«Дьявольский сон»

Предлагаем вниманию читателей главу из романа сербского писателя Векислава Яничиевича «Дьявольский сон» («Ђавољи сан», Векислав Јанићијевић). Роман описывает жизнь двух семей с Косова и Метохии – сербской и албанской – на протяжении ста лет. От Балканских войн 1912-13 годов – до нашего времени.

Тридцать с лишним лет назад Векислав участвовал в создании Общества Сербско-Российской дружбы и как директор единственной школы в Белграде, сохранившей русский язык, получил благодарность от личного посланника президента В.В.Путина, господина Шойгу, посетившего школу в 2005 году.

 

 

Стоянова Слава

Дом Стояна Йовановича был построен ещё в начале девятнадцатого века. Это был один из самых красивых сербских домов того времени, с фасадом, выкрашенным в белый цвет, второй этаж традиционно выступал и как бы нависал над тротуаром. Окна на ночь закрывались на глухие ставни. Забор также надёжно укрывал от посторонних глаз всё, происходящее во дворе. В сам двор можно было попасть либо через большие двустворчатые каретные ворота, либо через калитку.

От каретных ворот вела широкая, вымощенная камнем дорожка к крытому черепицей зданию, разделённому на три части. В первой была конюшня с несколькими стойлами, во втором – размещались конные экипажи, а также хранились инструменты, бочки и разные другие вещи, в третьем находилась коптильня, где вялили мясо.

Обычно двор был разделён на три части. Помимо описанного выше чистого двора, и сада с огородом, был ещё хлев, где содержалась скотина. Но в хозяйстве Стояна – как настоящего горожанина – скотины не держали, более того: конюшней занимались двое старичкой, живших тут же, в небольшом домике в глубине двора.

Но зато уж какой был сад! Жена Стояна, Цвета, копошилась в саду всё время, свободное от непрервыного наведения блеска в их доме. Стоян любил пить кофе под старой шелковицей рядом с колодцем, в тени винограда.

Хозяйский дом построен из кирпича на каменном фундаменте. В этой части находился подвал с отдельным помещением, служившим складом. В дом можно было попасть по ступенькам в главную комнату, где располагался очаг, называемый тут по-турецки: оджаклия. Отдельная деревянная лестница вела на этаж, где располагались комнаты, одна из которых имела выход на веранду, с чудесным видом на сад.

Цвета не нравилось, когда кто-то возился в её доме, потому сама готовила, стирала и, как уже проговаривалось, содержала дом в идельном порядке. Всё сияло, даже деревянную лестницу, ведущую наверх, она почти каждую неделю тщательно натирала щеткой.

После замужества их единственной дочери Ванки её комната оставалась нетронутой, как будто с минуты на минуту ждали её возвращения. Комната лучилась девичьей чистотой – коврики, вышитое постельное бельё, белоснежные подушки на кровати с резным изголовьем. Рядом с окном - кованое трюмо с миской и кувшином. Вся комната пахла айвой, и желто-зелёные плоды которой украшали деревянный шкаф.

Рядом с Ванкиной комнатой была комната для гостей. Оттоманка, которую называли тоже на турецкий манер – миндерлук, стояла в отдельной части комнаты, окружённая с трёх сторон окнами, прикрытыми тяжелыми портьерами, придававшими этому пространству необыкновенную теплоту и спокойствие.

На стене, напротив стола, висели вышитые рушники. На полках, расположенных у боковой стены, были расставлены рюмки для ракийи и вина, тарелки, декоративное мыло и снова немного айвы. На восточной стороне комнаты, в специально сделанном углублении, была икона. Рядом – перламутровый крест, графинчик с крещенской водой и чётки.

Это было место, где каждое воскресенье и по праздникам затепливали лампаду. В правом углу комнаты стоял большой расписной сундук, а рядом, как украшение гостевой комнаты и доказательство достатка семьи, – большой сейф, который отец Стояна купил давным-давно у одного цинцара[i] из Белграда.

Стоян завёл коня на двор и, увидев своего слугу Йордана, поприветствовал его:

- Бог в помощь, Йордан.

- Да поможет вам Бог, газда[ii], - ответил Йордан и принял узду.

Цвета выбежала из дома навстречу своему мужу с кувшином в руке и полотенцем. Стоян умылся, и, освежившись холодной колодезной водой, вошёл в дом. Рассказал Цвете, про то, что черногорское войско стоит у входа в Печ, и что в любой момент ожидается занятие ими города. Также рассказал ей, что мусульманские дучаны[iii] в основном закрыты, а на чаршии пусто.

- Охо-хо… Как же Ванка с внуками сможет к нам добраться? - запричитаа Цвета.

 - Не бойся, жена. Столько всего дочь пережила, разберётся, - ответил Стоян.

Правда, он тоже немного волновался, ведь слышал, что арнауты взяли в руки оружие и заняли оборону на холме Чабрат, чтобы встретить сербскую и черногорскую армию.

Стоян вошёл в спальню, чтобы как следует подготовиться к приходу гостей.

Одевался во всё праздничное. Его чакширы[iv] были выглажены безупречно. Подпоясывался двумя кушаками, причём верхний– из приятного на ощупь хлопка со светлым орнаментом, контрастно выделявшимися на фоне этих штанов, перенятых от турок. В отличие от албанцев, носивших чакширы из белого сукна, сербы предпочитали чёрный или тёмно-синий цыет. Жилет-елек был подбит ватой. На ногах – пёстрые шерстяные носки-чарапы, обут в чёрные ципелы, (то есть в городские туфли, а не в сельские опанки). На голове – феска с кисточкой тёмного цвета. Особым украшением был синий кафтан, с подкладкой из чёрной волчьей шкуры.

Цвета вошла в комнату.

Да… Уж какими бы щеголями ни были наши красавцы, способные переплюнуть по части наряда янычарских воевод-чорбаджий[v], но до роскоши женского убранства им всё равно далеко. Несмотря на свои пятьдесят лет, Цвета всё ещё оставалась чрезвычайно красивой женщиной. Шаровары на ней немного короче турецких, с шелковым поясом. Поверх шёлковой же рубашки выделялся коротенький, примерно до полвины спины, жилет, застёгнутый на две пуговицы, так что грудь ещё больше выделялась. Поверх жилета была накидка-минтана, подчёркивавшая красоту и элегантность городского костюма.

На шее висели две нитки дукатов, в ушах – филигранно выполненные золотые серьги. На всех пальцах, кроме большого, были кольца. Напудренное белилами лицо обрамляла коса, собранная в безупречный пучок. На голове – украшенная вышивкой феска, к которой была пришита диадема-тепелук из серебра и золота. И всё это покрыто подвязанным шелковым покрывалом.

- Знаешь ли, я счастлив, что взял в жены самую красивую женщину Метохии, - поцеловал её Стоян.

Цвета покраснела, потом спросила:

- Мне поставить кофе?

- Можно. Попью в гостевой.

Он уже начинал волноваться, что Ванка не приедет, потому что уже все сроки прошли.

Кто-то постучал в ворота.

- Войдите! – крикнул Стоян.

- Пришёл мужчина и принёс записку от Ванки. Он родом из Дьяковицы. Говорит, что все в порядке, - рассказала Цвета.

- Помоги Боже и счастливая Слава[vi] хозяину!

- Бог в помощь, что скажешь?

- Да вот, приехал по делам из Джаковицы. Едва проскочил. Беки собрали под Чабратом большое войско, будет жарко. Но что поделаешь, нужно было ехать. Ванка послала меня сообщить, что она не сможет приехать. Опасно ехать сюда. Да ещё с детьми.

- Пусть остаётся! Лишь бы она была жива и здорова! А как внуки?

- Всё хорошо. Вот Ванка прислала арбузное варенье. Велела мне передать тебе. А маме прислала сорочку, которую она сама вышила.

Вошла Цвета с подносом, и Стоян показал ей подарки от Ванки.

Она тут же раскисла, и, поднеся рубашку к губам, пустила слезу.

- Распустила нюни! Испортишь труд дочери! – сердито одёрнул Стоян.

Цвета взяла себя в руки и тихо вышла из комнаты. Когда гость ушел, Стоян почувствовал облегчение. Как бы он ни хотел увидеть свою дочь и внуков, но её приезда он опасался гораздо сильнее.

Ночь накануне Славы называется в Метохии «Встречей Славы». В гостинной было шумно. Собрались соседи и друзья, выпившие за беседой немного ракийи. Затем внесли стол, который Стоян предварительно окадил ладаном и гости были приглашены рассесться вокруг него.

Затем хозяин попросил самого старшего гостя, Свето, преломить с ним славский калач-погачу – и разделить его с остальными. После чего блюдо унесли, священник взял большой бокал вина, повернулся к иконе, перекрестился и изрёк:

- Помоги, Боже! Выпьем эту чашу во славу Божию! Да поможет Бог и слава Ему! Слава держала и дом, и семью, и друзей всех! Да поможет вам Бог и умножит! В этом году так, а в следующем – эдак. Сильнее! Аминь.

С молитвой «Господи, помилуй», отпив немного, передавали чашу - начиная со старшего и окончивая самым младшим. Наконец, наистарший из гостей, Свето, взял слово:

- Будь здоров, Стоян, выпьем за твое здоровье и за всё хорошее! Дай Бог здоровья и жизни, а также семью, дом и друзей!

Отпил немного, и, поскольку Стоян долил ему, продолжил, обратившись к собравшимся:

- Собрали урожай добрых плодов, здраво ели – и преуспели!

Отпил ещё вина, затем повернулся к Стояну и вновь поздравил его…

Было что выпить, было – чем закусить. Главное – доброе настроение, которое приглушило общую тревожность и страх от немира, который вот-вот охватит их город. Вино расковало людей, так что песни и смех звучали до поздней ночи.

На следующий день - в день празднования Крестной Славы, по старинным обычаям Стоян приветствует своих родственников. Теперь он – слуга: он предлагает еду и напитки, поддерживает беседу и делает всё, чтобы атмосфера в доме была приятной и непринуждённой. В отличие от дня Встречи Крестной Славы, сам день Крестной Славы гораздо серьёзнее и торжественнее – именно за счёт более строгого соблюдения праздничных ритуалов.

Прибыли гости: дядя Стояна с женой, несколько тёток с семьями и несколько дальних, но дорогих родственников, с кучей гомонящей детворы. Все разодеты в свои лучшие одежды, стремясь показать, что они, дескать, вовсе не «деревенщина», но люди культурные. Впрочем, были настолько милы и непосредственны, что всё это вовсе не обращалось ярмаркой тщеславия.

Особое место среди гостей занимал его кум, священник Григорий Джокович из Ибарского Колашина, которого Стоян встретил у дверей дома, из почтения сначала поцеловал ему руку и только потом повел к гостям.

Они вместе окончили Призренскую богословско-педагогическую школу. Это кумовство ещё сильнее укрепилось в годы ученичества, проведённые в той же школе. Григорий, как лучший ученик, остался преподавать в этой школе, поэтому Стоян очень часто навещал его, когда ездил по делам в Призрен.

Отец Григорий, как и в предыдущие годы, отметил молитвой зажжение большущей славской свечи, которая будет теплиться целые сутки, и разрезание славского калача – духовной части семейного торжества. Окадив комнату и всех присутствующих в ней, закончил словами «Аминь. Дай, Боже!»

Гости осенили себя крестным знамением, мужчины уселись на низких табуретках вокруг большого стола, ожидая, пока хозяин нальет ракийю, чтобы поддержать обязательные здравицы. Женщины удалились в другую комнату, специально для них приготовленную, чтобы по обычаю отдельно отпраздновать Славу.

Начались здравицы. Первым говорил Стоян, затем кум Григорий, а потом уже все остальные по старшинству. Искренние и вдохновлённые, они делали застолье праздником красоты братолюбия.

Когда всё было высказано, завязался уже разговор на злобу дня. Разговор, который не мог скрыть тайной тревоги, занимавшей всех.

- Слышали ли, люди, что делается в Чабрате? - начал разговор отец Григорий.

- Дождались и мы освобождения от векового рабства. Было тяжко, но  ведь сдюжили! Сердце из груди выскакивает: как помыслю о том, что доживу до того, как наш солдат вернётся и принесёт нам свободу от нашей матери Сербии, - сказал дядя Тиса.

- Что и говорить, восторг вместить нельзя. Как подумаешь о том: как теперь изменится всё в нашей жизни… Но... Но мы не должны забывать об осторожности. Не будет всё гладко. В Пече, как я слышал, бек уже договорился с черногорцами о мирной передаче города. А вот с Джаковицей так не будет. Столько крови прольётся. Смотрите на арнаутов на Чабрате, – аккуратно высказался Стоян.

 - Да что тут говорить! Сколько уже можно всего бояться! Пора уже нам напомнить, что это – наша земля! Выглянет солнце и на нашей стороне! – торжественно подытожил отец Григорий.  – Вот за это и выпьем!

- Живели! Живели! - раздались со всех сторон традиционные слова краткого тоста поддержки.

Сотрапезники, воодушевленные этой историей, ожили. Словно по команде разлились радостные крики и смех. Возможно, эта многовековая надежда и действительно, наконец, исполнится.

И вновь до самой поздней ночи – шутки, песни, смех.

* * *

На следующее утро настал настоящий осенний день, туманный и холодный. Стоян приготовился ехать в село, чтобы узнать: не случилось ли чего с семьей Идриза. Оделся тепло. Неохотно сунул пистолет за пояс. Накинул на себя капот и перекинул через плечо отцовское ружьё.

Не любил он оружия и редко носил его, но на этот раз взял. Уже на выезде из города остановился у колонны черногорских солдат, чтобы поприветствовать их.

 - Боже, помоги добрым людям!

- Да поможет вам Бог, - ответили они.

Один из унтеров подошел к нему.

-  Куда путь держишь? -  спросил старшина.

- Да вот, в соседнее село, - сказал Стоян и слез с коня.

- Это ты поступаешь не умно. Мы сейчас прошли там. Арнауты стреляли, и мы, ей-богу, ответили. Послушай меня, вернись. Да! А ты, вообще, кто?

 - Я сын Петра Йовановича, уроженца Печа, купца, и мне нужно поехать в село, чтобы посмотреть, что происходит с моим побратимом. Он скрывался от турок, спасая своего кума-серба. Сейчас у него дома остались только дети и жена. Побратим, нужно выручать.

- Да я ж сказал тебе: это не умно. Где ты теперь собираешься спасать арнаутина?

- Не говори так, это – мой побратим.

- Ладно, иди куда хочешь! Вижу, ты сошёл с ума. Жить надоело, - ответил старшина и развернул коня.

Стоян попрощался, вскочил на коня и в задумчивости двинулся дальше. По дороге встречал горящие дома. Что делалось вдалеке, он не мог разобрать. Видимо, черногонрское войско просто сметало всё на своём пути везде, где бы они ни встречали вооруженное сопротивление.

При въезде в село он увидел дом своего побратима. Дом горел. С горки, на которой он находился, было видно, что во дворе что-то происходит. Погнал коня рысью, желая добраться туда как можно скорее. Спешился и стал медленно приближаться к дому. Ворота были широко растворены, и он вошёл во двор. Вдруг раздался выстрел.

Бросившись на землю, краем глаза увидел солдата, стрелявшего в него.

- Не стреляйте! – крикнул Стоян.

- Встать! Руки вверх!

Встал, поднял руки с ружьём вверх.

И солдаты встали, направив винтовки. Подошли, и один из них взял ружьё, а другой вытащил у него из-за пояса пистолет.

- Ты кто такой и откуда? - спросил солдат.

- Я Стоян Йованович, купец из Печа.

-  Чего ж не кричал, что ты наш?! - перебил его солдат. - Дай, обниму тебя.

Обнял Стояна, и повернулся к другому своему товарищу:

– А ты, Мило, чего ждёшь? Поприветствуй человека, верни ему пушку!

Мило – здоровяк под два метра ростом, бородатый и чумазый. Деликатно обнял Стояна и вернул ему ружьё.

Стоян забрал оружие и, осмелев, спросил:

- Что делаете тут, зачем дома палите?

- Нам приказали сжечь все дома в сёлах, из которых по нам стреляли. Есть у нас несколько убитых. Арбанасы из этого села открыли по нам огонь. Вот, убили наших братьев. Организовали отпор. Напали на нас у самого въезда в село, была большая драка. Многие из наших погибли. Но, ей-Богу, и им тоже мы дали! А они бежали в горы. Бежали. Оставили своих баб да детей дома. Нам приказано всё спалить. Но мы сначала смотрим: есть ли кто в доме. Не хотим, чтоб пострадали невинные. Нам это тоже не надо. Но приказ есть приказ.

- Да не надо поджигать этот дом! – закричал Стоян. - Это дом честного человека. Да, арбанаса. Но который прятался от турок, потому что спас своего сербского кума. И чтоб спасти серба, убил нескольких турок.

- Был приказ поджечь все дома в этом селе, и мы его выполнили. Ну да, может и не все арбанасы этого села стреляли в нас. Кто разберётся? Вот и палим все дома подряд, - повторил солдат.

И тут начались роковые нелепости.

Третий солдат, обыскивающий дом, услышал какие-то голоса, доносившиеся со двора. Он выглянул из двери и увидел чужака с ружьём в руках, стоявшего к нему спиной. А черногорские солдаты стояли напротив него.

Третий солдат решил, что это, видимо, арбанас. И он, скорее всего, приказывает черногорцам бросить оружие и сдаться.

«Должно быть, это один из их вожаков, который посмел напасть на нас. Но он забыл про меня!», - подумал он.

И кровь ударила ему в голову.

Он мигом выскочил из дома, вскинул винтовку и выстрелил почти в упор.

Стоян ощутил, как внезапная сила с такой мощью врезала ему в левое плечо, будто оторвали руку. Он повалился на землю, но упав, рефлекторно вытрелил в ту сторону, откуда в него стреляли. И успел увидеть, как солдат на пороге дома схватился за грудь и упал с каменного крылечка. Один солдат бросился к рангенному другом, а другой, двухметровый, направил на Стояна винтовку, и приказал бросить оружие. Стоян уронил пистолет и схватился за рану.

Сквозь шум и звон, заполнивший сознание Стояна, было слышно, как солдат подбадривает своего товарища.

- Держись, Драго, твой друг Велько рядом.

Послышалось бульканье, а затем стон. Затем - крик солдата, который только что понял, что потерял товарища. Драго умер у него на руках. Потрясенный, совершенно вне себя, видя, как смерть забрала человека, которого он, очевидно, очень любил, он взял винтовку и быстрым шагом направился в сторону Стояна. Напрвил ствол на него и закричал:

- Ты, мать-твою, предатель! Из-за тебя погиб один из самых лучших наших людей!

Он кричал и уже был готов пристрелить лежавшего на земле Стояна, но внезапно сзади него появился Идриз. Он почти упёрся стволом винтовки в солдата, стоявшего к нему спиной. Прогремел:

- Бросай оружие! Быстро! Стреляю!

Мило тут же бросил винтовку, а Велько всё ещё держал винтовку направленной на Стояна, прямо ему в голову. Идриз снова крикнул, ещё яростнее и решительнее:

- Бросай сейчас! Или стреляю!

Солдат, находившийся в состоянии стресса из-за гибели товарища, казалось, начал медленно приходить в себя. Видимо, осознав появившуюся опасность, он  сначала опустил, а затем бросил винтовку на землю.

Идриз загнал солдат в подвал и запер дверь.

В этот момент из дома выбежала его дочь Рукия. Просиял, увидев её, но для проявление чувств не было ни времени, ни возможности.

Стоян попытался встать, но ему это не удалось. Голова кружилась от потери крови. В тот момент, когда Идриз приблизился к нему, Стоян по-братски приобнял его. И только сейчас Идриз заметил, что Стоян ранен.

В солдатской сумке, валявшейся у подъезда дома, Идриз быстро нашёл бинт и порошок для обработки ран. Рукия тут же принесла кувшин с водой и передала его отцу. Тот промыл открытую рану, присыпал её порошком и перевязал. От Рукии Идриз узнал, что остальным членам семьи удалось спастись, а с ней остался четырехлетний сын его брата Агрон, спрятавшийся где-то в доме.

Идриз попытался дозваться, но никто не отвечал. Затем закричала Рукия. Наконец, она нашла Агрона, спрятавшегося под лестницей у входа в подвал. Видя Идриза, маленький Агрон не переставал трястись, глаза его были широко раскрыты, и он тупо смотрел на дядю, не в силах произнести ни единого слова. Дядя обнял его и начал утешать, но бесполезно. Крошечное тело лихорадочно тряслось от перенесённого им страха. Рукия взяла его на руки и отнесла в дом.

Идриз знал, что им нужно уйти как можно скорее, пока не появились солдаты. Стояна уже начало лихорадить. Подобрав винтовки черногорцев, Идриз тихонько открыл подвал, а затем, взяв с собой Стояна и детей, отправился в горы.

Стоян едва держался в седле. Было уже темно, когда они подъехали к горной хижине, где Идриз когда-то прятался от турок. Раненому становилось всё хуже и хуже, поэтому Идриз немедленно разжёг огонь, положил Стояна на шерстяной ковер рядом с костром и укутал одеялами. Лихорадка сотрясала онемевшее тело Стояна. Он потерял много крови, и ему нужно было как можно скорее удалить пулю из мышцы и перевязать рану. Хотя было уже темно, он пошёл искать нужную траву. Вскоре он вернулся, прихватив так же и охапку веток.

- Стоян, ты как? Нужно вытащить куршум, - Идриз назвал пулю турецким словом.

Раненый был бледен, его трясла лихорадка, но он был в сознании.

Рукия приготовила горячую воду и чистые бинты. Идриз для облегчения боли положил в кипяток несколько трав и немного позже дал выпить Стояну.

- И вот, засунь эту кору между зубами и держись. Сейчас я пулю достану.

Идриз взял нож, предварительно накалив его на огне, несколькими движениями пальцев левой руки сумел нащупать свинец…

Взмокший от пота Стоян застонал, и кровь потекла по его руке. Не успел Идриз вынуть пулю, как раненый уже потерял сознание. Когда он очнулся, то лежал у костра, укрытый овчинами.

- Ну, Стоян, ты меня заставил поволноваться, - сказал Идриз, - но сейчас всё хорошо. Давай, выпей этот чай и отдохни. Завтра будет гораздо лучше, лихорадка пройдет. А пуля – вот она.

- Идриз, что будем делать? - прошептал Стоян.

- Шшш... давай отдохни, поговорим об этом завтра.

На следующий день Стояну стало значительно лучше. Лихорадка прошла, и он смог встать. Рукия испекла хлеб, принесла сыра и молока. Но завтракали они в гробовой тишине.

Всего-лишь сутки назад он покидал свой богатый дом, а вышло так, что он навсегда распрощался с той обыденностью, которая несла его по жизни, словно рессорная коляска, украшенная подушками и коврами. Теперь ничего этого больше нет. И никогда больше не будет.

Вот так може вмиг потерять всё. Из хозяина лавки, вокруг которого водят хороводы, превратиться в жалкого изгоя, само существование которого зависит от милости такого же изгнанника, да ещё и албанца.

Нет, не изгнанника. Побратима.

И не сам ли он в глубине своей души мечтал о том, чтобы на смену ритуалистике пришла настоящая жизнь. Жизнь отшельника, ушедшего от всей этой маеты и позолоты…

Наконец,  Идриз нарушил безмолвие.

- Как только восстановишь силы, сядешь на коня и вернёшься в свой дом.

- Какой дом? Я убил человека. Всё. Как я покажусь среди людей?

- Держи голову выше, Стоян. Думаешь, мне легче? Я вообще не знаю: что с моей семьей? Дом сожгли. Остался только Агрон, Рукия и я.

- Нет мне, Идриз, дороги домой.

- Соберись, Стоян. Сейчас я собираюсь поехать в город, чтобы узнать, не было ли слышно чего-нибудь, так что, если всё безопасно, ты вернёшься завтра.

Но Стоян как будто не слышал его, продолжая своё:

- Никогда не брал в руки пушку, а вот взял – и убил человека.

- Ладно, выпей ещё этого чаю укрепляющего, там видно будет – что и как.

- Хорошо, Идриз, зайди к Исмету и все ему расскажи. Он будет расспрашивать.

Когда Стоян проснулся, увидел Идриза, который только вернулся из города, и теперь пил чай у огня. Выглядел обеспокоенным

- Скажи, Идриз, что там?

- Был у Исмета и всё ему передал. Он отправился к Беголи и узнал, что тот, кого ты убили, был племянником одного командира. Те солдаты всё рассказали.

- Я же говорил тебе, Идриз, что пути назад для меня нет, – Стоян со стоном схватился за голову руками. - Был уважаемым газдой. Мечтал стать отшельником. А стал гайдуком. Как будто какое-то марево. Морок. Вмиг изменилось всё. Как так могло случиться?

- Не надо, Стоян, нам надо быстро собираться. Пока сюда не нагрянули солдаты. Мы уйдём дальше в горы. Они туда не пойдут. Да им и не до того... Есть там хижина моего друга. Там и остановимся. Давай, поторопись!

Когда два побратима доковыляли до заброшенной в горах хибары, Стоян, наконец, понял, что по своей воле он никогда бы не отказался от богатсва и уважения, от ритуалов и всего того, что составляет традиционные ценности, но, как оказалось, было лишь каким-то миражом. Нет, пожалуй, даже и не миражом, но декорацией. Теперь, потеряв всё, он стал свободен. И ему стало не страшно умирать.

Страшило другое: успеет ли он сделать в своей жизни нечто, ради чего он и пришёл в этот мир.

 

Перевод - П.В.Тихомиров