Церковный народ и непогрешимость органов церковной власти

«Попы уверены, что раз они «глаголали» – то тут и свято» [1].

«Наши попеньки ненавидят все то, что противно их кастовой участи, и все, что не похоже на них, – называют ересью или язычеством. Им ненавистна всякая самостоятельная мысль; их возмущает уже одно то, что мирянин смеет самостоятельно рассуждать о вере»[2].

«Увы, духовенство наше, несмотря на все «присущие ему благодатые дары», несет все те же недостатки и слабости, какими страдает общество, с прибавлением грубости и такой каменной самоуверенности, вседовольства собой и своим умственным достоянием, от каких обыкновенные люди все-таки избавлены»[3].

I. Как известно, одной из причин, усугубившей вековое отчуждение между Римо-католической и Восточно-православной церквами, стал догмат, утвержденный Конституцией от 18 июля 1870 г. «Pastor aetenus» («Вечный пастырь») о безошибочности (у нас этот термин почему-то интерпретировали в «непогрешимость», которую никто из числа католиков папе никогда не усваивал) Римского понтифика ex cathedra, т.е. когда тот излагает суждения относительно веры или нравственности.

Развивая этот догмат, Кодекс канонического права Римо-католической церкви провозглашает, что «против решения или декрета Римского понтифика нельзя подать ни апелляцию, ни обжалование» (канон 333, $ 3). Но, как выясняется, вовсе не потому, что все они безусловно истинны – ведь здесь речь идёт не только о вероучительных актах, где он, как считается, безошибочен, а обо всех, на которые догмат о безошибочности вообще-то не распространяется. А, очевидно, по той причине, что папа имеет в Церкви полную, верховную, непосредственную и универсальную ординарную власть (каноны 331, 332). Какая же низшая власть может принять апелляцию на действия понтифика и отменить акт вышестоящего органа?! Это очевидный правовой nonsense, который католики не допускают.

Но вот что интересно: не подлежат оспариванию акты только Римского епископа и Вселенских Соборов (надо полагать, по той причине, что папа же их и утверждает), зато в силу канона 1733 всякое лицо, посчитавшее себя пострадавшим от какого-либо декрета или акта любого другого органа церковной власти, вправе обжаловать его. И Кодекс канонического права Римо-католической церкви детально регламентирует, что следует сделать для того, чтобы «общими усилиями позаботиться о поиске справедливого решения». Для чего, в частности, рекомендует создавать в каждом диоцезе совет или даже службу, задачей которых является поиск справедливых решений в случае оспаривания административного акта (каноны 1733 и 1734), «дабы предотвратить спор или разрешить его».

Эта интересная само по себе практика, анализ которой, впрочем, не входит в задачи настоящей статьи, открывает куда более широкую проблему, касающуюся в целом вопроса о том, можно ли считать акты органов церковной власти – безошибочными?

Судя по приведённым канонам, для сознания членов Римо-католической церкви таким свойством никакие другие властные органы Церкви кроме понтифика и Вселенских Соборов не обладают. Иначе, зачем создавать специальные диоцезные советы и службы по урегулированию спора?! Зато, к удивлению, строго последовательной позиции по данному вопросу в Православной Церкви нет. С одной стороны, мы категорично отрицаем за актами понтифика такое свойство[4]. С другой, этими же качествами наделяем другой орган, полагая, что догматические решения Вселенских Соборов обладают статусом непогрешимости[5]. Почему? Потому, убеждают нас, что Вселенские Соборы – орган вселенского епископата, который в целом непогрешим. Правда, только в том случае, если выносит решения коллегиально, соборно[6].

Конечно же, такие «догматы» не могут не вызвать удивления. С точки зрения логики, совокупность епископов может быть непогрешимой только в том случае, если каждый из них непогрешим и передает это свойство всей корпорации архиереев; ведь «целое» состоит из «единиц». Но непогрешимость отдельного лица на примере Римского понтифика мы как раз отрицаем, полагая, будто только совокупность епископов, как преемников Апостолов, непогрешима в своей массе, получив от них через хиротонию это качество. Зато безошибочность первоверховного Апостола Петра, преемственно перешедшая на Римского епископа (одна из основ католического учения), не признаем. В результате вместо одного Римского папы получаем бесчисленное множество «пап». Которые, к тому же, почему-то непогрешимы только в том случае, когда реализуют свою харизму через определённый «способ» – так некоторые новаторы именуют Вселенские Соборы[7].

Отметим также, что формула, утверждающая непогрешимость Вселенских Соборов, не является неизменной, и иногда сопровождается весьма важным дополнением: «Догматические решения, признанные церковной полнотой»[8]. Иными словами, выходит, что сам по себе Вселенский Собор все же не является тем органом церковной власти, решения которого непогрешимы. Это свойство возникает только с момента признания всей Церковью данного акта. Согласимся, это – совсем не одно и тоже, что было сказано ранее.

Кроме того, в обеих редакциях без ответа остается вполне естественный вопрос: обладают ли дисциплинарные решения Вселенских Соборов таким же свойством? А также канонические акты, касающиеся статуса отдельных Поместных церквей или полномочий их предстоятелей. Например, автокефалия Кипрской церкви была установлена 8 каноном III Вселенского Собора, а прерогативы Константинопольского патриарха – 28 каноном IV и 36 каноном VI Вселенского Соборов. Они безошибочны или Церковь на протяжении полутора тысяч лет пребывает в заблуждении? Согласимся, что крайне нелогично утверждать, будто решения одного и того же органа церковной власти по определенным вопросам непогрешимы, а по другим – очень даже могут быть ошибочными. Если уж мы признаем догматические акты Вселенских Соборов непогрешимыми, то, очевидно, с точки зрения логики и здравого смысла, то же самое следует сказать и об остальных актах, принятых ими. Вообще, следует сказать, что наши современные так называемые «канонические исследования» весьма неряшливы и пестрят множеством ляпов, очевидных для ординарного правоведа, но тиражируемые «в жизнь», как истины науки.

Впрочем, продолжим. Из непогрешимости епископата и Вселенских Соборов, пусть и не напрямую, презумируется, что и остальные органы церковной власти в своих актах непогрешимы. Да и в текущей деятельности мы едва ли встретим суждения типа: «Патриарх был неправ», «Синод принял ошибочное решение», «Архиерейский собор совершил ошибку, указав в своем акте…». Пожалуй, наибольшую крайность эта вера в непогрешимость церковной администрации проявилась у нас, поскольку в сознании многих прихожан непогрешим не только правящий архиерей, но и рядовой священник, их батюшка.

Да и с точки зрения учебного церковного правоведения истинность актов церковной власти a priori не подвергается сомнению. «Всякая власть, – говорят нам, – в том числе и власть церковная, будучи вверена людям по природе не непогрешимым, должна, однако, проявляться носителями власти так, как если бы они были непогрешимы (выделено мной. – А.В.) в своих действиях и суждениях. Акт власти может быть ошибочным, но по форме своей должен носить характер непогрешимости. Отрицать это – значит не понимать, что такое власть»[9].

Заметим, что речь не идет об этической оценке их актов – безошибочное суждение может являться (или казаться) несправедливым или не вполне нравственным, отчего сам акт не утрачивает своей истинности и пользы для Церкви. Легкий пример – акты III Вселенского Собора 431 г., которые утверждались при помощи хитроумных и не вполне добросовестных комбинаций. Однако своей истинности, как догматы веры, они не утратили от того, что принимали их с грубейшими нарушениями прав других участников Собора, т.е. хитрости, подтасовок и обмана.

II. Едва ли, однако, цитируемые выше обоснования непогрешимости носителей власти можно отнести к сугубо церковной сфере. Без всякого сомнения, они родились из естественного аналога Церкви, т.е. государства. Общеизвестно, что с первых веков своего существования христианская Церковь списывала административное устройство, каноническое право, судебный процесс и многое другое с римских языческих политических и правовых форм. Не была обойдена, конечно же, в те седые века вниманием и идея власти, пусть и церковной, поскольку тогда ее считали производной от власти политической, императорской. И потому к Церкви очень рано стали применять суждения, обычно относимые к государственным отношениям: «Власть – сила, обусловленная не волей властвующего, а сознанием зависимости подвластного»[10]. Или: «Там, где никто не подчиняется, никто и не властвует»[11]. Но, надо сказать, в данном случае аналог был слишком грубым, чтобы можно было его использовать в полном виде без каких-либо «но».

Начнём с того, что те оценки, которые вполне приемлемы для описания государственной (политической) системы правоотношений, едва ли применимы к церковной жизни. Права государственная власть или нет, справедлива или не очень, тем не менее, ее акты подлежат неукоснительному исполнению всеми подчинёнными лицами под угрозой наказания. Это происходит по той причине, что, по верному замечанию, «отличие государства от всех остальных политических форм состоит в том, что им утверждается и зачастую достигается монополия и на насилие, и на легитимность в пределах определённой территории»[12].

Применимы ли эти дефиниции к Церкви?! Едва ли, хотя, как мы знаем, именно эта тенденция издавна культивировалась в церковных отношениях между паствой и священноначалием. Что из этого вышло достаточно красочно иллюстрирует история Русской Церкви перед революцией 1917 г., состояние которой трезвые умы резюмировали в следующих словах: «Суть государства заключается в том, что оно повелевает, а не усовестливает. И настолько Церковь в области веры, совести, сердца повелевает, а не влечёт, настолько в самую веру она ввела государство же. И словом, сама сделалась государством веры, вероисповедальным государством, вероисповедною государственностью»[13]. И перестала быть Церковью, добавим мы…

Следующий фактор не менее значим: для органа государственной власти, в принципе, совершенно безразлично, с каким чувством подданный подчиняется его повелениям, важен только формальный результат: исполнен акт или нет. И совсем иное дело, когда речь заходит о Церкви, поскольку рядовой христианин обязан убедиться в том, что акт церковного органа (в первую очередь, конечно, вероучительный, хотя и не только) не входит в противоречие с Евангелием и христианской истиной, и только в этом случае исполняет его. Более того, «нейтралитет», а если точнее выражаться – равнодушие в подобных случаях самым негативным образом характеризует самого христианина.

Разумеется, государству, даже тираническому, тоталитарному, весьма отрадно знать, что его акты с энтузиазмом приветствуются гражданами (подданными), которые не за страх, а за совесть исполняют их. Но, вместе с тем, его вполне устроит и пассивная, «тупая» лояльность – лишь бы акты не бойкотировались. Конечно же, для Церкви такая парадигма недопустима: человек в ней не рождается (в отличие от государства), он осознанно входит в нее, принимает ее учение и всю свою жизнь обязан постигать веру, становясь активным христианином не только по духу, но и по участию в ее жизнедеятельности. Иначе он – не христианин. Поэтому для Церкви по самой ее природе совершенно неприемлема практика жесткого администрирования и «слепого» принятия актов ее органов. Напротив, как известно, какие бы церковные органы ни принимали решения, пусть даже Вселенские Соборы, их акты всегда подлежали рецепции (от латинских слов receptare – «принимать» и recepta sentential – «законное постановление», «обще установившееся мнение»[14]) церковной полнотой.

Рецепция включает в себя не только формальное сравнение предлагаемого Церкви нового акта с текстами Священного Писания, но и опытную, самой жизнью конкретного христианина и всей Церковью проверку его соответствия учению Христа. А потому не священноначалие, а лишь вся Церковь может ясно и недвусмысленно заявить, «что известное правило или установление имеет свой источник в Божественной воле и относится к самому существу Церкви»[15]. И, как мы знаем, далеко не все из них проходили это испытание. Да и те, догматические решения которых сегодня считаются «сами собой разумеющимися», очень непросто завоевывали право на жизнь.

Так, например, с великим трудом получили общецерковное признание акты I Вселенского Собора 325 г. Долгое время западные церковные епархии и Рим не принимали актов II Вселенского Собора 381 г. III Вселенский Собор 431 г. очень долго не признавался Антиохийской церковью. IV Вселенский Собор 451 г. привёл к жестокому расколу и образованию монофизитской Церкви. VII Вселенский Собор 787 г., на заседаниях которого блистали Константинопольский патриарх св. Тарасий (784-806) и императрица св. Ирина (775-802), поддержанные Римским папой Адрианом I (772-795), прошедший под эгидой публичного покаяния и раскаяния епископов-иконоборцев, был всего через несколько лет отвергнут Восточной церковью; только в 843 г. иконопочитание закрепилось в вероучении ее членов. Хотя для рецепции «Разбойного собора» 449 г. и иконоборческого в 754 г. было приложено немало административных усилий, но они так и не были приняты церковной полнотой и остались в истории с клеймом «еретических».

25 марта 519 г. по требованию Римского папы Гормизда (514-523) был соборно анафематствован целый ряд епископов Восточной церкви. Так, предали церковному проклятию Нестория (429-431) и других патриархов: Диоскора (444-451), Тимофея Элура (457-460; 475-477), Петра Монга (482-490) и Петра Кнафея (471-488), Акакия (472-489), Фравиту (489-490), Македония (496-511) и Евфимия (490-496), а также бесчисленное число архиереев, поддержавших вероучительный документ – «Энотикон» императора Зинона (474-475; 476-491). Однако фактически Восток «не заметил» анафематствования своих архипастырей. Даже несчастный патриарх Акакий в агиографических сочинениях не только не рассматривается как еретик, но и именуется «блаженным» за свою защиту Халкидонского Собора. Во многих епархиях христиане открыто приветствовали восстановление памяти Македония и Евфимия[16].

Как свидетельствует история, для рецепции имеет второстепенное значение внешний авторитет органов церковной власти, хотя бы те и располагались на самом верху иерархической лестницы. И этот результат мог состояться только от того, что в Церкви нормальным состоянием считает то, которое ни при каких обстоятельствах неприменимо к государству: каждый христианин имеет право и даже обязанность протестовать против акта органов церковной власти, если они отрицают Христа, Его вероучение и церковное предание[17]. И вовсе не епископат является подлинным хранителем веры, а весь христоименитый народ, Церковь в собственном смысле слова и образующий. Потому любой акт – административный, судебный, канонический или догматический, идущий вразрез с церковным сознанием, не может рассчитывать на ее одобрение и признание. Ведь «церковная совесть не допустит проведения в жизнь противоречащего духу Церкви закона, хотя бы и духовная иерархия склонялась к его одобрению»[18].

Для рецепции или отвержения акта церковной администрации дело всегда решает личная совесть христианина. Или отсутствие ее. В любом случае следует помнить, что каждый христианин непосредственно предстоит перед Богом и отвечает перед Ним. И что для государства является признаком социально-политического кризиса и даже революции – публичная ревизия или открытое игнорирование его актов, для Церкви составляет основу ее нормального существования. И потому хотя акт органа церковной власти формально обязателен для всех христиан, находящихся под его юрисдикцией, с течением времени он по факту может быть отторгнут церковной полнотой или подвергнут бойкоту немедленно по его издании.

III. Когда этого не происходит, и практика жизни идёт по пути епископской непогрешимости, возникает множество прецедентов, вовсе не безобидных для христианской совести и жизнедеятельности Вселенской Церкви. Например, общеизвестно, что молитва об упокоении того или иного лица, прославленного Церковью как святого, считается «мерзостью перед Богом», что вполне понятно. Полный процесс канонизации святых состоит в удостоверении и описании чудес, доведении о них до сведения церковной власти, дознание церковной власти об истинности чудес, наконец, причтение подвижника к лику святых или сама его канонизация с установлением дня празднования его памяти. Панихиды по данному лицу полагается заказывать только до этого момента, хотя в Русской церкви случались (и довольно часто) прецеденты, когда еще не канонизированному святому пели молебны, что выглядело полной нелепостью, поскольку это означало, что в одно и то же время молятся данному лицу и молятся о нем, о прощении его грехов[19]. Но это, что называется, «к слову». Возникает вполне законный вопрос: неужели акт священноначалия, Архиерейского собора, делает человек святым?! Очевидно, этот орган лишь удостоверяет факт святости.

Однако можно без труда привести множество примеров, не вписывающихся в эту стройную и проверенную жизнью Церкви процедуру. Например, в последние годы довольно активно дебатируется вопрос о прославлении великого русского полководца Александра Васильевича Суворова (1730-1800). Пройдена вся процедура удостоверения его святости, есть несомненные свидетельства чудотворения, но… нет акта Архиерейского собора РПЦ, который, согласно Устава (подпункт «д» п.5 главы 3), должен принять соответствующий акт. Когда он будет созван? Вопрос, отнесённый в никуда, поскольку есть обстоятельство, при наличии которого он едва ли состоится в ближайшее время – наличие в его составе значительного числа епископов из Украины. Как следствие, возникла патовая ситуация: Суворов – свят, в том нет сомнений, но по-прежнему в храме во время богослужения его поминают… как грешника.

Разумеется, осмотрительность в таких вопросах чрезвычайно важна, поскольку ошибка в деле прославления лица невольно приводит к искусственному лишению его общецерковного поминовения, оставляет один на один со своими грехами и прегрешениями, т.е. без Церкви. Невольно он становится таким же «внешним», как язычники и иноверцы, которых судит Бог (1 Кор. 5:13) – незавидная перспектива...

Но, как известно, и без «украинской проблемы» такие великие святые, как преподобный Серафим Саровский, княгиня преподобная Анна Кашинская, святое царственное семейство долгое время не прославлялись ни Святейшим Синодом, но Архиерейским собором РПЦ, хотя факты общецерковного почитания и чудотворения многократно приводились рядовыми христианами. Более того, прославление Анны Кашинской происходило дважды (!), поскольку после первого прославления в 1650 г. по инициативе и настоянию царя Алексея Михайловича (1645-1676) уже в 1678 г. по инициативе Московского патриарха Иоакима (1674-1690) Анна Кашинская была деканонизирована, как …раскольница – глупейший анахронизм длиной в три века. И только в 1909 г., и вновь по требованию монарха – на этот раз императора св. Николая II (1894-1917) – Святейший Синод канонизировал княгиню. Неужели нас хотят убедить, что до этих официозов они не являлись нашими молитвенниками?!

Есть и факты иного свойства. В частности, как свидетельствовал авторитетный византинист С. Рансимен (1903-2000), буквально через 14 лет после своей смерти патриарх Михаил Керулларий (1043-1058) был прославлен Константинопольской церковью по настоянию его племянницы императрицы Евдокии Макремволитиссы Дуки (1059-1071)[20]. Формально говоря, акт органа церковной власти состоялся. Однако вскоре его имя как-то само собой «выпало» из диптихов, Церковь не приняла такого «молитвенника».

Можно без всякого сомнения сказать, что относительно недавнее прославление митрополита Арсения (Мациевича) носило «политический» характер – можно без труда напомнить множество фактов его биографии, которые едва ли совместимы со святостью. Хотя, безусловно, последние годы жизни этого бывшего архиерея возродили интерес к его духовной жизни и дали толчок для народного почитания. Впрочем, не широкомасштабного[21].

Удивительно, мягко говоря, но через 12 лет после прославления на Архиерейском соборе 2000 г. из церковных диптихов «пропали» имена нескольких десятков (!) лиц – новомучеников и исповедников российских. Причем, никаких актов органов церковной власти на сей счет не издавалось, просто был запущен административный механизм, безгласный и безответный.

Вот их имена: 1. сщмч. Трофим Мячин (память 1 января); 2. мч. Иоанн Любимов (память 8 января); 3. прмц. Арсения (Добронравова) (память 10 января); 4. сщмч. Иаков Зяблицкий (память 22 января); 5. сщмч. Петр Зяблицкий (память 22 января); 6. сщмч. Иоанн Доброхотов (память 22 января); 7. сщмч. Иоанн Коржавин (память 22 января); 8. сщмч. Иоанн Розанов (память 22 января); 9. сщмч. Николай Бухарин (память 22 января); 10. сщмч. Димитрий Смирнов (память 13 июня); 11. сщмч. Николай Виноградов (память 14 июня); 12. мч. Иоанн Протопопов (память 16 июля); 13. сщмч. Николай Правдолюбов (память 31 июля); 14. свт. Василий (Преображенский), епископ Кинешемский (память 31 июля); 15. сщмч. Василий Зеленский (память 2 сентября); 16. прмц. Ксения (Черлина-Браиловская) (память 2 сентября); 17. сщмч. Петр Сорокин (память 3 сентября); 18. сщмч. Василий Разумов (память 9 сентября); 19. мч. Владимир Правдолюбов (память 21 сентября); 20. сщмч. Леонид Прендкович (память 30 сентября); 21. сщмч. Иувеналий (Масловский), архиепископ Рязанский (память 11 октября); 22. сщмч. Герман (Коккель), епископ Алатырский (память 20 октября); 23. сщмч. Леонид Виноградов (память 30 октября); 24. прмч. Вениамин (Зыков) (память 19 ноября); 25. сщмч. Макарий (Кармазин), епископ Днепропетровский (память 20 ноября); 26. сщмч. Борис (Воскобойников), епископ Ивановский (память 23 ноября); 27. сщмч. Николай Постников в соборе Бутовских святых (память 26 ноября); 28. сщмч. Петр Ворон в соборе Бутовских святых (память 28 ноября); 29. мц. Мария Дмитриевская (память 2 декабря); 30. прмц. Феврония (Ишина) (память 2 декабря); 31. свт. Вассиан (Пятницкий), архиепископ Тамбовский (память 14 декабря); 32. исп. Родион (Федоров) (представлен от Московской епархии, прославлен Священным Синодом 17 июля 2006 г., журнал №40); 33. сщмч. Иоанн Швецов; 34. сщмч. Александр Смирнов; 35. сшмч. Петр Космодамианский (представлен от Московской епархии, прославлен Священным Синодом 26 декабря 2001 г.); 36. сщмч. Николай.

Акты прославлении этих лиц недействительны?! Но кто их отменял и когда?! Известно, что далеко не все чудотворцы были прославлены Церковью, причем по разным причинам, в том числе из-за отсутствия достоверных сведений об их жизни и не возможности написания «Жития». По неведомым нам судьбам Божьим далеко не все лица, сиявшие своей святостью, открыты нам[22]. Но если уж они прославлены, то как можно оценивать создавшуюся практику?!

Весьма болезненным и застарелым является вопрос о наших взаимоотношениях с Римо-католической церковью. Кратко напомним, что 16 июля 1054 г. анафематизмы были произнесены сторонами не в адрес Церквей, а конкретных лиц: патриарха Михаила Керуллария и всех, кто вместе с ним злословил Римскую церковь, с одной стороны, папских легатов и самого папы Льва IX (1049-1054), с другой. Ни на одном Вселенском Соборе догматическая сторона вероучения, особенности богослужения и каноническая практика Римской церкви не обсуждалась и еретическими не признавались. Более того, по прошествии восьми веков анафематизмы были двусторонне отозваны. Приём в Православную Церковь католиков осуществляется по процедуре, не допускающей никаких сомнений в том, что совершённые над католиками таинства действительны. Не удивительно, что мнения многих весьма авторитетных лиц склонялись и склоняются до сих пор в пользу возобновления Евхаристического общения с Римо-католической церковью. Или, как минимум, высказываются вполне обоснованные суждения, должные остудить горячие головы, уже давно записавших католиков в еретики.

«Поскольку я не знаю, – осторожно писал святитель Филарет (Дроздов), предстоятель нашей Церкви, – многие ли из христиан западных и глубоко ли проникнуты особыми мнениями, обнаружившимися в Церкви Западной, и кто из них твёрдо держится верой «краеугольного камня» Вселенской Церкви, Христа, то изъявленное мной уважение к учению Восточной церкви никак не простирается до суда и осуждения западных христиан и Западной церкви. По самым законам церковным, я предаю частную Западную церковь суду Церкви Вселенской, а души христианские – суду или паче милосердию Божию»[23].

В.С. Соловьев (1853-1900) высказывался несколько категоричнее: «Восточное православие и западное католичество по своим образующим началам не исключают, а восполняют друг друга. Их враждебное противоположение не вытекает из их истинной сущности, а есть лишь временный исторический факт. Западная церковь никогда не отказывалась от православия, и Восточная церковь никогда не отказывалась от кафоличности. Отличительные особенности этих Церквей, заостренные племенным антагонизмом, враждебно обращены друг против друга, но некогда они мирно совмещались и еще должны совместиться в полноте Вселенской Церкви»[24].

В пользу того вывода, что оснований для сохранения Евхаристического раскола нет, два весьма важных прецедента, согласно которым католики имеют возможность окормляться в приходах Русской церкви. Так, еще в 1847 г. Российский император Николай I (1825-1855) и Римский понтифик Пий IX (1846-1878) подписали конкордат между Российской империей и Святым престолом. Согласно этому договору, Русская церковь обязана была совершать все таинства и требы над обращающимися к ней с такими просьбами католиками, сосланными за участие в польских восстаниях, если те жили в местах, где нет католических храмов и католического духовенства.

А 16 декабря 1969 г. Священный Синод Русской Церкви вынес постановление, согласно которому «в тех случаях, когда католики обращаются в Православную Церковь за совершением над ними Святых Таинств, это не возбраняется». В том числе и по той причине, что, как говорилось в официальных разъяснениях к данному постановлению, «Православная и Римско-Католическая Церкви имеют одинаковое учение о Святых Таинствах и взаимно признают действенность этих Таинств, совершаемых в них»[25].

Почти двадцать лет этот документ имел законную силу и лишь 29 июля 1986 г. определением Священного Синода был приостановлен в действии «до решения этого вопроса Церковной Полнотой», но не отменён – очень красноречивая деталь[26].

Казалось бы, какие существуют препятствия для допущения Евхаристического общения между обеими Церквами?! Однако, ссылаясь на некое молчаливое недопущение со стороны органов церковной власти, создавшуюся практику никто не решается нарушить. Можно ли назвать такое положение дел нормальным, а действия (или бездействия) органов церковной власти – непогрешимыми?!

(От редакции: Мы не разделяем мнение уважаемого автора, что нет никаких препятствий для возобновления Евхаристического общения с Римо-католической церковью. Помимо мнения самого Алексея Михайловича, философа В.С. Соловьёва, которого подозревали даже в переходе в католичество, митрополита Никодима (Ротова), по инициативе которого и были приняты смутившие верующих решения 1969 года, возможно, митрополитов Илариона (Алфеева) и Антония (Севрюка), большинство русских православных верующих придерживались и придерживаются другой позиции, что Католическая церковь отпала от полноты Христианства, введя искажения в догматах в своё вероучение.

Пример с заключением императором Николаем Павловичем конкордата с Папой является чисто политическим решением, он никак не повлиял на изменение отношения Русской Церкви к Риму. Да и был, надо признать, ошибкой великого императора, что доказала вскоре Восточная война, развязанная против России Францией и ее союзниками из-за провокации Ватикана, вознамерившегося получить контроль над святынями Палестины. Неслучайно конкордат де-факто был отменён, и попытка заключения нового конкордата при Александре III так и не состоялась, несмотря на мягкое отношение к инославным в Российской империи.

Зато мы помним о негативном отношении к Риму таких наших национальных лидеров, как святой благоверный Великий князь Александр Невский, первый русский царь Иоанн Грозный, первый русский император Пётр Великий, лидер советской сверхдержавы И.В. Сталин.

Да и пример автора с Римо-католической церковью работает в целом против его аргументации в данной статье. Тут как раз тот случай, когда мнение Священноначалия, большинства епископата и духовенства совпадает с мнением церковного народа. А вот позиция автора является, в лучшем случае, частным богословским и историко-правовым мнением).

IV. Очевидно, между тем, что исключение рецепции из церковной жизни, аккумуляция всех решений на уровне административных церковных органов, совершенно лишает права на самостоятельность мышления рядового христианина. Причём не в вопросах вероучения, где авторитет епископа и церковной власти действительно зачастую служит необходимой преградой для возникновения и распространения ереси, а даже в текущих вопросах церковной жизни. Он просто обязан подчиняться, не смея задать вопросы или опротестовать те решения, которые выглядят вопиющим нарушением интересов Церкви и ее целостности.

Как может считаться безусловным решение о разрыве Евхаристического общения с другой Поместной церковью вследствие нарушения той права собственности своей «Церкви-сестры» (относительно недавнее прекращение общения между Иерусалимской и Румынской церквами)? Кто сказал, что при абсолютном тождестве вероучительных догматов один христианин не признает в другом брата во Христе только потому, что орган церковной власти «его» Церкви нашел изъяны в текущей деятельности другой церковной организации?! Насколько эта мера соответствует остроте проблемы, если после того, как финансово-имущественный конфликт улажен, все возвращается на круги своя. Откровенно говоря, если какое-то чувство и возникает при изучении таких сомнительных прецедентов, то только недоумение и досада.

Сказанное никоим образом не должно приводить к утверждениям в протестантском духе, коим грешат некоторые современные богословы, будто бы каноны – суть результат корпоративного творчества епископата, так сказать, результат искажения нормальной церковной жизни. Иерархия в Церкви появилась далеко не «по случаю» и не как следствие христианизации Римской империи; она возникла буквально в первые же годы ее существования, когда Церковь была еще вне закона и гонима. Кроме того, значительная часть канонов принадлежит не собраниям архиереев, а отдельным духоносным лицам – св. Василию Великому, св. Афанасию Великому, св. Иоанну Постнику и т.д. И сколько бы критики тот или иной акт священноначалия не вызывал, он подлежит обязательному исполнению до тех пор, пока не будет отменён, даже если не принимается в данную конкретную минуту церковной полнотой.

Альтернатива этому «государственному» подходу к организации церковной жизни со всеми ее перспективами была очень точно описана одним из наших выдающихся богословов протоиереем Георгием Флоровским (1893-1979). «Если для человеческого поведения единственным и решающим регулятивом служит интуитивно им воспринимаемая норма религиозного или нравственного закона, – утверждал он, – которая непосредственно внушает образ действия в каждом отдельном случае, – то сама собой отпадает юридическая регламентация жизни общеобязательными законами и постановлениями. Вместе с тем оказывается невозможной кристаллизация жизни, – все находится в процессе непрестанного созидания»[27]. И, конечно же, анархии.

Наш блистательный канонист Н.С. Суворов (1848-1909) не менее обоснованно утверждал: «Если бы всякий закон был только выражением народного правосознания или народного юридического убеждения, то законодателям не было бы надобности выступать реформаторами юридического порядка и выдерживать борьбу с инерцией или явным сопротивлением, для доставления торжества лучшим началам над худшими»[28].

И как известно из истории Церкви, исполнение многих соборных актов на почве доверия к их авторитету явилось необходимой основой раскрытия истины Боговоплощения. И потому то, что сегодня кажется очевидным, стало таковым за счёт подчинения рядовых христиан решениям епископата и «верного во Христе» Византийского императора, как «крайнего судии» и главы церковного управления.

Как видим, здесь существует весьма тонкая грань между обязательным исполнением акта органа церковной власти до того момента, когда он будет отменён или изменён, и правом (обязанностью) христианина критически относиться ко всему, что идёт во вред Церкви и противоречит христианской совести. Это – то состояние, которое невозможно урегулироваться раз и навсегда, это – творческое познание человеком (и епископом, и рядовым христианином) Бога и обожения, но обязательно на основе сложившегося в Церкви порядка и субординации.

Церковная рецепция накладывает высокую ответственность на каждого христианина, обязанного высказать продуманную оценку актам органов церковной власти. Но также и даже в первую очередь на священноначалие, обязанное сделать всё для того, чтобы Церковь была наполнена просвещёнными людьми, способными на самостоятельное, «зрячее» мышление, основанное на церковном вероучении.

Конечно же, задача эта сверхсложная, для этого необходима не только реставрация древних форм церковного самоуправления, позволявших рядовым христианам активное участвовать в жизни Церкви, нивелирующих пропасть между ними и священноначалием, и, конечно же, просвещение, чтобы суждения «церковной полноты» относительно органов церковной власти были не спонтанно-чувственными, а ответственными.

Будем откровенны, эти идиллические картины для нас пока недоступны, причём, не с какого-то советского времени, а уже, увы, на протяжении многих веков. И горькая оценка, данная Ю.Ф. Самариным (1819-1876) почти два столетия тому назад, характерна и для нынешнего времени. «Наше духовенство не учит, – констатировал идеолог славянофильства, – оно служит и свершает требы, священнодействует и совершает таинства, но не поучает. Оно даже не понимает, что такое поучение, и смешивает его с проповедью. Писание для безграмотного люда вовсе не существует; остается богослужение»[29].

Лишь в соединенном усилии всей Церкви и возможна полнокровная духовная жизнь. Для свободы суждений, как и для свободы в целом, нужно дорасти. Однако альтернативой этому может быть лишь ситуация, увы, печально знакомая нам по множеству прецедентов, в том числе и недавнему: «Имели суждение о положении дел в Самарской епархии…».

Величко Алексей Михайлович, доктор юридических наук