«Дьявольский сон»

Продолжаем публиковать отдельные главы из романа Векислава Яничиевича "Дьявольский сон". («Ђавољи сан», Векислав Јанићијевић). Роман описывает жизнь двух семей с Косова и Метохии – сербской и албанской – на протяжении ста лет. От Балканских войн 1912-13 годов – до нашего времени.

В первой публикации повествовалось о том, как торговец из города Печ Стоян Йованович по нелепому стечению обстоятельств вынужден бросить всё, и скрываться в горах, презираемый своими соплеменниками как якобы изменник, убивший черногорского солдата. Во второй части повествуется о трагической судьбе старшего внука Стояна, Крсто. Предлагаем вниманию главы, посвящённые событиям Первой мировой.

 

 

Желаемое и действительность

Поздний вечер. Весь день лил досадный дождь, вынуждая Исмета оставаться дома, хотя обычно к этому времени он уже был в лавке. Как раз заканчивал читать газету, когда к нему в дом ворвался дядя Ариф. Исмет обрадовался, увидев его, ибо любил старика в том числе и потому, что тот был приятным собеседником. А нынче – после того, как Стоян скрылся, – философствовать Исмету было не с кем. Не с кем было обсуждать роковые для всей Европы военные и политические события 1915 года.

- Буйрум, буйрум, баца Ариф! - поприветствовал вошедшего Исмет.

 - Я слышал, в городе обсуждают всякую всячину, вот подумал: кому об этом лучше знать, как не моему Исмету! И я был прав. Вижу, ты читаешь сербскую газету, - сказал дядя.

 - Только сейчас прочитал, - ответил Исмет.

 - Что они говорят? Рассказывай, - любопытствовал Ариф.

 - Всё происходит именно так, как я говорил тебе в прошлый раз. Когда сербы убили австро-венгерского принца Фердинанда, я обратил внимание на то, что вскоре царство нападёт на них. Так и случилось. Затем ты сказал, что Австро-Венгрии будет нелегко после поражений при Колубаре и Цэре. Было такое? - спросил Исмет.

- Было. И что не так?

- Видишь, царство собрало страшную военную силу. Сербия думала, что Франция им поможет, но они заняты своими проблемами. Теперь сербская армия вместе с королем и властями отступает в Албанию. Через Македонию. По мосту Визиря…

- Э, это нехорошо. Здесь, в Пече, тоже будет бойня, - перебил его дядя.

 - Метохия снова будет суетиться, как улей. Огромная армия нагрянет в Печ на пути в Албанию. Пусть. Пусть уходят. И никогда больше не возвращаются, - холодно цедил Исмет.

- Не надо так! Мне сербы милее этих… не знаю даже, как они называются.

 - Может быть. Но у нас, албанцев, теперь есть шанс наконец добиться того, за что мы боролись годами, - гордо воскликнул Исмет.

- Слушай, Исмет, сербы в Пече теперь будут предоставлены сами себе. А среди них у тебя много друзей, которым понадобится твоя помощь.

Исмет задумался: «Завтра мне придется навестить Стояна и Идриза. Они там совершенно оторваны от мира. Нужно сообщить им эту новость»…

С видимыми усилиями Исмет вместе с курьером медленно карабкался по извилистому подъёму к хибаре, где сейчас находились отверженные. В течение двух лет проводили они свои одинокие дни в пастушьих хижинах на горе Халье, время от времени переходя из одной лачуги в другую, опасаясь, что засидевшись долго на одном месте, будут обнаружены и пойманы.

Впрочем, крестьяне из окрестных деревень охраняли их и предупреждали о случайно забредавших сюда жандармских патрулях. Это случалось нечасто, обычно летом, потому что жандармы было мало радости забредать в эти заросли и блуждать в каменных лабиринтах, понимая, что сами они могут стать мишенями для тех, кто может таиться за каждым кустом.

У Стояна и Идриза бывали близкие встречи с жандармами. После нескольких выстрелов в воздух и преимущества, которые сама местность предоставляла гайдукам, жандармы всегда отказывались от своих намерений и убирались отсюда подобру-поздорову.

Летом они гайдучили, то есть взимали «пошлину» с торговых караванов, проходивших по этим дорогам. Награбленные деньги в основном попадали к крестьянам, так как им переплачивали за всё необходимое больше, чем оно действительно стоило, тем самым делая торговлю необычайно выгодной для крестьян. Которые, в свою очередь, берегли «курицу, нёсшую золотые яйца».

Идриз и Стоян были очень рады приезду Исмета. Самим своим появлением он  удивил их, что сделало радость ещё большей. После сердечного приветствия, которым они обменялись, все расселись вокруг костра в прокопченной хижине, ожидая услышать, в чём причина этого внезапного визита. Исмет посмотрел сначала на Стояна, затем на Идриза, кивнул головой, и, широко улыбнувшись, начал:

 - Если бы мне кто-то сказал, что я посещу Стояна, который стал гайдуком в горах Хале, ни за что бы не поверил… А ещё посмотрите на него, пожалуйста, борода почти до пупа, окреп на горном воздухе, даже помолодел! Настоящий гайдук.

Посмеялись. Стоян перешёл к делу:

- Добро пожаловать к нам! Но ведь ты не просто так? Что произошло? Какие такие великие муки заставили тебя лезть по зарослям?

- Да нет никакой особой муки! Жандармы оставили в покое. Шпионы перестали шпионить. И у меня были дела здесь, в Шкреле. Вот и решил заглянуть. Столько вас не видел!

- А, вон оно что… Ну, Исмет, расскажи: что нового в городе, как они там?

- У твоих всё мирно, говорил мне Коста. Был у меня на днях. Конечно, Цвета немного сдаёт. Но что поделаешь: возраст и печаль за мужем берут своё. А в городе всё кипит. Война. Кто-то руки потирает, надеется на лучшее. И для себя, и для своих. Другие беспокоятся о том: как оно будет после смены власти? Не впервой.

- Значит, снова будет «наше» и «их». Хорошо, что мы далеки от этого, - сказал Идриз.

 - Да нет, мой Идриз, не так. Вы двое слишком долго гайдучили по горам. Приходит время, когда вам уже не получится быть вместе. Потому что кроме совести есть ещё и принадлежность к своему народу. И долг каждого – делать то, что будет на пользу народу. Своему народу.

- Погоди, Исмет, ты хочешь сказать, что… - начал Стоян, но Исмет не дал ему закончить и перебил:

- Прошу тебя, Стоян, дай мне закончить. Я пришёл сюда потому, что должен поделиться с вами тем, что давно вынашивал. Люблю вас обоих и уважаю. Тебя, Стоян, не меньше. Вы оба выполнили свои моральные, человеческие обязательства перед собой и перед Богом. О вас должны бы песни петь и писать книги. Но вы оба для своих народов – предатели. Вот почему вы должны кое-что сделать для своих. Расстаньтесь. Попрощайтесь. И завтра один – к качакам, другой – к четникам. Это для вас будет единственный выход. Но единственно верный. Завтра вы, возможно, будете держать друг друга на мушке, но я уверен в одном: ни один боевой отряд, к которому вы примкнёте, не сделает ничего бесчестного. Здесь, только здесь, в Горни Руговой, тринадцать сёл. Кто их будет охранять, организовывать, чтобы они друг друга не перерезали? Если вы пойдёте к ним вместе, никто вам не поверит. Поэтому каждый должен идти своим путём. Вот о чём я размышлял и к какому выводу пришёл. А вы думайте. И поступайте так, как знаете, - заключил Исмет.

Стоян отвечал:

 

- Ты знаешь, Исмет, что я всегда был противником разделений. Мы два народа, которым Бог назначил жить на одной территории. Все правила, кроме Божьих, пишутся и переписываются людьми. На протяжении веков мы уважали, берегли и защищали друг друга, даже когда другие заставляли нас резать друг друга. И в такие трудные минуты твои предки находили в себе силы защитить моих. И наоборот. Знайте, что когда останутся только те, кто празднует Курбан-Байрам, или только те, кто празднует Рождество, это пространство будет чьим-то другим, но не Божьим. Я тебя понял, я тебя хорошо понял. Вместе с Идризом буду пытаться завоевать доверие жителей Ругово, страдающих от одних и тех же бед. Разве я не потерял свой дом и семью из-за того, что всегда стремился жить именно так? И за что до сих пор считаюсь у своих предателем.  Что ж… Если мне удастся исполнить ещё и это, я умру с честью.

- Последнее, что ты сказал, – перебил его Исмет, – должно быть главным, что поведёт тебя. Мы, албанцы этого края, знаем, что такое честь. Идриз - настоящий пример того, как мы можем поставить на карту всё ради этого. Но знайте, что величайшая честь для всех нас - это освобождение албанцев от тех, кто навязывает нам свою волю. Да, Стоян, в нашем народе нет никого, кто не готов погибнуть за свободу. Ни один серб, даже самый добродетельный, не отвратит нас с этого пути. Мы приняли идею освобождения албанцев этого края от всех тех, кто не даёт нам права на независимость. Вчера это были турки, сегодня сербы, завтра может быть кто-то другой. Кто бы ни был, мы полны решимости бороться за свободу. Прежде, чем это произойдёт, Быстрица унесёт много воды, и многие албанские головы падут. Но это та цена, которую придётся заплатить. И мы никогда от неё не откажемся! Вспомни, разве вы сами не были готовы заплатить за свою честь на Косовом поле? Вы веками были в рабстве. Но, несмотря ни на что, создали свою державу. И мне понятна ваша гордость.

Проговаривая всё это, Исмет распалялся всё больше и больше. Пока, наконец, не перешёл на ораторский тон:

- Вот так, мой дорогой Стоян, мы воспитываем своих детей. Чтобы они берегли и лелеяли нашу мечту. Наш сон! И запомни: каждый албанец, где бы он ни находился, между свободой и самым почтенным сербом, всегда выберет свободу!

 - Ну, Исмет, спасибо, уважил. Такие искренние слова… А ты никогда не открывал свою душу так, как только что. Столько было у нас разговоров. Каждый день начинался с обмена мнениями перед дучаном.  Не знаю, что на тебя сейчас нашло… Ну, да ладно. Тоже хочу тебе кое-что сказать. Может быть, лет через десять… Может, через сто, тогда, когда у вас будет свобода, не забывайте, что в вашей свободе должно быть место и для нас, сербов, живущих здесь веками. Если у вас не станет Сербской улицы в Джаковице, или если вы выгоните Витомирицу… Или если сербский голос не будет слышен в Каляе, - знайте, что здесь замешан дьявол, что это морок, дьявольский сон. Это существо приложило свою руку. Стала явью дьявольская мечта. Как вы будете жить без сербов, окружённые православными церквями? Даже если станете рушить их каждый год, это всё займёт столетия. Слава Богу, что я это уже не увижу. А ты, Исмет, принесёшь несчастье своим детям, толкая их на этот путь, толкая их в пасть нечистому, - твёрдо закончил Стоян.

- Ты спросил меня, почему я сейчас открываю свою душу? Если ты думаешь, будто я скрывал свои взгляды о будущем своего народа, то ты сам прекрасно знаешь, что это не так. Знаешь, что я всегда помогал деньгами всем бунтам и восстаниям, которые мы вели против турок. Они тогда были завоевателями, и их надо было прогнать. Теперь вновь придётся помогать борьбе. Высказал тебе это только для того, чтобы спасти душу человека, которого очень ценю. То, что я всю жизнь делал для своего народа, ты теперь должен сделать для своего. Тебя уважают как хозяина, солидного и почтенного серба. Только ты сможешь собрать своих людей в это непростое время и повести их по правильному пути. Благодаря твоему авторитету у нас, ты сможешь защитить сербов от нас, албанцев. Вот это должно быть твоей задачей. Сербский народ нашего края заслуживает тебя. И он нуждается в твоей помощи, - наконец, раскрыл свою мысль Исмет.

- Газда Исмет, нам пора идти. Садится солнце, скоро стемнеет, - вмешался курьер.

- Ну, да, нам пора идти. Но я забыл передать Идризу самое главное. Люди приходили просить руки Рукии. Честная семья, хороший парень, и Рукия соглашается. Я сказал, что дам им знать, просто жду Вашего слова.

- У меня сердце переполняется, газда Исмет, от таких новостей! Если уверен, что Рукия в надёжных руках, всяких благ! - сказал Идриз и поцеловал руку Исмета.

Исмет подошёл к двери, немного постоял, обернулся и обнял Стояна. Словно прощался с ним навсегда. Совсем упавшим голосом прошептал:

- Ты большой человек, Стоян, большой. Обещай, что мы ещё увидимся. Хотя бы на моей или твоей могиле. Мы ещё не всё сказали друг другу.

- Обещаю тебе, мой дорогой Исмет. Но лучше поговорим на моей могиле, - пытался отшутиться Стоян.

- Да какая разница! Жизнь – раз, и всё. Пролетела. Успеть бы что-то оставить после себя, - всерьёз ответил Исмет, повернулся и вышел.

Стоян долго смотрел вслед ушедшим, пока две точки не исчезли в окрашенном закатом снежном сиянии.

Он тоже ощутил то, что это была их последняя встреча. Вернулся в хижину, сел у костра, посмотрел на Идриза и увидел в его глазах печаль. То ли потому, что его дочь и внук с Исметом, а он тут, а жизнь неуклонно уходит прочь… То ли из-за разбуженного стремления к свободе, которое изгнанничество последних лет невероятно усилило. Этого Стоян не знал.

Но он знал, что расставание неизбежно, поэтому хотел скрасить его и прервать тягостное молчание. Он обнял Идриза и спокойно произнёс то, о чём ещё совсем недавно даже и не помышлял:

- Послушай Идриз, я думаю Исмет прав. Нам следует разойтись. Мы расплатились со всеми долгами друг перед другом. Пора отдать долг перед нашими народами. Попрощаемся по-доброму. Как честные люди и как побратимы.

 

Сербское распятие

Третий день в Пече сербская армия собирает силы и продовольствие для отступления через Чакор в направлении Скадара. Чёрный рынок процветает.

Дерут деньги за всё: хоть за шерстяные носки, хоть за кусочек сала. Правда, торговля идёт только с гражданскими беженцами, которые отступают вместе с армией. Солдаты стараются не болтаться на базаре, поскольку командование приказало строго наказывать солдат, вымогающих у горожан еду. Попробуй потом в комендатуре докажи, что никто ничего не отбирал, но, напротив, покупал, да ещё и втридорога. Подчиняясь приказу командования, капитан интендантской службы был вынужден продать лишних волов шиптарскому торговцу за бесценок. «Припомню тебе, Экрем Курти, когда вернусь!» - бормотал про себя капитан.

Сербские жители делились с солдатами последним. Девушки раздали солдатам шерстяные носки. Старуха лет восьмидесяти, увидев усталого и замёрзшего солдата, которому не исполнилось и семнадцати лет, сняла с себя шубу и отдала ему. И так – по всем улицам Печа.

После неудачной попытки контрнаступления командование приняло решение уже завтра начать движение. Некоторые высшие офицеры считали, что лучше умереть с честью на поле боя, чем сгинуть в ледяных ущельях Проклетия. Однако открытый бой в сложившихся условиях был признан безусловно самоубийственным.

Кто-то постучал в дверь генерала Живковича.

- Входите, - ответил генерал и поприветствовал только что вошедшего капитана.

 - Господин генерал, разрешите обратиться! - отрапортовал капитан Гойко Вукович.

 - Давай, Гойко, оставь это. Сейчас не до того. Садись и выкладывай.

 - Господин генерал, мы обследовали местность, и нашли место в самом начале ущелья, откуда идеально сбросить пушки. Ущелье – метров триста, внизу много снега. Но есть проблема. Волы проданы, как мне сказал интендант. Так что не знаю: как приволочь туда орудия.

- Как продали? Кто продал? - закричал генерал.

 - Капитан Лукич говорит, что ему нужно было купить провизию для армии.

Генерал позвал адъютанта и велел срочно привести капитана Лукича.

Не прошло и пяти минут, как в кабинет входит офицер, которому явно не по себе. Поприветствовал генерала и робко ожидал разноса.

- Слушай, Лукич, а ты хорошо сделал, что продал волов. Солдат нужно накормить. Но ситуация изменилась. Нам самим понадобились волы. Иди к тому, которому ты их продал, возьми скотину, а когда они закончат дело, вернешь их ему. Вопросы есть? Всё ясно?

- Ясно, господин генерал, ещё как ясно! – ответил капитан, весь сияя от мысли о том, какая рожа будет у Экрема Курти, который будет тщетно пытаться что-то протестовать.

Отдав честь, он бегом помчался выполнять приказание.

- Есть ещё кое-что, господин генерал, - продолжил капитан Гойко. - Когда мы были в разведке, нас окружила группа из примерно тридцати наших людей, четников из этого края.

- Ей-Богу, я и не знал, что они здесь тоже есть, - удивлённо перебил его генерал.

- Да, есть. Их возглавляет некий Йованович из Печа, солидный хозяин, они четничают в предгорьях Хальи, в окрестностях сёл Пепиште, Кучиште и Малевичи. Защищают сербское население и показались вполне боеспособными и храбрыми. Предложили прикрыть наше отступление от готовых напасть на нас албанцев-качаков. Также помогут нам уничтожить пушки. Войска устали, солдатам неплохо бы отдохнуть.

- Хорошо. А что они хотят взамен? - спросил генерал.

 - Ничего. Они говорят, что это их долг перед своим войском и своим народом. Думаю, их стоит как следует вооружить, дать винтовок, боеприпасов и медикаментов. Обещали, что не позволят погибнуть упавшим от изнеможения солдатам, будут спасать их от ножа качаков.

- Ну, ты меня и порадовал, мой Гойко! Кто бы мог подумать, что и у нас здесь есть такие герои. Дай им оружия и боеприпасов, сколько они хотят. И обязательно медикаменты.

Несмотря на то, что по календарю было только начало декабря, погода походила на середину зимы. Стужа и снег.

С большим трудом волы дотащили пушки до самого входа в Руговское ущелье. Их вели по два солдата, заряжающий и стрелок, полные печали от разлуки со своими железными друзьями. Бог его знает: что было у них на душе. Ведь многие прошли со своими орудиями уже три войны[i].

Четники ждали их у самого входа в ущелье. Первый, бородач в национальном костюме с перекрещенными на груди патронташами, длинным старинным ружьём в руках и меховой шапке-шубаре с кокардой отдал честь капитану, а затем приказал парням заняться пушками.

Четники сначала распрягли волов, а потом откатили орудие на несколько метров - к самому краю обрыва. Прежде чем сбросить со скалы, артиллеристы подходили попрощаться со своими пушками, как если бы они были членами их семей. Особенно тронуло собравшихся горестное прощание одного солдата, который минут десять оплакивал свою пушку.

Он сначала потрепал лафет орудия,  потом завыл, как на похоронах. И кто знает: до чего бы докатился, если бы бородач не обнял его и не отвёл в сторону, пытаясь отвлечь солдата:

- Айда, солдат, выпьем по одной за упокой души твоей пушки!

Когда они закончили, все собрались вокруг костра и стали пить ракийю из фляги-чутурицы, которая передавалась из рук в руки. Появилась ветчина, которую один из четников нарезал ломтиками и раздавал солдатам.

Капитан Гойко взял флягу, поднял её вверх в приветствии и произнёс:

- Ну, что сказать, будьте живы-здоровы! Нам – в добрый путь, вам – счастливо оставаться!

А затем повернулся к бородачу:

 - Передаю Вам благодарность от генерала Живковича. Вот эта повозка для вас. Там винтовки и патроны. Хватит не на один год. Есть медикаменты. Поручаем вам прикрыть нас. Завтра утром пройдём этой дорогой. Смотри, чтобы качаки не ударили нам в спину!

- Спасибо за благодарность, особенно, когда она от такого героя. Передай генералу, чтобы не беспокоился о качаках. Вплоть до Андриевицы, они — наша проблема. Также передайте ему, что обо всех солдатах, которые отстанут от изнеможения, позаботятся, - ответил воевода четников и приказал своим людям разгрузить повозки с оружием и боеприпасами.

После того, как молодцы выполнили свою работу, они попрощались с солдатами, пожелав друг другу столь необходимого счастья. Пожелания, конечно, принимались, но не очень уверенно…

Со склонов горы Халья Стоян наблюдал в бинокль за позициями своих четников. Они рассредоточились группами вдоль дороги, по которой медленно брела колонна солдат и беженцев. Кому-то, кто покрепче, приходилось ещё и подталкивать повозки, загруженные самым необходимым. Изголодавшиеся и промёрзшие в своём рванье усталые воины едва тащились, с трудом переставляя ноги. Среди них немало было тех, кто, достигнув совершеннолетия, ещё даже не вкусил жизни, а был уже на волосок от смерти.

И хотя у Стояна не было контакта со своим албанским побратимом, он верил, что качаки Идриза не нападут на колонну.

Немногие оставшиеся волы изо всех сил пытались тащиться по снегу и гололедице по узкому проходу в ущелье. Было слышно, как они отзывались на возгласы солдат, окликающих своих волов по кличкам и побуждающих их толкать свою тяжелую ношу вверх по негостеприимному Проклетию. Особенно скорбно было видеть мирных жителей, которые из страха перед врагом решили разделить судьбу своей армии. В основном это были бедняки, очень немногие были теми, кто имел собственные повозки и был более-менее подготовлен для такого пути.

Не прошло и полдня, а сообщения, которые вестовые доставляли Стояну, были одно тревожнее другого. Двадцать солдат и беженцев уже лежали на обочине дороги. Кто-то упал от истощения и недоедания, а некоторые – лишились последних сил от отчаяния, увидев горные хребты, которые необходимо было преодолеть.

Голова колонны уже достигла вершины Красной скалы, а конца этой змеи, составленной из бедолаг, даже ещё и не было видно. Весь день и ночь брели и брели эти мученики, восходя на свою Ледяную Голгофу. Наконец, к утру, хвост колонны исчез из поля зрения Стояна.

Много было печальной работы у его четников. Пришлось хоронить погибших. Некоторые тела были уже обглоданы дикими зверями. Троих воинов нашли в полубессознательном состоянии, с сильными обморожениями. Так же удалось спасти нескольких беженцев, в том числе ребёнка, завёрнутого в лохмотья. Спасла его мать, согревая своим телом, пока бедняжка сама была ещё жива. Их отвезли в село, а солдат на носилках отнесли в лагерь четников.

 

Новые соседи

Прошло несколько месяцев с тех пор, как Австро-Венгрия заняла Метохию. В то утро, как обычно, после открытия лавки, Исмет пил чай перед своим дучаном. Сидя на низком табурете, опираясь на ставню открытого окна, он курил свою первую утреннюю цигарку.

Обычно, когда его что-то беспокоило, он нервно вертел в правой руке серебряный чубук и часто делал короткие затяжки крепкого табака. Будто в густом дыме, окутывавшем его, он отделялся от всего постороннего и оставался наедине с тем, что мучило и требовало немедленного решения.

Голос дяди Арифа вернул его на чаршию.

Пока они обменивались любезностями, смышлёный подмастерье уже нёс чай для гостя.

Ариф начал разговор первым.

- Ну, что, мой Исмет, видишь, что принесла нам твоя Австро-Венгрия? Не знаю, правильно ли я понимаю насчёт «носителей западной цивилизации и гарантов свободы и албанской национальной мысли», но не обессудь, я не такой грамотный, как ты. Ну, так как?

- Ну, дядя, иногда нужно закрыть глаза на некоторые вещи. Просто зажмуриться! Чтобы добиться своей цели. Смотри сам: наконец-то у нас появились школы. У нас такого раньше не было. Вот что принесла нам западная цивилизация, - ответил Исмет.

- Австрийцы немедленно закрыли все сербские школы. Начали травлю священников, учителей и чиновников. Не забывай, мой Исмет, что сперва наши дети учили сербские буквы. А эти прогнали настоятеля и монахов из Патриаршии. Всех священников из Джаковицы и Печа. Что мы сделали, чтобы защитить их? А ничего. Как мы завтра будем смотреть в глаза соседям? Видишь, как мы прославили свою свободу, убивая и изгоняя сербов? Это нехорошо, Исмет! – при этих словах Ариф отрицательно замотал головой.

- Не всё так плохо. Назначены комендатуры. Ситуация успокаивается, - пытался стоять на своём Исмет.

Вдруг послышалось конское ржание. Глухой топот копыт по булыжнику эхом разносился по чаршии. Прохожие сторонились и кланялись трём хорошо вооруженным качакам, подъехавших к дучану Исмета.

Один из них, очевидно, вожак, спешился и направился туда, где сидели Исмет и Ариф. Двое других держали винтовки наготове и суровым взглядом следили за толпой.

Качак с надменным видом прошествовал мимо них, направляясь к двери закрытой лавки Стояна. Ставни были опущены, а двери заперты. Он театрально вытащил один из трёх имеющихся у него пистолетов и выстрелил в замок.

Когда прозвучал выстрел, Исмет вскочил с табурета, но Ариф резко и сильно схватил его за руку, буквально повелев:

- Оставь! Они ждут, чтобы ты дал им повод показать себя.

Исмет послушно сел и посмотрел в сторону тех двоих. Всадники заметили, как он дёрнулся, и теперь угрюмо вперились в него, слегка покачивая стволами винтовок. Их старшой, наконец, сломал замок, вышиб дверь ногой, затем повернулся к публике и глумливо продекламировал:

- Буйрум, братья! Заходите в магазин Пренка Додая.

Перевёл взгляд на Исмета и Арифа. Подошёл. Опустив вниз пистолет со всё ещё дымящимся стволом, мрачно произнёс:

- Вот пришёл освободить тебя от твоих соседей-неверных. Теперь этот дучан мой. Выделила его мне новая власть. Так уберутся отсюда все шкийе. Они думали, что будут тут вечно. Но нет! Наше время пришло.

Исмет встал со стула и сказал смиренным, подрагивавшим голосом:

- Исмет Ставилечи. Буйрум.

Пододвинул ещё один табурет и протянул руку.

Качак вяло пожал поданную руку и бросил сквозь зубы:

- Пренк Додай.

Затем сел и положил на стол пистолет, направленный на хозяев.

Ариф, опустив глаза, молчал, руки не протянул. Ожидал, что это сделает Пранк, который был намного моложе его. Пренк зыркнул и процедил:

- Тебе, старик, я вижу, не нравится, что я твой новый сосед. Может быть, тебе больше по нраву был этот неверный? Руки не подаёшь? Брезгуешь?!

Ариф поднял глаза и сказал смиренным тоном:

- Нехорошо, сынок. Ты не уважаешь своих соседей. Сунул нам пистолет под нос. И что: ждёшь, что старший первым подаст тебе руку? Верю, что родители тебя так не учили. Но власть тебя делает таким.

- У тебя поганый язык, старик. На этот раз прощу тебя. Но за такие слова можно головы лишиться, - злобно бросил он, вставая.

Пренк и его качаки сели на коней и ускакали тем же путем, каким прибыли сюда, желая покуражиться своим всесилием.

Исмет и Ариф всё ещё сидели.

Исмет заговорил первым.

- Ладно, дядя, ну, а что ты хотел?

- Ох, Исмет, уж лучше молчи. Видел сам – тебе указали на твоё место в вашей новой державе. Тебе и таким как ты.

Но тот продолжил настаивать на своём. Впрочем, говоря глухо – будто себе в бороду:

- Хорошо, мой Ариф, что ты стар и не доживёшь до того времени, когда можно будет увидеть, как такие люди воплощают в жизнь наш албанский национальный сон.

Ариф встал, выпрямил больную спину, кивнул в знак прощания и медленно пошёл домой. Исмет поначалу смотрел ему вслед весьма снисходительно как на того, кто не способен вместить некоторых вещей. Но когда старик исчез за углом, он вдруг почувствовал, что что-то не то. Растерянность, что ли… Сердце не обманешь. Слова дяди Арифа не выходили из головы. Он должен был что-то сделать!..

Кабинет австро-венгерского коменданта полковника Гюнтера располагался в центре города. Исмет уже встречался с полковником и думал, что после нескольких встреч с ним установились достаточно хорошие отношения, что давало ему надежду на то, что его просьба будет удовлетворена.

Он отправился к нему, не сомневаясь в справедливости того, что он задумал. Не мог и представить себе причин того, что не будет выслушан властью. И чем больше правдолюбец прокручивал в голове безобразную сцену с бравадой качаков, тем более убеждался, что всё он делает правильно.

Сейчас он встретится с культурным человеком, олицетворением могучей власти, той самой, которая принесла в их край настоящий порядок.

Исмет рассказал полковнику Гюнтеру про то, что лавка и дом - это частная собственность человека, который вынужден был бежать в горы, опасаясь черногорского правительства. И что по закону нужно вернуть эту собственность хозяину.

Полковник слушал его, слушал. А потом как заорёт:

 – О, mein Gott, я не понимаю: Вы что, требуете от меня вернуть имущество сербам?! Они стреляли в моих солдат, и это то, о чём меня просит албанец, говорящий по-немецки, и который, как мне сказали, является искренним патриотом? Я передал этот дом и магазин албанцу, который вместе со своими людьми должен поддерживать порядок и мир здесь, в Пече. Он этого заслуживает как верный слуга императора и большой враг сербов. И точка. А Вы!.. Если Вам это не нравится, то это Ваше дело. А теперь – вон!

И указал рукой на дверь.

Подойдя к дому, Исмет вспомнил слова Стояна. Как ни пытался он отогнать их от себя, но они никуда не уходили:

«Если у вас не станет Сербской улицы в Джаковице. Или если вы выгоните Витомирицу. Или если сербский голос не будет слышен в Каляе, - знайте, что здесь замешан дьявол, что это морок, дьявольский сон».

 

Балканские будни

Вот уже третий год как Стоян четничает со своими людьми на горе Халья. Основал движение с несколькими бойцами, и теперь это было серьёзное воинское формирование, которое было не только многочисленным, но и имело в своём активе несколько серьёзных боёв с австро-венгерскими частями. Правда, нападения, совершаемые ими в основном в Руговском ущелье, серьёзного значения не имели. Как правило, нападали на интендантские отряды.

Той осенью 1918 года полковник Гюнтер, нервно постукивая по бумаге прекрасной наливной авторучкой, стоял у окна и наблюдал, как его солдаты торопливо готовятся к отступлению. Погода явно была не на его стороне. Шёл мелкий, настоящий осенний дождь, который, по всей видимости, в ближайшее время прекращаться не собирался. Нужно было быстро отступить в сторону Митровицы. Он только что получил доклад, в котором говорилось, что сербская армия разгромила австро-венгерские и болгарские войска. Сербы прорвали фронт в Салониках и неудержимым натиском устремились освобождать свои территории. Сербские солдаты сметали перед собой все препятствия.

«Проклятые Балканы», – думал Гюнтер.

В кабинет вошёл оберлейтенант, отвечавший за организацию вывода личного состава и техники австро-венгерской армии. После военного приветствия Гюнтер предложил ему сесть и сказал:

- Надеюсь, всё готово?

 - Да, господин полковник, передовой отряд уже выдвинулся, - ответил подчинённый. – Больше всего меня беспокоят бандиты-качаки в округе Дреницы. Их лидер Ачиф Бериша не упустит возможности устроить нам засаду.

Гюнтер, наконец, оставил свою дорогую авторучку в покое и подошёл к столу.

- Помню, как три года назад он сидел здесь. Именно там, где Вы сейчас, и умолял о помощи оружием. Толковал мне, как он нуждался в этом для борьбы с силами четников. Когда я сказал ему, что не слышал о существовании каких-либо организованных сил четников, он убедил меня, что человек из Дечан прибыл из района Топлице со своей дюжиной бандитов в Ибарский Колашин с намерением организовать серьёзное сопротивление Империи. Теперь тот же Ачиф Бериша объединил свои силы с сербскими бандитами-четниками, которые действительно усилили численность личного состава. Поделились со своими бывшими врагами частью захваченного у нас оружия, и теперь вместе атакуют наши силы. Проклятые Балканы!

Гюнтер схватил какую-то депешу и помахал её перед оберлейтенантом.

- Я только что получил донесение об одном таком рейде. Они атаковали наш патруль в районе Клины, захватили документы! И теперь есть опасность того, что им известен маршрут нашего отступления. Зная, что мы выдвинемся с полным снаряжением, припасами и казной, они наверняка нанесут удар всеми доступными средствами. Прикажите всем офицерам быть в состоянии повышенной готовности. Стычка неизбежна, - заключил Гюнтер.

Офицер встал, отдал честь и отправился выполнять приказ. Оставшись один, Гюнтер начал паковать вещи.

«Что за страна? Ничего не понимаю. Мы пришли и освободили их от сербов. Почти полвека они твердили, что сербы являются их злейшими врагами и препятствием на пути к осуществлению мечты о Великой Албании. Не прошло и трёх лет, и они объединяются уже против нас. Где логика? Будь они все прокляты! К дьяволу эти Балканы и всё что с ними связано! Их судьба — жить вместе и убивать друг друга»[ii].

 

Встреча

На горе Халья в окружении своих соратников Стоян говорил о сложившейся военной и политической ситуации, о том, что пришло время освобождения от оккупантов. Только что прочитал письмо, которое Исмет отправил ему через курьера, где сообщалось, что австро-венгерская армия покидает Печ и отступает в сторону Митровицы. Исмет также сообщил ему об объединении сил качаков и четников, которые сейчас вместе атакуют отряды оккупантов.

Четники восприняли эти вести с необычайным воодушевлением:

- Да здравствует король! Да здравствует Сербия! – эхом разносилось по склонам горы Халья.

- Дай, брат Стоян, жахну из пулемёта! Пусть все слышат: какой у нас праздник! – просил Стояна один четник.

- Врежь, брат Йово! Пусть все знают, что мы прогнали швабов! – разрешил Стоян. – Но, братцы, пора и нам немного потрепать швабов в этой войне. Если мы обойдём перевал, то сможем подкараулить их у Голой Главы. Оттуда дорога как на ладони.

Загромыхал пулемёт, сопровождаемый радостными криками четников. Стоян засмеялся и приказал выдвигаться.

* * *

Всего в получасе ходьбы от того места, где находились четники, в другую хижину только что прибыл курьер с посланием для Идриза.

Заметно взволнованный, Идриз снял белую шапочку-кече, отёр пот со лба, подозвал одного из своих товарищей и коротко распорядился:

- Собирай народ. Быстро.

Десяток качаков сидели у костра. И как раз в тот момент, когда Идриз собирался заговорить, раздались выстрелы пулемёта. Качаки залегли, направив винтовки в сторону холма, откуда раздавались выстрелы. Пальба не прекращалась, вот только противника нигде не было видно. Когда смолкла стрельба, качаки всё ещё продолжали вжиматься в землю. Один поднял голову, чтобы осмотреться. Но никого не было.

Идриз поднялся первым, медленно и осторожно. Затем уверенно приказал встать и остальным. Посмотрел на своих бойцов, которые залегли прямо там же, где и стояли. И теперь их белые суконные чакширы были перемазаны слякотью.

 - Это они радуются. Должно быть, слышали, что австро-венгерская армия бежит, - начал Идриз. - Братья, наш брат Ачиф предлагает нам вместе с четниками атаковать австро-венгерскую армию, если они будут отступать через ущелье Ругово. Он говорит, что на сегодня это – самое важное, что мы можем учинить. Если кто-то из вас не может или не хочет, пусть сразу скажет. Я его пойму, и он останется здесь. Все остальные собирайтесь, мы выдвигаемся через полчаса.

Из группы выделился пожилой качак и собрался было что-то сказать, но Идриз его прервал:

 - Я знаю, батя Зефф. Знаю, почему твоё сердце не позволяет тебе пойти с нами. Ты останешься здесь с внуком.

* * *

Стоян со своей колонной занял вершину, с которой хорошо была видна лачуга на противоположном склоне. Там обитали качаки его побратима Идриза. Остановился. Подумал, что, наверное, ему следует сообщить Идризу о новой ситуации?

Но тут же передумал, решив, что Исмет наверняка сообщил Идризу о переменах.

- Давайте, братцы, поторопимся, - сказал Стоян, и они двинулись.

С другой стороны послышались голоса. На опушке показались три фигуры. Один из качаков держал в руке длинный прут с примотанным к верхушке куском белой ткани, двое других были вооружены. Стоян разглядел в бинокль вышедших из леса и успокоил своих боевых товарищей:

- Идёт мой побратим. Опускаем стволы.

Встреча была дружеской, искренней. В то же время, это была встреча не двух побратимов, а двух командиров, цели которых в этот момент совпали. После обязательного объятия Идриз заговорил:

- А ты состарился, брат мой, заматерел. Думаю, тебе, горожанину, горный воздух пошёл на пользу.

- О, нет. Не создан я для этих гор, мой Идризе. Все кости мои промёрзли, но что поделаешь, мука заставила многих очутиться тут, в том числе и меня… Мы собираемся устроить швабам засаду. Пришло время немного пострелять и проводить их домой. Слышал, что основные их силы отступают по дороге Печ-Митровица. Но надеюсь, кто-то заблудится да и забредёт к нам в гости. Чтоб мы напомадили ему усы. А вы куда?

- Ну, я думаю, вы и нам оставите немного швабов. Мы тоже хотим их проводить. Не хотелось бы, чтобы они уволокли с собой всё, что загрузили в свои фургоны. Глядишь, и нам перепадёт какой-никакой трофей. Народ обнищал. Пусть поделятся.

- Это дело!

Стоян обернулся, посмотрел на своих молодцев.

- Айда, что застыли? Предложите людям табачку!

Сначала медленно и робко, а затем, видя сердечность, с которой Стоян и Идриз общаются, качаки и четники, преодолев взаимное недоверие, пошли навстречу друг другу.

Обменялись табачком, принялись судачить о том о сём, перемешивая албанскую речь с сербскими словечками. В свою очередь, Стоян и Идриз отошли в сторонку и, совершив ритуал учтивости, спросив о здоровье близких, приступили к делу.

Вместе они составили план засады, для чего удобно было – по их обоюдному мнению – расположиться на последнем изгибе ущелья, как раз перед выходом на Красную Скалу. Тут швабам будет тяжелее всего, ибо тропа поднимается, а само ущелье сужается.

И плотный огонь стрелков – даже не особенно многочисленных –  не даст им возможности вырваться из этого бутылочного горлышка. Идеальное место для засады. Качаки смогут подготовить боевые позиции, скрываясь за камнями, а в пещере, из которой выход из ущелья виден как на ладони, четники установят пулемёт.

На том и порешили.

После небольшого перекура, бойцы направились в назначенное место…

Колонна австро-венгерских солдат приближалась к Красной Скале. С собой тащили десяток груженых фургонов. Капитан Ганс, их командир, облегчённо вздохнул, увидев окончание подъёма. Он знал, что сербская армия далеко отсюда, и нападения в этом месте не предполагал. Шли расслабленно, без разведки, не подозревая о том, что всех их ждёт.

Вдруг в одно мгновение всё изменилось: ущелье огласил гром взрыва, уханье винтовок и тарахтенье пулемёта. Конь капитана заржал, встал на дыбы и завалился. Солдаты заметались, но найти укрытие было негде. Началось настоящее избиение.

Унтер попытался было увлечь солдат в контратаку, понимая, что единственное спасение в сложившейся ситуации – это опрокинуть оборонявшихся качаков и вырваться из ловушки. Но из пещеры практически в упор бил пулемёт, беспощадно косивший отчаянных солдат кесаря.

Убедившись, что прорваться вперёд невозможно, капитан дал команду немедленно отступить. Около трети личного состава и почти все повозки так и остались в ущелье.

Однако вырваться из этого извилистого коридора им так и не удалось. Там их стерегла вторая засада. Та, которую устроили четники Стояна, уже предвкушавшие скорое окончание боя.

Но и австрийский капитан не собирался сдаваться. Солдаты спрятались за повозками, кое-кто расположился за поваленными деревьями. Капитан приказал готовить минометы, которые они перевозили в фургоне, и лично занялся их пристрелкой.

И вот уже в сторону позиции четников полетели первые мины. Но Стоян и его люди продолжали вести перестрелку с австро-венгерскими солдатами.

Миномётчики были вне сектора обстрела пулемёта. Четники Стояна начали паниковать: ещё совсем недавно они куражились, воспринимая угодивших в засаду швабов в качестве мишеней, а теперь сами как будто врастали в камни, леденея от свиста сеявших смерть мин.

Стоян не знал, что в колонне отступавших солдат австро-венгерской армии присутствовал капитан Ганс, представлявший элиту армии кесаря. Он со своей группой вывозил документацию о деятельности империи во время оккупации.

Идриз понимал, что нужно что-то делать, иначе Стоян и все его люди рано или поздно будут перебиты. С несколькими бойцами он спустился на позицию на краю ущелья, откуда были видны миномёты. Подкрались на расстояние примерно ста метров от них. Но между качаками и миномётчиками не было практически никаких естественных укрытий, за исключением нескольких осколков скалы, до которых можно было как-то добраться.

Идриз приказал своим людям прикрыть его ружейным огнём, взял несколько гранат, вскочил и бросился к первому валуну. Запыхавшись от бега, он вжался в камень, затем осторожно выглянул. Швабы заметили его и открыли огонь из пулемёта. До следующего камня, способного укрыть его, нужно пробежать метров тридцать.

Предвидя намерение Идриза, пулемётчик теперь всё своё внимание сосредоточил именно на нём. И был неутомим…

Х хотя камень и защищал Идриза, долго ковыряться в носу не следовало. Но и пробежать тридцать метров к следующему укрытию – тоже было самоубийственным безумием. Оставалось только надеяться, что пулемётчику Стояна удастся изменить позицию и, фактически, спасти его.

Но Стоян со своими бойцами начал отступать глубже в лес, оставив на позиции погибших бойцов.

Сербские пулемётчики в это время спешно меняли позицию, намереваясь расположиться на вершине скалы, с которой открывался лучший обзор. Швабы заметили их и отвлеклись на неожиданную опасность. Идриз же воспользовался этим, бросившись к следующему укрытию. Но за желанным камнем он упал уже с двумя ранениями: в голову и в грудь.

Наконец застрекотал и родной пулемёт, соревнуясь в точности с вражеским.

Это – как выражаются сербы – «осоколило» и качаков, и четников. Четники остановились и повернули назад – к своим оставленным было позициям, а качаки, увидев, что командир ранен, бросились ему на выручку.

В первом же натиске только одному из трёх качаков удалось добраться до камня, за которым лежал Идриз. Увидев большое пятно крови на груди командира, качак глянул в глаза, затем приложил ухо к груди и через несколько мгновений, перекрикивая пальбу, ликующе крикнул:

- Батя Идриз жив, командир живой!

Он пытался скрыть от соратников непоправимое, чтобы не деморализовывать их в эту решающую минуту. Бойцы и не услышали в его голосе никакой фальши, и ударили ещё жёстче.

Качак взял гранату, которая всё ещё была зажата в руке погибшего командира, и бросил её в сторону позиции миномётчиков. Следом – ещё одну. Гранаты взорвались в тот момент, когда солдаты уже зарядили миномёты, но выстрелить ещё не успели. И от взрывов сдетонировали и заряды миномётов. Словно брызги грязной воды из лужи, в которую швырнули камень, во все стороны полетели осколки, щепки, камни, части человеческих тел…

Контуженные австро-венгерские солдаты были уже не способны к организованному сопротивлению. Кто лежал, кто бежал, кто сидел, кто механически продолжал палить из винтовки.

Стоян увлёк своих осмелевших соратников в атаку. Четники со своего фланга обрушились на остатки истрёпанных швабов, всё ещё не покинувших свои позиции.

Стоян подбежал к тому месту, где лежал Идриз.

Раскалённым прутом пронзила пуля его правое бедро, он завалился, но встал и, пока ещё не чувствуя боли, поковылял к своей цели. Достигнув лежавшего побратима, он опустился на колени, положил рядом винтовку и схватил его за руку. Идриз лежал в луже крови, но на лице с затворёнными глазами уже была поставлена печать неземного умиротворения.

Не думая о ране, и совершенно не заботясь о собственной маскировке, Стоян легонько тряс безжизненную руку побратима, покушаясь разбудить того от вечного сна:

- Идриз, я здесь. Рядом с тобой. Держись, твой побратим тебя никуда не отпустит!

Но жизнь уже покинула Идриза: нечему и не за что было держаться.

Стоян встал в полный рост, качнувшись от раны в бедре, которая уже всё настойчивее давала о себе знать. В отрешении двинулся вслед за своими соратниками, опираясь на винтовку как на пастушеский посох. Так и ковылял, пока удар пули, угодившей прямо в грудь, не свалил его на камни ущелья, влажные от осевшего тумана.

Упав, из последних сил постарался перевернуться на спину, чтобы ещё раз увидеть небо.

Так окончилась земная жизнь Стояна Йовановича, торговца из Печа, имевшего большой дом и дучан на чаршии, жену – первую красавицу Метохии, удачно выдавшего свою единственную дочь, но вмиг потерявшего всё – и дом, и семью. Несколько лет он провёл отшельником в этих горах Проклетия, отмаливая и свой грех невольного смертоубийства, и страшный грех самоубийства его любимого внука… Лишившись всего, что держало его за жизнь, он без колебания вступил на путь борьбы за освобождение своего народа, и исполнил свой долг сполна.

А теперь его битва подошла к завершению.

Четники, ещё на знавшие о гибели своего командира, вскоре нашли его, лежащего неподалёку от своего убитого побратима, командира качаков Идриза.

Бойцы, скинув четнические чёрные шапки-шубары и качаковские белые шапочки-кече, стояли над телами своих погибших командиров, не в силах отойти от них и начать делить трофеи.

Пока, наконец, молодой четник Гавро не начал копать могилу, ибо настал час праху земному в прах возвратиться.

- Погибли герои – один ради другого. Пусть вместе и почивают.

 

Новое время и старые судьбы

Тем октябрём 1918 года город Печ был готов принять освободителей. Они появились на конях. Тома Дечанец скакал на белом. Рядом с ним на гнедом – Ачиф Бериша. Позади них – бойцы. Гордые. По крайней мере, тогда они давали надежду, что наступают лучшие времена. В какой-то момент Дечанац остановился, взял Бериша за руку и поднял её. Раздались возгласы восторга качаков. К ним присоединились четники, и всем стало хорошо и радостно.

Горожанам было показано, что прогнали оккупантов и одержали победу они совместными силами. Впрочем, хотя они и выглядели воплощениями двух народов, это была скорее декорация, нежели реальная сила.

Не были они той силой, которая уже завтра смогла бы организовать жизнь на этих территориях.

Настоящей силой была сербская армия. Она вошла в Печ сразу же после качаков и четников. Для сербов она была гарантом безопасного будущего, освободительницей. Для шиптаров – новый оккупант.

Исмет вышел посмотреть на вступление качаков и четников в Печ из чистого любопытства. Не было у него на сердце никакой радости. Не сожалел он и об уходе австро-венгерской армии, но печалился о будущем этого края, если народом будут руководить вот эти… названные вождями. И хотя в тот день в городе царила праздничная атмосфера, Исмет в самом мрачном расположении духа покинул людное место и направился в лавку.

Был печален, но домой идти не хотелось, а покой он мог найти только в лавке. Открывал её, хотя знал, что все вокруг, по большей части, закрыты. Да плевать ему на торговлю! Лишь бы не идти домой. Авось, забредёт кто-нибудь, отвлечёт от тягостных мыслей.

Исмет снял ставни и вошёл. В последнее время он, глава большой семьи, искал одиночества. Но наслаждаясь безмолвием, всё же думал о своих близких. Особенно мучило его будущее старшего сына, Бесника.

Он хотел, чтобы его сын добился того, чем не стал он сам. Чтобы он получил высшее образование. Где-нибудь на западе. Чтобы приобрёл манеры цивилизованного человека. Исмет был убеждён, что албанскому народу не хватает именно этого. Его необразованность как раз и является причиной его неспособности построить новое общество. «Не может новое общество опираться на тех, кто сегодня ходил по улицам Печа, выставляя себя напоказ освободителями».

В этот момент прозвенел колокольчик и дверь дучана открылась. Исмет встал со стула и увидел молодого человека в сербской военной форме. Вздрогнув, – скорее, впрочем, от удивления, нежели от испуга, – он стал с любопытством разглядывать солдата, на плече которого не было винтовки, но зато висела шерстяная сумка.

- Добрый день, хотелось бы увидеть хозяина лавки, - спросил солдат.

- Добрый день, - поприветствовал Исмет. - Это я, извольте.

- Я Гавро Марьянович. Последние три года четничал с вашим другом Стояном Йовановичем. Он много рассказывал мне о Вас, поэтому я желал увидеть вас и кое-что передать.

- Я рад, что Вы посетили меня, мне будет приятно услышать новости о Стояне. Проходите в канцелярию, там больше места. Сейчас только закажу два чая, чтобы не торопясь выслушать долгожданные вести, - предложил Исмет.

Исмет вернулся довольно скоро. Внимательно вглядываясь в лицо гостя, он с нетерпением ждал начала рассказа.

 - Ну, господин Гавро… Вы сказали, так Вас зовут… Как там Стоян? Рассказывайте.

 - К сожалению, у меня нет хороших новостей. Стоян погиб в бою два дня назад, - негромко и печально промолвил молодой солдат.

Наступила тишина, окутавшая их тяжким бременем небытия. Исмет поднял голову, приложил ладони к лицу, как будто творил молитву, и застыл так на несколько минут. Затем глубоко вздохнул и сказал:

 - Земля ему пухом.

Повернувшись к солдату, продолжил:

- Как это произошло, с кем он сражался? Не погиб ли он от рук албанцев?

- Нет, слава Богу. Вместе с качаками мы атаковали колонну швабов, отступавших в сторону Андриевицы. Мы напали на них, но они оказали сильное сопротивление. Были у нас и убитые, и раненные.

И тут он, не удержавшись, добавил:

- Вам, наверное, интересно знать, что случилось с Идризом? К сожалению, он тоже мертв.

Гавро готов был прикусить себе язык и рассердился сам на себя за свою болтливость. Но слово не воробей.

Исмет побледнел и схватился за грудь.

- Господин Исмет, Вам нехорошо? - обеспокоенно воскликнул солдат.

- Только попью воды… Будет хорошо, - выдохнул Исмет и сделал глоток. Затем достал из кармана носовой платок и вытер холодный пот.

Он считал именно себя в первую очередь виновным в их гибели, ибо это именно он убедил их создать свои собственные отряды. В груди становилось всё теснее и теснее.

Исмет вышел на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. Прохладный октябрьский воздух, спускавшийся с Проклетия, привёл его в чувство.

Гавро рассказывал, не сводя глаз с Исмета. Тот бледнел, несколько раз вставал, чтобы напиться воды, но рассказа ни разу не прервал. Когда же Гавро закончил, Исмет больше не стал сдерживаться. Встал, отвернулся к стене и, закрыв лицо руками, глухо зарыдал. Спустя несколько минут вытер лицо платком и едва слышным голосом проговорил:

- Большая потеря для Печа, для всей Метохии. Потеря двух таких честных и великих людей – настоящая трагедия для всех нас. Как жаль… Как жаль…

Гавро достал из сумки старый блокнот с потёртыми страницами и серебряные карманные часы, положил их на стол рядом с Исметом и продолжил:

- Вот что осталось от Стояна. Вы уже будете знать, кому и как это доставить. У Стояна было предчувствие. Однажды вечером, дней за десять до его гибели, мы как-то на перекуре разговорились, и он сказал тогда вот что: «Послушай, Гавро, у меня в городе есть большой друг, наши отцы были близки. Я ему очень обязан, этот человек помог мне, когда я от властей прятался. Мы вообще, со времён турок многим обязаны друг другу. Найди его и отдай ему этот блокнот. Я веду его уже много лет. Вот мои часы. Тоже отдай ему». Он вынул из кармана серебряные часы, с которыми никогда не расставался, и продолжил. «Это Исмет Ставилеци, ювелир из Печа. У него дучан на чаршии, ты его легко найдешь. Понял?» Я спросил его: а когда же мне передать? Он ответил так: «Ты сам всё узнаешь, когда придёт время. И больше ничего не спрашивай». Я не стал ему докучать, чтобы не смутить такого великого человека. Он был очень чутким человеком, даже война не ожесточила его душу.

Окончив рассказ, Гавро встал и стал прощаться.

- Вот так. Мне пора идти, много надо успеть. Ещё даже своих не повидал.

- Счастливого пути, и да хранит вас Бог! Дай Бог, чтобы все ваши были живы и здоровы, - с этими словами Исмет проводил молодого солдата.

Когда он вернулся в кабинет и сел за стол, то некоторое время просто смотрел на оставленный ему блокнот, боясь даже прикоснуться к нему. Как будто открыв страницы, он с новой силой – будто кузнечными мехами – разожжёт пламя печали. Это была тетрадь, точнее книга, в красивом чёрном переплете, на обложке которой было тиснение по-немецки: TAGEBUCH. Должно быть, Стоян взял это в качестве трофея после какой-то акции. Нечто подобное в этих краях не найти. Только в Вене.

Собрался с силами и открыл.

На первой странице лежал лист пожелтевшей бумаги, сложенный пополам. Это было письмо.

«Мой дорогой Исмет,

Когда я сказал тебе, что мы встретимся у моей могилы, то сказал это по причине своего гнева из-за той правды, которая колола глаза и мне, и моему побратиму. Тогда меня жизнь сама по себе уже не особенно волновала. Ты прикоснулся к тому, что было мне дороже всего, и что я берёг строже всего: мои идеалы. А ты отрывал от меня человека, который был единственным, кто был рядом со мной, когда все меня покинули. Моего побратима Идриза.

Но шло время, и всё больше и больше подтверждалось то, насколько ты был прав.

Теперь, читая это письмо, знай, что ты оказал мне ещё одну услугу.

Ты показал мне путь в мир, полностью свободный от сладких, но обманчивых убеждений, которыми я так долго был наполнен. Ты научил меня различать грань, которую до недавнего времени я постоянно пересекал своим сердцем и любовью. Та непрошибаемая стена, защитник национального, которая, в конце концов, всегда разлучает, как бы люди ни были связаны своей честью и судьбой. Мой долг перед своей семьёй и своим народом выполнен.

Завещаю тебе беречь и защищать Печ. Не от других – они всегда будут налетать как вороньё, почуявшее смерть. Защити его от нас, от этих горячих голов: и моих, и твоих, жаждущих крови и мести.

Эту тетрадь я написал для своего единственного наследника, внука Душана. Ему не посчастливилось вырасти рядом с дедушкой.

К моему огромному сожалению, мне не довелось радоваться первым буквам, которые он прочитал, всем радостям постижения мира, которые его ждут. Что тут поделать, видно на всё – Божья воля.

Тут записано всё, что ему нужно знать о своём происхождении, о своём дедушке.

Ему сейчас девять лет, и ещё рано вручать ему эту тетрадь.

Ты отдашь её ему тогда, когда он созреет для понимания. Ты сам разберёшься. Ты, мой Исмет, разбираешься в людях.

Часы оставляю тебе. Помню, с каким восторгом ты на них смотрел, когда я доставал их, чтобы проверить время. Им нигде не будет лучше, нежели в кармашке твоего жилета. Они всегда будут напоминать о человеке, которому выпала честь жить и работать рядом с тобой.

Оставайся в добром здравии!

Стоян».

На столе тикали серебряные часы Стояна. Это были часы Vacheron с крышечкой и цепочкой, которую в их краях называли турецким словом «чустек»[iii]. Словом, когда-то означавшим те путы, которыми связывают передние ноги коня, дабы тот не ускакал – куда не следует.

Теперь серебряный чустек привязал Исмета к тени Стояна. Впрочем, он и так всегда чувствовал своего собеседника рядом. Где бы тот ни был: в лавке ли, в горах, на земле или на небе…

Стрелки на серебряных часах указывали десять. Защёлкнув крышечку, Исмет прикрепил цепочку и сунул часы в жилетный карман.

«Нигде им не будет лучше, чем у меня. Так написал Стоян. И так оно и есть».