От редакции. Признаемся, нам непросто далось решение о публикации этой статьи астраханской исследовательницы, доцента местного технического университета Яны Анатольевны Седовой. Монах-расстрига Илиодор Труфанов стал во многом нарицательной фигурой для кризиса, в котором оказалась Россия и наша Церковь накануне революции. Автор статьи разбирает один эпизод из жизни знаменитого авантюриста, внесшего немалый вклад в дискредитацию Самодержавия, Церкви и право-монархического движения. Однако ценность статьи Я.А. Седовой заключается в том, что она детальнейшим образом разобрала так называемый «первый бунт Илиодора», что позволяет глубже понять ситуацию в стране и Церкви, которая сложилась накануне революции. Поэтому, полагаем, что статья будет полезна всем интересующимся историей Отечества, всем, кто стремится понять истоки революции в России.
***
Иеромонах Илиодор (Труфанов) (1880-1952) остается непонятой фигурой. Его вспоминают в связи либо с Г.Е. Распутиным, либо со священномучеником Гермогеном (Долганевым), причем на голову несчастного расстриги сыплются те же насмешки, что и при жизни. В настоящей статье рассмотрен один эпизод жизни о.Илиодора - его бунт против Св.Синода зимой 1911 г.
К 1911 г. у 30-летнего заведующего Царицынским монастырским подворьем иеромонаха Илиодора крайне обострились отношения с властями и купечеством из-за обличений, на которые молодой священник никогда не скупился. Убежденный в праве и долге всякого пастыря обличать человеческие пороки, искренний и непосредственный, как ребенок, о.Илиодор говорил своей пастве все, что думал и о неправедно нажитых капиталах, и о плохо исполняемых служебных обязанностях. В выражениях не стеснялся. Раз договорился до того, что некоторых губернаторов и министров следует высечь в царских конюшнях[1].
Обычно подобные речи произносились не за богослужением, а в рамках религиозно-патриотических бесед - излюбленного жанра о.Илиодора. Предубежденные репортеры или неграмотные унтер-офицеры записывали их, затем жандармы докладывали начальству сводку самых резких фраз. Вырванные из контекста, эти подборки прочно закрепили за о.Илиодором славу скандалиста. Он даже прозвал репортеров стервятниками за их привычку выбирать только гнилое.
Власти, почти незнакомые с о.Илиодором, верили донесениям жандармов и видели в нем скорее политического деятеля, чем монаха и священника, не замечая, что его трудами в Царицыне растет настоящая лавра. Монастырь был выстроен о.Илиодором за два года на пожертвования бедняков-прихожан и их руками. К 1911 г. здесь жили 40 насельников. Монастырский храм на 8000 человек не вмещал бесчисленных богомольцев, сливавшихся за богослужением в огромный слаженный хор, потому что о.Илиодор завел общенародное пение на службах. А власти трепетали в ожидании, когда он поведет всю эту толпу громить евреев и помещиков.
Длительное противостояние местной администрации не просто с о.Илиодором, но и с его покровителем преосвященным Гермогеном кончилось тем, что молодой и талантливый саратовский губернатор гр. С.С. Татищев (г.Царицын входил в Саратовскую губернию) ушел в отставку. Найти ему преемника оказалось непросто: губерния и так одна из самых сложных, а тут еще щекотливый конфликт с духовенством. У П.А. Столыпина было два кандидата на освободившийся пост - полтавский губернский предводитель дворянства кн. Н.Б. Щербатов и сувалкский губернатор П.П. Стремоухов. Первый отказался безусловно, второй согласился только при условии отсутствия о.Илиодора[2].
Положение в Саратовской губернии не давало Столыпину покоя.
«Я считаю самое направление проповеди Илиодора последствием слабости Синода и церкви и доказательством отсутствия церковной дисциплины, - писал председатель Совета министров Государю. - Но при наличии факта, факта возвеличения себя монахом превыше царя, поставления себя вне и выше государства, возмущения народа против властей, суда и собственности, я первый нашел, что, если правительство не остановит этого явления, то это будет проявлением того, что в России опаснее всего, - проявлением слабости...»[3].
Как видим, Столыпин находился под гипнозом клеветы, окутывавшей имя о.Илиодора.
Глава правительства не скрывал своего давления на Св.Синод в этом деле. Надавить было легко. Несколькими годами ранее Столыпин добился назначения обер-прокурором С.М. Лукьянова, доктора медицины, ничего в церковных делах не смыслившего, зато покорного своему начальнику. Кроме того, из Синода были удалены наиболее яркие и консервативные архиереи. Все это делалось ради проведения некоторых правительственных реформ, но пригодилось и в настоящем вопросе.
Собрав объемистую пачку донесений светских властей из Царицына, Лукьянов добился от Св.Синода очередного постановления о переводе о.Илиодора.Тщетно преосвященный Гермоген заступался за своего подопечного, опровергая приписываемые ему неблаговидные речи. Постановление состоялось 20.I.1911 и было представлено на Высочайшее утверждение. Зачем? Надо сказать, что ранее Синод уже делал попытку перевести о.Илиодора из Царицына, но по желанию Государя оставил на месте. Поэтому теперь испрашивалось Высочайшее соизволение на новый перевод.
«...все чиновники вроде Столыпина и других надоели государю, чтобы меня перевели из г.Царицына, и вот эти чиновники придумали меня перевести с повышением в Тульский мужской монастырь настоятелем и вот при таких случаях доняли Государя», - рассказывал о.Илиодор[4]. Он даже предполагал, что именно было сказано: «Враги мои оклеветали меня перед Государем и наговорили, что у меня в здешнем монастыре происходит разврат и творятся всякие безобразия. Что у меня нет никаких поклонников»[5]; «...министр доложил Государю, что иеромонах Илиодор учит делать погромы и убивать людей»[6].
Донесенная к подножию престола, клевета на бедного священника имела самые плачевные последствия. «На этот раз Государь рассердился и сказал, что пора положить конец его безобразиям»[7]. 21.I на всеподданнейшем докладе Лукьянова появилось заветное слово «Согласен»[8]. На следующий день Синод послал преосвященным саратовскому и тульскому соответствующие указы[9].
О.Илиодор подозревал, что в его катастрофе немалую роль сыграло царицынское купечество. Из уст в уста передавалась якобы произнесенная неким богатеем фраза: «Миллиона не пожалею, а Илиодора уберу!»[10]. Говорили даже о полутора миллионах[11]. Этим слухам о.Илиодор придавал большое значение: «упорно говорят в городе, что на мое удаление из Царицына кое-кем истрачено полутора миллиона рублей. Последнему не хочется верить, но наш продажный, бесчестный век заставляет писать и эти слова горечи и скорби»[12].
Новое место служения о.Илиодора - Новосильский Свято-Духов монастырь Тульской епархии - было выбрано по предложению епископа Тульского Парфения.
«Обитель эта находится в страшной глуши, - рассказывал сам преосвященный, - вдали от железных дорог и городских поселений и, благодаря целому ряду неудачных настоятелей, пришла в сильно запущенный вид. Между тем, у нее все данные, чтобы стоять в числе виднейших русских монастырей.
Имея свыше 500 десятин черноземной земли, она прекрасно обеспечена материально. С духовной стороны она также пользуется большим значением, так как хранит в своих стенах широко чтимый образ св.Николая, а среди братии ее живет старец Херувим, привлекающий к себе до 200-300 паломников в день»[13].
В Новосили как раз недавно были обнаружены непорядки по хозяйственной части, так что имелся формальный повод для смещения нынешнего настоятеля. Синод тут же освободил его от должности.
Одновременно пошли слухи, что и преосвященный Гермоген скоро будет переведен в Иркутск. Таким образом, Саратовской епархии угрожали серьезные потери.
В роковой день постановления Св.Синода о.Илиодор случайно оказался в столице. Вечером навестил кого-то из своих высокопоставленных сторонников - то ли жителей «одного графского дома» (возможно, кружок графини С.С. Игнатьевой), то ли А.И.Дубровина[14]. И там от осведомленных лиц получил тяжелое известие.
«...мне говорят, что «вас сегодня в Синоде судят», я им говорю - пусть судят». Тогда о.Илиодору объяснили все - и про министров, и про Тульскую епархию, и про предстоящий перевод преосвященного Гермогена[15].
Новости глубоко потрясли бедного настоятеля. Во-первых, ему предстояла разлука со своим детищем - монастырем: «здесь каждый кирпич облит моими потом, кровью и слезами». О.Илиодор подозревал, что враги намереваются «разорить» созданное им «христианское гнездышко»[16].
Кроме того, бросалась в глаза несправедливость решения, вынесенного «заочно по клевете», «в угоду безбожникам и богохульникам»[17], по приказу светской власти - «только потому, что хочется неверным чиновникам кушать»[18], - да еще, пожалуй, в обмен на знаменитые полтора миллиона! О.Илиодор даже сочинил на этот счет горькую притчу: шел, дескать, мимо Синода и увидел рассыпанные деньги. «...я шел, торопился, и мне их, признаться, было не надо, деньги у меня были на проезд, поэтому мне их и не надо, я все-таки присмотрелся, деньги, а деньги наши, царицынские, и деньги даже именные, я хорошенько не рассмотрел - на них написано будто бы Масловы или Марковы или Максимовы»[19] - то есть фамилии тех купцов, которые будто бы тряхнули капиталами для изгнания ненавистного проповедника из города.
Ярый монархист, о.Илиодор был уязвлен тем, что ему вменили в вину подстрекательство к беспорядкам, «как бунтарю и разбойнику»[20]. При этом наказание замаскировано под награду, поскольку в Царицыне священник был лишь «заведующим подворьем», а в Новосиль переводился полноправным настоятелем полноценного монастыря. «Если я виноват, сажай меня в тюрьму, ссылай в каторгу, но не повышай. За повышением я не гонюсь, почестей мне не надо, мне нужна правда Христова, а за нее меня везде гонят»[21]. Гнали, действительно, всюду - уже из третьей епархии за пять с лишним лет!
Наконец, предстоящий перевод и епископа Гермогена знаменовал форменную расправу светской власти с религиозно-патриотическим движением, которому посвятили себя о.Илиодор и его архиерей. Напрасно столыпинский официоз «Свет» расписывал новое послушание о.Илиодора как «высокое, истинно пастырское, живое, плодотворное дело»[22]. Всякому было ясно, что произошел не обычный перевод священника на другой приход, а грубое вмешательство чиновников в церковные дела.
В кулуарах Государственной думы правые с неодобрением говорили о «немецкой бухгалтерии», которой держалось правительство в этом деле, то есть об одновременном переводе и губернатора, и священника с намерением «сравнять итоги»[23].
По-видимому, уклониться от послушания о.Илиодор решил сразу же. Прежде всего он попытался заручиться поддержкой всех своих доброжелателей. Еще из Петербурга он протелеграфировал своим царицынским сподвижникам, прося ходатайствовать перед Их Величествами об оставлении его в Царицыне[24]. Соответствующая телеграмма с просьбой не утверждать синодального решения была отправлена 21.I: «не оставьте нас сиротами»[25]. А на следующий день в Синод полетела телеграмма из села Покровского Тобольской губернии - от Григория Распутина[26]. Потом расстриженный Сергей Труфанов будет утверждать, что не обращался за помощью к «блаженному старцу»[27], но что-то очень уж быстро дошли петербургские новости до Сибири.
Сам о.Илиодор помчался в Сердобск, где находился преосвященный Гермоген, занятый созданием пустыни и другими епархиальными делами[28]. На протяжении всего «великого царицынского дела» владыка оставался в этом городке. Впоследствии даже писал о «сердобском стоянии»[29]. Возможно, оно было вынужденным из-за недомогания: по словам почитателей о.Илиодора, после решения Синода владыка «очень от горя заболел»[30].
Преосвященный Гермоген был поражен «как громом», чувствуя, к тому же, и личную «тяжкую обиду»: «оказано полное презрение моему архиерейскому авторитету и моим церковноправовым полномочиям». Отринув все донесения владыки, доказывавшие невиновность о.Илиодора, Синод поверил газетным и полицейским сообщениям и пошел на поводу у обер-прокурора[31]. «Горе и скорби, как шишки, валятся из Петербурга на мою голову, как бедного Макара», - писал владыка А.П. Роговичу в связи с этим[32].
Приехал о.Илиодор тайно и вместе с преосвященным засел писать телеграммы от его лица. Весьма абстрактное послание Государыне отправили немедленно[33], Государю же «такую телеграмму написали, что невозможно сказать»[34], - о.Илиодор даже не дождался ее отправки и уехал, вероятно, потому, что она разрослась в целый доклад по царицынскому делу, для чего пришлось копаться в документах. Длиннейшее обращение заняло 9 телеграфных бланков. От лица своей паствы владыка просил освободить о.Илиодора «неправильного и незаконного осуждения». Также просил об аудиенции[35].
Вернувшись в Царицын 26.I в 10 час. вечера, о.Илиодор собрал своих сподвижников на экстренный совет и рассказал им петербургские новости о себе и владыке, прибавив, что как он, так и владыка постараются остаться на месте. Затем отправил несколько телеграмм, в том числе Синоду: «Ваше святейшество! Преступления я не совершал. Ошибки простите. Труды мои помяните. Приговор отмените. Власть признаю. Святыню вашу почитаю. Правду ставлю выше всего. Из Царицына идти не могу: он жизнь моя, народ мой - дыхание мое»[36]. На рассвете поехал в Дубовку на исповедь к своему духовному отцу - заведующему архиерейским подворьем иеромонаху Антонию, от которого вернулся к вечеру.
Выйдя на балкон к ожидавшей пастве, о.Илиодор сообщил о решении Синода. «...не смущайтесь, возлюбленные братья и сестры, с нами Бог! У меня есть еще надежда на Господа Бога, на Царя-Батюшку, на Царицу-Матушку. Дело наше, мои и ваши молитвы даром не пропадут, и я останусь здесь!»[37]. Он не скрывал своего намерения отказаться от перевода: «Когда я получу официальную бумагу, то я отвечу на ней, что мне хорошо и в Царицыне и я из него не уеду, и там, где меня нет, там без меня тоже хорошо»[38].
В этой же речи о.Илиодор призвал слушателей два дня поговеть, с тем чтобы в воскресенье приступить к Св.Чаше: «тогда только и может дойти молитва до Господа Бога, когда у человека чиста душа»[39]. На призыв отозвалось более 2000 человек, которые в субботу 29.I исповедовались, а в воскресенье причащались в течение 2½ часов.
Почти всю ночь на 28.I о.Илиодор провел в составлении телеграмм. Телеграфная картечь из Царицына осыпала Петербург четыре дня (27-30.I).
Государю о.Илиодор написал, что не имеет сил оставить Царицын, «где каждый камень облит моими слезами и кровью. Я не сделал никакого преступления, а, напротив, этот город плутов и разбойников сделал смирным, безопасным местом. Я не хвалюсь, Государь, но говорю правду и верю также в Вашу правду»[40].
Еще одна, лаконичная:
«Ваше величество, ожидаю вашей милости»[41].
В Синод:
«Молю вас, богомудрые отцы, вступиться за правду за свободу Невесты Христовой Церкви Божией я готов умереть» (сложно восстановить тут знаки препинания!)[42].
«Благоговейно почитая святыню вашу, не могу в кознях чиновников видеть волю Божию»[43].
«Умоляю вас по примеру русских подвижников встать за правду, попираемую нашими врагами и неверными чиновниками»[44].
О.Илиодор рассылал телеграммы и лично членам Синода, прося поддержать свое ходатайство.
«Есть искушение выше сил. Поддержите правду. Ожидаю милости» (митрополиту Санкт-Петербургскому Антонию)[45].
Высокопреосвященные Антоний и Флавиан ответили о.Илиодору советом проявить монашеское послушание[46]. В том же смысле пришел ответ от товарища обер-прокурора Роговича: «Советую подчиниться тяжести обстоятельств, сложившихся несомненно не без попущения Божия. Больше отвечать не буду»[47]. А о.Илиодор писал ему: «Пришло время встать за правду. Господь Судья попирающим ее и молчащим»[48].
Была, наконец, сделана попытка достучаться до совести Лукьянова: «За высоким чином я вижу в вас русского православного человека»[49].
Подобные телеграммы рассылались из Царицына и за другими подписями - уполномоченных «отцов», «матерей», «молодежи» и даже «детей» г.Царицына. Рассылались ежедневно и равномерно. Синод, например, получил по 7 телеграмм от каждой категории[50]. Адресаты были те же - Государь, Синод в целом и по отдельности, Лукьянов, Рогович. По-видимому, телеграммы отправлялись по какой-то схеме. Кто ее придумал? Сам гонимый инок или его царицынские единомышленники-«илиодоровцы»?
Имена изобретателей или, по крайней мере, исполнителей рассылки увековечены в повторяющихся подписях под телеграммами: окружной миссионер о.Михаил Егоров, казак Кузьма Косицын, младший брат о.Илиодора Александр Труфанов, некие Шмелев, Попов, Чмель, Жуков и др. Перечисленные лица составили своеобразный отдел по связям о.Илиодора с общественностью. В последовавшие дни все происходящее в царицынском монастыре записывалось и рассылалось широкому кругу адресатов - Государю, Синоду, газетам. Та же операция производилась с телеграммами о.Илиодора. Достоверность этих сведений оставалась на совести авторов. «Свет» сомневался в точности публикуемых копий телеграмм царицынского инока[51].
Широкая рассылка, недоступная карману такого аскета-нестяжателя, как о.Илиодор, велась на народные пожертвования. В храме то и дело шел сбор на оплату телеграфных услуг.
Не дождавшись решения Синода, последовавшего 1.II и оказавшегося отрицательным[52], о.Илиодор решился на самую отчаянную меру.
За всенощным бдением в субботу и после обедни в воскресенье он сообщил молящимся, что в воскресенье вечером с 7 часов здесь будет Пасха, после которой он начнет «войну с диаволом»[53]. Утром 30.I в переполненном храме о.Илиодор подробно развил эту мысль. Министры, оклеветавшие его перед Государем, доложили, будто он учит народ бунтовать. «Но разве я возмущал вас против кого-нибудь?! Разве я учил вас проливать чью-нибудь кровь?! Вы все знаете, что это неправда. Ни при жизни моей, ни после смерти моей не прольется ни капли чьей-нибудь крови. Я вас всегда учил добру и теперь прошу, если мне придется скоро умереть, то никому не мстить за меня и пусть все они там знают, пусть знает полиция и все власти, что через меня никогда не прольется ни капли крови!».
Поэтому борьба будет вестись исключительно в духовной плоскости - только с диаволом, а не с людьми, поступавшими по его наущению. Оружием себе о.Илиодор избрал крест и молитву, походным маршем - пасхальные песнопения[54].
После такого интригующего объявления вечером явились не только богомольцы, но и любопытные, хотя о.Илиодор нарочно просил не приходить тех, кто посещает монастырь с целью послушать и посмотреть. В толпе заметно было много интеллигенции, купцов, мелькали мундиры гимназистов. Всего, по оценке полицмейстера, в монастыре собралось до 10000 человек[55]. Не помещаясь в храме, они заполнили также коридоры и двор.
После вечерни и молебна перед чудотворной иконой Божией Матери«Седмиезерная» о.Илиодор с крестом в руках объяснил мотивы своего непослушания, изложенные выше.
«Я вступаю в последнюю священную брань с дьяволом, я надеюсь на Бога и верю в Его правду. Многие подумают, что я не хочу подчиняться властям. Нет, властям я всегда подчинялся и подчиняюсь, но незаконному решению я подчиняться не стану и лучше умру за Веру, Царя и Отечество, а из Царицына не пойду», - так закончил о.Илиодор[56].
По его просьбе толпа запела пасхальные стихиры. Дальнейшее в газетах описывалось как драматический спектакль с языческими мотивами. Якобы при пении «Христос воскресе» о.Илиодор обернулся и в воцарившейся тишине спросил служку через всю церковь: «Телеграмм нет?». Тот ответил отрицательно. Тогда, благословясь, о.Илиодор произнес «предсмертную исповедь», за которой последовала клятва: «Клянусь перед Престолом Всевышнего, Его Евангелием и Крестом, голодать, не смежа глаз до тех пор, пока Св.Синод не восстановит правды и не отменит постановления обо мне. В свидетельство клятвы неуклонной, твердой, призываю небо, землю, солнце, луну, звезды. Аминь»[57].
Так писал репортер, которому платили построчно. Полицмейстер же, которому платили помесячно, бесстрастно докладывал: «После первой стихиры иеромонах Илиодор прочитал свою последнюю исповедь к Господу Богу, а затем, перед чудотворной иконой Божией Матери, поклялся не пить, не есть, не спать до тех пор, пока не будет отменено решение Св.Синода о его переводе, в противном случае решил умереть»[58].
Прочтя свою телеграмму на имя Государя с извещением о клятве, о.Илиодор объявил свое завещание. Оно настолько характерно, что следует привести его целиком в добросовестной передаче полицмейстера:
«После моей смерти моим врагам не мстите, ибо они заслужат наказание от Бога; гроб сделайте из досок моей убогой постели; похороните в храме монастыря, по левую сторону; крест поставьте небольшой, дубовый и в него вделать мой крестильный шейный крест, кто будет спрашивать, кто здесь похоронен, говорите, такой-то священник, умер за Веру, Царя и Отечество; могилы моей венками и цветами не украшайте, так как жизнь моя была не красна и я их не видел; долг мой в сумме 5000 руб. [нрзб] заплатите; слышите? (Все ответили: слышим); имущество мое: карету, лошадей, шубу переведите на деньги и положите их в кассу Иоанновского братства, в неприкосновенный капитал, проценты с него раздавайте бедным; келью мою опечатайте и показывайте желающим посетить ее в течение недели после моей смерти; потом открываете на Рождество Христово и на Св.Пасху, входите в нее с священными песнопениями, в [нрзб] праздники она должна быть открыта для всех»[59].
Следует прокомментировать, прежде всего, указание на «убогую постель». Дело в том, что о.Илиодор имел аскетическую привычку спать на голых досках. Огромный пятитысячный долг был, конечно, не его, а монастырский. Карету и лошадей подарили о.Илиодору его приверженцы, и он охотно пользовался этим подарком, оберегая горло от пыли царицынских немощеных улиц.
Любопытнее всего в этом завещании распоряжение относительно кельи. Какого же мнения надо быть о себе и о своей деятельности, чтобы приказать сделать из своей кельи святилище? Увы, скромность, присущая о.Илиодору в студенческие годы, давно его покинула!
Закончив свою речь, он пригласил народ подходить к нему прощаться. При общем плаче начался этот долгий скорбный обряд, затянувшийся почти до полуночи.
Заготовленный, по-видимому, заранее текст с извещением о клятве был около 9 часов вечера разослан Государю, Синоду и преосвященному Гермогену:
«Сердобск. Святителю Божию Гермогену. Драгоценный мой Владыка и Отец, сегодня я, Ваш преданный Вам до смерти послушник, пред престолом Всевышнего и чудотворной иконой Богоматери, в присутствии многих тысяч скорбящего, плачущего, обиженного Вашего возлюбленного простого, смиренного, кроткого народа поклялся именем Всемогущего Бога, в исповедниках Имени и правды Его пребывающего всегда, не есть, не пить и не спать до времени, когда Святейший Синод отменит свое неправедное постановление о мне. Святитель-ревнитель! Поступаю по своим убеждениям. Иначе поступить не могу. Я донской казак по плоти, а по духу - верный воин Христов. Герои не сдаются, но или умирают, или побеждают. Если мне в этой борьбе суждено умереть, то верьте, Божий избранник, я умру спокойно, умру за попранную наглыми опричниками драгоценную святыню - свободу чистейшей Невесты Христовой, Церкви Божией. На случай смерти я оставил народу моему духовное завещание. Смиренно прошу Вас оказать содействие детям моим возлюбленным, привести завещание в дело. Когда умру, помолитесь за меня, усердный Божий молитвенниче. Кланяюсь Вам до земли и целую святительские ноги Ваши. Покорный послушник убогий иеромонах Илиодор»[60].
В 9 час. 4 мин. была отправлена телеграмма на имя Лукьянова: «Неужели же вы и теперь не откажетесь от своей ошибки»[61].
Клятва о.Илиодора была понята всеми, кто плохо его знал, как объявление Синоду голодовки.
«Грозит самоубийством! - негодовал «Свет» в передовой статье. - Грозит смертным грехом, за который простые миряне лишаются церковного погребения, молитвы, поминовения и уходят из здешнего мира осужденными на вечную муку»[62]. Некий В. Скрипицын из Гатчины писал преосвященному Гермогену о «самоубийстве голодом», на которое будто бы решился о.Илиодор[63].
Но по существу в этот вечер о.Илиодор всего-навсего дал обет строгого поста и непрестанной молитвы. Только такую форму протеста могли бы разрешить священнику его духовные руководители, с ведома которых он, очевидно, действовал. Неспроста в самый день торжественной клятвы духовник о.Илиодора иеромонах Антоний из Дубовки перебрался в Царицын. Что до преосвященного Гермогена, то газеты приписывали ему такую телеграмму: «Объявленный протест благословляю»[64]. Во всяком случае, из сохранившейся телеграммы владыки от 1.II видно, что он нисколько не удивлен фактом поста, зато потрясен голодовкой[65]. Скорее всего, благочестивый обет поста был согласован с архипастырем заранее.
Сам о.Илиодор говорил то так, то эдак, - с одной стороны, возмущался клеветой газет, «что будто бы я, не желая подчиниться постановлению Св.Синода, объявил голодовку», с другой стороны, тут же отмечал, что вместе с ним «решили умереть голодной смертью семь тысяч православного простого русского народа»[66].
Вероятнее всего, замысел был глубоко благочестивый, но о.Илиодор, желая покрасоваться, так много говорил о своей близкой смерти, что пост приобрел все признаки демонстративной голодовки.
После отправки телеграмм богатый событиями вечер получил неожиданное продолжение. Народ, взволнованный страстной речью священника, решил его поддержать.
Некий «очевидец Дмитрий Шмелев» телеграфировал в «Новое время»: «Видя своего любимого пастыря обрекающим себя на смерть, люди наполнили храм воплями и стенаниями. Тяжело было смотреть на эти тысячи людей, мужей, жен и детей, которые все как один человек поклялись перед всемогущим Богом умереть вместе со своим любимым пастырем и не покидать о.Илиодора до тех пор, пока их наставник не будет оставлен в Царицыне. Поклявшийся народ не покинул храма Божия и вместе с о.Илиодором приступил к выполнению клятвы. Беспрестанно в храме служатся молебны, поются духовные песни, читаются жития святых. От большего числа молящихся воздух в храме ужасно спертый. Женщины и дети беспрестанно падают в обморок»[67].
Впрочем, была ли клятва? Нигде не видно ее формального произнесения. Сам о.Илиодор 2.II телеграфировал преосвященному Гермогену, что народ клятвы не давал[68]. Вероятно, попросту произошло описанное полицмейстером: «По окончании всего более тысячи человек осталось в храме и все обрекли себя на голодовку вместе с иеромонахом Илиодором»[69]. Люди так отчаялись, что решили остаться с любимым батюшкой и разделить его участь.
Сколько их было? Шмелев пишет о «тысячах», сам о.Илиодор потом назвал цифру семь тысяч[70], а другой его сподвижник Косицын договорился даже до «десятков тысяч»[71]. Цифры, называвшиеся в газетах, все время росли: 7 тыс[72]., 8 тыс[73]., до 10 тыс.[74] Оценки властей были умереннее - у полицмейстера, как уже говорилось, «более тысячи человек», а ротмистр Тарасов доложил начальнику губернского жандармского управления о 400 чел.[75] Цифры илиодоровцев, очевидно, основаны на зрительном наблюдении переполненного храма, а о.Илиодор попросту исходит из значения вместимости своей церкви. «Десятки тысяч», конечно, не поместились бы. С другой стороны, если принять цифру ротмистра Тарасова, то выходит, что храм был почти пуст. Вероятно, самая близкая к действительности оценка принадлежит полицмейстеру.
Следует подчеркнуть, что народ последовал примеру своего пастыря по собственной инициативе. Ни из каких документов не заметно, чтобы о.Илиодор изначально задумывал запереться в церкви вместе с паствой. Впрочем, еще утром после обедни он мимоходом сказал: «вы, если хотите, тоже вступайте в эту борьбу, если же нет, то я буду бороться один», получив дружный ответ: «за вами, батюшка, пойдем»[76]. Но, судя по телеграммам-извещениям, о.Илиодор отводил «многим тысячам» народа исключительно роль свидетеля. Однако пример пастыря оказался заразительным для овец.
Итак, о.Илиодор остался в алтаре, а богомольцы - в храме. Так началось «великое царицынское дело»[77].
Строжайший пост продолжался всего сутки. Вечером 31.Iо.Илиодор отменил его под предлогом того, что Государю об этом не известно, а потому принятый подвиг напрасен. Будто бы сделано распоряжение задерживать на телеграфе жалобные телеграммы царицынских прихожан на Высочайшее имя, лишь выдавая отправителям квитанции. Надуманный повод! Если бы местные власти и опустились до такого коварства, во что даже «Земщина» отказывалась верить[78], то неужели Государь оставался в неведении после масштабной кампании, проведенной «илиодоровцами» в печати?
Отказ от обета был обставлен так, чтобы не опозорить о.Илиодора. Предложение якобы шло от паствы, которая коленопреклоненно просила священника снять клятву с себя и с прихожан. «С великой печалью выслушавши нас, батюшка отец Илиодор, с великой скорбью на лице, при страшном стоне многих тысяч православного народа, согласился с нашими доводами и торжественно перед престолом Всевышнего снял клятву с себя и с народа»[79]. Однако тут же был дан новый обет, полегче, - строгий пост с вкушением хлеба и воды раз в 1-2 суток и непрерывная молитва.
Теперь сообщения из царицынского монастыря звучали вполне благочестиво. «День и ночь стою в алтаре пред престолом и молю Господа, чтобы Он смягчил сердца царских сановников и святейших отцов», - телеграфировал Св. Синоду о.Илиодор[80]. «Монастырский храм, вмещающий семь тысяч человек, переполнен молящимися. Народ усиленно постится, денно и ночно молится, облекся во вретище, а дорогой батюшка о.Илиодор неотходно стоит в алтаре у престола Божия», - сообщали митрополиту Антонию уполномоченные от народа[81]. Жандармы подтверждали: в храме почти постоянные богослужения при тысячах молящихся[82].
Неискушенным лицам даже показалось, что о.Илиодор отступил. А.А. Столыпин вспомнил пушкинскую Людмилу, которая, собравшись было умереть в плену злодея, «подумала - и стала кушать». По мнению публициста, отказ о.Илиодора от голодовки показал, «что в нем нет даже безумного закала аввакумовской воли, а только непочатый край самомнения»[83].
Однако царицынский инок был не так прост. Сообщая Св.Синоду о новом обете, он пригрозил, что дальнейшее упорство священноначалия приведет к смерти и священника, и прихожан:«я переселюсь, но только не в Новосиль, а на небо. Пойду жаловаться Богу на чиновников-гонителей, волю царскую не свято исполняющих. Со мной умрет и народ. Бог сему свидетель»[84]. Пророчество начало сбываться уже 3.II, когда о.Илиодор, отслужив половину литургии, упал в обморок от истощения. То же самое самоубийство! Методы изменились, но цель осталась прежней - победить или умереть.
Тем временем до преосвященного Гермогена дошли сведения о том, что о.Илиодор вместе с паствой «поклялись [перед?] Богом не выходить [из] храма, умереть голодной смертью»[85]. Потрясенный владыка не поверил, но, по совету Роговича, на всякий случай снял клятву: «Зачем Косицын, Шмелев, другие всюду рассылают телеграммы об установленной через клятву буддийской голодовке, которой будто подвергли себя Вы и все богомольцы подворья. Ожидаются-де вскоре случаи голодной смерти. Прочие такие телеграммы - плохая услуга делу, омерзителен их крик, вопль об ужасах, точно дело идет не о христианском благоуспешном посте и покаянии, а о самоубийстве голодом. Если такую безумную клятву дали, то я всех властью Христовой разрешаю совершенно»[86].
О.Илиодор ответил лишь на следующий день (2.II), отрицая факт голодовки: «Дорогой Владыко! Это ложь. Народ никакой клятвы не давал. Подписавшие телеграмму неправильно выразились. Сейчас постимся, молимся усердно»[87].
Преосвященный Гермоген успокоился и с тех пор протестовал против «подлейшей лжи» о голодовке, уверяя всех - Роговича, митрополита Антония, даже сотрудника «Речи», - что «никакой голодовки там не было, люди просто молились и постились»[88].
Во всяком случае, гневный тон архипастырской телеграммы произвел должное впечатление и 2.II, по случаю праздника Сретения, о.Илиодор разрешил пить чай с хлебом, а также предупредил, что никого не обязывает поститься, так как не имеет права. «Я могу только на себя налагать обязательства, но не на других»[89].
Ультраправая часть общества горячо сочувствовала гонимому царицынскому проповеднику.
«Что нужно делать для спасения отца Илиодора. Господи, спаси и помилуй его», - телеграфировал преосвященному Гермогену архимандрит Макарий (Гневушев)[90].
К ходатайствам царицынцев перед священноначалием присоединились две крупнейшие монархические организации - Союз Михаила Архангела и Союз русского народа (и Главный совет, и провинциальные отделы), а также отдельные монархические деятели[91].
Крайние правые открыто выражали недовольство действиями Св.Синода. «Земщина» обвиняла священноначалие в «черством равнодушии»[92]. Пуришкевич от имени Союза Михаила Архангела возлагал на епископат ответственность за печальный исход обета о.Илиодора, призывая Синод «поступиться своим формальным правом для сохранения в наши тяжелые годы истинного светоча и подвижника православной веры, заслуги коего в пережитые нами лихие годы крамолы неисчислимы»[93].
Некоторые лица, ходатайствовавшие за о.Илиодора, договаривались до скандальных заявлений. Несколько жителей Екатеринослава заявили, что, пока Св.Синод не уступит, они не признают его главой православной российской церкви, а три лица из Ярославля пригрозили ряду архиереев, что «уйдут в раскол без Илиодора»[94].
Но у инока нашлись и противники. Саратовское дворянское депутатское собрание постановило командировать в Петербург депутацию с ходатайством об удалении о.Илиодора из Саратовской губ.[95] Некий самарский крестьянин Сомов прислал Синоду донос на непотребства, будто бы происходящие в монастыре «исчадия ада Илиодора»[96].
«Свет» в передовой статье призвал Синод к твердости, охарактеризовав прошлогоднюю его уступку о.Илиодору как «непростительную ошибку».«...да не осуществится исполненное беспримерной дерзости домогательство обезумевшего монаха!»[97].
М. Любимов писал в «Голосе Москвы», что противостояние с монахом наносит ущерб престижу власти и последней следует прекратить эту «единственную в своем роде» картину. «Илиодору полезно было бы успокоиться в монастыре под епитимией, а у Синода, департамента полиции, губернаторов, жандармов и полицеймейстеров, надо думать, нашлись бы и более важные дела, чем организация союзной армии для похода на бунтующего монаха»[98].
Св.Синод остался непреклонен. Выслушав 1.II поступившие ходатайства, он приказал принять их к сведению[99], а еще днем ранее в Саратовскую епархию был командирован еп. Парфений для содействия преосвященному саратовскому в приведении о.Илиодора к повиновению церковной власти[100]. Не возлагая на эту поездку больших надежд, митрополит Антоний заранее совещался с обер-прокурором о мерах, которые предстояло принять в случае неудачи.
Светские власти не имели прямых рычагов воздействия на о.Илиодора, поскольку никаких государственных законов он не нарушил. Попытка полицмейстера убедить прихожан покинуть храм осталась тщетной. Администрация заняла выжидательную позицию. У стен монастыря дежурили полиция и казаки. 3.II в Царицын прибыли саратовские власти во главе с управляющим губернией П.М. Боярским. Из Москвы приехал вице-директор департамента полиции Н.П. Харламов. Кроме того, еще 2.II Государь решил командировать в Царицын для расследования флигель-адъютанта А.Н. Мандрыку: «Народ должен знать, что царю близки его горе и его радости»[101]. Вероятно, выбор пал на это лицо ввиду того, что его двоюродная сестра была игуменией Балашовского женского монастыря Саратовской епархии. В тот же день из Петербурга пришла таинственная телеграмма без подписи: «Будет от нас следователь, клеветникам присяга»[102].
В монастыре полагали, что и преосвященный Парфений едет для расследования событий, поэтому сообщение о его командировке сочли «утешительными вестями»[103]. «С Божьей помощью один зуб уже сломан у врага», - будто бы сказал о.Илиодор[104].
К появлению высоких гостей надлежало мобилизовать все силы, и потому 2.II он дважды объявлял общий сбор богомольцев в храме - сначала к 6 часам вечера, затем к 7 часам утра следующего дня ввиду предстоящего «сражения»[105].
Преосвященный Парфений успел добраться только до Саратова (2.II), где получил телеграмму от еп.Гермогена с просьбой предварительно приехать к нему в Сердобск. Там гостя ждали долгие уговоры. Владыка Гермоген попытался склонить его на свою сторону.
«3 февраля я прибыл в г.Сердобск, - докладывал еп. Парфений, - и из продолжительных бесед с преосвященным узнал, что ему не по сердцу было распоряжение Святейшего Синода, и он не обнаруживал готовности отпустить из своей епархии иеромонаха Илиодора. Сперва преосвященный предлагал мне отправиться в Царицын и убедиться, насколько полезна деятельность иеромонаха Илиодора, чтобы потом я мог засвидетельствовать об этом пред Святейшим Синодом в видах отмены состоявшегося о нем решения»[106].
Однако еп.Парфений не поддавался на уговоры. Тогда преосвященный Гермоген вместо того, чтобы отпустить гостя в Царицын, вызвал (3.II) оттуда о.Илиодора, обнадеживая его, что от этой поездки зависит его оставление в Царицыне и что помощь Божия близка и нельзя ее презирать.
В той же телеграмме владыка просил адресата оставить пост и подкрепиться пищей. А в прошлый раз требовал прекратить голодовку, если она имеет место. Любопытно, что впоследствии о.Илиодор заявил, что преосвященный спас его от голодной смерти: «Я тогда не умер потому только, что владыка Гермоген скоро после клятвы снял с меня клятву. Я не могу ослушаться своего драгоценного отца, ибо верю ему, как Богу»[107]. Какая же из двух телеграмм имеется в виду? О снятии клятвы говорится в первой, но ранее ее получения священник сам отменил свой обет отказа от пищи. Возможно, что спасительной оказалась именно вторая телеграмма, поскольку к тому времени о.Илиодор от поста совсем ослабел.
Вызов в Сердобск показался монастырским богомольцам подозрительным, и они пытались предостеречь своего пастыря: «не ездий, батюшка, вас обманывают»[108]. Но о.Илиодор не мог не довериться преосвященному Гермогену, которого любил и которым глубоко восхищался. Телеграмма к тому же показалась, да и была, «ласковой и молящей»[109]. Поэтому решение было принято быстро. Еще за обедней о.Илиодор читал пастве послание епископа, а уже в 2 час. 45 мин. пополудни выехал московским поездом. Сердобску ответил: «Выезжаю немедленно»[110]. Позже негодовал, что его «выманили из Царицына», не преосвященный, конечно, а жандармы[111].
В залог возвращения о.Илиодор оставил пастве свой крестильный крестик и обещал вернуться через три дня, в воскресенье 6.II. Отъезд прошел при огромном стечении народа - писали о 10 тыс. человек[112]. Стоя на перроне, толпа пела духовные песнопения и гимн. «Я уезжаю, дети, - обратился к ней о.Илиодор с площадки вагона. - Вы же ослабьте пост, в монастырь ходите только к службам, а всенощные моления прекратите, Господь нами умолен»[113].
Уверенность в благополучном разрешении вопроса подкрепилась некоей телеграммой, полученной непосредственно перед отъездом. «У меня уже есть доказательства того, что у врага сломлены зубы, перебито правое крыло и осталось добить только левое. Сейчас только я получил телеграмму, в ней говорится о наших врагах, и вот пусть рассеются даже и листочки с этими известиями по ветру». При этих словах о.Илиодор разорвал загадочную телеграмму и выбросил ее клочки[114].
Взволнованные «илиодоровцы» получили две гарантии возвращения своего пастыря - во-первых, его крестильный крестик, а во-вторых, слово о.Михаила Егорова. Этот священник, друг о.Илиодора, выехал вместе с ним, пообещав толпе, что без него живым не вернется[115].
Итак, победа казалась близкой. О.Михаил потом рассказывал, что «о.Илиодор, будучи в хорошем настроении духа, всю дорогу строил планы об улучшении и совершенствовании монастыря», в частности об устройстве пещер-катакомб[116].
Прибыв в Сердобск вечером 4.II, друзья направились в дом местного благочинного, протоиерея А.К. Образцова, где остановились оба преосвященных.
Взяв о.Илиодора за руку, еп.Парфений увел его в отдельную комнату и стал увещевать. Но тот отказался: «Я не лошадь. Только лошадь можно перегонять с одного поля на другое, а со мной так поступать нельзя». Преосвященный обиделся и вышел. Еп.Гермоген потом выговаривал о.Илиодору за резкость[117].
Наутро из Царицына пришла телеграмма: «Имея высочайшее повеление ехать в Сердобск, прошу ваше преосвященство, епископа Парфения и отца Илиодора ожидать моего приезда. Флигель-адъютант Мандрыка»[118]. Оказывается, царский посланник разминулся с о.Илиодором и приехал в Царицын в тот самый вечер, когда иеромонах прибыл в Сердобск. Подождать-то можно, но при перенесении места переговоров в Сердобск о.Илиодор терял свой главный козырь - возможность провести для гостя экскурсию по монастырю. В Царицын на имя Косицына полетела отчаянная телеграмма: «Ради Бога, пользуйтесь случаем выяснить правду тому, кто приехал. Мы здесь выясним, иначе поступить нельзя. Адъютант сегодня выезжает нам, прислав телеграмму. Батюшка»[119].
В тот же день игумения Мария, двоюродная сестра Мандрыки, получила от Распутина телеграмму с просьбой «повлиять на родственника». Ничего не поняла, но вскоре получила от владыки вызов в Сердобск[120].
Полтора дня до приезда Мандрыки прошли в переговорах. Преосвященный Парфений продолжал убеждать о.Илиодора, а тот, наоборот, приглашал собеседника к себе в Царицын «посмотреть чудеса», т.е. монастырь[121]. Епископ Гермоген и о.Михаил заняли, конечно, сторону своего друга, так что силы были неравны.
Стоило о.Илиодору покинуть Царицын, как в город стали съезжаться петербургские гости. Официальным порядком прибыл Мандрыка, а частным - член Государственной думы С.А. Володимеров и писатель И.А. Родионов.
Позже, когда Володимерова справедливо заподозрили, что он ездил «спасать» о.Илиодора, депутат скромно ответил: «Мне не по плечу такая задача, потому что не могу я мечтать и воображать себя способным спасать человека, который в силах создать небывалое у нас, может быть, за несколько столетий патриотически-религиозное воодушевление среди сотен тысяч людей... Я ездил в Царицын не для этого, а чтобы полюбоваться теми мерами, которые принимал... г. обер-прокурор Святейшего Синода к тому, чтобы совершенно устранить... от.Илиодора»[122].
Что до Родионова, то он познакомился с о.Илиодором в мае 1910 г., «имел удовольствие несколько раз беседовать с ним и полюбил его всем сердцем»[123]. Поэтому, вероятно, тоже приехал «спасать», но «спасать» исключительно пером.
Мандрыка и Володимеров приехали на одном поезде, но затем направились в разные стороны.
Флигель-адъютант остановился в «Столичных номерах» - видимо, самой приличной гостинице этого захолустья. Дела отложил на утро, которое, как известно, вечера мудренее.
Володимеров прямо с вокзала направился в монастырь и провел там всю ночь, выясняя положение. Под утро вернулся в те же «Столичные номера», а через несколько часов уже очутился подле Мандрыки в гуще событий.
Утром, протелеграфировав преосвященному Гермогену, чтобы его ждали в Сердобске, флигель-адъютант принял депутацию от сторонников о.Илиодора. Тут же пристроился и Володимеров, очевидно, следивший, как бы наивные провинциалы не сболтнули царскому посланцу лишнего[124]. На просьбы богомольцев Мандрыка ответил уклончиво: решать будет Государь, «противиться же воле Государя вы ни в коем случае не должны»[125].
Как и просил о.Илиодор, его приверженцы показали монастырь царскому посланнику, но экскурсия прошла в спешке, поскольку он торопился на поезд к 2 час. 45 мин. Вместе с Мандрыкой в Сердобск уехали Харламов, саратовские власти - губернатор и прокурор, а также неугомонный Володимеров.
Проводив гостей, сторонники о.Илиодора доложили ему об исполнении его распоряжения: «Сегодня были у флигель-адъютанта. Он был на подворье, видел все. В нашем деле принимал горячее участие Володимеров. Все выехали в Сердобск»[126].
На следующий день в Царицын приехал Родионов. До службы илиодоровцы показали ему монастырь, по той же программе, что и Мандрыке. Но, в отличие от флигель-адъютанта, Родионов никуда не спешил и все с любопытством осматривал. Его, как и Мандрыку, провели в кельи о.Илиодора, показали, как он живет и, главное, как он спит - на голых досках. Затем писатель отправился на вечерню с акафистом, где был изумлен общенародным пением, погрузившим этого «плохого христианина» в глубину богослужения[127].
Это было то самое воскресенье, в которое о.Илиодор обещал вернуться. Косицын телеграфировал в Сердобск: «Родионов приехал, телеграфируйте, когда вернетесь». Но священник ждал приезда Мандрыки: «После сегодняшнего вечера отвечу, когда вернусь»[128].
Поезд с Мандрыкой и прочими его спутниками прибыл в Сердобск 6.IIв 9 часов вечера. На перроне появился о.Илиодор, выхватил из группы пассажиров Володимерова и увез его на извозчике в город.
«Мандрыка приехал торжественно, в сопровождении вице-директора департамента полиции - Харламоваи саратовского вице-губернатора Боярского, в полной парадной форме, при всех чинах и орденах»[129]. Явившись в дом благочинного, царский посланник прежде всего побеседовал с епископами и выяснил положение: о.Илиодор не желает подчиниться Св.Синоду.
Газеты уверяют, что сам священник вовсе не пожелал разговаривать с флигель-адъютантом, и потребовались продолжительные уговоры, чтобы беседа состоялась[130]. Мандрыка отвел о.Илиодора в отдельную комнату и объявил, «что он приехал сообщить ему Высочайшую волю, что Государь Император недоволен его поведением и проповедями, в которых он должен проповедовать только кротость, смирение и любовь. Что воля Царская непреклонна и он должен немедленно отправиться к новому месту своего назначения»[131].
Странное дело! Командированный, по словам самого Государя, для расследования и последующего доклада[132], Мандрыка слушает кого угодно, только не самого о.Илиодора, в беседе с которым ограничивается передачей Высочайшего приказа! Экскурсия по монастырю оказалась напрасной!
Потом Сергей Труфанов будет похваляться своим красочным ответом: «Я ответил, что готов и желаю повиноваться царю, но не желанию Столыпина, и что я покажу Столыпину, что он не может распоряжаться в Церкви так, как в Департаменте полиции»[133], причем «Парфений заохал, повалился на диван и заговорил: "Ох, ох! У меня чуть разрыв сердца не случился! Да разве так можно отвечать? Ведь это вы самому царю так дерзко говорили?"»[134]. Однако владыка при беседе не присутствовал, а ответ о.Илиодора передавался разными лицами, включая его самого, в куда более скромной форме: «что он из Царицына никуда не поедет»[135].
После этого краткого диалога в Царское Село пришли две телеграммы - всеподданнейший доклад Мандрыки и заявление о.Илиодора, что резкость его выражений от перевода на другое место не смягчится, а «если желают, чтобы он замолчал, то пусть прикажут отрезать ему язык»[136].
За ужином, где осталось только духовенство, о.Илиодор «обрушился бранью на Синод»[137]. Свою фразу дерзкий священник передавал впоследствии так: «Вы там в Синоде не пляшите перед полицеймейстером Столыпиным, и не насилуйте Невесту Христову - Церковь Божию»[138]. Другие источники воспроизводить сказанное не решаются. «Услышав это, Парфений вскочил из-за стола, бросил половину вареника на вилке на стол, держа другую половину зубами на губах...»[139]. И вышел.
Переговоры завершились, и о.Илиодор заторопился к ожидающей пастве и брошенным второпях монастырским делам. «Меня там ждет народ. У меня братии 40 человек. Она без меня голодает», - так он будто бы сказал преосвященному Парфению[140].
Второй преосвященный отговаривал о.Илиодора, но тот настоял на своем, однако дал владыке подписку, что не будет более произносить в монастыре никаких речей и в Царицыне не будет никакой смуты. После этого еп.Гермоген благословил своего подопечного ехать обратно.
Беспокоила еще усиленная полицейская слежка и присутствие самого вице-директора департамента полиции.
- Может быть, вы думаете арестовать меня? - спросил о.Илиодор.
- Помилуйте, что вы! - воскликнул Харламов, пояснив, что-де «даже не думают» об этом[141]. Ответ успокоил.
По-видимому, ни Харламова, ни епископа Парфения не сочли нужным известить о предстоящем отъезде.
Владыка Парфений, несмотря на вчерашний скандал сохранивший смирение и рассудительность, ранним утром составил две телеграммы - митрополиту Антонию и Лукьянову - в одном и том же смысле. Вот вторая, более выразительная: «Иеромонах Илиодор отказывается ехать в Тулу, рвется в Царицын. Мне кажется, лучший исход такой: уволив от настоятельства, причислить к саратовскому архиерейскому дому под надзор любящего его и единомышленного епископа Гермогена. Если получу сегодня распоряжение, уеду»[142]. Этот мудрый совет владыка почему-то решил согласовать с Харламовым, который, как и подобает деятелю политического розыска, оказался неуловим. Когда, наконец, одобрение было получено, телеграммы полетели в Петербург (в 9 час. 10 мин. и 9 час. 18 мин.). Сам преосвященный Парфений тем временем успел помолиться за ранней обедней, а когда вернулся, то узнал, что «священник Егоров увез иеромонаха Илиодора из Сердобска, направляясь в Царицын»[143].
Обстоятельства отъезда породили легенду, будто бы о.Илиодор ночью бежал из Сердобска в Царицын. На самом деле бежать было не от кого. Выехали, по словам о.Михаила, «утром на глазах у всех»[144].
Проект преосвященного Парфения встретил противодействие Боярского. В связи с этим или по другой причине на следующий день Синод предписал еп.Гермогену заставить священника ныне же выехать в Новосиль, «так как дальнейшее упорство иеромонаха Илиодора будет неизбежно сопровождаться тягостными последствиями»[145]. Еще ранее на преосвященного, по-видимому, стала давить светская администрация, поскольку 7.II он пообещал Боярскому вернуть о.Илиодора, телеграфировав ему на ст.Поворино, даже хотел лично поехать следом, но воспротивились некие петербургские власти, находившиеся в Царицыне.
Пока о.Илиодор ехал, из Петербурга в Царицын пришел приказ о перехвате бедного священника в дороге с тем, чтобы предложить ему отправиться в Сердобск или Тульскую губернию. Эта миссия возлагалась на начальника Саратовского губернского жандармского управления полковника В.К. Семигановского, ввиду серьезности положения находившегося в те дни в Царицыне.
В 4 часа пополуночи (3 по петербургскому времени) полк. Семигановский выехал экстренным поездом навстречу о.Илиодору.
Тем временем два священника и Володимеров спокойно ехали в Царицын. С Поворина телеграфировали в монастырь, что приедут в 9 часов утра, и легли спать, причем о.Илиодор в отдельном купе.
«Утром я проснулся раньше всех, - рассказывал о.Михаил. - Был совсем день. Вагон стоял. Вдруг вижу - в вагон входит старший жандармский чиновник очень высокого роста»[146].
Это была станция Иловля (80 верст от Царицына), а вошедший был полк. Семигановский. Войдя в купе о.Илиодора, он разбудил его и сообщил, что вагон отцеплен, поэтому следует перейти в другой. Священник отказался.
«Тогда г.Семигановский, усевшись против меня, устремил на меня свои нахальные, бесстыжие глаза, которыми, казалось, хотел меня съесть»[147]. В дверях купе толпились другие жандармы, «любопытно, но ласково» глазевшие на легендарного священника[148]. Он понял: это арест!
- Вы переведены в Тулу, - вновь заговорил гость. - Куда прикажете везти вас - в Тулу или Сердобск?
- Я арестован вами, везите меня, куда хотите.
- Нет, - рассмеялся полк.Семигановский, - мы вас не арестовывали, мы г.Царицын арестовали, мы изолировали вас от него.
И прибавил:
- И в этом случае делаю то, что мне приказано.
- А если бы вам приказали перевернуть святой престол в храме - вы бы и его перевернули?
- Нет, мы престолов не перевертываем.
- Если бы, г.Семигановский, я был на вашем месте, я сбросил бы с себя погоны и ушел от такой службы.
Попытка воззвать к совести полковника оказалась тщетной. «Я продолжал лежать, а жандарм - сидеть, и долго пришлось мне переносить и чувствовать на своем лице дерзкие и наглые взгляды этого солдатского лица»[149]. Вскоре он вышел из купе.
Так передавали исторический диалог о.о.Илиодор и Михаил[150]. Полковник же Семигановский рассказывал сердобскому уездному исправнику, что пойманный священник «стал всех бранить и грозил предать проклятию»[151].
Ввиду отказа арестанта покидать вагон жандармы объявили остальным пассажирам, что этот вагон «больной», и попросили перейти в другой[152]. То же предложение было сделано спутникам о.Илиодора, но они отказались его оставить, заявив, что могут подчиниться только грубой силе.О.Михаил оставался верен обещанию, данному царицынцам, а Володимеров, вероятно, надеялся, что его депутатская неприкосновенностьхоть отчасти защитит бедного узника.«Куда повезут его не знаю, но буду сопровождать его, пока это окажется возможным физически», - сообщил Родионову[153] этот «истинный благородный русский дворянин», как именовал его о.Илиодор[154].
Вагон был прицеплен к экстренному поезду, который помчался в противоположную от Царицына сторону. Отправить телеграмму не разрешили. В проходах стояли часовые. В сопровождавших его жандармах о.Илиодор узнал своих прежних «прихожан» и оценил масштабы слежки за собой[155].
Остроумное заявление полк.Семигановского об арестованном городе Царицыне нисколько не меняет того факта, что на станции Иловля произошел арест. Именно так это событие воспринимали преосвященный Гермоген[156] и сам о.Илиодор[157]
О.Илиодор с негодованием отмечал, что его обманули[158], - арестовали вопреки уверению Харламова. Однако распоряжение о перехвате священника пришло из Петербурга и принадлежало, очевидно, товарищу министра внутренних дел ген. П.Г. Курлову. Харламов потом даже утверждал, что полк.Семигановский произвел арест «в свою голову», самовольно[159], однако, по некоторым данным, вице-директор ехал вместе с Семигановским и якобы не арестованным о.Илиодором на том самом поезде[160].
Арест грозил и «илиодоровцам» - Шмелеву, Косицыну, А. Труфанову и другим. Управляющий губернией осторожно представил об этой мере министерству 9.II, но получил отказ[161].
Итак, поезд поехал от Иловли назад, то есть на северо-запад. Место назначения никто не знал, даже власти, потому что его выбор предоставлялся о.Илиодору, никуда ехать не желавшему.
Отопление уже не работало, но арестант отказался перейти в другой, теплый вагон. Отказался и от пищи и высказал жандармам лишь одну просьбу - позвать священника со св.Дарами. Поэтому на ст.Филоново поезд остановили, пригласили местного священника о.Вилкова и отправились дальше вместе с ним. О.Илиодор исповедовался и причастился, а на прощание пожертвовал о.Вилкову свою шубу.
«...а потом, оставив свою шубу какому-то священнику, завещал ему раздать ее народу в память о нем», - докладывал сердобский исправник[162]. Какая карикатура! Шуба стоила рублей 300, и о.Илиодор просил ее продать, а вырученные деньги раздать нуждающимся жителям Филоновской станицы. «От бедных людей я ее получил - бедным она и пошла»[163].
Все это происходило во мчавшемся на всех парах поезде, так что о.Вилков поневоле отъехал от своей станицы верст на 60. Сойдя на станции Поворино, он телеграфировал в царицынский монастырь: «О.Илиодор продолжает исполнение клятвы. Везут его господа жандармы, куда неизвестно. Мною исповедан и причащен св.Тайн между пролетом Филоново-Ярыженская. Шубу завещал Филоновскому станичному обществу. Спокоен. Свящ. ст.Филоново Вилков»[164].
Таким образом, о.Илиодор вновь вернулся к своей клятве - не есть и не пить, пока его не оставят в Царицыне. Известил жандармов. Со слов полк.Семигановского, его узник «заявил, что он уморит себя голодной смертью»[165]. Впоследствии сам о.Илиодор объяснял свое решение, во-первых, горем, а во-вторых, боязнью быть отравленным: «Перевод мой в Новосиль, по слухам, стоит полтора миллиона рублей, а за такие деньги можно не только в Новосиль отправить, а куда-нибудь подальше - например, на тот свет»[166]. После ареста он готов был ожидать от жандармов чего угодно. Но телеграмма исповедовавшего его о.Вилкова выдает более глубокую подоплеку строгого поста. К тому же Володимеров телеграфировал Родионову: «О.Илиодор захвачен в пути на ст.Иловля и вновь решил не пить, не есть, пока вагон, его везущий, не будет доставлен в Царицын»[167]. А это и есть сущность клятвы, данной священником еще в воскресенье.
По словам полк.Семигановского, о.Илиодор «действительно все время лежал в своем купе и ничего не ел до гор.Сердобска»[168]. Видно, ждал скорой смерти, раз поспешил причаститься и даже расстался с шубой - в феврале-то месяце!
«Хотя ехали мы быстро, но дорога казалась мне необычайно долгой, - вспоминал о.Илиодор. - Я стал обдумывать свое положение.
Припомнились мне некоторые газетные публицисты, которые доказывали, что на Руси Православная Церковь играет служебную роль, что это есть ... орудие для воздействия на народ в руках правящих лиц. Эти последние доказывали обратное. Церковь совершенно свободна, говорили они, никто не посягает на ее внутреннее устроение, не стесняет ее в способах воздействия на ее пасомых, как уверяло и наше правительство.
Но вот настало великое царицынское дело и заставило силу имущих открыть свои карты.
Теперь воочию все увидели, что все уверения поработителей Церкви не имеют под собой почвы.
Где же свобода церкви, когда крест проповедника выбивается у него из рук, звук его проповедующего голоса заглушается лязгом шпор и сам проповедник становится предметом бесцеремонного издевательства и насмеяния над его личностью.
В таких думах проходила моя дорога»[169].
Эти мысли о.Илиодор высказывал и ранее, но теперь обстановка особенно располагала к ним.
О.Михаил и Володимеров поневоле тоже стали держать пост: «Батюшка Илиодор не ел и не пил, и нам было совестно есть»[170].
От Поворина поезд двинулся в сторону Тулы до Козлова (ныне Мичуринск), где простоял всю ночь.
- Куда же вас везти дальше, - спрашивал полк.Семигановский своего пленника, - я положительно недоумеваю!
А тот вообразил, что остановка сделана для его убийства, и ответил невпопад:
- Зачем в таком множестве окружаете меня? Смотрите, во мне весу всего три пуда, а в вас в одном будет пудов 15. Вы легко можете задавить меня, и помощь ваших спутников вам совершенно не нужна[171].
Не добившись вразумительного ответа, полк. Семигановский связался с Петербургом. Положение было не из легких. Куда бы о.Илиодора ни привезли, в Тулу или в Сердобск, - он бы все равно лежал в купе, отказываясь от пищи. Но в Туле преосвященного Парфения сейчас не было, зато в Сердобске оставался преосвященный Гермоген. Вероятно, поэтому министерство приказало повернуть в Сердобск[172].
Потом о.Илиодор объяснял это решение чудом, произошедшим по молитве «доброго отца нашего епископа Гермогена» перед иконой Божией Матери «Одигитрия» - «Путеводительница»: «и вот Она-то повернула наш вагон обратно в г.Сердобск. Не случись этого - меня увезли бы в Тулу и вы теперь, может быть, видели бы в Туле одну мою могилу»[173].
Там же на ст.Козлово.Илиодор получил телеграмму от преосвященного Гермогена, просившего его оставить пост и приехать в Сердобск.
9.II сердобский исправник телеграфировал Боярскому: «Харламов и Семигановский пять вечера привезли Илиодора Сердобск сдали Гермогену. Подробности рапортом»[174]. Это «сдали» как нельзя лучше показывает отношение властей к беспокойному монаху. Впрочем, «сдать» оказалось непросто.
Предложив своему арестанту поехать к владыке, полк. Семигановский получил резкий ответ: «Я с вами разговаривать не желаю, а что мне нужно делать, это я знаю сам»[175]. Покинуть свой вагон о.Илиодор не только не хотел, но и физически не мог, поскольку остался безшубы. Поэтому отправил к преосвященному о.Михаила с приглашением пожаловать на станцию лично. Вскоре друг вернулся... с архиерейской шубой! Оказалось, что владыка сам не приедет, но приглашает о.Илиодора к себе.
Лишь в 7 часов, после долгих уговоров Володимерова и о.Михаила, о.Илиодор надел шубу преосвященного и поехал к нему - все в тот же дом благочинного, который покинул двумя днями ранее. Но как несчастный священник изменился за это время от тяжелых мыслей, поста и приготовления к смерти!
«После двухдневной в разных направлениях поездки иеромонах Илиодор был возвращен жандармской полицией опять в гор.Сердобск, притом голодный, измученный и совершенно больной "в распоряжение Епископа" (??!!!).....», - писал преосвященный Гермоген[176].
«Встретив нас, епископ принял меня на свою грудь и громко, громко зарыдал», - вспоминал о.Илиодор[177].
Тем же вечером преосвященный Гермоген изложил подопечному свой проект, который обсуждал ранее с епископом Парфением, - двойное настоятельство. Перейдя в Тульскую епархию, о.Илиодор остается заведующим царицынским подворьем, навещает свой монастырь и сохраняет за собой общее руководство. Против поездок и участия в монастырских делах еп.Парфений не возражал, при условии добровольного подчинения священника распоряжению Св.Синода.
По словам о.Михаила, именно сохранение настоятельства заставило его друга дать свое согласие на переход в Новосильский монастырь[178]. Сам о.Илиодор излагал свои мотивы иначе. Описав встречу с владыкой, он продолжает: «Это рыданье без слов, дальнейшая беседа с епископом и собственные размышления решили мою судьбу. Я понял, что дальнейшее сопротивление грубой физической силе будет бесплодно и мне, следовательно, необходимо ехать в Тулу. Принятое мною решение водворило мир в душе моей, и я спокойно и даже с иронией стал смотреть на те факты, которые прежде раздражали меня»[179].
То же объяснение священник дал своей пастве, протелеграфировав в монастырь следующий трогательный текст: «Возлюбленные милые мои дети. Вы видели, что я все употребил, чтобы быть с вами. Я даже жизнью не дорожил. Я бы умер в Царицыне, если бы был там, но сему воспрепятствовала Сила. Против рожна прать трудно. Не отчаивайтесь. Я радуюсь, - радуйтесь и вы вместе со мной. Через неделю приедет Михаил, все-все вам расскажет. Вы тогда успокойтесь. Поверьте мне пока. Пребывайте в миру [так в тексте], спокойствии и радости о Духе Святом. Настоятель Свято-Духовенского Новосильского монастыря и заведующий Свято-Духовским Царицынским подворьем иеромонах Илиодор»[180]. Подпись свидетельствует, что проект двойного настоятельства был о.Илиодором одобрен.
На следующий день он отправил покаянные телеграммы в Синод и Лукьянову: «Богомудрые отцы! Со слезами пишу. Еду в Тулу. Вашу святыню огорчать не думал непослушанием. Шел невольно против чиновничьего засилья. Простите и помолитесь за меня, грешного и убогого»[181].
С преосвященным Гермогеном простились при взаимных слезах и объятиях. Но понемногу о.Илиодор приходил в себя, становясь прежним - веселым молодым иеромонахом. Даже решил подшутить над полицией, которая продолжала за ним следить.
Недавно он сгоряча предсказал Харламову, что когда-нибудь революционеры будут так же преследовать его, Харламова, причем с бомбами. Тот отнекивался, утверждая, что филеров выставил не он. Действительно, это было сделано исправником[182]. И вот этих агентов о.Илиодор решил подразнить, изобразив побег. Сел в сани вместе с прот. Образцовым, выехал за город, слез и побежал в лес. Агентура, конечно, все увидела, поэтому всю дорогу за ними мчался верхом казак, догнавший священника уже в лесу.
Кроме того, у о.Илиодора созрел план еще одной мистификации. Новоиспеченный настоятель решил поселиться в Новосильском монастыре тайно, под видом простого монаха, познакомиться с положением изнутри, а через несколько дней открыться. О.Илиодор взял у прот. Образцова старую рясу и мешок, вырубил себе в саду палку, положил в мешок три фунта кренделей, жестяной чайник, чай и сахар. Вместе с друзьями пошел на вокзал, где уже поджидал Харламов и другие власти: «А мы думали, что вы уехали из города». Для большего смирения о.Илиодор решил купить билет 3-го класса, а когда их не оказалось, то взял билет 2-го до Пензы, намереваясь оттуда ехать 3-м классом до Тулы. Простился с друзьями и поехал под наблюдением Харламова[183].
«Наконец, напутствуемый благословениями епископа Гермогена, я выехал в Тулу, не только оттрясая прах царицынский от ног своих, но даже и самые сапоги оставил в Сердобске. Одет был я очень бедно, имел вид странствующего богомольца, и царицынские безбожники лишились возможности сказать, что я что-нибудь увез из Царицына. В Царицын я приехал с тремя рублями и имел одежды рублей на 100, а уезжал имея денег только на билет до Тулы (и то данных епископом) и рублей на 15 одежды»[184].
В заключение следует подчеркнуть, что о.Илиодор сопротивлялся не столько Св.Синоду, сколько водившему его рукой правительству, причем боролся и за преосвященного Гермогена, которому тоже предстоял перевод. Однако в средствах, кажется, переборщил. Это признавали многие представители правого лагеря.
Прот.Восторгов на собрании монархистов в Москве с большим сочувствием отзывался об о.Илиодоре, однако отметил, что за свою голодовку как революционный акт он должен быть предан духовному суду[185].
«Земщина» скорбела «по поводу слишком шумного протеста отца Илиодора», действия которого подорвали авторитет священноначалия. «Теперь же верующий инок создал такое положение, при котором принятие его под защиту государства явится как бы косвенным осуждением Св.Синода»[186].С «большим облегчением» была воспринята газетой весть о подчинении о.Илиодора: «ослушание его производило соблазн и подготовляло раскол»[187]. Однако «Земщина» не упустила случая сделать выпад по адресу ненавистного обер-прокурора, возложив на него ответственность за бунт царицынского монаха[188].
Если даже консервативная «Земщина» писала так, что говорить о левом лагере? Гр. А.А. Уваров прямо заявил с кафедры Государственной думы, что о.Илиодору место в психиатрической лечебнице[189].
Наконец, официозный «Свет» назвал священника «дерзким честолюбцем» и «аскетом-карьеристом». «Чувство жалости к нему поглощается негодованием за тот срам, которым он покрыл свой сан, явив пример неслыханного соблазна»[190]. «Неуравновешенный, совершенно не владеющий собой молодой монах закусил удила. Его опьянило поклонение невежественной толпы, которую он подстрекает то против урядника, то против судьи, то против губернатора. Теперь он добрался и до самого Св.Синода. Ничего не значит в его глазах и санкция Верховной Власти»[191].
Всего месяц назад о.Илиодор с удовлетворением отмечал, что его противник гр.Татищев «поехал к себе в деревню коров доить», то есть покинул свой пост[192]. Эту шутку новоиспеченный настоятель Новосильского монастыря вспомнил, обозрев свою вотчину и обретя там, между прочим, 50 коров.
Как Тула, так и новая обитель о.Илиодору очень понравились - администрация во главе с губернатором относится предупредительно, не стесняется подходить под благословение и целовать руку, в монастыре огромное хозяйство, братия молитвенная и смиренная. Вскоре священник прислал царицынской пастве длинное письмо, закончив его полуироническими благословениями в адрес всех своих врагов - Лукьянова, Харламова, Боярского, гр.Татищева, жандармского полковника Семигановского.
Впрочем, смирения хватило ненадолго, и менее чем через месяц о.Илиодор сбежал обратно в Царицын. Предстоял второй бунт...
[1] The mad monk of Russia Iliodor. Life, memoirs and confessions of Sergei MichailovichTrufanoff (Iliodor). NewYork, 1918.P.51.
[2] Стремоухов П.П. Моя борьба с епископом Гермогеном и Илиодором // Архив русской революции. Т.16. Берлин, 1925. С.20. Стремоухов утверждает, что согласился ввиду уже произведенного удаления о.Илиодора. 3.I.1911 Столыпин будто бы сказал, что священник сослан во Флорищеву пустынь. На самом деле в те дни о.Илиодор еще не был сослан не только в эту пустынь, но даже в Новосиль, поэтому, скорее всего, 3 января председатель Совета министров лишь обещал удалить беспокойного монаха. Любопытно, что Высочайший указ о назначении Стремоухова саратовским губернатором был подписан лишь 24 января, спустя три дня после Высочайшего утверждения перевода о.Илиодора.
[3]П.А. Столыпин: Переписка. М., 2004. С.66-67.Письмо Столыпина Государю 26.II.1911.
[4]Государственный архив Волгоградской области (далее - ГАВО). Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.33.
[5]Там же. Л.199. Проповедь 14.III.1911 после вечерни.
[6]Там же. Л.57. Проповедь утром 30.I.1911.
[7] Стремоухов П.П. Ук. соч. С.16. В воспоминаниях Стремоухова хронология выписывает кренделя: о.Илиодор у него заточен во Флорищеву пустынь, хотя это случилось лишь годом позже, мемуарист беседует с обер-прокурором В.К. Саблером, хотя тогда этот пост занимал Лукьянов, роспуск Думы на три дня якобы предшествовал министерскому кризису, хотя на самом деле завершил его, и т.д. Поэтому описываемые Стремоуховым события плохо поддаются датировке. Однако именно эти слова Государя, вероятно, были сказаны до или во время февральского скандала, судя по записи в дневнике Л.А. Тихомирова от 6.II: «А говорят, будто в Царском Селе очень вооружены против Илиодора». Красный архив. 1936. Т.1 (74). С.185.
[8]Российский государственный исторический архив (далее - РГИА). Ф.796. Оп.2. Д.2524. Л.187-187 об.
[9]Там же; Государственный архив Саратовской области (далее - ГАСО). Ф.1132. Оп.1. Д.231. Л.20.
[10]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.200. Речь о.Илиодора 16.III.1911.
[11]Там же. Л.121. Послание о.Илиодора царицынцам, прочитанное о.Михаилом в монастыре 27.II.1911; Там же. Л.178-178 об. Проповедь 13.III вечером.
[12]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143д. Л.9. Телеграмма о.Илиодора в Синод 12.III.1911.
[13] Свет. 30 января 1911. №29.Беседа еп.Парфения с сотрудником «Нового времени».
[14] Бывший иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов). Святой черт. Записки о Распутине. М., 1917. С.57.
[15]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.32 об.-33. Проповедь 27.I.1911.
[16]Там же. Л.49. Проповедь утром 30.I.
[17]Там же. Л.57 об., 58. Проповедь 30.I.1911 после вечерни.
[18]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.343. Телеграмма 1.II.1911 в Синод.
[19]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.32 об. Проповедь 27.I.1911.
[20]Там же. Л.51. Проповедь 30.I вечером.
[21]Там же. Л.57 об.-58. Проповедь 30.I.1911 после вечерни.
[22] Свет. 2 февраля 1911. №32.
[23] Голос Москвы. 9 февраля 1911. №31.
[24]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.298. Доклад Боярского министру 23.I.
[25]РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 в. Л.202.
[26]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.35.
[27] Бывший иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов). Ук. соч. С.117.
[28]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.379. Телеграмма еп.ГермогенаРоговичу 3.II.1911.
[29]Братский листок. 17 мая 1911. №102.
[30]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г Л.348. Телеграмма Синоду 1.II.
[31]РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 в. Л.205. Телеграмма царю 26.I.1911.
[32]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.379. Телеграмма 3.II.1911.
[33]24.I в 5 час. 5 мин. пополудни. РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 в. Л.218.
[34]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.33 об. Проповедь 27.I.1911.
[35]РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 в. Л.204-212; ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.122. Л.1, 2 (черновик).
[36]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.1, 2.
[37]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.37.
[38]Там же. Л.36 об. - 37.
[39]Там же. Л.33 об.
[40]Цит. по его проповеди вечером 30.I.1911. Там же. Л.51 об.
[41]РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 в. Л.219.
[42]Там же. Л.3.
[43]Там же. Л.4.
[44]Там же. Л.5.
[45]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.55.
[46]Там же. Л.54, 67.
[47]Там же. Л.229.
[48]Там же. Л.230.
[49]Там же. Л.287.
[50] РГИА. Ф.796. Оп.209. Д.2526. Л.156-159 об.
[51] Свет. 4 февраля 1911. №33.
[52] РГИА. Ф.796. Оп.209. Д.2526. Л.155-155 об.
[53]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.48 об.
[54]Там же. Л.48-49 об., 57-57 об.
[55]Там же. Л.57 об.
[56]Там же. Л.58.
[57] Свет. 6 февраля 1911. №35.
[58]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.58.
[59]Там же. Л.58 об.
[60]ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.156. Л.30, 26, 27, 31. Такая же телеграмма Синоду: ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.60. Императору: Там же. Л.58-58 об.
[61]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.292.
[62] Свет. 2 февраля 1911. №32.
[63]ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.231. Л.23.
[64] Голос Москвы. 2 февраля 1911. №26.
[65]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.74.
[66]Там же. Л.123 об. Послание о.Илиодора, прочитанное в монастыре 27.II.
[67] Новое время. Голос Москвы. 2 февраля 1911. №26.
[68]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.74.
[69]Там же. Л.58 об.
[70]Там же. Л.123 об. Послание о.Илиодора, прочитанное в монастыре 27.II.
[71]ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.231. л.19. Телеграмма преосвященному Гермогену 31.I.
[72] Свет. 4 февраля 1911. №33.
[73] Земщина. 4 февраля 1911. №550.
[74] Голос Москвы. 4 февраля 1911. №27.
[75]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.50. «Свет», как и полагается официозу, осведомлен об этой цифре. Свет. 6 февраля 1911. №35.
[76]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.57.
[77]Там же. Л.121 об. Послание о.Илиодора, прочитанное в монастыре 27.II.
[78] Земщина. 6 февраля 1911. №552.
[79] Земщина. 2 февраля 1911. №549.
[80]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.343. Телеграмма 1.II.1911.
[81]Там же. Л.391. Телеграмма 1.II.1911.
[82]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.50.
[83] Новое время. Голос Москвы. 5 февраля 1911. №28.
[84]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.344.
[85]Телеграмма Косицына 31.I.1911. ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.231. Л.19.
[86]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.74. Копия датирована 1.I.1911.
[87]Там же. Л.74.
[88]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.380. Телеграмма Роговичу 3.II.1911; Речь. 10 февраля 1911. РГИА. Ф.1470. Оп.1. Д.258. Л.218; РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.384. Телеграмма еп.Гермогена митр.Антонию 3.II.1911.
[89]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.65.
[90]ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.231. Л.24.
[91] РГИА. Ф.796. Оп.209. Д.2526, Л.156-159 об.; Земщина. 1 февраля 1911. №548; Голос Москвы. 2 февраля 1911. №26.
[92] Земщина. 1 февраля 1911. №548.
[93]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.408; Земщина. 1 февраля 1911. №548.
[94]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.350, 388.
[95] РГИА. Ф.796. Оп.209. Д.2526. Л.156 об. - 157 об.
[96]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.429-430.
[97] Свет. 2 февраля 1911. №32.
[98] Голос Москвы. 5 февраля 1911. №28.
[99] РГИА. Ф.796. Оп.209. Д.2526 Л.156-159 об.
[100]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.253б.
[101] Красный архив. 1924. Т.5. С.122.
[102]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.74.
[103]Там же. Л.74.
[104] Голос Москвы. 4 февраля 1911. №27.
[105]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.65, 66 об.
[106]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143д. Л.189 об.
[107]Там же. Л.11-12. Телеграмма о.Илиодора в Синод 12.III 1911.
[108]ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.231. Л.27. Письмо мещанина Н.М. Попова еп.Гермогену 10.II.1911.
[109]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.178 об. Проповедь 13.III за вечерней.
[110]Цит. по телеграмме еп.Парфения Лукьянову 3.II.1911. РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.404.
[111]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143д. Л.9. Телеграмма о.Илиодора в Синод 12.III 1911.
[112] Свет. 5 февраля 1911. №34.
[113] Царицынский вестник. Свет. 9 февраля 1911. №38.
[114]Там же.
[115]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.104 об.Рассказ о.Михаила Егорова в монастыре 13.II.1911.
[116]Там же. Л.109.
[117]ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.188 об.; ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.105. Рассказ о.Михаила Егорова в монастыре 13.II.1911.
[118]ГАСО. Ф.1132. оп.1. Д.231. Л.25.
[119]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.74 об.
[120]ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.109а. Рапорт полицмейстера 7.II.1911; ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.162. Л.7. Письмо игумении Марии еп.Гермогену 5.II.1911.
[121]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143д. Л.12. Телеграмма о.Илиодора в Синод 12.III.1911.
[122]Государственная дума. Третий созыв. Стенографические отчеты. 1911 г. Сессия четвертая. Часть II. СПб., 1911. Стлб.2652, 2698-2699.
[123]ГАСО. Ф.1132. Оп.1. Д.231. Л.60-60 об. Письмо Родионова еп.Гермогену 16.VI.1911.
[124]Газеты даже писали, что Володимеров руководил депутацией. Голос Москвы. 8 февраля 1911. №30. Конечно, это нельзя было делать открыто.
[125]Свет. 11 февраля 1911. №40.
[126]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.74 об.
[127]Царицынские события. [Конец православной сказки]. Почаев, 1911. С.29.
[128]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.74 об.
[129] Бывший иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов). Ук. соч. С.117.
[130]Биржевые ведомости. Утренний выпуск. 10 февраля 1911. №12166.
[131]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.105-105 об.Рассказ о.Михаила Егорова в монастыре 13.II.1911.
[132]Красный архив. 1924. Т.5. С.122.
[133]The mad monk of Russia Iliodor. P.61; Биржевые ведомости. Утренний выпуск. 10 февраля 1911. №12166.
[134] Бывший иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов). Ук. соч. С.118.
[135]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.105 об. Рассказ о.Михаила Егорова в монастыре 13.II.1911; ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.110. Рапорт Боярского министру 7.II.1911; ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.120 об. Послание о.Илиодора, прочитанное в монастыре 27.II.
[136]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.105 об. Рассказ о.Михаила Егорова в монастыре 13.II.1911. Датируется именно днем встречи с Мандрыкой, следовательно, тем же вечером 6.II. О телеграммах, посланных перед отъездом на Высочайшее имя о.Илиодором, упоминает и Боярский (ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.113). В другом пересказе слов о.Михаила эта телеграмма якобы отправлена о.Илиодором, когда его возили по России жандармы (Там же. Л.189-189 об.), но они не допускали отправку телеграмм, да и по смыслу видно, что текст написан в менее драматических обстоятельствах.
[137]РГИА. Ф.797. Оп. 76 (1906 г.), III отделение 5 стол. Д.162 в. Л.232. Телеграмма Боярского министру 7.II.1911.
[138] Бывший иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов). Ук. соч. С.117.
[139]Там же.
[140]Царицынская мысль. 10 февраля 1911. РГИА. Ф.1470. Оп.1. Д.258. Л.214.
[141]ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.188 об. Рассказ о.Михаила в монастыре 13.II.1911; ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.178 об. Проповедь 13.III за вечерней.
[142]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.136, 125.
[143]Рапорт еп.Парфения в Синод 23.II. РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143д. Л.190.
[144]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.105 об. Рассказ о.Михаила Егорова в монастыре 13.II.1911.
[145]РГИА. Ф.796. Оп.209. Д.2526 Л.376. Голос Москвы. 9 февраля 1911. №31.
[146]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.105 об.Рассказ о.Михаила Егорова в монастыре 13.II.1911.
[147]Там же. Л.129 об. Послание о.Илиодора, прочитанное в монастыре 27.II.
[148]Там же. Л.121.
[149]Там же.
[150]ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.189; ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.120 об.-121, 129-129 об.
[151]ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.153. Рапорт исправника Боярскому 10.II.1911.
[152]Царицынский вестник. 9 февраля 1911. РГИА. Ф.1470. Оп.1. Д.258. Л.205.
[153]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.82. Телеграмма 8.II.
[154]Там же. Л.121. Послание о.Илиодора, прочитанное в монастыре 27.II.
[155]Царицынская мысль. 15 февраля 1911. РГИА. Ф.1470. Оп.1. Д.258. Л.238.
[156]Братский листок. 17 мая 1911. №102.
[157]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.178 об. Проповедь 13.III 1911 за вечерней.
[158]Там же. Л.173 об. Проповедь о.Илиодора 12.III.1911 после всенощного бдения.
[159]Письмо еп.Гермогена. Братский листок. 17 мая 1911. №102.
[160] 8.IIХарламов отправил телеграмму из Царицына, указывая, что будет сопровождать о.Илиодора вместе с полк.Семигановским (ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.135), а 9.II действительно прибыл с ними в Сердобск. (Там же. Л.153 об. Рапорт сердобского уездного исправника). Вообще говоря, сведения о перемещениях Харламова в эти дни крайне запутаны. Еп.Парфений утверждал, что выехал вместе с ним из Сердобска в Петербург 8.II, причем в пути вице-директор получил известие о задержании о.Илиодора (РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143д. Л.190. Рапорт еп.Парфения в Синод 23.II).
[161]ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.138 а, 144, 145.
[162]Там же. Л.153. Рапорт управляющему Саратовской губернией 10.II.1911.
[163]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.121 об. Послание о.Илиодора, прочитанное в монастыре 27.II.
[164]Там же. Л.82.
[165]ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.153. Рапорт сердобского исправника 10.II.
[166]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.121. Послание о.Илиодора, прочитанное в монастыре 27.II.
[167]Там же. Л.82. Телеграмма 8.II. По-видимому, отправлена через о.Вилкова. Датируется однозначно утром 8.II, поскольку Володимеров пишет: «Пока едем в обратную от Царицына сторону», следовательно, поворинской развилки еще не было.
[168]ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.153. Рапорт сердобского исправника 10.II.
[169]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.121-121 об. Послание о.Илиодора, прочитанное в монастыре 27.II.
[170]ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.189-189 об.
[171]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.121 об. Послание о.Илиодора, прочитанное в монастыре 27.II.
[172]Телеграмма полк.Семигановского 9.II в Царицын из Ртищево: «Распоряжением Петербурга прибыли Сердобск». Там же. Л.80.
[173]Там же. Л.122. Послание о.Илиодора, прочитанное в монастыре 27.II.
[174]ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.140. Присутствие Харламова в поезде подтверждается рапортом того же исправника от 10.II (Там же. Л.153), а также телеграммой вице-директора от 8.II (Там же. Л.135).
[175]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.122. Послание о.Илиодора, прочитанное в монастыре 27.II.
[176]Братский листок. 17 мая 1911. №102.
[177]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.122. Послание о.Илиодора, прочитанное в монастыре 27.II.
[178]ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.189 об. Рассказ о.Михаила в монастыре 13.II.
[179]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.122. Послание о.Илиодора, прочитанное в монастыре 27.II.
[180]Там же. Л.89.
[181]РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143г. Л.394.
[182]ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.8768. Л.153. Рапорт сердобского уездного исправника управляющему Саратовской губернией 10.II.
[183]Там же. Л.190. Рассказ о.Михаила в монастыре 13.II. Губернатору кратко сообщили: «Илиодор Харламов выехали Тулу. Епископ Гермоген в Саратов» (Там же. Л.142а).
[184]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.122 об. Послание о.Илиодора, прочитанное в монастыре 27.II.
[185] Биржевые ведомости. Утренний выпуск. 6 февраля 1911. №12160.
[186] Земщина. 6 февраля 1911. №552.
[187] Земщина. 10 февраля 1911. №559.
[188] Земщина. 4 февраля 1911. №550.
[189]Государственная дума. Третий созыв. Стенографические отчеты. 1911 г. Сессия четвертая. Часть II. СПб., 1911. Стлб.2652.
[190] Свет. 4 февраля 1911. №33.
[191] Свет. 2 февраля 1911. №32.
[192]ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.18. Проповедь 9.I.1911.
@font-face { font-family: "Cambria Math"; }p.MsoNormal, li.MsoNormal, div.MsoNormal { margin: 0cm 0cm 0.0001pt; font-size: 12pt; font-family: "Times New Roman", serif; }span.MsoEndnoteReference { vertical-align: super; }p.MsoEndnoteText, li.MsoEndnoteText, div.MsoEndnoteText { margin: 0cm 0cm 0.0001pt; font-size: 10pt; font-family: "Times New Roman", serif; }span.a { font-family: "Times New Roman", serif; }span.line { }.MsoChpDefault { font-size: 11pt; font-family: "Calibri", sans-serif; }.MsoPapDefault { margin-bottom: 8pt; line-height: 107%; }div.WordSection1 { }
.jpg)
3. Ответ на 2., Яна Седова:
2. Re: Непонятая фигура
1. автору после первых абзацев