На четвёртом курсе историко-филологического факультета Костромского педагогического института наша студенческая семья пережила глубокое потрясение, связанное с гонениями на всеобщего нашего любимца, Николая Николаевича Скатова. Гроза надвинулась после того, как три молодых преподавателя – Н.Н. Скатов, Ф. В. Цанн-кай-си и М.Ф. Пьяных – явились к директору института с серьёзными претензиями. Они настойчиво предлагали руководству института освободить студенческую жизнь от формализма, дать ей больше свободы, проводить ежемесячные литературные среды с обсуждением новинок современной литературы, встречаться с костромскими писателями, обсуждать спектакли областного театра, знакомить молодёжь с новыми направлениями в современной музыке, а главное – разрешить критику институтских порядков в студенческих газетах «Педагог» и «Молодость». Особенную активность проявил в этом взыскательном разговоре Николай Николаевич Скатов.
Фёдор Маркович Землянский, директор института, читавший нам курс истории партии советского периода, насторожился. Неоправданно дерзким показалось ему такое настойчивое вольномыслие подчинённых ему беспартийных коллег. Замечу, что Фёдор Маркович был участником обороны Сталинграда. С воодушевлением он освещал на лекциях по истории партии «10 сталинских ударов» по фашистской армии. Запомнился его рассказ о критическом положении наших войск в первый год войны, о тяжёлых сомнениях, которые посещали его тогда. Фёдор Маркович умел освобождать свои лекции от формализма и официальности. Студенты его уважали.
Но старая партийная закалка конца 1930-х годов сказывалась как в его мировоззрении, так и в руководстве институтом. А «сигналы» о «вольностях», допускаемых Н.Н. Скатовым как в общении со студентами, так и на академических лекциях, ему давно уже поступали. Убеждённый партиец, он объявил тревогу. Тут же, как водится, нашлись давно сидевшие начеку завистники и недоброжелатели. Николая Николаевича обвинили в антисоветских настроениях. Лепилось дело уверенно и, казалось, беспроигрышно. На лекцию, посвящённую творчеству Салтыкова-Щедрина, не без рассчитанного умысла явилась комиссия, в которую вошли старые члены партии. Николай Николаевич говорил, что в «Истории одного города» освещается жизнь вымышленного города Глупова с 1731 по 1825 годы, что в фантастических героях и событиях есть отзвуки реальных происшествий этого времени. Но Салтыков-Щедрин допускает «анахронизмы». Он показывает, что речь идёт о таких явлениях отечественной истории, которые остаются неизменными во все эпохи и все времена. И когда Николай Николаевич говорил о градоначальнике Двоекурове, который повелел глуповским обывателям сеять повсеместно горчицу и персидскую ромашку, у студентов возникала прямая связь с современностью: в те годы началась знаменитая «кукурузная эпопея» уже «бредившего Америкой» Никиты Сергеевича Хрущёва. Лекция вызвала у молодёжи живую реакцию. Этот факт был отражён в протоколе комиссии, который я обнаружил потом в кафедральном архиве. Судя по этому протоколу, комиссия оценила лекцию резко отрицательно. Не секрет, что некоторые коллеги с недоверием и завистью отнеслись к молодому учёному и педагогу. По этой причине его охотно обвинили в отступлениях от марксизма и антисоветских настроениях.
В сороковых годах такие обвинения закончились бы трагически. Вспомним судьбу Г.А. Гуковского, взятого под арест за письменным столом: фраза в рукописи его книги «Реализм Гоголя» так и осталась недописанной, оборванной на полуслове. Учёный умер в тюрьме под следствием. В шестидесятые годы ситуация изменилась: арестовывать Николая Николаевича не собирались, но намеревались лишить учёной степени и права преподавания в вузе. Уже состоялось обсуждение его кандидатуры на заседании кафедры, вынесшей отрицательный приговор, уже прошла грозная экзекуция на специально созванном Совете института. Враги нашего кумира торжествовали.
Но вдруг, неожиданно для начальства, буквально «на дыбы» поднялась студенческая молодёжь. В защиту любимого учителя она организовала петицию. Её скрепили своими подписями не только филологи. К сожалению, у меня пропала копия того письма, которое я сочинял, уединившись в библиотеке. Помню, что речь в нём шла о благотворных переменах, наступивших в стране после ХХ съезда, о появлении нового поколения молодых преподавателей, которые являются выразителями этих назревших изменений, о неправедном, злокозненном неприятии, которое они встречают в лице старых педагогов-консерваторов.
Мы вдвоём с Эдиком Копёнкиным обошли все комнаты в студенческом общежитии с предложением-просьбой подписать это письмо. Входя в очередную комнату, Эдик говорил: «Значит, так! Берём быка за рога: вы знаете Николая Николаевича Скатова?!» Конечно же, все его знали: ведь в институте тогда было всего три факультета по 50 студентов на каждом курсе. Многие студенты с других факультетов посещали его лекции. Мы общались с ребятами биофака и физмата, как со своими сокурсниками, вместе ездили на педагогическую практику в детскую колонию «Васильевское», вместе участвовали в художественной самодеятельности, где не существовало ещё деления на факультеты и не проводилось соревнования между ними, вместе отправлялись на колхозные работы. Все студенты института чувствовали себя тогда дружной и единой семьёй. Не подписали письмо считанные единицы, комсомольские вожаки, близкие к начальству. Они и доложили в деканат и ректорат о нашей «преступной» акции.
Во время гонений на Николая Николаевича, весной 1961 года, Ф.М. Землянского неожиданно сменил на посту директора Михаил Иванович Синяжников. Ему донесли, что самую «вредоносную» активность в поддержке Скатова проявили студенты второй группы четвёртого курса. Новый директор вызвал всю группу к себе. Мы расселись на стульях в его кабинете и ждали приговора. Помню, что Михаил Иванович держал в руках пластмассовый нож для резки бумаги, периодически постукивал им по письменному столу и внушительно, в такт, утверждал, что мы поступили опрометчиво: «Николаю Николаевичу предъявлены серьёзные политические обвинения партийной организацией института, а ваше заступничество свидетельствует о мировоззренческой незрелости, достойной наказания по комсомольской линии».
Милый и добродушный Михаил Иванович уже не понимал, что от юношей шестидесятых годов, такие «казённые» обвинения и приговоры по поводу партийной «линии» и комсомольской «ответственности» отскакивали, как от стенки горох. Старшее поколение, к которому он принадлежал, озадачивала и возмущала свобода и безоглядность в отрицании «детьми» того, что они, «отцы», считали непререкаемым авторитетом, непоколебимым символом их веры. Поколение наших отцов было воспитано не только на безоглядном служении коммунистическому вероучению, но и на страхе любых опрометчивых отступлений от партийных решений. Ведь для них марксистские догмы и партийная их интерпретация были разновидностью религии.
Двадцатый съезд уничтожил в молодом поколении эту веру. Увещевания директора на нас не подействовали. Письмо мы послали в «Литературную газету». Кто-то подсказал, что его надо отпустить не в обычный ящик, а в почтовый вагон поезда «Кострома-Москва». Иначе его могут перехватить местные власти. Письмо дошло по назначению и возымело неожиданный для наших противников и желанный для нас, студентов, результат.
В Кострому приехал авторитетный корреспондент «Литературной газеты», будущий директор Института мировой литературы Феликс Феодосиевич Кузнецов. Институтское начальство, ознакомившись с письмом студентов и почувствовав неприятности в случае его опубликования, не на шутку перепугалось. Ф.Ф. Кузнецова уговорили не печатать письмо в газете, заверив, что дело против Н.Н. Скатова останется без последствий.
Работать в Костроме после обрушившихся на него гонений Николай Николаевич, конечно, уже не решился. «Случай ли выручил, Бог ли помог», но он получил тогда приглашение в Ленинград от заведующего кафедрой истории русской литературы ЛГПИ им. Герцена Александра Ивановича Груздева, который приметил и очень высоко оценил его доклад на одной из межвузовских конференций.
В сентябре 1962 года Николай Николаевич уехал, но Кострому никогда не забывал. Человек мудрый и душевно щедрый, он простил причинённые ему обиды. Связь с родным институтом, а потом и университетом он поддерживал всегда, причём, связь действенную и результативную. Именно он приложил максимум усилий к формированию в Костроме научной литературоведческой школы, именно он участвовал в изданиях некрасовских сборников в качестве первоначального их редактора, именно он помогал костромичам в организации и проведении ежегодных литературоведческих конференций.
В Ленинградском педагогическом институте им. А.И. Герцена Николай Николаевич защитил докторскую диссертацию «Некрасов и русская лирика второй половины XIX – начала ХХ века». В течение многих лет он заведовал кафедрой истории русской литературы, был деканом факультета повышения квалификации для преподавателей вузов.
В 1987 году его назначили директором крупнейшего в нашей стране академического Института русской литературы (Пушкинского дома), избрали членом-корреспондентом Академии наук СССР Затем он стал членом президиума Санкт-Петербургского научного центра РАН, заместителем председателя экспертного совета ВАК РФ, главным редактором журнала «Русская литература». В течение восемнадцати лет Николай Николаевич возглавлял Пушкинский дом, сохраняя его научный потенциал в самые тяжёлые для нашей страны времена.
Гонение на Николая Николаевича после студенческих протестов 1961-го года прекратили. Однако мою активность в защиту учителя взяли на заметку. Я мечтал по окончании института поступить в аспирантуру. Но в те годы это было возможно лишь с целевым направлением от выпускающего Вуза, которое обязывало аспиранта по окончании аспирантуры вернуться на работу в рекомендовавший его институт. Мне за моё «вольнолюбие» и дерзость в таком направлении решили отказать. Я столкнулся с этим, к великому огорчению, в 1962 году, сразу же по окончании института.
А весной 1961 года, защитив любимого преподавателя от преследований, мы праздновали победу. Казалось, что и вся страна вместе с нами разделяет эти чувства. В дни нашего торжества, 12 апреля 1961 года, спускаясь по институтской лестнице на ул. Пятницкой, я услышал из включённой на полную мощность радиоточки правительственное сообщение: «Человек в космосе!»
Это была мировая сенсация! Состоялся успешный запуск космического корабля «Восток» с космонавтом Ю.А. Гагариным. Студенты высыпали тогда на стихийную демонстрацию. Какая это была радость, и какое незабываемое общественное торжество!
Ах, этот день двенадцатый апреля,
Как он пронёсся по людским сердцам.
Казалось, мир невольно стал добрее,
Своей победой потрясённый сам.
Какой гремел он музыкой вселенской,
Тот праздник, в пёстром пламени знамён,
Когда безвестный сын земли смоленской
Землёй-планетой был усыновлён.
Юрий Владимирович Лебедев, профессор Костромского государственного университета, доктор филологических наук
