Предощущение бойни

История развития человечества, начиная с самого его возникновения и вплоть до вполне исторического времени, никогда не была подобна непрерывной восходящей прямой. Кроме регулярно возникавших внешних конфликтов между социумами (от межродовых распрей до межгосударственных, а затем и мировых войн) и внутренних смут, история человечества характеризуется чередованием периодов поступательного прогресса и периодов деградации, утраты достигнутых культурных достижений, упрощения экономической и социальной организации. Нам, людям, живущим в начале XXI века, история последних шести столетий может казаться практически непрерывной восходящей линией научно-технического и социального прогресса, поднявшего человечество от уровня аграрного феодального общества (к тому же в состоянии глубокого кризиса конца Средневековья) с почти натуральным хозяйством до современной постиндустриальной цивилизации, совершившей сперва промышленную, а потом информационную революцию, вышедшей в космос и доросшей до расшифровки и редактирования генома. Но человеку, жившему в VIII веке от Р.Х., равный период времени в последние для него 600 лет виделся бы, наоборот, линией непрерывной инволюции и деградации от II века, ставшего вершиной развития Античной цивилизации с её развитым товарным хозяйством, единым государственным, экономическим, правовым и культурным пространством Римской империи и развитой культурой, – к варварским королевствам с примитивным уровнем хозяйства, архаичной социальной организацией и почти поголовной неграмотностью.

В чём причина того, что цивилизации приходят в упадок? В зависимости от точки зрения и фокуса внимания конкретного исследователя, в качестве первопричины могут быть выделены самые разные факторы, от социобиологических (например, в одной из ранее опубликованных работ [1] нами была предложена умозрительная модель, в соответствии с которой время жизни социальной структуры ограничено неустойчивостью баланса между эгоистическими и парохиально-альтруистическими моделями социального поведения, то есть преобладанием положительных обратных связей, усиливающих любую начавшую преобладать тенденцию до состояния катастрофы, над отрицательными, направленными на то, чтобы вернуть соотношение к равновесному состоянию) до чисто культурных и гуманитарных (например, концепт кризиса культуры [2] как фактора, формирующего общество из отдельных индивидуумов [3] и задающего ориентиры и смыслы развития [4]). В ряду таких объяснений стоит и марксистское представление о нарастании противоречий между экономическим базисом и политической, правовой и культурной надстройкой, а также между уровнем развития производительных сил и характером производственных отношений внутри самого экономического базиса, равно как и несколько более узкие представления об «исчерпании возможностей той или иной экономической модели», и даже несколько сомнительная с научной точки зрения гумилёвская концепция смены фаз этногенеза по мере исчерпания пассионарности.

Во всяком случае представляется интуитивно понятным, что общество, так же как и индивидуальный организм, имеет некий ограниченный срок и естественный цикл жизни и, если оно не погибает от воздействий внешних факторов (природные катаклизмы, нашествия завоевателей, эпидемии, исчерпание природных ресурсов и т.п.), то рано или поздно «стареет» и «дряхлеет» само, то есть накапливает в своём развитии критическое количество дефектов и противоречий, несовместимое с возможностью дальнейшего существования. По-видимому, при этом экономические, политические, демографические, социальные и культурные проявления кризиса являются просто разными внешними аспектами, отражающими с разных сторон один и тот же единый процесс, то есть, хотя они и взаимосвязаны причинно-следственными связями, но вопрос о том, какой из этих факторов первичен, относится скорее к модели описания, чем к объективной реальности.

Весьма продуктивную на наш взгляд идею, говоря о катастрофе бронзового века, высказал историк Юрий Викторович Андреев: «...как бы мы ни оценивали долю микенского наследия в общем богатстве греческой культуры I тыс. [до н.э.], сам факт резкого разрыва между этими двумя эпохами не подлежит сомнению. Переход с одной ступени на другую носил кризисный, катастрофический характер и сопровождался весьма заметным замедлением и даже полной приостановкой культурного развития, утратой многих важнейших достижений микенской эпохи. Очевидно, только такой ценой греческое общество способно было найти выход из той тупиковой ситуации, в которой оно рано или поздно должно было оказаться (или, может быть, уже оказалось), если бы не сошла со сцены микенская дворцовая цивилизация, по всем признакам, представлявшая собой один из вариантов той обречённой на застой социальной системы, которыми так богата история древнего Востока» [5]. Применимость этой идеи захождения самой логики восходящего эволюционного развития в тупик, выходом из которого может быть лишь возврат в глубоко архаическое состояние, выходит далеко за рамки одного конкретно взятого бронзового коллапса. По-видимому, эта идея тупиковости дошедших до пределов своего развития высокоспециализированных форм применима универсально ко всем цивилизациям, да и к развитию биосферы тоже (здесь можно вспомнить великие вымирания: ордовикско-силурийское, девонское, пермское, триасовое, мел-палеогеновое, а также множество менее значительных).

Каковы же признаки того, что наша собственная цивилизация в настоящее время подошла к пределам возможностей своего прогрессивного развития и близка к коллапсу?

1. Цивилизационный и культурный кризис, выраженный в распаде базовых мировоззренческих парадигм (онтологических, гносеологических, аксиологических, эстетических и этических), лежавших в основании цивилизации, европейской по своему историческому происхождению и мировой по своему актуальному состоянию. Этот кризис или, точнее говоря, не кризис, а коллапс был описан нами ранее достаточно подробно в работе «Инферногенезис. К вопросу о цивилизационном кризисе» [2]. Он проявляется в самых различных сферах, включая дехристианизацию, кризис парадигм и подрыв авторитета науки и рационального мышления в целом, комплекс вины за колониализм и пресловутые «доминирование и социальные привилегии белых», самоотрицание собственной расовой и культурно-исторической идентичности, утрату эстетических канонов и вытеснение классического академического искусства нарочито примитивными и вульгарными постмодернистскими формами, паразитирующими на отсутствии в искусстве объективных критериев оценки качества и ценности, утрату общепринятых и общепризнанных норм поведения и образа жизни и т.д.

Это состояние описывается модным словом «постмодерн» и его многочисленными производными, прилагающими приставку «пост-» практически к любым словам, описывающим любые аспекты социальной жизни: постиндустриализм, постэкономика, постполитика, постнаука, постискусство и т.д. Все эти игры с префиксом «пост-» означают не что иное, как попытку описания охватившего тотально все сферы социальной жизни состояния аномии, то есть утраты скрепляющих общество социальных норм и, как следствие, распада социальных институтов. Причём, если в случае постмодерна мы видим просто процесс разложения и «естественной» деконструкции культурных оснований европейской (а по факту единственной на сегодня общемировой) цивилизации, то со стороны различных левацких движений – в спектре от якобы «антирасистских» (на самом деле как раз расистских, просто антибелых и антиевропейских) до феминистских и от «экологистских» (энвайронменталистских) до неофрейдистских – проводится вполне целенаправленная линия на целенаправленное насильственное разрушение и уничтожение всей культуры «господства белых мужчин» начиная с Платона и Аристотеля, как «репрессивной», «империалистической», «сексисткой», «антиэкологичной», «подавляющей чувства и влечения бессознательного» и т.д. Разумеется, ничего конструктивного взамен существующей не первое тысячелетие культурной традиции не создаётся, идёт чистое разрушение и, что особенно важно, ведущую роль в этом активном и деятельном разрушении играют не столько «восставшие против культурного угнетения белыми» негры и азиаты, сколько сама же белая молодёжь, явно воспринимающую свою собственную культуру как нежеланное бремя.

В этой связи стоит упомянуть фундаментальную для современной антропологии работу Джозефа Хенрича «Секрет нашего успеха» [3], в которой он весьма подробно раскрывает содержание антропогенеза (включая не только культурный, но и неразрывно с ним связанный биологический) как развитие способности к интернализации социальных норм. Человек как культурный вид настолько адаптирован к существованию в рамках социальных норм, что их утрата или распад могут оказаться несовместимы не только с культурным (включая научно-технический) прогрессом, но и с возможностью простого биологического воспроизводства, поскольку даже биологическая репродукция у человека не сводится к совокупности генетически детерминированных поведенческих и физиологических актов, но включает в себя и фактор культурно заданных норм и институтов, в том числе форму организации семьи. Распад этих норм вполне закономерно ведёт к тому, что в современной социологии политкорректно именуется «вторым демографическим переходом», а в переводе на простой человеческий язык означает попросту вымирание, то есть падение рождаемости ниже уровня смертности даже в условиях непрерывного (пока, до поры до времени) роста продолжительности жизни.

2. Социально-экономический коллапс, связанный с тупиком развития капитализма. В простейшем случае он может быть описан следующим образом. Мировой капитализм как система в целом мог устойчиво существовать, только непрерывно расширяясь, то есть сбрасывая избыток производимых продуктов в некапиталистическую периферию и одновременно поглощая эту периферию. В тот момент, когда некапиталистическая периферия закончилась, то есть капиталистическая система охватила весь мир, дальнейшее развитие капитализма как системы, основанной на непрерывном экономическом росте и непрерывном расширении производства, стало невозможно. Подчеркнём этот момент: капитализм не может существовать в состоянии нулевого роста, то есть просто стабильно воспроизводить себя так, как это делали в равновесии с вмещающим экотопом традиционные аграрные и, тем более, охотничье-собирательские общества. Даже замедление темпов роста при сохранении самого роста в рамках капитализма воспринимается как явление, угрожающее стабильности системы и самому её существованию. Остановка же роста означает то, что в качестве фактора разрушения капитализма предсказывали ещё Карл Маркс и Фридрих Энгельс – а именно падение до нуля и даже ниже нуля средней нормы прибыли.

Поскольку прибыль при капитализме является единственным смыслом производства, падение средней нормы прибыли до нуля или, тем более, ниже нуля означает, что одни элементы системы могут выжить, продолжив извлекать прибыль, только за счёт уничтожения других по принципу «умри ты сегодня, а я – завтра». Иными словами, система в этом случае начинает активно переваривать сама себя. Примечательно, что невозможность дальнейшего воспроизводства мировой капиталистической системы была осознана самой верхушкой мирового капиталистического класса в лице его «мозговых центров» и ведущих идеологов – начиная со знаменитого доклада Римского клуба «Пределы роста» (и последующих) и заканчивая работами и выступлениями Жака Аттали и Клауса Мартина Шваба. Коллапс капитализма имеет две стороны – как собственно экономическую, связанную с коренным изменением модели мирового хозяйства, так и общественно-политическую, связанную с распадом всей неразрывно связанной с капитализмом политической, социальной и правовой надстройки, включая институты национальной государственности, буржуазной демократии, права частной собственности, да и вообще права в целом как категории. Не имея возможности здесь, в рамках настоящей статьи, подробно разбирать этот вопрос, сошлёмся на две ранее опубликованные наши работы, в которых он был рассмотрен в достаточной степени детально: «Итоги 2013: мир и Россия в эпоху конца капиталистической иллюзии» [6] и «Понять происходящее и обрести способность к действию» [7].

В данном же случае нам важно то, что, хотя мировыми элитами вполне заметно осуществляется попытка управляемого проектного демонтажа капитализма и построения на его месте некой посткапиталистической административно-распределительной системы «нового домината», весьма велика вероятность того, что распад т.н. «среднего класса», составляющего основу прежнего буржуазного гражданского общества, приведёт к перерастанию проектного «управляемого хаоса» в хаос совершенно реальный, то есть никем уже не управляемый. Кстати, механизм распада гражданского общества в результате концентрации капитала и разорения слоя мелких и средних экономически самодостаточных собственников обнаруживает крайне настораживающие параллели между современными нам процессами и процессами, происходившими в Римской империи в последние столетия накануне её падения и наступления Тёмных веков.

3. Частным проявлением коллапса капитализма является неизбежно надвигающийся в общемировом масштабе долговой коллапс. Накопление непрерывно растущих долгов давно перешло черту, когда они в принципе не могут быть выплачены, и приближается к той черте, когда становится невозможным и просто их обслуживание, то есть выплата процентов. Закредитованность мировой экономики распространяется на все уровни, начиная с государственных долгов и заканчивая долгами отдельных домохозяйств. Сам по себе неизбежный мировой долговой и, как следствие, финансовый коллапс не является фактором цивилизационного масштаба. Он мог бы быть разрешён путём разового дефолта, перезапускающего всё систему заново с нуля. Конечно, такой дефолт был бы достаточно болезненным для мировой экономики кризисом, однако масштабом скорее одного порядка с Великой депрессией, чем с падением Римской империи. Проблема, однако, в том, что для других, гораздо более фундаментальных факторов, он может стать тем самым камнем, который, сорвавшись сам, запускает сход лавины.

4. Демографический кризис. Как уже было отмечено выше, катастрофический распад скрепляющих западное (да и ряд вестернизированных восточных) общество социальных норм и институтов, в частности, кризис семьи, падение влияния религии, резкое изменение экономических, социальных и правовых условий в совокупности вызвали нарастающую депопуляцию, то есть падение рождаемости ниже уровня простого биологического воспроизводства. Само по себе простое снижение численности населения в условиях нынешней перенаселённости не только не было бы проблемой, но скорее могло бы стабилизировать и разрядить ситуацию. Проблема, однако, не в самом по себе снижении численности населения, а в двух других факторах, с которыми оно неразрывно сопряжено. Первым из них является нарушение баланса между работающими производителями товаров и услуг и пенсионерами-иждивенцами. Проблема сама по себе в условиях нынешнего уровня автоматизации труда, порождающего избыток рабочей силы и дефицит рабочих мест, разрешимая и не катастрофическая, хотя и создающая дополнительное давление на и без того переживающую кризис капитализма экономику.

Гораздо опаснее второй фактор: то, что сокращение коренного населения развитых стран (причём, в первую очередь, наиболее образованного, культурного и социально благополучного) происходит на фоне замещающей, переходящей в вытесняющую, миграции из стран Третьего мира. При этом мигранты не ассимилируются и не перенимают культурные нормы принимающих развитых стран (как мы помним, сами эти нормы пребывают в состоянии распада и отрицания самим же местным населением, впадающим в состоянии аномии и социальной атомизации, особенно молодёжью). Напротив, социальные нормы мигрантов, стоящих на гораздо более низкой ступени как минимум социального и культурного развития, оказываются сегодня намного более фактически действующими и жизнеспособными, объединяющими и мобилизующими пришельцев, одновременно противопоставляя их деморализованному и разобщённому коренному населению. В результате возникает сценарий надвигающегося «глобального мирового Косова». Кстати, сценарий опять-таки вплоть до мелких деталей напоминает процесс внутренней ползучей варваризации Римской империи накануне её обрушения. Разве что с той разницей, что готы испытывали к римской культуре и уже господствовавшей в ней на тот момент христианской религии гораздо больше уважения, чем к западной белой культуре испытывают сегодня как исламские фундаменталисты, так и негритянские расисты.

5. Истощение природных ресурсов и экологический кризис. Хотя пресловутое изменение климата давно превратилось в пропагандистский жупел, утилитарно используемый в целях, не имеющих ничего общего с сохранением природы, в целом проблема антропогенной нагрузки на биосферу Земли вполне реальна. Стремительное сведение лесов, разрушение биотопов, сокращение видового разнообразия биосферы, истощение и выветривание почв, загрязнение окружающей среды нефтью, пластиком, токсичными и радиоактивными соединениями – всё это в совокупности вполне может стать дополнительным фактором коллапса цивилизации в её нынешней форме. Но гораздо бо́льшую угрозу именно человеческой цивилизации представляет истощение невосполнимых природных ресурсов, способное подорвать мировую экономику. Опять-таки сам по себе фактор истощения природных ресурсов мог бы даже стимулировать научно-технический прогресс, принуждая к переходу на более совершенные и экономные технологии, использующие возобновляемые ресурсы, но в сочетании с остальными факторами, дестабилизирующими как экономику, так и сферу управления, он тоже может сыграть роль триггера краха всей системы.

Таким образом, как мы уже отмечали [8], произошло совпадение во времени, наложение и интерференция одновременно нескольких кризисов – общецивилизационного (тупик парадигм гуманизма, рационализма и сциентизма) [2, 9-12], социального (структурная деградация общества, интеллектуальная и культурная деградация населения мировой метрополии, неконтролируемая массовая миграция в цивилизованный мир дикарей из бывших колоний) [13-18], экономического (невозможность воспроизводства капитализма в «замкнутом пространстве» полностью охваченной им планеты, падение до нуля и даже до отрицательных значений средней нормы прибыли на капитал, конфликт производительных сил, соответствующих уровню развития информационного общества, и капиталистических общественных отношений) [2, 6, 10, 19-23], финансового (невозможность дальнейшего обслуживания мирового долга и кредитования конечного потребительского спроса) и политического в узком смысле слова (фактический раскол внутри мировой олигархии и, как следствие, распад единого субъекта мирового управления и утрата управляемости глобальными процессами) [6, 24-29].

Практически все крупнейшие мировые геополитические субъекты сегодня буквально зависли над пропастью. В США раскол как элит, так и населения страны настолько глубок, что выборы 2020 года прошли буквально на грани перерастания политического противостояния в гражданскую войну [30]. При этом факторы раскола как элит, так и общества отнюдь не устранены, нынешнее затишье вполне может впоследствии оказаться затишьем перед бурей. Европа, помимо социальной дестабилизации, вызванной последствиями миграционного кризиса 2015 года, а также экономическими, социальными и финансовыми последствиями «борьбы с пандемией коронавируса» (включая вливание в экономику огромной массы необеспеченных денег), столкнулась в 2022 с дополнительным фактором разрыва устоявшихся торговых путей в связи с военным конфликтом на Украине. Прекращение поставок нефти и газа, продовольствия (сельскохозяйственной продукции) и минеральных удобрений из России в связи с усиливающимся (в интересах США и отчасти Китая) конфликтом между РФ и странами ЕС, случившееся как раз в разгар перехода Европы на новую модель энергетики, привело к резкому скачку инфляции (особенно цен на продукты питания), больно ударило по энергоёмким отраслям промышленности, сократило потребительский спрос, привело к оттоку промышленного капитала в страны с более энергетически благоприятной ситуацией.

Китай столкнулся сначала с кризисом прежней экономической модели, ориентированной на экспорт и обеспеченной дешевизной собственной рабочей силы. Попытка поменять модель, переориентировав экономику на внутренний спрос, что требует повышения покупательной способности, а, следовательно, и оплаты труда собственного населения, породило новые проблемы, такие как дисбаланс в развитии разных регионов, резко возросший объём долга и т.д. Экономическая нестабильность отчасти порождает, а отчасти накладывается на внутриполитическую (слом прежней системы регулярной смены элит и «узурпация» власти Си Цзиньпином, оставшимся на третий срок, что порождает внутренний конфликт в правящей элите) и внешнеполитическую (эскалация конфликта с Тайванем и стоящими за ним США).

В каждом из перечисленных выше случаев нарастание внутренних противоречий и дисбалансов может привести как к смуте внутри крупного кластера общемировой системы (будь то США, ЕС или Китай), так и к попытке экспортировать противоречие, преобразовав его во внешнеполитический кризис и разрешив через «маленькую победоносную войну». Итак, острый кризис в США (раскол элит и общества), Европе (специальная военная операция РФ на Украине и конфликт между ЕС и РФ) и Китае (попытка вырваться из долговой ямы и тупика экономической модели, экспортировав внутренние проблемы вовне) создают в современном мире опасное напряжение, заметно повысившее риск втягивания в Третью мировую войну, которая может перерасти в глобальный ядерный Апокалипсис.

При этом стоит отметить два характерных для современного положения фактора, которые в истории человечества достаточно уникальны.

Во-первых, обратим внимание на то, что, по-видимому, впервые за всю историю человечества сложилась ситуация экономической избыточности подавляющего большинства населения. Со времён неолитической революции, когда развитие производительных сил привело к тому, что человек смог производить заметно больше продукции, чем необходимо для его собственного выживания и биологического воспроизводства, большинство обществ пошло по пути классового расслоения и формирования системы классовой эксплуатации (как она описана в марксизме) или редистрибуции (как она описывается в субстантивизме). Несколько упрощая, можно сказать, что в этой ситуации большинство населения (производящие классы) стали источником ресурсов (жизненных благ) для элиты (господствующего, эксплуатирующего класса). Рассматривая эту ситуацию, как классики марксизма, так и их многочисленные эпигоны каждый раз делают акцент на антагонистическом характере классовых противоречий.

Между тем, классовые противоречия (при том что они, разумеется, вполне реальны) на самом деле не имеют именно антагонистического характера. В самом деле, если трудящиеся массы в любой классической общественно-экономической формации (будь то восточный способ производства, рабовладельческий строй античного типа, феодализм или капитализм, при всей условности этих понятий) являются для господствующего класса источником дохода, собственного благосостояния и военного и экономического ресурса в борьбе с элитами конкурирующих политических образований, то очевидно, что господствующий класс заинтересован не просто в физическом выживании, но и в преумножении подвластных ему народных масс. Больше подданных – больше доходов. Это значит, что в интересах правящего господствующего класса обеспечить такую ситуацию, при которой народные массы, во-первых, успешно размножаются (для чего условия их существования должны быть если не комфортными, то хотя бы вполне сносными), а, во-вторых, наращивают производительность труда, то есть осваивают новые полезные навыки, умения, технологии и ремёсла, иными словами, интеллектуально и профессионально развиваются. При капитализме к этому подключается ещё и заинтересованность буржуазии как класса в целом в наличии платёжеспособного спроса на внутреннем рынке, что может быть обеспечено только повышением уровня жизни населения (отсюда и логика кейнсианства).

Подобно тому, как любой облигатный, достаточно адаптированный к постоянному хозяину паразит в природе всегда имеет тенденцию минимизировать наносимый хозяину ущерб и стремиться к превращению в комменсала, а то и в мутуалиста, так и господствующий класс, эксплуатирующий народные массы, заинтересован в том, чтобы делать это рачительно, не подрывая, а преумножая в количественном и качественном отношении источник собственного существования и благополучия. Более того, элита, не заботящаяся о благополучии своих подданных, теряя экономические и, следовательно, военные ресурсы, обязательно проиграет конкурентную борьбу соседним элитам и будет устранена. Таким образом, своего рода естественный отбор будет благоприятствовать тем элитам, которые наилучшим образом обеспечивают развитие подвластных им масс. Следовательно, и с точки зрения интересов народных масс господствующий класс из нежелательного паразита превращается по мере своей адаптации в симбионта, выполняющего целый ряд объективно полезных и даже жизненно необходимых функций, таких как поддержание порядка и законности, защита от внешних врагов, организация производства и социальной сферы (здравоохранение, образование, социальная помощь), формирование фондов на случай неурожаев или иных бедствий, организация инвестиций в дальнейшее научно-техническое развитие и т.д. Всё это не отменяет наличия классовых противоречий, но придаёт им сложный, диалектический, отнюдь не однозначно антагонистический характер.

В последние десятилетия в мире впервые сложилось ситуация, когда рост автоматизации труда привёл к тому, что объём существующей рабочей силы стал избыточным, в то время как лимитирующим фактором производства всех видов жизненных благ стали природные ресурсы [31]. Это фундаментально перевернуло отношения между элитами и массами, которые впервые в истории человечества на самом деле приобрели подлинно антагонистический характер. Впервые в человеческой истории бо́льшая часть населения для правящих элит превратилась из полезного и даже необходимого ресурса (объекта эксплуатации труда и изъятия производимого прибавочного продукта) в чистое обременение и источник заведомых экономических издержек (то есть в бесполезных проедателей и без того убывающих ресурсов, в том числе невозобновляемых). Соответственно, впервые в известной истории элиты оказались заинтересованы не в размножении и развитии населения, а в его сокращении и (поскольку речь идёт не о производящих трудящихся, а о заведомых нахлебниках) в снижении его интеллекта, способности к мышлению и моральных качеств. Фактически элиты оказались объективно экономически заинтересованы в контролируемом геноциде населения, причём не какого-то чужого, а своего собственного, им подвластного. Это значит, что не только массы для элит, но и элиты для народных масс превратились из полезного симбионта в объективного врага. Именно этот факт вполне объективного расчеловечивания элит на уровне мифологического образного массового сознания весьма наглядно и иллюстративно преломляется и отражается в популярных конспирологических теориях о мировом заговоре рептилоидов, то есть нелюдей.

Однако проблема «лишних людей» отнюдь не ограничивается одними только отношениями между элитами и массами. Если со времён неолитической революции количественный рост общества повышал его удельную продуктивность и был объективно выгоден каждому его члену в отдельности, то теперь сложилась ситуация, когда «человек человеку – занятое место и зря проеденные ресурсы». Труд большинства людей избыточен, а рабочие места (равно как и просто ниши социальной самореализации, даже сугубо некоммерческие) оказались в остром дефиците. Дело совершенно всерьёз идёт к ситуации, в которой работник не только не будет получать за свой труд зарплату, но и вынужден будет оплачивать своё право на занятость из средств базового основного дохода [4]. Иными словами, производство и потребление в наиболее развитых и богатых странах вот-вот поменяются местами: потребление превратится в оплачиваемый труд, а возможность участвовать в производстве – в роскошь и требующее оплаты удовольствие. Так называемая «экономика услуг» служит здесь лишь паллиативом и не решает проблемы по существу. Всё бо́льший объём занятости становится искусственным, порождая феномен псевдозанятости (pseudowork) или «дерьмовой работы» (bullshit job) [32, 33].

Социальный эффект этой ситуации очевиден. Во-первых, человек склонен смотреть на окружающих людей как на не просто бесполезный, а явно вредный хлам, занимающий дефицитное социальное место, которого так остро и жизненно не хватает ему самому. Это относится не только к оплачиваемым рабочим местам, но и к любым нишам социальной самореализации, особенно связанным с творчеством и его признанием: слишком много жаждущих высказаться, самовыразиться и творчески самореализоваться при практически полном отсутствии потенциальных слушателей и зрителей, каждый из которых сам желает высказаться, а не служить аудиторией, обеспечивая социальное признание другим. Во-вторых, человек, занятый посредством искусственного создания заведомо бессмысленных трудовых мест, теряет всякое уважение к собственному труду, а затем и ощущение смысла и ценности собственной жизни. Не только чужая, но даже своя жизнь в этой ситуации теряет содержательный смысл, а, следовательно, и ценность.

Этот процесс касается отнюдь не только работы, трудовых мест и заработка. Как уже было отмечено выше, он затрагивает все формы, в том числе и абсолютно некоммерческие, самореализации и самовыражения, начиная от всех видов художественного творчества и заканчивая просто коммуникацией в социальных сетях, где главным дефицитным ресурсом становится не высказывание, а тишина, оставляющая место для возможности высказаться. На ещё более фундаментальном уровне этот же процесс ненужности человека поразил самую фундаментальную ячейку общества – семью.

Согласно современным представлениям, впервые сформулированным Клодом Оуэном Лавджоем и в настоящее время более или менее общепринятым, фундаментальным фактором антропогенеза был переход далёких предков человека к преимущественной моногамии при сохранении социального (стайного, стадного) образа жизни. Иными словами, моногамная семья – это тот социальный институт, который сформировал человека сначала как род (Homo), а затем и как современный вид (Homo sapiens). Со времён возникновения полового размножения на протяжении всей эволюции животных секс был неразрывно и нерасторжимо связан с функцией размножения. Иными словами, рождение потомства было неминуемым следствием удовлетворения полового инстинкта. Этот универсальный для всех обладающих половым размножением животных принцип, разумеется, был в полной мере верен и для предков человека, и для самого человека на протяжении всей его предыстории и истории. Так было вплоть до XX века, когда технологии контрацепции из давно существовавшей, но редкой и морально осуждаемой экзотики превратились в легальный и общедоступный элемент повседневной жизни широких народных масс. Если до этого рождение детей было автоматическим следствием удовлетворения полового инстинкта, то теперь сексуальность и репродукция оказались разобщены, и вопрос заведения ребёнка из инстинктивно срабатывающей автоматики превратился в вопрос осознанного выбора.

Однако как раз в это же время сработали ещё три фактора: институциональный, экономический и юридический. Институциональный связан с разрушением социальных механизмов, обеспечивавших фактическое принуждение к исполнению традиционных высококонсервативных норм, регулирующих образ жизни каждого человека и предписывавших, в частности, вступление в брак как традиционный социальный институт и заведение детей. Экономический фактор определяется тем, что изменение характера производства, длительности обучения в совокупности с развитием пенсионной системы и иных форм социальной поддержки превратило рождение детей из выгодной и почти что необходимой для обеспечения собственной старости инвестиции в заведомо экономически неокупающуюся растрату материальных и временны́х ресурсов, неизбежно снижающую как социальную успешность и экономическую конкурентоспособность (в том числе за счёт ограничения мобильности), так и потребительское качество жизни, а, значит, опять-таки и социальный статус. Добавим к этому юридический фактор, а именно гипертрофированное расширение т.н. «прав ребёнка» (на самом деле реализуемых, разумеется, не в интересах ребёнка, а в интересах специфических институтов опеки и ювенальной юстиции и стоящих за ними институтов олигархической капиталократии) в ущерб правам родителей и, в особенности, отца.

В итоге возникла опять-таки уникальная в истории человечества ситуации ненужности детей родителям. Фундаментальная функция всего живого – размножение и самовоспроизводство – в силу уникального стечения социальных факторов оказалась заблокирована настолько, что даже в условиях изобилия и переизбытка материальных ресурсов рождаемость в ряде стран (что характерно, преимущественно развитых, то есть богатых) упала ниже уровня простого воспроизводства. Этот феномен депопуляции («второй демографический переход») на самом деле является частным проявлением упомянутой выше тенденции ненужности людей друг другу и ощущения того, что «нас и так слишком много». В этом плане ненужность детей родителям – это просто частный случай ненужности людей людям вообще. Как мы уже отмечали ранее [34], родительское поведение в сущности является элементарной базовой формой парохиального альтруизма, поэтому доведение до крайнего предела отрицающего парохиальный альтруизм эгоизма в конечном счёте в условиях разрыва между сексуальностью и репродукцией приводит к выбору в пользу бездетности и к вымиранию сообществ, утративших мотивацию воспроизводства коллективного надындивидуального «мы».

Совместное выращивание детей, забота о них и обеспечение их выживания, благоприятных условий развития и последующего успеха (социального и репродуктивного) изначально были основным фундаментальным смыслом формирования устойчивых парных связей, а затем и института семьи (моно- или олигогамной) и брака. Вне контекста рождения, обеспечения и воспитания детей семья оказалась весьма хрупким и неустойчивым институтом. При этом на репродуктивный коллапс «второго демографического перехода» наложился ряд дополнительных кризисных факторов. С экономической точки зрения урбанизация привела к разрушению внутрисемейного разделения труда, делавшего семью единой монолитной производственной единицей. В ситуации, когда муж и жена работают независимо каждый на своей работе и независимо получают каждый свою зарплату, они фактически перестают быть друг другу необходимы. Экономическая эмансипация женщины неизбежно имела следствием как формально-правовую, так и неформальную на уровне «само собой разумеющихся» моделей поведения. На это наложился уже неоднократно упомянутый коллапс традиционных социальных норм и институтов (в том числе религии и Церкви), обеспечивавших внешнее принуждение и выступавших гарантами верности в браке и его пожизненного характера. Развитие бытовой техники, институтов социального обеспечения на случай болезни, инвалидности и старости выбили из-под семьи последнюю опору средства взаимного страхования («эффекта катамарана»), превратив её в чистую издержку в плане ограничения социальной мобильности и манёвренности для каждого из супругов.

На всё это наложились идеологические факторы, такие как распространение феминизма и идеологии «борьбы за гендерное равенство» с их агрессивной пропагандой конкурентного антагонизма полов, позиционированных как социальные группы с враждебными друг другу интересами, а также дискриминационный по отношению к мужчине характер семейного законодательства (в частности, качественное неравенство репродуктивных прав) и правоприменительной практики. В результате взаимодействия всей совокупности этих факторов (из которых, разумеется, более важны не идеологические, а объективные экономические и социальные) оказался разрушен ещё один институт, на микроуровне скреплявший людей в общество, формировавший между ними устойчивые социальные связи и делавший их нужными друг другу и самим себе. Таким образом, вступил в силу ещё один механизм социальной атомизации, отчуждения и распада, усиливающий эффект ненужности человека человеку, в данном случае – ненужность женщины мужчине и мужчины женщине.

То же самое можно сказать и о нарастании поколенческого антагонизма. Когда-то в процессе антропогенеза у далёких предков человека современного вида увеличение продолжительности жизни сверх периода репродуктивной функциональности было одной из важных адаптаций. Вышедшие из репродуктивного возраста особи обоего пола, то есть старики и старухи, играли важнейшую роль в сохранении и передаче молодому поколению коллективной памяти – негенетической культурной информации. Они были хранителями и учителями разного рода полезных знаний, традиций, социальных норм, ритуально-обрядовых практик, а также практических навыков и умений. В этом плане они играли важнейшую общественно-полезную роль в социальных сообществах людей и их предков, были социально востребованы, нужны, уважаемы и ценимы, что и определяло их высокий социальный статус старейшин. Кроме того, пожилые женщины традиционно помогали своим дочерям и / или сыновьям нянчить, растить и воспитывать внуков, опять-таки выполняя важную, нужную и ценимую социальную функцию в традиционной расширенной трёх- или четырёхпоколенной семье. При этом старики и молодёжь занимали разные социальные ниши и не конкурировали друг с другом, напротив, были друг другу необходимы как взаимодополняющие части одного общего социального организма.

Совершенно иная ситуация сложилась теперь. Распад расширенной многопоколенной семьи и формирование нуклеарной (которая, впрочем, тоже переживает дальнейший распад) в совокупности с широким распространением институтов общественного воспитания, таких как ясли, детский сад и всеобщая обязательная школа, почти исключили бабушек из процесса воспитания внуков, лишив их важного, едва ли не главного в их возрасте биологического смысла жизни. Стремительность технологического прогресса и изменений уклада жизни, социальных норм и отношений резко обесценила роль стариков как в роли знатоков технических навыков и приёмов (по большей части успевающих за одно поколение устареть и потерять актуальность, а что не потеряло – то есть в справочниках и в Интернете), так и в роли хранителей социальных норм и традиций (также воспринимаемых чаще как устаревший отживший хлам, чем как актуальная для новых поколений ценность). В современном мире гораздо чаще и техническим приёмам, и актуальным социальным нормам старикам приходится учиться у молодых, нежели наоборот. В результате возник своего рода культ молодости, а социальный статус пожилых людей резко и болезненно для них упал: старик стал восприниматься скорее как брюзжащий и отставший от жизни комический персонаж, нежели как убелённый сединами и окружённый всеобщим почтением геронт.

Свой вклад в падение социального статуса стариков внесли и изменение социально-экономических условий (возможность самому встать на ноги независимо от наследства), и уже упомянутый распад традиционной расширенной семьи, и утрата семьёй значения производственной ячейки с передачей профессии и «семейного дела» по наследству от отца к сыну. С другой стороны, старики и молодые в современном мире стали занимать одни и те же «возрасто-нейтральные» («возрасто-обезличенные») социальные ниши, вступая за них в конкуренцию. Это касается как рабочих мест, так и любых позиций, связанных с самореализацией и обретением социального статуса – в политике, бизнесе, науке, искусстве, общественных организациях, информационном пространстве и т.д. Достигшие в жизни успеха, занявшие статусные позиции и успевшие обрасти нужными связями старики цепко держатся за свои позиции, стараясь защитить их от покушения со стороны молодых захватчиков – тем более что только эти позиции и обеспечивают их востребованность, социальное признание и сам смысл продолжать существование (специфические «эксклюзивно-стариковские» социальные роли, как уже было сказано, полностью обесценены). По мере непрерывно идущего увеличения продолжительности активной жизни и повышения пенсионного возраста, старики удерживают всё больше позиций, отнимая рабочие места и ниши социальной самореализации у молодых, которым при вступлении во взрослую жизнь зачастую просто не находится свободного места – во всяком случае, соответствующего их запросам и амбициям. В результате, всё тот же принцип «человек человеку – занятое место» проявляется, среди прочего, и в форме нарастающего отчуждения и взаимного ожесточения поколений, при этом парадигма «борьбы за права» (в данном случае – с «эйджизмом») не только не разрешает, но и усугубляет ситуацию, придавая возрастным группам статус псевдоэтнических идентичностей и возводя индивидуальную конкуренцию людей разного возраста в ранг конкуренции групповой и «командной».

Итак, первый уникальный фактор сложившегося на сегодня положения – это ощущение «ненужности» людей друг другу: масс – элитам, элит – массам, сограждан – друг другу, детей – родителям и т.д. Парадигма «человек человеку – занятое место» в сочетании с ощущением своей собственной невостребованности и ненужности уже сами по себе являются сильной предпосылкой для мысли о желательности и необходимости «прополки», то есть некоего кризиса, радикально снижающего численность «лишних» людей, не приносящих пользы, но потребляющих невосполнимые и постоянно убывающие природные ресурсы. Второй же фактор связан с распадом внутри обществ единой связывающей людей системы ценностей и норм. Вся эволюция человека как вида по существу в значительной степени сводится к развитию и совершенствованию способности усваивать социальные нормы [3]. Иными словами, человек на биологическом уровне адаптирован жить и воспроизводиться в условиях действия устойчивых социальных норм, общеобязательных для каждого члена конкретного общества. В современном мире произошёл распад этих самых норм.

Разумеется, история человечества полна кровавых конфликтов, но во всех прежних конфликтах противостояние происходило по линии «мы» (настоящие люди) – они (не-люди, то есть нелюди). Границей противопоставления «мы – они» как раз и были социальные нормы, формирующие эффект культурного псевдовидообразования. Более того, как показали исследования, даже гражданские войны связаны скорее с этническими или религиозными различиями, а не с классом, доходом или политической идеологией. Это так, потому что наш разум готов разделить социальный мир на этнические группы, а не на классы или идеологии [3, 35-37]. В ситуации распада связующих общество норм, в качестве «чужих» («они») начинают восприниматься буквально вообще все. «Своих» просто не остаётся. Специфика настоящего времени, однако, в том, что в обществе возникает бесчисленное количество разделений по самым разным ценностным установкам, признакам и направлениям (мультиэкспектатизм по Анне Николаевне Васильцовой, то есть множественность вариантов ожидаемого социального поведения и социальных запросов в отношении определения социальных ролей [38]).

Таким образом, человек оказывается одновременно во множестве несовпадающих в своих границах групп этнической, политической, социальной и культурной идентичности, однако принадлежность к каждой из них при этом слаба, поскольку по любому другому вопросу и признаку эти «свои» оказываются уже «чужими». Эта ситуация постоянной смены сиюминутной ситуативной коалиции по любому вопросу ценностей удерживает общество в неустойчивом равновесии, не позволяющем кристаллизоваться устойчивым сообществам с внятной и определённой границей «мы и они» по всем значимым признакам одновременно. Такое положение крайне травматично для человека, потому, что он на биологическом уровне приспособлен к существованию категории «мы», «свои», с которыми он не просто вступает во вре́менную ситуативную коалицию по одному конкретному вопросу, а разделяет весь набор базовых ценностей. Именно поэтому достигаемое таким способом равновесие, хотя и ситуативно стабилизирует общество, мешая ему расколоться на отдельные чётко очерченные группы, но является крайне неустойчивым. Вынужденная необходимость сосуществования с носителями принципиально несовместимых норм ведёт к непрерывному росту потенциала агрессии, которая, не имея возможности выплеснуться, накапливается в таком объёме, что может сдетонировать в ответ на самый ничтожный внешний толчок. При этом, очевидно, стирание границ по всем менее значимым вопросам и консолидация коллективного субъекта (противопоставление «мы» и «они») может произойти внезапно и совершенно стремительно.

Наиболее вероятными представляются два возможных сценария. Первый – это взрыв взаимной нетерпимости между этническими, расовыми и конфессиональными группами, в условиях современного мультикультурализма проживающими компактно и смешанно на одной и той же территории. Это и есть сценарий «глобального мирового Косова»: ожесточённый до готовности к жесточайшим этническим чисткам и тотальному геноциду конфликт между коренными европейцами (в случае США – белыми) и мусульманскими мигрантами и потомками мигрантов (в случае США – неграми и латиносами). Второй сценарий, чреватый не меньшим ожесточением – это столкновение носителей традиционной и «новой» этики. То есть столкновение религиозных консерваторов и солидарных с ними светских традиционалистов с активистами ЛГБТ+, адептами радикального феминизма, «критической расовой теории» и идеологии «прав животных». Такое столкновение может быть ещё более жестоким, чем этническое, потому что в этом случае носители противоположной системы ценностей воспринимаются уже не просто как «они» («чужие»), а как в самом буквальном смысле нелюди, как скверна, утратившая всякое право вообще на принадлежность к человеческому роду, как то, от чего необходимо очистить Землю в буквально понимаемых ветхозаветных традициях.

Подчеркнём ещё раз: в современном обществе накоплен колоссальный потенциал агрессии, вызванной вынужденной необходимостью ежедневно сталкиваться и соприкасаться с носителями диаметрально противоположных, фундаментально несовместимых норм, ценностей и идентичностей. Человек биологически не приспособлен к такой ситуации. Вся эволюция человека приспособила его к условиям существования среди «своих», разделяющих всю совокупность его норм и ценностей, при наличии географической (в отношении представителей чуждых расовых, этнических и конфессиональных групп) и социальной (в отношении представителей чуждых классовых, образовательных и культурных групп) границы, отделяющих его от опасных и вызывающих смесь страха, ненависти и отвращения носителей несовместимых ценностей, мировоззренческих установок и поведенческих норм. Вынужденный и совершенно противоестественный для человека постоянный контакт с носителями чуждых норм, ценностей и этнокультурной принадлежности, не говоря уже о распаде «само собой разумеющихся» и всеми по умолчанию признаваемых иерархических отношений, определявших ролевую модель взаимодействия между представителями разных социальных групп, сословий, полов и возрастных групп, является сильным стрессом и триггером агрессии. Не имея возможности (до поры) выплеснуться и реализоваться в действии из-за несовпадения границ идентичности по каждому из частных признаков по отдельности, потенциал агрессии непрерывно копится.

К чему может привести эта ситуация в сочетании с общим ощущением перенаселённости, избытка «лишних», «ненужных», занимающих остро дефицитное социальное место и «зазря проедающих невосполнимые природные ресурсы» людей, а также с наложением и интерференцией множества перечисленных выше кризисов от глобального общецивилизационного до текущего военно-внешнеполитического?

В последние годы в мировом кинематографе обозначилась примечательная тенденция эстетического смакования сцен бессмысленной бойни. Речь в данном случае не о жанрах слэшера (slasher), сплэттера (splatter film) или их соединения, существующих уже давно и эксплуатирующих те же механизмы психики, что и другие поджанры фильмов ужасов (horror film, horror movie). Речь идёт о принципиально другой тенденции, достаточно новой, где демонстрация сцен массовой бойни не эксплуатирует тяги к переживанию острых ощущений страха, а, скорее отражает образ неминуемой развязки, очевидно, резонирующий с тем, что при всём скептицизме и осторожности к этому исходно юнгианскому понятию можно обозначить как «коллективное бессознательное». Доктор философских наук Валерий Дмитриевич Губин в одной из своих книг (хотя и популяризаторской, а не академической) упоминает случай, будто бы накануне Первой мировой войны Карл Густав Юнг в течение нескольких недель видел один и тот же сон: будто бы из земли проступает кровь и поднимается выше и выше, заливая всё вокруг; Юнг бежит от этого потопа в горы, но море крови подходит и туда, и в нём плавают обрубки человеческих тел. Юнг уже решил, что сходит с ума, и подумывал обратиться к врачу, как вдруг разразилась мировая война, и сны прекратились. Потом он (якобы?) выяснил, что подобные сны снились не ему одному [39].

Разумеется, творчество Юнга ближе к оккультизму и мистицизму, нежели к академической науке, и его концепции коллективного бессознательного и архетипов вполне справедливо вызывают настороженность и скепсис. Однако случай с массовым предощущением грядущей, уже надвигающейся бойни, отражавшимся, в том числе, и в сновидениях, не требует никаких мистических причин и может быть объяснён совершенно рационально и материалистически. Академик Владимир Михайлович Бехтерев – доктор медицины, невролог, физиолог, основатель рефлексологии, и вне всякого сомнения добросовестный и вполне академический учёный, хотя и интересовавшийся феноменами вроде гипноза, – тоже отмечал накануне Первой мировой войны явление, названное им психической эпидемией [40], которое современными авторами зачастую определяется как «коллективный психоз».

Не прибегая к любого рода мистическим теориям, можно отметить, что, с одной стороны, феномен «психического заражения», вероятно, вполне реален (и может быть связан, например, с работой зеркальных нейронов и поведенческими механизмами автоматического, неосознаваемого подражания и эмоциональной эмпатии, присущей далеко не только человеку, и вполне фиксируемой воспроизводимыми экспериментальными методами), а, с другой стороны, характер социальных, экономических и политических реалий вполне может однотипным образом отражаться на высшей нервной деятельности людей (включая их эмоциональное состояние и образное восприятие мира, в том числе преломляющееся и в сновидениях) и на индивидуальном уровне, независимо друг от друга. Возможно, в этом, очищенном от изначальной юнгианской метафизики и мистицизма, смысле с необходимыми оговорками всё-таки допустимо использовать определение «коллективное бессознательное», как совокупность однотипных нейрофизиологических процессов и поведенческих реакций синхронно и массово распространяющихся в обществе либо вследствие механизмов бессознательного подражания и «психической эпидемии», либо под действием одних и тех же социальных факторов, одинаково влияющих на множество индивидуумов независимо от их коммуникации друг с другом.

В конце концов, феномены типа массовых убийств и самоубийств, самобичеваний, оргиастических плясок, коллективных религиозных экстазов, знаменитых крестовых походов детей и пастушков – все эти факты хорошо известны, надёжно задокументированы и их достоверность не вызывает сомнений. Сомнение может возникнуть скорее в отношении возможности разного рода пророческих видений, на первый взгляд, противоречащих тому принципу, что следствие не может происходить во времени раньше своей причины. Однако причинная связь здесь может быть как раз обратной, и в этом случае мы имеем вполне рационально объяснимый феномен самосбывающегося пророчества. Не грядущее, ещё не наступившее событие предощущается «коллективным бессознательным» заранее по типу некоего мистического ясновидения, а, напротив, массовое возбуждение и готовность к наступлению события становятся причиной или, по крайней мере, одной из причин того, что оно на самом деле наступает.

В этом плане ряд современных фильмов и популярных сериалов явно улавливают и визуализируют те разлитые в актуальном массовом «коллективном бессознательном» образы, которые можно описать, как предощущение, и, что ещё опаснее, предвкушение надвигающейся бойни, воспринимаемое не как тревожное предостережение, а как смакование запретного, но неосознанно желанного. При этом речь идёт не об издержках жестокого, но созидательного процесса, разрешающего противоречия развития, не о революции, а о бойне как самоценности, реализующей потребность в радикальном очищении пространства от людей одновременно «экономически избыточных», то есть «лишних», и ставших «чужими» в силу распада объединяющих людей в общество ценностей.

Наиболее наглядно эту тенденцию эстетизации и смакования образа бойни как самодостаточной самоценности иллюстрируют телесериалы «Мир Дикого Запада» (“Westworld”) Джонатана Нолана и Лизы Джой 2016–2022 годов и «Дивный новый мир» (“Brave New World”) Оуэна Харриса 2020 года (почти не имеющий отношения к литературному первоисточнику), а также фильм «Чужой: Завет» (“Alien: Covenant”) Ридли Скотта 2017 года, но в менее эксплицитном, концентрированном и незавуалированном виде она проходит и через ряд других менее наглядных в этом смысле произведений. Едва ли следует понимать эти произведения в буквально конспирологическом смысле как осознанную, целенаправленную и кем-то заказанную подготовку общественного мнения к запланированному и готовящемуся сценарию (хотя кто знает наверняка?). Скорее речь идёт именно о художественном улавливании и воплощении образов того самого «коллективного бессознательного», может быть, даже неосознанном, а не об их коммерческой эксплуатации. Но практически несомненно то, что наглядная яркая визуализация, ретрансляция и тиражирование этих образов средствами массовой культуры ещё более актуализирует, усиливает и в некотором смысле легитимизирует их присутствие в «коллективном бессознательном», а, возможно, уже и в массовом сознании, воплощает их в зримой материальной форме и ярком художественном образе, повышая и без того уже немалый риск того, что идея, овладевшая массами, буквально по Карлу Марксу станет вполне материальной силой, и «пророчество» обретёт механизм самосбывающегося.

Подведём итоги. Во-первых, история, как письменная, так и в ещё большей мере реконструируемая на основе археологии, убедительно свидетельствует о том, что человечество отнюдь не развивается по непрерывно восходящей прямой. Периоды бурного прогрессивного развития регулярно чередуются в истории с моментами, когда восходящее развитие заходит в тупик, и единственным выходом оказывается катастрофа, приводящая к «обнулению настроек» если не совсем до базовых, то зачастую близко к тому. В такие моменты происходит предельное упрощение социальной структуры, сопровождающееся утратой огромного объёма научных знаний, практических навыков и умений, ремёсел и технологий, а также произведений искусства и исторической памяти. Такие откаты в истории человечества происходят настолько закономерно, регулярно и периодически, что было бы совершенно необоснованным ожидать или даже хотя бы надеяться на то, что наша современная цивилизация станет исключением из всеобщего правила.

Во-вторых, анализ самых разных сторон человеческого бытия (культурных парадигм, состояния социальных институтов, экономики, политики, социальной биологии и демографии), рассматриваемых даже независимо друг от друга, приводит к одному и тому же заключению, что мы, весьма вероятно, находимся на локальной вершине развития очень близко к точке перехода от длительного, продолжавшегося несколько столетий, отрезка поступательного восходящего развития к резкому и глубокому падению, означающему разрыв непрерывности и «обнуление» если не всех, то очень многих достижений прогресса, достигнутых в период известной нам истории. Предощущение надвигающейся катастрофы и бойни буквально разлито в «коллективном бессознательном» и периодически прорывается в образы, тиражируемые массовой культурой.

Строев Сергей Александрович, кандидат биологических наук, PhD, профессор РАЕ, член-корреспондент МСА, действительный член ПАНИ

Полная печатная версия статьи: Строев С.А. Высоконадёжное «вечное» хранение информации: идеологические оформления. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. 2023. Т. 16. Январь–июнь. № 1–2 (67–68). С. 11–45. DOI: 10.34925/2071-9094.2023.1.67.003

Ссылки:

[1] Строев С.А. Между групповой сплочённостью и эгоизмом: естественные ограничители. // Репутациология. 2022. Т. 15. Январь-июнь. № 1–2 (63–64). С. 13–49.

[2] Строев С.А. Инферногенезис: к вопросу о цивилизационном кризисе // Революционная линия. Сб. ст. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2005. С. 3–43.

[3] Henrich J. The Secret of Our Success: How Culture is Driving Human Evolution, Domesticating our Species, and Making us Smarter. // Princeton & Oxford. Princeton University Press, 2016.

[4] Строев С.А. Структура человеческих потребностей и проект «Ковчег» // Репутациология. 2022. Т. 15. Январь–июнь. № 1–2 (63–64). С. 74–93.

[5] Андреев Ю.В. Гомеровское общество. Основные тенденции социально-экономического и политического развития Греции XI-VIII вв. до н.э. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского института истории РАН «Нестор-История», 2004.

[6] Строев С.А. Итоги 2013: мир и Россия в эпоху конца капиталистической иллюзии. // Репутациология. 2014. Т. 7. Январь–апрель. № 1–2 (29–30). С. 30–67.

[7] Строев С.А. Понять происходящее и обрести способность к действию. // Репутациология. 2015. Т. 8. Июль–декабрь. № 3–4 (37–38). С. 59–67.

[8] Строев С.А. Проект «Ковчег» и потребность в выживании как цель хозяйственной деятельности. // Репутациология. 2018. Т. 11. Июль-декабрь. № 3–4 (49–50). С. 34–42.

[9] Строев С.А. Матрица: фантастика или реальность? // Вызов виртуализации. Сб. работ. СПб.: Отпечатано ФГУП «Ульяновский дом печати», 2005. С.11-27.

[10] Строев С.А. Постисторическая виртуальность как итог глобализации // Философия хозяйства. 2007. № 1 (49). С. 146-158.

[11] Строев С.А. Зуд суррогатности. Пространное эссе об искусственных камнях, гендере, трансрелигиозах и французской революции // Коммунисты, консерватизм и традиционные ценности. Сб. ст. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2012. С. 258-284.

[12] Строев С.А. Цивилизация комфорта против мира жертвы // Коммунисты, консерватизм и традиционные ценности. Сб. ст. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2012. С. 285-297.

[13] Строев С.А. Реквием. «Нулевая» политическая теория вместо «четвёртой» // Реквием. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2010. С. 4-57.

[14] Строев С.А. Коммунисты и традиционные ценности // Коммунисты, консерватизм и традиционные ценности. Сб. ст. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2012. С. 19-44.

[15] Строев С.А. Инструментарий капиталократии. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2009.

[16] Строев С.А. Итоги 2010. Закат революции дегенератов // Коммунисты, консерватизм и традиционные ценности. Сб. ст. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2012. С. 477-500.

[17] Строев С.А. Миграция – оружие в войне против гражданского общества. // Коммунисты, консерватизм и традиционные ценности. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2012. С. 45-51.

[18] Строев С.А. Современная левая: революция «пятого сословия»? // Чёрная книга. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2009. С. 220-230.

[19] Строев С.А. Критические замечания по поводу представленного Программной комиссией проекта новой редакции Программы КПРФ. // Новая Программа КПРФ. Предложения и критика. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2008. С. 18-47.

[20] Строев С.А. К вопросу о цивилизационном кризисе // Антиглобализм: новые повороты. Сборник. Сост. Е.А. Громова, Е.Г. Широкова. М.: ЛО «Московия», 2005. С. 52-67.

[21] Строев С.А. К новой редакции Программы КПРФ. // Вызовы нового века. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2006. С. 79-89.

[22] Строев С.А. Пределы возможного // Чёрная книга. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2009. С. 121-128.

[23] Строев С.А. Проект объединительной программы народно-патриотического движения восточнославянских народов. // Коммунисты, консерватизм и традиционные ценности. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2012. С. 156-158.

[24] Строев С.А. Основные события и тенденции мировой политики. // Думские партии. Итоги 2009. Отчёт о реализации информационных и аналитических проектов. Отдел ЦК КПРФ по информационно-аналитической работе и проведению выборных кампаний, Центр исследования политической культуры России, под ред. С.И. Васильцова, С.П. Обухова. М.: Изд-во ЦИПКР «Русский летописец», 2010. С. 7-15.

[25] Строев С.А. Итоги выборов 2010 года в странах Европы. // Репутациология. 2011. Т. 4. Январь-апрель. № 1-2 (11-12). С. 81-105.

[26] Строев С.А. Итоги 2010. Основные политические события и тенденции года. // Коммунисты, консерватизм и традиционные ценности. Сб.ст. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2012. С. 444-460.

[27] Строев С.А. Западное гражданское общество против капиталократии: итоги 2011 года // Репутациология. 2012. Т. 5. Май-август. № 3-4 (19-20). С. 38-49.

[28] Строев С.А. Основные события и тенденции мировой политики 2012 года. // Репутациология. 2013. Т. 6. Сентябрь-декабрь. № 5-6 (27-28). С. 60-83.

[29] Строев С.А. Итоги 2012 года для «мировой метрополии». // Репутациология. 2013. Т. 6. Май-август. № 3-4 (25-26). С. 60-76.

[30] Строев С.А. Мир на пороге глобальной нестабильности: США накануне выборов 2020 года. // Репутациология. 2021. Т. 14. Июль–декабрь. № 3–4 (61–62). С. 5–33.

[31] Строев С.А. Три составляющие Русского вопроса // Спасение Русского народа – главная задача. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2008. С. 87-105.

[32] Строев С.А. Постиндустриальный симулякр: добро пожаловать в ролевую игру // Философия хозяйства. 2007. № 3 (51). С. 103-116.

[33] Graeber D.R. Bullshit Jobs: A Theory. Penguin, 2018.

[34] Строев С.А. Между групповой сплочённостью и эгоизмом: не только биология. // Репутациология. 2020. Т. 13. Январь-июнь. № 1-2 (55-56). С. 41–61.

[35] Esteban J., Mayoral L., Ray D. Ethnicity and conflict: An empirical study. // American Economic Review. 2012. V. 102. № 4. P. 1310-1342.

[36] Esteban J., Mayoral L., Ray D. Ethnicity and conflict: Theory and facts. // Science. 2012. V. 336. № 6083. P. 858–865.

[37] Fearon J.D. Ethnic mobilization and ethnic violence. // In The Oxford Handbook of Political Economy, edited by D. A. Wittman and B. R. Weingast, 852-868. Oxford: Oxford University Press. 2008.

[38] Васильцова (Клюева) А.Н. Личные сообщения.

[39] Губин В.Д. Философия. Серия «Я познаю мир». М.: АСТ, 1997.

[40] Бехтерев В.М. Внушение и его роль в общественной жизни. СПб.: «Питер», 2001.