Развесистые кедры Поросёнкова Лога

 

От редакции. Историк Алексей Оболенский в публикуемой нами статье отталкивается от эссе члена Союза писателей России Натальи Сидориной «Могила Императора».  Мы публикуем разные точки зрения по спорным вопросам, каковым является и вопрос о «екатеринбургских останках». Тем более, что автор приводит интересные детали, связанные со стихотворением Владимира Маяковского «Император», пытаясь доказать, что в стихотворении изображен не Поросенков Лог. Действительно, вопросов в связи с посещением В.Маяковским «могилы Императора» и не самым лучшим его стихотворением остается очень много. Тут «кедры», «шахты и кручи» и проволока, на которой «остался висеть» Царь-Мученик.

Однако, на наш взгляд, и позиция автора не всегда выглядит убедительной. К примеру, почему мы должны доверять Быкову, но не доверять Юровскому и Ермакову, которые утверждали, что останки были зарыты в Поросенковом Логу? Назвать Быкова более осведомленным трудно. Он называет горничную А.С. Демидову «бывшая принцесса фрейлина», упоминает среди убитых «дядьку Наследника», хотя К.Г. Нагорный был расстрелян в другом месте и в другое время. Впрочем, стоит признать, что причина озвучивания Быковым версии сожжения останков в полном согласии с колчаковским следователем Н.А. Соколовым, остается загадкой.

Не смог автор привести убедительные аргументы для опровержения версии, что изображенная на фото группа большевиков запечатлена не на «мостике из шпал» и что маузер положен перед ними случайно и чуть ли не все большевики в то время фотографировались с оружием лежащим перед ними. Хотя сама по себе фотография не может быть доказательством, с этим нельзя не согласиться с автором.

Словом нужна полноценная историческая экспертиза, которая ответила бы на эти и другие вопросы.

***

Со времен первых интервью с А.Н. Авдониным, нет-нет да и всплывает время от времени в печати, едва ли не в качестве доказательства подлинности захоронения останков Семьи последнего русского Императора с Семьей в Поросенковом Логу, история о пребывании с 26 по 30 января 1928 года г. Свердловске В.В. Маяковского и его посещении «царской могилы», ставшим впоследствии поводом к написанию стихотворения «Император», впервые опубликованном в четвертом апрельском номере журнала «Красная Новь» за 1928 год.

 

 

Этот приезд «певца революции» в окрестности Свердловска почему-то приобрел в глазах адептов Поросенкова Лога статус неменьшего доказательства «подлинности» захоронения, чем и небезызвестная фотокарточка 1924 года, изображавшая группу большевиков, запечатленную на фоне лежащего перед ними на земле Маузера, снятая якобы «на том самом мостике из шпал».

 

  

Строго говоря, этот снимок (большинство участников съемки не имело никакого отношения к событиям лета 1918 г. в Екатеринбурге) запечатлел группу руководящих работников советского Урала летом 1924 года, в память о своем боевом революционном прошлом, положивших на передний план (как было принято на подобных снимках той поры) пистолет единственного в группе действующего сотрудника силовых структур Ермакова (в форме во 2-м ряду крайний справа). Сегодня мы можем лишь предполагать, что стало поводом для съемки «группы товарищей», но возводить эту фотокарточку в ранг доказательств, по меньшей мере, странно. Впрочем, не менее странным кажется, и попытка воспринимать в качестве документальных свидетельств поэтическое видение Маяковского, нашедшее свое отражение в известном стихотворении.

 

ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ. «ИМПЕРАТОР»

 

Помню -

то ли пасха,

то ли -

рождество:

вымыто

и насухо

расчищено торжество.

По Тверской

шпалерами

стоят рядовые,

перед рядовыми -

пристава.

Приставов

глазами

едят городовые:

- Ваше благородие,

арестовать? -

Крутит

полицмейстер

за уши ус.

Пристав козыряет:

- Слушаюсь! -

И вижу -

катится ландо,

и в этой вот ланде

сидит

военный молодой

в холеной бороде.

 

Перед ним,

как чурки,

четыре дочурки.

И на спинах булыжных,

как на наших горбах,

свита

за ним

в орлах и в гербах.

И раззвонившие колокола

расплылись

в дамском писке:

Уррра!

царь-государь Николай,

император

и самодержец всероссийский!

 

Снег заносит

косые кровельки,

серебрит

телеграфную сеть,

он схватился

за холод проволоки

и остался

на ней

висеть.

На всю Сибирь,

на весь Урал

метельная мура.

За Исетью,

где шахты и кручи,

за Исетью,

где ветер свистел,

приумолк

исполкомовский кучер

и встал

на девятой версте.

Вселенную

снегом заволокло.

Ни зги не видать -

как на зло.

И только

следы

от брюха волков

по следу

диких козлов.

Шесть пудов

(для веса ровного!),

будто правит

кедров полком он,

снег хрустит

под Парамоновым,

председателем

исполкома.

Распахнулся весь,

роют

снег

пимы.

- Будто было здесь?!

Нет, не здесь.

Мимо! -

Здесь кедр

топором перетроган,

зарубки

под корень коры,

у корня,

под кедром,

дорога,

а в ней -

император зарыт.

Лишь тучи

флагами плавают,

да в тучах

птичье вранье,

крикливое и одноглавое,

ругается воронье.

 

Прельщают

многих

короны лучи.

Пожалте,

дворяне и шляхта,

корону

можно

у нас получить,

но только

вместе с шахтой.

 

Вернемся к фотокарточке 1924 года. Для нас на этом снимке представляют несомненный интерес два человека - Павел Михайлович Быков (1888-1953) и Анатолий Иванович Парамонов (1891-1970).

Первый стал автором очерка «Последние дни последнего царя» - единственного литературного произведения, изданного в первые годы советской власти, повествующего о казни Императора и захоронении его останков. С 16 ноября 1917 года до мая 1918 года П.М. Быков занимал пост председателя Екатеринбургского городского Совета рабочих и солдатских депутатов, что говорит в пользу его несомненной осведомленности по «Царскому делу». Как мы помним, говоря о казни и последующем захоронении Императора и его Семьи, Быков писал:

«Когда президиум Областного Совета подписал смертный приговор Николаю Романову и его семье, чехо-словацкий фронт был уже близко и контр-революционные банды с двух сторон - от Челябинска и по Западно-Уральской железной дороге - двигались на Екатеринбург.

С расстрелом Романовых надо было спешить.

Организация расстрела и уничтожения трупов расстрелянных поручена была одному надежному революционеру, уже побывавшему в боях на дутовском фронте, рабочему В.-Исетского завода - Петру Захаровичу Ермакову.

Самую казнь бывшего царя нужно было обставить такими условиями, при которых было бы невозможно активное выступление приверженцев царского режима. Поэтому избран был такой путь.

Семье Романовых было объявлено, что из верхнего этажа, в комнатах которого они находились, им необходимо спуститься в нижний. Вся семья Романовых - бывший царь Николай Александрович, жена его Александра Федоровна, сын Алексей, дочери, домашний доктор семьи Боткин, "дядька" наследника и бывшая принцесса фрейлина, оставшиеся при семье, - около 10 часов вечера сошли вниз. Все были в обычном домашнем платье, т. к. спать всегда ложились позже.

Здесь, в одной из комнат полуподвального этажа, им всем предложили стать у стены. Комендант дома, бывший в то же время уполномоченным Уралсовета, прочитал смертный приговор и добавил, что надежды Романовых на освобождение напрасны - все они должны умереть.

Неожиданное известие ошеломило осужденных, и лишь бывший царь успел сказать вопросительно - «так нас никуда не повезут?»

Выстрелами из револьвера с осужденными было покончено...

При выстреле присутствовало только четыре человека, которые и стреляли в осужденных.

Около часу ночи трупы казненных были отвезены за город в лес, в район Верх-Исетского завода и дер. Палкиной, где и были на другой день сожжены.

Самый расстрел прошел незаметно, хотя и был произведен почти в центре города. Выстрелы не были слышны, благодаря шуму автомобиля, стоявшего под окнами дома во время расстрела. Даже караул по охране дома не знал о расстреле и еще два дня спустя аккуратно выходил в смену на наружных постах»[1].

В последующем издании книги[2] П.М. Быков описал происходящее несколько по-иному, однако и здесь он подчеркнул, что тела подверглись уничтожению в районе Ганиной Ямы, а «остатки трупов» были зарыты в болоте. Он даже разместил на стр. 133 книги фотографию «болота, вблизи деревни Коптяки, в котором были зарыты остатки трупов б. Царской семьи».

 

 

Глядя на эту фотографию, легко убедиться, что изображенное на ней место не имеет никакого отношения ни к Поросенкову Логу, ни к «мостику из шпал».

Второй герой коллективного снимка 1924 года имеет уже непосредственное отношение к посещению Свердловска Маяковским. Это - близкий знакомый Свердлова, Голощекина и Надежды Крупской - Анатолий Иванович Парамонов, занимавший до июля 1918 года должность председателя Екатеринбургского горсовета.

В апреле 1924 года Парамонов вернулся в Екатеринбург, ставший с ноября того же года Свердловском и занял пост председателя правления Уралсельхозбанка, а заодно и редактора «Крестьянской газеты». В ноябре 1927 г. Анатолий Иванович был избран председателем Свердловского окружного исполкома. Неудивительно поэтому, что проводником для поэта, захотевшего в январе 1928 года побывать на месте упокоения последнего русского Царя, выступил именно Парамонов.

Сам Маяковский позднее вспоминал:

«В воскресенье, на розвальнях отправились смотреть могилу последнего русского царя. Привезли тулупы. «На ваш рост нелегко подобрать», - пошутил предисполкома А.И. Парамонов.

В стихотворении "Император" есть такие строки:

«Шесть пудов

(для веса ровного!),

будто правит

кедров полком он,

снег хрустит

под Парамоновым,

председателем

исполкома».

Побывали и в доме, где был расстрелян Романов. Читая потом «Император», написанное под впечатлением этих экскурсий, поэт говорил:

- Конечно, как будто ничего особенного - посмотреть могилу царя. Да и, собственно говоря, ничего там не видно. Ее даже трудно найти, находят по приметам, причем этот секрет знаком лишь определенной группе лиц. Но мне важно дать ощущение того, что ушла от нас вот здесь лежащая последняя гадина последней династии, столько крови выпившей в течение столетий. Когда я был гимназистом, я «имел счастье» наблюдать встречу царя в Москве. Нас вывели на Тверскую для показа этого представления. Вот об этих «встречах» здесь и идет речь:

«Помню -

то ли пасха,

то ли -

рождество:

вымыто

и насухо

расчищено торжество.

По Тверской

шпалерами

стоят рядовые,

перед рядовыми -

пристава.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

- Будто было здесь?!

Нет, не здесь.

Мимо! -

Здесь кедр

топором перетроган,

зарубки

под корень коры,

у корня,

под кедром,

дорога,

а в ней - император зарыт»[3].

Завершается «Императорор» строками:

«Прельщают

Многих

короны лучи.

Пожалте,

дворяне и шляхта,

корону

можно

у нас получить,

но только

вместе с шахтой».

Кстати, в черновиках поэта сохранился и другой вариант окончания стихотворения:

«Спросите руку твою протяни

казнить или нет человечьи дни

не встать мне на повороте

Живые так можно в зверинец их

Промежду гиеной и волком

И как ни крошечен толк от живых

От мертвого меньше толку

Мы повернули истории бег

Старье навсегда провожайте

Коммунист и человек

Не может быть кровожаден»[4].

О самой поездке же сам Маяковский, как мы уже знаем, рассказывал Лавуту. Но и Парамонов оставил устные воспоминания, записанные с его слов уральским литературоведом А.Р. Пудвалем:

«Провода закуржавились и круто провисли под тяжестью игольчатой бахромы. Деревья казались сказочными: сосны будто постанывали под тяжелым снежным малахаем <...> И все вокруг было чисто, ясно и бодро». Добравшись до предполагаемого места, «шли по волчьим следам. В урочище (Ганина Яма - прим. авт.) покружил немного, но ту поляну со старой шахтой и березами с моими отметинами нашел. Пимами снег разгреб. Разрыл - уголь. Значит, здесь»[5].

Правда, другой собеседник Парамонова сообщает, что:

«Место захоронения императора в тот день так и не удалось показать Маяковскому»[6].

Впрочем, удалось или нет поэту побывать на месте «царской могилы» не столь уж и важно. Важно же, с точки зрения нашего повествования, что описывал он в своем стихотворении отнюдь не Поросенков лог, а окрестности... Ганиной Ямы:

«За Исетью, где шахты и кручи,

за Исетью, где ветер свистел,

приумолк исполкомовский кучер

и встал на девятой версте».

Как мы помним, темой шахт, а не «мостика из шпал» завершается и произведение в целом:

«Пожалте,

дворяне и шляхта,

корону

можно

у нас получить,

но только

вместе с шахтой».

Надо понимать, что в поэтическом творчестве, как правило полно аллегорий и аллюзий, и отнюдь не стремление к документальному повествованию. Загадочными остаются строки из стихотворения «Император»: «Снег... серебрит телеграфную сеть, он схватился за холод проволоки и остался на ней висеть...». О ком здесь говорится? Об Императоре? Может здесь говорится о том, что приказ об убийстве Императора пришел в Екатеринбург по телеграфным проводам из Москвы?

Завершая этот очерк, мне хочется отметить, что искать в литературных поэтических произведениях «доказательств» каких-либо версий исторических версий - дело явно неблагодарное. Ведь даже наиболее эмоционально-сильные строки «Императора»:

«У корня,

под кедром,

дорога,

а в ней - император зарыт» -

являются лишь перефразировкой известных строк М.Ю. Лермонтова из стихотворения «Воздушный корабль» (1840):

«На острове том есть могила,

А в ней император зарыт»[7].

А столь многократно упоминаемые автором кедры, в изобилии якобы растущие у могилы Императора, но вовсе не встречающиеся в действительности в окрестностях, как Поросенкова Лога, так и Ганиной Ямы - есть лишь поэтическое домысливание автора, как и то, что дорога, по которой они прошли или проехали в Ганину Яму именно то место, где зарыт Император.

 

Примечания:

 

[1] Быков П.М. Последние дни последнего царя // Рабочая революция на Урале. Эпизоды и факты. Екатеринбург, 1921. С. 3-29.

[2] Быков П.М. Последние дни Романовых/ Под ред. А. Таняева. Свердловск: Уралкнига, 1926. 131 с., илл.

[3] Лавут П.И. Маяковский едет по Союзу. Воспоминания. М.: Советская Россия, 1963. С. 109.

[4] Маяковский В.В. Полное собрание сочинений: в 13-ти тт. М., 1958. Т. 9. С. 444.

[5] Красное знамя. 25 июля 1992 г.

[6] Уральский рабочий. 3 ноября 2000 г.

[7] Лермонтов М.Ю. Полное собрание сочинений: в 5 тт. М.-Л., 1936. Т. 2. С. 78.