Известные критики и писатели о нём писали мало, но всегда благожелательно. Писали часто, почти на выход каждой его книги писалась кем-то рецензия, естественно, хорошая. От московских друзей можно выделить Рецензию Льва Катюкова, где он пишет: «Есть у нас проворные стихотворцы, которые всегда знают, как надо писать. Тюленев, слава Богу не ведает о том, «как надо». Ибо знание такое ведёт всегда к концу творчества, как такового...
И, наверное, надо, как мне подумалось, продолжить разговор об этом поэте более подробно и основательно - давно назрела такая необходимость. А для этого надо вернуться к истокам его возникновения. Игорь Тюленев называл Русь - «засекреченным раем» (сборник стихов даже выходил под названием «Засекреченный рай» - о нём и первый разговор). Понятия поэта об этой его Руси уже тогда были достаточно глубокими, не столько исторически, сколько мифически - поэтическими...что ли. С этого и начнём.
СВЯТОГОРОВСКИЙ МИР
* * *
Куда идти, к кому податься?
Я справа жил, а слева рос,
И на распутье зашатался,
Чтоб не свалиться под откос.
Но откос может не так и опасен, как те дороги, по которым предстоит идти:
Где три дороги, точно змеи,
Бежали в поле и кусты
Да не сбежали, онемели
Под камнем гибкие хвосты.
И я столкнул дорожный камень,
Нарушил тайну трёх дорог,
Как сварка неба, брызнул пламень,
Но выстоял былинный слог.
Былинного слога ещё нет. Пока только всё намечается?.. Но удаётся поэту проникнуть в прохладные подвалы и хранилища русской вековой духовности, былинной словесности, хотя бы, как читателю... Обогатившись, он чувствует:
В моём вине гудит простор,
Плещут океаны мировые,
Пегас летит во весь опор,
И столбы сшибает верстовые.
Вот-вот...Игорь Тюленев всегда был нарушителем режима, если говорить языком строгости, потому что торопился жить. Помнится, лет сорок с лишним тому назад в Перми, в Союзе писателей проходил областной семинар молодых литературных дарований области. На перекуре один из руководителей семинара, поэт Виктор Болотов, мне говорит: «Есть у меня в группе интересный парень. Ведёт себя очень смело, говорит, что был участником 7 Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве. Но его туда не могли пригласить: он не член Союза писателей. А поехать без приглашения и как-то присутствовать там... за свой страх и риск, чтобы послушать как звучит Всесоюзное литературное слово - Да ради Бога! Когда-то русские мальчишки на фронт убегали...»
А «фронт» в русской литературе всегда был. Но разговор пока не об этом. А случай с семинаром мне напомнило стихотворение Игоря Тюленева о самых юных его, но уже содержательных годах и стихах о них - «Школьное фото»:
На школьном фото, на крыльце тесовом
Спрессовано десятка три судеб.
В сапожках из кирзы, в мундире новом
Я впереди, как на подносе хлеб...
Спрашивается: неужели камни на дорогах ворочать, столбы верстовые сшибать надо было не для ещё большего хулиганства, допустим, в каком-нибудь авангарде, а лишь для того, чтобы отвоевать себе право быть «хлебом на подносе», где нет ни хвастовства, ни щегольства, ни желания выделиться, похоже, но есть желание существенно присутствовать! Здесь кирза и мундир уже не просто школьная форма (сапоги не форма), но нечто солдатское, когда появляется уже осознанное желание служить. Ведь Хлеб, допустим, журналиста - это слово правды. Хлеб писателя, прозаика тоже - слово - правды. Хлеб поэта - это слово красивой или прекрасной, но тоже - правды! (Правда - моя королева - я её старый солдат - А.Решетов).
Поэтому далеко не каждый поэт (не говоря о его тогдашних одноклассниках) захотел бы предстать «хлебом на подносе», да не у каждого бы это получилось. Но если подойти к прошлому с общих позиций, то все мы тогда были «хлебом на подносе» - и для братских республик, и для братских стран, включая Африку и все континенты.
Похмелье пришло не сразу, но пришло:
Гася огонь минувшей славы,
Я пью шампанское Державы...
Какой на этикетке год?
Ещё мы в славе и фаворе,
Ещё вожди не делят море,
Цветёт Болгарский огород...
Концовка стихотворения - автор разбивает бокал с вином о стенку! Братья славяне предали нас по всем пунктам - тысячу раз прав был Достоевский! Предали нас и ближайшие братья. Да мы и сами себя зачастую предаём: кусаем собственный хвост - со слов же поэта. Но, как я уже сказал, Игорь Тюлене всегда торопился жить. Торопился жить и вперёд, и назад одновременно. Он родился в пятидесятых, а писал иногда стихи, как будто родился в тридцатых или в сороковых годах:
Вот детства моего граница -
Противотанковые рвы,
хищная большая птица
Взлетает тяжело с горы.
Там, где лежала тень пехоты,
Я слышу в травах голоса,
То плачут вдовы и сироты,
Солёная блестит роса.
Солёная от слёз роса России уже знакома поэту, потому что он уловил генетически через русскую речь историческую боль Родины...
И огромная рана в груди,
От родимой
Спасительной речи...
Ибо сам забредал в самую глубину Отечества, где:
Вот Святогор проехал на коне,
А вот мелькнула мама молодая.
Сближение матери поэта с былинным героем говорит о доверчивом и сыновнем отношении ко всему русскому, старинному, былинному и кровной связи со всем этим.
Ветер срывается с горных высот
И, разогнавшись, у самой запруды
Гнёт к урожаю засушливый год
Так, что в земле откликаются руды.
И даже здесь, за сеткой дождя, можно увидеть покатые плечи Святогора. У Игоря Тюленева Святогор может появиться в самых неожиданных местах.
Крякнет конюх в кулак -
Загудит конюховка,
Вздрогнет мерин,
Почувствовав слабость в ногах,
Остановит знакомая татуировка -
Синий якорь,
Забытый в Уральских горах.
Ах, морская душа,
Крестник Виктор Иванович,
Уж не ты ль,
Как заросший языческий бог,
На распутье моём,
Верный батин товарищь...
Ну какой «языческий бог» мог поэту встретиться «на распутье»? Да и мерин
выказывает «слабость в ногах» перед кем?
И Святогор этот у поэта отнюдь не последний:
Мёртвый русский восходит на холм.
Он не сломлен, но он уже хром,
Как железный Тимур-азиат,
У него на плече автомат.
Это осовремененный Святогор! И можно вполне уже говорить о святогоровском мире поэта, в круговую орбиту которого вовлекаются всё новые события и коллизии исторических перекрестков и перепутий...
Поднимаясь по кругу души,
Отметая обиду и злобу,
От родимой земли не спеши,
Не бросай ни поля, ни чащобу.
А земная мифологема «круга души» опять же близка святогоровскому принципу, поэт вырастает как бы сам от себя (вырастает от той ответственности перед чащобами Родины), потому что у круга нет конца и начала, поэтому душа поэта исторически и мифически входит в этот контекст уже, можно сказать, - по - былинному...
Вторую заметную особенность в творчестве Игоря Тюленева я назвал бы «облака памяти» по содержанию следующих строк:
Следы, как блики на воде,
Теряя контур пропадали.
Но эти облака на дне,
Как якоря тот мир держали.
Крепкая память на якорях, где «облака на дне», передаёт то, что этот мир возвышен(зазеркален), беспределен, но не идёт по «кругу», как святогоровский мир, поскольку на якорях, что и надобно в данном случае... И тут автор делает акцент на то, что его не смоет бытовая сторона жизни:
Река плоты легко рвала,
Дома и жителей смывала,
Такую мощь в себе несла,
Но эту связь не обрывала.
«Не обрывала» память «облаков на якорях», надо понимать. Ведь к «облакам памяти» относится и сыновье стихотворение поэта о матери.
Берёзки-сверстницы седы,
Полсотни раз сменились льды.
Вновь облака плывут по Каме.
Никто беды не ожидал,
Вдруг голос матери пропал,
И вот...совсем не стало мамы.
Воспоминания о себе самом:
На берегу пустом стоишь,
Торопишь облака.
Вдоль берега бежит малыш,
А вслед за ним река.
Малыш обгоняет реку и облака торопится обогнать! В детстве мы все торопим «облака». Но больше всех под «облака памяти» подходит стихотворение «Небесная Россия»:
Так, значит, есть небесная Россия
На холмах облачный алмазный вертоград,
И нету тьмы - лишь голоса родные,
Словно лучи пронизывают сад.
А мне и любо: Пушкин и царевны,
А мне и славно, кто ж не будет рад,
Что нет лгунов - итоги их плачевны,
За пазухой у Бога нет наград.
И нет блудниц, тем паче - власть имущих,
Нет распрей, грабежей и воровства,
Роскошные реликтовые кущи
Оберегают русские слова.
Пушкин и царевны - это память. Нет блудниц и воровства - это уже мечта, которую уже можно отнести к третьей особенности в творчестве поэта-, которая является стержневой. Вначале пример:
И Родину прибьёт ко мне,
Как лист кленовый на войне
К обугленному рту героя.
И постучусь в отцовский дом
Разбитым в драке кулаком,
Как победитель после боя.
И образ мамы на стене
Заплаканный прильнёт ко мне,
И тень отца присядет рядом.
И заскрипит широкий стол,
Убавится в солонке соль...
Живые для поэта образы-тени родных людей видит наяву поэт...И сколько он так просидел, если в солонке «убавилась соль»... Что ж, Родина часто бывает нежна, но и беззащитна, как тот самый «кленовый лист», за неё всегда надо воевать или хотя бы драться. Поэтическая ситуация располагает к подобным размышлениям, но я бы хотел рассмотреть данный психологический сгусток с другой стороны. Это в каком-то смысле драматургический мир, в котором, как в пьесе разыгрываются события лицами-образами, что живут в воспоминаниях поэта. Это мир видений. Поэзия вся состоит из видений («Видения на холме» - Рубцов). У Тюленева они есть и в «Оде пельменям», и в «Репортаже из Аргунского ущелья», в любовных сценах, разыгранных под авторским началом, а также в сценах наедине с собственной душой, как в этом случае:
Белоствольный огонь
Вознося,
Обращаются к небу берёзы
Просто так вдруг
Защиплет глаза,
Потекут по щекам моим
лёзы.
Ангел мой, берегиня, душа...
Берёзы, небо, душа...Всё видения неспокойного поэта, куда входят и те видения, которые мы обозначили, как «святогоровский мир» и как «облака памяти». И всё это в процессе творческого пути поэта - всё видения. Которые в принципе могут не планироваться и даже не замечаться самим творцом. И читателю об них знать не обязательно. Да и критику - определился и достаточно...
А сейчас обратим внимание на мировозренческий и позиционный аспект. Поэт никогда не заигрывал со своей малой родиной, особо не виноватился перед ней, что вот, мол, бросил...уехал. Он просто любил её и без неё не мог. И где бы он не был никогда с ней мысленно не разлучался. Но при посещении отводил себе роль достаточно незавидную:
Как чучело на огороде
Стою на родине, вдали
Блестят языческие воды,
Плывут по водам корабли.
А в стихотворении «Кольчуга» есть определение народа: «Покуда вместе, словно кольца мы». И всё-таки кольчуга не меч, а только щит, хотя одно без другого почти не бывает. Однако в древней Руси существовали строгие сословные разделения: или ты воин, или ты пахарь. На случай войны, естественно, все вместе. А поскольку Игорь Тюленев появился, прежде всего, «хлебом», то, наверно, его лучше к пахарям отнести. А на литературном языке «хлеб» - это слово правды! Я уже говорил. Но следует добавить, что для поэта миф, допустим, тоже слово правды. И может быть больше, чем слово жизненной и обыденной правды.
А поэтические видения памяти уводят иногда поэта в самые значительные человеческие пределы сознания. Началось с обыкновенного: «Я был в деревне летом пастухом, /Ремённый кнут стрелял, как парабеллум...» И закончилось подобное - видением Младенца:
Но помнит мир, как много лет назад,
Толпились пастухи перед пещерой.
Звезда сияла и Младенца взгляд
Жизнь заполнял Надеждою и Верой.
А «помнит мир» всегда то, что автор сам способен увидеть.
Стихи Игоря Тюленева исключительно нравственны и духовны, как бывало некогда на Руси в самые православные времена, чему верны были почти все поэты... Игорь Тюленев, похоже, из таких. Но сомнения и ему присущи. Поэт вдруг говорит, что «растревожил рой»... И затем: «Ты только сочинитель, не герой, привязанный к столу семье и дому»...». Но назвавшись когда-то «хлебом» поэт уже не может изменить своей природе искусства:
С размаху рубим сук могучий:
На том суку наш дом стоит,
И отрок по лугам бежит
И дождь идёт из хлебной тучи.
Опять же, это строка правдолюбца! И плачет сама наша земля правдивыми, чистыми слезами, хотя и речь в стихотворении всего лишь о молёвом сплаве, но это непотребство засорения реки высекает Божью искру негодования, чем восстанавливается лирическое кредо поэта. Правда - она, зачастую, слезливая или дождливая... Но его поэзия - это всегда утверждающая поэзия... А таковая и всегда в оппозиции к власти предержащих:
Воробьям и синицам облом!
Нынче царство бомжей и ворон,
Поделили дворцы и помойки,
С четырёх наступая сторон,
Захватили столицу и трон -
Да и кремль взяли после попойки.
Батьковщина! Отчизна! Страна!
"Облом»
Душа моя до дна потрясена.
Держава в чёрный список внесена.
Оболгана политикой и водкой.
Во гробе кто восстанет за тебя,
Ободранная русская земля,
Прикрытая солдатскою пилоткой?
Подобное отрицание - есть уже и утверждение с явным намёком на другие экономические, социальные и нравственные ориентиры. Патриотизм Игоря Тюленева в каждом его стихотворении, почему я о нем и не говорю. Но есть присутствие крайне публицистической или даже баррикадно - философской тенденции, что наблюдалось выше...Но всё это не переходит за литературные рамки, не становится аффективно - митинговой, площадной, частушечной...поэзией. Ведь когда нет хотя бы одной классической (!) лирической строки, то можно ли всерьёз говорить о патриотической поэзии? С другой стороны, нет ведь у него за спиной ни воинских частей, ни народного фронта, ни партии даже никакой! А есть только это:
Я знаю,
За моей спиною
Стоят резервные полки,
Где бьют ключи с живой водою
И землю рвут боровики
И снова исторический стих: «На затопление русских офицеров», которое произошло под руководством Бела Куна и Землячки (известный факт), когда поэт «увидел» утопленников, стоящих на дне моря (камни были привязаны к ногам), «как на вокзале». Видение (!) ужасное. Таким образом, история становится вечным смертным вокзалом. Поэт увидел историю с затоплением через 86 лет. И даже почувствовал и свою «затопленность» с ними, офицерами, и не только с офицерами, а уже исторически ещё с кем-то?
Когда-нибудь нерусский строй
Потопит русский,
Я должен знать, как под водой
Наростить мускул.
Чтоб выйти, чешуей горя,
Из волн на берег,
И чтоб осталось только «бля»
От всех америк.
Поэт узнал с годами - в какой стороне неприятель. Всё эти господа-товарищи устроили. И революцию на германские и американские деньги, и рынок не нашего века, и помойки сегодняшних дней...и конечно же уход из Азии:
Уходят русские уходят
От винограда и чинар.
Уносят русские уносят
Терпение и Божий дар.
Да, мы тоннели били в скалах,
дабы хватало всем воды.
Ушли, а за спиной остались
Ракетодромы и сады.
Мы всегда отдавали больше, чем брали. Ну чтобы случилось в виноградной стороне, если бы наши дети поели досыта винограда? И что они теперь будут делать без нашего терпения и «Божьего дара»? Ведь и «крымская татарка» бежит за поездом, не только прощаясь с русским мужчиной, чем-то полюбившимся ей (стихотворение «Крымская татарка») - всё гораздо сложней... Концовка этого стихотворения такова:
В Россию катятся составы,
Как слёзы из собачьих глаз...
И крымская татарка здесь оказывается, можно сказать, и не при чём: это уже о мигрантах, сбегающих от своих в Россию! Сейчас отчётливо видится, что спокойствие нашей стране они не принесли... и не старались даже.
В КОНТЕКСТЕ «БУМЕРАНГА»
Новая книга поэта Игоря Тюленева «Русский бумеранг» /изд. Москва, «Молодая гвардия», 2005г./, изданная в элитнейшей серии «Золотой жираф» под рубрикой «Библиотека лирической поэзии» - четырнадцатая книга поэта, то есть поэта, обкатанного на всех ветрах отечественной поэзии, известного не только в России, пришедшего на этот раз к читателю, конечно же, и с новыми и старыми стихами, которые в контексте новой книги обретают новое звучание: закон природы поэзии... В этой книге есть небольшая поэма «Старец» о Григории Распутине. Она в конце книги, но мне удобней с неё начать разговор: она больше всего говорит именно о русском бумеранге...Спросим себя сразу: спас бы Распутин Россию? Кто знает, может и спас бы. Мало ли простых мужиков да святых отцов спасали Россию?.. Может и Распутин как-то бы повлиял на ее спасение. Читал я где-то /впрочем, это известный Факт/, что в смерти Распутина в первую очередь повинен брат императора. А убивал Исупов. И все сторонники устранения Распутина (не все предполагали, что будет убийство) и запустили эту злобу и ненависть - вроде как помогали брату-императору. Больше всех постаралась Тютчева, старая дева, няня, императорских детей, оболгавшая Григория и императрицу. И, несомненно - детородный орган у Распутина не Исупов отрезал (хотя - кто знает?) нашлись, наверно, другие. И все для того, чтобы ясно было народу: Распутин - распутник! И больше никто. Боялись кирилловичи, чтоб наследника старец не вылечил, да чтоб не надоумил императора по-мужицки править Россией. Вот и вернулось им сторицей: революция, гражданская воина, Ипатьевский дом, Алапаевская штольня, убийство или бегство всех владимировичей, кирилловичей, александровичей... за границу. Глупо и зло оскорбив труп Распутина, оскорбили, самого императора, предрекая падение и его.
А у Тюленева Распутин распутством не маялся, как, наверное, и было в его бытность.
Русский мистик косматый
С правдою простака.
Он прошел сквозь палаты,
Как сквозь шлюзы река,
Чтоб беседовать с Ники
/Мужики все цари/,
Обсуждать с ним не книги,
А заскоки Руси!
Он, как страх брел по дому,
По обману-дворцу:
Не мадеры иль рому -
Пропустите к Отцу.
Поэт говорит, что вся Россия /»Как сквозь шлюзы река»/ пришла к Отцу-императору в образе Распутина и бумеранг запущенный в Распутина попал в императора, а еще больше в Россию! Предательство по образу того времени укоренилось настолько, что и хватило на сегодняшний день, когда все хотят разукрупнить и продать, дабы власти было больше и предательства больше, и спросить не с кого... А тогда нашли с кого... И потом находили, только сейчас не с кого...
А я позволю себе порассуждать о том, что принято считать: настоящая поэзия может быть только философской, но образно-философская поэзия /а она может быть только такой/ - уже не философская, хотя и существует термин литературный -«философская лирика». Но таковую, на мой взгляд, лучше просто назвать - глубокая лирика, как ее чаще всего и называют, хотя это не очень научно, так же как «философская», но «глубокая» - логичней и практичней, пожалуй. Ведь «глубокая» чаще всего бывает - глубокая в высоту! В бездну! В вечность... Где и любовь земная и возвышенная подвизается, когда «браки совершаются на небесах»!.. Ведь, если считать все это «философской лирикой», то есть в каком-то смысле философией, то не слишком ли она однообразна по мысли?..
Несколько примеров глубокой «философской» лирики в высоту я приведу: насколько же поэты бывают разнообразны в выборе художественных средств и насколько же однообразны по мысли в логическом смысле...
ЮРИЙ КУЗНЕЦОВ
Живу на одной половице
С судьбой без последней страницы,
С туманом морским и табачным,
С бурьяном степным и чердачным.
С краюшкой, которая скачет,
С подушкой, которая плачет...
Дыра от сучка подо мною
Свистит глубиною неземною.
ВИКТОР БОЛОТОВ
Мои притязанья вселенски-
Пространства и пламя Луны,
И шелесты леса, и всплески
Звезду отразившей волны.
И страшно, тревожно и мило душе
Постоянство сторон
совсем уж домашнего мира -
где бездна над самым столом.
ИГОРЬ ТЮЛЕНЕВ
Кто за слово принял муки?
Сместилась линия весов,
Отпали стрелки от часов,
Секундная и часовая....
Одна минута до утра,
А дальше зеркало у рта
Вздохнет,
Как бездна мировая.
НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ
Вокруг села бродили грозы
И часто, полные тоски,
Удары молнии сквозь слезы
Ломали небо на куски.
Хлестало, словно из баклаги,
И над собранием берез
Пир электричества и влаги
Сливался в яростный хаос.
А мы шагали по дороге
Среди кустарников и трав,
Как древнегреческие боги,
Трезубцы в облако подняв.
Отсюда должно быть понятно, что термин «(философская лирика» - это условность! Философия поэтов - их развернутая метафора /обязательно доморощенная, оригинальная - только в этом он поэт и оригинален/, которая всегда ведет к общеизвестной мысли... окрашенной личной метафорой поэта.(Не о той ли «последней глубине» в русской поэзии писал И.Ильин, процитированный Львом Катюковым «...когда запоёт её последняя глубина» - тогда она и будет истинной - таков смысл у Ильина и Катюкова. Приведённое мной лирика очень близка к этой «последней глубине» большинства этих поэтов.
А я приближаюсь к тому разговору, что поэт Игорь Тюленев, несмотря на умение «философствовать», в основном, - поборник грубоватых, простых, но вечных истин, как в религии. Ведь в большинстве случаев он строит свой художественный мир, как упрощенный сердечно фронтовой рубеж. «Паду, как смерд, как русский князь,/ Прикрою родину собою». «Поэт в России - /Всяк детина! Живет и пишет простодушно». Его поэзия проста и верна, как все истинное. Религия тоже - не философия, а учение. Религия не терпит фарисейства, так же как и подлинность в поэзии. Настрой поэта всегда тот, который не терпит духовного тунеядства, двуличия.
У него всегда «...под срубом боевые рукавицы»... Но постойте, постойте., кто-то у нас очень не любил простодушных поэтов?.. Помнится, что никто иной, как Арсений Тарковский. Он всегда говорил своему окружению, чтобы его никогда не знакомили с простодушными поэтами, предполагая в них - не поэтов. Человек, написавший некогда достаточно жестко реалистическую вещь для небольших, но суверенных поэтов.
Загородил пол - неба гений.
Не по тебе его ступени.
Но даже под его стопой
Ты должен стать самим собой
Странная и очень приземленная суверенность для поэта /да поэта ли уже/»под стопой гения». А гении, между прочим, никогда особо не давили на меньших поэтов, - наоборот - помогали всячески!.. Стоит вспомнить одного Есенина... Да и Пушкин такой же был. Игорь Тюленев не потому простодушен, что сложным быть не может: время такое не для фарисейства!.. Кому-то очень и очень не нравится наша /не та кая уж и частая теперь/ прямота и определенность! И простодушие как непосредственность.
Первое стихотворение сборника стихов «Русский бумеранг» - «Небесная Россия». А первое стихотворение сборника /я всегда об этом говорю/ - это герб поэта на то содержание, на ту духовность, которая содержится в сборнике. Скажу больше: стихотворение «Небесная Россия можно, как мне кажется, считать гербом всего творчества поэта и совсем не потому, что выходил у Тюленева сборник под таким же названием, а созданием на протяжении всего творчества характерного земного-небесного рая /предыдущая книга особенно связана с этим мировозренчески- «Засекреченный рай»/. Итак, приведем пример данного мировоззрения.
Так, значит, есть небесная Россия,
На холмах облачный алмазный вертоград
И нету тьмы - лишь голоса родные,
Словно лучи пронизывают сад. (Стихи уже цитировались в предыдущей статье)
Виноградно-алмазные кущи хранят «голоса родные», умерших людей. Здесь можно встретить «Пушкина и царевен», здесь нет «гуннов» и «блудниц», «нет распрей, грабежей и воровства»... Традиционно русское православное предоставление о рае, которое вполне от земного рая!..
Но со времен Вавилона люди все не могут договориться друг с другом о нормальной справедливой жизни... И земной рай уже возможен только через небо, только через Вседержителя... Но раз мы сами у себя на земле для всех людей земной рай создать не можем, то и Вседержитель за нас этого делать не будет /может только перед крушением мира внесет и свои простительные кое-какие коррективы/, а вот - небесный рай, кто достоин его - никому туда путь не заказан, любой, наверно, вправе мечтать о нем, избавляясь от грехов своих земных...
И все-таки трудно воображению поэта связать смерть матери с небесным раем...
Под сенью русского креста
Навеки скованы уста,
Ты не прочтешь мое посланье,
Я не услышу голос твой,
Ушла ты в землю молодой,
Оставив небесам рыданье.
Но не перестает думать о небесном рае мальчишка, убегая уже от мачехи в гости к бабушке, где вера и красочный старинный русский быт.
На сундук швырну рогожку,
Скинув с зябких плеч одежку,
Забиваюсь под тулуп.
В сне глубоком вижу царство,
Где нет злобы и коварства.
Где друг дружке каждый люб.
Где по небу ходят кони.
Нет волков и нет догони.
В предыдущей книге «Засекреченный рай» /странно, этого стихотворения не было, а оно /»Бабушка Анюта»/ существенно упрощает православный детский мир, где порой от кринки молока до иконы /то есть до Бога/ совсем небольшое расстояние. Стихотворение, видимо, не было написано к выходу «Засекреченного рая», что говорит о постоянном в возвращении поэта к теме земного-небесного рая. Своего рода - тоже бумеранг, но обоюдно - русский -православный, что ли. Типа, когда русский человек посылает на небо молитву и ему воздает Господь...
Да, мы подобье, Господи, Твое!
Как не стучи ученый муж по плеши...
Задраены молитвой наши флеши,
Хотя поверх летает воронье.
Рождение своего ребенка - это благостный, раешный мир из тоже небесно-земного...
Светоносная женщина встанет,
На носочках вспорхнет к колыбели,
На малышку восторженно глянет,
И опять заиграют свирели,
Дочка понемногу вырастает: «Скачет, Скачет но траве С бантик кузнечик, По лужайке, По тропе, Мимо рощ и речек. Мимо склоки мировой». И не хочется ступать на рыночную землю и упереться в магазинно-офисный быт, а душа еще хочет «молодильных яблок» отведать в «монастырском» саду, для чего и рисковать не грех.
Встав на горний карниз,
Поступая как надо,
Бросить яблоко вниз.
Из Господского сада.
Побывав в раю /а это именно он/, поэту сразу хочется поделиться с кем-то из людей... Господским яблоком! Вспоминается есенинское: «Не каждому дано яблоком падать к чужим ногам». Перекличка еще стыкуется и с «хлебом на подносе». И сказал ведь-Господь о хлебе: «Помните и ешьте - это тело мое». Поэтому не отделяет поэт Господа и от нынешних событий: вечные истины, они всегда вечные...
Уже кусал Иуда серебро,
Копьем кололся стражник под ребро,
Толпа, закончив петь Христу Осанну,
Уже кричит: «Распни! Но не Варраву!»
Как будто яд змеиный на устах...
Блестит отрава
В нынешних умах...
Во все времена с праведниками расправлялись в первую очередь.
Все впереди» - сказал Василь Белов
А Кузнецов добавил: - Будь здоров!
И сам ушел в созвездья, как пустынник».
Исключительно точное определение поэта-искателя истины, в ком редкая святая уединенность в современной поэзии, ушедшего из каменно-бетонных и стеклянных джунглей столицы - в другие миры.
В стихотворении на смерть поэта Юрия Кузнецова у Тюленева есть четверостишие об этих всех «джунглях»:
Враги пришли, чтоб убедиться.
Друзья пришли, чтоб зарыдать.
А толстозадая столица,
Забыла задницу поднять.
В книге Игоря Тюленева «Русский Бумеранг» есть большой цикл стихотворений «Воины Третьего Рима». Это, надо понимать, Православное воинство. /Что такое «Третий Рим» - объяснений, я думаю, не потребуется/. Так вот, один из этих воителей, как раз и является - Юрий Кузнецов, православный по духу поэт, написавший поэму о Христе, откуда я процитирую несколько строк, говорящих о двух противниках.
Встретились в Риме однажды мудрец и святой,
И завязался конец между ними такой:
-Эй, Поликарп! Ты меня узнаешь?- молвил гностик,
И задрожал его дух, как над пропастью мостик.
-Я узнаю сатанинского первенца. Сгинь!
Так Поликарп Маркиону ответил. Аминь!
Каждое слово его, как звенящая медь,
Каждое слово сбылось или сбудется впредь.
Ведь у поэтов - слово - это главное дело! А гностики - первые христианские толкователи. В свое учение они подмешивали трактаты из древнегреческой науки логики. Те люди, которых впоследствии назвали - фарисеями, А Поликарп - это, конечно же, не сам Юрий, он всего лишь Поликарпыч, а его, видимо, духовный предок.
Смысл «Воинов Третьего Рима» - великие христианские традиции!
Воины давно мертвы, но традиции борются. Велики духовно Борис и Глеб, ослепленные и убиенные много веков назад. Велики духовно, закопанные заживо в 1936г. возле часовни Ксении Петербургской. Велики духовно тысячами затопленные русские офицеры, которым, кажется, стоит нащупать дно и выйти на берег, чтобы снова встать в стой воинства за Третий Рим! А разве не Велики духовно Серафим Саровский, Дмитрий Донской, Александр Невский, Суворов, Жуков...
А разве эти не тот ли, Третий Рим защищают сегодня: «Командир кричит: «В атаку!» До земли разинув пасть. За комбатом лезем в драку. Пули-суки, как собаку, разрывают нашу часть. Если ты по-русски скроен, и стрельбой разгорячен, Ты вниманья удостоин, И тебя, небесный воин, С четырех хранит сторон, Но потом...привал с тушонкой, С поварихой молодой, Да с родимою сторонкой, Да с молитвой, да с иконкой. Где с живыми сам живой?»
А после боя /стих. «Бой»/ - кто-то уже не поднялся с земли ... в сегодняшнем государстве, где смертность сильно превышает - рождаемость... И потому слово любовь слово отнюдь не просто возвышенное, а, можно сказать, военное! Если это, действительно, мужская достойная любовь.
ЛЮБОВЬ
Любовь опасное занятье,
Когда змеей сползает платье,
Качнулся лепесток в Эдеме,
Цифирь сменилась в теореме,
Пронзил Отчизну женский крик...
И я открыл глаза... и вздрогнул!
И вновь закрыл и не отторгнул
Обезображенный твой лик.
Здесь все исключительно по-мужски! Можно сказать, по - солдатски. И поэт не случайно подчеркнул, что женский крик «пронзил Отчизну». А если появится еще один крик от рождения младенца!.. То это значит, что мы запустили в мир свой маленький русский бумеранчик!
Что ж, любить Россия умеет! Воевать Россия умеет! Но играть...особенно в азартные игры Россия не умеет, ибо всегда склонна к честной игре, но кто же будет играть честно в рыночные политические игры, что в данном случае символизирует простой бильярд.
Казалось бы в такой безобидной игре, которой стоило придать денежный интерес по новым, видимо, ставкам и мы получаем страшного противника.
Противник молод, но опасен,
Тяжел, словно создатель басен.
Кий держит, как орел угря.
Склоняясь над сукном с добычей,
Кий передернул, словно бычий...
Хвост иль рог - лицом горя.
Этот «противник» не просто противник по партии в бильярд, а «кий» его не просто кий, а орудие либерально-рыночного азарта, пришедшего к нам издалека, обросшего шерстью, с рогом и хвостом - имеет вполне животную ипостась. Противник Тюленева никогда бы не простил себе, если бы проиграл. Как и «создатель басен» очень был тяжел на отдачу долгов. А когда тесно становится азартным играм в помещении, то их без всякого сукна можно вынести на улицу в виде игрового автомата, демократизировать игру до предела!.. Чтобы школьники в школе недоедали, чтобы деньги занимали и попадали в зависимость, вплоть до рабства к подобным «противникам.
К таким и взрослые попадают. Этот «противник» теперь везде, ибо предметом азарта может стать любое предприятие, любое фирменное дело, любой бизнес, любая отрасль!..
Холодной лавиной по России прокатилась война коварных умов, проигрыш которой достал до самых отдаленных уголков страны: каждая семья кого-то или что-то недосчитались...
Мучают дети собаку,
Землю швыряют в трубу.
Баба стирает рубаху,
Но неизвестно кому.
Редко земель этих житель
В тусклом окошке мелькнет,
Тонет у школы учитель,
В луже летит самолет.
Но что любопытно: еще задолго до холодной войны, но уже при перестройке / она и была новым началом холодной войны/ в сборнике стихов «Кольчуга» появляется стихотворение «Мужик», стронутый с места, /уже вовсю действовал указ о «бесперспективных» деревнях/ в 80-х годах, точнее - в 1988г. по выходу в свет сборника.
Скрипит разбитая телега,
Могуч возница и суров,
И от ночлега до ночлега
В пути обходится без слов.
То просвистит над ухом птица,
То басурманская стрела,
То просвещенная столица
Избытком славы и ума
Он, знай себе, стегает лошадь,
Макушку пятерней скребет
И милость у богов не просит,
Но и свое не отдает.
Этот мифический герой, скорее - призрак рожден поэтом в наши времена, но и ретроспективно был как бы всегда, еще во времена, когда у него над ухом, случалось, просвистит «басурманская стрела»...То есть Тюленев создал нечто особое: его «мужик» - это наша вечная неприкаянность и на великих просторах - наша вечная «безземельность»! То у нас земля - княжеская, то - манастырская, то- господская, то - кулацкая, то - колхозная, то - вообще она земля, в бесперспективной деревне находится!.. Земля русская - была ли она когда мужицкой?! Вот поэт и посылает в бесконечную дорогу мифического «мужика», не случайно, проведя его по многим своим книгам, одиннадцати книгам. Ну, а что же с тем мужиком, который все-таки остался на какой-то земле, в какой-то деревне и не умер еще почему-то.
КРЕСТЬЯНИН
Живет крестьянин на земле,
Но чаще не в добре - во зле,
И в снах по небу не летает.
Как зомби ходит по дворам,
Здесь браги выпьет, водки - там,
И брошенный дела бросает.
Бросает плуг и борону,
Речную гладь, поля, луну.
Живет, как на конюшне бык,
И к пойлу к русскому привык,
И гениальным сельским видам.
Я говорю ему: - Мужик!
Зачем ты сеешь в душах жмых,
Бразильским отдаваясь ритмам?
А наших песен не поешь,
Лишь ради выпивки живешь...
Он злобно бросит мне: - Иди, ты!
И я пойду, куда сказал...
- Пошто ты сердце мне терзал?
Мы десять лет уже убиты.
Россия всегда держалась на крестьянстве и даже в рабочем, так называемом, классе, если не было крестьянской жилки - он был не очень и рабочий, а просто пролетариат без дому и земли, пусть и в квартирах живущий . Враги России знали куда ударить - в крестьянство!.. А шахтеры в это время, гремя касками, и на всю Москву орали: - Ельцын! Ельцин!..
Потом их справоцировали на «рельсовые войны», на голодовки, сейчас изводят аварийностью: частникам не охота тратиться на «безопастность».
Разоряя крестьянство, общины, а потом советские колхозы, стирая их с лица русской земли, разрушали душу России, уклад, характер, семейственность, укорененность...
Сколько мертвой воды утекло?
А живую всю вытаскал выкрест.
Из копытца пьет воду село,
Что когда-то оставил антихрист
Да уж и село-то не каждое есть, да и народ остается не самый лучший, но поэту дорог и такой: «Родной до безобразия, до клёкота в груди»... И у этого народа есть еще язык, которому поэт обязан всем.
И он согласен на самую «безобразную» речь, лишь бы язык этот остался!.... Где и глагол можно «поймать за гриву», как брата меньшего и доверительно сказать:« Пока щепоть родного языка /Растворена, как соль в крови растений» - я буду жить, - говорит поэт. И Россия тоже будет жить. И еще говорит:
Пока в народной речи есть такое,
Что отвращает иноземный слух,
Пока у словаря .лицо рябое
От пыли, воска и российских мух.
Господи...что сказать...да разве они побрезгуют нашими русскими мухами! Да они их вместе с нашим русским языком съедят живыми!Это сейчас гонение на него в долбанутой Украине. А когда элита останется в своём «миллиарде», то она обязательно сохранит его! На русском языке, в первую очередь, очень удобно материться, говорить «я тэбъя лублю!», а так же писать художественную прозу, критические статьи, публицистику /они давно это делают лучше нас многих/. Это молиться они будут на своем, а материться на нашем. От русского языка они никогда не откажутся даже тогда, когда на свете не окажется ни одного русского. Они наш язык возьмут, как нашу территорию с превеликим удовольствием, возьмут, как золото инков, как римское право и пр...
Но они, завоеватели, никогда не смогут ощутить себя в детстве первооткрывателями - они всегда будут подражателями, исказителями, психологическими недотепами, а не как, допустим, сказал непосредственно поэт:
Я вырву белый клок из бороды,
Как омертвелый куст на склонах дальних,
Я до сих пор на фото впереди,
Все тот же школьник лет первоначальных.
Поэт готов всю жизнь учиться, учиться у своего народа, прежде всего. Потому, что все пользовались широтой души нашего народа, которая всегда «впереди, как на подносе хлеб»» и не пряталась, когда миру было плохо!.. Пусть потом обманут. Скажут оккупанты! Ведь Россия - это всегда - детство!.. Когда-то пермский поэт Виктор Болотов выразил это чувство, как чувство первопроходства: «Стою один на диком бреге с просторным сердцем дикаря». Чувство первопроходства русского человека на своей еще не открытой земле, но уже со своим языком, в самом начале!.. Они, иноземцы, так не смогут, все имитации бесполезны!.. Они никогда не были вначале, они не смогут и так, как в конце, как ушел, оказался в конце... поэт Алексей Решетов:
Хлеб молоком запиваю,
Плачу, читая «Муму».
Сколько мне лет, забываю.
Кто я такой не пойму.
Ведь это же не просто стариковское детство, это свойство поэта, который всю жизнь прожил в детстве, но это было единственным его существованием - поэт всю жизнь ребенок?.. Поэт без детства не может: « Золотые врата, мелодично звеня, Пропустите в далекое детство меня. Там я был одуванчику каждому рад. Там со мной разговаривал старший мой брат. Он еще не погиб на скале-крутизне. И охотно читал сказки русские мне»... Россия всегда была в сказках!
А русские сказки - они всегда отдают Рождеством! В детстве Игоря Тюленева, видимо, всегда было людно и радостно, родственно и надежно... Все привыкали к тому, чтобы не хитрить, не ловчить, а чтобы , душа настраивалась на божественное, на райское!..
Звездой Рождественская елка
Благославляет русский снег.
К иголке тянется иголка,
И к человеку человек.
Но можно ли закрыть глаза и на другое:
Умирало над морем светило,
Обручившись с поверхностью вод,
Светозарная Божия сила
Гасла в небе, как русский народ.
Я стоял на скале под сосною,
Что корнями, эпоху скребла.
За моею спиною, за мною,
Погибала без боя страна.
Раньше бы сказали: просто гаснет очередной день - завтра будет новый! А теперь не только в закате можно увидеть гибель России, но и в передаче по телевизору, на газетной странице, почти в каждом взгляде прохожего... равнодушие, или буквально гибель и, как его, - «без боя!». Неправда! Просто - мало «боя». Но он есть - кто бы сомневался Может - просто: утро вечера мудренее...
Веду здоровый образ жизни,
Да я с утра уже не пью,
С высокой думой об Отчизне
Я перья луковые рву.
Когда-то поэтесса Ксения Некрасова написала:
«Прекрасен лук весной земными новостями».
Это тебе уже не страницы газет с убийствами, арестами, террактами... В настоящей поэзии можно только трезво и в яве присутствовать, не перевирая себя, но и высоту свою не сдавая, настраиваясь, однако, на ежедневный, нелегкий и даже - опасный труд.
Круг гончарный, как рыба, блестит от слюды,
Изгибая борцовскую спину.
Обжигаю кувшин для вина и воды,
Чтоб оставить все дочке и сыну.
Пусть глаголы мои не сильнее огня
И кувшина не хватит надолго,
Но отчизна уже отмечает меня,
Как охотники - логово волка.
Речь о поэтическом творчестве, где «глаголы не сильнее огня» гончарного. И что примечательно: слово «отчизна» поэт написал с маленькой буквы, а в предыдущем стихе - с большой. Понятно, какой отчизны надо опасаться - она ведь далеко не вся родственная, не такая, которую поэт встречает, вернувшись на родину малую.
Кто-то крикнет: - Привет!-
И захлопнет окошко.
Но без них у меня
Не бывает стихов,
Как у них без дождей
Не родится картошка,
Но что обидней всего осознавать поэту по отношению к жизни:
Горит полночная звезда
Над милой родиной стократно.
Не возвращаются года,
Как Божий бумеранг обратно.
Года не возвращаются, но талантливость, которая всегда от Бога - нет, нет... да и вернется, и сквозь быт прорвется к поэту вдохновением. И будем ждать новых открытий...
от этого поэта.
ЗВЕЗДА РОЖДЕНЬЯ, НАД СТРАНОЙ ПОСТОЙ
Вышла в свет довольно объёмная книга для стихов (460 страниц) избранного в творчестве поэта Игоря Тюленева с замысловатым заглавием «Альфа и Омега на цепи» /Москва, издательство «Голос-пресс», 2008г.). Название, на мой взгляд, определяет какой-то свод нравственно-традиционных законов национального бытия, где начало и конец вписаны в века, как посаженные «на цепь» - крепко и навечно!
Законы эти могут быть не всегда и записаны - они в генах. Надо только их ощутить и понять, что не каждому под силу. Даже поэту...далеко не каждому. Но когда поэт начинает что- осознавать в этом направлении, то перед ним вырастает большое пространство этногенеза и посредством этого он врастает в число воителей не рядового свойства многих поколений, уходящих в века...То есть у него появляется духовная сила того самого «святогоровского начала» с чего мы и начали, но это в творчестве...да и не сразу... Ведь у каждого поэта есть и своя мирская судьба, что не всегда отличается большой оригинальностью.
И до творческого начала ещё существует свои мирские Альфа и Омега, которые бывают настолько приземлёнными, что продраться через них какой-то, скажем, лире очень трудно, как у Есенина, например, «Плыви, стерво!»- говорил ему дядька, бросая его в реку, не умеющего плава А стилистически - заметна «юриекузнецовская» угловато-смысловая манера, с которой легче продраться к художественному открытию.
Многие стихи Тюленева написаны в естественном в пушкинско-есенинском пластическом стиле. Иногда Тюленев использует и цитатную преемственность такого рода: «...рубцевать себя по нежной коже/ Кровью чувств с державною тоской», не злоупотребляя этим приёмом. Много исповедально -эротической прямоты, с припаданием на одно колено перед женой и дочерью: там бесконечное обожание и всегдашняя надежность семьянина.
Последние издания, в том числе и это шестнадцатое, издаётся у Тюленева, как правило, гламурно и глянцевито - в самом хорошем смысле. Ради значительности поэтического события уже широко известного в России (и не только) поэта. Известные российские критики и раньше его характеризовали, как заметную фигуру на поэтическом горизонте страны. «Дюжий лель» - Сергей Небольсин. Владимир Бондаренко его видит следующим образом: « ...по природе своей монументалист. В нём монументально всё: тело, грива волос, зычный голос, размашистая походка, даже жена Ирина у поэта тоже монументальна». А в монументальности музы, тем более, сомневаться тоже не приходится.
А я всегда хотел написать нечто вроде литературного портрета поэта Тюленева, и решил это сделать из трёх статей на три веховых, как мне показалось, издания, которыми я считаю: «Засекреченный рай», «Русский бумеранг», «Альфа и Омега на цепи». Всё, что издавалось до этого и будет издаваться после - всё непосредственно связано с этими изданиями или будет связано, поскольку будущие новые стихи не смогут существенно повлиять на уже сложившуюся ипостась поэта. Поэтому я решаюсь сделать литературный портрет ещё далеко не оконченной творческой судьбы поэта.
Ведь он, как и прежде, верный себе выдаёт жирно подчёркнутую патриотичность с государственной подоплёкой:
В МОЁМ КАБИНЕТЕ
На столе стоит товарищ Сталин -
Белый китель, чёрные усы,
Был моею волей он поставлен
В блеске всей диктаторской красы.
Рядом фото, где Сергей Есенин,
Загрустивший под осенний свист,
В центре - ваза с облаком сирени,
Чёрный черновик и белый лист.
Тюленев и раньше всегда был в самых прочных и надежных государственных традициях, а теперь уверившись в непрочности и тщете либеральных свобод, стал ещё более убедительней к проблеме сильной власти.
Личность Сталина - всегда спорная личность... Но скажите - кто был самым ответственным и самым влиятельным из правителей нашего государства: Хрушёв? Брежнев? Андропов? Черненко?.. Да и Ленин, оказалось, не был влиятельней и полезней...
А кто до советской власти снискал признание народа из всех царей и императоров столько признания именно народного? Иван Грозный? Пётр Первый? - Эти снискали, точно. Но больше ли? А все последующие - гораздо меньше, чем Сталин.
Сталин, когда немцы стояли под Москвой, отказался от эвакуации, на чём настаивали многие его приближенные и, стоя на мавзолее (почти один...кажется был ещё дедушка Калинин) 7 ноября провожал парад, идущий с Красной площади, сразу в бой, на передовую! Потому на этой передовой люди и умирали с его именем на устах...
А Есенина - какой бы грязью не поливали всю его творческую жизнь...и после смерти... стоит вспомнить его стихи и сразу светлеют те дали по которым он «проскакал на розовом коне», поэтому и стоит он у Тюленева на самом чистом и ответственном месте, на рабочем столе поэта...
Юность у поэта Игоря Тюленева была, как и детство, тоже не ахти какая счастливая:
«...любили пить и драться, /Речку выгибать веслом, / Самогоном наливаться/ И в обнимку спать с костром». Видимо пришлось где-то и как-то побороться с собой, чтобы «от сырости не пропасть /Как пороховой запас»...что не удалось многим его сверстникам - пропали... Но я не думаю, что «хвала гранёному стакану» от сюда растёт: всё здесь выглядит основательней и содержательней:
Бомжи и жители Кремля
Твоим канканам были рады,
На дне твоём пустом не зря,
Как якоря, гремят награды.
..............................................
А если это дом друзей,
То в мире лучше нет лекарства,
Полнее, друг, стакан налей,
За русское я выпью царство!
Пропадает не тот, кто стакана с водкой не боится, а тот, кто меры не знает. Тюленев умел и любил трезвые праздники праздновать (творчество - оно всегда, считай, трезвый праздник!) и правосланому человеку любо, когда «Душе светло и незлобиво» и, главное, присутствует вечность под присмотром Отца:
Сегодня Троица. Я свечку
Я свечку пред Твоим Лицом,
Дух переброшен через речку,
Как радуга, Твоим Отцом.
Самые серьёзные вещи Тюленев может объяснить шутя, непринуждённо, делая их проходимыми в любую читательскую публику, несмотря на важнейший момент- наплыв миграции в страну: « Пьяный в стельку лежит ТАХТАМЫШЬ / Увезли в отрезвитель МАМАЯ/ ЕРМАКА не пускает Иртышь, / Ведь кольчужка на нём золотая».
Нет озлобления, сарказма к приехавшим «завоёвывать» столицу чужим испокон людям...
Я принципиально мало упоминаю «старые» стихи Тюленева - в этом сборнике много новых, поэтому и веду разговор в основном о них, хотя то и дело появляется знакомая трактовка: «Никого почти не уцелело/ Из друзей, / Врагов не убывает. / Коммунизма сердцу не хватает». Мечты, как я понял, не хватает, от которой, помнится, никто не пострадал... Но пострадали не от мечты. Об этом сам поэт довольно определённо высказался по всем направлениям. А народ в хорошем ожидании существовал... И упрёк больше всего людям грамотным и талантливым, не совсем и без совести, но вот...что случилось, то случилось...
Лежит в земле Союз писателей,
Похоронив советский строй.
И нет писателей носатее,
Что вспомнишь Гоголя порой.
Я знал их всех по школьным книжкам
И кинохроникам страны.
Вот кто примером был мальчишкам.
Титаны брани и брехни.
И всё-таки в них что-то было.
В душе простуженной жило...
Взмывало слово, хоть не взмыло.
И в рыло получал хамло.
В этом «Избранном» Тюленев стал больше вглядываться в себя, уделяя больше места внутреннему монологу, спрашивая себя, то и дело: как жить думаешь в новых условиях? Но не сомневается в одном: «Хоть на развалинах Союза, хоть на развалинах души./ Очнись в гробу хрустальном муза, / И очини карандаши». Внутренний монолог и раньше был присущь поэту, но теперь он стал более успокоенным, но более проникновенным и по мудрому упрощённым: «Всё выдержит простое сердце», сознающее, что: «Печально, друг, горит звезда в ночи, / Пронзая сумрак на краю державы, / Где огонёк от спички иль свечи / Дороже вдохновения и славы». Простое сочувствие и приют стали поэту дороже всякого уходящего и приходящего в слове и политике. И времена сами по себе уже страшные: «...когда пожар манежа / Уже в трёх метрах от Кремля!».
И всё-таки книга состоит в большинстве из стихов, которым придаётся суть лёгкого дыхания, ощущения пространства, лирической непринуждённости, иногда и любовной раскованности до «натуралки»: «...пока чулан не разломали, мы из чулана не ушли». Но чаще Тюленев спокойно восхищён прекрасным полом, а в жене Ирине и дочери души не чает! И в успокоенной душе поэта возникают причудливые видения, простирающиеся далеко за горизонт: «Дождевые проносятся реки / Каждый камень в реке говорлив. /В тёплых странах, наверное, греки / Подбирают для Зевса мотив»
В своих краях мир тоже не лишен спокойной и даже практичной романтичности, как
обычной каждодневной прелести:
На дворе бельё в прищепках,
Двор, как небо белогрив.
Девки защищают «репки»,
Руки на груди сложив.
* * *
Послал соседа за бутылкой,
А сам смотреть стал из окна
Как солнца желтая кобылка
Над рощей скачет до темна.
С осенней природой, с этой золотой порой, которую больше всех времён любил Пушкин, к поэтам приходит не просто успокоение, но переосмысление своих творческих позиций: «Ветер гнул из берёзовых рощь / Для меня золотые ворота. / Я вот также показывал мощь, / Устрашал! А сейчас не охота».
Между тем, это всё лёгкая кавалерия поэта. Он на отдыхе, он в «отпуске»! Ведь даже на войне отпуск дают. Душе поэта тоже отдохнуть надо. Как хорошо в «отпуске» -то: «Пусть чемпионом я не стал,/ Посёлок не втащил на пьедестал,/ Зато, как земляники полон рот/ Глаголов, что собрал земляк - народ». Глаголы и земляника - первый раз слышу! И далее, в этом же ракурсе:
На базаре пермский говорок
Как трынь-трава и заплутавший слог,
Словно душа бродяги нараспашку,
Рассыпан, как из короба горох,
А будь я помоложе, я бы смог
Его, как речку, переплыть в размашку.
Но, побыв в «отпуске», душе поэта вновь захотелось монументального и он пишет: «Русские богатыри» - «Но тот в ком силушки премного, / Сойдёт во гроб, как Святогор! /Попросит помощи у Бога, / Чтоб не уродовал простор». Излишняя, неприкаянная сила бывает опасна. Русские зачастую воевали друг с другом - не поэтому ли?
Если бы не Православие, которое тоже принималось русскими с трудом, то, действительно могли бы так этот наш простор изуродовать, что и не городов не было, ни княжеств... Автор «Слова о полку Игореве» пишет: «...Тот Олег мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял». /.../ «Тогда при Олеге Гориславиче/!/ засевались и проростали усобицами, погибали владения»./.../ «...в княжеских крамолах век людской сокращался»...
Прошло десять веков! И нечего не изменилось. Опыт не учит. Но порой он и не при чём, когда на нас всё нападают и нападают... «На горных учения» Кавказа, на границах бывшего СССР: «Идут с канистрами горянки, / Торгуют огненной водой. / Внизу грызут долину танки, / И лейтенантик молодой / Сидит на башне бронтозавра, глядит на молодых особ, / И невдомёк ему, что завтра / Его друзья положат в гроб» /.../ «Проводят русские ученья»... /... / «И тень орла, как свет вечерний/Касается славянских лиц».
Поэт, называя наших солдат-мальчишек славянами, усаживая их на «бронтозавров» из эпохи, надо полагать, ещё зверогигантов, говорит в подтексте, что усобицы на земле древней самого Святогора! И кто спасёт человечество от войн? Писатель Владимир Крупин, верующий человек, твёрдо верит в то, что Россию и человечество спасёт Вера...
И настало время и нам с поэтом Игорем Тюленевым предстать перед живым видением уральского Афона, храма на Белой горе.
Била вьюга по скользкой машине
Бесконечною белой дубиной,
То горами неслась, то равниной,
На хреновом уральском бензине.
Неожиданно Храм на вершине!
.....................................................
В лбы усталые тыча перстами,
Шли мы в небо пешком от машины,
Как паломники, скрючили спины
И молитвы держали устами.
Словно в Альпах Суворов с войсками.
Вера в наши дни почти военное явление. Есть в рядах священников бывшие прапорщики и другие, воевавшие в Афганистане и Чечне... Припадание душой к воинственному православному духу, иногда важней натуральных военных действий, особенно тогда, когда страна находится в осаде...
Поэт жадный до всего русского за границей, добравшись до Парижа, куда был послан на книжную ярмарку от России в числе товарищей по литературе, оказавшись на кладбище Монпарнас, где успокоились многие наши достойные соотечественники, прекрасно понимает, что связан с ними той самой «цепью», на которой Альфа и Омега, попранные когда-то, но уцелевшие, как бессмертный пример для нации...
Я не знаю кому повезло?-
Вашим бедам иль нашим потерям.
У России подбрюшье свело.
Малоросы сбежали к соседям.
Наша Родина помнит о Вас.
Возвратились Ильин и Деникин...
Русский мир, как Христа, напоказ
Распинают заморские гики!
......................................................
Словно пепел, упавший с небес,
Превращается в белую вьюгу.
Это ангелы наших сердец
Выбегают навстречу друг другу.
Белая вьюга России! Здесь и пушкинская «Метель» и эта, от стен Белой горы...в образе белых ангелов и русских сердец покрывают пространство от России до Франции на родном языке по генному принципу, как Альфа и Омега поют «одним согласным хором»,
у Н. Рубцова, поют о вечной Родине...
Можно во многих явлениях национального бытия найти Альфу и Омегу, но для всех нас русских и православных есть начало и конец в одном явлении - это Звезда Рождения, зажженная в честь Христа его Богом-отцом, обозначающая начало пути и конец пути в поиске истины!..
Звезда Рожденья, над страной постой.
У каждого народа Ирод свой,
Свой Иоанн Креститель, свой Иуда.
Свои мздоимцы, что живут взаймы,
И даже карты ядерной зимы,
Своя река, своё пятно мазута.
И вновь бредёт Иосиф в Вифлием.
Торговец облегчает свой безмен,
И пастухи пасут овец - покуда
Не станет ангел в облаке огня,
Не скажет, словом души багреня -
Звезде Христа не изменить маршрута.
3. Старицину
2. 1.Палица 32. 2017-8-17:20
1. О рецензии на книги Игоря Тюленева