Не превратится ли Стратегия действий в Стратегию бездействия?!

В середине марта 2025 г. Правительством РФ была утверждена «Cтратегия действий по реализации семейной и демографической политики, поддержке многодетности в РФ до 2036 года» (далее – Стратегия). Данный документ не имеет исторических прецедентов и в этой связи заслуживает самого пристального внимания.

Уже само сочетание слов «стратегия» и «многодетность» наряду с провозглашением «семейно ориентированной демографической политики» говорит о попытках кардинального переосмысления государственной политики в демографической сфере. Именно таких подходов десятилетиями добивается фамилистическая (просемейная) научная школа, включая автора этих строк.

Ниже представлены краткие соображения относительно оценки демографической ситуации и роли факторов, оказывающих непосредственное влияние на рождаемость и воспроизводство населения.

Один из первых тезисов Стратегии, описывающих текущую ситуацию, содержит вполне достоверную информацию о том, что Российская Федерация входит в первую десятку стран мира по численности населения. Однако, следует отметить, что присутствие РФ в данном списке уже в среднесрочной перспективе находится под большим вопросом. В перечне стран TOP-10 по численности населения восемь характеризуются растущим населением. В двух остальных государствах (Китай и Россия) численность населения сокращается, однако в Китае запас демографической «прочности» все-таки побольше. Поскольку позиционирование РФ в данном списке было приведено в контексте оказания влияния на мировое народонаселение, полагаем, что данное влияние при дальнейшем сохранении нынешних демографических тенденций, для нашей страны будет носить остаточный и непродолжительный характер.

В Стратегии присутствует утверждение о том, что «сегодня Российская Федерация является мировым идеологическим центром поддержки традиционных духовно-нравственных ценностей, среди которых особая роль отведена традиционным семейным ценностям». Помимо очевидной правоты этих слов, представляет важность появление нового для РФ иммиграционного измерения, имеющего нравственную составляющую. Фактически в XXI веке из целого ряда стран в Россию устремились потоки т.н. «нравственной миграции». Численные параметры этой миграционной волны пока оценивать преждевременно, однако наличие самой тенденции является неоспоримым фактом. Речь идёт, прежде всего, о представителях западных стран – тех иностранцах, которые спасаются бегством от ювенальной юстиции, растления в школах, однополой повестки и т. д. Предполагается, что такие приезжие более образованы и законопослушны.

В российской истории и ранее возникали прецеденты, когда наша страна становилась центром притяжения для представителей западной цивилизации. В качестве примера можно привести переселение в Российскую Империю этнических немцев, датчан, голландцев и представителей других народов при императрице Екатерине II. Однако, специфика современных миграционных потоков состоит в том, что их западный сегмент в некоторой степени обусловлен нравственной деградацией в странах исхода.

Что касается рождаемости, выступающей главным демографическим драйвером, определяющим вектор воспроизводства населения, то в Стратегии полноценно отражен целый ряд важных аспектов. К таковым следует отнести региональную дифференциацию рождаемости, снижение рождаемости в сельской местности, сокращение репродуктивных возрастных групп, изменение возрастной модели рождаемости и т. д.

Отдельного внимания заслуживает анализ претендующих на успех демографических практик. В частности, на странице 15 идет речь о пилотном проекте, реализуемом в трёх российских регионах и стимулирующих женщин к беременности, её сохранению и рождению детей. Сам по себе акцент на сохранении зачатого ребенка является, на мой взгляд, некоторым концептуальным прорывом для документации такого уровня.

Однако, невозможно согласится с модернистской констатацией о том, что Россия, «как и все страны, проходит этап демографического перехода, который характеризуется такими тенденциями, как снижение уровня рождаемости…». В этой части чувствуется влияние т.н. демографов-фаталистов – последователей теории демографического перехода. Благодаря их участию, документ стратегического уровня вступает в противоречие с соображениями национальной, в т.ч. демографической безопасности. Дело в том, что указанная теория почти всегда и везде использовалась для обоснования «нормальности» депопуляции и «эволюционной» природы снижения рождаемости. Теория демографического перехода в строго научном смысле является таким же фейком как и теория Дарвина. При этом десятилетиями этот фейк служил «научной» основой для реализации политики демографического сдерживания по всему миру. Под лозунгами борьбы с перенаселением и под прикрытием теории демографического перехода (который старались всячески ускорить) производились принудительные аборты и стерилизации, внедрялась ЛГБТ-повестка, растлевающие программы в школах и т.д.

Неоднозначное отношение вызывает и попытка объяснения текущего снижения рождаемости в РФ демографическими волнами. В той части, где сокращение женских репродуктивных когорт объясняется экономическим кризисом 1990-х годов, данное утверждение с рядом оговорок вполне может быть принято. Однако, когда современные демографические проблемы РФ называются последствием Великой Отечественной войны, то возникают аргументированные возражения. Еще в 1999 г. в своем знаменитом учебнике «Демография» его автор В.А. Борисов убедительно доказал, что к концу XX века демографическое влияние последствий Великой Отечественной войны фактически было исчерпано. Неудачная попытка оправдания наших демографических проблем событиями 1941–1945 гг., да еще и в год 80-летия Великой Победы, является не самой лучшей идеей.

Аналогичное недоумение вызывает следующее утверждение: «…снижается рождаемость в сельской местности, что вызвано в том числе недостаточной развитостью инфраструктуры, включая доступность благоустроенного жилья, транспортного сообщения, услуг учреждений социальной сферы». Честно говоря, впервые довелось узнать, что рождаемость в сельской местности может снижаться по инфраструктурным причинам. Данное утверждение звучит не только бездоказательно, но еще и крайне нелепо. Дело в том, что в досоветский период в условиях гораздо худшей «инфраструктуры» и транспортного сообщения, а также при отсутствии услуг социальной сферы (в современном понимании), рождаемость на селе была в 4,5 раза выше, чем сегодня.

Крайне неосторожной, на наш взгляд, выглядит и попытка придать материальному фактору несвойственную ему демографическую эффективность. Так в Стратегии в позитивном ключе сообщается, что «динамика рождаемости традиционно повторяет динамику доходов населения». Такая точка зрения представляется весьма спорной, ибо научно доказана как раз обратная корреляция между рождаемостью и уровнем доходов. Классик экономической теории Адам Смит доказывал, что число рождений имеет обратную зависимость от роста благосостояния. Аналогичную позицию с цифрами в руках обосновывал отечественный экономист Станислав Струмилин, утверждавший, что падение рождаемости в СССР в период бурной индустриализации является последовательным результатом «непрерывного роста уровня оплаты труда и благосостояния трудящихся».

В этой связи констатация авторов Стратегии о том, что «рост уровня доходов населения с 2007 по 2013 год наряду с реализацией масштабной демографической программы способствовал повышению уровня рождаемости» является слишком произвольной. К тому же за указанный период «рост рождаемости» являлся ничем иным, как ускорением реализации потребности в детях, не выходящей за пределы малодетной (двухдетной) нормы. Повышения самой потребности в детях, судя по статистическим данным, в отмеченный период, не наблюдалось. Так, в 2007–2013 гг. суммарный коэффициент рождаемости (СКР) увеличился лишь на 0,3 ребёнка (почти на 18%) – с 1,4 до 1,7 ребёнка, соответственно. Напомним, что для элементарного замещения поколений этот показатель должен быть не менее 2,1 ребёнка.

Наглядным опровержением наличия положительной связи между уровнем дохода и рождаемостью являются показатели дохода и репродуктивные итоги в демографически полярных российских регионах. Например, по состоянию на 2023 г., в Москве при денежных доходах в расчете на душу населения в 117 103 рублей и Санкт-Петербурге (72 037 рублей) наблюдаются весьма низкие значения СКР – 1,42 и 1,25 ребенка, соответственно. В то же время, в Ингушетии (24 414 рублей) и Тыве (28 934 рубля) СКР составляет 1,8 и 2,4 ребенка, соответственно. В международном измерении более яркий контраст между уровнем дохода и показателями рождаемости являют собой элементарные сопоставления беднейших стран Африки с преуспевающими западными экономиками.

Вишенкой на торте стала необдуманная «апологетика» инокультурной миграции. Так, в документе сказано: «На период до 2036 года миграционный прирост остаётся важным фактором сокращения убыли населения, что требует особого внимания к вопросам языковой и культурной адаптации мигрантов…». С этим нельзя согласиться, ибо миграционный прирост по отношению к естественному движению населения, формируемому смертностью и рождаемостью, выступает внешним и параллельным процессом. Он является фактором не сокращения убыли населения, а замещения одного населения другим. Авторам Стратегии необходимо осознать, что при любых объемах миграционного прироста естественная убыль российского населения будет продолжаться, ибо не решена главная задача – повышение рождаемости до уровня воспроизводства населения.

К сожалению, таких «ляпов» в Стратегии довольно много. Безусловно, в целом и общем документ имеет конструктивную направленность, однако такие ошибочные установки и интерпретации, являются серьезными препятствиями в достижении благих демографических целей. Искренне не хотелось бы, чтобы подающая надежды Стратегия действий превратилась в Стратегию бездействия.

Игорь Иванович Белобородов, демограф, кандидат социологических наук