8. Сексизм
Выше уже было отмечено, что концепт «расизма» в современном западном обществе сконструирован так, что он в принципе не имеет прямого отношения к расе. Например, в качестве «расизма» будет маркировано любое дифференцированное отношение к людям в зависимости от их национального или этнического происхождения, даже если между ними нет никакого расового и вообще биологически распознаваемого различия, и всё дело исключительно в культурной и языковой идентичности. Однако при этом, разумеется, самая широкоизвестная «нерасовая» производная от жупела «расизма» - это т.н. «сексизм», причём концепт скопирован настолько буквально, что, говоря о «сексизме», можно было бы смело и без колебаний переписать всё, что выше было сказано о «расизме», просто автоматически заменяя слова «раса» и «этническая принадлежность» на словосочетание «биологический пол». Впрочем, ко всему, сказанному выше, здесь прибавляется некоторая специфика, которую стоит упомянуть.
Как и концепт «расизма», концепт «сексизма» основан на прямом и буквальном отрицании самоочевидной реальности - объективных, биологически детерминированных различий. Но если относительно расовых особенностей корреляция соматических и физиологических различий с биологической заданностью различий в когнитивной, эмоциональной, волевой и в целом психической и поведенческой сферах - это, хотя и весьма вероятная, но всё же только гипотеза, то в случае пола - это несомненная очевидность. У мужчины и женщины, несомненно, различается устройство и работа гормональных систем, есть существенные отличия в строении мозга и в работе нейромедиаторов. Это значит, что межполовые различия в психических, когнитивных и поведенческих функциях не просто могут быть биологически заданы, а не могут не быть биологически заданы. Более того, очевидные различия репродуктивной функции, асимметрия репродуктивного потенциала при почти равном генетическом вкладе, различная роль в процессе воспроизводства, выкармливания и воспитания потомства, разумеется, определяют фундаментальное различие всей модели поведения, что любой желающий может в чистом виде безо всякого гуманитарного словоблудия и идеологизированной демагогии наблюдать на примере млекопитающих вообще и человекообразных обезьян в частности. На самом деле в плане полового поведенческого диморфизма Homo sapiens отличается от других видов гоминид ничуть не больше, чем они, в свою очередь, различаются между собой. Биологически целесообразные и биологически же детерминированные (генетически, физиологически и гормонально) различия психической структуры, когнитивных функций и поведения мужчин и женщин лишь оформлены и декорированы по-своему в каждой конкретной культуре. Однако они вовсе не заданы культурой, а только оформлены в своих внешних проявлениях, основа же их биологична и, в сущности, имеет крайне мало видоспецифичного для человека. Это есть очевидный факт для любого, кто хотя бы в самом общем виде усвоил естественнонаучную культуру мышления и знаком с такими научными дисциплинами как популяционная генетика, теория эволюции и этология (особенно этология высших приматов).
Понятно, что пытаться опровергать очевидную реальность, тем более оставаясь в пространстве культуры естественнонаучного, да и вообще рационального мышления, невозможно. Поэтому «борцам с сексизмом» потребовалось создать собственную антинаучную «гуманитарную» конструкцию, которая отрицает объективную реальность даже не на уровне сформулированных в явном виде догм, а на уровне используемого искусственного языка - своего рода оруэлловского новояза, специально построенного так, чтобы на нём в принципе невозможно было выйти за рамки навязываемого абсурда и привязаться к объективной реальности. Разумеется, мы не будем разбирать здесь всю эту псевдоязыковую конструкцию, потому что это потребовало бы времени и усилий, совершенно не окупающихся пользой от такового занятия. Остановимся лишь на центральном лжепонятии феминизма - т.к. «гендере». Под словом «гендер» разработчики и адепты феминистической идеологии изначально понимали преимущественно т.н. «социальный пол», то есть совокупность половой самоидентификации и поведенческих шаблонов, привитых обществом в процессе воспитания в соответствии с доминирующими представлениями. Здесь прослеживается прямая аналогия с т.н. «конструктивизмом» в определении нации, то есть в отличие от биологического пола, являющегося фактом объективной реальности, «гендер» определяется как искусственный социальный конструкт. При этом по умолчанию предполагается, что, независимо от биологического пола, человек при рождении - это «чистый лист», и все психологические и поведенческие различия между мужчинами и женщинами формируются исключительно в результате социального воспитания, к тому же рассматриваемого как заведомое психологическое насилие над личностью ребёнка и якобы злонамеренно направленного на воспроизводство «гендерного угнетения и неравенства». И это ещё самая умеренная версия «гендерной теории», оперирующая всего только двумя «гендерами», соответствующими двум строго бинарно заданным биологическим полам; в более «продвинутых» версиях свой «особо угнетённый» и требующий срочной эмансипации «гендер» приписывается каждому сексуальному (а иногда и не только сексуальному) извращению и любой добившейся своего признания девиации полового поведения, которые, в свою очередь, множатся год от года со стремительной скоростью. В этом случае количество «гендеров» может быть произвольно доведено хоть до 5, хоть до 40, в связи с чем известная шутка про то, является ли человек, считающий себя холодильником, особым новым гендером, этническим меньшинством или религиозной конфессией, постепенно перестаёт быть шуткой и плавно перерастает во вполне серьёзный прецедент. Более того, спекулируя на вполне реальном существовании разного рода генетических, соматических и функциональных отклонений, нарушений и уродств типа гермафродитизма и псевдогермафродитизма, наиболее рьяные адепты «гендерной теории» пытаются уже не просто заявлять о свободе «гендерной идентичности» от «бинарных стереотипов», но даже ставить под сомнение объективную бинарность собственно биологического пола, то есть само биологическое разделение на мужчин и женщин.
Особое значение в развитии т.н. «гендерных теорий» имело и имеет лоббирование преференций содомитов. В этом плане чрезвычайно занятно наблюдать нелепость понятийной базы того искусственного новояза, который создаётся для выражения извращённого «политкорректного» мышления. Например, словцо «гомофобия» используется для обозначения традиционного морального осуждения, эстетического и физиологического отвращения, которое естественным образом испытывает подавляющее большинство нормальных, физиологически и нравственно здоровых людей по отношению к половым извращенцам, хотя на самом деле никакой «фобии», то есть неконтролируемого навязчивого страха (да и вообще хоть какого-нибудь страха) в этом осуждении и отвращении нет и в помине. Этимологически гораздо точнее и корректнее было бы использовать слово «гомофобы» как раз в отношении людей, вынужденных «политкорректно» демонстрировать лояльное отношение к половым извращенцам в силу страха подвергнуться травле и организованному преследованию со стороны содомитского лобби и дружественных ему структур. Впрочем, в последнее время содомиты добились такого уровня неприкосновенности и социальных преференций, что раскрученный маховик «борьбы с сексуальной дискриминацией» уже активно смещается на «защиту» ещё более противоестественных и отвратительных извращений, всё ещё шокирующих общественную мораль, вызывающих скандал, а, значит, всё ещё «дискриминированных» и требующих пропаганды и раскрутки.
Ещё раз подчеркнём, что каким-либо образом привязать «гендерную теорию» к реальности невозможно в принципе, потому что она ложна в самом своём понятийном аппарате, в самом своём искусственном языке, ещё прежде даже формулирования на нём каких-либо содержательных утверждений. В объективной физической реальности «гендера» не существует, в реальности существует только строго бинарно заданный пол (не считая вполне реальных, но ничтожных в процентном отношении уродств), который проявляется генетически, анатомически, физиологически, гормонально, и именно эти различия определяют разницу психическую и поведенческую, на которую уже затем навешивается всяческая мишура конкретной культуры. И, если мы хотим исследовать явление, а не заниматься манипуляциями и словоблудием, то единственно адекватный подход - это идти от базиса к надстройке, от популяционной биологии, этологии и психофизиологии к этнографии и культурной антропологии, то есть сначала выявлять структуру самой биологической «ёлки» и только потом обращать внимание на навешенную на неё культурную «мишуру».
Собственно, именно по причине полного отсутствия сцепки с объективной реальностью феминистический концепт «борьбы с сексизмом» и проявляет свою нежизнеспособность. Так же, как использование понятия «расизм» в качестве инструмента социальной стигматизации и дискриминации по признаку исповедания научных или политических убеждений само является в своих же собственных определениях «расизмом», так и концепт «борьбы с сексизмом» в своих же собственных определениях является концептом выраженно сексистским, и фактически только культивирует то, борьбу с чем на словах провозглашает. Поясним это простыми примерами.
Во-первых, пресловутое «равенство прав» полов, провозглашаемое адептами и адептками феминизма является давно пройденной стадией. В настоящее время при формально провозглашаемом «равенстве независимо от пола» фактически и в России, и в Европе, и в США закреплён принцип правовых преференций женщин и дискриминации мужчин. При этом в ряде случаев такого рода дискриминация действует явочным порядком, но в ряде других случаев она уже открыто и буквально закреплена в законодательстве. Например, при якобы «равенстве прав» только мужская половина населения обременена совершенно неравной «почётной» обязанностью отслужить в армии, что, среди прочего (то есть помимо повышенного риска получения физических и психических увечий), создаёт весьма существенную задержку старта карьеры и ситуацию неравных возможностей поступления в ВУЗ со всеми вытекающими дальнейшими последствиями. В ряде случаев за совершение одних и тех же преступлений мужчины не только по факту установившейся традиции правоприменения, но даже по закону несут более суровое наказание. Для мужчин во многих государствах, включая РФ, существенно выше возраст выхода на пенсию, притом, что средняя продолжительность жизни мужчин меньше (таким образом, мужчины существенно больше отчисляют в пенсионные фонды и существенно меньше из них потребляют, фактически принудительно оплачивая чужое потребление). При провозглашении т.н. «репродуктивных прав» женщины оказались полностью неучтёнными репродуктивные права мужчины. То есть, с одной стороны, женщина имеет право совершить аборт без согласия отца ребёнка, даже если они состоят в официально зарегистрированном браке; с другой стороны, мужчина не имеет права настаивать на совершении аборта, но при этом несёт всю полноту алиментного бремени при рождении нежелательного для него ребёнка, на появление которого он не давал своего согласия, причём даже в ситуации, если он не оформлял с женщиной никаких отношений и не принимал на себя никаких обязательств. Фактически имеет место насильственное и принудительное вменение отцовских обязанностей и полное отрицание за мужчиной так называемых «репродуктивных прав», признаваемых за женщиной. Хотя гораздо логичнее выглядела бы диаметрально противоположная ситуация, в которой полнота репродуктивных обязанностей вменялась бы только женщине симметрично тому, как только мужчине вменяется в обязанность служба в армии. В итоге закреплённое в законодательстве неравенство репродуктивных прав очевидно. В ряде стран при наличии официально заключённого брака мужчина по закону несёт алиментные обязательства даже если установлено, что ребёнок не от него. В случае развода правоприменительная практика такова, что права матери в подавляющем большинстве случаев полностью превалируют над правами отца, но при этом отец, фактически не обладая правами на ребёнка и его воспитание, несёт в полной мере обязанности по его содержанию.
В результате в современном обществе институт брака утратил для мужчины вообще всякий смысл, который состоял в гарантировании обществом исключительных прав обладания женщиной и подразумевал два важнейших условия - пожизненную нерасторжимость брака и юридическую криминализацию супружеской измены. Действительно, весь смысл института брака состоит именно в том, что общество (либо Церковь, либо государство, либо все они в совокупности) выступает внешним гарантом соблюдения нерушимости договора взаимной супружеской верности. Если общество и государство снимают с себя обязанности такового гаранта и полагают соблюдение супружеской верности в браке исключительно частным делом, то тогда для мужчины утрачивается всякий смысл каким-либо образом юридически оформлять свои отношения с женщиной - раз уж эти отношения являются частным делам и строятся исключительно на доверии. Заметим при этом, что супружеская измена со стороны женщины всегда вполне справедливо рассматривалась как более тяжкое преступление, чем супружеская измена со стороны мужчины. И связано это не с каким-то мифическим «гендерным угнетением», а с неравенством опасности последствий: ведь в случае измены жены муж рискует вложить колоссальные ресурсы своей жизни в выращивание и воспитание чужих ему детей, даже не зная об этом. У жены, в случае измены мужа, такого риска нет: она точно знает, какие дети от неё, а какие - нет. Именно поэтому женская измена в браке объективно является гораздо более опасным по своим возможным последствиям преступлением, и мужчина объективно более заинтересован в гарантировании супружеской верности женщины, чем женщина - в гарантировании верности мужчины. Утратив обе свои содержательные составляющие (пожизненную нерасторжимость и гарантии соблюдения верности), брак для мужчины превратился в одностороннее и не компенсируемое никакими правами и преимуществами принятие на себя алиментных обязательств. Иными словами, единственным содержательным смыслом и целью современного брака стал последующий развод, точнее говоря, обеспечение условий оного, выгодных женщине и невыгодных мужчине (именно поэтому по статистике в подавляющем большинстве случаев инициатором развода и выступает жена). Практически никаких других социально и экономически значимых функций, помимо обязательств при разводе, официальная регистрация брака в современном обществе не имеет. Во всём остальном с правовой точки зрения законный зарегистрированный брак более не отличается от не оформленного юридически блудного сожительства.
Всё это в совокупности наглядно свидетельствует о том, что ни о каком пресловутом «стремлении к равноправию» речь давно не идёт. И феминизм, и концепт «борьбы с сексизмом» предусматривают вовсе не стремление к равноправию, а банальное дальнейшее лоббирование прав одной социальной группы (в данном случае - женщин) в ущерб интересам другой группы (в данном случае - мужчин). Впрочем, даже это лишь внешняя видимость. В действительности издержки от такого лоббирования, связанные с неизбежным разрушением института семьи (ведь мужчина и женщина в этом случае заведомо рассматриваются как противники в тяжбе за свои права и преимущества), для обычной нормальной женщины (не профессиональной брачной аферистки) многократно превосходят любой возможный выигрыш. В этом смысле феминизм совершенно аналогичен ювенальной юстиции. Так же как ювенальщина, соблазнив и совратив подростка «борьбой за свои права» против родителей, в итоге, когда дело доходит до изъятия из семьи, лишает его родительской защиты и делает гораздо менее защищённым, так и законы, якобы защищающие «права женщин», на самом деле являются для женщин лишь соблазнительной ловушкой и, развратив ощущением мнимой безнаказанности предательства, в итоге оставляют их в весьма плачевном и незавидном положении. В итоге эти законы на самом деле направлены против интересов всего общества - как мужчин, так и женщин. Их целью является разрушение семьи как базовой ячейки общества. Именно поэтому при всей справедливости утверждений о наличии в современном обществе дискриминации мужчин, попытка организации т.н. «маскулизма» как мужского аналога феминизма (в либеральной парадигме лоббирования своих особых прав и культивирования чувства собственной «униженности и оскорблённости»), разумеется, контрпродуктивна.
Во-вторых, ловушка феминизма («борьбы с сексизмом») состоит в принципиальной невозможности совместить две противоречащих друг другу задачи - равенства прав и стартовых возможностей и равенства конечного результата. Почему? Да потому, что мужчины и женщины биологически не равны. У них (разумеется, не индивидуально, а статистически) разные поведенческие программы, разные ценности, приоритеты и мотивации. При обеспечении равенства возможностей неизбежно получается неравный результат и, наоборот, чтобы искусственно обеспечить равенство результата, необходимо создать заведомо неравные стартовые условия. Это чрезвычайно важный для понимания момент. Изначальная концепция «преодоления сексизма» состояла в том, чтобы сформировать «гендерно нейтральных» особей, для которых их биологическая принадлежность к мужскому или женскому полу социально не значима, то есть не влияет на их социальное поведение, положение в обществе и не является существенным элементом их идентичности. Предполагалось, что если поставить всех в равные условия и полностью научиться не видеть и не замечать половой принадлежности индивида, то таковые отличия в социальном смысле перестанут иметь значение и будут полностью ограничены рамками чисто репродуктивных функций и социально незначимых и нейтральных чисто анатомических особенностей. Однако оказалось, что это совершенно не так (что было, впрочем, заранее предсказуемо для любого человека, сохранившего связь с объективной реальностью). Игнорирование половых различий нисколько не уничтожает эти различия в реальности. Помещённые в равные стартовые условия, мужчины в большинстве случаев закономерно выбирают мужские стратегии успеха, связанные с профессиональной и карьерной самореализацией, а женщины, опять-таки статистически, в большинстве случаев, ставят приоритетом если не создание полноценной семьи, то хотя бы рождение и воспитание детей. Для того, чтобы во имя провозглашённой идеологической химеры равенства уравнять конечный результат, потребовалось закрепить неравенство условий, то есть создать систему преференций, искусственного квотирования и т.д. А это в обязательном порядке требует привязки правового статуса индивида к его половой принадлежности. То есть вопреки изначально провозглашённым принципам, требует вместо «гендерной нейтральности» и социальной «несущественности» биологических половых различий, наоборот, пойти по пути их предельного акцентирования, всяческого выпячивания и закрепления в особом правовом статусе. Является ли такое, пусть и вынужденное, возвращение от так и несостоявшейся искусственной «социальной бесполости» к социальному акцентированию половой принадлежности возвращением к социальной норме? Ни в коем случае. Потому что в норме акцентирование половых различий, закреплённое различием воспитания, прививаемых этических норм и моделей социального поведения, направлено на формирование у мужчины и у женщины полярно противоположных друг другу, но именно потому функционально взаимодополняющих качеств мужественности и женственности, то есть направлено на объединение мужчины и женщины в рамках семьи как основной иерархически организованной репродуктивной единицы общества. Иными словами, в норме различие социальных и поведенческих ролей мужчины и женщины сводится в конечном счёте к распределению функций в общем служении. В современном же состоянии после краха идеологической химеры «социальной бесполости» гипертрофированное акцентирование т.н. «гендерной идентичности» придаёт половым различиям характер не взаимодополняемости и органической соподчинённости, а конкуренции и антагонизма по принципу разделения на «мы» и «они». То есть мужчины и женщины начинают воспринимать себя как два разных, враждебных друг другу клановых сообщества, как два разных «народа», интересы которых антагонистически враждебны, причём на усиление этого отчуждения работает как феминизм, так и его симметричный мужской аналог, возникший в той же деструктивной парадигме «борьбы за права» и лоббизма групповых интересов. Вообще говоря, стоит отметить, что любая система всегда организована иерархически, поэтому провозглашение «равенства», то есть отрицание иерархических отношений, всегда и неизбежно означает распад системы на её элементы. Равенство возможно только в бесструктурной среде, то есть в состоянии хаоса и неупорядоченности.
Парадигма «борьбы с расизмом» создала в итоге уродливую мультикультурную пародию на кастовое общество, растащенное на совокупность враждующих меньшинств. Но парадигма «борьбы с сексизмом» в социальном смысле оказалась ещё деструктивнее, потому что она воздвигает принципиальный барьер на пути создания семьи, что прямо ведёт к невозможности биологического воспроизводства. Это в высшей степени логично: социально-культурная «новация», противоречащая биологической норме, естественным образом уничтожается естественным отбором вместе с популяциями, которые эту «новацию» усвоили. Не стоит при этом, однако, думать, что вымирание европейских народов в условиях разрушенной феминизмом и парадигмой «войны полов» репродуктивной функции произойдёт мирно и безболезненно для составляющих эти народы индивидов. Разрушение общества в результате демографического коллапса уже сейчас ведёт к мощнейшим процессам т.н. замещающей миграции. При этом мигранты, воспитанные в совершенно иных правовых парадигмах (а, точнее сказать, в их отсутствии) не испытывают ни малейшего уважения к декадентским ценностям вымирающих белых, в том числе - ко всем достижениям феминизма и «борьбы с сексизмом». Так что финальным результатом торжества феминизма и «гендерного равенства» уже сейчас становится стремительный рост числа изнасилований эмансипированных европеек глубоко равнодушными к их эмансипированности мусульманскими мигрантами при отсутствии сколько-нибудь организованного противодействия или возмездия со стороны белых мужчин, у которых многолетняя пропаганда полового антагонизма (на одного успели подать в суд за «сексизм», у другого отсудили имущество при разводе, третьему просто надоело читать про то, что все мужчины - потенциальные насильники) начисто отбила восприятие женщин своего народа как своего достояния, а, следовательно, и всякую мотивацию их защищать. В нормальном традиционном обществе мужчина воспринимает изнасилование женщины преступником как прямую угрозу своему закреплённому законом праву обладания женщиной. Логика здесь проста: если сегодня ограбили соседа - значит, завтра могут ограбить меня, если сегодня на улице изнасиловали какую-то чужую женщину, значит, завтра могут изнасиловать мою жену или дочь. Следовательно, угрозу необходимо ликвидировать до того, как беда постигнет мой дом. Поскольку факт состоит в том, что защитить женщин могут только мужчины, то безопасность женщин прямо зависит от того, насколько в ней заинтересованы или не заинтересованы мужчины. Следовательно, речь о защите женщин может идти только исходя из формулировки интересов мужчины как субъекта права. Иными словами, в традиционных обществах защищаются не права женщины как таковые, а права мужчины (как субъекта общественного договора) на неприкосновенность его жены, будущей невесты, сестры, матери или дочери. Ключевое здесь слово - «его». Главным «достижением» феминизма и парадигмы «гендерного равенства», даже в самых умеренных и внешне пристойных их формах, стало то, что теперь мужчина смотрит на неприкосновенность женщины не как на важную часть СВОИХ прав собственности, а как на проблему ЧУЖОГО ему социального сообщества, то есть социальной группы, к которой он заведомо не относится. Для него это в лучшем случае просто чужие проблемы, которые его не касаются. В худшем же случае, то есть если радикальным феминисткам удалось внушить обществу идею не просто независимости, а антагонизма и войны полов, преступление против враждебной социальной группы и вовсе будет воспринято с одобрением и злорадным удовлетворением (если достаточно долго и достаточно назойливо повторять, что «каждый мужчина - латентный насильник», то рано или поздно часть мужчин поверит и действительно начнёт себя психологически отождествлять с насильниками и таковым сочувствовать). Так что женская половина населения имеет все основания сказать радикальным феминисткам «спасибо» за то, что теперь значительная часть белых мужчин воспринимает ситуацию не в парадигме «чужаки покушаются на НАШИХ женщин», а в парадигме «ну-ну, вот теперь объясните-ка этим чёрным про харассмент и про абьюз». И это ещё не финал, потому что вполне возможным и даже вероятным финалом для научившихся отсуживать алименты и подавать в суд за «харассмент» феминисток станет в конечном итоге положение даже не жён, а наложниц в мусульманских и негритянских гаремах. Жаль, увы, если вместе с феминистками и эмансипэ та же участь постигнет и вполне нормальных, не развращённых многолетней пропагандой белых женщин.
Парадокс ситуации состоит в том, что если считать «сексизмом» акцентирование половой принадлежности и идентификацию человека, прежде всего, не как отдельной личности, а как носителя половой идентичности, то сама парадигма «борьбы с сексизмом» является откровенно сексистской. В самом деле, парадигма «борьбы за права женщин» (а затем, как ответная реакция, и «борьбы за права мужчин») способствует именно максимальному отождествлению личности со своей группой по признаку пола. В нормальном, традиционном обществе, в котором пол воспринимался как естественная, не составляющая проблемы, само собой разумеющаяся данность, соответственно и внимания к теме половой принадлежности было приковано на порядки меньше. При этом ошибкой было бы думать, что традиционное общество лишало человека всякой личной свободы и предписывало всем одну-единственную унифицированную модель поведения, определяемую биологическим полом. Напротив, культура традиционного общества, в течение тысячелетий группового естественного отбора адаптированная, «подогнанная» под требования биологического естества, допускала и освящала в качестве социальной нормы целый спектр РАЗНЫХ (как мужских, так и женских) моделей поведения и социальной самореализации, допускающих в весьма широких пределах возможность свободного выбора, соответствующего личным особенностям человека. Многообразие санкционированных и освящённых в качестве нормы вариантов самореализации закреплено в традиционной культуре в виде архетипов. Говоря об архетипах, мы не имеем в виду юнгианские представления о неких «примордиальных образах», присущих человеку от рождения за счёт мистической связи с неким «коллективным бессознательным»; мы имеем в виду лишь устойчивые образы и поведенческие модели, сложившиеся в каждой конкретной культуре и воспроизводящиеся в процессе воспитания и социализации. Другой вопрос, что социальный естественный отбор ведёт к тому, что при длительном непрерывном развитии культура неизбежно адаптируется к требованиям биологии, поэтому архетипы разных культур, хоть и не являются вариациями неких «примордиальных архетипов», но неизбежно обнаруживают в итоге заметный параллелизм, связанный с универсальностью требований биологии. Разумеется, архетипы традиционных культур, будучи чётко разделены на мужские и женские, в то же время не являются аналогом нынешних «гендеров», то есть нисколько не несут в себе болезненной фиксации на теме сексуальности. Как уже было отмечено выше, пол (как, впрочем, и всё остальное) в традиционной культуре воспринимается как естественная данность, а потому не порождает гипертрофированного и явно нездорового интереса, характерного для современного разбалансированного общества.
Описание многообразия освящённых традиционной культурой поведенческих моделей, разумеется, далеко выходит за рамки целей, задач и объёма настоящей работы, равно как и связь этих моделей с репродуктивными стратегиями в рамках популяционной биологии. Известно, что репродуктивный потенциал популяции практически всегда ограничен пределами репродуктивных возможностей самок, а не самцов. Поскольку мужской репродуктивный потенциал явно избыточен, социальная самореализация мужчины оказывается в большей степени свободной от чисто репродуктивной функции. В практическом плане это означает возможность для мужчин заниматься вещами, не связанными напрямую с репродукцией и даже обеспечением материальных условий репродукции: например, религиозными, мистическими и духовными практиками; самопознанием, познанием мира, в том числе в рамках философии, науки и различных паранаучных систем знания; самыми различными видами искусства; путешествиями, военным делом и, разумеется, всем тем, что относится к сфере осуществления власти, борьбы за неё и функциями управления и государственно-политической, социальной и хозяйственной организации. При этом с точки зрения репродуктивного потенциала популяции совершенно не страшно, если часть мужчин вообще исключается из процесса размножения: уходит в монахи, полностью посвящает себя познанию, гибнет на войне, в процессе борьбы за власть или открывая новые земли. Оставшихся вполне достаточно для того, чтобы полностью восполнить их репродуктивную функцию - ведь одного мужчины полностью достаточно для полной реализации репродуктивного потенциала нескольких женщин, именно поэтому в биологическом смысле полигамность мужчины нормальна, а полиандринность женщины - противоестественна. Напротив, репродуктивный потенциал женщин всегда является лимитирующим фактором репродукции популяции. Даже если количественно в популяции женщин в несколько раз больше, чем мужчин, всё равно именно их репродуктивная функция является дефицитным, лимитирующим ресурсом. Это значит, что любая растрата времени и энергии женщины на цели, не связанные с репродукцией, то есть с созданием семьи и рождением детей, наносит прямой ущерб конкурентоспособности популяции. Речь в данном случае идёт не о моральном или юридическом долженствовании, а о естественном отборе, который применительно к человеческому виду является не только индивидуальным, но и групповым. В итоге в качестве генетически запрограммированных и реализуемых через различия в строении мозга и, в особенности, через гормональную регуляцию закрепились именно те поведенческие различия между мужчинами и женщинами, о которых уже неоднократно шла речь: мужчина может реализоваться в духовных практиках, философии, науке, политике, в профессиональной карьере, в бизнесе, в путешествиях, в искусстве войны и просто в искусстве, в том числе совершенно естественно чувствовать себя в положении холостяка. Женщина, разумеется, тоже может всем этим интересоваться, но прежде всего она генетически запрограммирована на то, чтобы родить детей, без этого она чувствует себя нереализованной и несчастной (разумеется, речь идёт о статистической норме, у отдельно взятой женщины эта программа вполне может быть и сбита как биологическими дефектами, так и дефектами социального воспитания).
Эти биологически обусловленные различия оформлены и закреплены в культуре. В этом плане действительно (и это объективный факт и норма) мужчина имеет больше степеней свободы, и у него шире выбор возможных жизненных стратегий. Женщина в гораздо большей степени ограничена своим биологическим предназначением, тем, что именно она является лимитирующим ресурсом репродукции конкретной популяции и вида в целом (кстати, именно с этим связана и традиционная моральная установка на обязанность мужчины защищать женщину даже с риском для собственной жизни, и традиционное представление о том, что убийство женщины является более тяжким и отвратительным преступлением, чем убийство мужчины - при том, что мужчина имеет более высокий социальный статус). Однако отсюда не следует, что традиционное общество и традиционная культура насильственно и безальтернативно лишают женщину вообще всякой иной поведенческой модели, помимо роли жены и матери. Во многих культурах, например, в христианской традиции (как православной, так и латинской) допускается женское, в том числе и девичье, монашество. То есть даже полное освобождение женщины от функции чадородия ради чисто духовного самосовершенствования. Понятно, что женское, особенно девичье, монашество - вещь намного более исключительная, чем монашество мужское; тем не менее, оно тоже существует как особый путь самореализации для женщин с исключительными духовными склонностями и талантами. Другой весьма показательный и интересный пример - это независимо существующий во множестве самых разных культур архетип Девы-воительницы. На первый взгляд, образ Девы-воительницы в русских былинах и европейском эпосе можно принять за проявление этакого «средневекового феминизма», рисующего в противовес классическому образу «Девы в беде» идеал той самой «сильной независимой женщины» (только без сорока кошек). На самом деле сходство здесь обманчиво, а принципиальная разница более чем существенна: архетип Девы-воительницы в традиционной культуре эстетически легитимизирует и определяет возможность особых случаев, исключений из общего правила; парадигмы феминизма и «антисексизма», напротив, отрицают сам общий принцип как таковой. Возникновение образа Девы-воительницы в культуре, по-видимому, связано с тем, что существует возрастной период, когда молодые девушки (вполне нормальные, хотя и, конечно, далеко не все) примеряют на себя образ мальчишеского поведения и мальчишеских ролей. Речь, разумеется, идёт об особенных, не совсем обычных девочках и девушках, а не о статистическом большинстве. Тем не менее, во-первых, этот феномен описан у наших самых ближайших родственников в животном мире - у шимпанзе, а, во-вторых, как уже сказано выше, он независимо зафиксирован в культуре самых разных народов. Но дело в том, что в хорошо отрегулированной и устойчиво воспроизводящейся традиционной культуре этот поведенческий феномен попадает в своего рода шаблон культурного архетипа, который, с одной стороны, такое поведение легализует и эстетизирует (исключая стигматизацию и травлю, позиционируя нетипичное для её пола поведение девушки не как уродство, а как пусть странную, но в целом скорее привлекательную особенность), а, с другой стороны, задаёт дорожку нормального возрастного выхода из такой возрастной «акцентуации», не позволяя ей перерасти в перверсию и психическую патологию. Таким образом, тем особенным девочкам, которым в силу их индивидуальных особенностей свойственны мальчишеские интересы, культура традиционного общества предлагает культурный архетип, позволяющий им самореализовываться без нарушения и потери нормальной половой идентичности. Фактически архетип Девы-воительницы используется в культуре традиционного общества в качестве эффективного психотерапевтического инструмента. Важно при этом, что это именно возрастной архетип: не бывает в эпосе и мифологии женщины-воительницы средних лет, Дева-воительница - это всегда именно дева: и в смысле возраста, и в смысле девственности. Как только она вступает в связь с мужчиной, так теряет все свои богатырские суперспособности и превращается в нормальную женщину. В современном же мире на переживающую этот вполне нормальный период девушку обрушивается мощная «гендерная» пропаганда, которая в общем зачастую совершенно безобидное само по себе и легко корректируемое возрастное отклонение загоняет в глубокую патологию, из которой потом не всякая выберется. Из одной и той же бойкой девчушки может в итоге вырасти совершенно нормальная женщина, если на её возрастную «мальчишковость» читать ей русские былины (про довольно многочисленных в них полениц - женщин-богатырш), «Песнь о Нибелунгах» (про Брунгильду), «Властелина колец» (про Эовин) или монгольские предания про Хутулун, и дать ей, тем самым, культурно приемлемый образ, с которым она могла бы себя отождествить. Но из неё же может вырасти и психический (а иной раз и физический) инвалид, если в период этой самой возрастной «мальчишковости» пичкать её феминизмом, информацией о «нетрадиционных половых ориентациях», теориями «трансгендерности», свободы выбора «гендерной идентичности» или соблазнять возможностями смены пола.
(Окончание следует)
В печатном виде статья впервые опубликована в журнале «Репутациология», 2019, № 1-2 (51-52), С. 5-32.
Библиографический список:
[1] Строев С.А. Итоги 2010: закат «революции 60-х». // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Январь-апрель 2011. Т. 4, № 1-2 (11-12). С. 12-24.
[2] Строев С.А. Соблазн суррогатности. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Январь-апрель 2012. Т. 5, № 1-2 (17-18). С. 54-66.
[3] Строев С.А. Великая Октябрьская Социал-Консервативная Революция. // Вестник Петровской Академии. Петровская академия наук и искусств. Санкт-Петербург. 2017. № 3-4 (49-50). С. 156-204.
[4] Строев С.А. Нация с точки зрения биологии. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Январь-апрель 2014. Т. 7, № 1-2 (29-30). С. 10-15.
