Девять дней назад после тяжелой и продолжительной болезни на шестьдесят девятом году жизни умер мой Друг и Соратник по движению царистов Сергей Анатольевич Лукин (15 Июня 1952 — †12 Апреля 2021). О том мне сразу сообщил Александр Алексеевич Зеленов — в девяностые годы братчик Братства Святого Царя-Мученика Николая.
Насколько помню, с Сергеем Анатольевичем мы познакомились в московском Зюзино, во дворе только что возвращенного Церкви храма Святых Князей Страстотерпцев Бориса и Глеба. Место примечательное, историческое, и усматриваю действие Промысла Божия, что знакомство с Сергеем произошло именно здесь. Поэтому хочу немного рассказать о недавней и старинной истории Зюзино.
Столпообразный Зюзинский храм «под звоном», построенный, по преданию, известным храмоздателем Яковом Григорьевичем Бухвостовым (1650-е — † после 1704) на рубеже XVII–XVIII столетий в стиле нарышкинского барокко, закрыли в 1938-м, но как «памятник архитектуры» поставили на учет, впрочем, все сороковые там было овощехранилище, и до второй половины пятидесятых «памятник» был без практического присмотра и разорялся непогодой и варварами.
Вид Борисоглебского храма во второй половине пятидесятых годов после начала первой реставрации. Видимо, в конце тридцатых посшибали и купола с Крестами.
Как сообщает Вики: «В конце 1950-х годов началась его первая реставрация, после которой в 1966 году в храме разместили завод, изготовлявший искусственные алмазы для промышленности. В 1979 году началась новая реставрация, после чего в храме разместился архив Министерства инструментальной и станкостроительной промышленности СССР».
Не знаю, до каких пор там был архив, но внутренние помещения были изрядно загажены, железного лома и мусора из церковного здания вывезли несколько грузовиков. Кажется, к 1989 году там был кооператив по изготовлению складных «японских» зонтиков. Районные власти затевали устроить там оккультный центр «восточной медицины», но оккультисты, видимо, оценив колоссальный объем восстановительных работ в «охраняемом государством памятнике архитектуры», благоразумно, а для нас промыслительно отказались от такого предположения.
Вид зюзинской церкви в семидесятые годы. В более запущенном виде мы её застали в 1989 году
Так Борисо-Глебская церковь стала одним из самых первых приходских храмов Москвы, после большевицкого разорения возвращенных властями верующим. Событие для той поры было непривычным, неординарным. Прежде, ещё при Ю.В.Андропове — 5 Мая 1983 года Церкви в Москве по прошению Святейшего Патриарха Пимена (Извекова; 10 Июля 1910 — †3 Мая 1990) был передан только Свято-Даниилов монастырь, восстановленный к 1000-летию Крещения Руси. И после того широкого жеста власти взяли многолетнюю паузу. М.С.Горбачев даже замышлял в 1985–1987 годах новую масштабную антирелигиозную кампанию троцкистско-хрущевского типа, но отмечаемый на всемiрном уровне ООН тысячелетний юбилей великого события смешал его политические карты.
Местное сельцо «Скрябино Скорятино тож Чермнева стану» было пожаловано Царем Иоанном Грозным верному опричнику первой тысячи, думному дворянину и опытному царедворцу Василию Григорьевичу Зюзину и стало именоваться его родовым именем — Зюзино. Вскоре после скоропостижной смерти Царя Иоанна Васильевича 18 Марта 1584 года Василий Григорьевич Зюзин принял постриг в Чудовом монастыре с именем Варлаам, сам скончался в 1584-м или в 1585-м годах, был погребен там же, в Кремле. Сельцо Зюзино унаследовал его сын — воевода Яков Васильевич Зюзин. Его тяжело ранило в Октябре 1607 года при штурме Тулы, в которой засели Иван Болотников и самозваный «царевич Петр». В 1608 году он был пожалован в думные дворяне. Не оправившись от ран, в Чудовом же монастыре он принял монашеский постриг, скончался около 1609 года и был погребен рядом с отцом, не оставив прямых наследников.
Вслед за сменой череды владельцев в первой половине XVII столетия по Царскому пожалованию хозяином Зюзина в 1644 году стал царский родственник, боярин Глеб Иванович Морозов (ок. 1593 — † 17 Декабря 1662), вторым браком женатый на Феодосии Прокофьевне — в девичестве Соковниной, в старообрядческом иночестве Феодоре (21 Мая 1632 — † 2 Ноября 1675).
По преданию или, скорее, по предположениям историков и краеведов, у Морозовых в Зюзино будто бы неоднократно гостил бунташный Протопоп Аввакум Петров, и в 1652–1653 годах сельцо якобы стало своеобразным духовным оплотом старообрядцев. Протопоп Аввакум в перерывах между ссылками, опять же предположительно, здесь же проживал и в 1662–1664 годах, а также во время собора 1666 года. Но у богатейших бояр Морозовых был другие владения как в самой Москве, так и в Подмосковье, и документов, что Протопоп Аввакум точно бывал у них именно в Зюзино, не сохранилось.
Возможно, именно вдова Феодосия Прокофьевна в память о братьях Глебе и Борисе Ивановичах Морозовых впервые в Зюзино возвела неофициальную деревянную Борисоглебскую церковь, однако в земельных переписях того времени храм не значился. Либо тут была ею создана приусадебная часовня с семейно чтимой иконой Святых Благоверных Князей Страстотерпцев Бориса и Глеба.
Около 1672 года умер сын Иван Глебович Морозов, и когда-то жалованные Царем владения ссыльной боярыни Ф.П.Морозовой из-за отсутствия прямых наследников были отчуждены в пользу Царской же Казны. В 1684–1686 годах Зюзино оказалось во владении боярина князя Василия Федоровича Одоевского († 20 Декабря 1686). По его смерти сельцо было пожаловано боярину — князю Борису Ивановичу Прозоровскому-Меньшому (12 Июля 1661 — † 6 Апреля 1718), который сразу же в честь своего Небесного Покровителя устроил здесь деревянную церковь Святых Князей-Мучеников Бориса и Глеба. Возможно, он только поновил уже существовавший деревянный храм и оформил его у церковных властей как вновь построенный, что уже было отражено в переписных документах. Таким образом, сельцо вместе с официальным храмом приобрело статус села. И уже в 1688 году князь стал возводить тут каменный храм во имя Святого Равноапостольного Великого Князя Владимира.
Как мне рассказывали в далеком 1989-м, создание двухъярусного храма в поместье князя Б.И.Прозоровского священноначалие конца XVII столетия как-то мистически связывало с «победой» над Расколом. Видимо, в такой легенде было отражено то, что владельцем сельца Зюзино когда-то была опальная боярыня Ф.П.Морозова и у неё будто бы здесь гостил Протопоп Аввакум. По такой же исключительной духовной причине зимний храм нижнего яруса во имя Святого Равноапостольного Великого Князя Владимира, отстроенный и освященный в 1688 году, был сориентирован Алтарем с Юга на Север. Позже достроенный — к 1704 году верхний ярус с Престолом во имя Святых Князей-Мучеников Бориса и Глеба традиционно был ориентирован на Восток. Таким образом, оси Богослужения образовывали равноконечный Крест в двух храмах.
Но полагаю, такая храмоздательная символика имела под собой более «простое» объяснение. Наверняка знакомый с Русской Церковной историей князь из рода Рюриковичей, боярин Борис Иванович Прозоровский, в 1688 году в связи с 700-й годовщиной Крещения Руси рядом с деревянным храмом возвел Владимирскую церковь в честь своего Предка-Крестителя, нетрадиционно, но канонически вполне оправданно сориентировав её Алтарь с Юга на Север, то есть по меридиональному поясу Иерусалим — Киев — Москва — Новгород, учитывая, что в Киеве произошло судьбоносное для нашего Отечества духовное событие. А когда деревянная Борисоглебская церковка стала ветшать, распоряжением князя был возведен второй ярус каменного храма, и её Престол был перенесен наверх. Центральный купол — «над звоном» — был увенчан «Крестом над Луной». Советская байка о том, что такие храмовые Кресты символизировали победу над мусульманами, не имеет под собой никакого церковно-исторического основания. Такими Крестами с полумесяцем увенчивали храмы, в которых пребывала какая-то особо чтимая Святыня, общецерковная Святыня. Могу только предположить, что такой Святыней могла быть Чудотворная Икона Святых Князей-Мучеников Бориса и Глеба, доставшаяся ещё от бояр Бориса и Глеба Морозовых. В общем, для меня и сейчас Зюзино остается местом загадочным.
Современный вид храма Святых Князей-Мучеников Бориса и Глеба в Зюзино
В приходе Борисоглебской церкви у нас были знакомые — князь и княгиня Ч., а также опытный строитель и староста Александр Федорович Щ.
Сергей Анатольевич Лукин, также уже открыто, хотя и без публичных деклараций, исповедующий монархические взгляды, по моему нынешнему предположению, входил в инициативную общественную группу по передаче храма Церкви: он не был местным жителем, а потому участвовал в возрождении прихода исключительно по зову сердца. Возможно, мы с ним познакомились в Праздник 28 Июля, но скорее всего, несколько раньше.
Тогда мы пока ещё не сложись в Братство Святого Царя Мученика Николая, были группой московских монархистов, образовавших ещё в 1985 году «библиотечную общинку» собирателей и распространителей ксероксов православных и монархических книг.
В Мае-Июле 1989 года мы два-три раза бывали в Зюзино, немного участвовали в уборке здания и прилегающей территории, представлявшей собою запущенный яблоневый сад. А уже к концу Июля договорились с молодым настоятелем храма — Протоиереем Владимиром Новиковым (с 2015 года Епископ Клинцовский и Трубческий Владимир) и старостой в Престольный Праздник Святого Равноапостольного Великого Князя Владимира Святославича 28 Июля прийти на первую Божественную Литургию и Водосвятный Молебен, чтобы во дворе храма среди верующих пораспространять фотографии Царской Семьи. Пришедший народ в небольшой усадебный храм не вместился, поэтому после Литургии Водосвятный Праздничный Молебен совершали во дворе.
Поскольку тогда на Престольный Праздник во дворе храма собралось несколько сот местных жителей, а среди них десятки старожилов, которые до 1938 года были прихожанами Борисоглебской церкви, сразу после Молебна, перед и после трапезы на расставленных в саду столах, стал расспрашивать тех стариков, а больше старушек, делал записи в свой блокнот, и мне было не до общения со сверстниками.
Одна пожилая матушка — сестра когда-то известных советских футболистов братьев Николая, Александра, Андрея и Петра Петровичей Старостиных (не помню, родная или двоюродная, футболом никогда не интересовался, а потому о том и не расспрашивал) — в частности, поведала, что ещё до войны познакомилась с монахиней, которая, по рассказам третьих лиц, но не самой монахини, будто бы была «спасшейся Царевной Ольгой Николаевной». Когда монахиня умерла своей смертью, её похоронили на Преображенском кладбище Москвы. Матушка даже назвала номер участка и имя, под которым была погребена тайная «Царевна Ольга», показала и фотографию «Царевны» в монашеском облачении и её надгробного креста. А участник нашей «библиотечной общинки» Валерий Владимирович А., кажется, даже переснял их на свой фотоаппарат либо собирался сделать это позже. По рассказам старушки, и другие «спасшиеся Царские Дочери» приняли монашество, как и «Царевич», который стал то ли Игуменом, то ли Архимандритом и был погребен на кладбище Сергиева Посада. Возможно, в том расспросе участвовал и Сергей Лукин.
И хотя я понимал, что была изложена одна из нескольких народных легенд «спасения Царской Семьи», данный случай мне был особенно интересен тем, что все «Царские Дети» приняли монашеский постриг, прямо не свидетельствовали о своем «царственном происхождении», но и не пресекали такие слухи о себе, тем самым в подвиге юродства Христа ради сохраняли в народе память о Царской Семье, а самое главное — побуждали верующих людей бережно и мужественно хранить от посторонних и врагов «Царскую Тайну».
В связи с такими обстоятельствами 28 Июля 1989 года предполагаю, что знакомство с Сергеем Лукиным состоялось здесь же в Зюзино, но ещё до Владимирского Праздника. Мне самое первое общение с Сергеем запомнилось не на фоне многолюдства. Памятно и то, что общение с ним практически сразу приняло доверительный характер, но не в смысле рассказов друг другу о себе и своем прошлом. Нам обоим о таком говорить тогда было как-то неинтересно. Беседовали больше о бедах Церкви в советский период, о достоинствах Царской России, о Царской Армии, касались пророчеств Русских Святых о предстоящем Воскресении Святой Руси…
С первой же встречи мне хорошо запомнился Сергей своим особым «выговором», фонетически буквальным — четким и с мужественной «хрипотцой», «скрипучестью». Такой «выговор» был характерен для коренных «ленинградцев», точнее — петербуржцев, а мне он был хорошо знаком по образованным ташкентским старожилам. Как литературная норма устной речи такой «выговор» культивировался и моими Родителями. Потому некоторое время и мой слог носил следы такой буквальной «ташкентской» чёткости, например, в произнесении буквы «ч». Не мог привыкнуть к московским «што» или «булошной». Одна учительница в пятом классе даже как-то назвала меня «чтокальщиком». Досадное для меня прозвище подхватили и одноклассники, пока я не приспособился к московскому говору. Но и годы спустя порой переходил на привычно «чтокание», беседуя с питерцами. Может быть, на уровне подсознания такой мой «выговор» как-то расположил ко мне и Сергея Лукина.
Когда же как-то меж нами зашла речь о моём любимом Киевском Князь-Владимирском соборе и я узнал, что Сергей уроженец Киева, меня ещё больше поразило то, что у него напрочь отсутствует характерный южнорусский «говор»: в его речи и малейшей тени не было никаких «шо», фрикативных мягких «г», нарочитых вопросительных интонаций, замещений «ы» на «и» и наоборот. Лишь иногда позже он вдруг ловко употреблял фразы на «суржике», но исключительно по ироничному поводу.
Много позже, занимаясь изучением древнейшей историей Русских Культуры, Литературы и Языка, постепенно пришел к гипотезе и личному убеждению, что Великорусское сознание и самосознание, Великорусский Литературный Язык и Великорусский «выговор» зародились ещё в Древнем Киеве IX–XIII столетий среди киевской элиты — княжеской, военной, духовной, чиновной. Произойти такое могло в творческом столкновении и синтезе самобытных языковых культур Киева, Смоленска, Пскова, Новгорода, Суздаля, Ростова, Руси Варяжской, Русского Причерноморья и греческой Ромейской Империи, образовав симфоническую духовно-культурную Великорусскую общность. И позже такая своеобычно-симфоническая речевая культура перетекла вместе со значительной частью киевской элиты и в Северо-Восточную Русь. Но раньше такая культура бытовала среди элит Киева, Чернигова, Переяславля Южного, Старой Рязани. Косвенно на это указывают тексты древнерусской литературы XI–XIII столетий, когда в письменности ещё бытовало «правило»: как говорю, как слышу, так и пишу, как читаю, так и говорю. В древнерусских текстах фонетически отсутствовали известные нам по более позднему времени южнорусские интонации и произношения.
Полагаю, что под влиянием греческой, латинской и немецкой фонетики подобная речевая культура сохранялась и в Киево-Братской коллегии, а потом и в Киево-Могилянской академии. Те языковые нормы вместе с выпускниками академии — священниками, архимандритами и архиереями перекочевали и в столичный Санкт-Петербург. И так киевский духовный контингент соучаствовал в формировании «жесткого» Петроградского «выговора». На всем протяжении от XVII столетия до первой четверти ХХ века сохранялись такие черты и в исконно городской культуре Киева. Должно быть, именно потому так говорили в киевских семьях великого психиатра, профессора Свято-Владимирского университета Ивана Алексеевича Сикорского (26 Мая 1842 — +14 Февраля 1919) или профессора Киевской Духовной Академии Афанасия Ивановича Булгакова (17 Апреля 1859 — +14 Марта 1907). Потому именно так говорили и в квартире Турбинных из «Белой Гвардии» и «Дней Турбинных». Турбины в романе и пьесе неоднократно иронизируют над сельским «суржиком», который навязывал в качестве «государственного» гетман Скоропадский и атаман Петлюра.
Должно быть, от таких культурных киевских корней великорусский турбинский «выговор» я слышал и от моего Друга Сергея Анатольевича Лукина, наследника подлинной многовековой киевской культуры. Его немногословная, но по-своему выразительная речь у меня будила именно такие литературные ассоциации с «Белой Гвардией», а сам Сергей своей размеренностью, рассудительностью, моложавостью и практически военной выправкой напоминал мне полковника-артиллериста Алексея Васильевича Турбина, не из МХАТовской постановки или телефильма, а ранее — по литературному образу, который у меня сложился в детстве — с 1968 года после первого прочтения (по совету Мамы) булгаковской пьесы.
Да поначалу я так и предполагал, что С.А.Лукин — действующий армейский офицер, но на церковные службы и православные общественные мероприятия ходит в гражданском. Однако вскоре узнал, что он врач.
В случае необходимости он давал весьма ценные лаконичные советы нашим общим знакомым — при простуде, при травмах, в других болезненных случаях. Правда, всегда подчеркивал, что далее лечиться надо под присмотром хорошего врача и не пускать болезнь на самотек. Я потом и сам по телефону обращался к нему, особенно когда заболевал сын. При простудах высокую температуру он обычно рекомендовал первоначально сбивать протиранием с головы до ног некрепким раствором водки или уксуса. В каких-то случаях рекомендовал дать ребенку столовую ложку кагора. Но обязательно советовал вызвать детскую скорую или врача из поликлиники, так как без личного осмотра больного он не может ставить окончательный диагноз. Несколько раз в подобных случаях и по иным поводам Сергей бывал у меня дома. Два или три раза и я бывал у него неподалеку от метро «Аэропорт».
Что касается таких «простецких» рецептов, то Сергей в своей приверженности напоминал мне моих Бабушек-медичек, которые по разным причинам в двадцатые годы не окончили Ташкентский мединститут, хотя учились у местных знаменитостей вроде Святителя Луки Крымского (Войно-Ясенецкого) или физиолога Ивана Петровича Михайловского, а потом в качестве медицинских сестер или фельдшеров работали при врачах ещё Царской выучки.
Например, врач, с которым работала моя Баба Надя, мог только по характеру пульса ставить более семидесяти различных диагнозов, и десятки диагнозов по реакции зрачка, по состоянию радужной оболочки глаза или белка. Видимо, и для Сергея Лукина медицина Царского Времени была своего рода идеалом в профессии. Он был выпускником середины семидесятых Киевского медицинского института имени академика А.А. Богомольца и, должно быть, застал там ещё старорежимных преподавателей.
С учетом военной выправки Сергея и знанием способов лечения многоразличных травм, я предполагал, что он служит в военном госпитале. Но это так и осталось только моим предположением, специально местом работы или службы Сергея я никогда не интересовался, поскольку, как отмечал уже выше, мы мало интересовались подробностями личной жизни друг друга. Сергей крайне редко и, как правило, весьма односложно что-то говорил о себе, никогда о таком не расспрашивал меня, а я соответственно сдерживал свое не очень настойчивое любопытство и не пускался в какие-то многословные откровения о себе в редких беседах с ним.
Однако с первых разговоров мне ясно было одно, что он весьма осведомлен в Военной Истории, и не только Русской. Всегда он со сдержанным восторгом говорил о нашей Царской Армии, о Первой Мiровой, симпатизировал он и Белому движению. Сдержанность восторга объяснялась общей психологической сдержанностью Сергея. Впрочем, лично я не слышал от него и жесткой критики Красной Армии и Армии Советской. Лишь по некоторым умолчаниям мог догадываться, что горячих чувств к советскому периоду он не питает. Его рассуждений о танках, артиллерии, военной авиация я не припомню. С явным увлечением он мог что-то характерное сказать о старинном личном оружии — о винтовках, мушкетах, пистолетах и револьверах. Но его «коньком» была история холодного оружия. О сабле, шашке, палаше, шпаге, рапире, кинжале, штыке в краткой, но предельно точной характеристике он мог выразиться так, что фраза запоминалась надолго и ложилась в моё представление о таком типе вооружения кирасир, гусаров, пехоты, пластунов.
Сам он при себе всегда имел охотничий билет и допустимый для ношения не очень большой охотничий нож. А когда на московских улицах стало совсем неспокойно, особенно по вечерам и в ночные часы, он стал постоянно носить при себе небольшую одноразовую охотничью ракетницу. Все это он имел исключительно для целей возможной самообороны. Ни малейшей агрессивности, вполне характерной для православно-патриотического сообщества, я в нем никогда не замечал. Но он был крайне щепетилен в вопросах чести. Именно ради потенциальной угрозы со стороны тогдашних бандитов или просто отморозков-хулиганов, угрозы с унижением личности, он и был всегда при простейшем оружии. Не знаю, способствовал ли тому какой-то эксцесс в его прошлом, но внутренне он был всегда готов к отпору.
В конце 1989 года по неизвестным мне причинам произошло разделение в общине Зюзинского храма, оттуда удалился Александр Федорович Щ. с несколькими сотрудниками. И вместе с ним мы тогда же образовали инициативную группу по возвращению верующим храма Всех Святых в тогда ещё бывшем Ново-Алексеевском монастыре Красного Села. Сергей Лукин одно время ещё бывал на службах и в Зюзинском храме, поскольку среди прихожан были его знакомые монархисты, но притом на несколько лет стал прихожанином и Всехсвятского храма.
Сергей по складу характера не был активистом-общественником, видимо, врачебная практика в каком-то лечебном учреждении Москвы не оставляла для него много свободного времени. Но помимо церковных служб и связанных с ними монархических «застав» у Елоховского собора, он иногда посещал наши собрания в доме Н.Д.Телешова на Покровке, был участником первого Православно-патриотического съезда в МОНИКИ, молебнов в Часовне Державной возле бассейна «Москва», первых Крестных Ходов из Кремля к Храму Большого Вознесения у Никитских ворот, по Красной площади от часовни на месте восстановления Казанского собора к храму Василия Блаженного с пением «анафемы» напротив мавзолея Ленина. Писал заметки о таких событиях в русскую монархическую газету «Наша Страна», издававшуюся в Аргентине.
Сергей активно интересовался результатами моих исследований о Царской России в библиотеках и архивах, старался приобретать основные ксероксные новинки, а потом — православные издания только что появившихся православных частных издательств. Его чрезвычайно удручало произошедшее в 1990 году в монархическом движении разделение на «соборников» и «кирилловцев-легитимистов». С помощью частных усилий он пытался возродить прежнее единство, но безуспешно.
В «нулевые» и в начале две тысячи десятых годов наши встречи с Сергеем были уже крайне редкими. На православно-патриотические мероприятия он, вероятно, ходить перестал. Впрочем, и я на них бывал нечасто, уже занятый сначала учебой на истфаке, потом исследованиями по истории Древней Руси и написанием книги «Странствия по времени…». Изредка и совершенно «случайно» мы встречались в Красном Селе, иногда созванивались. Теплые отношения друг к другу остались, но достаточно регулярное общение ушло в прошлое.
Когда Сергею исполнилось 65 лет, из его краткого электронного письма я понял, что он болен, тогда чем-то приболел и я:
«Здравствуй Дорогой Лёня! Ещё раз спасибо за поздравление! Рад был восстановить общение, прерванное по “техническим причинам”… Если твои обстоятельства позволяют, я был бы рад встретиться с тобой у меня 18 Июля. Я, к сожалению, почти не выхожу из дома. Выздоравливай! Буду ждать звонка». Позвонил, сказал, что ещё не оправился, потому прийти 18-го не смогу. В Декабре 2017-го с юбилеем меня поздравил сам Сергей, поскольку я тогда был на операции в больнице, смог ответить ему только в конце Декабря. И с той поры у нас было только два или три телефонных разговора, явно поводом была необходимость проконсультироваться по какому-нибудь медицинскому вопросу.
С возрастом время «летит» быстро, и я не заметил, как проскочило три с половиной года, за которые я так и не собрался навестить старого Друга. А 12 Апреля о смерти Сергея мне написал в «личку» ФБ наш общий знакомый А.А.Зеленов.
— Прости, Дорогой Серёжа, что так и не собрался навестить тебя в наверняка тяжелой болезни и не проводил тебя в последний путь. Благодарю тебя за искреннюю Дружбу и доброе отношение ко мне и моим близким. Вечная тебе память!
Прошу сочувствующих мне Друзей и Читателей помолиться о душе моего Друга Сергея. Упокой Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, душу новопреставленного верного раба Твоего Сергия, прости ему вся согрешения вольныя и невольныя, сотвори ему Вечную Память, даруй ему Царствие Твое Небесное, и помилуй нас! Аминь.
Леонид Болотин, научный редактор Информационно-исследовательской службы «Царское Дело»
