Та особенность русского национального менталитета, с анализа которой мы хотели бы начать наше исследование, можно охарактеризовать при помощи великого множества цитат, от высказывания великого нашего мыслителя Льва Тихомирова «русский человек монархист или анархист, а третьего не дано» до описания философом Георгием Федотовым солнца нашей поэзии А.C.Пушкина как «певца Империи и Свободы» и фразы самого Пушкина «все Романовы - революционеры». Если говорить о современности, то чрезвычайно симптоматичной выглядит фраза протоиерея Николая Артемова, секретаря Германской епархии Русской Зарубежной Церкви и ключаря кафедрального собора в честь святых новомучеников и исповедников Российских в Мюнхене. Рассуждая о судьбах западного христианства и его проблемах, в том числе догматических, священник сказал: «Традиция - это хорошо. Это лучше, чем беспочвенность. Но я, как русский, все же немного и революционер».
Действительно, в русском человеке, как в широком, так и в прямом значении конкретной человеческой личности, сочетаются два противоположных начала. Одно включает в себя консерватизм, традиционность, верность многовековым институтам и укладу жизни предков, уважение к принципу иерархии и почитание руководства страны - «монарха», вне зависимости от того, как данный титул звучит на очередном историческом отрезке. Суть второго - бунтарство, радикализм, нигилизм, неповиновение, стремление быстро и кардинально изменить окружающий мир. Эти начала редко и с трудом находят между собой компромисс умеренного срединного типа, «берем лучшее - отбрасываем худшее». Они то вступают в скоротечный симбиоз, сохраняя все свои грани и ничего не отбрасывая, то находятся в диалектических отношениях дружбы-борьбы, то одерживают победы друг над другом.
В связи с этим любопытным представляется взгляд классиков русской национально-консервативной мысли на проблему революции. Считая (и это естественным образом вытекает уже из самого консервативного имени) революционную смуту делом крайне предосудительным и небогоугодным, они, тем не менее, готовы были в самых крайних случаях признавать революцию полезной, если она хотя бы национальна. Так, выдающийся русский мыслитель, публицист и экономист С.Ф. Шарапов, сравнивая первую русскую революцию 1905-1907 годов и французскую революцию 1789 года, писал: «Французская революция была не только национальна, но, можно сказать, крайне преувеличенно национальна. Никакие инородцы в ней не участвовали, а вся остальная Европа шла на ее усмирение. Патриотизм самих французов был так горяч, что за одно подозрение в его недостатке господа революционеры без церемонии рубили головы... На свою национальную революцию французские патриоты несли патриотически свое, иногда последнее, достояние». Сложно не заметить некоторую идеализацию Сергеем Федоровичем галльской смуты, однако в целом мнение весьма примечательно. Уже упомянутый Лев Тихомиров поначалу приветствовал Февральскую революцию, полагая - как вскоре выяснилось, совершенно напрасно - ее актом национального оздоровления и модернизации; сверх того, он даже одно время симпатизировал Керенскому, близоруко видя в нем личность сильную, волевую и харизматичную. Нельзя не вспомнить и активное участие в Февральской революции одного из лидеров отечественного правого консерватизма - Владимира Пуришкевича.
Каким образом наш национальный дух приобрел сей дуэт монументального консервативного державничества и лихого безудержного бунтарства, то обильно орошающий в бескомпромиссной внутренней схватке русскую землю русской же кровью, то показывающий впечатляющие созидательные результаты на поприще вольного либо невольного соработничества? И, главное, за счет чего в 1917 году триумф праздновал именно русский бунт, пушкинские слова о коем слишком хорошо известны, чтобы лишний раз их повторять?
История любого государства и любого народа, тем паче, если речь о народе великом, славном и играющем заметную роль на мировой арене, представляет собой вереницу крупных и не очень крупных потрясений и коллизий, оставляющих свою зарубку в национальном сознании. Когда эти зарубки, накладывающиеся друг на друга и резонирующие меж собой, достигают объема критической массы, происходит взрыв. Даже погашенный, преодоленный и сыгравший в целом благотворную роль, этот взрыв сам становится зарубкой в числе тех, что приведут (могут привести) затем к новому взрыву.
Россия и русский народ не являются здесь каким-либо исключением. Возьмем хотя бы Англию, на первый взгляд кажущуюся эталоном размерного и рассудочного консерватизма. Более пристальное рассмотрение ее истории позволяет ухватить череду культурно-исторических травм. Здесь раскол, связанный с Реформацией и переменой национальной религии с католицизма на англиканство, накладывался на другой глубокий этносоциальный раскол между верхами и низами, вызванный норманнским вторжением и окончательно ко времени Реформации еще не преодоленный, а если брать глубинные пласты - в чем-то сохранившийся и до современности; любителям порассуждать через губу о пагубном влиянии татаро-монгольского ига на русскую ментальность уместно обратить внимание на одну из цитаделей «цивилизованного мира», где иноземное иго, по сути дела, осталось навсегда, пусть и взаимослившись постепенно с автохтонным пейзажем.
Сюда примешивались и другие примеры внешнего влияния на судьбы Англии: «Славная революция» 1688 года, появление на престоле Ганноверской династии, монархи из которой и через сто лет говорили по-английски лучше, чем Ричард Львиное Сердце (тот не говорил вовсе), но с немецким акцентом, наконец, приобретение Туманным Альбионом черт космополитического торгово-финансового центра, чуждого интересам английского народа. Определенная корреляция этих расколов подтверждалась, например, последовавшим за «Славной революцией» ужесточением гонений на католиков.
Если вспомнить еще и революцию середины XVII века, не разрешившую накопившиеся к тому времени противоречия, а лишь ставшую новой увесистой монетой в их копилке, становятся понятны мотивы великого английского мыслителя и литератора Гилберта Кийта Честертона, написавшего в 1908 году стихотворение «Молчаливый народ» (в оригинале - The Secret People, "Потаенный народ") - яркую картину диссонанса между величественным фасадом Британской Империи и скрывающейся за ним бурлящей народной лавой.
В бичевании многоуровневой и многоликой раздробленности своей страны он доходит до пораженческих ноток при описании войн с Наполеоном.
Англичанам в силу ряда причин удалось в ХХ веке избежать катаклизмов того же размаха, что у нас. Тут, кстати, есть определенная взаимосвязь: Англия не взорвалась потому, что поспособствовала взрыву в России. Однако ограничивать причины русской смуты лаконичным сочетанием «англичанка гадит» наивно и ошибочно.
1917: как мы к этому пришли
Первое из великих потрясений русской истории случилось в 988 году. Уточним - в данном конкретном случае мы употребляем слово «потрясение» безо всякого негатива. Крещение Руси было величайшим событием в ее жизни, определившим ее путь, духовную миссию, место в мире, образ мыслей и систему морально-этических и нравственных координат русского народа. Бесконечно далеки мы и от мысли о христианизации как ломке через колено. При всех сложностях и эксцессах, сопровождавших процесс крещения нашей Отчизны, Православная вера не отменила временной отрезок до своего прихода, скорее, она легла на хорошо подготовленную почву и вошла с накопленным ранее багажом в плодотворный синтез. Об этом, в частности, глубоко и аргументировано писал видный наш современный мыслитель Виктор Аксючиц в цикле статей "Становление русского мировоззрения" («Историки открывают все более фактов близости ранней русской религиозности христианству, но сам факт невиданно гармоничного принятия христианства на Руси уже свидетельствует, что русское язычество - это своего рода русский Старый Завет: путь народа к истинному Богу» - блестящая мысль оттуда). Либерально или просто скептически настроенные граждане на данном основании называют русское христианство, особенно повседневно-бытовое, а не высокое церковное, слегка задрапированным язычеством. И это, разумеется, тоже заблуждение, ведь любая из авраамических религий на конкретной национальной почве впитывает местный колорит и особенности. Африканское, карибское или филиппинское (там, как известно, в Страстную Пятницу самые рьяные верующие распинают себя на крестах) христианство покажется любому европейцу значительно более диковинным, чем русское.
Собственно, и вся Европа практически без исключения переживала в те века процесс христианизации с последующим преодолением либо растворением старых верований в новой вере. Само по себе это событие и применительно к Европе в целом, и к России в частности травмой быть названо не может. Идея относительно высокой социально-экономической развитости и нравственной чистоты дохристианской Руси, погубленной решением князя Владимира, и представление христианизации едва ли не геноцидом актуализировалась в позднесоветское время благодаря двум течениям, низовому (некоторые члены находившегося на полулегальном положении интеллектуально-патриотического сообщества, разочаровавшиеся в Православии) и официозному (агитационно-пропагандистский аппарат, в преддверии 1000-летия Крещения Руси, опасаясь оживления православной жизни, отошедший от прежнего тезиса о прогрессивности христианизации и начавший недвусмысленно возвеличивать язычество). В послесоветское время эта идея окрепла и получила определенную людскую поддержку, но с исторической точки зрения, повторимся, она неконструктивна и необоснованна. Тем не менее, некоторые последствия, пассивно лежащие в глубине народного сознания и сами по себе ни на что не влияющие, но способные проявиться при соприкосновении с другими факторами, христианизация имела. В годы Гражданской войны это вылилось в наглядную демонстрацию того самого народного двоеверия, прежде по большей части латентного и пассивного, ужасающей языческой жестокости и озлобленного низового антиклерикализма.
Следующим потрясением, причем здесь уже уместно употребление данного термина в однозначно негативном ключе, как синонима катастрофы, стало татаро-монгольское нашествие и последующее иго. Это масштабное, на десятилетия и даже столетия растянутое во времени событие, безусловно, оставило глубокий след в русской исторической памяти, но так как оно было следствием внешнего нашествия, а не более интересующих нас внутренних катаклизмов, мы позволим не останавливаться подробно на этой очень обсуждаемой (причем часто с откровенно спекулятивными целями) теме. Отметим лишь один важный, на наш взгляд, момент. Уже после освобождения от ига русские правители, точнее, московские государи, создавая мощное централизованное государство и осуществляя расширение своей территории, руководствовались не только объективными национально-геополитическими интересами и необходимостью взять то, что случае бездействия возьмут конкуренты, но и травматическими воспоминаниями о Батые и его наследниках. Можно сказать, что еще поздние Рюриковичи предвосхитили фразы Сталина «задержать темпы - значит отстать, а отстающих бьют» и «[если мы не осуществим ускоренную модернизацию] нас сомнут». Однако сопротивление многих простых людей вовлечению их в служило-тягловое государство квазимобилизационного типа не столько мешало, сколько способствовало расширению русских земель. Многие территории России были отвоеваны и освоены для нее людскими массами, уходившими от контроля и преследования власти.
При всем при этом Русь тогда не знала не только культурного, но по большому счету и социального расслоения. Об этом с большой убедительностью пишет выдающийся российский историк Игорь Яковлевич Фроянов, доказывающий, что государство на Руси возникло до разделения общества на классы, а население было свободным и путем участия в вечевых собраниях влияло на государственные дела. И в дальнейшем исторические катаклизмы даже такого грандиозного масштаба, как татаро-монгольское иго, существенно на ситуацию не влияли, общество становилось гетерогенным в социально-экономическом, но не культурно-мировоззренческом плане. Более того, к середине XVI века Россия являла собой пример развитого национального и правового государства, с развитым институтом местного выборного самоуправления, отлаженной законодательно-правовой системой, высшим проявлением которой был судебник 1550 года, и таким феноменом, как Земские соборы, в ходе которых представители всех слоев населения, кроме крепостных крестьян, обсуждали ключевые вопросы государственной жизни. Созывались Земские соборы и для избрания и утверждения нового царя, иногда, как в 1613 году, даже новой династии. Не будет большим преувеличением сказать о существовании в России той эпохи своего рода гражданского общества.
Первым в новую эпоху серьезным испытанием для национального единства стали церковные реформы патриарха Никона и последовавшие за ними жестокие гонения на старообрядцев, когда весьма значительная часть населения не только оказалась пораженной в правах, но и, что самое худшее, выпала из общего культурно-бытового поля. На сложные диалектические отношения между Православием и дохристианскими народными верования наложился еще один разлом.
Наиболее же значительные перемены произошли в начале XVIII века при Петре I, когда юноши из состоятельных и приближенных к царскому двору семей в немалом количестве отправились в страны Западной Европы с целью получения тамошнего передового образования и дальнейшего его применения в ходе вестернизационных реформ (подобные образовательные поездки имели место и до этого, в частности, при отце Петра Алексее Михайловиче, но носили более локальный и спорадический характер). Несмотря на то, что перед молодыми людьми ставилась задача овладеть в первую очередь научно-техническими знаниями, они поневоле приобщались к европейскому быту, морали, философии - и сравнение всего этого с отечественными аналогами зачастую казалось не в пользу последних.
В Россию студенты возвращались с твёрдым желанием изменить на европейский лад не только государственное управление и вооружённые силы, но и весь уклад бытия, и намерения эти вполне совпадали с намерением самого Петра. Главный же узел проблемы стал завязываться чуть позже, в царствование Анны Иоанновны, относившейся к вверенному ей милостью Божией народу бестрепетно и старавшейся окружать себя иноземцами и той частью элиты, которая из открытого дядей императрицы окна в Европу подхватила исключительно бездумное подражание тамошнему укладу жизни и поверхностный космополитизм; этих людей всё меньше интересовали проблемы обустройства страны, их вполне устраивал европейский вид окрестностей при взгляде из окна дворца. Таким образом, во второй раз за столетие, прошедшее после никонианских реформ, cтрана была подвергнута глобальному цивилизационному расколу, причём по большому счёту оба лагеря взаимно не расценивали друг друга как соотечественников. Тем не менее, к концу века и к представителям разных слоёв правящей элиты всё больше приходит понимание того, что ради как блага России, так и банального благоденствия собственного класса требуются капитальные преобразования на всех этажах государства. Большие надежды возникли в ходе Отечественной войны 1812 года - казалось, общественный договор верхов и низов, cтавший залогом победы над захватчиками, cподвигнет императора на его дальнейшее закрепление путём давно назревших реформ, имеющих целью достижения стабильной социальной гармонии.
Насколько эти надежды сбылись - можно судить по манифесту Александра I от 30 августа 1814 года «Об утверждении крестов для духовенства, а для воинства, дворянства и купечеству, медалей и о разных льготах и милостях», приуроченному к окончанию зарубежного похода русской армии. Вопреки распространённому заблуждению, о судьбе крестьянства там говорила не одна лишь фраза «Крестьяне, верный наш народ, да получат они мзду от Бога» - ряд послаблений, льгот и привилегий всё же был предусмотрен. Однако даже при внимательном рассмотрении документа очевидно, что все обещанные преференции носили единовременный характер и коренным образом судьбу простолюдинов не меняли. Именно тогда у части дворянства, в ходе войны и зарубежного антинаполеоновского похода воочию увидевшего зарубежное мироустройство и пришедшего к выводу о его преимуществах относительно отечественных порядков, появилось мнение, что мирный эволюционный путь реформ невозможен. Это мнение в итоге привело к заговору декабристов и событиям 14 декабря 1825 года на Сенатской площади.
Подавление декабрьского мятежа не привело к искоренению либерально-бунтарских настроений, а лишь на время загнало их в подполье. Например, в 1830-1831 годах во время польского восстания ещё более-менее действовал хрупкий компромисс имени внутреннего единства перед внешней угрозой, который привёл к ссоре Адама Мицкевича с Пушкиным из-за стихотворения последнего «Клеветникам России». Но уже в ходе подавления Паскевичем венгерского восстания 1849 года и особенно Крымской войны и польского восстания 1863 года всё громче звучали голоса, призывавшие к поражению собственного правительства и сочувствующие европейским народам, якобы запуганным петербургским жандармом; главным глашатаем этих информационных кампаний с середины 1850-ых годов был А.И. Герцен, а главной трибуной - выпускаемый им и Огарёвым в Лондоне альманах «Полярная звезда», а затем журнал «Колокол».
Впрочем, в годы Крымской войны несколько парадоксальным образом (насколько это понятие вообще применимо к политике) Герцен, при всём его скепсисе и нелюбви к российской государственной власти, при всём субъективном освещении им хода боевых действий в прессе, в частной переписке всё же признавал: «Война для нас нежелательна - ибо война пробуждает националистическое чувство. Позорный мир - вот что поможет нашему делу в России». А в это же время многие умеренные либералы-консерваторы и даже некоторые славянофилы-консерваторы поднимали вопрос о желательности более явного поражения, дабы все язвы тяжело хворавшей державы оказались видны без прикрас.
Вот как об этом повествует наш великий историк Евгений Тарле в своем фундаментальном труде «Крымская война»:
«Славянофил А. И. Кошелев пишет в своих изданных за границей воспоминаниях: "Высадка союзников в Крыму в 1854 году, последовавшие затем сражения при Альме и Инкермане и обложение Севастополя нас не слишком огорчили, ибо мы были убеждены, что даже поражение России сноснее для нее и полезнее того положения, в котором она находилась в последнее время. Общественное и даже народное настроение, хотя отчасти бессознательное, было в том же роде".
Вера Сергеевна Аксакова была настроена глубоко пессимистично к концу войны: "Положение наше - совершенно отчаянное,- писала она и признавала николаевщину более страшным врагом России, чем внешнего неприятеля. - Не внешние враги страшны нам, но внутренние, наше правительство, действующее враждебно против народа, парализующее силы духовные". И по поводу смерти Николая эта умнейшая из всех детей Сергея Аксакова находит строки, почти совпадающие с герценовскими. Герцен радовался, что это "бельмо снято с глаз человечества", а Вера Сергеевна пишет: "Все невольно чувствуют; что какой-то камень, какой-то пресс снят с каждого, как-то легко стало дышать..."
"Либерализм" славянофилов был, впрочем, таким легоньким и слабо державшимся, что его уже через полгода после смерти Николая начало сдувать, и Хомяков, таким грозным Иеремией выступавший в начале войны, уже начал беспокоиться и писал другому "либеральному" славянофилу, Константину Аксакову, что "дела принимают новый оборот, но оборот также небезопасный", так как западники ("запад") могут "встрепенуться" и "что же тогда?"
Иван Киреевский скорбел искреннее и глубже, чем всегда несколько актерствовавший Хомяков, и прямо заявлял Погодину, что если бы не крымское поражение, то Россия "загнила бы и задохлась". Да и сам Погодин, поклонник самодержавия, перестал мечтать о Константинополе и заговорил в своих "Записках" и речах в тоне либерального негодования на николаевщину, потерпевшую поражение.
К концу войны славянофильская "оппозиция", однако, уже решительно переставала удовлетворять даже самых умеренных, самых аполитичных людей, бывших до той поры довольно близкими к ней. "Давно уже добирался я до этого вонючего, стоячего болота славянофильского. Чем скорее напечатаете мою критику, тем лучше; чтоб не дать много времени существовать такой дряни безнаказанно, надо скорее стереть ее с лица земли", - в таком тоне писал о книге К.С. Аксакова известный ученый, филолог Буслаев 10 июня 1855 г. издателю "Отечественных записок" А. А. Краевскому. А спустя некоторое время он, разгромив также Хомякова, пишет: "Нынешнее лето... мне посчастливилось поохотиться за славянофильской дичью. Думаю, что мои две критики, одна за другой, несколько всколышат это вонючее болото, которое считали глубоким только потому, что в стоячей тине не видать дна"».
Все эти вполне искренние и бесспорно лично честные русские люди тем самым невольно солидаризировались с Марксом и Энгельсом, мечтавшими о том, что «нападению должны подвергнуться один за другим, если не одновременно, наиболее выдвинутые вперёд укреплённые пункты империи - на Аландских островах и в Севастополе на Чёрном море...», а «турецко-европейский флот сможет разрушить Севастополь и уничтожить русский Черноморский флот; союзники в состоянии захватить и удержать Крым, оккупировать Одессу, блокировать Азовское море и развязать руки кавказским горцам».
Тогда же Петр Чаадаев написал: «Европа не впадает в варварство, а Россия овладела пока лишь крупицами цивилизации, Европа - наследник, благодетель, хранитель всех предшествующих цивилизаций. Россия во многом обязана европейской цивилизации, просвещению Запада». Впрочем, мысль о вине России в собственной отсталости перед европейской цивилизацией и необходимости эту отсталость преодолевать пусть даже путём коренных преобразований, не уступающих петровским и затрагивающих не только государственную, но и повседневную частную жизнь философ культивировал ещё за два десятилетия до Крымской войны в своих «Философских письмах».
Реформы нового императора Александра II удовлетворили чаяния либеральной части общества в некоторой, но отнюдь неполной мере. В этой своей неудовлетворенности прогрессистское дворянство смыкалось с новым классом, как раз в 1850-60-х годах окончательно оформившемся в качестве значимой исторической силы. Речь идет о так называемых разночинцах - детях мелких чиновников, священников, торговцев, низших воинских чинов; в расширительном смысле сюда входили и мелкие дворяне с обедневшими помещиками. Эта пестрая и обширная социальная группа в силу недовольства условиями существования и окружающей обстановкой стала носительницей наиболее революционных и нигилистических настроений, значительно опережая в этом плане либеральной аристократии, но одновременно и притягивая молодое поколение данного сословия. Дружба Евгения Базарова и Аркадия Кирсанова в романе Тургенева «Отцы и дети» представляет собой яркий пример этого синтеза, на почве которого произросло революционное движение последней трети XIX века. К началу следующего, ХХ столетия это была уже полноценная, в терминологии Л.Н. Гумилева, антисистема, представители которой планировали по западным рецептам переустроить Россию на либерально-демократический либо социалистический манер. Отношение к духовным устоям России, а также существующей форме государственности варьировалось у левых и либералов от средней степени неприятия до тотального отрицания. Соответственно, и борьба с устоями и государственностью предполагала не слишком большую щепетильность в выборе методов - от поздравительной телеграммы петербургских студентов японскому императору по случаю Цусимы до позиции наиболее радикальных оппозиционеров - большевиков - во время Первой Мировой войны («поражение собственного правительства»).
Упомянув реформы Александра II, нельзя отдельно не отметить ключевую и самую громкую, пожалуй, из них, а именно - отмену крепостного права. Поставленную весьма благородную цель, заключавшуюся в решении земельно-крестьянского вопроса, она не решила, скорее, усложнив ситуацию. Вторичная попытка добиться успеха на этом направлении, предпринятая решившим устранить с исторической арены сельскую общину и создать класс крепких крестьян-собственников Столыпиным, ситуацию усугубила еще больше.
Крайне неоднозначным был и бурно протекавший процесс становления российского капитализма. До сих пор как историки, так и обыватели ведут о России, условно говоря, образца 1913 года споры, схожие спорам о современном Китае. Сторонникам мнения о том, что в тот период наша страна переживала невиданный расцвет и экономический рост, семимильными шагами идя к званию едва ли не самой успешной на планете державы, оппонируют те, кто считает предреволюционную Россию полуколонией Запада, всецело зависимой от внешних заимствований и инвестиций.
В известной степени правы, опять же, и те, и другие. Россия была бурно развивавшейся страной, крепко привязанной финансово и экономически к европейскому и североамериканскому капитализму. Казалось бы, противоречия тут нет - к примеру, нынешние США являются самым экономически развитым государством и одновременно самым крупным должником.
Но нет, противоречие, на самом деле, присутствует, и крайне серьезное, но благодаря невиданной политической и военной мощи Вашингтона оно не приводит (пока) к печальным для него последствиям. Руководство Российской Империи не хуже нашего понимало, что от развивающейся страны с прямой зависимостью темпов развития от иностранного капитала до сверхдержавы, способной не обращать внимания на эту зависимость, управляя по собственному разумению её последствиями, - «дистанция огромного размера», как писал классик.
Приобретению искомого статуса должна была способствовать победа в Первой Мировой войне, чего несказанно страшились наши «уважаемые западные партнеры» по Антанте, сделавшие все для отмены русского триумфа.
Вернемся, однако, к причинам внутреннего характера. К религиозно-вероисповедным травмам предыдущих веков еще при Петре I добавилась отмена патриаршества и подчинение церковной жизни Святейшему Синоду, называемое еще некоторыми «закрепощением Церкви». К началу XX века количество точек напряженности, порожденных этим решением, достигло критической массы и стало прорываться наружу, проявившись, например, в открытом письме 32 священников, весной 1905 года продекларировавших насущную необходимость кардинальных церковных реформ. Письмо стало предвестником и одновременно программой развернувшегося вскоре церковно-реформатского движения, достаточно широкого и громкого. Его требования были услышаны властью, согласившейся с необходимостью перемен и даже создавшей Предсоборное Присутствие для подготовки Поместного Собора. Но к 1917 году Собор по разным причинам так и не состоялся. Как следствие - в феврале 1917 года как высшее, так и рядовое духовенство в массе своей поддержало свержение монархии.
Кризис духовно-религиозного начала сказался и на умах отечественной интеллигенции. О национально-государственном нигилизме левых и либералов мы уже говорили, творческая же интеллигенция, политизированная в меньшей степени, впала в нигилизм духовный. На смену прежней религиозной индифферентности и вялому агностицизму пришел титанизм, переходящий в сатанизм. Искусство и культура Серебряного Века во многим представляет собой именно плохо замаскированное или не замаскированное вовсе богоборчество, любование демонами и восхищение темными силами. Попытка диалога с Православием, выразившаяся в знаменитых Религиозно-философских собраниях, ситуацию не сильно улучшили, если не усугубили, что не особо удивительно с учетом брожений в самой Церкви.
Наконец, глубокий морально-нравственный кризис охватил и дворянство с высшим светом, включая правящую династию. Красный бант на груди великого князя Кирилла Владимировича после февральского переворота стал закономерным итогом изощренных гнусных интриг, которые многие великие князья и княгини плели против государя и государыни, не погнушавшись участия в убийстве Г.Распутина.
Таким образом, к весне 1917 года Россия подошла с тяжелым грузом негативных тенденций и явлений. Некоторые из них (вроде нездоровой атмосферы в правящей династии) были относительно локальны в части времени, исторического генезиса и количества задействованных лиц. Но значительно больше наличествовало тех пагубных факторов, что представляли собой последствия различных мини-революций русской истории, большинство из которых, в свою очередь, были порождением революций предыдущего этапа. При всем при этом, несмотря на серьезнейшие системные проблемы, Россия была великой державой, готовой победить в мировой войне и стать если не мировым гегемоном, то одной из двух-трех сверхдержав, что невероятно страшило наших врагов и наших формальных союзников, сделавших все для недопущения русского триумфа. Февральскую катастрофу породила парадоксальная сумма тяжелых наших неудач и великих побед.
2017: возможно ли повторение?
Говоря о возможности той или иной формы обвальной дестабилизации революционного характера в современной РФ, мы вынуждены признать наличие целой россыпи предпосылок к подобного рода развитию событий. Их, на наш взгляд, уместно разделить на четыре категории: 1) имеющие генезис в русской истории до 1917 года 2) вытекающие из самих событий 1917 года и гражданской войны 3) порожденные советским периодом после 1922 года 4) порожденные постсоветским ходом российской общественно-политической жизни (самая многочисленная категория).
Возьмем, допустим, современные особенности взаимоотношения русского народа с религией и Церковью, сами по себе революционным фактором не являющиеся, но заметно влияющие на людское сознание и принимаемые решения, в том числе и связанные с судьбами страны. Как мы видим из первой части нашего исследования, многие из этих особенностей заявили о себе задолго до 1917 года, а в СССР лишь получили развитие и приобрели новые формы.
При всей справедливости упреков в адрес советской власти, боровшейся с Церковью и религиозным сознанием, христианский, православный дух из жизни народа не уходил, хотя и претерпевал серьезные изменения. Он ощутимо сохранялся с другой терминологией и «озвучкой», в литературе, культуре, морально-нравственных устоях, даже многих идеологических тезисах. Например, великое и страшное четырехлетие 1941-1945 годов с первых его дней, несмотря на вроде бы атеистический характер советского государства, постоянно описывалось в терминах религиозного, трансцендентного, выходящего за материальные и материалистические рамки характера, - чего стоит одна песня «Священная война», появившаяся уже 24 июня. То было данью неизбежности, ведь никак иначе разгоравшуюся битву называть было попросту невозможно, и одновременно свидетельствовало о христианском фундаменте нашего народа, который не смогли до конца разрушить никакие испытания и социально-политические катаклизмы, ведь недаром даже по знаменитой «опальной» переписи 1937 года почти 60% населения признали себя верующими, из них три четверти - православными.
При всем официальном непоощрении крещений из ныне живущих русских людей, родившихся в СССР, крещена большая часть, вне зависимости от даты появления на свет. Даже заслуженный фронтовой политработник Леонид Брежнев после войны стал кумом другого фронтового политработника, Николая Щелокова, по всем православным обычаям и с уважением к ним крестив его сына. То же и с погребением. Если походить по кладбищу и посмотреть на могильные памятники советского времени, то изрядная их часть - либо, собственно, кресты, либо плиты с изображением креста. Об этом писал и наш замечательный писатель Л.Пантелеев в своей пронзительной книге-исповеди «Верую!».
В конце 60-х-начале 70-ых годов в СССР начало нарастать религиозное пробуждение. У интеллигенции оно было связано с духовными поисками, где-то, если говорить об интеллигенции либеральной, и с определенной модой, у остальных - с модой в первую очередь.
Однако религиозную ситуацию в СССР можно характеризовать как своеобразную улицу с двусторонним движением. Если государство под влиянием тысячелетнего православного русского духа становилось к нему терпимее и само приобретало иные квазихристианские черты, то обывательская религиозность под напором официальной атеистической пропаганды и системы воспитания в очередной раз претерпела значительные изменения, добавив к дореволюционным особенностям многие новые. Священника Александра Борисова, часто и справедливо критикуемого за модернизм и экуменизм, сильно, помимо прочего, ругали и за книгу «Побелевшие нивы. Размышления о Русской Православной Церкви» (1994 год). Но если отбросить частности, автор уместно показал многие проблемы обывательской религиозности, оформившиеся либо вышедшие на поверхность в советский период: обрядоверие, низкую богословскую грамотность прихожан, крайнюю поверхностность отношения к Церкви, ее деятельности и ее учению. Возвращаясь к религиозному ренессансу брежневской эпохи: та - весьма значительная по объему- его часть, что была вызвана к жизни веяниями моды, вряд ли могла быть с особым восторгом воспринята как последовательным убежденным атеистом, так и последовательным убежденным верующим.
Искренне верующих, по-настоящему живущих церковной и молитвенной жизнью, регулярно принимающих участие в церковных таинствах россиян сейчас примерно 5-7-10%. Это немного и немало - столько же, сколько же в большинстве стран при большинстве общественно-политических формаций. Здесь все более-менее понятно с точки зрения бытовой и научной социологии. Вопросов не вызывает и формирующееся вокруг этого ядра православное сообщество людей условно-воцерковленных. Его члены крестят детей, потому что «так положено» заходят в храм несколько раз в год, в основном чтобы на праздники освятить куличи, яблоки или воду, а в общем и целом полагаются на «Бога в душе», исповедуя тем самым странный гибрид Православия и протестантизма; собственно, само слово «воцерковленные», то есть живущие полнокровной церковной жизнью, к ним применимо с трудом. Тут много нюансов, порожденных российской и конкретно постсоветской спецификой, но само разделение на прихожан и «захожан» уникальным никак не является, оно существует повсеместно, и не только в христианстве.
Более-менее понятно и с по-настоящему убежденными, сознательными, теоретически подкованными и выстрадавшими свое мировоззрение атеистами, которых тоже порядка нескольких процентов.
Однако есть и новые группы, с трудом вписывающиеся в общепринятую градацию. Одна из них - крайнее крыло «захожан», связь которого даже с формально-обрядовой стороной Православия ослабла настолько, что переродилась чуть ли не в свою противоположность. Яркий пример - знакомые автора этих строк, которые крестили дочь и возмущались, что их заставили прийти на предварительную беседу, где батюшка рассказывал о глубоком смысле предстоящего таинства и приводил выдержки из Библии: «Мы ребенка пришли крестить, а не всякие глупости час слушать». Другие знакомые, красящие яйца и носящие их вместе с куличами покропить святой водичкой, скептично и не без иронии расспрашивали, как можно верить в жизнь души после физической смерти: «Ну что это значит - душа? Как она может жить, если она нематериальна? Сердце не бьется, мозг умер, кровь застыла - все! Чему жить-то?»
Утверждение, что главный смысл земной жизни христианина не «быть добрым достойным человеком», а Спасение Души, способно повергнуть таких людей в шок, а тезис, что главное для христианина - это Бог, и вовсе возмутит.
Еще одна самобытная группа зародилась как побочный эффект перезагрузки общественно-церковных и государственно-церковных отношений, переосмысления обществом роли Церкви, а Церковью - собственного места в современных российских реалиях, и взрывного роста числа людей воцерковленных и условно-воцерковленных. Можно было бы назвать этих граждан «воатеизированными». Вот только их «воатеизированность» тоже весьма поверхностна и условна.
Если покопаться в «Символе неверия» данной группы, на выходе будет что-то вроде «не нравятся мне часы Патриарха, школьные уроки ОПК и передача "Слово пастыря" вместо боевика/мелодрамы». Но далеко не каждый способен честно признаться в столь поверхностном характере своего отторжения церковно-религиозной жизни и в неумении отличать антиклерикализм от атеизма, поэтому в ход идут «архаика», «древнееврейские сказки» и «наука доказала».
Наконец, третья группа - люди, лично в той или степени верующие, но - как в дореволюционной России различалось личное и потомственное дворянство, так у них вера принципиально личная, на потомков не распространяемая. Они не крестят детей и не разговаривают с ними о Боге и религии, мотивируя это: «Вырастет - сам решит, в кого верит и верит ли вообще».
Очевидно, что из пестрой совокупности поверхностно верующих и вульгарных антиклерикалов при резком обострении социально-политической ситуации может выделиться известное число активистов, подогреваемых досужими слухами и провокациями вкупе с некоторыми реальными проблемами РПЦ, которые примут участие в общей эскалации именно по линии антицерковного погромного насилия. Однако страшнее, на наш взгляд, не то или иное количество погромщиков, а значительно большее количество духовно-религиозно дезориентированных обессиливших людей, которые не будут участвовать в сносе государства и Церкви, но и не встанут на их защиту. К этой проблеме в общем контексте атомизации и нарастающего дефицита воли русского народа мы еще вернемся.
Имеет дореволюционный генезис и проблема отечественного либерального и нигилизма, о которой мы начали говорить в первой части нашего исследования. В нулевые годы XX столетия негативные аспекты данного явления все более нарастали. Особенно же они усилились после Гражданской войны и отхода большевистского руководства ленинского призыва от временной тактической политики заигрывания с русским патриотизмом, использованной, в частности, во время похода на Варшаву.
Одновременно с гонениями на русскую культуру и русское самосознание шло активное строительство национальной культуры и идентичности других народов СССР, причем порой в буквальном смысле с нуля, так как многие из этих народов находились на родоплеменной стадии развития. В дальнейшем сформированная за русский счет национальная интеллигенция сыграла одну из ключевых ролей в распаде СССР и попытках дальнейшей дезинтеграции РФ. Имели место и другие негативные последствия близорукой национально-культурной политики новой власти. Еще в начале века эмансипация имперских окраин (Кавказ, Царство Польское, «черта оседлости») привела к активной миграции их населения, особенно молодого, во внутреннюю Россию. Эти людские потоки служили серьезной ресурсной базой для революционного движения.
В 1920-х ситуация повторилась, только теперь новые жители РСФСР становились служащими советских учреждений, партийными и государственными чиновниками разного калибра, работниками культуры и искусства. Если интеллигенция и партийная элита советских республик и автономных областей свою национальную идентичность не теряла, то рекрутированные в РСФСР кадры если не в первом, то во втором поколении часто утрачивали связь с родной культурой и этнической средой, при этом сохраняя настороженность и стереотипы в отношении исторической России и русского народа. В русской культуре они сознательно или бессознательно отвергали все, что связано с позитивным отношением к традиционной духовности, идее сильной государственности, оценке русских как корневого народа страны, оставляя и актуализируя лишь разного рода абстрактно-гуманистические сюжеты, богоборчество и жесткую, часто огульную критику отечественных устоев и порядков. Сцепка представителей старой революционной среды, сознательно порвавших связь с исторической Россией, и новой технической и гуманитарной интеллигенции, открыто космополитичной и имманентно русофобской, дала жизнь социальному феномену, который покойный Игорь Ростиславович Шафаревич назвал «малым народом».
Произошедший в 1930-х годах поворот к более лояльной русской компоненте, менее космополитичной модели культуры и идеологии лишил этот сегмент советского общества публичной трибуны, оставив, однако, социальную базу для дальнейшего воспроизводства. Смерть Сталина не привела к полному возвращению раннесоветской атмосферы давности, но ориентация на русское культурное ядро постепенно была вытеснена на обочину ложно понятым интернационализмом, перетекающим во все тот же космополитизм. У патриотического крыла общества еще оставались значимые площадки для выражения своего мнения, результатом чего становились настоящие публичные баталии, вроде той, что в конце 60-х случилась между «Новым миром» и «почвеннической» «Молодой гвардией». Отношение партийных чиновников зачастую было более благожелательным к космополитичной части интеллигенции, что позволяло патриотам свести такого рода дуэли максимум к ничейному результату.
Космополитичные интеллигенты 60-х уже практически утратили симпатии к социализму и советской государственной модели, сделав выбор - не открытый, разумеется, а кулуарный и спрятанный между строк произведений и выступлений - в пользу западной либеральной модели. Выбор этот базировался исключительно на тяге к внешним эффектам потребительского общества и некритичном восприятии некоторых декларативных западных принципов вроде свободы слова. Ни о каком вдумчивом анализе жизни в Европе и США не было и речи. С этого момента советская либеральная интеллигенция даже не являлась в полной мере антисистемой, ведь антисистема предполагает некую программу созидательных действий после разрушения предшественницы, а в анализируемом нами случае речь шла исключительно о тотальном разрушении существующих порядков, далее все должно было наладиться само собой, как это якобы происходит в «цивилизованных странах». При этом неприязнь по-прежнему распространялась не только на социально-экономическую действительность, но и на любые проявления традиционной русской культуры, на любые внутри- и внешнеполитические действия власти, трактуемые как «приверженность имперской модели». Наиболее уместное определение для интеллигентской либеральной фронды того времени - это паразитарно-колониальная страта, не приносящая реальной пользы стране и не имеющая позитивной программы ее преобразования, получающая при этом незаслуженные льготы и привилегии и не ассоциирующая себя с подавляющей частью сограждан, более того - антагонистично к стране и согражданам настроенная, но при этом солидарная с любой зарубежной силой, работающей на ослабление России/СССР.
Агитационно-пропагандистский аппарат нередко способствовал развитию нигилистических настроений. Так, однобокое и некритичное воспевание разнообразных западных борцов за мир, нередко являвшихся персонажами весьма сомнительного свойства, закрепляла у людей мысль о наличии ценностей, оправдывающих измену Родине. Поверхностно осмысленная, эта мысль легко меняла полюс и обращалась против самого СССР.
Перестройка и последовавшее вслед за распадом СССР появление на исторической арене Российской Федерации стали звездным часом либералов. У них появился уникальный шанс переустроить жизнь страны сообразно своим воззрениям, но из-за уже обозначенного выше абсолютно неконструктивного, разрушительного характера этих воззрений шанс использован не был, а страна была доведена до еще более катастрофичного состояния во всех сферах. Американский журналист Пол Хлебников яркую иллюстрацию состояния умов тогдашних правительственных либералов:
«...Ясин был назначен советником Ельцина по экономике. Я полагал, что Ясин, как немолодой человек и представитель более консервативного крыла российских политических кругов, постарается исправить экономические ошибки своих предшественников. Я ошибался.
"Нет никаких ошибок", сказал мне Ясин. "Эта страна должна испить горькую чашу до самого дна". Он говорил об использовании конфискационного характера инфляции для перестройки экономического равновесия в обществе. "Все ближайшее будущее - по меньшей мере год - мы будем жить в условиях инфляции и должны сосредоточиться на тех проблемах, которые инфляция позволяет нам решать - установлении более рационального соотношения между ценами, иного соотношения между ценами и доходами".
"Есть только один метод - затянуть пояса", сказал Ясин. "Мы должны снизить качество нашей жизни. " Выражение «затянуть пояса» напоминало о жертвах, принесенных русскими людьми во имя победы во Второй мировой войне. Но на этот раз не будет победы - только обнищание и ранняя смерть для тех пенсионеров, сбережения которых будут уничтожены инфляцией.
Многие члены ельцинского правительства часто говорили о своей стране с такой ледяной отстраненностью, что можно было подумать, они описывают чужой народ. "Японцам и немцам [после поражения во Второй мировой] было проще, потому что их промышленность была разрушена, они жили под оккупационным режимом и уже было сделано достаточно чтобы расчистить грунт и можно было строить заново", говорил мне Ясин. "К сожалению, Россия не в таком положении"».
«Творческая интеллигенция» отличалась от коллег и единомышленников из экономического сектора не менее, если не более антинациональным и антигосударственным настроем. Список цитат и примеров может занять не один десяток страниц и заслуживает отдельного, более развернутого исследования. Отметим лишь, что именно либеральное пораженчество стало одной из причин неудачного окончания первой военной кампании в Чечне 1994-1996 годов.
Первое десятилетие XXI века стало временем некоторого усиления российской государственности, определенного восстановления позиций страны на международной арене, обращения к традиционным культурно-историческим устоям. У либералов, занявших жестко оппозиционную по отношению к власти позицию, такого рода политика вызывала и вызывает крайне негативные эмоции. Их настроения вошли в резонанс с планами международных наднациональных сил и структур, ставящих перед собой цели демонтажа института национальных государств, уничтожения любой национальной и культурной идентичности как феномена, окончательного разрушения традиционной семьи, как и любых других остатков традиционности, а в итоге - превращения всех жителей Земли в обезличенных потребителей с хаотичным сознанием и без намека на любую привязанность к мысли, крови и почве. Данные структуры обладают гигантской ресурсной базой, поэтому российские либералы, несмотря на кажущуюся слабость и «гонимость», стали уже не просто самостоятельным разрушительным классом, а частью международного либерально-нигилистического Интернационала, вместе, например, с печально известным французским журналом Charlie Hebdo.
К сожалению, структуры государственного управления России чрезвычайно сильно инфильтрованы представителями описываемого класса, фактически находящимися в явном численном большинстве, а чиновники с государственным складом мышления (увы, совсем немногочисленные) долго смотрели на либералов с некоторой снисходительностью, в результате чего СМИ и другие публичные общественно-политические площадки до сих пор подвержены сильнейшему воздействию вируса русофобию. Особенно наглядна проблема высветилась в связи с возвращением Крыма и террористической войной Украины против Новороссии. Фактически властные либералы при если не согласованной, то регулируемой на уровне общности целей поддержке другой, еще более мощной и разрушительной чиновно-бюрократической группы, безыдейных казнокрадов и клептократов, играют в одной команде с либеральными маргиналами от оппозиции. Последние, зачастую люди с явными психическими, ментальными и поведенческими отклонениями, совершают грязные и гнусные провокации в СМИ и соцсетях (последний пример - высказывания Б.Рынской и А.Бабченко по горячим следам декабрьской авиакатастрофы возле Сочи), отвлекая внимание общества от еще более грязных и гнусных уже не слов, а действий правящего сословия.
К очагам социальной напряженности, порожденным непосредственно революцией и гражданской войной, следует отнести конфронтацию сегодняшних «красных» и «белых» общественно-политических активистов, считающих себя наследниками в первую очередь именно сторон этого раскола, а не других, предшествовавших и способствовавших ему конфликтов русской истории. Деятельных и способных отстаивать свою точку зрения до любого предела и любыми способами «красных» и «белых» не так много, но они достаточно энергичны и харизматичны, чтобы если не организовать «матч-реванш» по следам событий столетней давности, то как минимум внести дополнительную лепту в кризис, возникший по иным причинам; жаркие и жесткие дискуссии вокруг восстановления памятнику Дзержинскому, переименования станции метро «Войковская» и мемориальной доски А.В. Колчаку - тому свидетельство. В то же время, не впадая в недооценку «красно-белой» вражды, не следует предавать ей чрезмерное значение как самостоятельному фактору, ведь в настоящий момент эта вражда во многом, как и провокации неадекватных либеральных оппозиционеров, служит для властных манипуляторов способом отвлечения внимания от более насущных проблем. Незавершенное уврачевание ран революции и гражданской войны - это тяжкий груз скорее духовно-метафизического, символического, чем политического характера, хотя и последний сбрасывать со счетов нельзя.
Самым тяжелым наследием советского периода, на наш взгляд, нужно признать ошибки и сознательные диверсии национально-территориального характера: искусственное развитие проекта «Украина», до 1917 года маргинального и раздуваемого извне, передача под юрисдикцию этого проекта исконно и стопроцентно русских земель, включая сакральные и обильно политые русской кровь, передача русских земель другим республикам (бывшего) СССР, в частности, Казахстану, создание внутри РСФСР/РФ практически с нуля нации, национальной культуры и квазигосударственности для ряда народов Северного Кавказа, Поволжья и Сибири - опять-таки, с передачей им абсолютно русских земель. Эти ошибки и преступления уже аукнулись кровавыми кавказскими войнами и перманентным украинским кризисом, закономерно перешедшим три года назад в «горячую» стадию, будут они и дальше оказывать серьезнейшее влияние на внутреннюю и внешнюю повестку и политику РФ, причем с каждым днем все более критическое и разрушительное.
Наиболее же обширная и объемная группа предпосылок возможной революции либо схожего с ней по масштабам и симптомам кризиса - те, что появились. Конечно, и они не зародились на пустом месте, а имеют свой генезис, особенно четко прослеживаемый, если говорить о временах предперестроечных и непосредственно «перестроечных». Стирание веры в прежние идеалы, примитивизация сознания граждан и возвышение культа потребительства, желание молодой партийно-комсомольской поросли получить имеющиеся ресурсы в полное, а не условное пользование, чтобы «жить как на Западе», кадровая деградация - все это сыграло свою роль в распаде СССР. Но превращение данных факторов из болезненных проблем страны и общественно-политической системы в их (страны и системы) сущность, постоянно разрастающуюся и регулярно воспроизводящую саму себя с углублением проникновения корней - примета именно РФ.
Так, отмеченное нами ранее взаимодействие либералов и клептократов в деле дезориентирования и оболванивания населения представляет собой лишь частный случай функционирования власти, возникшей на нашей земле четверть века назад и существующей по сию пору, с местами серьезными, а в основном чисто стилистическими изменениями. Лучше всего охарактеризовал покойный русский мыслитель Вадим Цымбурский, назвавший ее «корпорацией по утилизации Великороссии».
Итак, каковы же природа и сущность этой утилизационной корпорации? Она представляет собой своеобразный малосимпатичный гибрид капитализма, феодализма, олигархии и всеобщей коррупции. Нужно сказать, феодализм, сильно стигматизированный уже на уровне самого названия, имел массу привлекательных черт как минимум в плане морали и этики. При феодализме и, шире, в традиционном обществе цари могли самодурствовать, вельможи и столоначальники чтить свою личную выгоду, а купцы хитрить, но в целом люди мыслили масштабами поколений и столетий, стремясь оставить достойное, причем не обязательно материальное наследство далеким потомкам. При капитализме государственные институты, общество и бизнес переживают кардинальные изменения, но в целом, как на личном уровне, так и на уровне коллективных идентичностей и структур, до поры до времени сохраняется настрой «оставим потомкам задел для лучшего мира, чем был при нас». Есть у капитализма, в целом нам крайне мало симпатичного, и такие достойные черты, как деловитость и настрой на энергичный жизненный распорядок. Социализм мы оставим за скобками, перейдя сразу к нынешней стадии развития нашей планеты. Здесь посткапитализм смешался с постиндустриализмом, а глобализм, о чем мы уже упоминали, усиленно насаждает отказ от традиционных ценностей, наций и национальных интересов, традиционных религий с соответствующими системами морально-нравственных координат.
В РФ мировые тенденции приняли не совсем уникальный облик, а уже неоднократно случавшийся в странах так называемого «третьего мира». Производят у нас капиталистически, средства производства и чиновные кабинеты перераспределяют при необходимости феодально, то есть не по закону, а интрижкой и келейным решением, главное же - чиновники, бюрократы и бюрократы стремятся любыми способами выжать максимум ресурсов из вверенных им источников благосостояния, дабы обеспечить качественное потребление лично себе и своей семье. О благе страны или хотя бы собственного рода в отдаленной перспективе члены утилизационной команды и бенефициары ее деятельности в массе своей не задумываются.
С мировыми трендами на глобализацию и создание наднациональных и надгосударственных структур, претендующих на управление экономикой и политикой, наши реалии совпадают тем, что феномен утилизационной команды крайне слабо стыкуется с защитой национальных интересов. Но, и это важный нюанс, национальные интересы и коррупционно-олигархический феокапитализм не прямо, стопроцентно и органически противоположны друг другу, они скорее перпендикулярны. Иногда интересы руководящего сословия совпадают с интересами нации, общества и государства. Верхам приходится порадеть о защите и целостности страны, в противном случае источник благосостояния исчезнет не через сто лет, это ладно, а прямо завтра.
Допустим, в 1999 году в условиях раскола верхов власть готов был взять блок «Отечество - Вся Россия», опиравшийся на самые этнократически и центробежно настроенные региональные элиты. Победа коалиции Лужкова и Примакова с Аушевым, Рахимовым и Шаймиевым наверняка быстро привела бы к ползучей конфедерализации страны, а затем - «югославскому варианту». Поэтому укрепление властной вертикали, усмирение олигархов, отказывающихся соблюдать баланс сил и идти на компромиссы - все эти меры также принимались, исходя из сложной совокупности интересов властных и околовластных группировок, но шли на пользу государству.
В дальнейшем власть стала предпринимать и внешнеполитические меры, направленные на повышение внутренней устойчивости и привлекательности вкупе с увеличением капитализации в глазах Запада, но реально совпадавшие с национальными интересами. Сначала это было принуждение Саакашвили к миру в августе 2008 года, затем - Крым. Крым, ставший апофеозом единства интересов государства и его управляющего класса, одновременно продемонстрировал пределы этого единства. Сработала во многом экономоцентричная логика, подсказавшая, что пойдут чохом все траты на базирование Черноморского флота, а дальнейшие убытки окажутся еще больше, возможно, на порядки. Однако на пути распространения крымского успеха на исконно русские земли, называемые сейчас «Юго-Востоком Украины», стало переплетение интересов и связей российских и украинских бюрократов и олигархов, более «классово близких» друг другу, чем своим народам, а также тесная финансово-экономическая привязка наших властителей к Западу.
Эта привязка, называемая еще хлестким словом «компрадорство», серьезно усугубляет и без того смертельно вредную для России модель «утилизационной команды».
Упорное нежелание (выразимся дипломатично) данной «команды» устранить - причем вполне в рамках международного права - киевскую необандеровскую хунту и реинтегрировать Новороссию уже привела к тому, что, скорее всего, окно возможностей для такого варианта закрылось, и вновь откроется разве что после военно-политического катаклизма уровня мировой войны; либо же - после самостоятельного разрушения Украины и вынужденной необходимости РФ иметь дело с ее наследством, но даже в этом случае издержки будут на несколько порядков больше, чем были бы в 2014 году. Русские и русскокультурные жители Донбасса и Новороссии, подвергаемые сейчас активной и агрессивной идеологической обработке необандеровцев, осознав, что текущий управляющий класс РФ стал открытым предателем общерусского дела, в массе своей пойдут на ассимиляцию и манкуртизацию даже быстрее жителей других регионов Украины. ДНР и ЛНР мы выносим за скобки, но и здесь при успешной реализации попыток насильно втолкнуть эти территории обратно в состав Украины образуется зона повышенной недоверии к Русскому миру и отчуждения от него, грозящая довольно скоро стать новой Галицией. Соответственно, в самой РФ искренние патриоты, критически оценивающие политику руководства страны в целом и на украинско-донбасском направлении в частности, при подобном повороте лишатся оснований и побуждений даже для условного охранительского лоялизма.
Было бы, впрочем, странно ожидать от управленческого класса РФ отношения к Донбассу и вообще русской Украине лучшего, чем к простым жителям самой РФ. Колоссальное отчуждение российских верхов от низов имеет множество проявлений и отражений - от пугающих цифр децильного коэффициента и коэффициента Джини, фиксирующих беспрецедентный по мировым меркам уровень социально-имущественного расслоения, до показательного игнорирования детьми чиновников и крупных бизнесменов норм закона (дело «гелендвагенщиков») и гражданской этики (фраза дочери миллиардера Мусы Бажаева, студентки МГИМО Элины Бажаевой, «везде лучше, чем в Рашке»).
Показательным примером сегрегации и потери практически любой зависимости власти от народа стали две последние кампании по выборам в Государственную Думу. При всей спорной адекватности существования парламента западного типа в нашей стране, если уж он существует и конституционно провозглашен источником законодательной власти, надо, чтобы он действительно выражал мнение граждан, тем более все основные системные партии, включая оппозиционные, вполне миролюбивы к власти исполнительной, не претендуют на создание ей серьезных проблем, и едины в понимании базовых национально-государственных интересов, примером чему стало возвращение Крыма. Однако, несмотря на это, в 2011 году были организованы грубейшие и масштабнейшие фальсификации, не только заметно повлиявшие на итоговое количественное распределение депутатских мандатов, но, возможно, даже сместившие с первого места реального победителя. В 2016 году такого же уровня скандальности не было, но многое свидетельствует о несоответствии реального волеизъявления избирателей озвученным затем результатом; например, разрыв в 10% между показателями «Единой России» по данным exit poll (45%) и озвученными в итоге 55% имеют мало аналогов в истории отечественной электоральной социологии. Нельзя не отметить и такие технологии, как зачистка политического поля от несистемных партий, странной природы продвижение партии ПАРНАС с карикатурными ультрарусофобами и национал-нигилистами, призванными изображать угрозу «русского майдана», повсеместное позиционирование т.н. «праймериз» «Единой России», то есть соревновательного внутрипартийного отсева кандидатов, как эдакого нулевого тура выборов.
Весьма символично выражает тенденцию отказа власти от любой ответственности перед народом и поведение пресс-секретаря президента Д.С. Пескова. Регулярно с объяснением «это не кремлевская компетенция» отказываясь комментировать важнейшие инциденты и проблемы, вроде скандальных высказываний премьер-министра в Крыму («денег нет, но вы держитесь») и обещаний Украины в ходе маневров грубо нарушить границы РФ, г-н Песков столь же регулярно и охотно дает комментарии относительно второ- и третьестепенных вопросов, вроде сомнительных творческих поисков режиссера А.Учителя или поведения российских футболистов на отдыхе. Когда же г-н Песков все же высказывается по поводу действительно серьезных проблем, зачастую это выглядит крайне оскорбительно и пренебрежительно к обществу и элементарным морально-этическим нормам: «Кремль не интересует это расследование» (после обвинений А.Навального в адрес генпрокурора Чайки и членов его семьи, которые, безотносительно к личности обвинителя, имели под собой реальную базу и требовали обстоятельных опровержений), «нечего показывать по телевизору сумасшедших» (после игнорирования центральными телеканалами чудовищного преступления Г.Бобокуловой, притом что аналогичные злодеяния граждан РФ всегда широко освещались с самого момента совершения), «мы приветствуем желание Порошенко вернуть Донбасс, руководствуясь соображениями гуманности» (комментарии излишни).
Вызывают серьезнейшие опасения и взаимоотношения по линии федеральный центр - регионы. Фактически Российская Федерация в настоящий момент представляет собой ассиметричную конфедерацию с подспудно нарастающей дезинтеграцией. Если в нормально функционирующем государстве с заметной гетерегенностью в этническом, конфессиональном, культурном и социально- экономическом плане регионы, ни в коем случае не покушаясь на государственную целостность, и находясь в общем идейно-ценностном и правовом поле, имеют право на известную автономность в ряде вопросов, то в РФ данное право реализовано крайне своеобразно. Преимущественно русские исторически и по составу населения регионы обладают довольно небольшой самостоятельностью даже в вопросах не первой важности; в это же у время у таких национальных республик, как Чечня, есть и почти полноценная государственность, и фактически собственные спецслужбы и вооруженные силы, и иммунитет от общероссийского правового поля.
В других национальных республиках ситуация пока не вышла на такой же уровень, но имеет к этому значительный потенциал. Так, в Татарстане, где 40% населения русские, существует субэтнос православных татар-кряшен, да и остальные жители-татары в массе своей предельно комплиментарны русскому народу и лояльны России, искусственно накачиваются мускулы этнократии, русские оттираются от любых управляющих, поощряются русофобски и сепаратистски настроенные деятели культуры (например, известная местная поэтесса Фаузия Байрамова). При этом преследуются противники исламизма, сепаратизма и этнократического чиновничества; так, в конце 2015-начале 2016 года известный исламовед Раис Сулейманов подвергся преследованию за то, что... материал про ИГИЛ проиллюстрировал элементом символики этой организации. Если идти дальше по списку национально-территориальных субъектов Федерации, то где-то обстановка хуже, где-то лучше, но даже там, где спокойнее всего, сам факт существования этих субъектов представляет собой тревожный казус и нонсенс, чего стоит одна Еврейская автономная область с минимальным количеством представителей титульного этноса. Общественные организации этнического характера регулярно выступают с претензиями на ревизию общероссийской исторической политики памяти: организация сибирских татар - против памятника Ермаку в Омске, крымские татары - против памятника «большой тройке» антигитлеровской коалиции в Крыму (из-за присутствия там Сталина), адыги - против памятника Александру II в Сочи.
То где-то спокойствие, где-то неловкое молчание, а где-то - зачастую - и прямое поощрение, которое присуще отношению федерального Центра к указанным проблемам, заставляет констатировать, что даже по одному этому показателю страна семимильными шагами идет к повторению катастрофы, постигшей СССР.
При этом на политическом, культурном и даже лексико-семантическом уровне (пресловутое упорное употребление «россиян» и «российского» везде, где ими можно заменить «русских» и «русское», и даже там, где нельзя) происходит замалчивание, торможение и выхолащивание любых проявлений русской идентичности и субъектности. Доходит до совершенно печально-анекдотических ситуаций, вроде той, когда неоднократное употребление президентом в знаменитой «крымской речи» слова «русский» было воспринято как едва ли не более значимый триумф, чем само возвращение Крыма.
Коллективным творцом данной повестки является во многом противоестественный и случайный, но от этого не менее мощный союз-симбиоз нескольких сторон: этнократических элит и активистов этнических структур; преимущественно русского по составу, но духовно денационализированного чиновно-бюрократического аппарата, страшащегося русской массы; оппозиционных либералов (когда власть решила замолчать подробности убийства русской девочки няней Г.Бобокуловой, громче всего эту меру поддержали как раз наиболее рьяные либеральные оппозиционеры); а также некоторых вполне искренних и честных патриотов, считающих «русскую тему» потенциально взрывоопасной и всякое упоминание русскости, как и Православия, обставляющих неимоверным числом оговорок. Более чем характерным продуктом деятельности этой разношерстной коалиции, имеющей мало других, кроме национального вопроса, точек соприкосновения, стала концепция «российской нации», озвученная прошлой осенью и объявленная стратегическим ориентиром Российской Федерации.
Такого рода политика, наряду с развитыми информационными и социальными технологиями, позволяющими манипулировать мнением населения, привела к вымыванию у русского народа, и без того крайне атомизированного и, как уже говорилось, имеющего крайне размытую и фрагментированную религиозную картину мира, потенциала к протесту из-за социально-экономических и национальных проблем. Телевидение и прочие официозные и лояльные (то есть - почти все) СМИ отработали методику быстрого переключения позиции обывателя, порой неоднократного и кардинального, как это было в случае с украинско-донбасским кризисом и кризисом ноября 2015-июня 2016 года в отношениях с Турцией. Проявляющие недовольство различные социальные группы, будь то дальнобойщики или собравшиеся идти маршем комбайнов на Москву аграрии, локализуются и оттираются друг от друга, дабы не произошло формирования единой повестки. Вдобавок внимание общества отвлекается на ложные, очевидно смоделированные конфликты, вроде уже упомянутых: памятной доски Маннергейму, моста имени Кадырова или передачи РПЦ Исаакиевского собора. Перефразируя известную ленинскую формулу, верхи не могут и не хотят управлять (ничем, кроме массового сознания), низы не хотят и не могут противостоять этому.
Однако эластичность народной воли и сознания и безболезненность - для управленческого класса - их проседания под грузом потери этим классом вменяемости не могут быть бесконечными. Катастрофический социально-экономический курс правительства уже привел к необходимости введения все более разорительных для граждан мер, вроде «налога на безработицу», роста общей налоговой ставки, увеличения пенсионного возраста и т.д. и т.п. В среднесрочной перспективе это либо вызовет такой уровень снижения благополучия, что не протестовать против него будет нельзя, либо просто разрушит экономику под корень, что будет революционным фактором само по себе, даже без участия народа. Страшнее всего при таком развитии событий для власти, как мы уже говорили, будет даже не то, что многие простые граждане выйдут на улицу против нее, сколько то, что мало кто выйдет за.
Особенно это опасно в условиях, когда факторов дестабилизации и деструкции государства хватает и без субъектности народа, будь она протестной или активно-лоялистской. Очевидно, зреет раскол в верхах, вызванный никак не прекращающейся конфронтацией с Западом и отсутствием внятных перспектив ее затухания. Наиболее оголтелая в своем компрадорстве часть правящей верхушки, очевидно, готова пожертвовать даже президентом ради капитуляции перед Западом на условиях сохранения своих личных материальных активов. Сигналом, что такой вариант реален, стали недавние заявления беглого депутата Вороненкова, что В.Ю. Сурков был против возвращения Крыма, и все решения относительно судьбы полуострова принимались одним человеком - В.В. Путиным. Таким образом, ответственность за произошедшее в марте 2014 года снимается с российских должностных лиц любого ранга и перекладывается исключительно на президента.
Активизации самого рьяного в своем капитулянстве и компрадорстве сегмента верхушки способствует и то, что надежды на раскол внутри Запада и, в частности, на договороспособность нового президента США Д.Трампа пока не сбываются. Американская внешняя политика в принципе имеет сложную структуру и солидное количество равноправных акторов, ее определяющих, поэтому вера в авторитарную дипломатию Трампа, вырабатываемую и осуществляемую исключительно им самим, изначально была наивной. Сейчас же, в условиях беспрецедентного внутреннего давления и обвинений, помимо прочего, как раз в желании келейно поладить с Россией, Трамп тем более не в состоянии способствовать разрядке. В свою очередь Европейский союз, как выяснилось, отнюдь не является рабом русофобии Вашингтона, а сам вполне искренне настроен против России и готов придерживаться этой линии даже в случае отказа от нее США. Не будем забывать и про транснациональные силы, не связанные прямо с конкретными государствами, превышающие их по возможностям и также настроенные к России дружелюбно.
Очевидно, что при безостановочном ухудшении социально-экономического положения, разрушительной работе внешних сил и все более прорывающемся наружу внутриэлитном расколе усилятся и центробежные тенденции, причем не только в национальных республиках, но и в Сибири, на Урале и на Юге России; автор этих строк, живя на Дону, уже сейчас наблюдает пока не массовое, но и не ограниченное единичными случаями вызревание казачьей идентичности, не просто отдельной от русской, но и негативно противопоставленной ей. В традиционно исламских же регионах, помимо прямо или косвенно поощряемых местными властями этнонационалистов и относительно умеренных исламистов, на первый план, отбросив нынешнюю довольно символическую маскировку, выйдут радикальные исламисты, связанные с зарубежьем. Не обойдет стороной обострение исламистской проблемы и Центральную Россию, где существует благодатная питательная среда такого рода экстремизма в виде огромного количества гастарбайтеров из Средней Азии, инокультурных, крайне бедных, малообразованных и легко поддающихся вербовке. Впрочем, как показывает дело студентки МГУ Варвары Карауловой, вербовочные службы того же ИГИЛ, показывающие недюжинный и явно превосходящий любительский уровень профессионализма, научились находить ключи и к умам и сердцам русской молодежи.
Не стоит забывать и об Украине. Очевидно, момент серьезного внутреннего кризиса и коллапса в Российской Федерации киевский военно-террористический режим сочтет самым подходящим для решающей атаки на Донбасс - а возможно, что и Крым. Может случиться и наоборот. Сейчас, в конце зимы 2017 года, объединившие свои силы уличные украинские радикал-шовинисты объединили свои силы, дабы, как они заявляют, свергнуть «соглашательский» режим Порошенко и быстро силой решить «донбасский вопрос» (это как минимум). В списке возможных мер Порошенко и его хунты по недопущению очередного, на этот раз праворадикального, Майдана едва ли не на первом месте идет захват Донбасса собственными силами. Таким образом, та или иная сторона раскола внутри киевских необандеровцев агрессию предпримет наверняка: либо Порошенко, чтобы нейтрализовать и лишить козырей оппонентов, либо оппоненты, свергнув Порошенко. При подобном развитии событий украинская агрессия станет уже не дополнением и следствием российского кризиса, а его более чем вероятным катализатором.
Встает вопрос - что же делать для предотвращения катастрофы? Уже не первый год патриоты питают надежды на давно назревшую и перезревшую национальную революцию «сверху», мотивированную если не национальным чувством верхов, то хотя бы их элементарным реализмом и чувством самосохранения. К сожалению, мы все отчетливее видим, что многолетний отрицательный отбор при кадровом формировании политической системы привел к закономерному итогу: патриоты здесь скорее редкое исключение, чем правило, нечасто встретишь и обычное здравомыслие, и обычный взвешенный прагматизм (ошибочно считать таковым алчность и коррупционную страсть). Фамилии Гайзер, Белых, Улюкаев, Захарченко (полковник МВД), а с недавних пор - Вороненков и Максакова, говорят сами за себя. Не раз доводилось слышать, что во втором-третьем эшелоне власти более существенна концентрация молодых, патриотично настроенных и не склонных к преступной наживе кадров, которые выйдут на авансцену примерно через десять лет и станут определять государственную политику. С этим тезисом можно было бы даже согласиться, но у России, очевидно, нет в запасе этого десятилетия. Да и тот самый третий эшелон власти и его молодые представители при ближайшем рассмотрении особого оптимизма не вызывают. Взять хотя бы совсем свежий пример с 24-летним ялтинским чиновником Станиславом Манченко, который в период украинской юрисдикции над Крымом участвовал в ультрашовинистических необандеровских шествиях и позировал перед фотокамерами, выкинув руку в нацистском приветствии, а теперь состоит в «Молодой Гвардии ЕР», работает в городской администрации Ялты и запрещает поднимать в ходе публичных акций тему Донбасса.
С учетом вышесказанного, даже если предположить на самом верху власть наличие субъекта, персонализированного или коллективного, потенциальных масштабных изменений, сам по себе, как бы не был внушителен его персональный или совокупный ранг, он мало что сможет сделать. Правда, недавнее признание документов ЛНР и ДНР вызывает чрезвычайно осторожный оптимизм и намекает на то, что субъекту изменений удается добиваться локальных подвижек. Однако то, каким количеством оговорок и едва ли не извинений перед «западными партнерами» был сопровожден акт признания, прозрачно свидетельствует: сила и масса сопротивления переменам крайне сильна, а их темп трагически не соответствует необходимому.
Позволим себе кратко описать меры, которые, на наш взгляд, должна предпринять действующая власть для предотвращения масштабного коллапса. В случае, если власть продолжит оставаться пассивно-бездействующей и станет жертвой собственного поведения, те же самые меры, только расширенно и намного более быстро и жестко, придется принимать оставшемуся после нее немногочисленному национально-патриотическому сегменту в союзе с гражданским обществом. Подчеркнем, речь никак не о призраке «патриотического Майдана» и планах свержения нынешнего руководства. Речь именно о крайне неприятной и нежелательной, но весьма вероятной ситуации, когда в ситуации глубочайшего кризиса и де-юре либо де-факто безвластия, когда поневоле появится необходимость в страховочной сетке, аттракторе, спасающем страну от уничтожения, полюбовного или проходящего в жесткой междоусобной борьбе, прямыми агентами Запада, исламистами, сепаратистами и откровенными мародерами всех мастей и уровней.
Итак, необходимые, по нашему мнению меры:
- Признание ДНР и ЛНР в их нынешних границах, обозначение готовности содействовать им в выходе на границы момента референдумов о независимости мая 2014 года, официальное оказание всемерной помощи, включая военно-техническую;
- Прекращение любой помощи киевскому режиму и отмена признания его легитимности;
- Реальная, а не показная «национализация» российских элит. Для госслужащих - запрет на собственность и материальные активы за рубежом и жесткое пресечение любых обходных уловок, запрет на обучение детей в странах, враждебных России. Для бизнеса - как минимум запрет на двойное гражданство;
- В экономике - опора на предложения, сформулированные Сергеем Глазьевым в 2014 году, и программные тезисы статьи А.Колганова и А.Бузгалина «Планирования-XXI: перезагрузка» («Известия», 17 марта 2015 года). В дальнейшем - формирование социально-экономической системы координат и норм, которая, независимо от названия (социализм, солидаризм, традиционный русский тип хозяйствования) будет базироваться на примате общих интересов над частными, а стратегического - над сиюминутным;
- Запрет русофобской пропаганды по той же схеме, по какой в 2014 году были заблокированы интернет-издания «Ежедневный журнал» и Грани.ру;
- Пресечение регионального партикуляризма и политики этнократов по выращиванию квазигосударственностей и ущемлению русского населения. Реформа административно-территориального устройства страны и устранение, для начала, наиболее вопиющих анахронизмов и перекосов, вроде существования национальных республик и областей, где доля титульного этноса - от 17 до 1%. Пересмотр нынешних отношений федерального центра и Чечни, в рамках которых Чечня, по факту, не только свою проявляет независимость от центра, но и регулярно демонстрирует зависимость центра от себя.
- Закрепление в Конституции государствообразующей роли русского народа, что, при здравом размышлении, выгодно всем народам России, а также особой роли Православия;
- Смена команды и курса центральных телеканалов;
- Установление баланса между религиозной насыщенностью школьного образования и моральным состоянием общества. При всей безусловной жизненной важности школьного воспитания детей в духе традиционных ценностей, традиционной русской культуры и этики, базирующейся на Православии, вопиющий диссонанс между преподаваемым в школе и повседневностью за ее стенами больше приносит вред детскому уму и психике, а не вызывает у подрастающего поколения желание подтянуть сущее до уровня должного. Моральный и духовный рост детей и всего общества должен идти одновременно;
- Всесторонняя защита и помощь русским, русскоязычным и русскокультурным жителям не только Украины, но и других государств СНГ, Прибалтики и всего мира;
- Пресечение активности и проникновения во властные структуры жизненно важных для России стран (в первую очередь - СНГ и страны, не входящие в СНГ, но граничащие с РФ) русофобских сил;
- Укрепление и вывод на новый уровень связей с традиционными союзниками в «третьем мире», Вьетнамом, Ираном, латиноамериканскими странами боливарианского социализма, а также капиталистическими государствами, в целом лояльными США и Западу, но готовыми к той или степени автономности от него (Филиппины, Южная Корея).
Данный список очень краток и скуп, а подробное описание схемы и этапов реализации предложенных мер требует еще одной исследовательской работы, по объему не меньше, чем эта, скорее, даже больше. Тем не менее, в самых общих чертах программа преодоления всестороннего кризиса, в который все сильнее погружается Российская Федерация, имея перед собой реальную угрозу смуты, распада и исторической смерти, именно такова. В дальнейшем же, после преодоления наиболее опасного кризисного отрезка и преодоления самых тяжелых проблем и противоречий, возникших за последние двадцать пять-тридцать лет, необходимо идти в историческую глубь и устранять противоречия, порожденные ранее: раннесоветскую национальную политику, конфронтацию «красных» и «белых», феномен русофобской либеральной интеллигенции и его предпосылки. Самая долгосрочная перспектива - окончательное излечение ран церковного раскола второй половины XVII века и противоречивых проявлений двоеверия.
Безусловно, даже если предположить находящееся за видимым горизонтом планирования решение всех накопившихся и наслоившихся за тысячелетие друг на друга проблем и трагедий русской истории, в дальнейшем проблемы, трения, противоречия и трагедии будут накапливаться вновь. Это нормально, ибо полное их отсутствие свойственно лишь мертвой материи (научная картина мира) и Царству Божьему (религиозная картина мира). Наша и наших потомков задача - не допускать излишнего их накопления и делать это своевременно, а если критическая масса все же собралась - использовать ее заряд во благо Отечеству, а не во вред ему. Тогда извечную сцепку-борьбу между русским бунтарством и державничеством, между Россией и Революцией можно будет считать историософски разгаданной и разрешенной.
