Массовые протесты в Белоруссии, последовавшие за состоявшимися 9 августа 2020 года очередными выборами А.Г. Лукашенко президентом страны, в большинстве случаев вызывают в России оценки столь же крайне поляризованные, сколь и упрощённые, если не сказать примитивно мифологические. Это во многом и понятно, учитывая, что в течение двух с половиной десятилетий сама Белоруссия в РФ была предельно мифологизирована. В глазах консервативно-патриотической части населения она была примерно тем же, чем США и Западная Европа в глазах многих либерально настроенных западников – неким воплощённым идеалом. В рамках этой постсоветской мифологии, Белоруссия представлялась последним уцелевшим осколком настоящей, неоккупированной России-СССР, в котором опирающийся на единодушную и всенародную поддержку «Батька» не допустил разорения страны либеральными «реформаторами» и сохранил процветающую промышленность, сельское хозяйство и социальную систему. И действительно, долгое время Белоруссия представлялась русским патриотам этаким потерянным советским земным раем, в котором власть выражает интересы народа, народ любит существующую власть, практически нет социального недовольства, люди заняты в реальном производстве и сами обеспечивают себя всем необходимым, государственная модель экономики показывает свою успешность и эффективность, промышленная и сельскохозяйственная продукция производится самого высокого качества, царит закон и порядок, коррупции и криминала почти нет, как и иноэтнических мигрантов, наркомании и всяческого современного содомитского растления, улицы в городах чистые и безопасные, природа сохраняется в неприкосновенности и незапятнанности и т.д. А если и возникают иногда трудности, то только вследствие злобных козней со стороны Запада и путинской РФ. Отношение к Белоруссии многих русских людей, оказавшихся после распада СССР в зоне т.н. «Российской Федерации», весьма наглядно отражено в широко известном анекдоте, что если вдруг РФ нападёт на Белоруссию, то Батьке Лукашенко достаточно двинуть через границу две белорусские дивизии – и до Москвы их дойдёт уже двадцать. Собственно говоря, и популярный в своё время проект «Лукашенко-2008» выражал то же самое желание: восстановить единство России, но не путём присоединения Белоруссии к РФ, а, наоборот, путём присоединения РФ к Белоруссии с призванием Лукашенко на царство (президентство) и распространением на территорию нынешней РФ белорусской экономической, политической и социальной модели.
Лукашенко действительно был чрезвычайно популярен в России как «настоящий крепкий хозяин» и «патриот-государственник», не допустивший у себя откровенно мародёрской приватизации, криминализации государства, либерально-демократической вакханалии 90-х и капитуляции перед «западными партнёрами». Фактически он воплотил в границах бывшей БССР чаяния, требования и политическую программу российской народно-патриотической оппозиции 90-х годов. Что характерно, программа эта была по существу практически одинакова у называвших себя коммунистами советских консерваторов, «белых» патриотов-державников, православных монархистов и русских националистов в спектре от умеренных до ультрарадикалов. Программа эта состояла в отмене итогов приватизации, в возвращении к плановому хозяйству и управлению государства экономикой, во введении политики твёрдых, устанавливаемых государством цен, в неукоснительно исполняемых социальных обязательствах государства, включая его обязанность обеспечить каждому гражданину сообразное его образованию, достойно и своевременно оплачиваемое трудоустройство, в гарантировании бесплатной медицины и образования, в наведении порядка и решительном подавлении поднявшейся волны криминала, в укреплении государственной власти путём свёртывания «демократии» и установления твёрдой национально-ориентированной авторитарной диктатуры, в возрождении сильной боеспособной армии и мощного ВПК, в проведении независимой, ориентированной на национальные интересы внешней политики.
В глазах либерального меньшинства Лукашенко был, соответственно, «последним диктатором Европы», душителем демократических свобод и консерватором «совка», а вся Белоруссия – этаким экономически и социально отсталым картофельным колхозом. Впрочем, поскольку либеральное меньшинство в России является предметом дружной и единодушной ненависти для подавляющего патерналистски ориентированного большинства населения, нелюбовь либералов к Батьке лишь повышала его популярность.
В этой связи в РФ белорусская оппозиция и все предыдущие протесты «против фальсификации выборов», включая т.н. «васильковую революцию» марта 2006 года, «плошчу 2010» и др., воспринимались совершенно однозначно – как деятельность небольшой горстки отщепенцев-предателей, финансируемых заинтересованным в развале страны Западом и не имеющих вообще никакой поддержки со стороны белорусского населения. Что, в общем, подтверждалось неуклонным снижением массовости протестных акций и организационной деградацией оппозиции, вплоть до её фактического исчезновения.
Правда, те, кто общался с белорусами вживую, зачастую с удивлением обнаруживали, что сами белорусы отнюдь не в восторге от экономического и социального положения в своей стране. В большинстве случаев жители Белоруссии в частных разговорах выражали недовольство бедностью, низкими зарплатами, невозможностью открыть собственное дело, ощущением бесперспективности и исторического тупика. Всё более критически они высказывались и в отношении лично А.Г. Лукашенко, явно выражая усталость как от самой его несменяемости, так и от проводимой им социально-экономической политики. Традиционное для жителей РФ отрицание проблемы, мол, «просто, ребята, зажрались вы, и не понимаете своего счастья», разбивалось о факт массовой трудовой миграции белорусов в РФ в поисках более высокого заработка, что является вполне объективным свидетельством социально-экономического неблагополучия. Впрочем, вплоть до 2020 года подспудно растущее на бытовом уровне недовольство не выливалось в какие-либо политические формы, и ситуация в Белоруссии внешне казалась стабильной и спокойной. Казалось, что «ничто не предвещало», и колоссальный всплеск массовых протестов, равно как и демонстративная жестокость и правовой беспредел их подавления оказались для подавляющего большинства жителей РФ (включая политических аналитиков и комментаторов) полной неожиданностью и разрывом глубоко укоренившегося и устоявшегося шаблона.
Между тем, реальность в Белоруссии очевидно отличалась как от чёрного мифа либералов, так и от розового мифа патриотически и просоветски ориентированных консерваторов. С одной стороны, лукашенковская Белоруссия не является и никогда не была отсталым картофельным колхозом. В наследство от БССР возникшей в результате распада СССР формально независимой Белоруссии достался развитый промышленный комплекс, который А.Г. Лукашенко действительно смог сохранить. Но и промышленным производством дело не ограничивается. За немалый 26-летний срок правления Лукашенко в стране стал постепенно развиваться и современный постиндустриальный уклад. Причём это не колониально-дегенеративный помоечный «постиндустриализм», возникший в ряде периферийных стран в результате обвальной деиндустриализации, в котором основной сферой занятости стала спекулятивная перепродажа и гипертрофированная сфера услуг, включая туризм и прочую индустрию развлечений.
Напротив, в Белоруссии стал формироваться здоровый постиндустриализм, возможный только как надстройка над сохранённым и продолжающим работать промышленно-производственным сектором. Основными сферами такого «постиндустриализма здорового человека» являются наукоёмкое производство и высокие технологии, включая IT, а также собственно наука, культура, образование и медицина. В частности, ещё с 2005 года существует и успешно развивается Белорусский парк высоких технологий, в рамках которого созданы и особый налоговый режим, благоприятный для развития высокотехнологических проектов, и образовательный центр, и бизнес-инкубатор. А главное, что, в отличие от российского центра «Сколково», этот проект не сводится к пиару и распилу бюджета, а реально и успешно работает. Таким образом, режим Лукашенко не просто не препятствовал возникновению в Белоруссии современного постиндустрального уклада, но и вполне успешно способствовал его развитию.
Поэтому не следует думать, что в Белоруссии была просто сохранена и законсервирована на 26 лет советская социальная и экономическая система. Историческая заслуга А.Г. Лукашенко и созданного им авторитарного политического режима состоит не только в чисто консервативной функции сохранения и защиты советского наследия от погрома 90-х, но и в обеспечении условий развития, вполне вписывающегося в тенденции, характерные для развитых стран. В итоге если мы посмотрим на структуру занятости в современной Белоруссии, то мы увидим, что в аграрном секторе (то есть в сельском хозяйстве) занят довольно небольшой процент населения (менее 10%), достаточный, впрочем, для обеспечения продовольственной безопасности страны. Гораздо более значительные доли населения распределены между промышленным и информационным производством при наличии развитого, но не гипертрофированного сектора услуг. Такая социальная структура выгодно отличается от ситуации, которую мы имеем в РФ, где занятость в значительной степени вообще имитационна и по существу прикрывает распределение сырьевой ренты, а население с точки зрения правящего слоя генерирует не доходы, а экономические издержки.
Однако у белорусской социально-экономической модели есть и оборотная сторона, которая состоит в том, что многие предприятия убыточны и, хотя и обеспечивают производство продукции и занятость работников, но не выходят на самоокупаемость, а потому требуют финансирования за счёт бюджетных дотаций. В результате растёт задолженность самих предприятий и дефицит бюджета. До некоторых пор эти убытки покрывались доходами от посредничества в торговле российскими углеводородами – то есть 1) собственно транзитными, 2) от перепродажи по мировым рыночным ценам нефти, купленной у РФ по льготным расценкам, а также 3) доходами нефтеперерабатывающей отрасли. Таким образом, экономика страны, хоть и (в отличие от РФ) производящая, но оказалась при этом очень зависимой от чисто рентных доходов, а, значит, как от непредсказуемой конъюнктуры мирового рынка, так и от чисто политических отношений с РФ и странами Евросоюза, между которыми Белоруссия осуществляет свой транзит. По этой, в числе прочего, причине белорусская экономика оказалась уязвимой и нестабильной, и в результате падения цен на нефть во второй половине 2014 года вошла в состояние очередного (уже далеко не первого) глубокого кризиса. А общемировая коронавирусная истерия, хотя и была проигнорирована белорусским руководством, но обрушила мировой спрос и цены на сырьё, что очень сильно и болезненно ударило по и без того предельно ослабленному в предыдущие годы белорусскому народному хозяйству. К этому добавился срыв переговоров между РФ и ОПЕК в начале марта, что превратило падение нефтяных цен в катастрофический обвал.
Тяжёлое и нестабильное экономическое положение автоматически отражалось и отражается на положении социальном. Убыточность многих белорусских предприятий и рост их кредитной задолженности вполне естественно определяют низкий уровень зарплат занятых на них работников, а, значит, и их низкий уровень жизни. Бедность большинства населения приводит к слабости внутреннего рынка и недостатку платёжеспособного спроса, что запускает следующий виток обратной связи, снижая доходы как предприятий, так и сферы услуг, что, в свою очередь, ещё более давит на уровень жизни. В условиях хронического дефицита бюджета и растущей долговой нагрузки неизбежно сокращаются социальные расходы, что опять-таки снижает уровень жизни белорусского народа. Убыточность предприятий в совокупности с бюджетным дефицитом заставляет правительство страны, хоть и неохотно и вынужденно, но идти на их приватизацию. Постепенно доля занятых на государственных и частно-государственных предприятиях снижается, а доля занятых в частном секторе растёт. И хотя приватизация в Белоруссии имеет не обвально-мародёрский, а ползучий характер, тем не менее, она остаётся приватизацией, то есть ведёт к распаду унаследованной от Советского Союза социально-экономической системы и к разрастанию очагов капиталистических, а, значит, заведомо антисоциальных отношений. Более того, в попытках поддержать на плаву предприятия государство вынуждено сохранять и поддерживать широкое распространение контрактной системы найма, да и в целом расширять права работодателя в ущерб правам наёмных работников. Это, разумеется, снижает доверие к государству, сбрасывающему с себя социальные обязательства.
Стоит также сказать и о финансовой сфере. Примечательно, что в РФ некоторая часть патриотически настроенной общественности склонна вслед за С. Глазьевым и рядом экономических авторитетов критиковать независимость Центробанка от правительства и его отказ от активной эмиссии, направленной на льготное кредитование производства и поддержание платёжеспособности населения. Забавно, что А. Навальный, имеющий репутацию вроде как либерала, в этом вопросе в начале коронавирусного психоза фактически солидаризовался с «левыми» социал-демагогами, предложив по образцу США и некоторых развитых стран Евросоюза провести дармовую раздачу денег населению, просто запустив печатный станок. В Белоруссии, конечно, деньги населению даром не раздавали, но там как раз Центробанк в полном соответствии с мечтами наших псевдопатриотических популистов полностью подчинён интересам и задачам финансирования расходов бюджета – как социальных, так и связанных с поддержкой производства. В итоге страна переживает регулярные девальвации, скачки гиперинфляции и уже две деноминации (в 1 000 раз в 2000 году и в 10 000 раз в 2016 году). Таким образом, с точки зрения обесценивания и периодического обвального падения покупательной способности и курса национальной валюты Белоруссия скорее напоминает не законсервированный осколок СССР, а законсервированные российские 90-е. Это естественно сопряжено с потерей сбережений граждан, не успевших или не имевших возможности перевести их своевременно в доллары или евро.
Итак, с одной стороны мы видим поддержку белорусским государством предприятий (даже убыточных), а, значит, и сохранение рабочих мест, довольно успешную реализацию проекта развития высоких технологий, подтормаживание (по мере сил и возможности) процесса приватизации, поддержку системы образования, защиту национальных интересов во внешней политике. С другой стороны – хронические и регулярные экономические кризисы (фактически сливающиеся в один затяжной и непрерывный), постоянное обесценивание национальной валюты, рост задолженности предприятий и дефицита бюджета, низкие зарплаты, существенное урезание трудовых прав наёмных работников, приводящее их в социально незащищённое положение прекариата. Ситуация очень противоречивая. Можно было бы затянуть пояса и перетерпеть временные трудности, если бы был представлен проект какого-то светлого будущего, которое строится ценой таких лишений в настоящем. Но «свет в конце тоннеля» сомнителен. Скорее даже наоборот: ситуация постепенно развивается от плохого к ещё худшему, экономические и социальные трудности только нарастают, а вместе с ними – и ощущение бесперспективности и безысходности в рамках существующего курса. И вот, на фоне многолетнего постепенного ухудшения и растущего глухого недовольства происходит вызванный коронаистерией мировой экономический кризис, провоцирующий в Белоруссии резкий обвал как раз накануне президентских выборов.
Выборы в Белоруссии, как и в РФ, полностью имитационны. Спарринг-партнёры власти отбираются самой властью, и сама же власть определяет результат подсчёта голосов. Это чисто формальный ритуал, и все это заведомо понимают. Если бы большинство населения устраивали существующие социально-экономические условия, то «нечестность» (а на самом деле вполне честная и открытая профанация) выборов реально вызывала бы протест только у небольшого меньшинства, имеющего личные политические амбиции и стремление к власти или участию в оной. Эту ситуацию как раз и отражало полное ничтожество социальных протестов как в РФ до 2011 и после 2014 года, так и в Белоруссии в период между 2006 и 2020 годами.
Совершенно иная ситуация складывается, когда ритуал голосования без реального выбора накладывается на накопившееся недовольство социально-экономической ситуацией. В этом случае приглашение власти к участию в голосовании и фактическое игнорирование его результатов воспринимается массами уже не как формальный ритуал, а как нарочитое издевательство и глумление. В этом случае было бы гораздо лучше отменить выборы вовсе, чтобы не дразнить и не провоцировать людей, ставя их в унизительное положение статистов в заведомом фарсе. Таким образом, имитация выборов, которая на фоне удовлетворённого состояния народных масс прошла бы как символический ритуал поддержки действующей власти и согласия с проводимым ею курсом, в условиях реально накопленного недовольства стала, наравне с мировым экономическим кризисом, триггером для массовых уличных акций протеста.
Нелепо видеть, как это делают некоторые наши конспирологи, в выходе десятков тысяч и даже, судя по видеозаписям, возможно, сотен тысяч людей на улицы происки некой агентуры Запада. При этом несомненно, что и США, и Польша, и Литва, и РФ ведут на территории Белоруссии свою агентурную работу. Однако в условиях, когда население не накопило протестной энергии, даже самая деятельная организационная, финансовая и информационная поддержка внутренней оппозиции внешними силами приводит к результату смешному и жалкому, как это было в Белоруссии, например, в 2015 году. И наоборот, в случае, если недовольство накоплено, то оно неизбежно прорвётся, независимо от наличия или отсутствия агентурной работы внешних сил. Искусственно, проектно создать условия для массовых протестов можно, но эта задача явно решается иными средствами, нежели банальные политтехнологические ухищрения или финансирование оппозиции. Для этого нужно, как минимум, воздействовать на экономические условия жизни, а, как максимум, проектно десятилетиями формировать под свою задачу целые социальные слои, как, например, это делается на Западе с расовыми и половыми меньшинствами. В Белоруссии ничего подобного не велось, и опыт показывает, что масштабы протеста никак не зависят от объёма внешней финансовой и информационной поддержки оппозиции. В 2010 году финансовая, организационная и информационная поддержка Западом белорусской оппозиции была несоизмеримо больше и активнее, чем в 2020, но массовые протесты произошли не тогда, а сейчас. Вывод прост: массовые акции протеста августа и сентября 2020 года не были подготовлены и осуществлены некими внешними или внутренними подрывными силами, они не являются результатом усилий ни западной, ни российской агентуры, ни даже внутренней белорусской оппозиции (к 2020 году практически разгромленной и почти исчезнувшей в организационном смысле). Они вообще не были подготовленными и проектными. Это были реально самопроизвольные, спонтанные и стихийные проявления недовольства народа своим неблагополучным экономическим и социальным положением, а также политикой правящего режима, которая к этому положению привела, и лично бессменным и неустранимым в рамках фальсифицируемой выборной процедуры А.Г. Лукашенко, который этот правящий режим персонифицирует.
Кстати, лучше всего стихийность протестов доказывается их полной неэффективностью. Выходящие на улицы массы людей явно не имеют руководящей силы и организации, способной направить их активность в хоть сколько-нибудь осмысленное и целесообразное русло. При наличии организации, управляемости и проектности действий того количества людей, которое вышло сразу после окончания голосования, с запасом бы хватило, чтобы смести режим в первый же день, просто физически, даже без какого-то особого насилия блокировав силовиков и все органы центральной власти. Этого не произошло по очень простой причине: отсутствовал субъект, способный направить толпы людей к каким-либо осмысленным действиям в соответствии с теми или иными планами и целями. Люди просто выражали свой эмоциональный протест, не имея при этом механизмов координации и центров принятия решений. Поэтому протест и оказался неэффективен и в итоге постепенно выгорает.
Трудно однозначно оценить и последствия действий белорусской милиции. С одной стороны, судя по попавшим в открытый интернет видеоматериалам, ею была проявлена жестокость шокирующая, явно избыточная, переходящая в открытый произвол и беззаконие, вплоть до избиений вообще непричастных к протестам прохожих. С другой стороны, при всём масштабе протестных акций и при всей жестокости их подавления милицией, включая избиения людей, пытки, стрельбу, при всём этом даже оппозиционные СМИ сообщили лишь о пяти погибших (подтверждённых случаев на данный момент три). Для такого масштаба столкновений это очень умеренный вариант, не идущий ни в какое сравнение ни с событиями на площади Тяньаньмэнь 1989 года в Китае, ни с вооружённым подавлением защитников конституционного строя в РФ в 1993, ни с военным переворотом в Чили в 1973 году. Вообще говоря, сочетание в белорусских событиях августа 2020 года демонстративного массового насилия и почти полным отсутствием убитых (при большом количестве серьёзно раненных, жестоко избитых и подвергшихся пыткам и издевательствам) представляет собой весьма необычный и редкий для истории случай. Высказывалось мнение, звучащее достаточно убедительно и правдоподобно, что столь демонстративный произвол со стороны милиции был не случайным «эксцессом исполнителя», а вполне сознательным ходом Лукашенко, направленным на то, чтобы «повязать» силовиков совершённым ими беззаконием и отсечь им возможность впоследствии перейти на сторону протестующих или занять нейтральную позицию. После совершённого беззакония и явного издевательства над согражданами, каждый сотрудник милиции от генералов до рядовых должен понять, что единственным способом уйти от возмездия за содеянное является сохранение действующей власти и существующего политического режима. Такое решение, если оно действительно осознанно исходило от власти, по-макиавелливски цинично, но вопрос его эффективности сомнителен. Милиция своими беспределом, переходящим в садизм, действительно вызвала у народа ненависть и в итоге сделала себя заложницей сохранения действующей власти, но ведь и цена этого результата велика. Не исключено, что такой «умеренный» террор, то есть пытки и издевательства, но без убийств и казней, может оказаться достаточным для того, чтобы вызвать у населения массовую ненависть не только к милиции, но и к самой власти, однако при этом недостаточным, чтобы подавить страхом волю к сопротивлению. Это отчасти зависит от развитости у людей чувства собственного достоинства и от их готовности и способности прощать унижение. Сложно наперёд сказать, будет ли в итоге такая публичная порка воспринята массами населения как непереносимое оскорбление, которое можно смыть теперь только кровью обидчика, или как суровое, но легитимное «отеческое вразумление». Это покажет только дальнейшее развитие событий. Пока можно констатировать лишь то, что, судя по доступной информации, демонстративный беззаконный произвол, пытки и унижения граждан были, а вот целенаправленных массовых убийств и казней в ходе подавления протестов определённо не было.
Когда сторонники протестующих говорят, что А.Г. Лукашенко и его режим выступили в данном случае не против каких-то отщепенцев, бузотёров и национал-предателей, а против самих народных масс, они говорят правду. Но эта правда имеет и другую сторону. С точки зрения демократической мифологии народ прав просто потому, что он народ. Народ, мол, суверенен и, будучи источником власти, имеет право своим арифметическим большинством решать любой вопрос, в том числе избирать и смещать президента и правительство. Если президент не признаёт воли большинства избирателей, фальсифицирует выборы, не подчиняется воле народа, то он автоматически перестаёт быть законным представителем власти и превращается в узурпатора. В этом случае он удерживает власть незаконно и вопреки праву, а вот народ имеет законное право на восстание и свержение власти.
Но зададимся вопросом: а способен ли народ в данном случае сам управлять собой? Есть ли у протестующих (нет смысла в данном случае говорить об оппозиции: организованной оппозиции на сегодня в Белоруссии просто не существует, есть протестно настроенные народные массы) осмысленная программа выхода из кризиса? Есть ли у народа вообще способ выработки решений и механизм осмысления своей коллективной воли? Вот это вопрос гораздо более серьёзный. Да, есть недовольство текущей социальной и экономической ситуацией, но предлагается ли путь и способ сделать её лучше? Осознаётся ли вообще протестующими массами сама структура ситуации, в которой они оказались, и причины возникших трудностей? Вот этого мы как раз не видим совсем. И даже, наоборот, мы видим обратное. Против действующей власти выступают одновременно и леваки, обвиняющие лукашенковский режим во введении антирабочего трудового законодательства, лишающего наёмных работников их социальных прав, и правые либералы, обвиняющие то же самое правительство в бюджетном финансировании убыточных государственных предприятий и требующие бросить их на растерзание «невидимой руке рынка». Как одно соотносится с другим? Да очень просто: и те, и другие политические группы заинтересованы в ликвидации авторитарного политического режима, потому что хотят занять закрытую на сегодня для них нишу профессиональных публичных политиков – не так уж и важно, во власти или в статусной оппозиции. К интересам широких народных масс их узкокорпоративные интересы не имеют никакого отношения. Народные же массы по природе своей лишены субъектности, не обладают механизмами осознания своих коллективных интересов и выражения своей воли. Они аморфны и, как и всякая аморфная масса, лишены коллективного сознания и коллективной воли. У них нет осознанных интересов и нет программы, а есть исключительно сиюминутные желания без учёта реальной возможности их реализации. Они недовольны текущей ситуацией, которая действительно на самом деле нехороша, но их стихийный, лишённый осознанности и проектности протест на самом деле эту ситуацию может лишь ухудшать и усугублять, а не разрешать. Поэтому странный парадокс состоит в том, что текущие желания народных масс совершенно не соответствуют их базовым интересам. Это наглядно иллюстрируется полным отсутствием классовой составляющей в картине противостояния между сторонниками и противниками действующей власти. В случае, если бы речь шла об осознаваемых объективных интересах, расклад сил обязательно демонстрировал бы размежевание между классами или, как минимум, социальными стратами и слоями, но как раз этого и не просматривается. Мы не видим в белорусских протестах ни классического столкновения интересов наёмных работников и буржуазии, ни характерного для современной мировой метрополии столкновения люмпенства и гражданского общества.
Режим Лукашенко определённо выступает сегодня против народных масс, влекомых своими желаниями, но парадоксальным образом он гораздо более соответствует их интересам, чем их собственные настроения и хотелки. Анализируя сложившуюся ситуацию, мы приходим к выводам, которые полностью идут вразрез с демократической и либеральной идеологией.
Представим себе, что ребёнок хочет покататься на льдине во время весеннего ледохода. Ему кажется, что это весело и увлекательно. Взрослый, который ограничивает его свободу заняться этим увлекательным делом, явно идёт против его воли и желаний. Но при этом действует в его интересах и спасает его жизнь. И напротив, если бы взрослый в каких-то своих интересах потворствовал бы здесь желанию и воле ребёнка, то явно бы действовал против его интересов, ставя под угрозу его жизнь. Чем принципиально в этой ситуации отличается взрослый от ребёнка? Способностью осознавать свои интересы и ставить их выше сиюминутных хотелок. То есть способностью действовать не стихийно, автоматически следуя своим текущим желаниям и влечениям, а проектно, то есть исходя из понимания ситуации и того, какие действия к каким последствиям приведут. В отношении организованных элит (как правящих, так и оппозиционных) и народных масс действует ровно тот же принцип. Элиты субъектны, то есть способны к коллективному осознанию своих интересов и к формированию образа желаемого будущего, а также способов трансформации наличной реальности, ведущих к нему. Массы к такому осознанию не способны никогда, и следуют не своим интересам, а своим влечениям, которые зачастую пагубны для них самих. Поэтому роль элит по отношению к народным массам следует оценивать не по соответствию текущим желаниям и влечениям масс, а по соответствию их объективным интересам. И это не просто разные вещи, но и чаще всего противоположные. Это, разумеется, не значит, что всякое действие, осуществляемое над народными массами насильственно и вопреки их воле, непременно соответствует народным интересам.
Подчеркнём очевидную вещь: сами массы не способны собой управлять, поскольку бессубъектны, то есть не имеют механизма сведения арифметической совокупности личных воль к одной коллективной воле. Массами всегда управляют политические субъекты. При этом действия управляющих субъектов могут как соответствовать, так и не соответствовать интересам масс и их текущим преобладающим влечениям. Теперь зададимся ключевым вопросом: есть ли в Белоруссии политические субъекты, альтернативные режиму Лукашенко, имеющие свою программу, свой взгляд на разрешение экономических и социальных проблем и при этом потенциально способные взять власть в свои руки и ею распорядиться? Нет, таких коллективных политических субъектов мы в Белоруссии не видим. В лучшем случае, да и то редко, мы видим более или менее организованные группы, надеющиеся ухватить свой чисто групповой профит в ситуации распада существующего порядка. Поэтому мы вновь сталкиваемся с кажущимся парадоксом: хотя массовые протесты действительно стихийны и не были организованы внешними силами, но реально воспользоваться ими могут только внешние игроки. Внутренних-то нет! Кстати, в том, что нет внутренних игроков, что политическое поле выжжено до состояния безжизненной пустыни, виноват как раз режим Лукашенко и сам Александр Григорьевич персонально. Если бы он не выполол оппозицию под корень, а позволил бы развиваться тем её сегментам, которые совместимы с национальными интересами, то сейчас бы ему было с кем договариваться. Но что сделано, то сделано, вспять время не повернёшь и прошлое не исправишь, так что договариваться Лукашенко сейчас не с кем, альтернативных программ нет. Следовательно, ослабление режима, его раскачивание будет использоваться исключительно внешними силами.
Так оно и произошло! Хотели ли протестующие белорусы в массе своей поглощения Белоруссии Российской Федерацией? Конечно, нет! Белорусский протест, в отличие от украинского, не имел выраженно антироссийской направленности, но и стремления к интеграции с РФ он точно не нёс. Однако до массовых протестов А.Г. Лукашенко имел простор манёвра и игры на противоречиях между РФ, ЕС и США и, будучи весьма одарённым от природы и вдобавок уже очень опытным политиком, этим активно пользовался в политических и экономических интересах Белоруссии, а, значит, и её народа. Но в итоге массовых акций протеста он потерял этот простор. Не имея опоры внутри страны и в условиях нелегитимности в глазах ЕС и США, он вынужден из положения свободного игрока, искусно балансирующего на противоречиях крупных мировых держав, переходить в положение вассальной зависимости от РФ. Понятно, что сдаёт свой суверенитет он крайне неохотно и без всякого энтузиазма, используя весь свой политический опыт и таланты для того, чтобы вывернуться из ловушки, в которую попал и он сам, и вместе с ним вся страна, но объективные обстоятельства давят и оставляют мало пространства для манёвра. Учитывая, что правящий в РФ путинский режим по своим и внутриполитическим, и экономическим причинам настроен на поглощение Белоруссии через механизм изменения формата «Союзного государства», ситуация для Белоруссии складывается крайне неблагоприятная и не предвещающая ничего хорошего. При этом обратим внимание на последовательность событий: именно массовый протест подорвал возможности Лукашенко эффективно отстаивать национальный суверенитет и играть на противоречиях РФ, ЕС и США. Это наглядный пример того, как фактический результат стихийных действий масс оказался диаметрально противоположным как их объективным интересам, так даже и их субъективным желаниям. А дальше цепочка замыкается: чем более Лукашенко вынужден будет сдавать национальный суверенитет, тем больше будет недовольство, а чем больше будет недовольство, тем меньше у него будет возможности сохранить хоть какие-то остатки суверенитета. В итоге аншлюс Белоруссии не то чтобы предопределён, но на сегодня представляет гораздо более реальную угрозу, чем это было до начала массовых протестов, когда Лукашенко удалось отбиться от вполне явных попыток поглощения со стороны путинского режима. Впрочем, отказ от суверенитета путём капитуляции перед Западом и попытка периферийной интеграции в систему Евросоюза была бы по своим последствиям для страны не многим лучше. Как ни странно, но и «пророссийский», и «проевропейский» выбор, которые кажутся принципиальными альтернативами, на самом деле означают для Белоруссии почти одно и то же: потерю возможности отстаивать свои собственные интересы.
Та же в общем ситуация и с экономикой. Сейчас население выражает массовое недовольство «экономической неэффективностью» государственных предприятий, зачастую работающих в убыток за счёт государственных дотаций. Опять-таки, недовольство населения этой ситуацией естественно и понятно: в ней действительно нет ничего хорошего. Но могут ли недовольные массы предложить выход из сложившейся ситуации? Конечно, нет. Ведь массы не имеют коллективного мозга и коллективного разума, они лишь выражают чисто эмоциональное недовольство. Зато на волне этого недовольства выход легко предложат либералы: провести массовую приватизацию и отдать убыточные, «экономически неэффективные» предприятия на волю «невидимой руки рынка».
Здесь стоит кое-что сказать об экономической логике, поскольку она может быть разной. Допустим, предприятие не приносит прибыли и работает не просто в ноль, а даже с некоторым убытком. Но оно всё-таки работает, то есть, с одной стороны, производит общественно полезную продукцию, а, с другой стороны, худо-бедно обеспечивает оплачиваемую занятость своим работникам. Работники получают зарплату – следовательно, поддерживают внутренний рынок в качестве покупателей товаров и услуг. В итоге экономика, если подразумевать под ней организацию хозяйства, со скрипом, с проблемами, но работает. Логика либералов здесь по-людоедски проста: не надо вмешиваться в естественный процесс, пусть решает всё рынок. Если предприятие убыточно, то не надо выделять ему субсидии, пусть разорится. Что в итоге? В итоге, во-первых, оно перестанет производить продукцию, уйдя с рынка (рынок, естественно, тут же займут импортные товары и уже с него не уйдут). А, во-вторых, оно перестанет платить зарплаты. Бывшие работники потеряют средства к существованию, в том числе перестанут быть платёжеспособными покупателями, а это вызовет разорение и закрытие следующих предприятий. Либералы при этом фантазируют, что банкротство «экономически несостоятельных» и «неэффективных» предприятий приведёт к их естественному самопроизвольному замещению новыми, более эффективными. Но это умозрительные теории, а то, чем такие эксперименты оборачиваются на практике, нам наглядно продемонстрировали в 90-е: производство рушится, массы населения оказываются «экономически неоправданными». РФ тогда от массового экономического геноцида спас только резкий рост мировых цен на сырьё, но и то в результате мы получили не обещанную либералами модель оздоровления производства и экономической эффективности предприятий, а непроизводящую экономику перераспределения нефтегазовой ренты.
Но вернёмся в современную Белоруссию. Нынешние массовые протесты в ней изумительно напоминают общественные настроения в СССР в самом конце 80-х – во времена популярности «демократов» и «радикальных рыночников». Всего через два года слова «демократия», «рынок» и «приватизация» стали в России не просто ругательствами, а проклятьями, а массовые уличные протесты развернули свои настроения и требования ровно на 180 градусов. Но было поздно. В стране уже был полный чубайс. Белоруссия идёт сейчас ровно в том же направлении только с одной разницей: в её случае раздербан экономики будет осуществлён не внутри вызревшими хищниками, а внешними – пришедшими из РФ в ходе поглощения. Собственно говоря, поглощение Российской Федерацией – это однозначно наихудший для Белоруссии сценарий из всех возможных, но массовые протесты, подорвавшие возможности президента Лукашенко к политическому маневрированию, именно этот сценарий делают пусть пока не неизбежным, но уже наиболее вероятным. И нужно понимать, что за потерей политической независимости, будет ли это поглощение Российской Федерацией или Европейским союзом, неизбежно последует тотальное уничтожение белорусской промышленности и вызванная этим социальная катастрофа. И она безжалостно обрушится на те самые народные массы, которые сегодня своим вполне естественным и понятным, но отнюдь не разумным и не целесообразным протестом её приближают.
Вообще говоря, перед нами – теми, кто в 90-х годах стоял в рядах сопротивления ельцинщине – нынешние белорусские события ставят сложную проблему. До сих пор казалось несомненным и очевидным, что история окончательно и однозначно подтвердила нашу правоту. Курс, выбранный РФ в 1991-93 годах, завёл страну в безвыходный и безысходный тупик. Значит, правы были мы – те, кто этому курсу активно сопротивлялся: широкая народно-патриотическая оппозиция образца 1993, 1996 и 1998 годов. Говорят, что в истории нет частицы «бы». Но давайте всё-таки попробуем умозрительно смоделировать альтернативную историю. Предположим, что в 1996 году во главе Народно-патриотического союза России оказался бы человек более жёсткий, более решительный, чем Геннадий Андреевич, который не признал бы заведомо сфальсифицированных результатов на тогдашних выборах и решился провозгласить себя законно избранным президентом, опираясь на регионы реально тогда существовавшего «красного пояса». Допустим, его поддержала бы значительная часть региональных администраций, часть армии и сформировавшееся на волне всенародной на тот момент ненависти к «прихватизаторам» народное ополчение. «Демократическое» движение в те годы было уже слабым и крайне непопулярным, гайдаровский «Демократический выбор» и «Яблоко» заведомо не смогли бы мобилизовать силы, сопоставимые с силами коммунистов и националистов, а центристский черномырдинский «Наш дом – Россия» вообще не имел никакой социальной базы за пределами чиновничества. Армия была к тому времени крайне недовольна ельцинскими реформаторами. Поэтому если бы спецслужбы не смогли ликвидировать гипотетического лидера Народно-патриотического союза сразу же, и дело дошло бы до полномасштабного столкновения, то победа в нём, вероятнее всего, была бы за нами. И вот здесь возникает ключевой вопрос: какую политику, какую программу в этом случае реализовал бы широкий патриотический фронт в спектре от коммунистов и умеренных консерваторов до монархистов и РНЕ? Очевидно, что этот курс не был бы реализацией ни одной из узкопартийных программ, а носил бы компромиссный, общепатриотический характер и был бы в значительной степени схож с тем, который в эти же годы только начинал проводить в Белоруссии Александр Григорьевич. Белоруссия даёт нам здесь редкий для истории случай экспериментального ответа на вопрос «что было бы, если бы?». Не значит ли это, что к нынешнему 2020 году мы пришли бы к тем же самым результатам, к которым пришла Белоруссия – к той же сырьевой зависимости, стагнации, убыточному производству и глубокому комплексному экономическому, финансовому и социально-политическому кризису? Не значит ли это, что улица, шатнувшаяся между 1991 и 1993 годами от «демократов» к нам, столь же резко шатнулась бы обратно?
Готового ответа на эти вопросы нет. В конце концов, в очень значительной мере нынешние проблемы Белоруссии определяются тем, что она просто слишком маленькая и заведомо экономически несамодостаточная, поэтому не могла сохранить советскую модель экономики в недружественном окружении глобалистского мира. Возможно, что принципиально тот же курс, но в исполнении не отдельно взятой Белоруссии, а восстановленной более или менее в границах СССР России в целом привёл бы к совершенно иным, гораздо более благополучным итогам и результатам. И всё же это очень серьёзный повод для нас задуматься. Задуматься, в первую очередь, о невозможности простого консервативного пути сохранения достигнутого, о кризисе, в том числе, и самого Советского Союза в условиях, когда стабильность переросла в застой, и мы потеряли не только темпы, но и ясное понимание цели и направления развития.
Впрочем, похоже, что пока эти вопросы имеют для нас отвлечённый характер. Мы находимся на том участке исторического развития (точнее говоря, конечно, не развития, а деградации и падения), когда исторических развилок в обозримой перспективе не предвидится, и мы просто обречены пожать до конца неизбежные результаты выбора, сделанного многими годами и даже уже десятилетиями ранее. Такова неумолимая логика причинно-следственных связей: раз сделанный выбор порождает последствия, которые имеют свои последствия, а они – свои. Но рано или поздно нам снова предоставится исторический выбор. Сможем ли мы им воспользоваться, зависит, как минимум, хотя бы от того, будет ли на момент открытия исторической альтернативы вообще существовать некое коллективное «мы» – коллективный субъект, способный к принятию осмысленных проектных решений, а не просто к автоматическому рефлекторному реагированию на стимулы и происходящие события. Вот, собственно, в создании такого субъекта и состоит наша задача. На сегодня это единственная наша задача, имеющая значение. Потому что пока принимать и реализовывать исторический выбор, если даже он вдруг возникнет, просто некому и нечем.
Строев Сергей Александрович, кандидат биологических наук, PhD, профессор РАЕ, член-корреспондент МСА, действительный член ПАНИ
