О романе Алексея Иванова «Чердынь - княгиня гор»
Для специалистов от литературы писатель Алексей Иванов в своих романных сюжетах идёт от науки, как бывший, дескать, фантаст, одевая их по времени, по роли и характеру героев. И в этом, наверное, есть какая-то доля правды, но столь естественные природные пассажи его романов, которые он воплощал, как говорится в кровь и в плоть настолько, что до галлюцинаций видишь всю обстановку, какого бы века это не касалось - говорит о другом. И тут фантазий полунаучных одних не хватит: душеньку надо вкладывать художническую на полную катушку, как говорится.
Современность, кажется, ему даётся хуже. Но в актуальности его романов о современности ему не откажешь, хотя естества всё же меньше, ибо существует неофициальная общая статистическая правдивость обстоятельств и лимит на фантазию, где реальность требует более плоских характеров и городских, например, неопрятных пейзажей. Где гиперборейские признаки не близко находятся, а он без них, как мне подумалось, нашей общей истории не мыслит.
За что мне лично нравятся его исторические романы. То есть за продолжение нашей истории в самую глубину истории человечества. Но за что, наверное, он и не вписался во всякое и полное нынешнее литературное признание, как классик, ибо тема глубины истории, особенно на нашей территории, прямо говоря, у нас не в моде. Вот вам: история Христианства - с девятисотых годов и не больше.... А оно, между прочим, с 33-го года н. эры...на крайний случай... Надо к тому же сказать, что актуальность для искусства тоже величина не главная, но и не последняя в литературной оценке.
Настоящее искусство всегда актуально, а у Иванова оно всегда настоящее, но тоже не без ошибок - не грамматических, разумеется... Его «Географ глобус пропил» согласно всей нашей современности и актуальности - заставляет писателя, как я думаю, сделать авторскую установку, когда герои отличается лишь тем, что кто-то больше отрицательный, кто-то меньше отрицательный, как в той же «зондеркоманде» учеников девятых классов, а также и у преподавателей наблюдается похожее соотношение. Из более или менее... В наше время положительные люди представляют большую редкость. Но они всегда есть. И таков герой романа Служкин. В предисловии, правда, автор романа не пожалел своего героя и записал его в «глухонемое козлище», то есть хуже даже, чем другие безбилетники поезда, подъезжавшего к станции Пермь 2, в отличие от «агнцев», совсем нормальных современников, которые, конечно же были с билетами... С «билетами», надо понимать, пропускающих в законопослушную рыночную жизнь. А таким, как Служкин, человеку от природы и естества, несмотря на его городское происхождение, место нашлось - только на правах бомжа, которое он сам себе определил, имея излишнюю совесть, как мне показалось...
В самом конце романа (начнём с него) после изгнания его из школы за любовь к девятикласснице, оказавшейся дочерью Розы (Угрозы) Борисовны, завуча школы, которая строга и красива, как и её дочь, и старается быть требовательной и справедливой. Она пока и держит всю школу: только её и боятся, только её и слушаются ещё - учителя и ученики...
... Служкин, заслышав Последний Звонок в школе из своей квартиры, вдруг «...заметался по балкону, как тигр по клетке. Он бросил вниз сигарету и, как был - непричёсанный и небритый, в заляпанной краской рубахе и заштопанных домашних джинсах, - сунул босые ноги в кроссовки и выскочил в подъезд».
То же, собственно, «козлище», что и вначале. Всё ясно, скажут многие читатели, просмотрев начало и, нечаянно заглянув в конец... Как часто в наши мало читательские времена делают многие читатели. Но писатель ни при чём.
Он в последний раз направляет своего героя, конечно же, по направлению к школе. Он увидел там своих учеников и учителей - нарядных, весёлых, торжественных. Потом встретил любимую им девушку, которая его почти не узнала, и которая два часа назад объяснялась ему в любви. И, наверное, поняла: да кого любить-то!? Ведь она только что перешла в десятый класс, сдав экзамены, и на глазах уже становится не столь естественной, как девятиклассница. (Все восьмиклассницы и девятиклассницы, на мой взгляд, обладают большим естеством, чем десятиклассницы). И уже, наверно, из своего нового практицизма новоявленной десятиклассницы не станет любить Служкина, как и он утратит, наверное, к ней интерес, ставшей уже, как все продвинутые современники. И она никогда уже не поймёт, что Служкин, учитель географии, её любимый человек, пришел в затрапезном виде, может за тем, чтобы девочке опротиветь, скорей всего, чтобы она легче его забыла.
Но придёт ли это ей в голову с годами? Предположить трудно. И всё же, надо сказать, что никакой «глобус» (то есть свой предмет что ли, свои знания по нему и не только...) - он не пропивал, а просто подмочил свою репутацию, свой имидж, как сейчас говорят. Но не больше.
Автор не боится своего героя направлять в такие запредельно оскорбительные ситуации, потому что беспредельно верит в него, и в его истинное человеческое назначение. Сейчас всё и все оскорблены. А Служкин напоминает князя Мышкина из «Идиота» Достоевского. Ведь порода «идиотов», то есть честных и естественных людей, неистребима даже в наши неумолимо рыночные дни. Служкин - князь Мышкин сегодняшних дней, но у него нет наследства. Однако наследством Служкина можно считать его Родину, её Историю и её Природу. Но пока на всём этом грязь и оскорбления на каждом шагу, от которых Служкин приучился отшучиваться своими немудрёными плоскими рифмованными остротами вроде «...то ли колёса шиповать, то ли колбасу воровать» (это о предстоящей работе... после изгнания его из школы) и не только рифмованными.
«Тут в прихожей раздался звонок» Служкин сказал: «Будкин точен, как свинья. Точность вежливость свиней».
Будкин проверенный сто раз друг детства. Надя, жена Служкина, не любит мужа до отвращения Кого любить? Идиота? И говорит об этом постоянно. И Служкин решает подложить свою жену другу Будкину, а то ведь кому достанется? На то он и Служкин: он старается услужить всем - Сашеньке, Ветке и другим женщинам, особенно, ученикам. Но в его услужении нет лицемерия. Просто ему не под силу быть ко всем по своим понятиям принципиальным. Со Временем и со всеми людьми этого Времени - он справиться не сможет, поэтому: живите, как живётся, а я, Служкин, даже вам подыграю в этом...
Есть у Достоевского в «Дневнике писателя» такая
запись: «...Ибо там (имеется в виду заграница, - Г.М.) каждая народная личность
живёт единственно для себя и в себя, а мы начнём теперь, когда пришло время,
именно с того, что станем всем слугами, для всеобщего примирения... Кто хочет быть
выше всех в Царствие Божием - стань всем слугой. Вот как я понимаю русское
предназначение в идеале».
Теперь о
начале работы в школе. Здесь нового учителя географии ждёт «зондеркоманда»: «В
коридоре рядом с кабинетом зазвучал топот и гомон, кто-то подёргал дверь,
раздались шлепки брошенных на пол портфелей
- Изнутри закрыто, - прозвучало за
дверью.
- Там сидит, козёл.
- Блин, щелка узкая не посмотреть...
- Баскакова, ты географа нового видела? Какой он?
- Да уж побаще тебя...
Кто-то явно изменённым голосом противно закричал в замочную скважину:
-Географ, открывай, хуже будет.
Но так или иначе, преподавательская работа как-то шла. Служкин знал много, умел объяснить интересно, но «...мы же тупые», как сказал Градусов в сердцах потом учителю... «Тупые», как рефрен к песне об этом поколении. И Служкину пришлось туго. Но вот они организовали поход по сценарию Служкина. И человек десять молодых и крепких ребят нежного возраста от городской и школьной реформаторской системы едут в поезде по горнозаводской железной дороге до станции Валёжная, как дикари, от городских бетонных и каменных джунглей, от массового алкоголизма, наркомании и прочих грешных дел - и перед ними другая жизнь, связанная с железной дорогой и природой. И тут такое начинается...
- Атас, отцы! - заорал Служкин. - Валёжную проспали!
Отцы - это костяк крепких парней, которые от первого и по девятый класс создают, по сути, всю ученическую атмосферу девятого «б» класса. «Отцы в спальниках полетели со скамеек на пол.
Пустой вагон был полон белого, известкового
света. Электричка завыла, притормаживая, и под полом вагона инфарктно
заколотилось её металлическое сердце. Динамики дружно квакнули: «Валёжная».
Заспанные, со съехавшими набок шапочками, в расстёгнутых куртках и задравшихся
свитерах, отцы лихорадочно заметались по вагону, сгребая в ком свои спальные
мешки (символично - Г.М.), шмотки, раскрытые рюкзаки...».
Растерялись, испугались! Учитель говорит блатное слово «Атас»! Как перед милицейской облавой на каких-нибудь паразитов - допустить ли их к её Величеству Природе ещё доисторических времён?
Но до пещеры в горе добрались - куда и собирались по совету Служкина, учителя ... с лыжами и без, и недалеко от пещеры справили Новый год! Но до него насмотрелись:
«Над склоном громоздилась огромная скальная стена горы Шихан. Стена Шихана напоминала измятую и выправленную бумагу. На её выступах лежал снег, кое - где бурели пятна выжженных холодом лишайников. В громаде Шихана, угрюмо нависшей над долиной, было что-то совершенно дочеловеческое, непостижимое ныне, и весь мир словно отшатнулся от неё, образовав пропасть нерушимой тишины и сумрака. От этой тишины кровь стыла в жилах, и корчились хилые деревца, пытавшиеся убежать отсюда, но словно колдовством прикованные к этому месту».
Ради этой «нерушимой» вековой тишины и приводил «отцов» Служкин, но вряд ли они сразу её поняли и, хотя пещеру они сколько-то оценили... «Шихан - это риф Пермского периода, - пояснил Служкин. И это слово «риф» странно было слышать по отношению к доисторическому монолиту, который на безмерно долгий срок пережил океан, его породивший, и теперь стоит один посреди континента и посреди совершенно чуждого ему мира, освещаемого совсем другими созвездиями».
Читая такое, невольно думается, что все эта школьная и туристическая и бытовая сторона похода смотрится, как прикладная к этим монументальным воззрениям автора. На самом деле: это главная суть романа, как мне подумалось. То есть влияния величественной природы на человека. Но в романе очень и очень много школьной бытовой жизни. Бывшие школьники, ещё однокашники Служкина, как жили по школьным правилам, по правилам «отцов» своего класса, так почти и живут уже лет пятнадцать после школы. Для них школа никогда не кончается! У них не прибавляется ни ума, ни чувства. Они только научились устраиваться по жизни (кто лучше, кто хуже) - и ВСЁ!!! Не случайно школьный, по сути. Роман писателя продолжается после школы.
Я не останавливаюсь на этой бытовой стороне. Хотя она тоже не проста и имеет свою философию похожую на «шведскую» семью. И всё же в ней мало нового, несмотря на крутые переходы с сексом и без. Я посмотрел кино, снятого по этому роману. И отчётливо увидел, что именно этой стороне дела кинематографисты отдали дань, что прямо просится на современный экран, заполонённый крутым бытовизмом, экстремизмом и прочими пред криминальными вещами.... Все дальнейшие кинематографические заявки вплоть до Голливуда, задуманные нашими и не нашими кинематографистами, наделать из произведений Иванова (некоторые исследователи его творчества утверждают, что он уже заведомо создавал блокбастеры из своих поизведений на будущие фильмы, что несовместимо с их художнической сутью) на тему древней Руси - вполне могут сбыться. Что ни принесёт ни зрителям, ни самому Иванову праведного удовлетворения: такая опасность существует. Потому что имеются уже десятки случаев переснятия старых советских фильмов, как, например, «Тихий Дон» или «Война и мир», или «А зори здесь тихие» - прекрасных кинематографических работ прошлого...Переснятых не лучшим образом. А что им стоит увлечься историческими произведениями Иванова, искажая суть дела?..
Но пока я лучше остановлюсь на втором походе. Пожив в городе несколько месяцев, «отцы», естественно, такими же и остались, поэтому всё повторяется.
Но первым дикарём от школьно-городской цивилизации оказывается сам учитель, предводитель похода, решивший «нажраться» после встречи с комарихинскими (со станции Комариха) алкашами, пристававшим к ним двоим с учеником Градусовым, и ещё потому что: «Я чувствую, что я страшно устал. Устал от долгого учебного года, от города, и от похода тоже уже устал. Устал от Маши, от Градусова, от комарихинских алкашей, от себя. Устал от страха, от любви, от жизни. Устал от своих разочарований и от своих надежд, устал от своей непорядочности и от своей порядочности. А-а, катись всё к чёрту». И они напились с Градусовым... Потом учитель при всех пьяно кричал про свою любовь к Маше, ученице 9 класса, находившейся здесь же, валялся где -то в вагоне под лавками. В результате проехали нужную станцию Гранит.
И географ не понимает, где они на сей момент находятся, на какой станции? - Вот твоя станция,- говорит Борман и носком сапога переворачивает в луже ржавую, свалившуюся сверху табличку.
- «Семичеловечья», - обалдеваю я.
- Грамотный, козел...- Семичеловечья - третья после Гранита, - печально поясняет Овечкин. - Проспали мы Гранит из-за вас алкашей...
Но Семичеловечью проспали, видимо, все люди
этого края, ибо это уникальная местность! И сам Бог, скорее всего, заставил
напиться главарей похода, Служкина и Градусова, и проспать Гранит, чтобы
вылезти, наконец, возле Семичеловечной,
а не на Граните. Дикарям из «долбанутого» города, который способен всё
похоронить заживо повезло, если правильно разобраться.
Но дикари, или отцы девятого «б» решают
отстранить главного дикаря - географа от власти в этом походе, что и делают
незамедлительно... Географ не спорит - всё правильно. Но остаётся, таки,
«неофициально» руководящим, ибо никто ничего не знает, как быть в данной
ситуации... и не только в этой, но и вообще... в любой походной ситуации. И географ
не растерялся, и они на КРАЗе из леспромхоза добираются до речки Поныш, очень
экзотичной речки.
Они раздули катамаран: «Справа на корме - это место командира. Отцам уже почему-то кажется, что места на корме - чуханские, а вот баские места только на носу». Да, кормчие - они везде всегда главные. «И вот из-за поворота навстречу нам и вверх лезут каменные стены. Ельник оттягивается в сторону в сторону, как штора. Не просто огромная, а чудовищно-огромная скала, как гребенчатый динозавр в траве, лежит на левом берегу в еловых дебрях.
Чебыкин длинно свистит от ужаса или от восторга. С таким свистом падают бомбы. (Дураков и дикарей из города так «бомбить» природой и надо! -Г.М.).
А Поныш все бежит к скале и всё не может добежать. А скала разваливается на отдельные утёсы, вытягивается вверх пиками, выпучивается, надстраивается в наших глазах, как робот-трансформер, обретая истинный вид и полные размеры. На общем скальном фундаменте, вдоль которого летит Поныш, громоздятся два кривых утёса. Левый сверху расколот на три зубца, а правый расщеплён на четыре. И между утёсами фантастическим сверлом ввинчивается вверх, разбухая на конце, узкая щербатая башня - Чёртов Палец. Семь пиков семь - семь Братьев, скала Семичеловечья. Еловые копья вонзаются Братьям под рёбра».
Итак, стоило проехать Гранит, чтобы очутиться в таком месте! И тут мне ненароком вспоминаются слова песни барда ещё советских времён Евгения Матвеева, приведённые Юрием Асланьяном из его книги «Территория Бога» (на ту же, собственно, тему) о Вишерском родном крае, что не так далеко от Поныша:
«С той сухой, с той песчаной земли
поднимаются в небо теперь вертолёты.
Всё, что сделать хотели мы, но не смогли,
с пылью смешивают молодые пилоты.
Это небо достойно свирепых машин,
эта бездна тянет меня за предел -
за руины тех гиперборейских вершин,
за которые я отомстить не посмел.
И высокая тяга прозрачных винтов
распускается рябью по синей воде
с ароматом бензиновой розы ветров,
как букет озаренья на страшном суде.
Опускается в бездну поселок лесной.
Я бегу с пацанами песчаной косой
на другом берегу безымянной
слезы...»
Такая глобальная совесть и боль за эти гиперборейские вершины, которые вот-вот станут чем угодно, но уже не совсем и Родиной...(Чем чёрт не шутит!). Отцам девятого «б» такое ничем не грозит: они могут спать спокойно, хоть дома, хоть в вагоне, на крайний случай.
- Там обрыв, - говорит Овечкин
- А как же Чебыкин спустился? - удивляется Люська.
- /.../
- В древности эта пещера была...
- ...сортиром!- подсказывает Градусов и ржет.
- Каким святилищем? - удивляется Люська. - Разве здесь кто-то жил?
- Здесь жили великие народы, о которых человечество давно забыло. Здесь были крепости, каналы, капища. Были князья, жрецы, звездочёты, поэты. Шли войны, штурмами брали города, могучие племена насмерть дрались возле скал. (Скалы им были, вероятно, как опора... пусть были бы опорой и для этих молодых современников! - Г.М.). Всё было. И прошло. Отцы слушают непривычно внимательно. На уроках в школе такого не видал. По их глазам я понимаю, что они ощущают. Они, конечно, как и я, у Чёртового пальца, тоже почувствовали незримый и неясный взгляд. И вот теперь у них под ногами словно земля заговорила. До самых недр, до погребённых костей звероящеров, она вдруг оказалась насыщенной смыслом, кровью, историей. Эта одухотворённость дышит из неё к небу и проницает тела, как радиация земли Чернобыля. Тайга и скалы вдруг перестали быть дикой, безымянной глухоманью, в которой тонут убогие деревушки и зэковские лагеря. Тайга и скалы вдруг стали чем-то важным в жизни, важнее и нужнее всего».
Много всего испытали - уже можно сказать - бывшие дикари из городской и школьной цивилизации, плывя по трудно проходимой, но бурливой речке Поныш...потом прошли три порога по реке Ледяной, едва не погибнув, но Бог миловал смелых, молодых людей, много узнавших, правда, не совсем ещё всё верно прочувствовавших... Но всё, всё и всем, всем... несомненно, пригодится...
А в городе, перед экзаменами Географа уговаривает отъявленный хулиган Градусов с хорошей репутацией своего парня... уговаривает помочь сдать экзамены по географии всем двоечникам из смежных девятых классов, ибо «все мы тупые», а сдавать-то надо, хотя бы для поступления в ПТУ. Помог географ несчастным, позволил пользоваться шпаргалками, написанными на партах... Но парт было двадцать, а билетов двадцать четыре. И надо же: тому, кто переживал за всех двоечников, то есть Градусову, попадает билет, на который не написана шпаргалка! Но парень, всерьёз за поход, увлекшись предметом география, стал изучать её не за страх, а за совесть, поэтому и сдаёт на пятёрку!
Алексей Иванов из тех писателей, которые всегда много не досказывают, чтобы читатель сам поразмыслил над дальнейшими судьбами их героев. И я, как читатель, понял, что Градусов - будущий учитель географии, который пропьёт не просто глобус (наплевать на него, на деревяшку!), а весь кабинет... вместе с учениками! ЕСЛИ СИСТЕМА РЕФОРМ ПО УМЕНЬШЕНИЮ ЗНАНИЙ И ОСКОПЛЕНИЮ МОЛОДЫХ ДУШ НЕ ПЕРЕСТАНЕТ ДЕЙСТВОВАТЬ В РОССИЙСКИХ ШКОЛАХ... И неприятно режет памятка о том, что при встрече Служкина с Машей у школы уже после его увольнения, парень, бывший с Машей, за спиной уходящего Служкина говорит что-то вроде: с похмелья мучается, а денег нет. И это после двух походов, где можно бы правильно понять этого редкого человека.
Не хотелось бы, чтобы это впечатление от молодых людей осталось как факт, который, если и был, то далеко не был главным у героя романа. Хотелось бы, чтобы Служкина запомнили таким, который стоит, покуривая сигарету, на обложке книги, как будто он на «ты» с величественной природой, которая помнит гипербореев...
