История поисков останков Царской семьи в оптике провиденциализма

Выход в свет объемной книги игумена Нижегородского Вознесенского Печерского монастыря архимандрита Тихона (Затёкина), посвящённой истории поисков останков Царской семьи, безусловно, примечательное событие. Примечательное, в первую очередь, потому, что обсуждение книги, по сути, началось до её официальной презентации, что в свою очередь подтверждает тот факт, что эта тема «не отпускает» не только автора книги, но и многих наших соотечественников.

Не менее важно и то, что мы – все те, кто интересуются и профессионально занимаются изучением обстоятельств гибели Николая II и его семьи – получили новый интересный источник по обстоятельствам поиска и исследования «екатеринбургских останков». В силу разного рода обстоятельств отцу Тихону посчастливилось еще в молодые годы прикоснуться к тайне поисков останков Царской семьи, лично познакомиться с теми, чьи имена сейчас уже не нуждаются в представлении – кинодраматург Гелий Рябов, геологи Александр Авдонин и Геннадий Васильев. Как и каждый мемуарист отец Тихон не беспристрастен, в отдельных случаях выражает исключительно личное мнение по тому или иному вопросу, однако, отметим, автор стремился к максимально объективному изложению событий, без гнева и пристрастия, и это, надо признать, одна из положительных сторон рецензируемого издания. В предлагаемом ниже обзоре книги мы постараемся дать общую оценку книге, по необходимости уделяя внимание и частным вопросам этой большой темы.

В название труда вынесена цитата из последнего, предсмертного интервью Г.Т. Рябова, инициатора и организатора поиска останков Николая II и его семьи в 1970-е годы. И правда, все те, кто когда-либо прикасался в той или иной степени к Царской теме, не могут потом «отречься», отказаться от нее, как будто она становится alter ego человека. Однако вторая часть названия снова имеет сходство с известной книгой Г.Т. Рябова «Как это было. Романовы: сокрытие тел, поиск, последствия» (М., 1998). И хотя это совпадение вполне объяснимо – книга отца Тихона написана в память о Г.Т. Рябове и вышла в свет к 90-летию со дня его рождения – всё же целесообразнее было бы дать оригинальное, авторское название данному труду.

Тем более что нынешнее название не совсем точно отражает содержание и структуру книги. Условно говоря, ее первая часть посвящена именно поискам и описанию нахождения или, как именует автор, «обретения» останков, а вторая, наиболее объёмная, рассказывает как раз о последствиях этого «обретения» (вплоть до их захоронения в 1998 году в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга и обнаружения новых останков в 2007 году). Об убийстве Царской семьи в книге вообще нет информации, за исключением небольшого иллюстративного ряда, рассказывающего о злодеянии столетней давности. Учитывая же то, что помимо «романовской» темы в книге явно выражена автобиографическая линия, это также следовало бы отразить в названии книги.

Основной герой, или действующее лицо книги – Гелий Рябов, его духовный мир: устремления, сомнения, поиски, надежды и разочарования. На периферии повествования – остальные участники поиска останков: А.Н. Авдонин, Г.П. Васильев, В.А. Песоцкий, А. Есенин, М. Кочуров и др.

Красной нитью в книге проходит мысль о том, что всё, что происходит в жизни человека, является проявлением Промысла Божьего. И вообще провиденциализм – главная черта мировоззрения автора: слово «Промысл» звучит в книге рефреном, через призму Провидения автор оценивает и историю поиска и обнаружения останков, и свою жизнь в целом. И в этом заключении, безусловно, выражена верная мысль. Всё в жизни человека происходит в соответствии с Промыслом Божиим, но где проходит граница между свободной волей (выбором) человека и волей (Промыслом) Божией?

На обложку книги вынесена интересная цитата из письма Г.Т. Рябова: «…пусть Бог простит, и Он видит, что это не гордыня, а естественное желание избыть непомерный груз, дать ему то, ради чего Он изначально поднят на хилые плечи: содействовать обретению и увековечиванию Святых мощей, их законному погребению в Родовой их усыпальнице, в Петроградском Петропавловском соборе! (и последующей Канонизации). Риск? Он велик, но видит Бог, что мы только орудие в его руках и должны выполнять то, к чему он нас призвал».

В этой фразе ярко выражен провиденциализм Г.Т. Рябова, который очевидно импонирует автору издания. Тем не менее, в приведенной цитате есть вещи, с которыми согласиться трудно. В словах драматурга чувствуется какая-то фамильярность по отношению к Богу, как будто писатель обращается к кому-то равному, а слова «это не гордыня» свидетельствуют о том, что Рябов не понимал самого характера этой «змеи», которая коренится в душе каждого человека и от которой даже святые люди не могли вполне освободиться. И снова противоречие: «груз» был взвален на «хилые плечи» по воле людей, но при этом Рябов пишет, что «мы только орудия в его [Бога] руках», то есть он представляет участие в поиске останков как результат Божественного предопределения о себе: не я искал останки, а Бог руководил моими действиями. И в этом своего рода подмена: собственный интерес (каким бы высоким он не был) и цель – найти останки – Рябов подает как исполнение Божественного замысла. «Содействовать … обретению Святых мощей» – но это прерогатива исключительно Церкви, которая никак не могла предшествовать канонизации Царской семьи. Эта цитата первая, с которой столкнется читатель, взяв в руки книгу, и в ней весьма точно обрисован облик ее автора – Г.Т. Рябова.

Открывают книгу две рецензии – философов В.А. Песоцкого и В.К. Батурина. В рецензии на книгу В.А. Песоцкого указано: «На страницах книги ярко и образно отображены события, предшествовавшие расстрелу Царской семьи и последовавшие за ним вплоть до сегодняшних дней» (с. 5). Странно, но подобной информации в книге мы не видим, да и привлечение в качестве рецензента одного их участников поиска останков, действующего героя повествования, выглядит некорректным.

Во введении к книге, написанном историком С.Л. Фирсовым, мы читаем: «книга архимандрита Тихона позволяет разобраться в историографии вопроса: в ней достаточно подробно (и популярно, что является несомненным достоинством данного труда) рассказывается о книгах, статьях, интервью, посвященных истории жизни и смерти Царственных Страстотерпцев» (с. 13). Но подобного обзора в книге нет. Что это – следствие внесенных изменений в книгу или введение в заблуждение со стороны эксперта?

Далее С.Л. Фирсов пишет: «Можно сказать, что обретение Останков стало для всех, кто занимался этим делом, и утверждением в вере, укреплением духа, и пониманием того, что православные люди зовут Промыслом Божиим, ибо, как сказал святитель Игнатий Брянчанинов, "видение судеб Божиих – видение духовное. Возводится Божественной благодатью, в своё время, к этому видению ум христианина, подвизающегося правильно"» (с. 13).

Однако мы уже приводили пространную цитату из письма Рябова, которая всё же не позволяет говорить о том, что драматург имел правильное, православное представление о Промысле Божием. И в этом смысле весьма актуальны приведённые выше слова святителя Игнатия о том, что верное видение Промысла возможно в том случае, если человек правильно подвизается. Но как может правильно подвизаться тот, кто имел очень условные, неясные, размытые представления о Боге, христианстве, православной вере? Поэтому правильнее сказать, что драматург дерзновенно присвоил себе «видение судеб Божиих», не пройдя путь очищения от страстей, подменил духовное видение душевным и потому оказался в плену заблуждения. Я не имею в виду в данном случае то, что он признал найденные «екатеринбургские останки» Царскими, а то, что в конце жизни он вообще стал отрицать священство и по факту отошёл от Церкви.

Книга отца Тихона – это мемуары с элементами исторического исследования. Цель своих воспоминаний автор определяет так: изложить то, что сохранилось в «запасниках» памяти (с. 15). И в определённой степени автор исполнил «завет» Г.Т. Рябова, данный всем причастным расследованию «преступления века», описать то, что они видели, слышали, знают (с. 16).

Помимо «главного» посвящения труд отца Тихона посвящён еще одному человеку, недавно ушедшему из жизни, которая волей судеб стала одним из хранителей тайны поисков Царских останков. Это Елена Ефимовна Гоголюхина, приходившаяся тещей автору книги (до принятия монашества отец Тихон носил имя Николай). Мама Е.Е. Гоголюхиной с 1920 года работала наборщицей в типографии «Гранит», находившейся в ведении Екатеринбургской ЧК, и в начале 1920-х годов «их, молодых девушек, посадили на машину и повезли в район Коптяков, и там в течение недели они с другими молодыми людьми «прочёсывали» территорию. Им было поручено собирать на поверхности всё, что им попадётся: булавки, шпильки, пуговицы и т.д. – и отдавать старшему по группе» (с. 17).

В приведённой цитате содержится интересная информация. Во-первых, в подведомственной Екатеринбургской ЧК типографии «Гранит» был отпечатан сборник «Рабочая революция на Урале», где увидела свет статья П.М. Быкова «Последние дни последнего царя», впервые в советской печати сообщившая о полном уничтожении (сожжении) останков Царской семьи. Во-вторых, возникает вопрос: кто мог направить сотрудников и сотрудниц типографии «прочёсывать» территорию Коптяков в начале 1920-х годов? Цель подобной «экспедиции» очевидна – это поиск вещественных доказательств по делу о гибели Романовых. Но какая итоговая цель при этом преследовалась, если белые уже завершили свое расследование на территории России, и что хотели доказать те, кто организовывал поиски (особенно учитывая то, что за этим могло стоять Екатеринбургское ЧК)? Не с этим ли связана версия о появлении подложного захоронения Царской семьи как раз в начале 1920-х годов?

Так сложилось, что Е.Е. Гоголюхина в Екатеринбурге подружилась с М.В. Кондратьевой, будущей первой супругой Рябова. Со временем общение между ними стало тесным. Обращает на себя внимание фраза: «Когда заходил разговор о работе, Гелий Трофимович грустно говорил: "Я не могу работать в этой системе", и иногда мог использовать и ненормативную лексику, если речь заходила о политике, Брежневе и т.д.» (с. 23).

Погружение Рябова в тему гибели Романовых произошло еще во время учебы в Московском юридическом институте, когда его однокурсница показала ему фотографии следов преступления из книги следователя Н.А. Соколова (с. 24-28). Затем в 1976 году министр внутренних дел Н.А. Щёлоков рассказал своему внештатному консультанту по делам печати и кино Рябову о том, как был в доме Ипатьева в 1975 году. Сейчас принято говорить о том, что Щёлоков не только всерьёз интересовался темой убийства Царской семьи, но и о том, что он глубоко лично переживал эту трагедию. Конечно, за давностью времён судить об этом трудно, но примечательно, что разговор с сотрудницей партархива Свердловска о подробностях расстрела перемежался у министра со «смехом» (с. 33).

Отец Тихон, ссылаясь на интервью дочери Н.А. Щёлокова – Ирины – прямо указывает на то, что инициатором поисков останков Царской семьи был советский министр, который «наметил» Г.Т. Рябова для выполнения этой миссии. Более того, для решения вопроса с поиском необходимых документов по делу министр обращался напрямую к Брежневу (с. 35), место поиска останков в Поросёнковом логу было «оцеплено сотрудниками МВД в штатском» (с. 145), так что поиски проходили под неусыпным контролем министра внутренних дел (с. 146). Как можно после этого говорить о «подвиге» Рябова и его команды, когда он и другие поисковики стали исполнителями воли Москвы на поиски и вскрытие захоронения?

Во время посещения Екатеринбурга в августе 1976 года Рябов познакомился с геологом и краеведом А.Н. Авдониным (с. 37-42), и они договорились о дальнейшем сотрудничестве в деле поиска останков.

Удивительно, но менее чем через месяц, в сентябре 1976 года Свердловск и дом Н.Н. Ипатьева посетил человек, о котором ранее было почти неизвестно, Альберт Есенин, «сотрудник министерства машино-станко-инструментальной промышленности». Как сообщает архимандрит Тихон, он «приехал в Свердловск с конкретной целью – посетить Ипатьевский дом и места, связанные с «уничтожением» Царских останков. Просто приходится удивляться, сколько же смелых людей жило в то тяжёлое время, чтобы интересоваться этой темой» (с. 45-46). Трудно, однако, согласиться с последней репликой автора, так как дело здесь не только в «смелости» Рябова и Есенина. Автор не ставит вопроса о причинах интереса Есенина к этой теме, а также о том, кто разрешил Есенину заниматься таким делом. И снова вопрос: почему он приезжает в Екатеринбург точь-в-точь после визита Рябова? Более того, он фотографирует дом Ипатьева, все его внутренние помещения менее чем за год до его сноса (кстати, эти снимки приведены в книге). Но мы сейчас знаем о том, что постановление ЦК КПСС о сносе дома принято ещё в 1975 году, в год посещения особняка министром Щёлоковым. И в этом смысле поездки туда Рябова и Есенина не выглядят столь безобидными – судя по всему, они исполняли заказ свыше. Более того, Есенин сделал снимки и в деревне Коптяки – кто ему (скорее всего, не очень хорошо знавшему топографию города и окрестностей) указал этот путь? Кто разрешил фотографировать то, что было покрытой тайной на всесоюзном уровне? Все эти вопросы, безусловно, еще требуют своего решения, но говорить об альтруизме этих людей системы все же излишне. Учитывая же то, что «судьба» уже лично сведёт этих людей через два года, в 1978 году, а затем в 1980 году Есенин будет участвовать в повторном перезахоронении останков в Поросёнковом логу – всё это наводит на мысль не о простом совпадении, а о том, что их общение и взаимодействие направлялось специальными органами, хотя поисковики могли и не догадываться об этом.

Автор приводит достаточно объёмные отрывки из уже упомянутых воспоминаний Рябова, из которых перед нами предстает образ человека, желавшего во что бы то ни стало достичь единой цели – найти Царские останки. Драматургу присуща даже некоторая мечтательность, в отдельных случаях показывающая обратную сторону медали. В качестве примера приведём описанную А.Н. Авдониным реакцию Рябова на отказ старожила Г.П. Лисина поговорить с драматургом о своем участии в работе белогвардейского следствия: «Рябов мгновенно изменился. Он был взбешён, метался по комнате, кричал: "Вот так всегда: когда у меня появляется свет в темноте после завершения долгих поисков выхода напрямую, какая-то сила все ломает и все рушит…". Мне показалось, что у него появились слезы» (с. 52). Но если бы Рябов отнесся к этому отказу как Промыслительному, следовательно, наиболее полезному для него с духовной точки зрения, то его реакция была бы иной. Здесь же очевидно проявилось то, что Рябов в самом себе отрицает – гордость, нежелание смириться.

Точно отражают душевное и духовное настроение Рябова следующие слова из письма Авдонину от 21 июня 1977 года: «Если С[вердловск] станет "открытым" – мы должны очень и очень спешить, потому что после первого же отлова иностранцев в интересующем р-не /а отловят в первую же неделю, как в город пустят, ибо им на соц. достижения прибор положить, а это их, гадов, очень и очень интересует/» (с. 55-56). С какой стати Рябов позволяет себе такие оскорбительные выпады в адрес тех, кто потенциально тоже может начать искать Царские останки? А дальше интересная проговорка: «По поводу ценностей в особняке – не верю. У меня был доверительный разговор в УВД. Сказали, что никто и не пытался ничего искать» (с. 56). Не с этой ли целью – проверки слухов о наличии драгоценностей в доме Ипатьева – и направлял Рябова в Свердловск Н.А. Щёлоков? В своих поздних воспоминаниях Рябов это отрицал, но, как известно, дыма без огня не бывает.

Вообще в письмах Рябова сквозит органическая ненависть к окружающим его «конкурентам»: «По главной позиции /казнь и всё, что с нею связано/ [М.К.] Касвинов нудно и утомительно, а главное неправдоподобно лжёт и путает, путает и лжёт, на каждом шагу уподобляясь дурачку-страусу, сунувшему головёнку в песок. Ну да и чёрт с ним. У меня есть определённые мысли по этому поводу /что дать советскому читателю вместо Касвинова/ но это работа тяжкая и не одного дня плюс ситуация в государстве плюс везение» (с. 56).

Будучи заражённым тщеславием, Рябов категорически не видит его в себе: обращаясь к А.Н. Авдонину, он пишет, что «не ради сиюминутной и громкой славы мы пустились в это плавание» (с. 56), однако дальнейший ход событий покажет, что желание «славы» перекрыло собой в итоге поиск истины.

Рябову свойственно не только использование, мягко говоря, нелитературных выражений (приводить которые, естественно, мы не будем), но и фамильярность в обращении: так, в письме к Авдонину в марте 1978 года он использует форму обращения «старик» (с. 68). И далее интересно: «Пойми, Саша, если отбросить мою почти религиозную экзальтацию и опереться на [неразборчиво – прим.] и факты – то незачем было Юр[овскому] вводить академика истории М. Покровского в заблуждение! Покровский был в момент получения от Юр[овского] его записки не менее и не более, как чл. ЦК РКП/б/! Уважаемый человек!» (с. 68). Во-первых, автор сам признается в собственной экзальтированности, а, во-вторых, последнее утверждение сводит на нет весь профессионализм Рябова, работавшего следователем. Если он безоговорочно верит «Записке» Я.М. Юровского (читай – преступника), не выдвигая даже предположения о том, что тот может лгать, то собственные дифирамбы Рябова в адрес своего профессионализма как следователя («я – профессионал») могут быть оставлены без комментария. Удивительно, но бывший следователь искренне не понимает, как можно не верить «Записке», ведь ее достоверность может доказать «психолого-логическая экспертиза», хотя, разумеется, одной ее совсем недостаточно. По отношению к оппонентам этой версии Рябов весьма высокомерен: «Фомы же неверующие – продукт побочный. Он в любом историческом деле присутствует неизбежно и ничего не опровергает» (с. 136).

В другом письме Рябов пишет: «Я глубоко убеждён, что взвалив этот труд на свои плечи, – мы никого не обманем и не подведём, прежде всего – самих себя и тех, для кого мы это делаем. Я свято верю в это. Я знаю, что каждый человек обязан хотя бы раз в жизни совершить поступок без надежды на сиюминутную оценку и славу. И я знаю, что мы с тобой и наши верные женщины этот поступок совершим» (с. 98). Тем самым Рябов снова (уже прямо) говорит о том, что сопутствующая цель его поисков – не только «обретение» останков, но и получение славы, пусть не сразу, со временем. Вот она – роковая ошибка Рябова, поставившего во главу угла не смирение исследователя-поисковика, а гордыню первооткрывателя.

В письме от 3 ноября 1978 года Рябов пишет: «Нужно жить и творить не ради знаков, медалей и сиюминутных аплодисментов, а для столетий. Это я без юмора, поверь, и я уверен, что, если мне удастся сделать задуманное, жизнь свою я прожил не зря, это уж так» (с. 100). В этих словах много мечтательности, даже и здесь сквозит гордость.

Любопытно, что непрофессиональное вскрытие могилы, произведённое поисковиками в Поросёнковом логу в июне 1979 года, не вызывает никакого ни правового, ни этического сопротивления у юриста Рябова: «Конечно, с точки зрения закона, мы ничегошеньки не нарушаем» (с. 105), более того, драматург апеллирует к тому, что это захоронение и не является могилой…

Сама история обнаружения останков, достаточно полно изложенная автором на основе не только текстовых, но и редких фотоисточников, снимая одни вопросы (о том, что поиск и нахождение останков не было сиюминутным, а длилось достаточно долгое время), порождает вопросы новые. Так, участник поисков Песоцкий говорит, что он первый обнаружил тазобедренную кость, «прокопав буквально три-четыре штыка лопатой» (с. 116), хотя, согласно дневнику Рябова, эта кость была обнаружена на глубине 80 см (с. 148). В свою очередь Авдонин сообщает, что именно он нашел первым тазовую кость и показал ее Рябову (с. 138). А Васильев присваивает право нахождения тазобедренной кости себе (с. 143). Как быть с этими существенными противоречиями?

После вскрытия захоронения в Поросёнковом логу участники «обретения», по словам Рябова, отмечают его так: «Всю ночь дома у Саши пьем водку, поминаем, не чокаясь, убиенных членов Семьи…» (с. 135). Эта кощунственная традиция продолжалась и в последующее время. Каждый год Рябов и Авдонин посещали место обнаружения «екатеринбургских останков» и «всегда в этот день они брали с собой бутылку водки, чтобы по русскому обычаю "помянуть" убиенных…» (с. 199).

В письме Рябову в 1988 году Г.П. Васильев так описывает «поминки»: «За эти годы у нас появились свои традиции, одна из которых посвящена 16 июля. В этот день мы устраиваем поминки. С бутылкой водки или коньяка, которая остаётся (специально) с дня рождения А.Н. [Авдонина] (10 июня) едем на разъезд. Устраиваем, как и прежде, обильный древнеславянский стол и по язычески-христианскому обычаю едим, пьём, разговариваем, вспоминаем, созерцаем…» (с. 220). Это очень точная формулировка, свидетельствующая о большой дистанции поисковиков от православной традиции, помимо всего прочего оставляет не самые приятные впечатления… Как все это похоже на настоящее глумление над памятью Царственных страстотерпцев! Да и отношение Васильева к тем, кто в отличие от них не почтил память Царской семьи в ночь их трагической гибели тоже показательно. Рассказывая о единственном человеке, пришедшем на пустырь на месте Ипатьевского дома в ночь с 16 на 17 июля 1988 года, Васильев пишет: «Этот человек был нашим прощением городу Свердловску, да что там – СССР. Из полутора млн. человек ни одна сволочь (мы не в счёт) не пришла в этот день почтить память» (с. 220). Нуждается ли в каком-либо комментировании такое «изречение»? Можно ли говорить о каком-либо православии этого человека после этого? Налицо тщеславие и непомерное превозношение себя.

Интересно то, что в один день – 16 апреля 1989 года – не только была опубликована статья Рябова в «Московских новостях» об обнаружении «екатеринбургских останков», но и были переданы церкви мощи праведного Симеона Верхотурского (с. 240). Автор задается вопросом: «Всё вышло как-то само собой или всё же по неизреченному Промыслу Божию?» (с. 240). Опять же согласимся, что всё происходит по воле Божией, но не попытка ли это найти то соответствие, которое ближе нам по душе? Не желание ли это увидеть то, что хочется увидеть?

Особое внимание отец Тихон уделяет первому открытому молению, совершённому 16 июля 1989 года на месте Ипатьевского дома (с. 262-287). Автор книги склонен рассматривать этот акт не как искреннее проявление почитания Царственных мучеников, пока еще не прославленных Русской Православной Церковью, а как своего рода «провокацию» инициатора молебна, общественного деятеля А.М. Верховского. Вопрос об участвовавших в молении самодельных хоругвях неясен. С одной стороны, отец Тихон пишет о том, что «хоругвии шила казначей нашего храма А.Ф. Плотникова», а «древки делали Анатолий Верховский и пономарь Алексий Горин», при этом «на «молебен» взяли 2 хоругвии, а две остались на приходе» (с. 263-264). С другой стороны, автор приводит свидетельство И. Калиничева о том, что именно он купил материал для хоругвей и делал их совместно с А. Верховским у него дома (с. 270). Затем отец Тихон сообщает, что, оказывается, Верховский изготовил и третью хоругвь, однако они все три были изготовлены в одно время и в одном месте – на квартире Верховского. Такие противоречия внутри текста никак не устранены, следовательно, это оставляет открытым вопрос о том, как и при каких условиях происходило первое общенародное моление Царской семье.

Описываются в книге и события начало народного почитания Ганиной ямы в 1991 году, когда там впервые был установлен православный крест (с. 325-329). Обращает на себя внимание то благоговение, глубокое почтение, с которым люди изначально относились к Ганиной яме. Полный диссонанс тому представляет приводимое автором ценное дневниковое свидетельство Г.П. Васильева о том, как грубо, в спешке и в тайне происходило вскрытие захоронения в Поросёнковом логу 11-13 июля 1991 года (с. 338-349).

Автобиографическая линия автора вплетается в ткань повествования постепенно и начинается с рассказа о предках автора (с. 166-176). В 1984 году во время посещения Псково-Печерского монастыря автор познакомился с девушкой (с. 185), дочерью Е.Е. Гоголюхиной, которая в будущем стала его женой. Именно от нее Николай Затёкин узнал о «романовской» теме. Осенью 1985 года Николай Затёкин познакомился с А.Н. Авдониным (с. 189), а весной 1986 года – с Г.Т. Рябовым (с. 189-190). Разговор с Рябовым оставил глубокий след в душе молодого Затёкина: «Я был в шоке от увиденного и услышанного, и с несомненностью поверил всему, что рассказал Гелий Трофимович» (с. 194).

Завершающая часть книги превращается скорее в летопись празднования «романовских» юбилеев: 90-летия со дня гибели Царской семьи, 400-летия Дома Романовых, 150-летия со дня рождения Николая II и 100-летней годовщины гибели Царской семьи. Завершает книгу подробно иллюстрированный рассказ о путешествии автора по царским местам Екатеринбурга и окрестностей в 2021 и 2022 гг.

Подводя общий итог размышлениям над книгой архимандрита Тихона, хочется отметить, что она неявно, подспудно даёт ответ на вопрос о том, почему в нашем обществе до сих пор устойчивое неприятие «екатеринбургских останков» как Царских: слишком скомпрометировали себя люди, занимавшиеся поисками. Без должного отношения к святыне, без благоговения, по-светски, с борьбой за пальму первенства отнеслись они к этому делу. Вместо того, чтобы воздать славу святым Божиим, они стали искать и добиваться своей личной славы. А сердце народное не обманешь: люди видят «подлог» – совсем не обязательно (хотя и не исключено), что это физический подлог найденных останков, но в большей степени это духовный обман – когда к святыне прикасаются люди с нечистыми руками и недобрыми намерениями, у народа это вызывает недоверие.

Князев Марк Андреевич, историк, аспирант Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского