Уральская бензоколонка…

Правда всегда удивительнее вымысла, потому что вымысел должен держаться  в пределах вероятного, а правда — нет (Марк Твен)

Хорошо, помню, что когда впервые прочёл очерки Г.Т. Рябова и Э.С. Радзинского, созданные по мотивам «Записки Юровского», меня сразу поразило обилие каких-то странных авторских фантазий. Сомнения чекиста Юровского в выборе способа «казни», постоянные накладки при перевозке и захоронении тел и т.д. С годами это ощущение большой навязываемой нам исподволь лжи только крепло. Ну, какие кинжалы или гранаты? Какие подводы и застревающие то и дело грузовики? Какие «мостики из шпал», костры и серная кислота? А главное, зачем?! Комендантский взвод екатеринбургской ЧК в тюрьме выполнил бы свою «работу» четко, без добивания раненых и доброго десятка «свидетелей» и «очевидцев». А топка любого паровоза, стоящего на запасных путях или оставшаяся непотушенной доменная печь горного завода избавила бы Уралоблсовет и от тел расстрелянных, и от любых улик. Избавила бы радикально и опять же — без сонма никому не нужных «очевидцев». И, что самое интересное, сотрудники ВЧК умели и осуществлять казни, и не оставлять улик, и, главное — молчать. Умели. Но только не в случае «царского дела».

В своих предыдущих очерках, посвященных проблематике идентификации т. н. «екатеринбургских останков», я уже касался ряда не выдерживающих критики с точки зрения объективного изучения первоисточников аргументов как сторонников признания принадлежности находки из Поросёнкова Лога Николаю II и членам его семьи, так и его противников.

Сегодня я хочу затронуть вопрос, который, как ни странно, объединяет оппонентов в этом давнем затянувшемся споре. И те и другие с уверенностью утверждают, что в середине июля 1918 года екатеринбургские большевики получили на складе значительный объем бензина и кислоты, которые и были впоследствии использованы для уничтожения тел расстрелянного императора, его семьи и слуг. Разногласие вызывает лишь место уничтожения — Ганина Яма или Поросёнков Лог.

Логика подобной уверенности легко объяснима. В распоряжении «белого» следствия не было ни одного тела узников Ипатьевского дома, а нынешнее следствие до сей поры ищет более-менее правдоподобные объяснения отсутствия под «мостиком» Поросёнкова Лога останков двух царских детей. Давняя же поговорка сотрудников следственных органов «Нет тела — нет дела» возникла отнюдь неспроста. Доказать в суде факт убийства, не «имея» тел убитых — весьма и весьма непросто, а не имея полноценных свидетельских показаний, документальных улик и даже аргументированной мотивации предполагаемых преступников — и вовсе нереально!

Поэтому, прекрасно осознавая бесперспективность будущего суда при имеющейся доказательной базе, будучи грамотным юристом, следователь Соколов прекрасно понимал, что без находки тел или вразумительного объяснения их отсутствия, дело «развалится». Но если тела не обнаружены, а двух небольших костерков, обнаруженных по горячим следам на Ганиной Яме следователем Намёткиным и группой офицеров явно недостаточно для сожжения одиннадцати трупов, то необходимо найти некие обстоятельства, при которых такое сожжение было бы возможным!

Из полученных следствием показаний крестьян и путевого сторожа на железной дороге близ Поросёнкова Лога было известно, что по дороге на Коптяки (в район Ганиной Ямы) в середине июля 1918 года перемещались подводы и грузовики с красноармейцами, а в кузове грузовиков были замечены бочки с бензином. Кроме того, Соколовым были получены показания аптекаря о том, что перед эвакуацией в июле 1918 года большевики получили изрядное количество серной кислоты ...для заправки аккумуляторов автомобилей. Требование на выдачу кислоты было подписано областным комиссаром снабжения П.Л. Войковым.

Почтовая марка СССР с портретом П.Л. Войкова (1888-1927)

Это рукописное требование, заодно с апокрифическими воспоминаниями провокатора Беседовского, стали основанием для обвинения Войкова в уже современной России в причастности к убийству Романовых. Несколько лет назад патриарх Кирилл обращался к москвичам с просьбой о переименовании станции метрополитена «Войковская», но понимания среди горожан эта инициатива не встретила. Как бы то ни было, но в руках Соколова оказались новые «улики»:

«К о п и я

Г. Судебному Следователю Омского Окружного Суда по особо важным делам.

Сообщаю Вам о нижеследующем:

[...]

4.- Управляющий домом № 40 на Златоустовской ул., и аптекарским магазином “Русское Общество” Максимилиян Данилович МЕЦНЕР говорит, что летом прошлого 1918 года, незадолго перед уходом из Екатеринбурга большевиков, какого дня и числа не помнит, около 7 часов вечера, к нему в квартиру явился незнакомый мужчина предъявил бумагу от комиссара Войкова об отпуске 5 пудов серной кислоты. Явившийся человек, видимо, предполагал, что в отпуске кислоты будет встречено какое-нибудь препятствие или замедление, поэтому он обратился к Мецнеру с резкими и угрожающими словами. Тогда же Мецнер выдал один битон  японской серной кислоты в деревянном ящике под росписку на предъявленной бумаге, весом 2 п. 31 ф. Около 10 ч. вечера, в тот же день, по телефону комиссар Войков велел приготовить еще три битона с кислотой, за которыми приехали на простой телеге 3 или 4 человека с винтовками, один из них был как будто “старший” после полночи, ящики были раньше приготовлены во дворе около ворот, ящики сложены были на телегу и увезены в сторону Главного проспекта. Мецнер в своей конторе “Русского Общества” приказал своим подчиненным найти накладную на указанный товар, причем найдены подлинные бумаги следующего содержания: 1/ “Предлагаю, немедленно без всякой задержки и отговорок выдать из Вашего склада пять пудов серной кислоты предъявителю сего. ОблКомиссар Снабжения Войков”. Это писано чернилами, а ниже следует росписка карандашем: “Серной кислоты 2 п. 31 ф. получил секретарь Зимин 17/VII”. 2/ “Предлагаю выдать еще три кувшина японской серной кислоты предъявителю сего. Обл. Комиссар Снабжения Войков”. Ниже следует расписка: “Три кувшина серной кислоты получил Секр Зимин 17/VII”. Далее следует подпись конторы “ 3/ “ 4 ящики сл. серной. На лицо 4Х2 п. 31 ф. 11 п. 4 ф. пд 15- Р. 166. 50. Упак. 30 196 р. 50 к. 18/VII”

Мецнер не мог припомнить, когда и где росписывался Зимин в получении кувшинов с кислотой, но Зимин, между прочим, ему говорил, что кислота нужна для броневика. По объяснению Мецнера серной кислоты на складе тогда было до 40 кувшинов, кислоту эту обыкновенно употребляют на кожевенных заводах, для фруктовых заводов и для разных технических целей. Употребляется ли кислота для броневиков не знает.

4/ Заведующий местным автомобильным гаражем пояснил, что для автомобилей, броневиков употребляется /для комулятора / серная кислота до 3-х фун, в месяц на каждую машину[...].

6/ Переданные мне Мецнером документы при сем представляю.

7 мая 1919 г.

Кол. Ас. Сретенский

С подлинным верно:

Судебный Следователь

по особо важным делам Н. Соколов» (ГА РФ, ф. 1837, оп. 2, д. 8 /реально, по описи значится под № 7/, л. 116 – 118).

Требование на выдачу серной кислоты с подписью Войкова

По мнению следователя Соколова, кислоты и бензина было вполне достаточно, чтобы с их помощью сжечь без остатка одиннадцать тел. Утверждение это спорное, до сих пор вызывающее ожесточенные споры между экспертами-криминалистами. Однако, удивляет скорее другое. Почему Соколов и другие участники его следственной команды даже не задумались о том, что и бензин и кислота могли быть использованы большевиками по своему прямому назначению — для заправки бензобаков и «комуляторов» многочисленного гаража красных, готовящегося к поспешной эвакуации в Пермь? Разумеется, кислота нужна была для заправки аккумуляторов не только броневиков, но и грузовых, и легковых автомобилей, которых насчитывалось в распоряжении красных в Екатеринбурге около трех десятков.

Автомобиль “Fiat”, аналогичный тому, который был замечен очевидцами в районе
Ганиной Ямы

Таким образом, 90 кг (5 пудов) серной кислоты выглядят не столь ужасающим объемом, а составляют как раз удвоенный месячный объем (3 фунта — 1,2 кг), необходимый, по мнению заведующего гаражом, для одного автомобиля. При отправке же в эвакуацию, где по дороге не предвиделось ни мастерских, ни привычных нам сегодня автосервисов, было вполне логично не только заправить аккумуляторы кислотой, но и иметь с собой запас еще для одной заправки. Замечу, что прослушавший курс химии в Сорбонне Войков, прекрасно понимал, что для манипуляций с телами гораздо более подходила отнюдь не «техническая» серная, а азотная кислота.

С бочками же бензина, стоящими в кузовах красных грузовиков все еще прозаичнее. В те годы не было в помине не только автосервисов, но и бензоколонок, а расход топлива у грузовиков составлял (не удивляйтесь!) от 50 до 100 литров бензина на 100 км! В тогдашней рекламе автомобилей было даже принято указывать расход топлива не на 100 км, а на 1. И канистры тогда тоже не выпускались. Шоферам же настоятельно рекомендовалось избегать выезда на бездорожье. Таким образом, застрявший в Поросенковом Логу грузовик с бочкой в кузове получает совершенно прозаическое объяснение — перед поездкой на Ганину Яму красноармейцы не только залили горючим бензобак, но и загрузили в кузов «канистру» бензина, чтобы топлива наверняка хватило на обратный путь. Сами же тогдашние емкости для бензина и керосина, выпускаемые Товариществом нефтяного производства братьев Нобель, представляли собой бочки (на 50 л) для бензина и керосина, либо металлические бидоны меньшего объема для керосина.

50-литровая топливная бочка начала XX века

Необходимо также отдельно сказать о происхождении знаменитой, успевшей стать за последние десятилетия хрестоматийной фразе, якобы произнесённой Войковым: «Мир никогда не узнает о том, что мы с ними сделали». Именно она приводится в качестве неоспоримого аргумента и сторонниками версии ритуального убийства, и просто защитниками версии сожжения тел убитых.

Я не говорю уже о том, что эта фраза более чем странно звучит из уст дипломата, каковым был Войков.

Найти же первоисточник фразы оказалось не совсем легко. В 1951 году крупнейший историк русского зарубежья С.П. Мельгунов в своей книге  «Судьба Императора Николая II после отречения. Историко-критические очерки» писал: «Почему, обсуждая разные проекты сокрытия следов убийств, они остановились на сложных манипуляциях в заброшенных шахтах «Ганиной ямы» в урочище «Четырех братьев»? Не могли же организаторы убийства в действительности думать, что таким путем они добьются того, что мир никогда не узнает, что они сделали с царской семьей? — так будто бы болтал еще в Екатеринбурге в советском дамском обществе будущий посол в Варшаве».

 Фрагмент страницы из книги С.П. Мельгунова

Как мы видим, Мельгунов здесь ссылается лишь на некий слух. На страницах этой же книги он выше подробно описывает выдуманный Беседовским рассказ Войкова на новогодней вечеринке в посольстве. Однако в самом опусе Беседовского «На путях к термидору» искомой фразы нет!

Впрочем, известно, что сам апокриф Беседовского имел два не менее апокрифических «извода». Первый создал монах-расстрига Илиодор. Второй же был написан неким Андреем Кочедаевым. Его книга «Екатеринбургская трагедия», вышедшая в китайском Тяньцзине в 1939 году и содержит в себе еще одну знаменитую фразу «Чур, мой!» (о перстне Николая II, якобы носимом Войковым). Книга Кочедаева большая библиографическая редкость, но отрывки из нее публиковались в журнале «Источник». Желающие без труда могут познакомиться с этим произведением в Интернете и убедиться в том, что «Екатеринбургская трагедия» — фальшивка с первой и до последней строки.

Но откуда все же взяла своё начало фраза Войкова о «Мир никогда не узнает»? Встретилась она мне во французском издании книги Петра Быкова, вышедшем в 1931 году в Париже и, наконец, в статье соратника следователя Соколова капитана Павла Булыгина в газете «Сегодня» за 1928 год: «С телами убитых на шахты уехали 2 члена следственной комиссии (кроме охраны) с Ермаковым — один из них был Голощекин, другой — Войков, принимавший большое участие в деле убийства царской семьи и уничтожения ее тел. Ему приписывается фраза: «Мир никогда не узнает, что мы с ними сделали...». Войков ошибался — мир правду узнал» (Цит. по кн. Булыгин П. Убийство Романовых. М., 2000).

Но ведь сам капитан Булыгин не занимался изучением материалов следствия и его произведение в полной мере компилятивно. Следовательно, у слов «Мир никогда не узнает...» должен был быть как минимум ещё один автор.

И он нашелся. Им оказался небезызвестный английский шпион, журналист и антисемит Роберт Вильтон: «Voikov, the Jew, boasted to his ‘lady’ friends in Ekaterinburg after the murder, that ‘the world will never know what we did with the bodies.’ <..> The insolent confidence in the superiority of the ‘precautions’ displayed by Voikov is characteristic of his race».

Фрагмент английского издания книги Вильтона

«Войков, еврей, хвастался своим знакомым «подругам» в Екатеринбурге после убийства, что «мир никогда не узнает, что мы сделали с их телами».  <...> Наглая уверенность в превосходстве сделанных «предосторожностей», выраженная Войковым, столь свойственна его племени!».

Книга Вильтона имела несколько печатных вариантов (журнальный английский, состоящий из 16 глав и напечатанный во второй половине августа — начале сентября 1920 года в британской газете «Таймс»; книжный английский, книжные французский и русский (является переводом с французского). В середине 2000-х гг. в Париже вышла и еще одна фальшивка, представляющая собой любительский перевод с английского издания. Искомая же фраза о Войкове и его «подругах» есть только в английском книжном издании.

Таким образом, «откровения» Войкова из Варшавы перекочевали на родную уральскую землю. Однако, и Вильтон и Булыгин, несмотря на тенденциозность их сочинений, всё же во многом опирались на первоисточники следственного дела. Именно на его страницах, а не в «воспоминаниях» Беседовского, Кочедаева, Булыгина или Вильтона и следует искать источник «признания» Войкова.

На стр. 148 всем хорошо знакомого сборника Росса под № 91 опубликован протокол допроса инженера Александра Петрова Пуйдо в Екатеринбургской тюрьме № 2 от 12 февраля 1919 года, проведённый суб-инспектором Екатеринбургского уголовного розыска Колмогоровым.

Пуйдо показал, «что действительно с бывшим комиссаром снабжения Петром Лазаревым Войковым знаком по службе в означенном Комиссариате, где он состоял заведывающим отделом сельскохозяйственного машиностроения. ... после 8 сентября [1918] он прибыл в Пермь, где, остановившись, встретился с вышеозначенным комиссаром Войковым, который и в г. Перми занимал прежнюю должность, т.е. комиссара снабжения. Об убийстве бывшего императора Николая II-го лично с ним никогда не говорил, а в частной беседе в обществе на заданный Войкову какой-то дамой вопрос: «При каких обстоятельствах погиб Николай II?», Войков ответил, что мир об этом никогда не узнает».

Иными словами, слова, которым приписывается столь важное значение, были произнесены Войковым (если вообще были произнесены!) на какой-то приятельской посиделке с неизвестным составом участников и звучали скорее как попытка высокопарного ухода от неуместных и навязчивых распросов некой собеседницы. Ни дополнительных допросов Пуйдо, ни очных ставок следствием не проводилось и рассказ его о словах комиссара Войкова остался лишь основой для побасенок будущих сочинителей.

Причём, если Вильтон говорил именно о судьбе «тел», исключительно в контексте свойственного его произведению ярого антисемитизма, то в протоколе допроса чётко сказано лишь об «обстоятельствах гибели Николая II», да и то с отсылкой к заведомо непроверяемым слухам.

Впрочем, сам Петр Лазаревич Войков, если и произнес эту фразу, похоже, не ошибся — за прошедшие сто с лишним лет «мир» так и не приблизился к пониманию истинных обстоятельств гибели последнего русского императора, предпочитая бесконечные споры о подлинности «екатеринбургских останков», ритуальном убийстве или хранении отрубленных голов в кремлевских кабинетах. Истинные же обстоятельства случившегося с Николаем II и его близкими надо искать не в следственных томах Соколова и не в земле Ганиной Ямы или Поросёнкова Лога, а в секретных архивах КГБ, МИД и МВД СССР 1960-1970 гг.