Тайна негромкого имени

 

«Всего прочнее на земле печаль

И долговечней - царственное слово»

Анна Ахматова. 1945.

 

Мария Сергеевна Петровых - одна из загадочнейших фигур русской поэзии. Бывает нас удивляет тайна поэтической славы и известности какого-то громкого имени. Здесь остается только удивляться тайне этого почти скрытого от читателей - волею судеб и обстоятельств - значительного, высокого и отточенного поэтического таланта. Недаром её жизненная и литературную судьба, как и её поэтическое творчество, ассоциируются с образом заброшенного тайника. Когда-то Мария Сергеевна произнесла о себе не без горечи, но с надеждой:

 

...Кто же всё-таки, кто же ты?

Отзовись из безвестности.

 

Лишь тростник заколышется

Тем напевом, чуть начатым...

Пусть кому-то послышится,

Как поёт он, как плачет он.

 

В горьких, порою рыдающих строках поэзии Марии Петровых - судьба её самой и её поколения. В них - пережитые и выстраданные мысли и чувства людей дореволюционного уклада,  выживших после жестоких, обжигающих событий  начала XX века, хранивших традиции истинной русской культуры, идеалы Cвятой Руси и говоривших на чистом русском языке.

Чуждые выспренности, далекие от модных в ту пору лозунгов и политического пустословия, простые по лексике, но ёмкие строки её стихотворений с присущей им зачастую кольцевой композицией и рефренами, психологической насыщенностью и мелодичностью действительно напоминают песни или же народные  плачи. Одно из них так и называется: «Плач китежанки».

 

Боже правый, ты видишь

Эту злую невзгоду.

Ненаглядный мой Китеж

Погружается в воду.

Затонул, златоглавый

От судьбы подневольной.

Давней силой и славой -

Дальний звон колокольный.

Затонул, белостенный,

Лишь волна задрожала,

И жемчужная пена

К берегам отбежала.

Затонул мой великий,

Стало оглядь безмолвно,

Только жаркие блики

Набегают на волны.

 

В этом плаче - воплощение внутренней сути Марии Петровых, художественное воплощение того, что мучило и увлекало её, какие чувства и убеждения двигали ею, что было для неё заветным и что придавало ей силы.

«Родина моя - Ярославль, вернее Норский посад под Ярославлем, - писала Мария Сергеевна, родившаяся в 1908 году в семье директора фабрики «Товарищество Норской мануфактуры» Сергея Алексеевича Петровых. - ...Крутой берег Волги с оврагами... На крутых горах - церкви: три церкви в Норском посаде и четвертая подальше - в селе Норском... Три класса начальной школы и подготовка в гимназию, где учиться мне так и не пришлось. Дальнейшее моё обучение было уже в советской норско-посадской школе, а потом в ярославской школе...» Жизнь явилась уже в другом измерении. Как скажет она позже в одном из стихотворений: «Мировоззрение переиначили».

 В своих коротких автобиографических заметках Мария Сергеевна рассказывает о вехах своего творческого пути: об учёбе, поэтических собраниях, имевших место быть в Ярославле в Союзе поэтов, на Высших государственных литературных курсах, затем в  Московском университете, законченном экстерном, и в Москве в Союзе писателей, куда вступила в 1942 году, о своей работе над  поэтическими переводами, о своих литературных увлечениях и предпочтениях. О многом же, очень существенном и важном, что случилось в жизни и на литературном пути - рассказать было просто невозможно.

«Мучениками немоты» называла она своих современников. «Меня швыряло из огня да в полымя И вновь об лед»; «Судьба за мной приглядывала в оба, Чтоб вдруг меня не обошла утрата, Я потеряла друга, мужа, брата, я получала письма из-за гроба». А в одном стихотворении, обращаясь к персонажу народных песен, былин и сказок, явившемуся наяву в драматические 30-е годы: «Черный ворон, черный вран, Был ты вором, иль не крал?» - слышит в ответ  слова: «Я белее был, чем снег, Я украл ваш краткий век. Сколько вас пошло травой, Я один за всех живой».

Строки, наполненные нотами глубокой тревоги, боли, неблагополучия, растерянности, обреченности, внутреннего смятения, отчаяния - не случайны: «О, сердце человечье, ты всё в кровоподтеках»; «Хотя б глоток, - Мгновенье воздуха, мгновенье!..»

Как и слова: «Кто доживет до переклички перед Рождественским постом?» Среди родных и близких друзей Марии Сергеевны было немало людей верующих, православных и священнослужителей Церкви, прошедших лагеря, тюрьмы, ссылки, аресты и допросы во время массовых репрессий зловещих 30-х годов, как и угрозы  богоборческого лихолетья годов последующих. «Оглянусь - окаменею...»

Родной дядя (брат матери) - священник Троицкой церкви Норского посада Димитрий Александрович Смирнов, прошедший лишения и гонения и пострадавший за Христа до смерти – прославлен ныне - решением Священного Синода Русской Православной Церкви 17 июля 2001 года - в лике священномучеников. Он был личным секретарем митрополита Агафангела (Ярославского и Ростовского) -  святого исповедника Церкви Русской, бывшего одним из местоблюстителей святителя Тихона Патриарха Московского и всея России.

Дядя её отца - Иван Семёнович Петровых, церковный деятель и духовный писатель, митрополит Иосиф, неоднократно арестовывался. 19 ноября 1937 года был приговорён к расстрелу Тройкой УНКВД по Южно-Казахстанской области. Был расстрелян 20 ноября 1937 года вместе с митрополитом Казанским Кириллом (Смирновым). Владыка Иосиф прославлен в лике священномучеников Русской Православной Церковью Заграницей в 1981 году.

Муж Марии Петровых - Виталий Дмитриевич Головачев, библиограф и музыковед постановлением особого совещания при НКВД  СССР был осужден к 5 годам ИТЛ и сослан в Медвежьегорск (Карелия). Умер в 1942 году в спецлагере. «Если бы поверить в нашу встречу. Больше мне не надо ничего».

Позже Мария Сергеевна горько произнесет: «И вот я почти одна. Но все ж не напрасно, не зря живу, Я жертвы великие назову, Великие имена». Воистину - имена великие: на крови новомучеников и исповедников стоит Церковь Русская, их жертвенным подвигом  жива Русская Земля.

А скольких поэтов доведется ещё оплакать Марии Петровых, почти ещё девочкой стоявшей у гроба Сергея Есенина. «Крепнет сиротство день ото дня», - печалится она. «Никого не узнаю. Исчез он Мир, где жили милые мои. Только лес еще остался лесом, Только небо, облака, ручьи».

Мария Петровых, почувствовавшая своё литературное призвание с юных лет, жила в самом вихре литературного процесса страны. Её думы, мысли, труды и радения - о литературе и для литературы. Круг её общения - поэты, писатели, литературоведы, Близко знавшая Анну Ахматову и дружившая с ней, Мария Сергеевна давала нашей знаменитой соотечественнице советы и рекомендации по поэтическим переводам. Сама же Анна Ахматова ценила «редакторский рентген» Марии Петровых, а некоторые из её стихов называла «шедевром лирики последних лет». Прекрасный знаток многогранного русского слова, владея тонким чутьём языка и щедрой доброжелательностью к чужому таланту, Мария Сергеевна была не только блестящим, глубоким поэтом, но и искусным переводчиком.

Работать ей довелось литературным сотрудником в газете «Гудок» и в «Сельхозиздате». А годы войны провести в эвакуации в городе Чистополь Татарской ССР. Как вспоминала она позже: «Дальний Чистополь на Каме, На сердце горящий шрам».  И в эти годы шла у неё напряженная литературная работа. Её переводческая работа началась еще в 1934 году, а в 1941 вышла первая книга переводов туркменского поэта Молла Непеса. Военные годы  были отмечены стихотворным вечером в Чистополе, стихотворным вечером в Москве, совместно с Б. Пастернаком, Н. Асеевым, К. Кулиевым, и  - вступлением в Союз писателей. В 1943 году Мария Петровых сдает рукопись своих авторских стихотворений в издательство «Советский писатель» и... получает 4 отрицательных рецензии. И - немудрено: новое направление социалистического реализма в литературе требовало пропаганды коммунистических идей, а сердца верующих и верных прежней России людей жили идеалами  Православной Руси, опустившейся теперь, как Китеж-град, в свою потаенную глубину.

В резолюции ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы»  от 18 июня 1925 года партия высказалась за то, чтобы критика продолжала вести беспощадную борьбу с врагами, но бережно воспитывала близких ей людей. «Чужеродные явления»в пролетарской литературе должны быть устранены. Отношение к «попутчикам» и  «идеологическим агентам буржуазии» было определенное.

Это были времена господства вульгарно-социологического подхода к оценке литературы. Марию Петровых занесли, впрочем, как это было и с Анной Ахматовой, и даже Александром Сергеевичем Пушкиным, в разряд «внутренних эмигрантов» или «поэтов, безнадежно устаревших». Критики решили, что такая поэзия нужна «только двум и очень узким категориям читателей. Во-первых, «интеллигентам», одиноким, замкнутым в себе людям (преимущественно женщинам), во-вторых, «любителям мастерства и формы как таковых» и печатать их не следует. 

Более опубликовать книгу Мария Петровых не пыталась. И только строки стихотворений говорят о её внутреннем смятении: «Меня не должно быть...»; «Легко ль понять через десятки лет - Здесь нет меня, ну просто нет и нет»; «При жизни я была так глубоко забыта, Что мне посмертное забвенье не грозит».

Долгие годы Марию Петровых называли замкнутой в себе, узколичностной, любительницей внешней литературной формы. Ни одно, ни другое - не приемлемо было для неё. Мария Сергеевна не любила пустых красивостей, яркой окололитературной мишуры и словесных фокусов модерна, убивающего самый смысл и сущность искусства. «Все эти смутные мысли, натужные и напряженные, негармоничные... Эксперименты в русском языке, русской речи, выверты... - все анти-гармония, то есть слово изломанной души», - сетовала она в дневнике. «Лаконизм, гармония, скрытый огонь» - вот, что она ценила в поэзии.  

Она воспринимала земную человеческую жизнь своею честною, мужественной и нежной душой, - не шутейно, но как ответственное делание, как испытание, как труд души.  «Страшен так, что нету сил, Напряженный промежуток От рождений до могил». Или: «Как тяжело не слышащей, незрячей пустой душе», - читаем в её стихах. А в своих дневниковых записях она произнесла следующие слова: «Смысл жизни не в благоденствии, а в развитии души».  Она и в творчестве отличалась значительностью и ёмкостью поэтического мышления. В её стихах - опыт эпохи, опыт поколения, опыт и горький, и спасительный. Слова, сказанные ею Анне Ахматовой: «Твоя жестокая судьба Была судьбой всего народа» - в полной мере относятся и к ней самой. Позже она скажет:

 

Я слов не нахожу - как ты чужда мне,

Поэзия шестидесятых лет.

Не распрощаюсь я с любовью давней -

С владычеством предчувствий и примет.

О Господи, какое многословье,

Какое расслабление умов!

Нет не расстанусь я с моей любовью -

Поэзией незаменимых слов.

 

 Не находя выхода своему творчеству, как будто охваченная немотой: «Меня сковало смертной немотой...» - Мария Сергеевна занимается поэтическими переводами.

И здесь любители поэзии обнаруживают для себя удивительную вещь: стихи известных и любимых поэтов прошлого века разных народов СССР и поэтов так называемого «социалистического лагеря» разговаривали с ними поэтическим языком Марии Сергеевны Петровых. Она переводила с туркменского, литовского, армянского, грузинского, еврейского, кабардинского, болгарского, польского, чешского, югославского, андалузского, вьетнамского и индийского языков.

В 1943 году вышла книга её переводов литовской поэтессы Соломеи Нерис. А в 1944 году состоялась судьбоносная поездка в Ереван для работы над переводами молодых армянских поэтов - Маро Маркаряна, Сильвы Капутикян и других. Именно усилиями Маро Маркаряна в Ереване выйдет позже, в 1968 году, единственная прижизненная книга Марии Сергеевны Петровых «Дальнее дерево», изданная без её участия. Конечно, небольшая и малотиражная книга избранной лирики включала в себя далеко не всё из созданного. А в 1970 году Мария Сергеевна получила звание деятеля культуры Армении. И еще через десять лет - премию Союза писателей Армении.

 А тогда поездка в Ереван была, как отдушина, как глоток свежего воздуха. Позже, в своей автобиографии она  напишет: «Молодые поэты оказались на редкость одаренными, работать над переводами было упоительно... С тех пор - моя любовь к Армении, моя верность».

 

Осень сорок четвертого года,

День за днем убывающий зной.

Ереванская синь небосвода

Затуманена дымкой сквозной.

 

Сокровенной счастливою тайной

Для меня эта осень жива.

Не случайно, о нет, не случайно

Я с трудом подбираю слова, -

 

Будто воду из глуби колодца,

Чтоб увидеть сквозь годы утрат

Допотопное небо Звартноца,

Обнимающее Арарат.

 

К переводам  Мария Петровых относилась ответственно, как и сказала в своих стихах: «Такое дело: либо-либо. Здесь ни подлогов, ни подмен...» И: «Пусть чья-то речь в живом движенье  Вдруг зазвучит без искаженья  На чужеродном языке».

Удивительное дело, как удалось ей, после жестоких утрат и унижений, когда она говорила: «Во мне живого места нет» - сохранить в себе «и безоглядное любвеобилье детства, и юности непримиримый нрав»?  В одном из своих стихотворений она сказала: «Сердцу ненавистно ненавидеть. Сердцу ненавидеть несподручно»; «Ненависть - пустыня... Ни ветра, ни воды». А в другом: «Одна на свете благодать - Отдать себя, забыть, отдать И уничтожиться бесследно». Редкое для поэта качество. И это не пустые слова - в дневнике читаем: помочь этому, поддержать того, утешить третьего. Как же она понимала и любила собратьев по перу, знаменитых и не очень! - «Вечно в работе, всегда в нищете, Всегда в полете... О, путь поэта!» И не удивительны ли её слова: «Без тайной зависти свой крест неси»?

В «тихом и грозном голосе» Марии Петровых, в её умении не погибнуть «от унижений и обид», когда нужно жить «сердцем негодующим крепясь», «в бессильной ярости сжимая кулаки», видится то удивительное свойство русского народа, которое называется - терпение. «Буду замертво жить. Буду жить терпеливо». Особая русская выносливость, способность приноровиться, не уступая, гнуться не ломаясь, хранить  верность себе и Богу, даже когда вокруг «плен и тлен».

 И как тут не вспомнить евангельские слова: «Любовь не мыслит зла» (1 Кор. 13: 5).     Это умение не возненавидеть, но любить, - особенно остро проявилось, когда на Отечество обрушилась «злая боль войны». В стихах военных лет Марии Петровых - и скорбь о страдающей Родине, и требование возмездия, и уверенность в победе: «Где павшие братья, - война, война! В безвестных могилах... Мы взыщем за милых, Но крови святой неоплатна цена»; «Слезы эти - зарева кровавей  - Отольются гибелью врагу»; «Врагов укроет лишь могила, И та исчезнет без следа».

Тяжесть войны объединила людей.  Прошли и годы жестоких гонений, жизнь внешне как будто устроилась, но поменялась ли идеология, мировоззрение? «Не мыслю живущих обидеть, Но как здесь темно и мертво»; «Какие-то ходы и переходы И тягостное чувство несвободы»; «Не однажды реки вспять поворачивали силой... Стала мертвою вода»; «Идешь и думаешь так громко, Что и оглянешься не раз»; «Давным-давно та церковь замолчала, Быть может снесена»...

Было  то, что не оставляло, мучило и обжигало её всю жизнь: «Всю ночь страданье раскаленное, О совесть, память, жаркий стыд!..» Темы долга, памяти, совести, возмездия, ответственности перед потомками, покаяния - ключевыми проходят через всю поэзию:

 

А нас ещё  ведь спросят - как могли вы

Терпеть такое, как молчать могли?

Как смели немоты удел счастливый

Заранее похитить у земли?

И даже в смерти нам откажут дети,

И нам ещё придется быть в ответе.

 

Но и в это время Мария Сергеевна не отделяет себя от народа, от Родины. В письме уезжающему за границу писателю есть слова, выделенные ею жирным шрифтом: «Останьтесь верны Родине, где бы Вы ни находились... Нет Родины у Вас, кроме России. Но и на чужбине можно жить достойно и плодотворно и служить Родине своей. Живите в полную силу».

Она не терпела пренебрежительного отношения к народу, как к толпе: «И я не по праздной причине Людьми называю людей». А в стихотворении «Лесное дно», как и многие из её стихов, как будто зашифрованном тайнописью образов, она говорит: «А памяти чёрные шрамы свежи На белых стволах... Это летопись леса. Прочтешь лишь начало - и схлынет с души Невидимая вековая завеса... Я знаю под грубой корою берёз Сокрыта прозрачнейшая сердцевина».  И в этом - вера в Родину, пусть даже израненную и жестокую к своим детям, и  вера в неиссякаемую силу и способность русского народа сохранить в себе всё лучшее, что было прежде и есть всегда в его главной сокровенной сути, пусть даже «под грубой корой», в глубине своей...

Таких зашифрованных стихов много. Это и «Дальнее дерево», трепещущее, как лихорадке, «оно дрожит дрожмя», «трепещет, как под топором» - от того, что его пытаются оторвать от корней: «Оно б хотело убежать, Да корни глубоки», появившееся в 1959 году. Это и стихотворение «Отрывок», написанное в 1928 году. Стихотворение, изображающее морскую бурю - бурю революционных перемен - которая, как «голодный зверь» пытается «втоптать в себя чужую силу». Воистину это стихотворение пророческое. Поэтам свойственно невольно пророчествовать, раскрывая скрытую глубь событий. Но это пророчество пронизывает временное пространство: «Сквозь плен (сквозь тлен!) внемли очами Самосжиранию громад Безумных волн, голодных нами». Государство-громада с мощнейшей экономикой и всеобщей поднадзорностью рухнет через полвека, как и в 1917 году. Да и может ли устоять «царство, разделившееся само в себе» (Мф. 12: 25)? И спасется ли народ, если он забыл отеческие заветы и Бога?.. Как это актуально сегодня, когда снова стремительно утрачивается народом единодушие, нравственная чистота, память о прошлом  и - вера!

Актуальна и мысль, терзающая и ведущая Марию Петровых всю её жизнь: слово или молчание, когда творится беззаконие? немота или ответ на зло? Для себя она решила и осуществила и жизнью, и своим творчеством: «Но либо молчание, либо лишь правда». Мария Сергеевна была максималисткой: «Коль мороз, так уж мороз. Счастье - счастьем, горе - горем»; «И скажешь ты два кратких слова, Два крайних слова: да и нет».  А в стихотворении «Средневековье» герой сюжета - монах - говорит:

 

И я потребую отмщенья

За то, что здесь темно.

Да, я монах, но всепрощенье

Мне чуждо и смешно.

 

Я пред крестом творю молитву

В мерцании свечи,

И на коне бросаюсь в битву

С врагом скрестив мечи.

 

Когда, веки опустив и губы сжав замирают «в грозовом молчании могильном, вековом, беспомощном, бессильном» те, кто мог бы еще препятствовать разливающемуся злу, - остается одно: «И ни нам, и ни от нас прощенья, Только завещанье на отмщенье»...  «Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь» (Рим. 12: 19). Но не творится ли уже сегодня, в XXI веке, возомнившем вновь построить «новый дивный мир» без Бога и человека, это отмщение? И есть ли еще время говорить? А нам, сверстникам  этого века - «Хватит ли отваги на отвагу»!?

В чем же черпала свои силы тогда ровесница  мятежного XX века, сказавшая: «В себе отыщи непонятную силу, Как скрытую золотоносную жилу»? И что вдохновляло её?

 Общение с природой, которая буквально зримо являлась в её стихах и очищала, предупреждала, успокаивала, утешала: «На листву, как на чудо, Я гляжу благодарно». Недаром же так часто повторяются в её поэзии ключевые слова: море, лес, вода, волны, ветер, звёзды, дерево, листва, птицы, небо. И, конечно - свет. «Все дело в свете», - убеждена она.  «Февраль маячит светочем Предчувствий и примет»; «Лишь небо древней синевы Да золотой веселый свет в косматой седине травы»; «Ночь насмешливые звезды скалит»; «Звёзд голубые хрящи хрустят»; «Животворящая вода»; «Заливистая свора звёзд указывает путь»; «У птиц лесных и ты учись»; «Не верь, что ты звездой падучей скатилась»...

Любовь к близкому человеку - самоотверженная, нежная  и кроткая; чувство сильное, всепоглощающее, жертвенное,  нравственно-чистое:

 

Не взыщи, мои признанья грубы,

Ведь они под стать моей судьбе.

У меня пересыхают губы

От одной лишь мысли о тебе.

 

Воздаю тебе посильной данью -

Жизнью, воплощенною в мольбе,

У меня заходится дыханье

От одной лишь мысли о тебе.

 

Не беда, что сад мой смяли грозы,

Что живу сама с собой в борьбе,

Но глаза мне застилают слёзы

От одной лишь мысли о тебе.

 

 Ещё - общение с  людьми - с искренним великодушием и самоотдачей со стороны Марины Сергеевны: «Не зря, не даром все прошло, Коль сердца твоего тепло Чужую боль превозмогло, Чужое сердце отогрело».

И, конечно же, вера и молитва. В своем мысленном разговоре с мужем, томящимся в застенках, она произносит: «Ты думаешь о горькой, неминучей Глухой судьбе, что мне предрешена, Не думай так, мятется прах летучий, Но глубь небес таинственно ясна». Или же - совершенно ясно и определенно:

 

Как победить, преодолеть тревогу?

Где скрыться от смятенья моего?

Бог милостив - и больше ничего

Не скажешь. Всё, как есть, вверяю Богу.

 

Сердцу являлось и то, что увидеть воочию было уже почти не возможно: «Монастырский древний храм, Не разбитый, не спаленный»; «У Иверской мерцанье свечек ярых»; «И колокольный звон»; «Глубокий, переливчатый, богатый, Тот звон в ушах стоит». И - Пасха Господня, еще тогда в детстве, когда и люди, и вся природа славили Бога: «Ходит пашней грач серьезный, Ходит чинно взад-вперед, Не спеша поклоны бьет».

 

И щебечут в поднебесье

Малые колокола, -

Светлый день! Христос Воскресе!

Всемогущему хвала!  

 

Сама тревога учила накапливать силы и выносливость: «Растоптанные заживо сердца Отчаянье вдруг заполняет силой»;  «Отчаянье пошло мне видно впрок».

А какую силу черпали русские люди в родном классическом слове, тоже жёстко гонимым в первые послереволюционные годы. Мария Петровых писала в 1935 году:

 

Кто дает вам право спрашивать -

Нужен Пушкин или нет?

Неужели сердца вашего

Недостаточен ответ?

 

Если ж скажете - распни его,

Дворянин, а значит враг,

Если царствия Батыева

Хлынет снова душный мрак, -

 

Не поверим, не послушаем,

Не разлюбим, не дадим –

Наше трепетное, лучшее,

Наше будущее с ним.

 

Она духовно ощущала Александра Сергеевича, как близкого, родного, живого человека, переживала о перипетиях его жизни, думала о тайнах его творчества, о его умении пламя воплощать в стих и живо передала вдохновенный облик поэта в стихотворении «Болдинская осень». Печалясь о судьбе русского языка, сетовала в своих дневниковых записках: «Язык Пушкина забыт, в полном пренебрежении. Что творится с языком русским!»

Русский язык, русское слово, поэтическое слово - это была еще одна огромная  область, откуда черпались силы. Со словом у Марии Сергеевны, человека и литератора, были свои особые отношения. Это была особенная тема и её лирики, и её жизни. Кто-то называет это «творческой драмой», «катастрофой литературной судьбы», но  её ответственное и честное отношение к слову может послужить большим уроком для всех нас - и читателей, и писателей.

В наш век поспешного, шумного многоговорения и болтливой косноязычности не устают удивлять слова, произнесенные Марией Петровых: «Умейте домолчаться до стихов».

 

Одно мне хочется сказать поэтам:

Умейте домолчаться до стихов.

Не пишется? Подумайте об этом,

Без оправданий, без обиняков.

Но дознаваясь до жестокой сути

Жестокого молчанья своего,

О прямодушии не позабудьте,

А главное - не бойтесь ничего.

 

Сама Мария Сергеевна, хранитель и делатель подлинного русского слова во всей его красоте и полновесности к себе предъявляла чрезвычайно строгие требования: «Один неверный звук, Но и его довольно»; «Для сердца лучше смерть, чем мёртвые слова»; «И будь я проклята, когда солгу, Хотя бы раз, хотя б единым словом». Её долгое молчание   объясняется не только обстоятельствами времени, в котором ей пришлось жить: «И я молчу десятки лет Молчаньем горькой Родины»; Или: «Снится ворон с карканьем вороньим. Диво ль, что словечка не пророним».

Но, - и прежде всего, -  её стихи, как говорят исследователи, «промыты молчанием, как в старательском лотке, и лишь самые веские оставались на дне». Каждое слово взвешено, каждое слово выбрано  со строгостью, каждая строка чеканно выражает смысл преподносимого предмета. Среди стихов сложно найти проходные: лаконичные, отточенные строки наполнены спрессованной силой внутреннего чувства и значительностью переживаний и обстоятельств.

Стремление к предельной точности и ёмкости слова отягощается для неё ещё и высоким требованием к подлинности художественного образа. Можно ли вообще человеческим языком передать и огонь сердца, и мудрость мысли, и глубину созерцания, и движения души, и правду жизни и природы? «Но у вьюги лучше получалось, Оттого-то мне и замолчалось». Или: «Ты думаешь правда проста? Попробуй, скажи. И вдруг онемеют уста, Тоскуя о лжи. Какая во лжи простота, как с нею легко, А правда совсем не проста, Она далеко».  

Она страшилась даже той неправды, которая может случиться после её земного ухода:

 

Хоть графоманство наших дней

Еще не худшая из маний -

Скажи, что может быть страшней

Придуманных воспоминаний?

Зачем они? Они затем,

Чтоб уцелеть и после смерти,

Чтоб не исчезнуть насовсем...

Ни слову в тех строках не верьте!

 

Мечтая, как и любой, произносящий слово, быть услышанной, популярности модной и шумной она не искала. Известны её слова: «Я не носила стихи по редакциям... Да и в голову не приходило ни мне, ни моим друзьям печатать свои стихи. Важно было одно: писать их». Говоря о своем знакомстве с А. Ахматовой заметила: «К знаменитостям - тяги не было никогда». А в одном из своих стихотворений военных лет сказала: «Мы начинали без заглавий, Чтобы закончить без имен. Нам даже разговор о славе Казался жалок и смешон». Да, в те годы поколение «горя и побед» ждало одной славы - победной славы «освобождающей войны».

Мария Петровых часто сетует по поводу своей  якобы «немоты», долгого молчания, отсутствия вдохновения. Но она не оставляла себе права на ошибку и поднимала для себя планку чрезвычайно высоко: «Ладони взвешивали слово...»; «Весь век лишь слова ищешь ты, Единственного слова».

Ко всему этому добавлялось еще одно требование -  не идти на поводу литературной моды, пустой крикливой яркости, увлекательных сюжетов : «Не разгадаю никак, почему Властвует тема злодейства?»  

Быть собою - было очень важно для Марии Сергеевны. В дневнике читаем: «Все настоящие поэты  всегда - во всякую пору жизни были собою». Не раз вспоминала она об этом редком качестве и в стихах: «Нет несчастней того, кто себя самого испугался, Кто бежал от себя». Ей было важно - не идти не только на поводу навязываемой идеологии, но и даже своего вдохновленного творческого потока, чтобы «созвучья, рвущиеся врозь», не увели от главного: «Куда, коварная строка? Ты льстишься на приманку рифмы?.. Коль ты стрела - лети навылет, Коль ты огонь - свети насквозь».

Мария Сергеевна оставила стихотворение, обращенные к поэтам, которое так и называется «Завещание». Стихотворение программное и очень простое. «Не ведайте, поэты, Ни лжи, ни клеветы...»; «Пускай душа забита, Она еще жива. Пусть правда позабыта - она одна права. Напоминать про это - священный долг поэта, Священные права». О славе поэта она судит так: «Не та пустая слава  Газетного листка, А сладостное право Опережать века... Один лишь труд безвестный - За совесть, не за страх, Лишь подвиг безвозмездный Не обратится в прах».

Сама она стремилась строго выполнять свои правила, и в конце своего пути, - не горделивая, не амбициозная, не самовлюбленная - могла с полным правом сказать: «Да, я горжусь, что могла ни на волос Не покривить ни единой строкой, Не напрягала глухой мой голос, Не вымогала судьбы другой». И еще: «Я счастливее многих...»

Удалось ли её «поэзии незаменимых слов» опередить века? Удалось ли пройти «сквозь чащу мертвых лир»? Безусловно - удалось. Сегодня читателей могут порадовать несколько изданий её избранного, литературоведческие статьи о ней, воспоминания, песни на её стихи, артистические поэтические встречи, знакомящие с её творчеством. Есть  фонд  Марии Петровых в Москве. В Ярославле есть библиотека, названная в её честь. И, говоря её словами: «Но светится твой тайный след В иных сердцах... Иль это мало В живых сердцах оставить свет?»  А мы должны добавить -  не только свет, но и серьезный урок истинной художественности, высокой требовательности к себе, творческой и гражданской  прямоты и честности.

На Введенском кладбище в Москве, на месте упокоения Марии Сергеевны Петровых, отошедшей в иные обители 1 июня 1979 года,  начертаны последние слова, сказанные ею: «Недостойной дарован Господней рукой Во блаженном успении вечный покой». Слова веры и упования.

Лариса Пахомьевна Кудряшова, русский православный поэт и публицист