обществу. В первую очередь, речь идёт, конечно, о средствах производства. Основа строительства социализма – это обобществление средств производства.

 

Однако обобществляемые предприятия создавались в условиях капитализма. Более того, такой объём выпуска, сама организация производственного процесса, с выделением соответствующих функциональных узлов, собирающихся в производственную цепочку, всё то, что называется массовым производством, которое способно обеспечивать высокую производительность труда и хорошую прибыль, – всё это продукт капитализма, проекция капиталистических интенцией, результат движения капитала.

 

И когда социалисты взяли этот продукт как есть и просто перевели его в собственность общества, они восприняли семя капиталистического самосознания. Думали, что обобществили средства производства, а обобществили капитал.

 

От того, что капитал стал "социалистическим", он не растерял своих свойств. Полагать его обыкновенным ресурсом, фактором хозяйствования было ошибкой. Социалистам казалось, что у предприятий просто поменялся собственник – вместо буржуев владеть ими стал трудовой народ, но в той логике, где капитал – это квазисубъект, возможна "точка зрения" самого капитала, с которой всё выглядит по-другому. Ранее прислужником капитала, заботившимся о его постоянном росте, был частник-капиталист, теперь же эта функция перешла к обществу в лице государства. Более того, революционным скачком капитал достиг невиданной прежде степени концентрации. Теперь его мощь позволяла создавать рукотворные моря, поворачивать реки, перемещать значительные массы людей в условия, плохо приспособленные для их жизни. Невозможное отступило, и сразу же далеко. Может быть, теперь возможно всё?

 

Однако капиталу нужно расти. В условиях капитализма рост капитала обеспечивался за счёт использования рыночных механизмов. Реализация товара приносила прибыль, и не очень важно, кому ты продаёшь – бизнесу или частному лицу. Конечно, бизнесу можно продать довольно дорогостоящий продукт, но количество предприятий ограничено, а людей много. К тому же люди могут совершать эмоциональные покупки, то есть приобретать неоправданно дорогой товар или покупать больше, чем нужно. Продажи конечным потребителям содержат более высокую норму прибыли и лучше масштабируются (то есть во многих случаях для получения большей прибыли достаточно просто нарастить производство). Для капитала это означает возможность более быстрого роста. Единственное условие – у людей должно быть достаточно денег, чтобы совершать покупки. В какой-то момент это было осознано на уровне экономической теории и отразилось на управлении экономическим механизмом. Дополнительные деньги стали подкачиваться на рынок через повсеместное внедрение кредита и различные социальные выплаты. Теперь у капитализма есть правило: при первых признаках замедления экономического роста надо добавить в экономику денег. И это правило работает до сих пор.

 

Капиталистическая экономика по-своему логична и, в сущности, проста. Социализм же сразу сталкивается с проблемой. Фундаментальным противоречием социализма является потребность в непрерывном экономическом росте при отсутствии автоматических механизмов, обеспечивающих реализацию продукции и поддерживающих норму прибыли.

 

С учётом того, что идеологической базой социализма выступает мотив искоренения несправедливости, социалистическим предприятиям как-то неприлично наживаться на потребителях. Не имея возможности удовлетворить потребности своих граждан, обеспечив прямую раздачу благ в натуральном виде, социалистическое государство пошло путём государственного контроля за ценообразованием с одной стороны и нормирования оплаты труда – с другой. Соотношение денег, которые должен получить работник за свой труд, с уровнем цен, определяющим объём благ, который он может себе позволить, и должно было стать реализацией принципа социальной справедливости. Основной помехой тут было горизонтальное движение денег – они могли перекочёвывать из одного кармана в другой, в том числе, например, из кармана трудящегося в карман спекулянта. Поэтому государству приходилось прикладывать особые усилия, сдерживая частную инициативу. Гражданам не разрешалось становиться инициаторами финансовых операций.

 

Этот запрет также приводил к определённому семантическому парадоксу. Люди могли иметь на руках деньги, существовали механизмы их аккумуляции (сберегательные книжки), допускался горизонтальный оборот денег (передача другому лицу в виде дарений и наследования, одалживание и продажа личного имущества). То есть существовали предпосылки к переходу денег в капитал, но собственно капиталистическое поведение не допускалось. Это создавало внутреннее давление внутри системы. Условия (товарно-денежные отношения) способствовали появлению людей с капиталистическим мышлением, которые начинали пробовать систему на прочность. Купирование подобных попыток требовало, скажем так, непроизводительного расхода ресурсов, но, даже в случае подавления и вытеснения капиталистических реакций из экономической практики, капиталистические интенции продолжали существовать в виде некоего вожделения о капитале, создавая интеллектуальную и эмоциональную оппозицию официальной идеологии, вскармливая атмосферу скепсиса и поощряя навыки двоемыслия.

 

И всё же главная проблема лежала уровнем выше и касалась всего социалистического хозяйства. Определяя продажные цены на все виды товаров, государство тем самым устанавливало и размер прибыли с единицы продукции. При этом норма прибыли была небольшой, поскольку из идеологии социализма следовало, что основной целью хозяйственной деятельности является удовлетворение потребностей трудящихся, а вовсе не рост капитала.

 

Социалистическому предприятию, в отличие от капиталистического, не полагалось загонять потребителя в маркетинговые ловушки, подменяя дешёвый товар более дорогим и заставляя покупать сверх меры. В отсутствии механизмов, увеличивающих норму прибыли, работа на частного потребителя оборачивалась своей невыгодной стороной. Нужно было заботиться о разнообразии ассортимента, решать вопросы с доставкой при весьма скромной прибыли в каждой точке продажи. Множественность потребителей оборачивалась не столько ростом доходов, сколько ростом проблем.

 

На этом фоне продажа чего бы то ни было другим предприятиям выглядела предпочтительнее. Даже при заранее заданной цене, более дорогой товар сразу же приносил существенную массу прибыли. К тому же продукция промышленного назначения часто шла в уникальном исполнении, что давало больше свободы в вопросе ценообразования и, в конечном счёте, обеспечивало более высокую норму прибыли. Поэтому на предприятиях, производивших как промышленную продукцию, так и товары народного потребления, производство последних воспринимали как социальную нагрузку – чисто идеологически обоснованное отвлечение ресурсов от основной деятельности.

 

Подобное отношение присутствовало на всех этажах управления народным хозяйством. Основное внимание уделялось объектам, встроенным в цепочки промышленного производства, а работа на конечного (гражданского) потребителя вытеснялась в число целей второго порядка. Совсем уж пренебрегать интересами граждан было нельзя, поскольку на уровне идеологии социалистическое государство существовало именно для обеспечения потребностей трудового народа, но практика была такова, что неотложным считалось обеспечение населения лишь самым необходимым, а всё остальное шло в конец очереди, пропуская вперёд так называемые потребности народного хозяйства.

 

Поскольку государство определялось как социалистическое, а государственное имущество интерпретировалось как принадлежащее всему народу, идеологической проблемы тут не возникало: потребности государства следовало понимать как производную от потребностей трудящихся. Однако с точки зрения простого человека это оказывалось не столько частью опытного знания, сколько вопросом веры. Граждане не принимали участия в выработке управленческих решений. Если стремиться к максимальной эффективности управления, то это даже правильно (демократические процедуры затягивают принятие решений, снижают персональную ответственность, тяготеют к компромиссам, приходящимся на средние значения). В то же время сосредоточение управления в руках профессионалов неизбежно порождает отчуждение, которое носит двусторонний характер: профессионалы начинают воспринимать народ как профанную массу, не способную правильно разграничить плохое и хорошее, а народ осознаёт власть как надстройку, чьи интересы отличаются от его собственных.

 

Подлинно народное государство должно было пожертвовать эффективностью ради предотвращения этого отчуждения. Но исторический социализм в СССР не был подлинно народным государством. Он не мог доверить народу принятие решений, потому что хозяйственная система выстраивалась вовсе не для удовлетворения потребностей народа, а ради обеспечения роста капитала, обобществлённого, государственного, но от этого не потерявшего своих свойств. Хозяйственная деятельность велась не столько ради граждан, сколько граждане использовались как ресурс, обеспечивающий хозяйственную деятельность. Спрашивать у ресурса, как его надо использовать, было бы странно. Предполагалось, что, раз уж всё, что есть в стране, в конечном счёте принадлежит всему обществу, то, рано или поздно, любые вложения в экономику вернутся народу в виде роста благосостояния. Однако на практике вывод средств в конечное потребление всегда был меньше, чем их аккумуляция с целью развития экономики, поскольку капитал требовалось кормить, а это означало, что личное благосостояние граждан росло небыстро, и эпоха потребительского изобилия постоянно откладывалась.

 

У социалистического государства на это было особое и довольно весомое оправдание. Социализм существовал в окружении капиталистического мира, который, в соответствии с социалистической теорией, должен быть враждебен и агрессивен. Философия экономической свободы, которая по своей сути была ни чем иным как свободой обогащения, не могла не видеть угрозу в концепции справедливого общества. Идеи личного обогащения и социальной справедливости плохо согласуются между собой. Поэтому естественно ожидать, что капитализм постарается прихлопнуть идеологического конкурента. Отсюда возникает необходимость укрепления обороноспособности, которое невозможно без развитой военной промышленности. Существование которой, в свою очередь, требует серьёзного индустриального развития. Таким образом, забота о благосостоянии граждан социалистического государства как бы отступает на второй план: прежде чем пользоваться плодами нового строя, необходимо отстоять само право иметь этот новый строй.

 

На самом деле проблема не исчерпывалась лишь сохранением суверенитета и наработкой необходимой для этого мощи вооружённых сил. Конкурировать с капитализмом приходилось по всем параметрам. Социалистическая идеология настаивала на прогрессивности нового общества, а, следовательно, от него требовалось превосходить "отмирающий" строй во всех отношениях. Оказалось, что нужно сопоставить социализм с капитализмом, пользуясь единой шкалой, при том – именно той, что выработана ещё при капитализме и которая была специально приспособлена для того, чтобы фиксировать его успехи. В частности, социализм должен был доказать, что он более эффективен, чем капитализм.

 

И сначала казалось, что это действительно так. Сказывался эффект недостижимой в условиях капитализма степени концентрации капитала. Советское государство было способно манипулировать такими ресурсами, которых не могло быть ни у одного частного предприятия. Отсутствие свободного рынка снижало издержки на конкуренцию до минимума, избавляло от сюрпризов конъюнктуры, делало возможным максимально приближённое следование заранее намеченным планам. Всё это способствовало быстрому и существенному росту эффективности.

 

Однако по мере перехода капитализма к государственно-монополистической, а потом к финансово-центрированной модели социализм начал утрачивать значимость своих преимуществ. Капиталистическое государство теперь модерирует экономическую среду, создавая условия для развития бизнеса и по возможности амортизируя кризисные ситуации. Продолжающаяся концентрация капитала привела к образованию транснациональных корпораций, оперирующих средствами, сравнимыми с бюджетами иных государств. Активно используются различные финансовые механизмы, позволяющие распределять риски и затыкать дыры, обеспечивая крупным предприятиям невиданную прежде устойчивость. Всё это в совокупности позволило снизить системные издержки капитализма, минимизировав потери от конкурентной борьбы и столкновения разнонаправленных частных интересов. Итоговая эффективность капиталистической системы, опирающейся на организующую волю государства и крупный капитал, стала превышать эффективность, которую мог обеспечить социализм.

 

Что, в общем-то, закономерно, поскольку на низовом уровне (уровне хозяйствующих субъектов) эффективность капитализма заведомо выше. Капитализм, в сущности, – это чистая экономика. В идеале капиталистическое предприятие не отягчено никакими социальными обязательствами и может эксплуатировать любой ресурс (будь то люди, природные богатства или что-то ещё) в той мере, в какой позволяет рыночная ситуация. Более высокая степень эксплуатации позволяет получить более высокую производительность труда (особенно в стоимостном измерении). Предприятие, работающее в условиях социализма, предполагающих, что интересы работника должны учитываться, по определению не может выжать из рабочего часа столько же, сколько обеспечивает капиталистическая эксплуатация. По большому счёту социальная справедливость несовместима с экономической эффективностью. Либо одно, либо другое. Если в качестве основополагающего принципа выбирается справедливость, гонка за эффективностью будет проиграна. У социализма нет шансов выиграть у капитализма, так как подсчёт очков ведётся по правилам, которые капитализм писал под себя.

 

Собственно говоря, это и есть подлинная причина, по которой построение социализма если и возможно, то только в глобальном масштабе. В своё время активно дискутировался вопрос о теоретической обоснованности построения социализма в отдельно взятой стране. Успех большевиков привёл к появлению актуального парадокса: марксистская теория утверждала, что локальный социализм существовать не может, но победить капитализм удалось лишь в России, которую было принято считать экономически отсталой, а надежды на то, революционный пожар охватит и развитые капиталистические страны, довольно быстро угасли. Большевики должны были либо признать своё дело некой случайной исторической флуктуацией, чуть ли не ошибкой, и отложить построение социализма до лучших времён, когда весь мир созреет до социалистической трансформации, либо объявить построенное ими государство социалистическим, а, значит, построение социализма в отдельно взятой стране возможным. Понятно, что, в сущности, выбора не было, и советские власти пошли на ревизию марксизма, сочтя её меньшим злом.