Борьба тупоконечников с остроконечниками

Поводом для написания этого очерка стала недавняя публикация на страницах РНЛ материала уважаемой мной Вероники Нестеровой «Екатеринбургские останки». Тени не гасят солнца», посвященного проблематике так называемых «екатеринбургских останков». Мне показались интересными не только сам текст публикации, но и редакционное вступление к нему, затрагивающее, на мой взгляд, одну из самых серьезных проблем, мешающих не только установлению истины, но и служащей на протяжении без малого трех десятилетий камнем преткновения между сторонниками и противниками принадлежности «екатеринбургских останков» семье Романовых и их приближенным.

Если утрированно кратко рассмотреть аргументацию сторонников каждой из двух версий, то мы увидим, что сторонники «Поросёнкова лога» опираются на документы мемуарных воспоминаний, созданные Юровским и другими екатеринбургскими большевиками в период с 1919 года по конец 1960-х годов. Их же оппоненты, настаивающие на уничтожении тел екатеринбургских узников на Ганиной Яме, апеллируют к следственному делу, составленному колчаковским следователем Соколовым. Строго говоря, весь спор сводится к противопоставлению свидетельств Юровского (и компании) и Соколова. При этом обе противоборствующие стороны видят в своих аргументах некую непогрешимую истину, эдакую жену Цезаря или священную корову древних индусов, само отрицание непогрешимости или святости которых априори достойно порицания и наказания!

Но именно в подобном подходе отсутствия критического осмысления источников каждой из сторон и таится, на мой взгляд, причина того, что за сто с лишним лет следственное дело Романовых до сих пор не окончено и, уверен, при сохранении современными следователями и учеными прежней методологии в своей работе, будет далеко от завершения еще очень и очень долго. Так в чем же дело?

Постоянные читатели РНЛ и люди, интересующиеся темой «екатеринбургских останков», несомненно знают, что я на протяжении долгого времени являюсь последовательным и убежденным противником версии «Поросёнкова лога». Однако, я не уверен, что все из них отметили для себя моё более чем критическое отношение к материалам следственного дела, возглавляемого следователем Соколовым. При этом, чем глубже и обстоятельнее я знакомился с подлинными архивными материалами этого дела, тем больше и больше возникало у меня вопросов, как к объективности самого следствия, так и к мотивации руководителя следователя Соколова, по какой-то причине закрывавшего глаза на явные противоречия в полученных доказательствах и показаниях.

Формат этого очерка не позволяет мне детально рассмотреть все «накладки» следственного дела Соколова, поэтому я остановлюсь сейчас на наиболее очевидных. Сразу отмечу, что следствие Соколова никогда не было окончено, его не рассматривали стороны обвинения и защиты обеих сторон, и оно никогда не рассматривалось в суде. И единственным его итоговым документом стал упомянутый в статье Вероники Нестеровой «Полный текст доклада судебного следователя Н.А. Соколова вдовствующей Императрице Марии Феодоровне», в предуведомлении к первой в России публикации которого покойный ныне С.А. Беляев отметил: «Публикуемый доклад является официальным заключением следствия, составленным по распоряжению вдовствующей Императрицы Марии Феодоровны лицом, руководившим следствием. И каждое слово в этом тексте, не говоря уже о выводах, имеет особое значение. Именно поэтому ни вдовствующая Императрица, ни Великий князь Николай Николаевич не приняли этот документ из рук Н.А. Соколова, ибо слишком хорошо понимали, какую огромную силу он имеет. Прими Они его, официально встал бы вопрос о легитимности власти в России, о престолонаследии и многие имущественные вопросы. Они были настолько мудры, что не сделали этого, оставив все на волю Божию, на Его Благой Промысл»[1]. Тем не менее, Сергей Алексеевич несколько преувеличил именно юридическую легитимность этого доклада.

Мы не имеем ни одного документального свидетельства, подтверждающего сам факт данного Соколову распоряжения Марии Федоровны – составить этот доклад. Зато нам известно, что ни Мария Федоровна, ни дядя Николая II великий князь Николай Николаевич (младший) не только никогда не принимали ни докладов Соколова, ни его самого, но и до конца своей жизни, будучи глубоко религиозными людьми, не молились сами и не дозволяли своим приближённым молиться об упокоении душ екатеринбургских узников. Известно нам, что и сам Соколов всячески хлопотал через близкого к двору Марии Федоровны своего соратника капитана Булыгина и об аудиенции у вдовствующей императрицы и о передаче своего доклада. Да, несомненно Соколов руководил следствием, согласно распоряжению адмирала А.В. Колчака – Верховного Правителя. Но и легитимность самого Колчака была ничуть не большей, чем любого из бесчисленных «правителей» раздираемой междуусобицей России.

Что же касается упомянутого С.А. Беляевым «престолонаследия», то точка в этом вопросе была поставлена высшими церковными иерархами России еще в марте 1917 года. Вскоре после отречения императора 4 марта 1917 г. Синодом были получены многочисленные телеграммы от епархиальных архиереев, интересующихся формой моления за власть[2]. В ответ по всем епархиям первенствующий член Святейшего Синода митрополит Киевский Владимир разослал от своего имени распоряжение о том, что «моления следует возносить за Богохранимую Державу Российскую и Благоверное Временное правительство ея». А днём позднее, 5 марта, Синод распорядился, чтобы во всех церквях Петроградской епархии многолетие Царствующему дому «отныне не провозглашалось»[3]. 7-8 марта Синод издал определение № 1226 «Об изменениях в церковном богослужении в связи с прекращением поминовения царствовавшего дома». Согласно этому определению всему российскому духовенству предписывалось: «…Во всех случаях за богослужениями вместо поминовения царствовавшего дома возносить моление «о Богохранимой Державе Российской и Благоверном Временном Правительстве ея»[4].

Из этого определения мы видим, что Синод, не дожидаясь решения Учредительного собрания о форме правления в стране и при фактическом отсутствии отречения от престола великого князя Михаила Александровича, объявил Дом Романовых «царствовавшим» уже 7 марта 1917 года, фактически отказывая ему в праве вновь вернуться на престол. Таким образом, любые выводы, изложенные в докладе следователя Соколова, никак не могли повлиять на де-факто случившееся упразднение в России монархии, одобренное Церковью.

Вернёмся, тем не менее к фактам, изложенным Соколовым в своем докладе, доказывающим, по словам Вероники Нестеровой, факт совершенного преступления и уничтожения тел и улик на Ганиной Яме.

В качестве вещественных доказательств, свидетельствующих, по мнению следствия, об уничтожении трупов на Ганиной Яме, Соколов приводит в своем докладе в том числе и два ключевых:

1. «Прекрасно сохранившийся, несмотря на большой период времени, благодаря низкой температуре в шахте труп собачки Анастасии Николаевны Джеми, любимой собачки Государыни, подаренной Анастасии Николаевне в 1915-1916 годах одним из офицеров; эта собачка – очень маленькая, ниппонской породы; ее Анастасия Николаевна обычно носила на руках».
2. «Наконец, найден человеческий палец и два кусочка человеческой кожи. Научная экспертиза признала, что палец этот отрезан от руки и принадлежит женщине средних лет, имевшей тонкие, длинные, красивые пальцы, знакомые с маникюром».

Но именно эти «доказательства» вызывают гораздо больше вопросов, чем ответов.

В своем докладе «О необходимости сравнительного анализа исторических источников следственного дела Н.А. Соколова с мемуаристикой советского периода»[5] на VII Всероссийской научно-богословской конференции (Екатеринбург, февраль 2019) я детально рассмотрел ошибочность выводов следователя Н.А. Соколова относительно принадлежности обнаруженного им летом 1919 года трупа собаки. Документы объективно свидетельствуют, что Соколовым был обнаружен труп собаки «самки» «ниппонской породы», которую Соколов называет «Джеми». Однако доподлинно известно, что Анастасии Николаевне принадлежал подаренный ей фрейлиной Вырубовой кобель породы кинг-чарльз спаниель по кличке Джим.

Впрочем, современные исследователи далеко превзошли своих далёких предшественников. Так, привлеченный в наши дни Патриаршей комиссией и СК РФ в качестве эксперта Ю.А. Жук, так описывает состав царского зверинца: «Вместе с Царской Семьей в ДОН жили 4 собаки: японский хин Государыни Императрицы по кличке Швыбзик, спаниель Джой Наследника Цесаревича, французский бульдог Ортино Великой Княжны Татьяны Николаевны и очень маленькая собачонка по кличке Джемми, принадлежавшая Великой Княжне Анастасии Николаевне»[6]. Анекдотичность этого пассажа заключается не столько в несчастной никогда не существовавшей «Джемми», сколько в том, что официальный эксперт-историк, видимо, даже и не догадывался о том, что Швыбзик – не кличка мифического японского хина, а домашнее прозвище Анастасии Николаевны, которым ее называли в семейном кругу родители.

Абсолютно аналогично обстояли дела и с найденным на Ганиной Яме фрагментом человеческого пальца. Предшественник Соколова следователь Сергеев, со слов лакея Чемодурова и доктора Деревенко, предположил, что палец мог принадлежать Е.С. Боткину. Но следователю Соколову и его куратору генералу Дитерихсу нужны были (что вполне логично!) доказательства убийства именно Царской семьи. Поэтому фрагмент пальца отправляется на новую экспертизу, результат которой и ложится в папку следственного дела Соколова:

«П Р О Т О К О Л

1919 года, февраля 10 дня, судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н.А. Соколов, в порядке 336-352 ст. ст. уст, угол. суд., в присутствии генерал-лейтенанта М.К. Дитерихса и нижепоименованных понятых предъявил эксперту, заведующему санитарным отделом Акмолинского областного управления врачу Григорию Ивановичу Егорову палец и часть кожи, описанные в л. 7 протокола сего 10 февраля.

Эксперт-врач Егоров, по осмотре сих предметов, пришел к следующим выводам:

1. Палец представляет собой две фаланги: ногтевую и среднюю. Вероятнее всего, это указательный палец, но сказать, какой именно руки - правой или левой - не представляет возможности, так как строение пальцев обеих рук одинаково.

2. Этот палец принадлежит, по всей вероятности, руке человека, знакомого с маникюром, и имеет вид выхоленный.

1. 1. 3. Эксперт более склонен признать, что это палец женщины, имевшей тонкие, длинные пальцы.

4. Он отделен по линии межфалангового сустава. Края сустава и кожа представляются ровными. Поэтому эксперт предполагает, что палец скорее отрезан каким-либо острым режущим предметом, чем оторван при разрыве какого-либо предметам .

5. Палец принадлежит взрослому человеку средних лет.

6. Оба кусочка кожи отделены от руки человека, но от какой именно части руки и какой именно, определить не представляется возможности.

Понятые.

Судебный следователь Н. Соколов.

Генерал-лейтенант Дитерихс.

Врач Григорий Иванович Егоров»

Таким образом, заявленная следователем Н.А. Соколовым в его докладе «научная экспертиза» сводилась лишь к осмотру по прошествии полугода (!) с момента обнаружения фрагмента пальца врачом Г.И. Егоровым, самим Соколовым, генералом Дитерихсом и понятыми. Всё! Никаких других исследований находки никем не проводилось.

Столь же много вопросов вызывает и еще одна «улика», обнаруженная одновременно с пальцем белогвардейским следствием. Речь идет о съемном зубном протезе, приписываемом Е.С. Боткину. Мой коллега Э.Г. Агаджанян в своей статье «О съемном протезе доктора Боткина»[7] подробно рассмотрел все сохранившиеся источники, относящееся к этой находке и пришел фактически к однозначному выводу о том, что этот протез не имеет никакого отношения к лейб-медику, да и сама история его обнаружения не до конца ясна. Замечу здесь лишь, что Соколов по какой-то одному ему ведомой причине так и не попытался установить истинную принадлежность протеза, допросив лейб-стоматолога Кострицкого и детей Е.С. Боткина.

Много вопросов есть и к показаниям ключевого свидетеля белогвардейского следствия – П.С. Медведева-Бобылева. Странной представляется и история его появления, и отсутствие следственных действий по установлению его личности, и загадочная смерть (впрочем, не его одного, а всех без исключения свидетелей!), и путаница в показаниях и, наконец, сохранившаяся в записках французского коменданта Жозефа Ласье «Сибирская трагедия»[8] реплика самого Н.А. Соколова, вырвавшаяся в разговоре с Ласье, произошедшем немедленно после получения известия о смерти Медведева:

«Alas, the witness died of typhus without giving anything away…» (Увы, свидетель умер от тифа, так ничего и не выдав)».

По какой-то причине в своём докладе на имя Марии Федоровны следователь Соколов не упомянул о ещё одном «доказательстве», легшем в основу его следственного дела. Я говорю о шифрованной телеграмме Белобородова в Москву от 17 июля 1918 года.

Расшифровать эту телеграмму Соколову не удалось ни в Екатеринбурге, ни в Омске (в штабе Верховного правителя Колчака и в штабе командующего союзниками в Сибири генерала Жанена). Расшифровке она поддалась лишь в сентябре 1920 года, когда Соколов уже жил в Париже.

Вот, ее текст: «Секретарю Совнаркома Горбунову с обратной проверкой. Передайте Свердлову, что все семейство постигла та же участь, что и главу. Официально семья погибнет при эвакуации. А. Белобородов».

Э. Саммерс и Т. Майнгольд в начале 1970-х гг. подвергли оригинал этой телеграммы ряду экспертиз, в том числе с привлечением ведущих графологов и специалистов по шифрованию. Их выводы сводились к тому, что шифр телеграммы был весьма распространённым и не представлял никакой трудности для белогвардейских дешифровщиков, а подпись Белобородова, с весьма высокой долей вероятности, подложная.

В книге учёта исходящих телеграмм в Екатеринбурге эта телеграмма также не значилась, несмотря на исходящий номер, указанный на её бланке. Сам Соколов объяснял это повышенной секретностью депеши. Подводя итоги исследования телеграммы, Э. Саммерс и Т. Мангольд заключают: «Никто и никогда не подвергал сомнению этот документ, но исследование его подлинности предполагает, в лучшем случае, что документ – достаточно подозрителен, для того, чтобы использоваться как самостоятельное свидетельство; в худшем случае это могла быть подделка. Это – плохое свидетельство того, что произошло с семьей Романовых – если это свидетельство вообще»[9].

Но западные исследователи в 1970-е годы не знали, что в делах ВЦИКа и Совнаркома этой «соколовской» шифровки также нет, как нет и никаких документальных подтверждений её получения в Кремле.

Вместе с этим, сам Н.А. Соколов не мог знать о действительно полученной в Москве (как помечено на ленинском конверте, ещё в 13 ч. 10 м.) екатеринбургской телеграмме, извещавшей власти большевиков о расстреле 16 июля одного Николая II и об эвакуации остальных членов семьи. Если бы Соколов знал, что в дневной телеграмме Уралоблсовет сообщал о переводе семьи в «надёжное место», он, возможно, задумался бы над фразой, расшифрованной в Париже (вечерней) телеграммы: «Официально семья погибнет при эвакуации».

Явная неувязка бросается в глаза, тем более что Москва, как известно, так никогда и не пыталась заявить о гибели Романовых при эвакуации. Одобрив сообщение о расстреле бывшего царя и о переводе его семьи в «надёжное место», Москва официально больше никогда не возвращалась к этому вопросу.

Ещё более странным кажется адресат телеграммы Горбунов, который будучи секретарём Совнаркома, подчинялся непосредственно Ленину, и посылать на его имя секретную телеграмму, предназначенную председателю ВЦИКа Свердлову, по меньшей мере странно. Адрес на сохранившейся в архивах подлинной телеграмме уральцев Ленину и Свердлову подобного вопроса не вызывает: «Председателю Совнаркома тов. Ленину, Председателю ВЦИК тов. Свердлову».

Если же мы вспомним язык переписки по «романовскому» вопросу между тем же Свердловым и комиссаром Яковлевым, Лениным и Берзиным, то без труда заметим, что большевики никогда не использовали в ней выражения «семейство» и «глава» [семейства]. В секретной шифрограмме гораздо уместнее звучали бы определения из лексикона Яковлева – «багаж», «главная часть багажа».

Таким образом, вслед за западными исследователями мы должны предположить, что расшифрованная Н.А. Соколовым в Париже телеграмма от 17 июля 1918 года, принятая Верховным Судом Российской Федерации в качестве единственного доказательства факта расстрела членов семьи Романовых, вызывает слишком много вопросов и вступает в явное противоречие с подлинной телеграммой Уралоблсовета, полученной в Кремле днём 17 июля 1918 года.

А теперь необходимо сказать о том, что Н.А. Соколов был прекрасно осведомлён о результатах комиссионного обследования и дома Ипатьева и окрестностей Ганиной Ямы, проведённой комиссией в составе ряда офицеров и следователя Намёткина. Её выводы, изложенные в т.н. «Докладе Бафталовского»[10] не вошли ни в состав следственного дела Соколова, ни в материалы следствия, проводимого в недавнее время Соловьевым. К чести вновь начатого СК РФ следствия, надо отметить, что доклад Бафталовского наконец-то был рассмотрен. Сам же доклад особенно ценен протокольным описанием окрестностей Ганиной Ямы и указанием точных размеров обнаруженных костров по состоянию на 30 июля 1918 года: «Южнее в 20 саженях старая заброшенная шахта в виде двух смежных колодцев и рядом с ней остаток костра в диаметре около 3-х аршин (213 см. – А.О.), в 10 саженях к югу второй костер того же размера».

Таким образом, любые рассуждения сторонников сожжения тел на Ганиной Яме вступают в противоречия с выводами комиссии, осмотревшей местность непосредственно по горячим следам, а не по прошествии нескольких месяцев. И выводы эти совершенно однозначны:

«Приступив к тщательному осмотру и изучению кострищ, офицеры прежде всего обратили внимание на следующее:

1) На слишком незначительное количество золы и пепла, что определенно указывало на затрату для костров небольшого количества топлива, абсолютно недостаточного для сожжения 12 человеческих тел.

2) На внешний вид костров, имевших совершенно нетронутый и естественный вид.

Второе положение было дополнительно еще подтверждено результатами осмотра окружающей местности, коими установлено, что нигде никаких следов от костров не имеется, следовательно [,] мысль о разброске костров, после сожжения тел, отпадает.

Приступив к осмотру и раскапыванию костров, членами комиссии последовательно извлечены из них следующие предметы и вещи, кои были опознаны Чемадуровым и Деревенько, как принадлежащие Царской Фамилии:

1) Громадный центральный бриллиант шейного украшения Государыни Императрицы.

2) Два изумрудных крестика – из головн[ых] украш[ений] Великих Княжен.

3) Две туфельные пряжки Великих княжен с алмазами.

4) Много драгоценных камней: бриллианты, рубины, сапфиры, топазы и пр[очее], как в целом виде, так и с осколками.

5) Медная пряжка от пояса Наследники Цесаревича с двуглавым орл[ом].

6) Пуговицы, корсетные косточки (железные), пряжки от подвязок, крючки, дамские пуговицы, кнопки и пр[очее].

7) Разломанные иконки.

8) Куски эмали от образков.

9) Пробка с короной.

10) И много больших и маленьких кусков от обгорелых платьев (до 1/4 аршина).

Когда все указанные вещи были извлечены из костров, у членов комиссии возникла мысль: каким же образом попали все эти драгоценности в костры, если здесь не были и не могли быть сожжены Царские Тела.

Присутствующий здесь камердинер Чемадуров дал объяснение в том смысле, что все эти драгоценности, по указанию Государыни Императрицы, были зашиты Великими Княжнами в складки одежды, пуговицы и пр[очее], с целью сохранения их, как последнего ресурса к жизни, так как со стороны большевицкого конвоя были попытки, еще и в Тобольске, ограбить Семью.

Вывод у всех офицеров и членов комиссии создался определенный: СОЖЖЕНИЯ ЦАРСКИХ ТЕЛ ЗДЕСЬ НЕ БЫЛО, огнем же была уничтожена только одежда Царской Семьи.

Эта мысль подтверждалась еще и тем, что в остатках кострищ не было найдено ни одного кусочка кости, а тем паче зубов»[11].

Далее в тексте доклада следует основной вывод расследования:

Все члены комиссии, не сговариваясь, вынесли совершенно определенное впечатление, что здесь[,] в районе «Ганиной Ямы”[,] была СИМУЛЯЦИЯ УБИЙСТВА, о чем и было занесено в протокол, подписанный всеми присутствующими.

1-го Августа комиссия вернулась в Екатеринбург и результаты своей работы в виде вещественных доказательств и протокола – сдала новому Начальнику Гарнизона – Генералу Голицину[12], который в свою очередь[,] все Царское Дело передал Военному Министру и Командующему Сибирской Армией – Генерал-Майору Гришину-Алмазову[13].

Таким образом, следователь Н.А. Соколов совершенно сознательно закрывал глаза и не включал в состав следственного дела материалы и документы, противоречащие избранной им версии. И в то же время усиленно подбирал не являющиеся доказательствами «улики» (труп собаки, отрезанный палец и т.д.), свидетельствующие в пользу версии уничтожения тел на Ганиной Яме.

Завершая этот очерк, мне хочется еще раз указать на недопустимость отсутствия критики и анализа любой из версий «царского дела» и любого из документальных источников, свидетельствующих в пользу одной из версий, будь то следственное дело Н.А. Соколова или «Записка Юровского». Как справедливо отметил в своем недавнем письме в адрес РНЛ академик Вениамин Алексеев: «Не стоит упрощать проблему трактовки гибели Царской Семьи»[14] и, соответственно, недопустимо сводить проблематику расследования случившегося в июле 1918 года к спору об уничтожении тел на Ганиной Яме или их захоронению в Поросёнковом Логу. Только комплексный глубокий и всесторонний анализ документов и сложившихся на их основании версий позволит нам со временем добраться до Истины. В противном случае, все наши дискуссии рискуют свестись к описанной незабвенным Джонатаном Свифтом в «Путешествиях Гулливера» бесконечной борьбе тупоконечников с остроконечниками.

Алексей Анатольевич Оболенский, историк