28 Января 2019 года в Синодальном отделе по взаимодействию с Вооруженными Силами и правоохранительными органами прошло совещание с представителями епархиальных «военных» отделов в рамках секции «Церковь и Армия» XXVII Международных Рождественских образовательных чтений «Молодежь: свобода и ответственность». Участие в совещании приняли 135 человек из 107 епархий Русской Православной Церкви. Ключевой темой форума стали доклады и выступления о значении духовной практики Исихазма в современных условиях.
Докладчики отметили уникальность поднятой темы, выразив живую заинтересованность в проработке духовных вопросов пастырского служения в воинских формированиях и развитии Святоотеческой традиции умного делания в современных условиях. С докладами выступили: председатель Синодального отдела, Протоиерей Сергий Привалов — ныне уже Епископ Клинский Стефан (Привалов) «Актуальность просвещения военнослужащих и сотрудников правоохранительных органов вопросам внутреннего духовного делания», духовник Высокопетровского монастыря Москвы Игумен Петр (Пиголь) «Основные особенности Исихазма: методология и практика»; доктор юридических наук, генерал-лейтенант юстиции Алексей Михайлович Величко «Исихазм как политическое явление»; насельник исихастириона Святителя Иннокентия Иркутского, Каруля (Афон) Игумен Алексий (Просвирин) «О практике современного Исихазма на Святой Горе»; сотрудник военного отдела Рыбинской епархии Протоиерей Игорь Петров «Святоотеческая традиция умного делания в современной пастырской практике»; председатель Отдела Мурманской епархии по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными органами, протоиерей Андрей Амелин «Духовно-нравственное и патриотическое воспитание Российского воинства на современном этапе военно-церковного взаимодействия»; историк Леонид Евгеньевич Болотин «Иисусова Молитва и православно-патриотическое общественное движение со второй половины 1980-х годов и по нынешнее время»; преподаватель воскресной школы Николо-Бирлюковского мужского монастыря Алексей Иванович Сазонов «Съемка серии фильмов популяризирующих Исихазм»; Павел Геннадьевич Фокин «Опыт духовно-нравственного и патриотического воспитания на основе проектов кинокомпании Союз Маринс-групп»; а так же историк Вячеслав Михайлович Катков и помощник председателя Синодального отдела Борис Михайлович Лукичев.
Итог научно-богословского форума подвел Епископ Ахтубинский и Енотаевский Антоний. Он обратил внимание собравшихся на основы целеполагания при изучении и практике умного делания, когда все должно быть подчинено главному – стяжанию любви к Богу и ближнему. Этому может и должна способствовать любая практическая дисциплина христианского доброделания. Далее по результатам выступлений состоялась дискуссия.
В богословском форуме принял участие и постоянный автор «Русской Народной Линии» историк Леонид Болотин, который подготовил большое выступление. На конференции, которая по регламенту продолжалась неполных четыре часа — с 9 утра до часу дня с небольшим перерывом, Л.Болотину трибуна была предоставлена на 5 минут, и потому он сообщил собравшимся только основные тезисы своего выступления, полный текст доклада с дополнительными примечаниями мы публикуем ниже.
ИИСУСОВА Молитва и православно-патриотическое общественное движение со второй половины 1980-х годов и по нынешнее время
Часть Первая
Посвящается светлой памяти
Иеромонаха Павла (Лысака)
5 Июня 1941 года — † 28 Января 2019 года
Отец Павел возле Тихвинского храма в Алексеевском
«К Молитве ИИСУСОВОЙ[1] старайся прибегать часто, во всякое время, также и в церкви, особенно если не слышно чтения, – за хождением и каждением».
«Молитва ИИСУСОВА, по научению Святых Отцов, прилична, когда человек идет, или сидит, или лежит, пьет, ест, беседует или занимается каким рукоделием; кто может при всем этом произносить Молитву ИИСУСОВУ со смирением, тот не должен оставлять оной; за оставлением же укорять себя и каяться со смирением, но не смущаться, потому что смущение, какое бы оно ни было, есть признак тайной гордости и доказывает неопытность и неискуство человека в прохождении своего дела».
Преподобный Амвросий Оптинский
Не берусь в своем выступлении затрагивать духовных высот Исихазма и говорить собственно об искусстве Умной Молитвы, чему в основном посвящена наша конференция. Хочу рассказать о своем довольно упрощенном знакомстве с ИИСУСОВОЙ Молитвой и о некоторых своих впечатлениях о её «использовании» в связи с общественной деятельностью от середины восьмидесятых годов. Моё выступление не ставит своей целью какое-либо поучение, но его по жанру можно отнести лишь к зафиксированному личному свидетельству о моих многолетних наблюдениях.
1. Обращение к Вере
К Вере на двадцать первом году жизни пришел так. С позднего отрочества придерживался материалистических воззрений на действительность. Меня интересовали, конечно, и различные идеалистические теории, и религиозное сознание, и порой даже уделял внимание вопросам оккультизма (однажды в юности из любопытства даже поприсутствовал на спиритическом сеансе), но старался для себя всему давать исключительно материалистическое объяснение, истолкование[2].
Поздней весной 1978 года в своей комнате родительской квартиры на Селезнёвке посреди белого дня занимался размышлениями и написанием трактата по марксистской теории отражения — материалистической теории познания, рассуждая о формах движения и развития материи. Был я тогда в состоянии совершенного бодрствования: вполне здоров, никакого переутомления не испытывал, и хотя в студенческую пору мне доводилось прежде в компании однокашников по журфаку что-то выпивать, но к описываемому мною моменту на протяжении нескольких недель я вообще ничего спиртного и даже «легкого» алкоголя не пил. Именно совершенно трезвое во всех смыслах состояние было потом важно для меня в самооценке происшедшего[3].
Тогда я раздумывал над выражением В.И.Ульянова в «Философских тетрадях» о том, что способность к отражению, к элементарной форме «сознания» присуще материи даже на уровне электронов и атомов. И почему-то на основании того суждения пришел к выводу, что в глубинной основе всего материального движения и развития форм лежит Любовь, Эрос в его материалистическом проявлении.
И сразу посреди белого дня услышал Голос БОГА. ОН мне сказал громовым образом что-то вроде «Хватит!» Самого такового слова я не слышал, скорее, это было что-то вроде «междометия», но смысл его мне был абсолютно ясен, как понятен неразумному разъяренному псу сигнал хозяина «фу!», смысл же краткого и повелительного обращения ко мне Голоса был именно такой: «Хватит!»
От необъятного страха я сполз с кушетки на пол и лег лицом вниз, а листок со своими записями для трактата об отражении засунул под ковер. Потом, когда немного пришел в себя, пошел к Родителям на кухню, спросил Отца и потом Маму: не слышали ли они какого-нибудь грома. Они сказали, что ничего такого не слышали, да и не могло быть ничего подобного: день был совершенно ясный, никакой грозы и в помине не было. И я оставил происшедшее со мной при себе. С той поры мои материалистические размышления и рассуждения как отрезало, и притом из ниоткуда возникла мысль: надо принять Крещение[4].
Потом уже — годы спустя, после моего Крещения, в 1984 или в 1985 году — в пору моего воцерковления в одном из номеров посевского альманаха Зои Крахмальниковой «Надежда» прочитал перепечатку рассказа монаха из какого-то издания Свято-Троицкой Сергиевой Лавры начала ХХ века. Рассказ был подписан инициалом и фамилией К. Икскуль.
Главный герой, от лица которого идёт повествование, был «убежденным» маловером-теплохладцем и даже в чем-то гедонистом. И вот он внезапно умер от скоротечного отёка легких. А через два дня он воскрес в мертвецкой и годы спустя, видимо уже после пострига, решил рассказать о своих посмертных приключениях.
Вскоре после смерти два Ангела его душу стали поднимать ввысь, а рядом некоторое время были два страшных демона, но потом они отстали. Тогда Ангелы подняли душу рассказчика на недосягаемую высоту к ослепительному Сиянию:
«…Я понял, что мы движемся, что мы продолжаем подыматься вверх, лишь когда предо мною снова разостлалось безконечное воздушное пространство. Пройдя некоторое его расстояние, я увидел над собой яркий Свет: он походил, как казалось мне, на наш солнечный, но был гораздо сильнее его. Там, вероятно, какое-то Царство Света. “Да, именно Царство, полное владычество Света, — предугадывая каким-то особым чувством ещё не виданное мною, думал я, — потому что при этом Свете нет теней. Но как же может быть Свет без тени?” — сейчас же выступили с недоумением мои земные понятия. И вдруг мы быстро внеслись в сферу этого Света, и он буквально ослепил меня. Я закрыл глаза, поднес руки к лицу, но это не помогало, так как руки мои не давали тени. Да и что значила здесь подобная защита!
“БОЖЕ мой, да что же это такое, что это за Свет такой? Для меня ведь та же тьма. Я не могу смотреть и, как во тьме, не вижу ничего”, — взмолился я, сопоставляя мое земное зрение и забыв или, быть может, даже и не осознавая, что теперь такое сравнение не годится, что теперь я мог видеть и во тьме.
Эта невозможность видеть, смотреть, увеличивала для меня страх неизвестности, естественный при нахождении в неведомом мне мiре, и я с тревогой размышлял: “Что же будет дальше? Скоро ли мы минем эту сферу света и есть ей предел, конец?” Но случилось иное. Величественно, без гнева, но властно и непоколебимо, раздались слова:
— Не готов!
И затем... затем мгновенная остановка в нашем полете вверх — и мы быстро стали опускаться вниз. Но прежде, чем покинули мы эти сферы, мне было дано узнать одно дивное явление. Едва сверху раздались означенные слова, как все в этом мiре, казалось, каждая пылинка, каждый самомалейший атом отозвались на них своим изволением. Словно многомиллионное эхо повторило их на неуловимом для слуха, но ощутимом и понятном для сердца и ума языке, выражая свое полное согласие с последовавшим определением. И в этом единстве воли была такая дивная гармония, и в этой гармонии столько невыразимой, восторженной радости, пред которой жалким безсолнечным днем явились все наши земные очарования и восторги. Неподражаемым музыкальным аккордом прозвучало это многомиллионное эхо, и душа вся заговорила, вся беззаботно отозвалась на него пламенным порывом слиться с этой общей гармонией. Я не понял настоящего смысла относившихся ко мне слов, то есть не понял, что снова должен вернуться на землю и снова жить так же, как раньше жил; что меня несут в какие-либо другие страны, и чувство робкого протеста зашевелилось во мне, когда передо мною сначала смутно, как в утреннем тумане, обозначились очертания города, а затем и ясно показались знакомые улицы…»[5]
Очнулся рассказчик уже в мертвецкой, испугав сторожа. Так он уверовал и потом постригся в монахи.
В описании всеохватывающей силы Голоса из Сияния сразу же узнал свой случай, когда услышал что-то громовое, которое я тут же осознал как «Хватит!» В моём случае Голос, несомненно, БОГА был именно такой же — с потрясением всей Вселенной и всех моих внутренностей, что и вызвало во мне необъятный ужас пред Величием ТВОРЦА.
2. Знакомство с молитвой
Святое Крещение принял 2 Ноября 1983 года в Ставропольском — тогда кафедральном — соборе Апостола Андрея Первозванного, который когда-то был местом служения Святителя Игнатия (Брянчанинова). Произошло это после нескольких неудачных попыток со второй половины 1978 года пройти Таинство Крещения достаточно неофициально, чтобы не навредить карьере Отца. Мои знакомые верующие из московской молодежи предупреждали: при официальном Крещении взрослых людей сотрудники храма обязаны докладывать о том уполномоченному по делам религии, фактически в КГБ. Комитетчики в свою очередь доносили на новокрещеного по месту учебы или работы[6], а у молодых людей и по месту работы родителей. Мой Отец тогда был сначала сотрудником аппарата Верховного Совета СССР, а потом собственным корреспондентом «Известий» по Монголии и Северной Корее, и подвести его не хотел. В Ставрополе моя пожилая глубоко верующая родственница Мария договорилась со знакомым Священником в Андреевском соборе, что мое Крещение не будет оформляться официально.
В первые месяцы и годы воцерковления сотни и тысячи раз большинство моих просьб к БОГУ, БОГОРОДИЦЕ и Святым, даже, на мой нынешний взгляд, не очень серьезных и важных, исполнялись либо сразу, либо в ближайшее время. Такая отзывчивость меня потрясала, и я жил в окружении радостных чудес, хотя специально не искал их, жил в ликовании, связанном с повседневным укреплением моей Веры. Таким образом, в моем духовном младенчестве доказательно для себя уяснил, что ГОСПОДЬ и ЕГО Святые слышат каждую мою молитву, если же просьба не исполняется, то прошу о чем-то неполезном для меня — в моей судьбе.
Первые годы ходить на исповедь старался к Отцу Настоятелю храма Преподобного Пимена Великого в Новых Воротниках рядом с метро «Новослободская» — к Протоиерею Димитрию Акинфиеву (1928 — †2008).
Протоиерей Димитрий Акинфиев уже в пору его настоятельства в церкви Святителя Николая в Хамовниках
Когда жаловался на какие-то назойливые искушения, Батюшка советовал мне в те моменты без счету говорить про себя «ГОСПОДИ, помилуй!» или ИИСУСОВУ Молитву. В тут пору я уже знал само название и слова такой молитвы из молитвослова и православных книг. Потому старался держаться доброго совета безусловно авторитетного для меня Духовного Наставника, ровесника моих Родителей. Никаких дополнительных благословений с той поры на чтение ИИСУСОВОЙ Молитвы я не брал, да и не видел в том какой-то дополнительной нужды.
Когда познакомился с Иеромонахом Павлом (Лысаком), в моем представлении о молитве им был открыт ещё один важный аспект — прошение друг о друге: ГОСПОДИ ИИСУСЕ ХРИСТЕ, спаси и сохрани раба ТВОЕГО Имярек и его (святыми) молитвами помилуй мя. Если человек молится о тебе и даже просто молит ГОСПОДА о ЕГО милости без наименования тебя, то при молитвенном прошении о том человеке сила его любви и молитвы достается и тебе. От Батюшки почерпнул множество простейших, но крайне важных знаний о жизни православного христианина. Впрочем, и в наисложнейших, даже совсем «неразрешимых» для меня вопросах находились ответы в беседах с Отцом Павлом.
3. В библиотечной общинке
Пора моего вхождения в Церковь ХРИСТОВУ пришлась на 1984—1986 годы и совпала с началом моей тогда ещё неформальной общественной деятельности: мы с Друзьями и знакомыми стали собирать совместную нелегальную библиотеку машинописных, фото- и ксерокопий православной литературы. В общей сложности нас было не более 7 человек. В отпуска, в выходные, в советские праздники мы ездили с паломничествами в Троице-Сергиеву Лавру, в Ленинград, Псков и Псковские Печоры, в Дивеево[7].
На фоне собственных и общих дружеских духовных увлечений ещё в новоначальную пору у нас возник общий большой интерес к ИИСУСОВОЙ Молитве, к чтению книг, в которых рассказывалось о таком молитвенном делании. Помнится, довелось читать в ксерокопии сборник об ИИСУСОВОЙ Молитве подвижников из Валаамского монастыря, изданный в межвоенный период в Финляндии. Читал один из томов «Добротолюбия» в переводе Епископа Феофана Затворника, «Аскетические опыты» Епископа Игнатия (Брянчанинова), «Старец Силуан. Жизнь и поучения», машинописные отрывки из «Триад в защиту священно-безмолвствующих» Святителя Григория (Паламы), «Невидимую брань» Преподобного Никодима Святогорца и, конечно, такие увлекательные «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу»[8], познакомился и с предупреждениями Старца Макария Оптинского, тогда прославленного только в РПЦЗ[9].
В одном из духовных руководств по чтению ИИСУСОВОЙ Молитвы вычитал, что её содержание символично даже по числу содержащихся в ней восьми слов: первое — ГОСПОДИ, второе — ИИСУСЕ, третье — ХРИСТЕ, четвертое — СЫНЕ, пятое — БОЖИЙ, шестое — помилуй, седьмое — мя и восьмое — грешнаго. + Пять из этих восьми слов составляют Имя БОЖИЕ в церковнославянском звательном падеже и три — покаянное прошение о милости. Восемь слов соответствуют Дню Восьмому БОЖЬЕГО Творения, то есть Вечности — Жизни Вечной после Страшного БОЖЬЕГО Суда, после обновления Неба и Земли.
Читать рекомендовалось так: десять раз со вниманием про себя или почти неслышным шепотом произносится ИИСУСОВА Молитва, и один раз «БОГОРОДИЦЕ ДЕВО, радуйся…», и снова десять раз ИИСУСОВА Молитва. После 100 ИИСУСОВЫХ и 10 молитв БОГОРОДИЦЕ читается «ОТЧЕ наш…», а потом всё снова по кругу…
В другом духовном пособии вычитал о монашеском совете, что молитву собственно ИИСУСОВУ надо читать в период с полуночи до полудня, а потом вместо неё до полуночи следует читать молитву из 12 слов по числу Апостолов: «ГОСПОДИ, ИИСУСЕ ХРИСТЕ, СЫНЕ БОЖИЙ, молитв ради ПРЕЧИСТЫЯ ТВОЕЯ МАТЕРИ помилуй нас!» Такая формальная сторона дела в меня, как в новоначального, тогда крепко засела, запомнилась. Все последующие годы до сих пор при случаях чтения старался держаться именно такого порядка.
Из «Откровенных рассказов странника», других книжных наставлений и из разговоров со Священниками и Друзьями я, конечно, знал, что есть и более краткий вариант ИИСУСОВОЙ Молитвы из пяти слов: ГОСПОДИ, ИИСУСЕ ХРИСТЕ, помилуй мя! Но первоначальное впечатление от символического значения восьмисоставной молитвы так легло на сердце, что я других вариантов для относительно долговременного чтения практически никогда не употреблял. Впрочем, и БОГОРОДИЧНОГО варианта с делением суток на две половины я особо не держался, поскольку никогда в своей жизни сутками ИИСУСОВУ молитву не читал и даже не стремился к тому.
4. Чётки
Читал по четкам или по пальцам: на одной руке загибал-разгибал пальцы при чтении десятка ИИСУСОВЫХ Молитв, а другой рукой пальцами считалась «БОГОРОДИЦЕ…»
В церковных и монастырских лавках в советское время четки не продавали. При доверительных отношениях с молодыми монастырскими послушниками четки можно было выпросить у них или на что-то обменять, например на ксерокс какой-нибудь духовной книги. На Рогожке у единоверцев можно было ещё добыть лестовку, но там в чтении молитвенного правила существовал другой порядок, и лестовка меня тогда не заинтересовала.
Для множества новоначальных православных четки стали наиболее чаемым подарком к праздникам. Плетение четок-вервиц тогда начали осваивать и некоторые мiряне, научилась плести четки одна из моих крестниц — Вероника. Она съездила от Елоховской Воскресной школы в паломничество в только что открытый Толгский монастырь, и тамошние Сестры научили её плетению вервиц. Плести чётки полагалось обязательно с чтением молитв, поэтому предпочтение отдавалось изделиям именно из монастырей или от знакомых, которые наверняка следовали такому молитвенному обычаю.
Четки обычно делались из черной хлопчатой или шелковой тесьмы, сутажа, из толстых шерстяных шнуров, порядок такой: десять плетеных шариков и одна бусина — деревянная, каменная или фаянсовая, и снова десять плетеных узлов и бусина. Четки на десять ИИСУСОВЫХ молитв совсем крохотные — перстные, размером с кольцо на большой палец. Побольше — на двадцать и тридцать молитв. Особо ценились на пятьдесят узлов и пять бусин. Такими были мои первые четки. Внизу чёточного кольца располагался крестик из плетёных шариков и кисточка из нитей — воскрилие.
Вервица-сотка
Самыми желанными и удобными вервицами были «сотки», на плетеном крестике с воскрилием «сотки» читалась молитва «ОТЧЕ наш…». Такие четки восходят к вервице Святителя Василия Великого из ста трёх узелков[10]. Помимо храма или территории обители, четки перебирал в кармане. В монастыре в пору трудничества и занятости рук «сотку» можно было обернуть вокруг запястья или повесить на шею под рубаху:
С той поры стальной решётки
Он с лица не подымал
И себе на шею чётки
Вместо шарфа привязал[11].
По совету Святителя Игнатия (Брянчанинова) никогда не стремился читать ИИСУСОВУ Молитву быстро. А иногда даже нарочито растягивал её на несколько лишних секунд, чтобы при внутреннем произнесении, особенно когда что-то тебя отвлекает, если чем-то был занят дополнительно, не терять внимания к её словам, к воспоминанию наименования того или иного своего греха. Получалось, что вервицу-сотку прочитывал за промежуток от двадцати и даже до сорока минут.
Была ещё одна важная причина моей приверженности варианту ИИСУСОВОЙ Молитвы в восемь слов. И она существенна для меня до сих пор: просишь после Имени Божия: «помилуй мя, грешнаго!» Какой смысл мне, грешнику, просить милости у БОГА, если не каешься в каких-то конкретных своих грехах?! Так ИИСУСОВА Молитва стала для меня ещё и надежным средством подготовки к Исповеди[12].
5. Два искушения
К особым духовным подвигам с ИИСУСОВОЙ Молитвой я изначально не стремился и употреблял её совершенно утилитарно, по-житейски. Возникает сложная ситуации — неуместное душевное волнение, раздражительность, злоба, обида, страхование, желание избежать чего-то нехорошего, ожидание чего-то нужного или исповеди — когда на пальцах, когда на четках прочту несколько десятков или сотен молитв, редко доходил до тысяч. Когда причина чтения явным образом исчезала, со словами «Слава, ТЕБЕ ГОСПОДИ!» молитву оставлял или чаще, отвлёкшись на что-то, забывал о ней[13].
Бывали ситуации, например, такие. Мне изредка в 1986—1989 годах поручалось забрать объемистую сумку или даже две с несколькими непереплетенными пачками ксерокопий книги, самим оригиналом книги и расплатиться за работу. Передача обычно назначалась в скверике где-нибудь неподалеку от учреждения, где трудился копировальщик. И вот, ещё отправляясь на трамвае в сторону встречи, я начинал читать ИИСУСОВУ Молитву, старался её удерживать и во время самой передачи, хотя надо было как-то доброжелательно перекинуться парой приветливых слов и отправиться восвояси. Обычно такая встреча занимала меньше минуты. Но случалось, беседа затягивалась, и тогда тем более свое волнение никак нельзя было передавать человеку, с которым встречался. Некоторые из них, возможно, и не понимали собственной опасности, расслабленные горбачевской болтовней о «гласности». Лишать их подобных иллюзий было не в наших интересах. Одна надежда была: БОГ не выдаст — свинья не съест[14].
Помнится, одна симпатизирующая Православию копировальщица по имени Вера затеяла со мной разговор о своем сыне Александре — рок-музыканте, попросила меня посодействовать его Крещению. Обещал помочь: взял номер её домашнего телефона… А она всё говорит и говорит. Кстати, потом мы встретились с тем парнем у неё дома, вскоре я договорился о его Крещении в новом баптистерии Елоховского собора и даже стал его крестным. Но в пору затянувшегося минут на сорок общения с разговорчивой безпечной матушкой мне пришлось приложить все силы для удержания в себе молитвы и сохранения внешнего добродушия, дабы не искусить её безпечность.
Тогда волновался не только я, но и переплетчик, которому была назначена встреча совсем в другом месте, а я всё никак не появлялся с сумкой, полной ксероксов. После того случая мне больше таких поручений Соратники не давали. Но непрерывная напряженная молитва тогда на протяжении нескольких часов мне памятна до сих пор. Очень много своих прегрешений вспомнил!
Другой памятный случай был связан с моей работой с документами в читальном зале одного из архивов. Обычно я заказывал архивные дела по разрешенному максимуму — 10 штук. Держать на хранении их разрешалось две недели, потом, если работа не завершилась, можно было продлить ещё на две недели. Когда работа над делами полностью завершалась, заказывал новые. Дела держал подолгу, потому что денег у меня и нашей общинки на ксерокопирование или фотографирование по архивным ценам не было, да тогда для копирования ещё требовалось дополнительное письмо-отношение, и потому всё переписывал от руки. Из-за своего корявого почерка переписывать старался предельно аккуратно, поэтому работа шла очень медленно. А однажды в нарушение правил архива без должного письма-отношения и архивного разрешения тайно перефотографировал два наиболее понравившихся мне старинных фотоснимка.
И вот подходил срок сдачи трех из дел. Смотрю: в одной единице хранения не хватает документа. Перелопачиваю остальные папки. И там его нет. В ужасе ухожу в конце дня из читального зала: потеря уникального документа была, видимо, чревата не только уголовным разбирательством, но закрывала мне двери во все остальные архивы и отделы рукописей в больших библиотеках СССР. Крах всех моих исследовательских планов.
Ночь перед сдачей дел прошла без сна. Основная мысль была: меня кто-то из сотрудников архива решил «подставить», возможно даже по инициативе «органов», поскольку я работал тогда в основном с Царскими фондами. Под утро пришло понимание, что только ГОСПОДЬ БОГ может избавить меня от несмываемого позора. И начал молиться. Когда подъехал к архиву, зайти в подъезд сразу не решился. Пошел вокруг квартала, в котором располагался архив, с чтением ИИСУСОВОЙ Молитвы. Не торопился, и волнение стало уходить, пришло ощущение, что даже если документ пропал, на этом жизнь не заканчивается. Большой городской квартал с непрерывной молитвой обошел трижды и, не прерывая чтения, через КПП направился в читальный зал…
В общем, всё завершилось благополучно, никакой пропажи не было. До сих пор не знаю, была ли причиной инцидента моя невнимательность и оплошность, или кто-то из сотрудников решил меня осторожно «подставить», «пошутить» с острасткой для меня. Раньше больше думал о втором варианте, но с годами всё же стал склоняться к первому. Сам виноват: не надо было своевольно нарушать архивных правил копирования! ГОСПОДЬ же сначала попустил искушению, а при моём раскаянии проявил по отношению ко мне СВОЁ Милосердие.
Продолжение следует
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Прошу прощения у дорогих читателей за нарочитое употребление в данном очерке сплошных Прописных Букв в написании Имен ГОСПОДА и ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ. Сохранить такое написание было моей настоятельной просьбой к редакторам «Русской Народной Линии», чтобы иерархически различать написание титулов Святых и Царей просто с «больших» букв, то есть слов, которые в Церковно-Славянском Языке принято писать с иератическим сокращением под титлами. Поскольку гражданский шрифт нашего алфавита исключает использование покровцов в «святых словах», я допустил такой стилистический приём. К такому приёму при необходимости я иногда прибегал и в некоторых предыдущих своих публикациях на «Линии».
[2] Притом хочу признаться дорогим читателям, что не люблю мистики как таковой, и такое отношение у меня наследственное — от моего Папы. Не любил мистики ни до обращения в Православие — в период своего юношеского «стихийного материализма», ни потом — в пору обретения Веры. Правда, в первые годы обращения случалось о чем-то чудесном свидетельствовать знакомым и даже незнакомым людям, но всегда из-за возможного недоверия слушателя испытывал чувство неловкости, и когда младенческий неофитский жар обращать буквально всех знакомых в Христианство угас под напором всеобщего скепсиса, и я стал скупиться и на мистические свидетельства. Никогда специально чего-то мистического, таинственного, сверхъестественного, чудесного в своей жизни не искал, не желал и даже старался и стараюсь по сей день по возможности избегать такого. Стараюсь жить проще, хотя прекрасно понимаю, что существование по своей природе тонко мистично, исполнено духовных тайн и по большому счету состоит из них в каждом моменте бытия. Реализм, ясное проявление действительности, подлинный христианский реализм с известной поры были и остаются для меня высшими ценностями в жизни. Пушкинское: «Не дай мне, БОГ, сойти с ума. Нет, легче посох и сума…» et cetera — было и остается девизом моего сознательного жительства. Опасение чего-либо прелестного, страх пред демоническими «чудесами» побуждали меня страшиться и ГОСПОДНИХ чудес. Но сама действительность вынуждает меня признавать, что изменения чина естества, законов природы, чудесное в жизни проявляются постоянно. Неизбежно такое и в осмыслении БОЖЬЕГО Промысла в прошлом, настоящем и ожидаемом грядущем. С определенным возрастом, когда несовершенство памяти проявляется все чаще и больше, наступает время, когда требуется публичное исповедание собственного пути. И работа над данным очерком подвела меня к такой черте.
[3] В предыдущую зимнюю сессию меня за один проступок перевели с международного отделения факультета журналистики МГУ в газетную группу, и у меня образовалось много свободного времени, так как по ряду предметов, которые продолжали изучать на газетном, я уже сдал экзамены и зачеты, будучи на международном, где программа была гораздо плотнее. И я всё свободное время проводил за чтением книг дома или в библиотеке, а также в одиночных прогулках-размышлениях по Москве.
[4] Уже позже вспомнил, что вскоре после того невероятного события — во время весенне-летней зачетной или экзаменационной сессии 1978 года после успешной сдачи какого-то зачета или экзамена на факультете журналистики мои старшие однокурсники — Юрий С., Андрей Щ., Михаил А. (†), Сергей М. (†), Юрий Н. (†), Иван К. (†) и Владимир В. позвали меня отметить событие в пивную на Большой Полянке. Тогда я был новичком в их сплоченной компании. Прежде мне с первого курса доводилось неформально общаться только с Сергеем да Юрой Н., ну а на факультете иногда чувствовал расположение ко мне другого Юрия.
Выпили мы не только по три-четыре кружки разбавленного пива, но и купленного в соседнем магазине дешевого кубинского рому советского разлива. Как сейчас помню, ром страшно вонял какой-то «химической», а не самогонной сивухой. Из уважения к застолью едва заставил себя сделать несколько глотков. В таком приподнятом состоянии у нас зашел разговор о Вере в БОГА, о Христианстве. Его инициаторами были Иван да Юрий С., тогда даже ещё некрещеный. По крайней мере, именно они больше всех рассуждали о Вере и ТВОРЦЕ, их поддерживали Андрей, Сергей и Михаил. Владимир, тоже тогда некрещеный, что-то рассуждал об экстрасенсах и мистике вообще. А Юрий Н. изображал больше скепсиса на общий счет.
Хотя в моей памяти было свежо воспоминание о недавнем чуде, в дискуссии, как самый младший, я не участвовал, а только внимательно слушал да что-то, возможно, поддакивал. И вот когда мы в приподнятом состоянии вышли на улицу, то оказались лицом к лицу с изукрашенной изразцами колокольней Храма Святителя Григория Неокесарийского. В тот момент Юрий С. вдруг упал на колени, а вслед за ним тотчас опустились наземь Михаил, Сергей, Иван, Андрей, Владимир, они стали осенять себя многократными Крестными Знамениями — со словами «ГОСПОДИ, Помилуй» и поклонами до самой земли. Практически сразу радостно присоединился к ним и я.
И только Юрий Н. какое-то время озабочено кружил вокруг нас, размахивал руками — упрекал за такое вызывающее поведении с опасением, что сейчас всех нас заберут в милицию. Опорный пункт находился неподалеку — почти сразу за Храмом — в изгибе Старомонетного переулка (мне потом — уже в девяностом там с приятелями случалось бывать за распространение монархической литературы возле Скорбященской церкви на Ордынке). Но Юрий С. яростным хриплым вопросом: «А ты что?! Нехристь?!» — так же нравственно понудил своего крещеного тёзку склонить колена, перекреститься и поклониться.
Видимо, тогда впервые в жизни я сознательно осенил себя Крестом и по духовному поводу коснулся лбом асфальта. Года за два до того мне случилось однажды креститься, когда мой школьный Друг Владимир К. пригласил меня на Крещение своего сына в Троицкий храм на Воробьевых горах, но случилось то без внутреннего отклика, а по просьбе Священника, совершавшего чин. В бытовом, «шутовском» смысле осенять себя Крестом прежде никогда себе не позволял: не имея веры, но уважая верования людей, к подобным знаковым вещам относился предельно серьезно.
Конечно, наш кураж навеселе у Григорьевской церкви по современным церковным представлениям в стиле моралите кто-то определит как «глумление». Но я-то помню, что такая «демонстрация» перед Храмом была вызвана общим сердечным чувством! Явственно ощутил такую общность именно сердцем и навсегда её запомнил. Да и выпили не так уж много для восмерых-то!
[5] Икскуль К. Невероятное для многих, но истинное происшествие // Надежда: Христианское чтение. Выпуск 3. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1979. С. 233-235.
[6] Что касается меня самого, такая перспектива волновала мало: в конце моей учебы на журфаке я был готов ради вероисповедных убеждений быть отчисленным с факультета, поскольку одновременно с мыслью о Крещении мечтательно обдумывал и возможность поступления в Московскую Духовную семинарию. После же получения журфаковского диплома большей частью в редакциях газет и журналов сотрудничал нештатно, официально же больше дворничал, работал грузчиком в булочной, сторожил.
[7] Кстати, после нашей поездки в Дивеево в Апреле 1986 года подтвердилось предупреждение моих верующих знакомых о контроле за активными христианами со стороны КГБ. В Дивеево мы на ночь останавливались в двухэтажной панельной гостинице со скособоченными полами, позже из-за своей аварийности снесенной, регистрировали там паспорта. Через несколько дней после того моему Отцу позвонила второй секретарь Московского горкома КПСС с предупреждением, что его сын паломником разъезжает по Святым Местам. Отец тогда работал заместителем главного редактора одной из союзных отраслевых газет. В ответ Отец отшутился, что его сын уже «большой мальчик», из комсомола выбыл по возрасту, безпартийный, живет отдельно и уже сам является молодым отцом семейства. А кроме того, взволнованной партийной даме пояснил, что у современной советской молодежи сейчас повышенный интерес к собственным культурным традициям, и он как идеолог и пропагандист не видит в том ничего угрожающего для советского образа жизни. При первой же встрече со мной после того звонка Отец мне устроил самый настоящий разнос. Но моему начальству в редакции литературоведческого журнала «Детская Литература», где я тогда уже работал в штате, никто звонить не стал. И это при том, что в каждой своей командировке по стране я в обязательном порядке бывал на службах в редких тогда действующих монастырях или в местных православных храмах Молдавии, Белоруссии, Малороссии, Латвии, Башкирии, Таджикистана, Каракалпакии, Чувашии. А мои паломничества в Псковские Печоры, Троицкую Лавру стали регулярными и частыми. У меня даже тогда сохранялась мысль поступить в Московскую Духовную семинарию. Только Отец Иоанн (Крестьянкин) не стал благословлять меня на такое служение, в письме посоветовал мне лучше пару лет или хотя бы год заняться «внутренним собой» и только потом принимать решение, стоит ли менять полученную профессию и жизненный уклад.
[8] О существовании книги «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу» под именем «Путь странника» узнал ещё в студенческие годы из повести Джерома Давида Сэлинджера «Френни и Зуи». Там, в частности, о ней говорится в одном из диалогов Френни со своим приятелем:
«— Это что за книга? — спросил Лейн. Фрэнни буквально вздрогнула. Она посмотрела на кучку вещей, выложенную из сумки на скатерть.
— Какая книга? — сказала она. — Ты про эту? — она взяла книжечку в светло-зеленом переплете и сунула в сумку. — Просто захватила почитать в вагоне.
— Ну-ка дай взглянуть. Что за книжка?
Фрэнни как будто ничего не слышала. Она открыла пудреницу и еще раз взглянула в зеркало.
— Господи! — сказала она. Потом собрала все со стола: пудреницу, кошелек, квитанцию из прачечной, зубную щетку, коробочку аспирина и золоченую мешалку для пунша. Все это она спрятала в сумочку…
— А все-таки что это за книжка? — спросил он. — Или это тайна, какая-нибудь чертовщина? — спросил он.
— Ты про книжку в сумке? — сказала Фрэнни… — Как тебе сказать, — проговорила она. — Называется “Путь странника”… Взяла в библиотеке. Наш преподаватель истории религии, я у него прохожу курс в этом семестре, нам про нее сказал… Она у меня уже давно. Все забываю отдать.
— А кто написал?
— Не знаю, — небрежно бросила Фрэнни. — Очевидно, какой-то русский крестьянин… Он себя не назвал. Он ни разу за весь рассказ не сказал, как его зовут. Только говорит, что он крестьянин, что ему тридцать три года и что он сухорукий. И что жена у него умерла. Все это было в тысяча восемьсот каких-то годах…
— И что же, книжка хорошая? О чем она?
— Сама не знаю. Она необычная. Понимаешь, это ведь прежде всего книжка религиозная. Даже можно было бы сказать — книжка фанатика, только это к ней как-то не подходит. Понимаешь, она начинается с того, что этот крестьянин, этот странник, хочет понять, что это значит, когда в Евангелии сказано, что надо молиться неустанно. Ну, ты знаешь — не переставая. В Послании к Фессалоникийцам или еще где-то. И вот он начинает странствовать по всей России, ищет кого-нибудь, кто ему объяснит — как это “молиться неустанно”. И что при этом говорить… А с собой у него только торба с хлебом и солью. И тут он встречает человека — он называет его “старец” — это такие очень-очень просвещенные в религии люди, — и старец ему рассказывает про такую книгу — называется “Филокалия” (“Добротолюбие”. — Л.Б.). И как будто эту книгу написали очень-очень образованные монахи, которые как-то распространяли этот невероятный способ молиться! …Словом, этот странник научается молиться, как требуют эти таинственные монахи, — понимаешь, он молится и достигает в своей молитве совершенства, и всякое такое. А потом он странствует по России и встречает всяких замечательных людей и учит их, как молиться этим невероятным способом. Ну вот, понимаешь, вся книжка об этом… А во время своих странствий он встречает ту пару — мужа с женой, и я их люблю больше всех людей на свете, никогда в жизни я еще про таких не читала, — сказала Фрэнни. — Он шел по дороге, где-то мимо деревни, с мешком за плечами и вдруг видит — за ним бегут двое малюсеньких ребятишек и кричат: “Нищий странничек, нищий странничек, пойдем к нашей маме, пойдем к нам домой! Она нищих любит!” И вот он идет домой к этим ребятишкам, и эта чудная женщина, их мать, выходит из дома, хлопочет, усаживает его, непременно хочет сама снять с него грязные сапоги, поит его чаем. А тут и отец приходит, и он, видно, тоже любит нищих и странников, и все садятся обедать. А странник спрашивает, кто эти женщины, которые сидят с ними за столом, и отец говорит — это наши работницы, но они всегда едят с нами, потому что они наши сестры во Христе. — Фрэнни вдруг смутилась, села прямее. — Понимаешь, мне так понравилось, что странник спросил, кто эти женщины… Словом, после обеда странник остается ночевать, и они с хозяином дома допоздна обсуждают, как надо молиться не переставая. И странник ему все объясняет. А утром он уходит и опять идет странствовать. И встречает разных-разных людей — понимаешь, книга про это и написана, — и он им объясняет, как надо по-настоящему молиться».
Потом из чтения повести выясняется, что Френни с несколько напускной отстраненностью рассказывала приятелю о своей книге, поскольку на самом деле книгу рекомендовал её старший брат Симор Гласс, она была тем чтением крайне увлечена и использовала «Путь странника» как руководство в своих дзенских «медитациях». О какой именно книге идет речь у Д.Д.Селинджера, мне тогда же пояснил мой Друг и однокурсник Александр Ильич Викторов (1957 — †1996), замечательный фотохудожник (сам себя он скромно именовал фотографом). В его домашней библиотеке данная книга «Откровенные рассказы странника» в принципе была — в издании YMCA-Press 1948 года под редакцией Архимандрита Киприана (Керна). Но в ту пору её взяла почитать и задержала у себя года на три молодая литовская певица и актриса Гинтаре Яутакайте. И только когда она вышла замуж за иностранца и уезжала из СССР в 1982 году, наконец решила вернуть Александру его книгу. Сразу после возвращения редкого издания домой попросить у Саши почитать мне было как-то неловко, но через пару лет все же попросил. И у меня дома книга вместе с взятыми у Саши же гоголевскими «Размышлениями о Божественной Литургии» застряла года на два, пока её для нашей библиотечной общинки не отксерили… Естественно, изначально как пособие для «медитации» данный труд никогда не рассматривал, рационалистический интерес к восточным премудростям пережил задолго до того и легко отверг их. Просто с увлечением читал «Откровенные рассказы», а потом несколько раз с интересом перечитывал.
[9] Помимо церковных и Богословских книг, которые мы на время получали из расширяющегося круга наших церковных знакомств, сам я имел регулярную возможность читать православные издания Царского времени в «ленинке», где я в 1986—1990 годах бывал по нескольку раз в неделю: режим работы в редакции журнала «Детская Литература» был более чем льготный: всего четыре присутственных дня с 12 до 18, один библиотечный день. С утра я имел возможность около пары часов поработать либо в архиве, либо в читальном зале «ленинки», была возможность посидеть в архиве или библиотеке и вечером после редакции, иногда так было практически ежедневно, и тем более в свой библиотечный день и в субботу. Таковым был мой жизненный порядок с Мая 1986-го и по Август 1989 года, когда я уволился из «Детской Литературы» и перешел работать в общество (кооператив) «Радонеж». С той поры архивам и библиотеке посвящал большую часть дня. Фактически в те годы я занимался церковным самообразованием в объеме гораздо большем, чем могла бы мне дать Духовная семинария, хотя, конечно, моему самообразованию не хватало системности, прививаемой в семинарии.
[10] В 87 Правиле Номоканона содержится Завещание Святителя Василия Великого: «Аще презвитер, или инок, не чтет часа перваго, 3, 6, 9, несть ясти достоин. И аще не правит всего правила своего, яко мертва вменяет сего Бог, и да запретится, яко же подобает. Аще некнижныи есть инок, да творит на всякии час, поклонов пятьдесят, глаголя: Господи Исусе Христе Сыне Божии помилуй мя грешнаго. Аще ли не может творити поклонов, да глаголет пятьсот молитв, на час, глаголя со вниманием. Господи Исусе Христе Сыне Божии, Богородица ради помилуй мя грешнаго. Паки тогожде Святаго другое завещание: Да творит безкнижныи инок, за полунощницу, вервиц десять. За утреню, вервиц десять. За часы, вервиц десять. За девятыи час, и вечерню, десять. За павечерню десять. Вервица же да имать узлы, сто и три. На всяком же узле да чтет преднаписаную молитву. Канон же им есть, сущим убо малаго образа, поклонов триста. Схимником же, поклонов, шесть сот».
[11] А.С.Пушкин. Жил на свете рыцарь бедный… 1829.
[12] Восьмичленная ИИСУСОВА молитва: ГОСПОДИ ИИСУСЕ ХРИСТЕ, СЫНЕ БОЖИЙ, помилуй мя, грешнаго, в качестве практического духовного наследия досталась Святой Руси от Великих Афонитов-Исихастов первой половины и середины XIV столетия — Преподобного Григория Синаита, Святителей Григория Солунского и Кассиана Царьградского в виде формулы — ΚΎΡΙΕ ἸΗΣΟῦ ΧΡΊΣΤὲ Υἱὲ ΤΟῦ ΘΕΟῦ ἐλέησόν με τὸν ἁμαρτωλόν. До этих великих Подвижников у Святых Отцов, видимо, бытовала форма ΚΎΡΙΕ ἸΗΣΟῦ ΧΡΊΣΤὲ Υἱὲ ΤΟῦ ΘΕΟῦ ἐλέησόν με — без упоминания «грешнаго». Можно предполагать, такая форма с «грешным» была именно Афонской традицией, которую Подвижники XIV века на время сделали более известной. У нас в некоторых трудах по церковно-исторической литературе бытовало представление, что такая формула с «грешным» в греческой духовной традиции отсутствовала вообще. В связи с тем высказывалась точка зрения, что греческие монахи и духовенство считали себя избранным христианским народом Нового Завета, святым народом, а потому не могущим в молитвах именовать себя грешниками. В русских источниках наиболее раннее употребление молитвенной формулы: ГОСПОДИ ИИСУСЕ ХРИСТЕ, СЫНЕ БОЖИЙ, помилуй мя, грешнаго, известно по духовным наставлениям Преподобного Нила Сорского (в мiру Никола́й Ма́йков; 1433, Москва — †1508), поэтому некоторые церковные историки усваивали ему и само «авторство» такого варианта молитвы. Отчасти такое представление о греческих православных верно. Грех национальной гордыни, подобной той, что бытовала у ветхозаветных Евреев, присуща и множеству Греков с древних времен по нынешнюю пору. Но как у древних Евреев был Святой Царь Давид, с его покаянными молениями, среди греческих Подвижников — подлинных БОЖИИХ Избранников — издревле бытовал покаянный духовный настрой. Достаточно вспомнить хрониста IX столетия — монаха Георгия, который именовал себя Амартолом, то есть Грешником (Γεώργιος Μοναχός ῾Αμαρτωλός). Его произведениями пользовался ещё Преподобный Нестор Летописец в XI — начале XII века. До наших дней сохранился богато украшенный Тверской список Хроники Георгия Амартола первой половины XIV века, в котором есть миниатюра с изображением Георгия Амартола с нимбом (РГБ. Ф. 173/I. № 100. Л. 18).
Хроники Георгия Амартола. Тверской список
Очевидно, что на Руси того времени греческого монаха-историка, который сам себя именует Грешником, воспринимали как Исихаста, подвизающегося в покаянной молитве. О самом хронисте Георгии, кроме того, что он был ромейским монахом и пользовался при написании своего труда какой-то исключительно богатейшей библиотекой, неизвестно ничего. Но относительно монастырских библиотек имперского масштаба можно сделать предположение, что это был либо монастырь в самом Царьграде, либо знаменитый Ватопед на Афоне, ктитором которого были Римские Императоры, начиная со Святого Равноапостольного Царя Константина Великого, а потом традиция имперского попечения над обителью была возобновлена Святым Благоверным Императором Феодосием Великим и уже продолжалась непрерывно до конца Ромейской Империи. Именно на Святом Афоне духовно возрастали великие Исихасты — Преподобный Григорий Синаит и Святитель Григорий (Палама) Солунский, а также их ученик — будущий Святитель Кассиан Константинопольский. Вот в древних списках «Жития Преподобного Григория Синаита», составленном Святителем Кассианом, и фигурирует формула: ΚΎΡΙΕ ἸΗΣΟῦ ΧΡΊΣΤὲ Υἱὲ ΤΟῦ ΘΕΟῦ ἐλέησόν με τὸν ἁμαρτωλόν. Видимо, в таком виде ещё при русском Исихасте Преподобном Сергии Радонежском она могла проникнуть в том же XIV веке и на Русь, а менее чем через столетие дошла и до Преподобного Нила Сорского, который считал её наиболее правильной и удобной для Умного Делания. А в ту пору у православных греков афонская традиция Преподобного Григорий Синаита и Святителя Кассиана Константинопольского уже была забыта и утрачена, и потому в XIX столетии нашими церковными историками стала восприниматься как самобытно русская.
[13] Забывчивость к молитве, утомление от неё — вещи обычные, естественные. Недавно прочитал рассуждение Протоиерея Александра Авдюгина из Донбасса: «Часто на исповеди жалуются (независимо от возраста), что “не идет молитва”, что во время молитвы мысли “разбегаются”, как в одном из молитвословий говорится “или стоящу ми на молитве, ум мой о лукавствии мiра сего подвижеся, …или развращение помыслих”, да и о сокращении молитвенного правила часто каемся... Результат известный: уныние и сомнение в своей вере. А ведь унывать не надобно. Вот послушайте, что писал Преподобный Варсонофий Оптинский: “Самое трудное из этих дел — молитва. Всякая добродетель вследствие упражнения превращается в навык, а молитва до самой смерти (!) требует побуждения и является следствием подвига!” Так что, принуждая себя к молитве, — вы, други, подвиг совершаете. Убирайте жалобные стенания, настоящий труд всегда нелегок».
Кстати, главная причина того, что сам довольствуюсь простым, да к тому же нерегулярным чтением ИИСУСОВОЙ Молитвы по четкам с обычным сердечным вниманием, заключается в крайней трудоемкости и напряженности настоящего Умного Делания, а не страхе перед опасностью впасть в прелесть. Как-то попалось сравнение, что молитвенное погружение головного ума в верхнюю — словесную область сердца схоже с тем, как если бы пластину каретной рессоры согнуть руками, соединить её концы, и в таком состоянии долгое время удерживать. В таком подлинно трудоемком, напряженном состоянии никакая душевная «медитация», которой пугают некоторые Батюшки и профессора, просто невозможна. Поэтому и сам я довольствуюсь малым, что мне доступно по моим силам: простым чтением молитвы в уме при сопутствующих сердечных радостях или горестях.
[14] Конечно, в стране вовсю шла «перестройка», и советские власти на разного рода мирное «диссидентство» смотрели сквозь пальцы. Но ксерокопирование старинных и тем более «белогвардейских» книг, да просто само по себе «частное» ксерокопирование было делом незаконным. В крайности и срок можно было схлопотать, особенно сотруднику, который выполнял такие «левые» заказы. Лично меня по молодости и дурости возможность попасться тогда особо не пугала, адреналин потенциальной опасности только бодрил. Но подвести Друзей или исполнителя заказа совсем не хотелось.
