Смеющиеся боги язычества и православный эстезис

С известной условностью религия осознается как сумма: догма + поклонение + церемониал + запрет шутить. В земледельческом язычестве не существует ни одного из данных слагаемых, все выбирается сугубо индивидуально и нет обязательных предписаний. Только в поздние пред-монотеистические времена народились повеления «как и что надо делать». И самое ценное в языческой философии - не запрет, а поощрение чувства юмора в «божественных вопросах», способность смеяться над богами и собой.

В младенчески теплой и чистой, как первый снег, России многобожное мировоззрение сплачивалось с природой, землей и родом. Вместе с тем грозные физические силы индуцировали отдельные страхи. Все человеческое, социальное и духовное составляло эманацию натурального. С пантеоном древнерусских богов связывалось устройство и происхождение космоса. Мостом между природой и людьми был мажорно-гомерический хохот языческих богов.

Уклоняясь от буквы ритуальной фразы, можно заметить, что разрушительно- созидательный смех демонтирует существующие связи и значения. Смех без божбы высвечивает бессмысленность и условность социальных атрибутов, высвобождает эндорфины и оптимизирует кровоток. Юмор как остроумие глубокого чувства допускает сомнения в виде насмешек над самим собой. Малые крупинки аттической соли и радости растут непрерывно и сами себя поддерживают.

Отрезвляющий юмор и мат выпускают пары подсознания и обнаруживаются крупными фракциями в менталитете. Они «вскрывают», «разоблачают» и «обнажают». Не очень черный юмор возвращает миру его изначальную гармоничность и отметает социальное неравенство. Остроты отворяют шлюзы в сознание вытесненным чувствам и идеям. Эффективность юмора повышается недосказанностью.

Главным божеством и прототипом древнеславянских богов был Род - прародитель мира, человека, природы и плодородия. Бог Род создал все на Земле. Имя данного бога на Руси было сакрально-значимым, продолжая и в настоящее время активно жить в русской речи. Корень «род» породил ассоциативный куст понятий: «природа», «родина», «народ», «родня», «родник», «родить» и т. д.

Не сбивая длинного дыхания фразы, можно сказать, что язычество одухотворяло пространство и не было скелетом в славянском шкафу. Однако оно не обладало духом, понятием личности и ценности человеческой души, которые дороже природного Космоса. Доверчивая Русь к концу Х века от Р.Х. оставалась сакральной территорией в «кольце» этносов с монотеистическими религиями, которые обладали более четкой и письменно закрепленной идейной структурой.

Христианство зародилось в I в н.э. в Римской империи в качестве наднационального откровения света («Несть ни эллина, ни иудея»), добытого из глубин бытия, до которых не доходила античность. Оно расчленило человека как «меру всех вещей» на две несоизмеримые субстанции - духовную и телесную. Возвышение Духа как посредника между тварным человеком и Абсолютом (Богом, идеей) с принижением плотского зафиксировалось в ритуально-массовых зрелищах.

Эпицентром церемониально-православного искусства и богословия стала восточная провинция римской империи под названием «Византия». Император Юстиниан I на казенные деньги построил в столице Константинополе Храм Святой Софии Премудрости Божией.

Утверждаемая христианством запредельность Божества по отношению к миру явлений резко контрастировала с языческим отождествлением всего духовного природе. Религиозные символы для верующего не иллюзия, а реальность. Религия есть нетленная опора внутри себя, а также достоверное ощущение вселенской связи всех со всеми. Не только аргумента ради просвещенный Ф. Вольтер отмечал, что «если бы не было Бога, то его следовало бы выдумать, так как религия способствует нравственности».

Незаконнорожденный сын Святослава Владимир (его матерью была хазарская царевна Малуша, а воспитателем ‒ ее брат Довбр) трезво понимал идеологическую неадекватность пантеона языческих общинно-племенных богов для неуклонного повышения качества жизни.

В мягких тканях коллективного бессознательного тренды феодализации освящались авторитетом христианского Бога. «Политический истеблишмент» Киевского государства сталкивался с данной конфессией в делах торговых, военно- конфликтогенных и дипломатических. Со своей стороны, и оба христианских центра (Рим и Константинополь) являли интерес во внедрении интернациональной письменной религии с целью вовлечения руссов в зону собственных пристрастий.

В единении внутренней потребности и внешнего влияния на древнерусской земле стали разгораться очаги христианства. Крещение киевлян (988 г.) неизбежно вело к демифологизации природы и сдвигу общественной надстройки. Православие «растягивало» субъект до сферы Божественного и объясняло смысл жизни человека и истории.

Слегка огрубляя «арифметику факта», можно вспомнить, что посредством решения матримониальных проблем Владимира с Византийской царевной Анной Русь поднялась на невиданную высоту. После крещения первое лицо повелело «опрокинуть» языческих идолов - одних порубить, других сжечь. Затем Владимир «Красное Солнышко» (так ‒ в былинах) обратился ко всем гражданам со словами: «Если не придет кто завтра на реку - будь то богатый или бедный, или нищий, или раб- будет мне враг!». Услышав это, рядовые люды пришли к Днепру без числа и восприняли крещение.

Любой митрополит мог бы сказать: «Тогда начал мрак язычества от нас отходить, и заря Православия началась». Однако это была именно только заря и до полного христианского торжества было еще далеко. Кодекс чести и славы долгие лета оставался языческим. Иисус схватился с Перуном. На ростовской земле в начале ХII века совершенно открыто экспонировался каменный идол Велеса, которому поклонялись местные язычники.

Византийский крест и скандинавский меч объединили Русь. Так как заглавной целью крещения было стояние вертикали великокняжеской власти, роль Церкви была вибрирующе-двойственной. Поощряя богослужебное пение, духовенство выступало в «контру» с фольклорной музыкой и притесняло гусляров.

В какой-то неисчезающей степени язык как средство культурного дыхания и арифметика литературы - это половина «отчизноведения». Возникший на шестой день Творения человек вписан в бытие благодаря языку. Слово в своих истоках содержит элементы образности, а жизнь есть путь от Образа к подобию. Язык древнее государства и есть свидетельство одаренности народа. В русско-исконном наречии с момента перевода апостолами слова Кириллом и Мефодием Ветхого и Нового Заветов до 1918 года каждая буква была выражением. Вероисповедное «христианин» стало предложением, обозначающем земледельца, ибо «крестьянин» есть лишь орфографически видоизмененное «христианин».

Молитвенная устремленность к Богу и медитация (возможно, в рифму) веками сплетались с искусством. Суть фольклорных заклинаний и плачей ‒ внушение. В переломные часы и миги Бытия данная художественная функция особо желанна и значима.

Будущее в идеале как одежде Бога приобретает вневременные черты, а осуществимость «прекрасного далеко» предвещает конец истории. Идеал и идея не совпадают с «мыслью» и есть в большей степени категория не логическая, а эстетическая и нравственная. Идеал «ходит вместе» с эстетическим отношением к действительности. Церковь и искусство перешагивают земные границы, предлагая путь сочетания с Творцом.

Не загораживаясь цитатой классика, можно сказать, что ровесница христианизации ‒ русская философия со сквозной темой Вечности. Центральными для данной философии были размышления о метафизических реалиях и взаимоотношениях человека с богом и космосом. Богомольная Россия всегда «при пути». Отечественная философия не культивировала культ личного шалого успеха как самоцель, но сообразовывала его с божественной силой.

Первыми философами в России были художники, которые конвертировали сокровища души в образы. Искусство как сфера общественной обеспокоенности РПЦ было образной философией эпохи. В эстетическом базисе лежит соотношение реальности с идеалом.

Каждым дюймом просветленный смиренный инок Троице-Сергиевого монастыря Андрей Рублев написал икону «Троица». Твердый в священном писании православный столп П.А.Флоренский так сформулировал смысл символики «Троицы»: «Вся земная жизнь и культура ничтожны перед этим общением неиссякаемой бесконечной любви... если есть "Троица" Рублева - значит есть Бог».

Если бы от средневековой Руси сохранилась только уникальная икона «Троица», то уже была бы ощутима крупность идеалов и обостренная тяга к прекрасному. В данном произведении визуального искусства нет ни действия, ни движения и все три ангела в процессе «безмолвной беседы» думают одну общую негосударственную Думу. Человечность становится богочеловечностью.

Ветхозаветная «Троица» с лейтмотивом круга ‒ это символ «соборной индивидуальности». Абстрактная христианская духовность с трудом воспринималась в Древней Руси с приоритетом конкретно-чувственных форм искусства. Художников наряду с книжниками почитали мудрецами, а в искусстве как переиздании божественного творения видели проявление премудрости.

Современные искусствоведы иногда говорят то, что думают: рублевская «Троица» ‒ это символ единения Руси. Из «Жития Сергия Радонежского» слышится, что такой же приметой был Троицкий монастырь. Идея триединства выразилась не только в иконе как «умозрения в красках» (Е.Трубецкой), но и в русской церковной музыке с особым форматом троеголосия как «богословия в звуках». Великая полихромная икона скорректировала манеру церковного пения.

Киевский митрополит Илларион (ХI в.) в «Слове о Законе и Благодати», воздавая хвалу князю Владимиру за крещение им русской земли, поэтически изображал утопию перехода от Ветхого Израиля к Новому («иудеи земному радуются, христиане же‒ сущему на небесах»). Высмеивая всемогущество придуманного закона, он подчеркивал, что история вершится по предначертанному Богом плану. Истина наделена красотою, и все новые народы приобщаются к «благодати» (христианству). Началом и концом духовного кругозора выступает друг святыни Иисус Христос. Именно в «Слове» просияла умственным светом Русь золотая.

Солнцесловесный Илларион вкладывал в ветхозаветный закон смысл иудейской правовой нормы, противополагая его нераздельной с благом всего человечества евангельской истине. Это произведение о спасительности кислорода веры и гибельности безверия. В прославлении настоящего через прошлое чеканно обозначился идеал. Данную философему можно почитать доктриной российского социального оптимизма.

Западная литература часто разочаровывалась в человеке и начиналась с бродячих менестрелей, а очень духовная российская - с монахов. Публицистическое содержимое «Моления Даниила Заточника» составляет прославление сильной княжеской власти. Приобретая черты скоморошества, ходатайство о помиловании насыщено пародируемыми библейскими образами и речениями, фольклорными пословицами и поговорками.

Арифметический Запад избрал легкий и внешний путь. Российским эстетическим эталоном было духовное очищение через катарсис радости. Богомольная Русь аккумулировала страдательный опыт‒ и шла вглубь, рождая органично святого Андрея Рублева, чудотворца Сергия Радонежского и других деятелей. Ментальный идеал и географическая необъятность создали традицию.

Эстетическо- утопические идеи проходят через всю русскую философию. Когда за идеей признается достоинство и право вселенского Божества, все жертвоприношения не выглядят чрезмерными. Как замечал родившийся в эмиграции А.И.Герцен, происходит «заклание живых людей на алтарь абстракции».

Псковский старец Елизарова монастыря Филофей чутко ощущал направление гео- стратегического ветра. Прозорливый монах после трагично-турецких событий в Константинополе в послании великому князю Василию III откорректировал свое ненаучное понимание русской идеи в формате «Москва‒Третий Рим». Ревнитель христианского благочестия изрек крылатую фразу, которую до сих пор повторяют на Востоке и Западе: «Два Рима пали, Третий есть Москва, четвертому же не бывать».

Кристально духовная доктрина художественно воплотилась во фресках Золотой палаты в Кремле и имела политические последствия. Исторический порядок отождествился с мистикой царства Божьего. Первый и Второй Рим существовали и пали в суетных соблазнах мира сего для того, чтобы появился Третий как последнее звено христианской эры мировой истории. Генетически связанная с Римской империей и Византией Русь предавалась во власть воли высшей и божественной. «Земная» история уступала место вечной и небесной.