Отчизнолюбие и война

«За дымовой завесой новостей» (кстати, пятистопный ямб, клаузула мужская) ход истории едва различим, поскольку крайне разнонаправлен, а если что и ощущается, то напряжение цивилизационного противоборства. Но даже в тылу благополучной Москвы оно продолжает взывать к осмыслению того, что происходит.

За эти месяцы многие из нас убедились в том, что большая часть высоко вознесённой интеллигенции – не с народом.

Сколько Курбских, столько и Мазеп: СВО для них агрессия, потому что в природе и человеческой судьбе есть всего один грех – перед Западом, ибо Запад всегда прав, ибо Запад есть эстетика и этика, альфа и омега, начало начал, зодчий всего самого лучшего и человечного, что только есть на земле. Иные земли, включая Россию – бездарная и беспомощная пародия на него.

Что можно противопоставить подобной наивной вере?

Извольте, я перечислю:

- запах мокрого дерева, тёмного, давно не крашеного крыльца после короткого дождя,

- бездонность полутёмных сеней, пронизанных копьями лучей,

- звяканье дужки ведра с колодезной водой,

- беззубый шорох обитой дермантином двери в горницу,

- ворчанье чумазого чугунка, в который только что обронили крохотный и безответно плавящийся кусочек масла,

- раздраженье бьющейся в окно пчелы,

- шершавость облупившихся наличников,

- скрип основательно проржавевших пружин, и снова

- запах давнишних половиков поверх покрашенных досок.

Мало?

Если для вас эти сущности представляют собой лишь симптомы вселенской заброшенности, безнадёжного и безвылазного захолустья, вы на той стороне, где поклоняются невесть чему, увиденному вдобавок вытаращенным от почтения перед «фирмой» глазом заезжего туриста.

Постсоветская интеллигенция в массе своей и не могла быть иной: её воспитали в безусловном, религиозном преклонении перед Западом. От самых неразборчивых звуков английского, немецкого, французского, итальянского или испанского её алчные рты растягивались в блаженной ухмылке, и сама она заваливалась в благодарственный обморок.

Слабоумное восхищение европейской пляшущей блохой ведёт отсчёт от петровских времён, и более того – от самого Петра, восхищённого основательностью, чистотой и изделиями Немецкой Слободы. Петр был нашим первым Штольцем, а следовавшие за ним – его апостолами, число которых множилось год от года, наливаясь презрением к тому, что требовало приложения и их рук, и духа. Историческая неудача династии потрясла нас настолько, что из новой смуты мы пока и не пытаемся выбраться: вместо учреждения новой династии тешили себя надеждой быть западной демократией, а вышла снова несуразица. Нас ненавидели сильными, потом потешались над нами слабыми, а когда только попытались приобрести исконные очертания, возненавидели снова.

…Отчизнолюбивая литература встала в строй в первые же дни СВО, но её, как водится, не заметили. Попытки её присутствовать на «большом экране» прошлым летом и ограничились: «нет рейтинга». «Любите Отечество за свои карманные деньги, никто вам не запрещает», говорит словесности современная управленческая логика, продолжающая по инерции отсыпать средства иностранным агентам. Вот она вся перед нами, торжествующая при обмене закоренелых нацистов, которых обещали не менять, в торговле через линию фронта за спиной у воюющей армии и народа, в саботаже решений, в опасливом промедлении пропагандисткой сферы, зажимании «слишком активных фигур».

Чему здесь удивляться?

«Литература больших тиражей» в течение тридцати лет находится в монопольно «доверительном» управлении у откровенно «рыночных» деятелей, и будто бы специально в нарушение элементарной логики – в подчинении у Минцифры, а не Минкульта. «Вольные» предприниматели из разряда неприкасаемых распределяют государственные, между прочим, средства людям исключительно своего круга и миропонимания, стержнем которого выступает всецело космополитическое видение ситуации. Чиновника что средней, что малой, что большой руки до сих пор восхищают англицизмы в обозначении простейших действий или процессов – за туманно звучащими «терминами» годами прячется от финансовых проверок очевидное убожество и безвкусица.

СВО, как ожидалось год назад наивными оптимистами, ситуацию не изменило ни на один процент, и в конечном итоге складывается впечатление, что боевые действия на сопредельных землях, и особенно снабжение недоукомплектованных бойцов всем необходимым – самочинная инициатива «снизу». То, что современная российская культура – машина, работающая на русофобии, было неоспоримым так же, как полное отсутствие изменений в кадровом составе руководства культурой.

Но погибельно вовсе не это, а «рыночная» логика, становящаяся ценностным барометром даже для людей, сознание которых должно отрицать малейшие причины «мерить на деньги».

Драма гуманитарного отчизнолюбивого сообщества, перерастающая в трагедию, состоит в том, что оно пытается в лице государства «посвататься» к персоне, у которой и так всё хорошо: дети за границей, учатся, работают, крупные счета в зарубежных банках, а также обильная недвижимость и движимость на дальних брегах морских и речных. Особе и было, и есть не до культуры, слишком сложной для её восприятия: водянисто, витиевато и вообще «ни о чём». В деньгах копейки какие-то.

Связываться с действительно объемной, масштабной и непредсказуемой культурой проблемно: неприятно, и затратно, поскольку такая связь несёт буквально на каждом шагу непредсказуемые последствия. Стойкая позиция, но тем более странная, что ровно в то же самое время теснейшие связи государства с дипломированными иноагентами проблем ему не принесло. Никаких репутационных издержек! – поведение державных русофобов было-де предсказуемо, и, такое впечатление, что откармливались они на убой чуть ли не специально – чтобы законным порядком покинуть страну на время обострения ситуации, а затем, даже не извинившись, победоносно вернуться, и с гражданской слезой повествовать о нравственных мучениях за кордоном, горькой доле добровольного изгнания, дурном чувстве предвидения и развеявшихся иллюзиях.

Но если задавать вопросы общего толка, не унизительно ли нашей, казалось бы, многое прошедшей словесности, музыке, архитектуре и прочим «умственным» отраслям быть коллективным Бальзаминовым, мечтать о каких-то райских кущах, степенных чаепитиях в Мытищах, собственном доме и саде?

Видит Бог, для обретения самостоятельности вполне достаточно в должной степени твёрдо знать, что всё в природе и истории начинается именно с культуры как отображения (эманации) человеческого духа, и ею же в итоге заканчивается. «Чтобы тебя уважали, научись уважать себя сам», но этого-то заветного чувства самоуважения у вольноотпущенников – покати шаром.

Хорошо, пусть культуро-центрического понимания у власти, исповедующей веру исключительно в материальные ценности, нет и пока не намечается, и пусть спорадический религиозно-философский диспут ведётся с убеждёнными материалистами, не отличающими Бальмонта от Блока, но что ж теперь, стенать и заламывать руки? Чему-то же провозглашаемому с искажённым нездешней негой лицом все мы служим?

Всякие там словесники – партия для меркантильной власти явно «худая». Состоятельная вдова не без основания подозревает пылкого поклонника в том, что он хочет жениться на ней ради приданого. «Ты не меня любишь, а мои сундуки», – говорит она, и несчастной возмечтавшей культуре только и остаётся, что развести руками: угадала. Коллизия и впрямь из разряда неразрешимых: кроме денег, резвого женишка ничто и не прельщает. Ни уровень официально прописанных зарплат, ни теневые обороты, ни коридоры с мягкими коврами, ни ведомственное ценообразование, ни железобетонная социальная защита, ни льготы, ни возможность ни тайного, ни явного влияния, ни неукротимое стремление на самые верховные верхи – ничего он, бедный, в сладостях жизни не понимает. Туп, не учён, тонкости никакой. А вот живые купюры – это ж такой шанс выпускать книжки, арендовать залы! В логике управителей – транжирить кровно заработанное. Правда, здесь никто не тычет им в лицо постоянно вскрывающимся воровством, нецелевым использованием средств, но тем не менее.

Нынешние Бальзаминовы внушают как минимум чувства сложные. Суетливы, горделивы, и, что ж ты будешь делать, хотят приданого. Позор сообщества, хищно шепчут менее удачливые и прыткие, что пытались в оны годы шли на штурм твердыни, да обломали зубы об обручи барского кринолина.

Читаешь иные бодрые запевки и думаешь: эка заносит человека, и кровища ему по колено, и сам-сусам. Где ж он был десять лет назад при завязке донбасской драмы? А двадцать лет назад, при первом Майдане? Тогда уже гнали из насквозь «демократической» (олигархической) печати за одно только слово о том, что они думают об украинских шабашах. И кого из Бальзаминовых ни копни, занимались они в те годы сугубо своими делами, преданно и верно, заискивая и преклоняясь, «дружили» с теперешними иностранными агентами, а тогда – «лидерами мнений», признанными авторитетами гуманитарной среды, и гордились этим своим холопством в услужении, как ничем иным.

«В области искренности» в отсутствие государственной идеологии у гуманитарного сообщества сплошные неясности, затейливые умолчания и путаница в показаниях: «постмодернистские координаты» приняты в качестве «генерального» стиля словесности ещё тридцать лет назад, и осмеяние святынь, глумление над ними сделалось урочной практикой. Всё давным-давно понарошку, саркастически, и Родина, и судьба. Как же поверить себе? И кто поверит в тебя, если ты сам в себя не веруешь?

В каких-нибудь «криэйтив райт скулах» юных и ещё ничего не соображающих старателей словесности учат «рыночному успеху», но ничего, кроме прилежного, с высунутым от напряжения языком, скольжения по импортным жанрам, не достигают. ЛГБТ-россказни, какая-то воображаемая борьба с «русской косностью» и «национальной отсталостью» («домашним насилием», «непризнанием ведущих трендов гуманизма»), дрябло троцкистские выпады в сторону «прогнившего режима», апатично-протестная чернуха с тошнотворными подробностями – это ли ценностный переворот?

Не довольно ли женихаться?

Буржуазные координаты мешали, конечно же, самостоянию, и много раньше. В конце концов лукавые туманы Серебряного Века толкнули страну к революции и Гражданской войне. Неужели и сегодня оглашенная порча стиля приведёт к чему-то подобному, и только из-за алчности нищего словесного сословия, его культурной неприкаянности?

Чтобы очиститься от подозрений в желании получить приданое богатой вдовы, отчизнолюбие должно полностью исключить получение каких-либо материальных и прочих выгод от государства, и даже чего-то вроде памятных наград и почётных грамот. Культом отчизнолюбия должно стать бессребренничество, независимость слова от «заказа».

Соловьи поют сами по себе, и в том их великая суть, что сами. Истинным певцам всегда было негде преклонить головы во дворцах, за исключением тех, кто сделался придворным – им доставалась то дутая слава, то унижение, поругание и нищета. Служить Отечеству в Отечестве – одно, но совершенно иное дело – всецело за счёт Отечества, а если нет, Отечество якобы может быть заменено другим. Но оно не может никаким иным заменено, как ничем не может быть заменён данный от рождения язык, и это несмотря на то, что у нас до сих пор поклоняются любым эмигрантам, считая их более одарёнными и правдивыми, нежели те, что остались со своей страной. Но нужно же когда-нибудь понять раз и навсегда, что целью словесника не может быть ни эмиграция, ни счастливая женитьба на родной власти!

Отчизнолюбие сегодня расколото ещё и по признаку дарования. Сказители заказных частушек следуют в одну сторону, поскольку жанр агитки чисто технический, но ровно в другую сторону направляются те, что выражают ценности не разменянного ни на что Отечества в действительно зрелой эстетике. Стилистически совершенное отчизнолюбие стоит на родовой и сословной этике, а в пределе исходит от народа, тихий голос которого определяет стилистику высказывания. И если словесник только с начала какого-то сложного исторического периода предан какому-либо государственному курсу, доверять ему проблематично, потому что словесность не политика, а выражение душевных движений. Различить в словесности искренность невозможно, будучи неискренним самому.

Сомнения образованного сословия понятны: помня о том, что значит звание придворного, и как оно невозвратимо портит репутацию, оно не хотело бы быть пропагандистом на зарплате, слепо защищать любые властные ловкости и неловкости. Стилистика во плоти предпочитает слушать себя, а не кураторов, определяющих «повестку». Именно теперь и не стоило бы лепить себя ни с господ Булгариных, ни с господ Головлёвых. Вот уж кто в равной степени и хитёр, и осторожен, и в должной степени прозорлив, и доходчив именно в том смысле, что стилистически примитивен, и к тому же игрок в репутации и биографии, то есть, профессиональный интриган. Власть не умеет постичь отъявленных подлецов, потому что её анализ основывается на меркантилизме собственных воззрений.

И именно власть сегодня рискует сделаться коллективным Троекуровым, поведение которого произвело с Украиной вид зловещего преображения – она, похоже, воображает себя коллективным Дубровским, и якобы потому ушла в леса сражаться за свою Дубровку. Суть иллюзии в том, что Украина – никакой не Дубровский, а такой же Троекуров, только рангом и размером поменьше, и с точно такой же логикой. И кто у кого украл газ, лес или пресную воду, зависит исключительно от ловкости стряпчего. Важнее цивилизационный выбор: исконные территории Большой России, её язык, её образ жизни.

Государство обязано понимать, что образ помещика-самодура или, как уже приводилось, богатой и отчасти весёлой вдовы развенчивает и убивает его, делает его расчёты на будущность фальшивыми и основанными на меркантилизме окруживших его элит. Оно не может быть беспечным в отношении войны и цивилизационного противостояния или боязливым на манер «кабы чего ни вышло». Безынициативность чиновников губительна, как и их нравственная слепота, потакание врагу и непрерывный бойкот любых инициатив «снизу». Общество должно видеть, что государство пойдёт до конца без всяких «зерновых сделок» и «жестов доброй воли». Бесчестность же государства с народом ведёт к народной апатии.

«До конца» в понимании общества – примерно такой конфигурации: война должна быть объявлена, мобилизация обязана быть всеобщей, а не частичной или выборочной, и тогда шумно отдыхающие на мировых курортах будут обязаны вернуться, и в единый строй встанут все, и это будет русской мистерией. Только тогда станет возможной Победа, и лишь потому, что «не ходил бы ты, Ванёк, во солдаты» обратится в «Священную войну».

Простые, по-моему, заповеди:

- буржуазная логика «быстрой» выгоды в критические моменты истории никогда не работала,

- не вся выгода в деньгах, есть и кое-что позначительнее, чем деньги,

- выгода «долгая» – правда,

- вопрос на Руси всегда стоял так: или правда, или смерть.

С управлением, руководствующимся такими принципами, и люди, и словесность сами встанут рядом. И ни копейки не попросят, и прыгать вокруг барского стола, ожидая, что им что-нибудь с него сбросят, не станут, иначе второй семнадцатый год окажется неминуем.

И да пребудет со всеми нами тогда запах мокрого дерева, и вселенская заброшенность, и отставание от «ведущих цивилизационных трендов». Они не наше проклятие, а наше спасение – единственное наше родовое достояние, которым нам и дышать, и никак не надышаться.

Сергей Сергеевич Арутюнов, доцент Литературного института им. Горького, научный сотрудник Издательского совета Московской Патриархии