Когда мы говорим о возникновении белорусской государственности, то надо понимать, что речь идет о принципиально новом явлении в истории белорусского народа. Дело в том, что государственность появляется лишь тогда, когда выделяется определенный социальный слой общества, занимающийся умственным трудом. В древние и средние века к такому социальному слою относились летописцы, религиозные проповедники, законники, составители былин, нравственных поучений, житий святых, исторических песен (героического эпоса). Всем им можно дать собирательное имя – книжники. В новое время этот социальный слой получил название интеллигенции. Книжники характерны для государства, которое не отделяет себя от церкви, можно сказать, для церковного государства; интеллигенция – это уже признак светского государства. При церковном государстве этнос представлен в форме сословий, а при светском государстве – народ состоит из классов, которые образуют нацию.
В IX-XIII веках о каких-то бы ни было формах белорусской государственности говорить не приходиться, потому что на территории современной Беларуси в то время существовало Древнерусское государство в лице древнерусских княжеств (Полоцкого, Минского, Витебского, Туровского, Пинского и других), о чем красноречиво свидетельствуют исторические источники того времени. Всякие утверждения о донациональных формах белорусской государственности в этот период – журналистская глупость и примитивная фальсификация древнерусской истории.
В средние века, когда территория Беларуси входила в состав Великого княжества Литовского, а затем Речи Посполитой, также никакой белорусской государственности не было, поскольку денационализация западнорусских средневековых книжников (интеллигенции) и высшего сословия (дворянство) привела к тому, что эта интеллигенция и дворянство стали уже польско-шляхетской и работали в русле обоснования законности польско-шляхетского господства на Белой Руси. Белорусский народ был лишен своей интеллигенции и высшего сословия, а следовательно, и возможности заниматься вопросами белорусского государственного строительства. Эта ситуация не изменилась даже после воссоединения Беларуси с Россией в 1795 году, поскольку господствующее положение в структуре тогдашнего общества на белорусских землях занимала все та же польско-шляхетская интеллигенция со своим главным умственным центром – Виленским университетом и его подчиненными учебными структурами – польско-иезуитской академией в Полоцке, польско-шляхетскими школами и базилианскими училищами. Такое положение продолжалось вплоть до начала XX века.
Таким образом, пока не было белорусской интеллигенции, не могло быть и белорусской государственности. И обратно: пока не было белорусской государственности – не было и белорусской интеллигенции. Но, как уже выше говорилось, интеллигенция возникает лишь тогда, когда складывается относительно самостоятельная социальная группа, которая, занимаясь умственным трудом, создает культурный, научный, образовательный, в том числе и политический продукт, называемый государством.
В этом плане начало формирования белорусской интеллигенции, как массового социального слоя, и начало формирования белорусской нации относится ко времени Октябрьской революции и установления Советской власти в Беларуси. Государственное строительство и нациестроительство – это диалектически взаимообусловленный процесс в Беларуси. Но эта историческая диалектика и обусловила специфику формирования белорусской интеллигенции и нации, как интеллигенции и нации советской, и белорусской государственности, как государственности советской.
До советского времени белорусской интеллигенции, как массовой социальной группы, еще не было; были лишь отдельные представители белорусского народа, которых условно можно назвать белорусскими протоинтеллигентами, которые уже начинают осознавать свою белорусскую идентичность, принципиально отличную от польско-шляхетской, и родственную великорусской. Первым таким белорусским протоинтеллигентом можно считать известного этнографа середины XIX века Павла Михайловича Шпилевского. В своей работе «Белоруссия в характеристических описаниях и фантастических ее сказках» (1853) он писал: «Есть у нас на Руси большой край… его зовут Белоруссией,.. живут там белорусы родные братья людей великорусских» [1, c. 71].
Вообще первые белорусские протоинтеллигенты выходили именно из среды этнографов, поскольку, занимаясь изучением белорусского фольклора, народного быта и хозяйства, они лучше всего проникали в сущность белорусского самосознания, которое было неотделимо от общерусской ментальности. Павел Бобровский, Юлиан Крачковский, Николай Никифоровский, Адам Богданович, Евдоким Романов, Евфимий Карский, Якуб Колос, являясь по своей ментальности общерусскими людьми, тем не менее, уже признавали белорусов отдельным народом, родственным народу великорусскому. Это была наиболее крупная группа белорусской протоинтеллигенции, которая совершенно правильно судьбу белорусского народа связывала с судьбой братского русского народа. Адам Богданович в книге «Пережитки древнего миросозерцания у белорусов» (1895) справедливо констатировал: «В тяжелых условиях национального, социального и духовного гнета [польско-шляхетского. – Л.К.] народ был лишен своей интеллигенции, которая является проводником и распространителем новых идей в массах» [2, c. 6].
Другая часть белорусской протоинтеллигенции выходила из уроженцев местной, полонизированной в XVI-XVII веках, западнорусской шляхты и униатской церковной среды. Наиболее характерными ее представителями являются: Янка Купала – будущий народный поэт Беларуси и Михаил Коялович – будущий основоположник белорусской исторической науки. На примере Янки Купалы можно видеть, как шел процесс отделения этой части белорусских протоинтеллигентов от польско-шляхетской культурной среды. Если первые произведения Янки Купалы еще написаны на польском языке и в русле польско-шляхетской лирики и героики, то в дальнейшем в своих стихотворениях он переходит на белорусский язык, где речь исключительно идет о тяжелой жизни белорусского крестьянства, находящегося под польско-панским игом. Стихотворение «Мужик» (1904) образует поворотный пункт в жизни и творчестве поэта. Именно c этого времени Иван Луцевич, находившийся под сильным влиянием польско-шляхетской культуры, становится Янкой Купалой – поэтическим выразителем интересов белорусского народа, мудрость и юмор которого в сравнении с претенциозным гонором и умственной расслабленностью польской шляхты, так рельефно изображена им в его знаменитой «Павлинке» (1912).
Михаил Коялович же сформировался как идейный выразитель интересов белорусского народа, освобождаясь от влияния униатского мировоззрения, которое было полностью зависимо от польско-католической идеологии. В своих работах («Лекции по истории Западной России», «Литовская церковная уния», «История воссоединения западнорусских униатов», «История русского самосознания») Михаил Коялович научно обосновал цивилизационное единство белорусского и великорусского народов, общность их исторической судьбы.
Следует отметить, что появление белорусской протоинтеллигенции, которая уже осознавала как свою мировоззренческую противоположность польско-шляхетскому сознанию, так и свое цивилизационное и историко-культурное единство с Россией, происходило на фоне польско-шляхетских притязаний на исключительную роль в жизни белорусского народа. Так, польский интеллектуал конца XIX- первой половины XX века Роман Дмовский был уверен сам и убеждал европейских политиков в том, что возрожденная Польша по территории должна быть больше Германии и Франции вместе взятых и играть ведущую роль на континенте. Квинтэссенцией его взглядов являлось убеждение в цивилизационном превосходстве поляков над всеми, кто живет к востоку от Буга. Что касается белорусов, то Дмовский утверждал, что этот деревенский народ вообще «находится на очень низком уровне просвещения и не высказывает сформулированных национальных устремлений… белорусы представляют элемент расово абсолютно инертный, нет начал даже белорусской литературы» [3, c. 232]. Прямо-таки польско-шляхетский «Майн кампф»!
Такая же польско-шляхетская идеология в отношении белорусского народа характерна для деятельности польского интеллектуала Клавдия Дуж-Душевского. Его бело-красно-белый флаг, придуманный для Белой Руси, был попыткой распространить польско-шляхетский символизм на белорусский ареал как ареал, принадлежащий польскому государству. Это знамя должно было символизировать Беларусь как неотъемлемые восточные кресы Польши. Поэтому Клавдий Дуж-Душевский, как истинный польский шляхтич, нисколько не мудрствовал при изобретении своей символики, он просто видоизменил польский бело-красный флаг на бело-красно-белый флаг, сделав последний тем самым еще более пропольским. Таким образом, бело-красно-белый флаг никакого отношения к белорусской национальной символике не имеет, а его почитатели являются не представителями белорусского самосознания, а обыкновенными лизоблюдами польской шляхты в Беларуси. Но природа лизоблюда такова, что ему безразлично, кому прислуживать: главное, говоря словами Федора Михайловича Достоевского, «как бы кому-нибудь сапоги вычистить». Вот почему в межвоенный период эти лизоблюды прислуживали польско-шляхетской гиене, а в годы Великой Отечественной войны немецкому тигру, который сожрал польско-шляхетскую гиену. И марионеточная пропольско-шляхетская бело-красно-белая символика превратилась в профашистскую. Такими же лизоблюдами со своей марионеточной символикой они остались и в настоящее время. Главное для них вычистить кому-нибудь сапоги! Сегодня они усердно чистят сапоги своим польским панам и коллективному Западу. Это настоящие иуды, которые за тридцать долларов или тридцать евро продадут и предадут кого угодно, хоть Отечество, хоть мать родную. А поэтому они должны запомнить: «Все прощает бог, а Иудин грех не прощается».
Источники
1.Шпилевский, П. Белоруссия в характеристических описаниях и фантастических ее сказках / П. Шпилевский // Пантеон, 1853. – Т. VIII. – Кн. 4.
2.Богданович, А.Е. Пережитки древнего миросозерцания у белорусов. Этнографический очерк / А.Е. Богданович. - Гродно, 1895.
3.Алексейчик, Яков. Восьмой грех / Яков Алексейчик. – Минск: «Выдавецкi дом «Звязда», 2012.
