«Дьявольский сон»

Предлагаем вниманию читателей самые первые главы романа Векислава Яничиевича «Дьявольский сон».

 

Начало и конец

Искал взглядом кафе «Косовский пион», которое должно было быть именно в этом месте. Тёплый майский день выманил горожан из своих многоэтажек на улицы северной части Косовской Митровицы. Центр этого рассечённого рекой города[i], жившего уже который год в полной неопределённости, пребывавший всё это время в состоянии курка, взведённого обоими противостоящими друг другу народами, нынче напоминал встревоженный муравейник. Но на лицах прохожих и людей, расслабленно устроившихся в зелёных двориках кафе, не было замечено никакого напряжения или беспокойства. Напротив, царила точно такая же атмосфера, как и в любом городе Сербии.

Вдруг я услышал своё имя и увидел Башкима, сидевшего в саду кафе и знаком приглашал меня присоединиться к его столику.

Приветствовали друг друга с сердечной искренностью.

- Как дорога? Не уморился? – спрашивает Башким.

- Порядок. Прибыл ещё час назад, но захотелось пошататься по Митровице. Хотелось подышать этим воздухом… Что-то вспомнилось по мелочам… А ведь я тут не был уже тридцать лет.

- Я тоже тут давненько не был. И раньше бывал нечасто, а уж после того, как город разделили… Что поделать: это косовская реальность.

- Попьём кофе и двинемся. Не хотелось бы затягивать до ночи.

- Да, да. Ты прав, - ответил Башким.

Проезжая по дороге в Джаковицу, я вглядывался в давно позабытые лики края. Края, который перерождался на моих глазах.

Где-то из глубин моих воспоминаний стали всплывать какие-то образы, покоившиеся всё это время во тьме забвения. Погружённый в свои мысли, я не обращал внимания на Башкима, который всё пытался завязать разговор.

Я не беспокоился о своей безопасности, не боялся неизвестности: найду ли то, что ищу, когда приеду на место. Ушло гнетущее уныние, которое сковывало меня до тех пор, пока я не решился двинуться в путь. Впрочем, на смену унынию пришла какая-то внезапная пустота и апатия.

Гляжу по сторонам, и ничего не узнаю. Какие-то новые поселения, совсем иной пейзаж, всё не такое, как было. Чудно и странно. Спустя много лет приближаюсь к тому месту, которое было родным очагом.

Это совершенно другое чувство по сравнению с тем, что я ощущал когда-то, когда ехал в Джаковицу, когда весь трепетал от нетерпеливого желания увидеть своих родителей, сербскую улицу и любимых друзей. В моей голове расцветали бы воспоминания, запечатлённые столь выразительно, что казалось, будто можно почувствовать даже запахи и прикоснуться ко всему тому, что кажется реальным в этой реальности грёз.

 – Скажите, а что сейчас на месте церкви на краю сербской улицы?

Башким немного замялся. Наконец, вымолвил:

- Мусорная свалка.

Молчание.

– Вначале церковь подожгли и разрушили вандалы. Затем дорогу расчистили. Площадку разровняли. – Башким вновь умолк. – А потом туда начали выбрасывать мусор.

Проезжаем мимо албанских новостроек, украшенных красными флагами с чёрными двуглавыми орлами.

- Стыдно за мой народ. Поверьте, стыдно! Это наша срамота.

Ничего ему я не ответил. У самого въезда в Джаковицу меня поразили перемены. Большие и ухоженные виноградники, некогда гордость косовского виноделия, были полностью заброшены. Вдоль дороги с обеих сторон с рекламных щитов на всё это глядели улыбавшиеся лидеры партий. Те самые, которые построили свою политическую карьеру на ненависти к сербам.

И ещё на каждом шагу были красные флаги с чёрным двуглавым орлом, которые вызывающе развевались и предупреждали сербов, что здесь больше  нет места ни их домам, ни им самим.

Мы добрались до православного кладбища.

Хотя Башким предупреждал меня о том, что я должен быть готов столкнуться с тем, что будет мне мало приятно, но такого я не ожидал… Я был ошеломлён. Да, просто ошеломлён этим зрелищем. Кладбище полностью заросло густым кустарником и сорняками. Природа одолела его своими колючими кустами, скрывая и защищая от недобрых взоров давно разбитые памятники. Кое-где можно было видеть лишь мраморные останки надгробий. Воистину, мерзость запустения.

Я приблизительно знал, где нужно найти, то, что искал. Но добраться до места упокоения моего отца и бабушки не представлялось возможным. Я стаал медленно продираться сквозь заросли, раздвигая руками и ногами колючие стебли, которые с каждым новым шагом всё больше и злее цеплялись и царапались.

Они, эти колючие лапки кустарников, защищали те давно уснувшие записи о существовании народа, которого больше здесь нет. Своими неказистыми ветвями пытались упрятать эти осколочки, эти крохи памяти, напоминающие о нём.

Я споткнулся о разбросанные осколки надгробий. Затем увидел хорошо знакомую маленькую белую мраморную плиту, которая была заметно изуродована. Треснув посредине от чьего-то неистово мощного удара каким-то тупым предметом, она, всё же выстояла. И стояла прямо, всё ещё сопротивлялась не только челюстям Хроноса, но и более земным силам, тем самым, которые с мрачной неумолимостью намеревались стереть с лица земли даже саму память о тех, кто когда-то тут жил.

Пока я рвал руками ветви, укрывавшие всё это время мраморное надгробие, гнев мало-помалу истаял. И я подумал о том, какой же я молодец, что плюнул на суету сует, и, всё же, добрался до могил моих близких. Достал из кармана носовой платок, смочил его водой из прихваченной с собою бутылки и стал протирать фотографии и надписи, которые проявлялись на белом мраморе.

Сначала стало видно лицо моей бабушки и её имя: Ванка Зарич. Высеченные даты рождения и смерти были повреждены. Выше находилась круглая рамка без изображения. Но надпись оставалась: Душан Зарич. Так звали моего отца.

Чем белее становилось надгробие, тем темнее от грязи становились мои ладони. Но на душе становилось светлее, да так, что стало казаться, будто не только могилка, не только сердце моё, но и всё вокруг становится чище и прекраснее.

Как на каком-то необитаемом острове, окруженном джунглями забвения, я сидел на уцелевшей части подгнившей деревянной скамьи и смотрел на камень с бледными буквами, повествующими об именах моих предков, о датах их жизни и смерти.

Веками сплетение людские судеб вплетало в мою душу всё то, что сделало мой характер таким, каким он стал. Тогда они ещё и понятия не имели, что они создадут существо, которое будет долго блуждать, как в тумане, в поисках ответов на Главные вопросы бытия.

Теперь, когда я нашёл себя, освободился от всех ограничений, предрассудков и того, что так долго мучило меня, настало время рассказать свою историю, свою правду.

 

Детская картина мира

Друзья пришли со мной попрощаться. Все пятеро, во главе со Стево. Завтра утром поеду в Белград. Мы сидели во дворе за отцовским столом, пили сироп из лепестков розы и ели пахлаву. Но на душе было совсем не сладко, как будто мы прощались навсегда. Стево непрерывно пытался шутить, чтобы облегчить чувство печали, столь очевидное для всех нас. Но получалось так себе. Не выходило делать вид, что ничего не происходит, ведь все понимали, что приближается расставание. Знаю, что Стево было тяжелее всего, потому что уезжал друг, с которым он вырос.

Он, понятное дело, изо всех сил старался любыми способами скрыть это. Пытался как-то удержать меня, даже обещал мне, что поступит в гимназию, если я останусь, но вскоре понял, что это невозможно. Ни он не мог поступить в гимназию, поскольку закончил начальную школу кое-как, ни я не мог остаться. Ещё месяц назад отец принял решение о моём продолжении обучения и отъезде в Белград.

Моя старшая сестра Вера жила в Белграде, была замужем за Драганом Петровичем, её любовью ещё со студенческих лет. Они оба закончили литфак, и после окончания института поженились. Вера работала преподавателем сербо-хорватского языка в элитной белградской гимназии, а Драган устроился на работу в Министерство Иностранных Дел, и несколько месяцев назад получил должность атташе по культуре в одной ближневосточной стране. И Вере пришла в голову идея перевезти меня в Белград и устроить в гимназию, поскольку она будет одна в течение нескольких лет из-за командировки Драгана.

 

Поначалу родители даже слышать об этом не хотели, особенно мама, но, поскольку в моей семье важные решения принимал исключительно отец, то и сейчас он постановил, что переезд будет для меня самым разумным делом. Я был отличником, свободно говорил на албанском, английском и русском, поэтому было бы неразумно держать меня в среде, без перспектив развития. Мое превосходство перед товарищами состояло не только в образовании, но и в спорте. И это окончательно закрыло вопрос. Тогда я занимался лёгкой атлетикой и имел хороший официальный разряд по стометровке. Уже тогда вырос в крепкого и красивого молодого человека, и обладал всеми предпосылками, чтобы стать успешным и состоявшимся человеком.

Расставание с товарищами было трогательным. Я проводил Сречка, Дуту, Ляпоча, Мики и Стево до ворот. Все мы ощущали пустоту и тревогу, будто боялись взросления. Мир нашей детской дружбы стал потихоньку рассыпаться, дороги расходились, и мы входили в мир взросления, ответственности. Понимали это и трепетали.

В тот вечер лёг раньше обычного, потому что завтра должен был встать на рассвете. Всё было упаковано и готово к поездке. Лёжа в постели и пытаясь заснуть, я с кинематографической ясностью прокручивал в голове всё детство: все дурачества и шалости, которые вытворял со своими товарищами. А потом, когда закончил с детством, начал размышлять о том, что же ждёт меня в Белграде.

Мучило множество вопросов: «Смогу ли я вписаться в новое общество?» «Как новые товарищи будут смотреть на какого-то провинциала, приехавшего из забитой Метохии?»

Несколько раз глядел на часы. Вначале было двенадцать, потом – два. Не помню – в котором часу, наконец, уснул. Сон, – после долгих размышлений и ворочания на кровати, – наконец, овладел мной.

* * *

Сижу за столом во дворике и жду, когда друзья придут попрощаться. Тишину нарушил внезапно раздавшийся где-то надо мной чудной звук. Посмотрел на небо и увидел большую белую птицу. Парила надо мной, помахивая огромными крыльями. Сначала я подумал, что это голубь, но присмотревшись к размерам, убедился, что это, конечно же, никакой не голубь. Затем птица медленно опустилась на землю прямо передо мною.

Я отпрянул, потому что это была не птица, а белоснежное существо с человеческой головой и крыльями на спине. На мгновение я помыслил было, что всё это – проделки моих друзей, некий фокус, но вдруг услышал голос:

- Не бойся, Марко, я твой ангел, ангел-хранитель.

Голос подействовал на меня умиротворяюще, так что страх, который тлел во мне, вдруг исчез. Я присмотрелся к существу. Внешне он был похож на меня самого. У него были вьющиеся светлые волосы - такие же, какими они были у меня до того, как потемнели и стали каштановыми. Как будто передо мной стоял одногодка Марко с крыльями на спине. Снова зазвучал голос. Я растерялся, не понимая: откуда раздаются эти слова, ибо уста ангела не шевелились, храня немую улыбку.

- Ты уезжаешь завтра, и, может быть, никогда не вернёшься сюда. Но часть твоей души навсегда останется здесь. Тут её сможешь отыскать. Пойдём, покажу тебе эти места. Давай, держись за меня, - велел ангел.

Не колеблясь ни мгновения, обнял его за белоснежную шею. Было удобно. Такое ощущение, будто мама укутала меня одеялом, а мою голову положила на большую пуховую подушку.

Мы взлетели высоко-высоко, выше облаков.

Надо же, я даже не почувствовал никакого потока воздуха, лишь приятное покачивание, будто никакого ветра и не было вовсе.

Начали спускаться. Спуск длился долго.

Когда мы прошли сквозь белесые облака, взору предстала долина.

Вновь послышался голос:

- Посмотри, что пред тобой. Это Метохия. Там твои корни и сердце.

Внизу, под нами, была долина Метохия, дивная своими величественными горами, живая богатством водных потоков, историческая своей памятью, полная церквей и монастырей. Прежде всего – Божья. Метохия, окруженная высокими горами: Копаоник с севера, Проклетие с запада, Шар-планина с юга и Дреница с востока. Чудесный край, защищённый от северных ветров высокими горами.

Тёплые воздушные потоки проникали через Проклетие и создавали средиземноморский климат. Всю территорию пересекали реки. Над истоком Белого Дрима - самой большой реки Метохии, чуть выше Печи, виделись очертания города. Справа от него текла река Печка-Быстрица, прорезавшая высокие скалы Руговского ущелья. У самого входа в ущелье находился монастырь Печская Патриаршия, духовный центр сербского народа. Неподалеку, в древнем сосновом лесу, находился монастырь Дечани. Мимо монастыря проходила ещё одна река, Дечанска Быстрица. Вдоль течения Белого Дрима, на его левом берегу, где-то в районе городка Клина, побежал дальше приток – речка Мируша. Каньонный пейзаж, с высокими, крутыми скалами, между которыми пробегают воды реки, падая с большой высоты и создавая шумные водопады и небольшие озёра. Дальше, в сторону Шванского моста, на Белом Дриме, с левой стороны, расположен город Ораховац. А рядом находится Велика Хоча или, как мы её называли, малый Хиландар. Более пятнадцати сербских средневековых церквей. Место малое, а история долгая.

Край с идеальным климатом для виноградников. Там, вдалеке, за Великой Хочей, показалась старая сербская столица Призрен, град царя Душана.

Мы пролетели через всю Метохию и около Терзийского моста, который перекинулся через реку Эреник, достигли города, где я родился. Внизу я увидел свою начальную школу, школьный двор, а затем свою улицу, Сербскую улицу, как её с незапамятных времен называли.

На протяжении веков всяческие вражины что только ни делали, дабы стереть её с лица земли. Пытались принизить, давая ей другие названия – только бы не называть так, как зовут в народе, только бы отменить имя, свидетельствующее о культуре и традиции неугодной нации

Мне захотелось пролететь над улицей пониже, чтобы заглянуть в соседские дворы, и поглубже запечатлеть их в памяти. Затем ангел спустился ниже, и я понял, что его полёт на самом деле управлялся моими мыслями.

Вдруг почувствовал легкое волнение, впервые проявившееся у ангела. Сгустилась мгла. Над нами подул сильный ветер. И ангел спускался всё ниже. Казалось, будто он от кого-то убегал. Наконец, приземлились в самом начале Сербской улицы, на её южной стороне.

Я стал на ноги и, оглядевшись, увидел, что ангела уже нет. Никого нет. Улица была пугающе пустынной. Осторожно ступая, я решил направиться к Стево. Пытаюсь отворить дверь. Удивительно: она не поддавалась, а ведь её никогда не запирали! Начал давить сильнее, и вдруг понял, что моя рука, а позже и всё мое тело, проходят сквозь дверь так, будто я - дух. Вошёл во двор. Всё было так же, как и в прошлый раз, когда носился там со своим другом. Беспорядок во дворе вселил в меня чувство беспокойства и страха. Хотел позвать Стево, но не смог произнести ни звука. Вошёл в дом. Всё было перевёрнуто, разбросано по кроватям, по полу. Наклонившись, я стал собирать фотографии.

На одной из них увидел улыбающегося Стево, стоящего между родителями. На другой – наш класс рядом с бюстом национального героя Эмина Дураку. Его именем называлась наша начальная школа. Рядом со мной стоял Стево с озорной улыбкой и растрепанными светлыми волосами с непослушными кудряшками, закрывавшими большие потешные уши.

Вновь попытался позвать его, но не смог. Ничего не мог понять. Полная тишина. Вышел на улицу и двинулся дальше – к церкви. Прошёл мимо своего дома, который, почему-то больше не был похож на тот дом, в котором я вырос.

Этот был совсем другой, новый, с круглой частью. Выглядел так, как будто кто-то построил посередине дома небольшую мечеть. Всё это казалась столь нереальным, что не было сил даже просто смотреть. И тогда я понял, что Сербская улица была всеми покинута. Оставалась надежда, что хоть в церкви я смогу кого-то найти. Был уверен, что дедушка Йордан и его жена Зорка никогда её не оставят.

Я вошёл во врата. Зелёная трава, несколько деревянных скамеек, расставленных по периметру, било, которым ознаменовывали начало службы, – всё было то же самое. Тут же – и домишко, где жили двое старичков, пекущихся о храме. Прошёл сквозь запертые двери дома. За столом сидели трое пожилых женщин и двое мужчин. Сколько бы я ни вглядывался в их лица, они никак не реагировали на моё присутствие. Тогда и понял, что я невидим.

Дедушка Йордан и его жена Зорка всю свою жизнь служили этой церкви и верующим с Сербской улицы. Менялись священники и старосты, но эти двое всегда были рядом, служа Богу и народу. Сегодня они сидели за столом, опустив головы, с двумя другими старушками с Сербской улицы и дядей Ильёй, который жил где-то в городе, но по неизвестно каким причинам застал нас  в этом месте.

Задумчивую тишину время от времени прерывал чей-то голос, но я не разбирал слов.

А затем эту тишину в клочья изодрал резкий и грохочущий смех. Глянул  на сидящих за столом. Но они никак не отреагировали, как будто ничего не слышали.

Оставив дом, вышел к вратам. Но смех становился всё громче и страшнее. Небо потемнело ещё больше, я поднял голову и увидел очертания этой громко хохочущей сущности, которая в руке сжимало направленный на меня трезубец. Это был сатана, дьявол, шайтан.

Тут я почувствовал боль в ушах, а затем невидимая сила подняла меня в воздух и потащила к небу. Смех стал громче. Пытаясь спрятаться от хохота, я стиснул уши руками. Но бесполезно.

Наконец, я смог закричать.

* * *

Когда я отворил глаза, то увидел, что мама стоит надо мной и тихо говорит:

- Марко, дорогой мой, тебе, наверное, приснилось что-то нехорошее. Кричал во сне. Давай, вставай, пора собираться.

Нужно было выдвигаться.

Отец уже положил мой маленький чемоданчик в машину, я надел куртку и вышел во двор. Сердце упало. Терзали сомнения в верности решения ехать в Белград. Но теперь было уже поздно.

Отец первым заметил мою растерянность, почувствовал подавленность и страх перед отъездом, обнял меня и прошептал:

- Не позволяй матери видеть тебя таким, соберись! Вот увидишь, это правильное решение.

Отправились втроем. По дороге я оглядывался, чтобы запомнить каждый закоулочек улицы своей, всё ещё не избавившись от марева сна, который, как мне казалось, предвещал несчастье. Я ещё не знал, что не доведётся мне больше никогда увидеть эту улицу такой, какой сейчас оставлял её.

Отец и мама стояли рядом со мной на железнодорожной станции села Зрзе неподалёку от Джаковицы. Было это в 1970 году. Мне было четырнадцать лет. Мать, как всякая мать, не могла скрыть печали, вытирала слезы платком и не сводила с меня глаз.

- Да ладно, хватит уже ныть, - отругал её отец. – Не на фронт провожаешь! В школу!

Поезд подходил к станции, пора... На моих глазах выступили слезы, я обнял маму, а отец взял мой чемодан и пошёл к вагона. Мама крепко прижала меня, успев шепнуть буквально пару слов:

- Не волнуйся, сынок, я постараюсь убедить отца переехать в Белград как можно скорее. Что ж нам тут делать одним? Как два пустынника...

Когда я забрался в вагон, отец подал мне чемодан и повторил то же, что уже было проговорено. И не раз:

- Не опозорь меня. Не напрасно же ты был образцовым учеником. Хочу, чтобы ты показал им там, какие умные дети рождаются в Метохии. Ну, давай! Удачи! И поцелуй от меня Верчу!

Так отец называл мою сестру Веру.

Поезд медленно тронулся. Я высунул голову в окно. Отец стоял молча, подняв руку в приветствии, а мать непрерывно махала на прощание платком. И я не переставал им махать, даже когда они совсем скрылись из виду. Не хотел расставаться. Боялся неизвестности, в которую отправлялся.

Сидел в купе совершенно один.

Впечатление от ночного сна не отпускало.

 

«Стул», отвага или влюблённость

Был это последний день четвёртого класса начальной школы. Особый день для всего класса. Я оделся торжественно. Мама не хотела ничего пускать на самотёк. А как же! Её сын Марко, как лучший ученик в классе, должен вручить цветы и подарок учительнице, с которой в тот день расставался. Сколько же было предложений о выборе подарка на собранные деньги, что сейчас даже и не припомню: что же именно, в конце концов, купили.

Вот такой парадный, с цветами и подарком в руках, я направился в сторону школы. От моего дома до неё было каких-то восемьсот метров. Нужно было пройти целую улицу, но я буквально проскочил её, стыдясь того, что держу в руках цветы, и мне постоянно казалось, что прохожие смотрят на меня и посмеиваются.

И вот уже улица почти пройдена, вот уже кажется, что прошёл незамеченным… Как вдруг услышал, что кто-то меня окликнул.

Обернулся и увидел тётю Бису, маму моей школьной подруги Весны, девочки, в которую я был влюблён по уши.

Мне хотелось сквозь землю провалиться.

«Не хватало ещё столкнуться с тётей Бисой», - подумал я.

 - Ой, Марко, какой ты сладенький, куда идёшь? – тётя Биса потрепала меня по волосам.

- Извините, но я страшно спешу, сегодня у нас последний день в школе, я несу цветы учителю, - промямлил я.

- Да, Весна сказала мне. Давай, поторопись, чтобы не опоздать, - отпустила меня тётя Биса.

И вдруг я вспомнил, что забыл зайти за Стево. Был так занят тем, чтобы пробраться по улице незамеченным, что совершенно забыл о своем друге, с которым всегда вместе ходил в школу и который сегодня, как всегда, ждал меня. Никогда о нем не забывал, а теперь – вон оно как вышло.

Нет, вернуться не смогу. Опять пройти через эту Голгофу!

Думаю, вспомнит Стево, что сегодня мне нужно было выйти раньше – из-за букета и подарка.

Мы ждали, когда войдёт учительница. Все сидели на своих местах, правда, место на скамейке рядом со мной пустовало. Стево ещё не появился, он, должно быть, ждал меня до последнего момента.

Было мне его жаль, я уже видел, как он бежит от моего дома в сторону школы. Дверь класса открылась. Все, как по команде, встали. Наступал торжественный момент для всех нас. Рядом с доской стояли три девочки из класса, которые должны были запеть любимую песню учительницы тотчас же, как только она войдёт. Тогда мне следовало подойти к ней и вручить цветы и подарок. Одна из девочек уже начала петь, но вдруг резко остановилась, когда услышала гул негодования остальных детей. Все загалдели, ведь это не учительница вошла, а ввалился в класс Стево, тяжело дышавший и вспотевший. Он зыркнул на меня, уже собираясь что-то высказать, но тут позади него появилась учительница. И дальше уже всё пошло по намеченному плану. Учительница была явно взволнована и тронута нашим вниманием. Поблагодарив нас, она не смогла сдержать слёз. Чувства захлестнули.

Потом она повела нас в парк - фотографироваться рядом с бюстом национального героя. Весь класс стоял вместе с ней перед памятником. Мы все стиснулись, желая быть как можно ближе друг другу. Посмотрел: где же Стево? И увидел его на совершенно противоположном конце. Он даже отвернулся.

«Ну, он и лют!» — подумалось мне. Быстро вышел из строя, подошёл к нему, схватил его за руку и притянул к себе. Да он и не сопротивлялся.

Щёлкнула камера. Уже потом, когда фотографии были готовы, Стево с гордостью показывал их. Моя рука на его плече, его хитрая улыбка и поразительно светлые, жёсткие волосы. Прямо надо мной на скамейке стояла Весна. А тогда я с нетерпением ждал, пока городской фотограф принесёт снимки.

Когда все было закончено, и фотография оказалась у меня в руках, я долго вглядывался в каждую деталь лица Весны. Смотрел бы и смотрел, если бы Стево не прервал меня словами:

- Да знаю я! На кого ты смотришь. Думаешь, не знаю, в кого ты влюблен? Меня-то не проведёшь!

- Ну, всё ты знаешь... На кого же мне смотреть, как не на нас двоих, - ответил ему, делая вид, что не понимаю о чём он.

- Не переживай. Ты мой лучший друг, я никому не скажу. Видел я как вы смотрите друг на друга. Но, ладно. Оставим сейчас это. Отец обещал, что завтра возьмет меня купаться. Ты мог бы пойти с нами.

Конечно, Душан – мой папа – и слышать не хотел о том, чтобы я купался где-то один, поэтому он тоже решил двинуться, и на следующий день мы вчетвером поехали на велосипедах к Шванскому мосту.

Река Белый Дрим на своём пути от истока и до Адриатического моря, примерно в девяти километрах от Джаковицы, протекала между высокими скалами горного ущелья, образуя живописный каньон, через который переброшен был мост, высеченный из белого камня. Он выглядел так, будто Божией десницей был помещён именно в то самое место, где своей красотой свидетельствовал бы о Вечности.

Прекрасный мост назывался Шваньским. Ежегодно в первое воскресенье августа проводились соревнования по прыжкам с моста, чем-то похожие на соревнования, проводимые в Мостаре. Участники приезжали со всей страны, и потому это было крупнейшее спортивное зрелище, разыгрывавшееся летом в нашем краю. Уже на следующий день после соревнований дети имитировали прыгунов с моста, стараясь прыгать в узнаваемом стиле «ласточки».

Вот почему для всех нас было непременным испытанием однажды прыгнуть в воду с этого моста. До того нужно было сдать вступительный экзамен прыгнув с места на скале рядом с мостом, на высоте десяти метров от воды, и мы назвали это место «стул», потому что там было выдолбленная часть в форме стула. К нему шла узкая скользкая тропа, высеченная в скале.

Дорога была настолько узкой, что разминуться было невозможно.

Если ты умостился на «стул», нужно прыгнуть в воду. Потому что пути назад не было. На «стуле» мог разместиться только один человек. Так проходил тест на совершеннолетие, после которого предстояло самое большое испытание – прыжок со Шваньского моста.

По другую сторону моста – место купания и усеянный галькой пляж, где по выходным отдыхала половина города. Пока наши родители лежали на полотенцах, мы воспользовались возможностью сходить и посмотреть: кто там сегодня.

Стево первым увидел её, толкнул меня локтем и кивнул головой в сторону, где лежала Весна. Заметив нас, она встала с полотенца и помахала нам рукой. Мы робко подошли и поздоровались с тётей Бисой.

 - Добрый день, - сказали мы почти одновременно, и тогда Стево обратился к Весне со словами:

- Давай погуляем, посмотрим, кто там. Хочешь пойти с нами?

Весна вопросительно взглянула на маму, но та рассеянно смотрела в другую сторону. Потом девочка грустно ответила нам:

 - Не могу. Папа в воде. Надо его подождать.

- Ничего, мы пройдёмся, а когда будем возвращаться, зайдём за тобой, - быстро сообразил что сказать Стево.

Я не сказал ни слова. Смотрел на Весну краем глаза, а сердце готово было выпрыгнуть со своего «моста». Когда мы отошли от них, Стево, заметно нервничая, поделился со мной рискованной идеей:

- Пойдем к «стулу». Ты поднимешься наверх, а я вернусь к Весне и скажу ей, что ты будешь прыгать в воду. Когда помашу, ты прыгнешь.

Обычно мальчики с моей улицы пытались прыгать в двенадцать-тринадцать лет. Мне едва исполнилось одиннадцать, но сегодня был особый случай. Я, ни секунду раздумывая, глянул на Стево и ответил:

- Иду. Жду твоего сигнала.

Я быстро поднялся к месту, высеченному в скале. На воду старался не смотреть, понимая, что, если гляну вниз, то испугаюсь высоты и сдамся. Повернулся в сторону Стево и Весны.

Стево подпрыгивал и махал мне рукой. В тот же момент я прыгнул. Казалось, будто падал долго. Ноги всё никак не касались воды. Когда же, наконец, вошёл в воду, то сразу начал работать ногами. Выгребал на поверхность, и через несколько секунд всплыл. Глубоко вздохнув, повернул голову к Весне, ожидая увидеть, как она радостно прыгает и хлопает в ладоши.

Но меня словно гром поразил.

Весна стояла ко мне спиной и разговаривала с мальчиком. Я узнал его. Это был Велько, самый ненавистный мне ученик в классе. Который стоял теперь и пялился на Весну. Разъяренный словно рысь, я повернул голову в другую сторону и поплыл туда, где лежали наши родители.

Весь день я молчал. В воду больше не заходил. Душан заметил, что у меня плохое настроение, и подумал, что это мы со Стево поссорились.

Я же понял, что Весна меня не любит и когда вскоре после этого события они семьёй уезжали из нашего города, мне было наплевать. Её отец, офицер Югославской Народной Армии, получил новое распределение, поэтому им пришлось перебраться в Пулу.

Всё, что осталось в памяти, это комментарий Стево. Возвращаясь от Весны, он увидел меня мрачно лежащего на полотенце.

Он сел рядом, похлопал меня по плечу и сказал:

- Чтоб ты знал: она для меня умерла. А тобой - горжусь!

 

«Шкийя»[ii], от века ли было так?

Тёплый августовский день. Один из тех дней, когда мы организованно собрались на улице, чтобы вместе пойти купаться. Мы купались в реке Эреник, в трёх километрах от города, в том месте, где купались только жители сербской улицы. Почему так произошло, я понял позже, но в те годы особо об этом не задумывался. Знал только, что проход через албанское католическое село всегда представлял собою некую авантюру, наполненную страхами и тревожным ожиданием неприятностей, которые подстерегали нас на каждом шагу. Складывалось впечатление, как будто мы идём по запретной территории, а потому шли настолько можно быстро и бесшумно, Часто албанские дети из этого села нас провоцировали. Забрасывали камнями, с обязательными оскорбительными выкриками: «Шкийя!»

Нас учили не отвечать, но мы часто дрались. Чаще всего, однако, всё ограничивалось бросанием камней друг в друга. Мы тоже припасали их. Так что все придерживались неписаного правила: идти купаться мы должны только вместе, и так же возвращаться.

В тот день я был особенно взволнован. В отцовский военный ранец я положил мамину занавеску, которую тайком взял из шкафа. Это была занавеска, которую мама вешала в гостиной только по особым случаям. Белая, сетчатая, с неброскими голубыми цветочками она так хорошо подходит для ловли мелкой рыбёшки на порогах реки Эреник!

Сразу выбрался на реку, глубина была всего несколько десятков сантиметров. Река быстрая и чистая, идеально подходит для ловли мелкой рыбы, необходимой нам как наживка для охоты на угрей. Поскольку сетки у нас не было, друзья как-то смогли уговорить меня принести занавеску из дома. Сам не знаю: как согласился на это? Рисковал получить от отца ремнём по первое число. Надеялся на то, что вернёмся до того, как папа придёт домой с работы.

Я знал, что легко смогу убедить мать не рассказывать ему, при условии, что, ясное дело, с занавеской не случится ничего непредвиденного. Уже после первой попытки, подняв тюль из воды, мы увидели несколько мелких рыбешек. Мы были вне себя от радости и повторили это ещё несколько раз это «закидывание невода». Три или четыре мальчика бежали по воде, загоняя перепуганную рыбу к занавеске, которую держали мы со Стево. Очень скоро у нас было несколько ивовых палочек с нанизанными на них рыбками. Наживки для угрей - предостаточно.

На следующий день мы вдесятером с двумя палатками должны были пойти к реке Мируше, впадающей в Белый Дрим. С нами пошли двое старших – опытные рыбаки с нашей улицы. Обычай охоты на угря передавался из поколения в поколение, поэтому каждый ребёнок был обязан хотя бы раз сходить на рыбалку с более опытными и старшими и таким образом приобрести навыки, которые он впоследствии сам передаст другим.

В этом году настала очередь моих одногодок, поэтому мы постарались войти в историю сербской улицы, как поколение с самым большим уловом угрей. Улов во многом зависел от количества и качества наживки...

Всё пошло так, как нельзя лучше. И улов обильный, и занавеска осталась целой. Мы решили ещё немного искупаться, а затем отправиться обратно. Дошли до места, где обычно купались.

Река там была достаточно глубокой. С одной стороны берег каменистый, а с другой — очень крутой и глинистый. Мы всегда придумывали какие-нибудь забавы: то в шугу играли, то ныряли сквозь «тоннель»…

Тоннель – это когда мы выстраивались в воде друг за дружкой и широко расставляли ноги. Всем приходилось нырять как можно быстрее, чтобы тот, до кого доходила очередь, проскакивал через созданный таким образом подводный тоннель. Возбужденные крики детей, смешанные со звуками плещущихся тел, были прерваны одним из моих друзей, который закричал на кого-то. Я увидел, как маленький мальчик лет семи-восьми вытаскивал из моего ранца материнскую занавеску.

У меня аж в горле что-то перехватило, не смог даже крикнуть от страха, что с занавеской что-то может случиться. Я быстро поплыл к берегу. Мальчик, держа занавеску под мышкой, побежал в сторону села. Кое-как мне удалось доплыть до берега и погнаться за ним. Знал, что догоню его, ведь я занимался лёгкой атлетикой и был очень быстрым. У самого въезда в албанское село догнал мальчика и, к счастью, вырвал у него занавеску.

Посмотрел на неё. Она была невредимой. Прижал её к груди, счастливый, что она снова в моих руках. С моего сердца камень свалился, и от этой великой радости я даже не заметил, как навстречу мне вышли трое албанцев моего возраста с вилами в руках. Начали ругать меня по-албански. Направили вилы мне в шею, а мальчик, которого я догнал, всё время верещал о том, что я его побил.

На моё счастье, прибежали и мои друзья. Пятеро готовых вступить в бой. В руках помрачневшего Стево сверкнул нож. Он коротко махнул им в сторону противников. Напряжение нарастало. Мы стояли друг перед другом, как алчущие крови звери, готовые к решительному броску. Благодарение Богу, приковылял пожилой албанец из их села, который вначале тихим, но необычайно властным голосом выругал своих, а потом повернулся к нам и повелел:

- Хватит. Ступайте своей дорогой. И смотрите, чтобы больше я вас тут не видел. Особенно тебя, рыжий. Не хватало ещё, чтобы тут пролилась кровь!

Говоря это, он смотрел на Стево, который с угрожающим видом держал нож. Мы вернулись за вещами и быстро и направились домой, обойдя албанское село десятой дорогой.

Наутро мы вдесятером собрались перед церковью. Всё было подготовлено и уложено на подводу, запряженную конём, дабы мы могли налегке на велосипедах проехать к реке Мируше возле Клины, небольшого городка в Метохии. Это - около двадцати километров, совсем несложно. За спиной у каждого висел ранец с бутербродами и бутылкой воды. По сторонам от дороги открывался замечательный вид – и никаких забот! Проехались мимо виноградников и яблоневых садов, остановились – искупались. Сели на велики – поехали дальше.

В полдень мы достигли реки Мируши. Дивный вид, от которого просто дух захватывало. На протяжении двух километров река, приток Белого Дрима, плавно петляла по очень узкому каньону с высокими скалами. В этом каньоне было шестнадцать озер, соединённых друг с другом горными потоками, водопадами и порогами, по которым река спускается в метохийскую котловину.

С первозданной стремительностью вода преодолевала разницу высот – 250 метров между первым и последним озером. Мы пошли по узкой козьей тропке, от самого высокого озера до самого нижнего. Спустившись, мы уселись рядком и завороженно, не мигая, любовались игрой утопающих в зелени синих оттенков озера. С громким рёвом река низвергалась с высоты десяти метров, создавая прозрачные водопады, сквозь которые виднелись скрытые от глаз пещеры. По преданию, монахи прятались в этих пещерах от турецкой жестокости. Сохранились остатки фресок и алтарей как свидетелей тяжких времён.

Продолжив путь, мы, спустя несколько минут, достигли места, где должны были разбить лагерь. Всё необходимое уже подвезли, и мы быстро разбили три палатки под руководством старого рыбака Цане, который вот уже двадцать лет посвящал новые поколения в премудрости рыбной ловли...

Когда все было готово, зажгли огонь, и дядя Цане поставил уху. Мы все сидели вокруг костра. Стево заиграл на гитаре, а мы слаженно запели. После ужина дядя Цане показал всем, как делать наживки и насаживать рыбу на крючки. А когда все разобрались, и были приготовлены наживки, нам дали указания. Дядя Цане велел забросить удочки с наживкой под огромной ивой, нависшей над рекой. Очевидно, это было место, где задерживались угри, но подойти к нему было нелегко, поскольку берег был очень крутым и скользким. Мы сделали все, как было запланировано. В конце концов, договорились, в каком порядке будем следить за удочками.

Снятие крючков было запланировано на первые часы утра, ещё до полного восхода солнца. Угорь больше похож на змею, чем на рыбу. Имеет продолговатую форму с наклоненной вперед головой, очень прожорлив и питается червями, рыбой и лягушками. Днем они успокаиваются, а ночью отправляются на поиски добычи. Любят места с останками затонувших деревьев, илистое и тёмное дно, избегают каменистых и песчаных участков. Странно и невероятно, как им удаётся преодолевать все препятствия, например, водопады, во время возвращения в морскую воду, где они нерестятся.

Благодаря способности угря выживать без воды до двенадцати часов, его очень часто можно увидеть во влажных местах у побережья, обходя какую-нибудь, казалось бы, непреодолимую преграду. Мясо угря жирное и твёрдое, но очень вкусное.

Меня всегда захватывала мысль об этом чудесном творении.

Что происходит с этим загадочным существом, которое готово пойти на такие великие жертвы лишь ради того, чтобы оказаться в предивных водах Мируши?

Родиной всякого угря является Саргассово море, находящееся за тысячи километров от этих Метохийских вод. Какие силы делают неистребимым чувство тяги к месту рождения, которое есть в каждом живом существе?

Существо, которое даже облик изменило только для того, чтобы отвечать этой слишком сложной задаче. Симфония почвы, воздуха и воды, пронизывающая даже мельчайшую частицу каждого живого существа в этом пространстве, магнетически возвращающая его под своё крыло, вне зависимости от того: в какой точке земного шара это существо находится.

И лишь пройдя изрядную часть жизненного пути, стали приходить мне  ответы на многие из этих вопросов. Собственно говоря, всё свелось к одному вопросу: что заставляет всех тянуться к месту рождения

Возвращаясь домой, мы были горды этим днём. Поймали более двадцати угрей – это был самый крупный улов на тот момент.

С ранцем за спиной и прутом, на который были нанизаны изловленные угри, я влетел в дом. Даже велосипед бросил на улице. Хотелось как можно скорее похвастать отцу, поэтому сразу побежал во двор, начиная выкликивать его ещё с порога.

Увидев отца, я торжествующе поднял прут с добычей, ожидая, что он встанет и пойдет ко мне. И вдруг я остановился. Отец был хмур и держал в руках ремень. Не сказав ни слова, жестом подозвал меня подойти поближе. Моя рука с угрями начала медленно опускаться. Я понял, что что-то происходит не то.

В этот момент увидел идущую ко мне маму, мою спасительницу.

Хотел броситься к ней в объятия, но услышал резкий окрик отца.

- А ну, стоять! - рявкнул он на меня.

Он повернулся к матери и отрезал:

- А ты не вмешивайся.

Потом он встал, не выпуская из рук потемневший армейский ремень, оставшийся у него ещё с войны, вырвал прут с угрями из моей чумазой ладошки, снял со спины рюкзак и крикнул:

- Скидывай штаны!

Уже после первого удара потекли слезы, но не от боли, а от осознания того, что я подвёл отца, что я сделал что-то, чего не должен был делать. Мама несколько раз пыталась защитить меня, но бесполезно. Отец точно отмерил: сколькими ударами было определено наказание.

Несколько дней после этого я вообще не мог сидеть.

Спал на животе, счастье ещё, что не нужно было идти в школу, иначе я стал бы идеальным объектом для насмешек моих друзей. Отец не хотел со мной разговаривать, пока я не извинился и не рассказал ему о том: как на самом деле происходила ссора.

Старик, который нас расцепил, уже на следующее утро пришёл в кабинет к отцу и рассказал ему, что я был в группе детей, которые с ножами в руках хотели расправиться с его внуками.

Это была единственная порка, которую я получил от отца. Очень болезненная и поучительная.